-

Общее положение дел на близком и далеком Востоке.

Судя по слухам, гораздо ближе к разрешению другой восточный вопрос, некоторое время порождавший не только слухи о возможности войны между Россией и Китаем, но и военные приготовления с обеих сторон. Война всегда бедствие и зло, даже и тогда, когда она необходимое зло, а тем более, когда она, так-сказать, предмет роскоши и затея политиканов. Если она и бывает иногда спасительным кризисом, то кризису непременно предшествует серьезная, опасная болезнь, которой лучше избежать предохранительными гигиеническими мерами, чем доводить ее до отчаянных размеров. В данном случае, кризис постигнул бы не Россию, а Китай. Не нужно быть слишком самонадеянным патриотом, чтобы сомневаться в способностях китайцев помериться силами с Россией. Но частный вопрос об Илийской области и главном городе ее Кульдже, из-за которых обострились в течение минувшего года международные отношения Китая и России, представляют сторону общеинтересную, общечеловеческую, на которую не без основания указывает г. Мартенс в вышедшей недавно в Брюсселе любопытной брошюре о современном русско-китайском разногласии (Le conflit entre la Russie et la Chine, ses origines, son developpement et sa portee universelle. Etude politique. Par F. Martens. Bruxelles, 1880). Брошюра, очевидно, [426] писана для иностранцев, для западно-европейской публики. Она излагает историю взаимных отношений России и Китая с семнадцатого столетия, знакомит с содержанием договоров, заключенных между этими двумя соседними государствами, с дипломатическими нравами китайцев и отношениями их к другим европейским державам. Автор пользовался для составления своей брошюры не только печатными, но и неизданными материалами, прислушивался к отзывам людей, имевших случай лично ознакомиться с Китаем, и пришел к весьма поучительным выводам, одинаково интересным и для России, и для Европы. Многие упрекают сочинения г. Мартенса в несколько доктринерском характере, и в этом упреке, быть может, есть некоторая доля справедливости; но наибольшая доля этой их особенности должна быть отнесена к самой специальности г. Мартенса — международному праву, существующему пока больше в теория, чем в жизни, в действительности, готовой и способной в каждую данную минуту нанести самые жестокие удары международно-юридическому умозрению. Международное право обещает очень многое в будущем, но очень мало давало в прошедшем и мало дает в настоящем. Мы сейчас видели это на турецких делах. Но новая брошюра г. Мартенса более исторического и фактического, чем формально-юридического содержания, и высказываемая ею основная мысль несомненно имеет свою живую сторону.

Г-н Мартенс объясняет серьезный разлад, происшедший между Китаем и Россией, не столько кульджинским вопросом, сколько общими причинами, с каждым годом усиливающими раздражение народа и военной партии при пекинском дворе против всех вообще европейцев. России, по его мнению, случайно пришлось стать козлом очищения за все неправды и обиды, нанесенные европейцами стране, ревниво охраняющей свою независимость, свою тысячелетнюю оригинальную культуру, свою национальность. Россия ни разу не воевала с Китаем; несмотря на очень близкое соседство, несмотря на странные и отвергнутые Россией притязания, заявленные китайским правительством в течение двух столетий, мирные отношения между этими государствами серьёзно не нарушались ни разу. Китайское правительство пыталось, правда, относиться сначала к московскому государству, потом к петербургскому правительству, как к своему вассалу; до половины текущего столетия оно упорно отказывалось допустить постоянное дипломатическое представительство России в Пекине и иметь своего постоянного представителя в Петербурге; сношения между обоими правительствами происходили всегда в пограничных местностях, а не в [427] правительственных центрах обоих государств. В 1653 году, когда московским государством была отправлена первая дипломатическая миссия, под начальством Байкова, последний должен был подчиниться требованию мандаринов и исполнить «коу-тоу», т.-е. девять раз пасть ниц перед богдыханом и буквально «бить челом», т.-е. стукнуться лбом об пол, что, по китайским понятиям, равнялось признанию московским правительством своей вассальной зависимости от китайского императора. И хотя, несмотря на свое подчинение китайскому этикету, Байков все-таки не добился от китайского правительства никаких уступок в пользу торговых сношений русских с китайцами, хотя и впоследствии, уже после нерчинского договора 1689 года, первого международного акта между Россией и Китаем, китайское правительство не переставало ставить всякие затруднения торговле русских с китайцами, — дело ни разу не доходило до полного разрыва и войны. Русские, взятые в плен задолго перед тем в Албазине, городе, заложенном русскими удальцами на Амуре в половине семнадцатого века, спокойно жили в Пекине, причисленные к стране богдыхана Кан-ци, имели свою церковь, построенную для них насчет китайской казны, и своего священника, по смерти которого само китайское правительство вызвало для них новое духовное лицо из Тобольска. По его требованию, в Пекин была отправлена при Петре Великом первая русская духовная миссия, положившая основание тому известному учреждению, члены которого не мало способствовали исследованию Китая и ознакомлению России с его нравами, языком и историей. Но попытка Петра Великого завивать постоянные дипломатические сношения с китайским правительством и оградить интересы торговых сношений между русскими и китайцами, не имела успеха. Измайлов, посланный им в Пекин, совсем не достиг предположенной Петром цели. Но по смерти Кан-ци и Петра, русское правительство воспользовалось переменой царствования и задумало отправить в Китай чрезвычайное посольство, чтобы возвестить об этой перемене, и кстати уладить спорные вопросы о границах и торговых сношениях между обоими государствами. Этому посольству, во главе которого стоял Савва Рагузинский, удалось заключить с китайцами, в 1727 году, тот кяхтинский договор, которым в течении больше чем столетия определялись торговые и дипломатические сношения России с Китаем. Замечательно, что во время переговоров, предшествовавших заключению этого трактата, уполномоченные Китая, строго придерживаясь установленного этикета и чинопочитания, решительно отказались допустить, чтобы титул русского императора предшествовал титулу богдыхана, и это [428] затруднение было обойдено постановлением, по которому отныне оффициальные сношения между обоими правительствами должны происходить не от имени государей, а исключительно между китайскими чиновниками «цхонгли-ямен», со стороны Китая, и сенатом и тобольском губернатором со стороны России, и которое оставалось в силе до самого последнего времени. Имена русского императора и богдыхана совсем не упоминались в оффициальной и дипломатической переписке с китайским правительством. По договору 1727 года, границами между обоими государствами были признаны река Кяхта со стороны России и Орогонтская гора со стороны Китая. Между этими двумя пограничными линиями должны были происходить торговые сношения России с Китаем, под надзором коммиссаров, назначаемых обоими правительствами. Русские караваны могли ходить в Пекин только один раз в три года, в составе не более двух-сот человек. Пятая статья кяхтинского договора предоставляла России присылать в Пекин троих русских священников, названных в договоре «ламами», которым китайское правительство обязывалось выдавать продовольствие, как выдавалось оно проживавшему в Пекине духовному лицу. В силу той же статьи, Рагузинский мог оставить в Пекине, для изучения языков, четырех мальчиков и двоих молодых людей, уже знающих языки русский и латинский. Им назначалось помещение в доме, отведенном для русских, и китайское правительство принимало на себя расходы по их обучению. Такая школа оказалась совершенно необходимою. В переговорах между китайцами и русскими употребляется то китайский, то манчжурский, то латинский язык, и трактаты писались или на этих трех языках, или на двух из них. Переводчики были существенно нужны в интересе обеих сторон.

Единственным поводом к неудовольствиям на Россию со стороны китайского правительства в семнадцатом и восемнадцатом веке были многочисленные инородцы, переходившие из Китая в Россию, и выдачи которых постоянно и напрасно требовали китайские власти, ссылаясь на договоры, обязывавшие выдавать перебежчиков. Но, за исключением этого пункта, отношения Китая к России, никогда не покушавшейся мешаться в его внутренние дела, были вполне мирные. За невыдачу перебежавших инородцев, китайские власти в царствование Екатерины II не раз прерывали кяхтинскую торговлю, и ставили большие затруднения сношениям между обоими государствами. В 1805 году, когда правительство Александра I нашло нужным отправить в Пекин торжественное посольство, с графом Головкиным во главе, китайские власти, [429] давая ему обед в пограничном городе Урге, потребовали, чтобы посол, прежде чем сесть за обед, исполнил перед ними, в честь богдыхана, те девять земных поклонов, о которых мы упомянули выше. Тридцать-три дня продолжались потом переговоры, вызванные этим странным требованием. Граф Головкин соглашался исполнить обычные поклоны перед самим богдыханом в Пекине, но решительно отказывался от исполнения их перед губернатором и мандаринами Урги. Графу Головкину не оставалось ничего другого, как возвратиться из Урги в Кяхту на русскую территорию, и потом в Петербург. С тех пор, до самого 1851 года, до кульджинского договора, все оффициальные сношения между обоими правительствами происходили через посредство кяхтинских властей с одной стороны, и властей города Урги — с другой. Русско-китайская торговля была сосредоточена в Кяхте и очень близком от него китайском городе Маймачене; караваны уже совсем перестали ходить в Пекин. Если которое-нибудь из двух соседних государств могло быть недовольно и раздражено образом действий другого, то, конечно, это была Россия. Мы не отрицаем больших злоупотреблений, в которых не раз были уличены русские купцы, торговавшие с Китаем. Их обманы справедливо возмущали китайскую совесть, и отбивали у китайцев охоту иметь с ними дело. Но формальные притязания китайского правительства к России, то напыщенное высокомерие, с которым оно всегда отказывалось относиться к другому правительству, как к равному и столь же полноправному юридическому лицу, могло быть только оскорбительно для последнего.

В сороковых годах, когда Англия силою заставила Китай открыть английской торговле доступ в некоторые порты, Россия имела полное основание потребовать тех же уступов в свою пользу. Она предпочла, однако же, войти в дружественные переговоры с Китаем. В течение одиннадцати лет, между обоими государствами состоялись четыре договора, доставившие России без войны те же самые выгоды, которые были приобретены другими державами путем военных действий. Нам кажется, г. Мартенс недостаточно оценивает в этом случае крупное значение энергии и настойчивости, выказанной западными державами, и облегчившей нам достижение серьезных целей в наших сношениях с Китаем. В 1851 году был заключен кульджинский договор, открывший кульджинскую область русской торговле и предоставивший России право назначать консулов в два города: Тарбагатай и Или. Тот же договор восстановлял караванную торговлю и [430] обеспечивал ее безопасность. Между прочим, им был удачно разрешен спорный вопрос о перебежчиках; по десятой статье договора, русские и китайские власти обязывались к взаимной выдаче одних только преступников; русский уполномоченный, Е. П. Ковалевский, устранил таким образом навсегда китайские требования о выдаче целых инородческих кочевьев. Семь лет спустя, в 1858 году, был подписан в Айгуне новый договор, по которому китайское правительство уступало России левый берег Амура, от реки Аргуна до самого моря, и допустило беспрепятственные торговые сношения между русскими и китайцами по рекам Уссури, Амуру и Зунгаре. Не дальше двух недель после того, как состоялся этот договор об амурской области, когда Англия и Франция предписывали свои условия китайскому правительству, — граф Путятин заключил в Тянь-Цине новый торговый договор с Китаем, определявший заново дипломатические и торговые сношения между Россией и Китаем. Россия приобретала право иметь своего постоянного дипломатического агента в Пекине и своих консулов в семи китайских портах, открытых этим договором для русской торговли, и все права наиболее благоприятствуемых наций. Договор 1860 года, подписанный генералом Игнатьевым в Пекине, был уже дальнейшим развитием тянь-цинского трактата: он определил более выгодным для России образом пограничную черту между обоими государствами со стороны при-Амурской области и открыл для русской торговли внутренние области Китая.

Соображая все обстоятельства этой долгой и оригинальной истории дипломатических и торговых сношений России с Китаем, г. Мартенс серьёзно полагает, что западные державы действовали на Китай только силой, а Россия — только убеждением. Это мнение действительно может подать повод к обвинению почтенного автора в доктринерстве и в пристрастии. В той же брошюре, о которой мы говорим, он сам не раз упоминает о том, что китайцы, в своих сношениях с европейцами, поддаются только энергическому образу действий противной стороны и ее силе. А потому мы сильно сомневаемся в том, чтобы граф Путятин, прибыв в Тянь-Цин в 1857 году, когда Англия и Франция энергически добивались уступов от китайского правительства, действительно «убедил их, как велика разница между образом действий России и двух западных держав». Китайцы не так просты, чтобы не понять, что, имея на своих плечах трудный риссчет с двумя сильными морскими державами, они не могут становиться в неприязненные отношения еще и к третьей. В этом случае их сообразительность едва ли [431] уступает в чем-нибудь сообразительности графа Путятина. Почин в деле открытия Китая для европейской торговли, и в том числе для русской, принадлежит, следовательно, западным державам, и было бы и странно, и не нужно сглаживать или проходить молчащем такой очевидный исторический факт, подтверждаемый сравнительно недавними договорами Китая с Англией, Францией, Россией, Соединенными Штатами, Германией, Австро-Венгрией и другими христианскими государствами.

Но можно согласиться с автором относительно вредных сторон английского и французского влияния для Китая. Англия всех энергичнее и всех решительнее воспользовалась теми правами, которые предоставлены ей договорами с Китаем. В начале текущего столетия, английские купцы имели доступ только в Кантон; их личная свобода и имущество вполне зависели от произвола китайских властей. Теперь они вполне зависят единственно от своих национальных властей, и английская торговля занимает первое место в шестнадцати китайских портах. Торговый обмен между Англией и Китаем дошел до громадной цифры — 45 мил. ф. ст., или 450 милл. рублей. Таким образом, значительная часть английской промышленности существует и держится единственно благодаря договорам, открывшим ей китайские порты. Представители и участники английской торговли с Китаем, не довольствуясь достигнутыми выгодами, уже громко требуют допущения торговых судов во все китайские реки и отмены всяких внутренних таможен между областями китайской империи. Новая война с Китаем для этой цели вполне отвечала бы их желаниям. Но эта лихорадочная деятельность английской торговли, как и привилегированное положение англичан в Китае, очень печально отзываются на самих китайцах. Силою заставив китайское правительство допустить привоз опиума из Индии, Англия ввозит его ежегодно на 120 милл. рублей, обогащая тем не только свою торговлю, но и бюджет Индии, получающей 60 милл. в виде пошлин с вывозимого из Индии опиума. Китайские патриоты хорошо понимают, что их народ потребляет отраву, чтобы доставлять барыши английским торговцам и выгоды ост-индскому бюджету. Все жалобы китайцев и протесты некоторых государственных людей самой Англии были до сих пор бессильны положить конец этой страшной торговле. Ненависть китайцев к такому положению дел и к его виновникам естественно распространяется на всех европейцев, на всех «заморских чертей», которым они приписывают наводнение их рынков этим ядом, упадок [432] собственной промышленности, свое собственное безостановочное обеднение, хотя справедливость требует заметить, что с той точки зрения надобно желать повсюду и везде уничтожения торговли одуряющими напитками и отречения от увеличения бюджетного дохода этим путем. Другой предмет ненависти китайцев — католические миссионеры, которым деятельно покровительствует Франция. В силу новых договоров, китайское правительство обязано не только допустить полную свободу вероисповеданий и богослужения, но и оказывать особенное покровительство миссионерам, возвратить им все здания и все имущество, когда-либо у них конфискованные, хотя бы эти здания давно уже получили иное назначение. Отсюда очень частые и тяжелые столкновения между китайцами и миссионерами. Последние присвоили себе даже право суда над туземцами, принявшими христианство, составляя нечто в роде государства в государстве. Даже протестантские миссионеры, и те не чужды подобных притязаний. Понятно, после этого, почему известный князь Кун, прощаясь с отъезжавшим английским посланником, сэр-Росерфордом Олкоком, сказал ему: «Благоволите увезти с собою опиум и миссионеров».

Г-н Мартенс совершенно справедливо говорит, что пропаганда православной церкви крайне незначительна в Китае, и что члены русской духовной миссии в Пекине не заявляют ничего похожего на подобные притязания, — но, может быть, и потому, что они и не имеют на то силы, ни видов на материальную поддержку. Кроме того, нам все-таки сдается, что автор слишком обобщил национальное раздражение китайцев против всех европейцев, признав их образ действий в вопросе о Кульдже прямым результатом одного только этого раздражения. Китайцы не любят иностранцев, это правда; они ненавидят неутомимую энергию англичан со всеми ее несомненно темными сторонами; их оскорбляет нахальство чужеземных миссионеров; но все это не имеет никакого прямого отношения к России и кульджинскому вопросу. Нам сдается также, что почтенный автор отчасти увлекся примером тех европейских государственных людей и публицистов, которые так много приписывали влиянию, то «воинственной», то «миролюбивой партии» в России, раньше и во время последней войны с Турцией. Г-н Мартенс применяет теперь эти соображения к Китаю, и приписывает разлад Китая с Россией «военной партии с знаменитым генералом Цо-Цун-Таном во главе». Дело представляется нам несколько проще.

Китайцы завладели Джунгарией и восточною частью Туркестана, [433] после ожесточенной борьбы, в половине прошлого века, и соединили эти две области в одну, которую назвали Илийскою, по имени реки Или, и которую часто называли потом и Кульджинскою, по имени главного города ее, Кульджи. Население области составляли монголы (дзюнгары) и дунгане, исповедующие магометанство. Последние искони питали непримиримую ненависть к китайцам, и подвергались за это жестоким гонениям, не раз вынуждавшим их к бунту, усмирение которого сопровождалось обыкновенно жестоким кровопролитием. Но в 1865 году дунганам удалось выгнать китайцев и учредить свое самостоятельное правительство. Сильное брожение среди магометан, вызванное этим успехом инсургентов, и затруднения, причиненные им торговым сношениям России, расширявшей тогда свои владения в Средней Азии, побудили русское правительство занять Кульджинскую область в 1871 году, причем китайскому правительству были объяснены причины этой меры. Ему было заявлено, что в виду его бездействия и беспрерывных вторжений дунган на русскую территорию и нападений на русских купцов, за безопасность которых оно ручалось, Россия заняла Кульджу, но не желает присоединять ее к своим владениям, и обещает возвратить ее Китаю, когда в этой области упрочатся порядок и спокойствие.

Несколько лет, китайцы не затрогивали более этого вопроса; но в 1876 году, удостоверившись, что предположенная Россиею цель уже вполне достигнута, и что России предстоят серьезные затруднения в восточном вопросе, пекинское правительство потребовало возвращения Кульджи. Россия, с своей стороны, не отказывала в этом Китаю, но требовала возмещения расходов, которые она несла в течение нескольких лет, и обеспечений от повторения подобных беспорядков на будущее время. Для переговоров об условиях возврата в Петербург был послан из Пекина, один из высших китайских сановников и родственник богдыхана, Чун-Хоу, с полномочиями, которые были признаны вполне достаточными. Но договор, заключенный им в Ливадии, в октябре 1879 года, не был ратификован богдыханом, и сам Чун-Хоу приговорен к смерти за то, что превысил свои полномочия. Договор этот до сих пор не был обнародован оффициально; но газеты сообщали его содержание в восемнадцати пунктах, содержавших те условия, на которых Россия соглашалась возвратить Кульджу китайскому правительству, и которые, очевидно, были причиною отказа в ратификации договора и суда над подписавшим его уполномоченным. [434]

Подобный оборот дела, по нашему мнению, еще отнюдь не доказывает, чтобы китайское правительство, сочувствуя народной ненависти к европейцам, непременно желало довести дело до войны с Россией и до общей народной резни с европейцами. Он показывает только, что оно желало бы получить Кульджу обратно на более выгодных условиях, и доказательством тому служит прибытие в Петербург нового китайского уполномоченного, с которым русское правительство ведет теперь переговоры о том же деле. Говорят, переговоры идут успешно, и надо желать, чтоб этот слух подтвердился. Война с Китаем, обещая нам, быть может, приращение военной славы, принесла бы мало существенных выгод, на-время сильно повредила бы русской торговле, и потребовала бы с нашей стороны больших финансовых затрат — не совсем кстати.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранная политика // Вестник Европы, № 1. 1881