Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 декабря 1900 г.

Китайские дела и европейская дипломатия.

Европейская дипломатия играет очень печальную роль в китайском вопросе. Представители культурных держав в течение целого месяца совещались о том, как поступить с Китаем, и до сих пор не могли придумать ничего лучшего, как требовать суровых кар и даже смертной казни для ближайших советников и исполнительных органов правительства, с которым ведутся переговоры. Сначала заявлено было, что существенным условием мира считается казнь семи высших китайских сановников — князя Туана, генерала Тун-фу-Сиана, князя Чжуана, Ю-Сиена, герцога Лана, Чжао-шу-Чжао и Кан-Йи. К числу этих намеченных заранее жертв христианского правосудия прибавилось затем еще два имени — князя Йи и Йин-Ниен. В окончательном протоколе, подписанном иностранными посланниками в Пекине 10 ноября (нов. ст.), говорилось уже об одиннадцати сановниках и князьях, подлежащих смерти!.. Вслед за обнародованием списка этих лиц стали получаться о них разные неожиданные сведения из китайских источников. Оказалось, что «великий секретарь» Кан-Йи успел уже умереть по неизвестной причине; князь Йи умер от болезни; Ю-Сиен, губернатор Шан-Си, приказавший истребить миссионеров, сам покончил с собою, по внушению свыше. Относительно князя Туана, отца наследника престола, сообщалось, что он исчез куда-то; что он странствует в Тибете под видом паломника; что он набирает войска в Монголии, и что он подвергнут тюремному заключению. Проверить эти разноречивые и сомнительные сообщения нет возможности для европейцев. Все названные сановники могли получить новые назначения в отдаленных областях Китая и считаться умершими для Европы, а дипломатия лишена была бы практических способов удостовериться в их гибели, или привести в исполнение свои приговоры. Китайские уполномоченные, с своей стороны, пытались объяснить, что казнь высокопоставленных деятелей, тесно связанных с двором богдыхана, совершенно немыслима для [801] последнего; напр., Тун-фу-Сиан командует мусульманскими войсками, охраняющими безопасность двора, и, следовательно, фактически держит власть в своих руках; как же теперь арестовать его и казнить, для удовлетворения жажды крови христиан? Но европейские дипломаты неумолимы; они придали своим требованиям характер «бесповоротного решения», при чем особенною категоричностью отличались заявления представителей Франции и Германии. Правительство богдыхана, объявившее уже раз о наказании виновных мандаринов, вновь назначило им соответственные кары, по своим законам и обычаям, о чем и довело до сведения иноземных посланников в Пекине. Императорским декретом, подписанным 13 ноября в Си-Нган-фу, князь Туан опять лишается своего ранга и своих должностей и подвергается пожизненному заключению в Мукдене, где находится дом его предков; герцог Лан и Йин-Ниен понижаются в чине; князь Йи, признанный ранее умершим, будет заключен в тюрьму; Ю-Сиен, о самоубийстве которого было сообщено оффициально за две недели перед тем, удаляется в изгнание; Чжао-фу-Чжао теряет почетное звание, но сохраняет свою должность; князья Чжуан, Йин и Лиен отставлены от службы; только Кан-Йи освобождается от ответственности, по случаю смерти. Декрет умалчивает о Тун-фу-Сиане, в виду находящейся в его распоряжении военной силы.

Европейская дипломатия негодует по поводу всех этих китайских ухищрений, имеющих целью спасти Туана и его союзников от мести великих держав. Раздражение высказывается и в газетах, передающих господствующее настроение отдельных стран. Либеральный «Berliner Tageblatt» и республиканский «Temps», — не говоря уже о суровом лондонском «Times», — обнаруживают в этом случае замечательное единодушие. Парижский оффициозный орган замечает между прочим, что китайское правительство очень ловко и смело пользуется разногласиями иностранных кабинетов и, повидимому, считает себя «хозяином положения». Запад требовал — говорит газета — «применения смертной казни к весьма высоким особам, на которых лежит ответственность за события последнего лета, а двор «сына неба» предлагает ряд мнимых наказаний, без всяких гарантий их действительного осуществления. Князь Туан должен был подвергнуться смерти, по воле держав; а его хотят только сослать в Мукден — родину манчжурской династии, где покоится прах его предков. Герцог Лан, подлежащий справедливому законному возмездию, останется почти безнаказанным, превратившись лишь в маркиза Лана. Наконец, в списке, сообщенном Ли-Хун-Чангом, пропущен самый главный виновник, Тун-фу-Сиан, — и пропущен по понятной причине. Этот военачальник, [802] с своими мусульманскими полчищами, господствует в Си-Нган-фу и распоряжается двором и самим богдыханом, по своему усмотрению. Этого простого факта уже достаточно для того, чтобы судить о достоинстве принятой Китаем меры. Державы выставили бы себя на посмеяние и пошли бы на встречу вполне заслуженной неудаче, еслибы допускали малейшую зависимость своих решений от влияния и доводов дипломатии, еще подвластной участникам и пособникам недавних преступлений»... «Temps» восхваляет, далее, твердость императора Вильгельма II и его фельдмаршала, графа Вальдерзе, и обращается с упреками к вашингтонскому кабинету, который относится, будто бы, слишком снисходительно к Китаю и своими возражениями против кровавых репрессалий нарушает общее согласие держав. «Китай — по словам «Temps» — может противиться предъявленным требованиям только в силу иллюзий, которые не замедлят рассеяться. Возбуждать в нем такие ложные надежды — значит, оказывать очень плохую услугу самому Китаю, как и делу мира. Вашингтонский кабинет должен был бы серьезно подумать о последствиях, прежде чем идти вперед по пути демонстративных снисхождений. Если президент Мак-Кинлей и его советники желают избавиться от случайностей тревожного кризиса и способствовать скорейшему восстановлению нормального порядка вещей на Дальнем Востоке, то они должны остерегаться давать повод к предположению о своей готовности выделиться из состава «концерта». Общее мнение человеческого рода не простило бы правительству Соединенных Штатов, еслибы оно, при согласии с другими по существу, подорвало результаты совместных усилий и приготовило Китаю жестокие разочарования, настаивая на второстепенных политических несогласиях и преувеличивая некоторые различие в форме обсуждаемых мер».

Трудно согласиться с приведенными рассуждениями газеты «Temps», и нельзя даже понять самую мысль, лежащую в их основе. Китайское правительство могло бы просто сказать иностранным дипломатам: охотно предоставляем вам поймать и казнить перечисленных вами сановников, но мы сами исполнить эту задачу не можем уже потому, что они скрылись внутри страны, при первом известии о направленном против них грозном решении держав. Подобный ответ сразу разоблачил бы неправильность и неосуществимость требования, предъявленного Китаю. Каким способом привели бы державы в исполнение свой «бесповоротный приговор» относительно лиц, находящихся вне круга их власти и недоступных вовсе их воздействию? «Temps» ошибочно ссылается на «законное возмездие» (la juste vindicte des lois) и на «общее мнение человеческого рода». [803] О законном возмездии не может быть и речи, когда дело идет о смерти заранее указанных личностей, без предварительного разбора их действий и без определения степени их ответственности за совершившиеся события. Приговор, постановленный до суда и следствия, есть акт слепой мести и произвола, а не законного возмездия; это не кара, наложенная на виновных, а сознательное, холодное убийство, не имеющее даже отдаленной связи с правосудием. Князь Туан и другие китайские сановники не подлежат иностранному суду за действия, совершённые или допущенные ими, как должностными лицами и патриотами Китая; и никакой человеческий суд не мог бы признать их ответственными за то, что они повиновались указам своей императрицы-регентши, или давали ей советы по долгу службы, сообразно своему пониманию интересов престола и отечества. Вражда к иностранцам не есть преступление, с точки зрения китайского государства; напротив, это патриотический долг, коренящийся в исконных чувствах и традициях самого народа. Державы имели бесспорное право употребить силу против Китая для защиты своих подданных, и после разгрома китайских войск и занятия китайской столицы они могли возложить на побежденных какие угодно обязательства; но желание судить и наказывать отдельных китайских министров и администраторов представляется насмешкою над международным правом и правосудием, и даже над здравым смыслом.

Очевидно, требование казни для непосредственных виновников и вдохновителей избиений иностранцев в Китае вытекало из той идеи, что спасительный страх есть единственное надежное орудие для водворения прочного мира и для обеспечения прав иноземцев среди народов Востока. Предполагалось, что крутые, устрашающие меры заставят китайцев на будущее время бояться иностранцев и относиться к ним с уважением, и что таким образом достигнется добровольное подчинение Китая интересам иноземных держав. С тою же целью устрашения предложено китайскому правительству объявить особым декретом, что смертная казнь назначается за принадлежность к какой бы то ни было организации, враждебной иностранцам. При этом забывается только одно существенное обстоятельство: дипломатия может действовать путем устрашения, пока опирается на победоносные войска в Пекине; но, добившись примерных казней и заключив окончательный мир с Китаем, державы должны будут отозвать свои военные отряды, и китайская империя будет опять предоставлена самой себе. Казненные мандарины, с князем Туаном во главе, превратятся в национальных героев, сделаются предметом поклонения и [804] подражания; о них образуются легенды, и китайский патриотизм получит новый сильный толчок, станет сознательною, постепенно развивающеюся силою, с которою рано или поздно придется считаться Европе. Озлобление против иностранцев, сдерживаемое еще присутствием иноземных войск, неизбежно проникнет во все слои китайского населения и оставит глубокий след в народных массах. Правительство, каково бы оно ни было, вынуждено будет разделять эти чувства и сообразоваться с ними в своих стремлениях и усилиях; оно будет вооружаться втихомолку, исподоволь создавая армию по европейскому образцу и подготовляясь к новой борьбе с христианскими нациями. Ненависть к Европе не затихнет, конечно, под влиянием нынешних репрессалий; она только усилится, пустит крепкие корни и при первом удобном случае вырвется наружу в ужасающих формах. Таковы будут естественные плоды той близорукой, рутинной политики, которую парижский «Temps» выдает за высшую дипломатическую мудрость, совпадающую, будто бы, с общим мнением и интересами «человеческого рода». Не надо забывать, что и население Китая принадлежит к человеческому роду и что законы человеческой психологии — везде одни и те же. Мысль об устрашении чужого четырехсот-миллионного народа какими-либо крутыми мерами была бы еще понятна, еслибы имелось в виду отнять у этого народа независимость и подвергнуть его правительство контролю и опеке; но державы категорически отвергают всякие подобные намерения, и тем более кажется странною столь настойчиво выражаемая уверенность в благотворном значении политики грубого возмездия относительно Китая. Нарушая согласие, установившееся между европейскими кабинетами на этой неподходящей почве, Соединенные Штаты заслуживают не упрека, а благодарности от других государств и народов, заинтересованных в мирном и успешном разрешении китайского кризиса.

Внешнее единство держав, которое, по мнению многих, составляет само по себе цель и важнейшую заботу дипломатии, перестает быть полезным и желательным, когда оно достигается в ущерб справедливости и человечности. Слишком наивно было бы думать, что внутренний разлад, прикрываемый наружным и, в сущности, бесплодным согласием, остается тайной для публики, и что, например, китайские уполномоченные верили в полное единодушие кабинетов, пока оно не было нарушено правительством североамериканской республики. Всякий знает в наше время, что Англия находится в постоянном антагонизме с Россиею в области восточных и в частности китайских дел; что Франция не всегда разделяет взгляды Германии; что последняя в колониальных [805] вопросах далеко не солидарна с Англиею, несмотря на временные соглашения по отдельным поводам и случаям, и что, наконец, Соединенные Штаты также преследуют свои особые интересы, нередко противоположные британским. Кого же может обмануть мнимое согласие, за которым так гонятся дипломаты старого типа, и которому придают такую преувеличенную важность оффициозные публицисты? И какую цену имеет это согласие, если оно подрывается первым независимым и откровенным мнением одного из участников? Боязнь высказаться прямо и старание лавировать безрезультатно для поддержания дружеского «концерта», — это две старые черты европейского дипломатического искусства, обрекающие его на безжизненность и бесплодие. Привычка говорить не то, что нужно, и избегать самостоятельных, ясных суждений — вызывается прежде всего традиционным, твердо укоренившимся предрассудком, в силу которого всякие разногласия и пререкания между державами признаются опасными для сохранения мира. Этот суеверный, ложный страх перед возможными спорами неоднократно приводил к действительным недоразумениям и причинял иногда непоправимый вред первостепенным интересам отдельных государств, разрушая в то же время основы взаимного политического доверия и общения культурных наций. Эта особенность континентальной дипломатии не свойственна англичанам, которые никогда не стеснялись открыто выражать свои взгляды и резко критиковать чужие; оттого Англия с наибольшею легкостью и полнотою обеспечивала свои национальные выгоды, тогда как другие державы ставили себя нередко в положение подсудимых, нуждающихся в защите и оправдании перед тою же Англиею при всякой серьезной попытке действовать в ее духе, в однородном с нею самостоятельном направлении. Соединенные Штаты внесли отчасти свежую струю в ход переговоров по китайскому вопросу; они, по крайней мере, высказывали то, что думали и замалчивали другие, и, между прочим, протестовали против жестоких и неосуществимых англо-германских требований, к которым по рутине присоединились и остальные державы. Американские возражения против ненужных казней расстроили состоявшееся уже согласие, и этому можно только радоваться; к вашингтонскому кабинету примкнула и Россия, которая воздерживалась раньше от формулирования своих особых мнений вследствие всегдашней заботливости об «европейском концерте». За Россиею последовала и Франция, и в результате все державы отказались настаивать на том, что прежде объявлено было «бесповоротным решением». Этот красноречивый пример наглядно выясняет, какую силу имеет откровенный, независимый голос в делах [806] международной политики, и насколько благотворно было бы для дипломатии усвоение простого и разумного человеческого правила — говорить правду, не скрывая своих мыслей без надобности и не тревожась за прочность мира при возникновении разногласий, сопутствующих обсуждению всякого живого и сложного дела.

Между тем, благодаря недомолвкам внешнего и отчасти фиктивного согласия кабинетов, в Китае продолжают совершаться военные экзекуции, которым едва ли сочувствует общественное мнение культурных народов. Граф Вальдерзе, действующий от имени всех держав — тоже в силу какой-то дипломатической недомолвки, — посылает в разные стороны значительные экспедиционные отряды для наказания и опустошения местностей, где находили поддержку китайские боксеры. Британские войска исполняют эту разрушительную миссию с особенным усердием, о чем даются подробные сведения в английских газетах. В Бао-Дин-фу захвачены и расстреляны три мандарина — провинциальный казначей и временный чжилийский губернатор Тин-Юн, татарский генерал Куэй-Иен и полковник Ван-Чжау-ме. Множество крупных селений или местечек, жители которых заподозрены в сношениях с боксерами, уничтожено, чтобы — как сказано в одной депеше — «произвести возможно более глубокое впечатление на туземцев». Селения между Тянь-Цзинем и Пекином разрушены, и «жители подверглись наказанию» (не сказано только, какому наказанию и за что). Смешанные европейские колонны вступили в конце октября в Си-Лин и заняли императорские могилы, считавшиеся до сих пор священными и неприкосновенными, — также в виде возмездия или угрозы китайскому двору, с которым ведутся, однако, мирные переговоры. Императорские китайские войска давно уже не оказывают никакого сопротивления и обыкновенно при встрече с европейскими отрядами высылают парламентера; тем не менее, недавно англичане «по ошибке» застрелили китайского генерала Фана, в то время как от него направлялись к британскому начальнику посланные с парламентерским флагом; впрочем, об этом «печальном недоразумении» выражено было китайцам сожаление со стороны англичан. Генерал Ричардсон доносит, что по его распоряжению сожжены два селения, прилегающие к городу Ян-Чжин, где в июне убиты были два миссионера; сверх того, он приказал разрушить два храма, которые служили, будто бы, главною квартирою боксеров. Генерал Кемпбелл, возвращаясь от Бао-Дин-фу к Тянь-Цзиню, разрушил по дороге 26 селений. Такими известиями и донесениями наполнены почти ежедневно целые столбцы английских газет. Неужели все это делается по воле и желанию культурных наций и [807] их правительств? Не следует ли в этом случае нарушить мнимое дипломатическое единодушие и открыто поднять голос против бесцельных, ничем не оправдываемых жестокостей над безоружным врагом? Можно подумать, что европейцы поставили себе задачею возбудить и укрепить в Китае неискоренимую злобу к Европе, к ее христианской культуре и религии, — под предлогом наказания китайского народа и правительства за вражду к иноземцам. Устроенный на таких началах мир обещает быть только предисловием к тяжелым осложнениям и замешательствам на Дальнем Востоке, если происходящие ныне события не получат своевременно другого, более разумного направления и характера.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 12. 1900

© текст - ??. 1900
© сетевая версия - Strori. 2021
© OCR - Strori. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1900