-

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1-го мая 1895 г.

Предварительные условия между Япониею и Китаем, подписанные в Симоно-Секи 17 (5) апреля, поставили на очередь вопрос о политических задачах и отношениях великих европейских держав на дальнем Востоке. Следует ли позволить победителях воспользоваться плодами своих побед, и можно ли вообще допустить преобладание Японии над Китаем? Кому полезно и кому опасно такое усиление японского могущества? Об этом возникли горячие журнально-политические споры тотчас после прекращения военных действий между воюющими сторонами. Пока происходили кровавые битвы, дипломатия воздерживалась от вмешательства, чтобы не нарушать «естественного хода вещей», и только теперь европейские кабинеты выступают на сцену в качестве охранителей и защитников общего мира. Журналисты и дипломаты обсуждали уже давно возможность занятия японцами Пекина и, следовательно, ясно предвидели полный разгром Китая, а теперь они как будто удивлена и недовольны естественною требовательностью победителей при добровольном их соглашении с побежденными.

В некоторых наших газетах упорно высказываются почему-то резкие огульные осуждения японцев, как жестоких будто бы варваров и опасных соседей, могущих причинить нам много вреда в будущем. Между прочим, недавно еще фельетонист одной из распространенных газет и пишущий обыкновенно в разумном и отчасти симпатичном духе, проникся вдруг сильнейшею неприязнью и недоверием к Японии; он с такою злобою обрушился на эту отдаленную страну и ее обитателей, как будто в самом деле нашел там источник всех человеческих бедствий. Этот фельетонист приводит в своем этюде различные факты из истории японского народа, в доказательство его природного бессердечии и зверства; он забывает, что с таким же основанием иностранца еще не так давно заключали о нашем собственном неисправимом варварстве, ссылаясь на кровавые расправы и казни при Иоанне [411] Грозном, на стрелецкие бунты, казацкие разбои, на всякие насилия и беззакония, повальное пьянство и т. п. Нет ничего легче, как делать подобные обобщения относительно чужих и малоизвестных наций, и в то же время нет ничего несправедливее и произвольнее. Японцам приписывается особая страсть в военным предприятиям и захватам; а между тем за многие годы они не вели ни одной войны, и в частности относительно России они всегда оставались дружественными и мирными соседями. Недавно еще принято было говорить о безнадежной отсталости и варварстве Китая, в противоположность быстрому культурному развитию Японии; в той самой газете, где пишет этот фельетонист, обсуждался еще в прошлом году вопрос о великих опасностях, представляемых для Европы многомиллионным китайским населением, и на эти опасности указывалось, как на оправдание всеобщих вооружений, а теперь вдруг рисуются, в виде грозных врагов, предприимчивые японцы, успевшие одолеть этот страшный для Европы Китай и разоблачить его внутреннее бессилие. Небесная империя изображается уже невинною и злосчастною жертвою алчных островитян, мечтающих будто бы о постоянных завоеваниях, набегах и хищениях. Откуда берутся эти скороспелые, переменчивые выводы? На чем основаны эти общие заключения и предсказания?

Люди, видавшие японцев вблизи, держатся совершенно других взглядов, чем сотрудники наших подобных газет. Мнения о китайцах также более или менее установились. Некоторые наблюдатели жизни и быта японцев готовы даже преувеличивать их хорошие качества, точно так же, как исследователи Китая часто увлекаются в ту или другую сторону. Японцы, — как говорит г. А. Максимов в недавно вышедшей книге, — народ рыцарский, не выносящий высокомерия и политического двуличия; он признает только политику чести, благоразумия, взаимного доверия и беспристрастия. Японцы чрезвычайно ценят искреннюю, бескорыстную дружбу и всегда готовы отнестись к дружелюбной нации с редкою, вполне рыцарскою предупредительностью; они с презрением относятся к интригам и подпольной политике и умеют хорошо отличать искренний образ действий от лицемерия и подтасовок. Япония, по мнению г. Максимова, — «единственный верный наш союзник на берегах Великого океана; дружба ее для нас одинаково дорога, как наша дружба для Японии. Мы должны быть по возможности солидарны с этою державою, так как имеем с нею много общих точек политического соприкосновения». Будучи рыцарским народом, японцы вместе с тем народ сметливый, практический, способный понимать обоюдную выгодность дружеских отношений. [412] Не таковы китайцы, по описанию г. Максимова. «С словом "китаец", — замечает он, — в воображении большинства связывается понятие о существе слабом, апатично-сонливом и вместе с тем тихом м безответном. Между тем китайцы далеко не таковы, какими их представляет себе значительная часть русского общества и почти все русские дипломаты. Надо помнить, что это враг серьезный, настойчивый, терпеливый, энергичный и ловкий, вместе с тем враг в высшей степени хитрый, двуличный, притом злой и злопамятный. При усмирении бесконечных восстаний, то тайпингов, то племени миаоцзе, то мусульман, китайцы убивали миллионы (А. Я. Максимов, Наши задачи к Тихом океане. Спб., 1894, стр. 27-28, 39, 69-71 и др.) мужчин, женщин и детей, истребляли целые народы, как, например, джунгаров. По китайским понятиям, все девять колен родства должны быть казнены за одного бунтовщика». К России китайцы издавна относятся с нескрываемою враждебностью. В Китае, по словам г. Максимова, «уже давно замечается глухое неудовольствие против России, которое разразилось бы кровопролитною, упорною войною в самом непродолжительном времени, еслибы японско-китайская распря из-за Кореи не отдалила этой войны, благодаря полному успеху всех японских военных действий, как сухопутных, так и морских. Япония в данном случае выносит на своих плечах многое из того, что предстояло в недалеком будущем совершить нам». Китай терпеливо ожидает только удобного случая свести с нами старые счеты за Амур и Уссури ().

В новейшем специальном исследовании полковника генерального штаба Д. В. Путяты о Китае также подтверждается факт неприязненных отношений Небесной империи к России. «Если современные военные неудачи Китая в столкновении его с Японией, именно в Манджурии, — говорит этот автор, — обнаружили несостоятельность многих его военных мероприятий, то это не исключает действительности его прежних намерений. Конечно, Китай, предоставленный самому себе, никогда не сделается опасным для России соседом, но Китай под опекою иностранных агентов, настойчиво предлагающих ему вооружение, инструкторов и стратегические планы, удовлетворяющие политическим комбинациям Запада, — такой Китай заставляет нас быть бдительными» (Китай. Очерки географии, экономического состояния, административного и военного устройства и пр. С XVI чертежами. Полковника генер. штаба Д. В. Путяты. Соб., 1896. Стр. 266.). Какой же смысл имеют после этого рассуждения некоторых газет о [413] необходимости нам вмешаться в войну для спасения бедного Китая и для обуздания честолюбивой и кровожадной Японии?

Без сомнения, японцы честолюбивы и предприимчивы, как и все вообще энергические и способные к культурному развитию народы; поэтому и стоит поддерживать с таким народом дружественные отношения, основанные на обоюдной выгоде. С какой стати отталкивать от себя полезных и толковых соседей и искусственно превращать их в врагов, под предлогом каких-то фантастических опасностей в будущем? Япония, уже по своему объему и по численности своего населения, не может соперничать с Россиею или грозить ей в каком бы то ни было отношении. Видеть в культурном росте Японии угрозу для российской империи — значило бы допускать мысль о том, что Россия когда-нибудь уподобится Китаю по своему внутреннему состоянию и народному развитию! В сущности к этому именно предположению сводятся толки наших хинных патриотов, напуганных новейшими успехами Японии; но такое предположение слишком нелепо само по себе и всего менее должно было бы занимать людей, претендующих на патриотизм.

Не следует забывать, что все новейшее возрождение Японии произошло в каких-нибудь тридцать лет, — период крайне короткий в жизни народа и слишком недостаточный для действительного внутреннего преобразования общественного быта, нравов, идей и стремлений. Старые сословные порядки, дававшие повод в периодическим междоусобиям, далеко еще не исчезли; оттого и новая правительственная система не может еще действовать нормально, и все усилия общественных деятелей употребляются пока на попытки практического осуществления тех начал, которые провозглашены и усвоены в теории. Некоторые полагают, что эти внутренние политические условия Японии именно и толкнули ее правительство на путь войны с целью выйти из трудного хронического кризиса при помощи внешних побед. Так смотрит на дело, напр., г. Д. Покотилов в брошюре о японско-китайском столкновении. По его мнению, «при всех последних реформах в Японии, в политической жизни ее и до сих пор еще можно проследить средневековую борьбу феодальных кланов, господствовавшую здесь с давних времен. Инициаторами и исполнителями последних реформ в стране явились именно представители некоторых из этих кланов, которые с тех пор, одолев своих противников, приверженцев старины, держат власть в своих руках. Сознание настоятельности реформ и необходимости обновления я прогресса проникло ныне во все сдои японского общества, без различия политических партий; но инициаторы реформ, раз захвативши [414] власть в свои руки, не соглашаются расстаться с нею, и высшие, наиболее влиятельные должности в государстве раздаются исключительно их родичам и землякам. Таким образом, в Японии царит олигархия, против которой и ведется в настоящее время ожесточенная, но пока бесплодная борьба в парламенте. Борьба эта является характерною чертою парламентаризма в Японии за последние годы». По многим существенным вопросам обнаруживалось непримиримое разногласие между правительством и общественным мнением страны. Понятно поэтому, что министерство охотно воспользовалось корейскими замешательствами, чтобы отвратить внимание общества от внутренней политики. Другого исхода, невидимому, не оставалось правительству, — заключает г. Покотилов, — и кризис, разрешившийся объявлением войны Китаю, мог бы весьма легко повести в возникновению кровавой междоусобной распри (Д. Д. Покотилов, Корея я японо-китайское столкновение. С картою Корея. Соб. 1895, стр. 60.). Во всяком случае Япония переживает теперь критическую переходную эпоху, когда старые основы быта, подвергшиеся отчасти формальному преобразованию, оказывают упорное противодействие новым течениям и интересам. Несправедливо было бы предъявлять особенно высокие требования к народу, находящемуся в таком периоде внутренней борьбы и недавно только освободившемуся от вековых пут феодализма; нельзя прямо прилагать западно-европейскую мерку к явлениям и условиям жизни современных японцев, но следует сочувственно, по-человечески, смотреть на энергические стремления передовых деятелей этой страны к высшим благам культуры и науки для пользы своего народа и государства.

Ход событий до заключения японско-китайского мира известен уже из газет. После целого ряда успехов на море и на суше японское правительство выразило готовность вступить в мирные переговоры с китайским уполномоченным, Ли-Хунг-Чангом, прибывшим для этой цели в Симоно-Секи. Глава японского кабинета, граф Ито, и виконт Мутзу имели с представителем Китая продолжительные совещания, которые, однако, давали мало надежды на скорый успех. Прискорбное происшествие, от которого пострадал Ли-Хунг-Чанг, неожиданно ускорило ход переговоров и побудило японского императора распорядиться немедленно приостановкою военных действий. Китайский уполномоченный, возвращаясь с своею святою от графа Ито по направлению в своему отелю, подвергся преступному покушению со стороны какого-то молодого фанатика или сумасшедшего, который выстрелил ему в лицо из пистолета. [415] Ли-Хунг-Чанг был серьезно ранен, и пуля не могла быть вынута на первых порах; а так как ему уже 72 года, то положение его вызвало справедливые опасения. Задержанный преступник, по имени, Кояма, едва достигший 21 года, объяснил, что целью его было избавить Японию от ее злейшего врага. Этот бессмысленный поступок произвел особенно тягостное впечатление на японских уполномоченных и правителей, которые не могли уже сохранить тон победителей по отношению к Ли-Хунг-Чангу. Всего обиднее было японцам то обстоятельство, что преступление одного безумца бросало тень на репутацию целого народа и давало благодарную пищу для нареканий и обвинений, которые и без того с разных сторон сыплются на Японию в последнее время. Рана, полученная китайским дипломатом, косвенно облегчила и ускорила заключение мира, и по этому поводу можно было с полным правом сказать, что нет худа без добра. Выстрел японца сделал, быть может, больше для Китая, чем все искусство Ли-Хунг-Чанга, и оказался в сущности равносильным чрезвычайно ловкому и удачному шахматному ходу со стороны последнего. Воинственный патриотизм японцев, возбужденный победами над сильнейшею и древнейшею империею азиатского материка, оказался далеко не столь жестоким, как описывали его наши газеты; победители отнеслись к побежденным довольно добродушно и не потребовали от них ничего такого, что было бы несовместимо с честью и независимостью Китая. Надо сознаться, что наши патриоты не могли бы в подобных случаях удовлетвориться теми приобретениями, которыми ограничилась Япония, и непременно настаивали бы на занятии неприятельской столицы, с целью полного разрушения могущества враждебной державы.

Условия мира, предложенные японским правительством, сами по себе не производят впечатления чрезмерных или слишком суровых; по крайней мере, сами правители Китая нисколько не были ими поражены и приняли их без особенных колебаний. Япония прежде всего признала независимость Кореи, из-за которой началась война, так что в этом отношении исполнено было заявленное ранее желание России; затем, часть полуострова Лиао-Тонг, с портом Артуром, должна была перейти под власть японцев, тогда как другой из занятых ими приморских пунктов, Вей-ха-вей, на противоположном берегу Печилийского залива, возвращается китайцам после уплаты части военного вознаграждения. Япония присоединяет к себе также остров Формозу и небольшую группу Пескадорских островов, между Формозою и материком. Китай обязывается уплатить Японии, в течение семилетнего срока, около 800 милл. франков за военные издержки и убытки. Китайское правительство [416] обещает не подвергать никаким наказаниям тех китайских подданных, которые были в плену у японцев или имели с ними какие-либо сношения по поставке провианта, при перевозке для них военного материала и т. п. Пять китайских портов, закрытых ныне для иностранной торговли, делаются доступными японцам и вообще иноземцам; допускается привоз машин из Японии и других стран, пользующихся, в силу трактатов, правами наиболее благоприятствуемой нации. Значительные торговые преимущества, выговоренные в пользу Японии, становятся общим достоянием западно-европейских держав, имеющих торговые договоры с Китаем, ибо в этих трактатах постановляется обыкновенно, что данное государство пользуется всеми выгодами, принадлежащими по договорам другим странам. На этих основаниях мир был подписан в Симоно-Секи китайским уполномоченным Ли-Хунг-Чангом, с особого разрешения богдыхана. Императорская прокламация, выражающая согласие на японские требования, была в то же время обнародована в Тьян-Тзине и Пекине. С своей стороны, микадо обратился к своему народу с воззванием, в котором высказано между прочим следующее: «Только посредством мира достигается национальное благополучие. К несчастию, вследствие разрыва наших отношений с Китаем, мы вынуждены были вести войну, которая продолжалась около десяти месяцев и не окончилась до сих пор. В настоящее время, когда заключено перемирие и переговоры приведены в концу, предстоит уже окончательное прекращение неприязненных действий. Мирные условия, определенные нашими министрами, дают нам полное удовлетворение. Последние победы возвысили славу империи; но мы знаем, что нам остается еще долго подвигаться вперед на пути цивилизации. Мы надеемся поэтому, что, в общем согласии с нашими верными подданными, мы не станем руководствоваться чувствами преувеличенного самолюбия, и что наши усилия, в духе скромности и умеренности, будут направлены к усовершенствованию нашей военной обороны, не впадая в крайности. Одним словом, мы желаем, чтобы правительство и народ трудились вместе для общей цели и чтобы наши подданные всех классов работали, каждый в своей сфере, для утверждения основ прочного благосостояния. Настоящим заявлением мы доводим до сведения всех, что мы решительно воспротивимся каким бы то ни было манифестациям людей, которые, возгордившись недавними победами, позволят себе оскорбительные поступки или отзывы относительно других держав, причиняя этим вред нашим отношениям с дружественными государствами и особенно с Китаем. После обмена ратификаций мирного договора должна [417] восстановиться дружба между старыми врагами, и необходимо сделать усилия, чтобы облегчить и расширить между ними отношении доброго соседства».

Это воззвание японского императора могло бы служить образцом сознательной человечности и скромности не только дли наших газетных патриотов, но и для государственных деятелей и публицистов западной Европы. Никогда европейские победители не говорили таким языком, когда заявляли о своем торжестве над неприязненным народом, с которым только что окончена война. Трудно даже представить себе, чтобы немцы после Седана публично и оффициально осуждали всякие оскорбительные отзывы о французах и выражали решимость восстановить с ними добрые соседские отношения. Что касается нашей патриотической печати, то она совершенно неспособна возвыситься до того христианского понимания международных обязанностей и задач, которое выражено правителем нехристианской державы тотчас после окончания победоносной войны с давнишними соперниками и врагами. Наши патриоты, обвиняющие японцев в жестокосердии и неумеренном честолюбии, не могут говорить так миролюбиво и спокойно не только о чужих и враждебных народах, но и о племенах, входящих в состав российской империи. И эти господа, неустанно проповедующие политику племенной злобы и ненависти у себя дома, берутся поучать других идеям гуманности и умеренности после победы. Газеты, не стесняющиеся систематически возбуждать самые дурные чувства против инородческого населения собственной страны, толкуют о неразумности и смелости японского шовинизма, нуждающегося будто бы в насильственном или по крайней мере дипломатическом обуздании. Оказывается, однако, что японский шовинизм, если он существует, публично отвергнут и осужден самим правительством Японии еще прежде, чем дошли до нее советы и угрозы наших доморощенных шовинистов. Скорое согласие Китая на японские условия мира лучше всего доказывает, что требования победителей соответствуют действительному положению вещей и не представляются чрезмерными самим побежденным. Возможно также, что между недавними врагами установились бы со временем те дружественна соседские отношения, которые предсказываются в прокламации японского микадо, и о которых до сих пор не смеют мечтать немцы и французы в Европе, через двадцать пять лет после побед Мольтке и Бисмарка!

Если же теперь последовало вмешательство европейской дипломатии в дело заключения окончательного мира между Китаем и Японией, то этот серьезный шаг имеет, конечно, другие, более веские причины, чем желание защитить китайцев от [418] преувеличенных японских притязаний, как полагают, невидимому, ваши газетные охранители. С точки зрения международной справедливости вообще, трудно было бы, напр., сказать что-нибудь против присоединения к Японии порта Артура, взятого ее войсками штурмом; а этот порт составляет южную оконечность полуострова Лиао-Тонг, включение которого в условия мирного договора вызвало наибольше протестов в нашей и заграничной печати. Но полуостров Лиао-Тонг есть часть Манджурии, прилегающей к русским владениям, и находится на северо-западе от Кореи, объявленной независимою; а порт Артур, лежащий у входа в Печилийский залив, был бы постоянною угрозою для Пекина, вследствие чего Япония приобрела бы преобладающее положение одновременно относительно Кореи и Китая. Заинтересованные стороны, быть может, мирно устроились бы, сообразно изменившимся обстоятельствам, без ущерба для сохранения мира на дальнем Востоке; но интересы других держав, имеющих политические и торговые связи с Китаем, могли бы пострадать от такой перемены и очутились бы в некоторой зависимости от доброй воли Японии. Притом и для нас было бы, без известных гарантий, не совсем удобно иметь новых предприимчивых и энергических соседей на азиатском материке, где обширные области населены весьма редко и где у нас нет и еще долгое время не может быть многочисленных армий. Чтобы предупредить эти нежелательные последствия и обеспечить мир на восточной окраине Азии, Россия вместе с Германиею и Францией протестовала против присоединения полуострова Лиао-Тонга к Японии. Нельзя, в самом деле, забыть, что современное состояние «вооруженного мира» Европы коренится именно в том обстоятельстве, что Германия овладела Эльзасом и Лотарингиею и что вообще условия мира между Франциею и Германиею остались тогда без всякого протеста. Европа расплачивается за то и по настоящее время ежегодными расходами по вооружению, сверх тех 5 миллиардов, которые заплатила тогда Франция.

В этом совместном дипломатическом вмешательстве обращают на себя внимание два факта, из которых один, более важный, остался почти незамеченным в европейской журналистике. Все рассуждают и спорят о том, почему Англия уклонилась от участия в предпринятой дипломатической мере, и мало кто вспомнил, что в первый раз Германия действует заодно с Франциею и Россиею в серьезном международном вопросе, могущем привести в совместным военным действиям. Уклончивость британского правительства вполне понятна и не должна бы вовсе вызывать удивление или недоумение, так как она естественно [419] вытекает из всегдашних особенностей и традиций английской внешней политики. Лондонский кабинет предлагал вмешаться в китайско-японское столкновение, когда можно было еще повлиять на исход войны в смысле заблаговременного удержания Японии от действий и решений, невыгодных для европейских держав; но когда победа окончательно осталась за японцами, то Англия благоразумно предпочла сойтись с ними миролюбиво и сохранить их дружбу для более удобной защиты своих колониальных и торговых интересов. Англия, — как справедливо замечает «Times», — имеет по и отношению к Китаю несравненно более крупные торговые и политические интересы, чем Германия и Франция, вместе взятые, и если англичане считают лишним возражать против новых территориальных приобретений Японии, то это доказывает, что и немцы и французы могли бы отстоять свои права без прямого противодействия предположенному японско-китайскому договору. Не подлежит сомнению, что британской дипломатии легче и удобнее иметь дело даже с победоносною Япониею, чем с Россиею или Франциею, а чтобы приобрести влияние на японское правительство, следует прежде всего поддерживать с ним хорошие отношения и принимать на себя роль как бы их покровителей и защитников. Англия никогда не скрывала того, что почему-то отрицают или замалчивают сантиментальные публицисты других держав, — что правительство обязано соблюдать и охранять свои политические интересы теми способами, какие в данное время представляются наиболее подходящими и наименее обременительными для страны. Откровенность Англии в этом отношении заслуживает подражания, а не осуждения. В частности, мы давно уже имели бы нужный нам незамерзающий порт на восточном побережье Азии, еслибы мы следовали английскому примеру и строго сообразовали свои затраты и усилия с необходимостью достигнуть определенных практических целей, без ущерба для интересов общего мира.

Как бы то ни было, Россия выступила и вероятно должна была наступить в данном случае против Японии, в союзе с Германиею и Франциею, и этот временный фактический союз трех великих держав есть чрезвычайно благоприятный симптом современного политического положения в Европе. Уже ради этой новой — хотя, быть может, и случайной и непрочной — группировки европейских держав стоило предпринять дипломатический шаг, который должен повлечь за собою временное расстройство старых дружественных отношений с страною «восходящего солнца». Мы уверены, впрочем, что отношения эти не превратятся в скрытую неприязнь, крайне нежелательную и неудобную для соседей, и что [420] голоса наших мнимых патриотов, толкающих нас в объятия Китая, не будут услышаны руководителями нашей дипломатии.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 5. 1895