-

СОКОЛОВА А.

ВОСПОМИНАНИЯ

О ПОГРОМЕ В МАНЬЧЖУРИИ ПО ЛИНИИ ВОСТОЧНОЙ КИТАЙСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ В 1898 ГОДУ

(Окончание. См. “Исторический Вестник”, т. CVI, стр. 424)

VI.

Разведчики из Хайлара воротились и сказали, что идти через него опасно, там полное восстание. Поэтому решено было Хайлар обойти и отступать луговой стороной, а для этого нужно было построить через речку хороший мост. Остановились лагерем параллельно реке, повозки выпрягли, коней пустили на луга пастись и энергично принялись строить мост. Материалы были под рукой, на дороге находились постройки брошенной дистанции. В течение четырех часов мост был приготовлен вполне, все работали усердно, торопясь переехать реку. Особенно старался М. И. Огладин, которому был поручен надзор за постройкой моста. Михаил Иванович Огладин обучался в школе десятников, на дорожных постройках он служил давно, его все уважали, ему давали серьезные и ответственные постройки, как авторитетному лицу. Вот почему поручили ему построить мост через Хайлар, задача не легкая, при отсутствии инструментов и материалов. Другой встал бы в тупик, но M. И. Огладин победоносно вышел из затруднения. Он велел разбирать новые станционные сооружения, выдергивать гвозди, разбирать полы и перегородки, и в результате через [811] четыре часа был приготовлен мост в 30 сажен. Когда клали мост, в отряде случилась вдруг страшная тревога: мужчины бросились за лошадьми для скорейшей запряжки. Вдали заголосили женщины и дети, безотчетный ужас на всех напал. Среди суматохи быстро прискакал казак и прокричал, что впрягать лошадей не надо, но под влиянием аффекта показалось обратное, что велено запрягать, почему паника еще более усилилась. Недоумению способствовало и то, что расставленные часовые спокойно занимали свою позицию, а далее виднелось человек пятьдесят верховых, выезжавших из Хайлара, вооруженных с ног до головы, с длинными пиками. Тогда командир русского отряда, Я-ский, собрал всю охрану и послал несколько казаков с хорунжим навстречу кавалеристам для разъяснения дел.

Скоро из приближающегося отряда отделились человек пятнадцать и двинулись дальше, имея впереди знаменосца с белым флагом. Русские разведчики также отделили пятнадцать человек и переводчика и двинули им навстречу. Остальные же стояли на месте, ожидая результата переговоров. Через полчаса все разъехались к своим отрядам: монголы отправились обратно к Хайлару, а казаки возвратились к своим. Все вздохнули свободно, так как вполне выяснилась причина тревоги. Когда русские пришли сюда и стали на речке строить мост для переправы, монголы, пасшие здесь овец, испугались; они вообразили, что русские, перейдя речку, ограбят пастухов и отнимут баранов; и, боясь такой напасти, послали гонца в Хайлар просить для защиты войско. Для их спокойствия из Хайлара выслали отряд; многие из китайских чиновников, ради любопытства, присоединились к нему, чтобы посмотреть, как русские справятся с рекой; пастухи были успокоены, почему монголы и удалились.

Наконец, последовал приказ переехать мост. Конечно, все как можно скорее пожелали оставить за собой негостеприимную речку, где столько волнений пережито в маленький срок. За мостом виднелась дорога по берегу реки, окаймленная лесом с обеих сторон. Когда подводы двинулись, немалого труда стоило охранять и водворять порядок на мосту, пропускать по одной в ряд повозке и наблюдать порядок очереди.

Переправа происходила медленно вследствие последовавшего предупреждения, чтобы каждая подвода взяла дров на три дня, потому что скоро начнется степь. Наконец, водворился порядок, подводы следуют друг за другом; добровольцы с ружьями стоят на пригорке перед мостом, ожидая переезда всех, чтобы идти вслед за отрядом. Началась степь, покрытая густой зеленой травой без единого кустика; в отряде немедленно раздалась песнь, постепенно усиливающаяся. [812]

Вдруг что-то случилось, послышался крик испуга, два разведчика несутся назад и кричат: — Казаков, казаков!

Тотчас казаки промелькнули вихрем по три человека в ряд, ухитрившись каким-то чудом никого не задавить. Следом за казаками двинулись добровольцы, они бегом направились под командою двух офицеров. Толпа, испуганная еще предыдущим случаем, придумывала под влиянием страха новость, одну другой нелепее; нашлись такие фантазеры, которые рассказывали, что давеча от монголов откупились, они ушли, но потом им мало показалось денег, они послали из Хайлара войско стороной, оно теперь идет навстречу отряду. Смятенью положила конец г-жа Роганова. В свой бинокль она стала поспешно и тщательно рассматривать расстилающуюся степь, где происходило что-то необыкновенное: густое облако пыли, масса движущихся темных предметов и большой конный отряд нестройной массой, в разброд, мечется то туда то сюда, в руках всадников длинные предметы, похожие на пику, при чем отряд подвигается не вперед к русским, а, напротив, удаляется.

Скоро бинокль раскрыл тайну: вдали гнались гурты баранов, их угоняли с пастбища пастухи. Вот один монгол выехал на коне на небольшой пригорок, на котором лежало стадо баранов, он махнул длинной палкой, и все бараны соскочили и бросились с пригорка бежать, а монгол палкой погонял отставших.

Г-жа Роганова подозвала казаков, которые мимо мчались с распоряжениями, подала им бинокль и сказала: “смотрите, это пастухи-монголы угоняют от нас баранов дальше в степь, а мы подумали, что войско напало на нас, пойдите, скажите начальству”. Казаки так и сделали. Бинокль правдивейшим образом объяснил иллюзию. Монголы, сторожившие стадо, подумали, что их хотят ограбить, и потому бросились собирать баранов и пустились гнать в глубь степи, отчего поднялась пыль столбом, а сами пастухи с длинными палками представились солдатами. Когда дело разъяснилось, все успокоились. У моста оставлен был взвод казаков для его охраны, пока не подойдет пятый участок; казакам поручено беречь мост и не допускать китайцев. Русский отряд двигался до границы без всяких приключений, если не считать того, что жена инженера, начальника, на ночлеге родила сына.

Когда стали подходить к реке Аргуни, границе русских владений, восторгам не было пределов; повсюду крики: ура! бросали шапки вверх. У самой реки на пограничной черте есть высокая скала, на ней находятся монгольские юрты. Когда вблизи кордона среди русских раздался восторженный привет родной [813] земле, монголы с испугу выскочили из юрт на вершину скалы; увидав несколько тысяч людей и лошадей, они заметались с испугу, вскочили на коней и промчались в сторону, бросив кордон на произвол судьбы.

Русские перебрались на другую сторону реки с затруднениями: казаки переправились вплавь, стадо быков также вплавь перегнали, на пароме перевезли только женщин и ребят. Едва переправились на границу, все бросились на ст. Цуру-хай-ту покупать припасов; хлеб покупался на вес золота, потому что уже шесть дней не видали его, а питались пресными лепешками и галушками. Начальник отряда заказал во всей деревне печь хлеб для пятого участка, так как было известно, что он идет голодный. На другой день охрана казаков повезла к мосту двести пудов хлеба и там стала ждать пятый участок. Эту помощь ему послал начальник западного отделения, зная, в каком бедственном положении находится участок. Переночевав в пограничной станице Цуру-хай и Шереметьевке, русские поехали дальше на станицу Новый Цуру-хай, так как Шереметьевка не в состоянии прокормить 5-ти-тысячный отряд, а потому направились вниз по Аргуни до местечка Доно. Здесь есть небольшая церковь, все пошли в нее поблагодарить Создателя за спасение, заказали обедню и горячо молились за свое избавление и спасение пятого участка, потому что, по слухам, он был в плену. В напряженном ожидании пятого участка прошло пять дней, наконец, желанные пришли, радости не было конца. Роганова встретила мужа и от радости даже лишилась чувств.

VII.

Роганов во время своей поездки перенес целый ряд приключений. Отправляясь туда, где был инженер К., он взял с собою лакея корейца и трех казаков, чем дальше они двигались, тем более им попадались навстречу китайские военные отряды, пешие и конные. Те и другие на Роганова и его свиту посматривали косо и угрюмо. 25 июня, Роганов добрался благополучно до Джеюнтуна, принял склад от Ку-ва без поверки, а прямо расписавшись, что получил все сполна, чтобы скорее кончить дело. 29 июня, нежданно получена телеграмма, приказано немедленно выступать на границу за Байкал со всем отрядом, взять казну и документы, везти через Хинган и иметь провизии на 15 дней. Последовали спешные сборы с разными случайностями. Роганов перед отъездом побежал к капитану Смолянинову, чтобы помочь. Когда он вошел в комнаты, капитан со слезами на глазах благословлял своих детей иконою и прощался с ними, жена плакала, обнимая мужа, а [814] недалеко в креслах сидел китайский генерал Па-о, командующий местным тысячным отрядом. Он третий раз принимался уверять, чтобы не беспокоились и никуда не уходили.

— Я поднимаю руки к небу, — восклицал он: — вам не угрожаете ничто, напрасно уходите, я отвечаю своей головой, войны нет, никто не смеет вас тронуть, не уходите.

Затем генерал Па-о, дружески расставаясь со Смоляниновым, подал открытый лист о пропуске пятого участка на границу. Наконец, все приготовлено к выезду. Роганов вернулся в свою квартиру и едва узнал своего лакея, плосконосого франта, корейца Николая; он был в новом сюртуке тонкого сукна, в новой пуховой шляпе, в лакированных сапогах и перчатках, крахмальная рубашка блестела свежестью из-под жилета. По этому поводу Николай рассказал, что магазины открыты, и все купцы предлагают брать, что кто хочет, так как после отъезда китайцы разграбят.

Отъезжающих провожал генерал Па-о с 50 солдатами в виде почетного конвоя. Проехав верст пять, он простился, а солдатам приказано было проводить отъезжающих до дистанции инженера Симановского, куда все пришли на другой день к вечеру, захватывая по пути народ со всех частей участка, почему отряд все более и более увеличивался. Скоро обнаружился недостаток хлеба, все рассчитывали у Симановского пополнить хлебную нужду, но надежды рушились. Симановский не дождался пятого участка, а заблагорассудил догонять хинганцев и присоединиться к ним. Его отряд, состоящий из 700 человек, поднялся налегке, не заботясь о провизии, рассчитывая дня через два догнать четвертый участок, но случилась беда. Когда Симановский с отрядом подходил к Бахату, там уже было китайское войско, под командой Джан-шинь-ю, того самого генерала, которого хинганский отряд в Якши задержал больше суток. Генерал приехал в Бахату за день до приезда Симановского; он занял местность войском и приказал всех китайцев, прячущихся в лесах, ловить, обшаривать и обирать деньги, а переводчиков велел убивать и грабить за то, что служили русским.

Симановский с молодой женой ехал впереди отряда, в коляске, за ним двигался обоз из двух сот пятидесяти подвод с семьями, а по бокам — тридцать охранных казаков. В 8 верстах от Бахату есть большая скала, дорога круто поворачивает вправо, и открывается долина, на которой построен этот город. Здесь казаки ехали беспечно, отряд не успел выдвинуться из-за скалы, как раздался залп; два казака упали, лошади взбесились и понеслись, произошла неописуемая паника. Некоторые мужчины отпрягали пристяжных лошадей, садились верхом и бросались в лес, куда глаза глядят, только бы [815] подальше от выстрелов. Один конюх сидел на подводе с женой и держал ребенка. Когда раздались выстрелы, он ребенка бросил на воз, отрезал повод и гужи у пристяжной и поскакал вправо. Жена, державшая другого грудного ребенка на руках, не успела подхватить брошенного мужем на телегу мальчика, и он скатился под ноги лошадям, телега его переехала. Жена еще более перепугалась и бросилась за мужем: “Митрий, Митрий! — кричала она: — возьми меня, куда ты меня покидаешь?” — но его и след простыл. Это семейство и тридцать рабочих пропали без вести. Симановский, видя, что в него стреляет целая рота, выстроенная по правую и левую сторону дороги, после вторичного залпа остановил экипаж и предъявил пропускной билет от генерала Па-о. Пока бумагу читали, китайские солдаты бросились грабить обоз и коляску Симановского, а, когда переговоры кончились, у Симановского не осталось ничего, хотя и приказано было прекратить грабеж, но было уже поздно. Китайцы успели хороших лошадей обменять на своих кляч, которые в русской запряжке ходить не умеют; у многих с возов потаскали оружие, сапоги и съестные припасы. Затем последовал приказ взять всех в плен, а если будут упрямиться, то убивать. Сдавшихся в плен, когда подойдет начальник Офенберг, отпустить на волю за выкуп. Когда к этой местности прибыл с отрядом Офенберг, к нему отпустили Симановского с переводчиком и офицером для переговоров, а жену его и других оставили заложниками. Переговоры длились целую ночь, так как китайские начальники ставили невозможные условия. Например, охранная стража отдала бы все свое оружие и коней, все отдали бы серебро, во избежание недоразумений отряд до Хингана должен идти под конвоем китайского войска. Но это предложение всех возмутило, решили сражаться. Наконец, кое-как уговорились на двадцати тысячах серебряных китайских рублей, которые и свезли китайцам в ящиках.

Это было уже днем, в 10 часов утра; русские двинулись дальше под двойными дулами ружей, как сквозь строй; по правую и левую сторону дороги китайские солдаты все время держали ружья на прицел, готовясь каждую минуту спустить курок. Жутко было каждому, особенно казакам, их прямо передергивало; малейший неправильный поступок грозил смертью всему отряду. Надобно заметить, что китайское начальство все-таки заставило исполнить одно унизительное условие: так как китайские солдаты страшно раздражены против казаков и не могут видеть равнодушно их, а потому предложено было сделать так: когда будет отряд проходить мимо войска, чтобы солдаты не могли узнать казаков, последние должны спрятать оружие и проезжая [816] не затрагивать китайских солдат вызывающими действиями. В виду критического положения русских, молодцы-казаки покорились такому требованию и поклялись страшно отомстить в случае войны этому отряду.

Симановскому были возвращены некоторые ограбленные вещи и часть бриллиантов его молодой жены.

VIII.

Китайский вопрос внес сильнейшую тревогу среди русских в глухой Маньчжурии, особенно с тех пор, как на китайский берег высадился международный десант и двинулся по направлению к Пекину на выручку осажденных посланников. Много раз бойки передавали за верный факт, что получен указ китайской императрицы к маньчжурским войскам, чтобы они в один день повсеместно напали на постройку железной дороги и всех поголовно вырезали. Течение нормальной жизни нарушилось и в Харбине. Ему пришлось выдерживать настоящую осаду. Здесь, кроме охраны, состоящей из 1.000 человек, русские составили вольную дружину стрелков, в которую вошли охотники кавказцы, вооруженные с ног до головы, а также все агенты и служащие на постройке.

26 утром, одна барышня поехала на службу в деревню Ваховку в трех верстах от Харбина и воротилась с дороги вся истерзанная. Послали казаков на поиски, но виновников и след простыл. Лошадь и кабриолет нашли в поле. Случаи нападения на русских стали повторяться. В тот же день получена от дзянь-дзюна из Цицикара телеграмма, предупреждающая о скором открытии военных действий и о том, что восемь пароходов будут пропущены по Сунгари лишь до 1 июля. Все, кто мог, бросились на пароходы. Сначала постарались отправить женщин и детей, а потом уже остальных. В Харбин стали в беспорядке прибывать русские из участка Бренштейна, где особенный переполох случился, потому что начальник Бренштейн заболел и не принимал никакого участия в спешном отступлении, прося его не беспокоить, а поступать, как знают, хотя была полная возможность уехать в Харбин в полном порядке на поезде. Бегство было столь торопливое, что начальник бросил денежную кассу, состоящую из 60-ти тысяч.

Рассказывают, что капитал этот попал артельщикам. Пользуясь болезнью и угнетенным состоянием Бренштейна, они убедили его в том, что если кассу повезут, то последует нападение, а потому лучше ее оставить. Больной Бренштейн махнул рукой и сказал: “Вам поручена касса, за вас отвечает артель, а я знать ничего не хочу”. Тогда артельщики будто бы кассу [817] зарыли в землю, а с Бренштейна взяли удостоверение, что она осталась в конторе и затем разграблена китайскими рабочими. После окончания погрома, когда Бренштейн умер, поступил другой начальник, он произвел следствие о кассе и отдал артельщиков под суд. Ему в свое оправдание подсудимыми предъявлена бумага инженера Бренштейна с его подписью, в которой говорится, что кассу разрешается оставить. Злые языки по этому поводу рассказывали, что бланков с заранее написанными подписями инженеров всегда можно достать, сколько угодно, и в них вписывать, что желательно. Такой прием практикуется на постройках; инженеры, чтобы не беспокоиться по пустякам, выпускают в обращение бланки с готовыми подписями. Будто бы артельщики при бегстве и воспользовались такими бланками. По окончании погрома, артельщики деньги вырыли и поделили вдвоем, но третий, которому они не пожелали дать, сделал донос на них.

С 29 июня полчища китайцев стали делать нападения сначала на окрестности Харбина. Тогда русские перебрались все в город и укрепились на берегу Сунгари в механических зданиях, где усиленно занялись литьем пушек и снарядов и успели отлить четыре медные пушки. Затем отряды “Большого Кулака” окружили харбинцев со всех сторон, но близко не подходили, боясь метких выстрелов и вылазок охотников.

1 июля, казаки и охотники, во главе с капитаном Бодиско, сделали ночную вылазку и взяли ханшинный завод приступом, где укрылись китайцы, и откуда они сильно беспокоили Харбин, стреляя из пушек. На заводе оказалось много провизии, десять пушек, склад оружия; все это весьма пригодилось нашим защитникам. 3 числа, китайцами был сделан энергичный приступ, но он был отбит с большим уроном, а у нас убит один офицер, пять казаков и двенадцать человек вольной дружины. После этой схватки китайцы окружили весь город плотным кольцом, видимо, желали взять его измором. Через три дня осаждаемые получили радостную весть: сквозь скопища “Большого Кулака” проскользнул казак и привез известие, что к защитникам Харбина идет помощь, сюда ведет войско генерал Сахаров, идущий по реке Сунгари.

Этот отряд 15 июля взял крепость Сан-Син, куда казаки и пехота переправились в брод; китайцы бежали, бросив оружие; через пять дней генерал Сахаров был уже около Харбина и здесь разогнал боксеров.

Кроме Харбина, нашими войсками были взяты города: Хайлар, Айгун и крепость Нью-чуанг. Взятие этих пунктов и успехи международной экспедиции наконец сломили упрямство и военный азарт китайцев. [818]

Под влиянием пережитых событий на Дальнем Востоке много было разговора о той картине, которую создало несколько лет тому назад художественное воображение германского императора Вильгельма о желтой опасности, с приглашением народов Европы оберегать свои священнейшие права.

IX.

В этой главе я расскажу о страшной гибели агента, полковника Винникова, о котором выше было упомянуто.

Печальное это дело случилось за неделю до погрома Китайско-Восточной железной дороги. Тревожные слухи о восстании китайцев давно уже проникли в Сан-Син, и здесь китайцы перестали работать исправно и слушаться приказаний. У агента Винникова на пристани находилось 10-ть казаков охранной стражи, два конторщика, два плотника, один слесарь и один кузнец с женой и троими детьми. У двоих казаков тоже были жены и пятеро казачат. А на месте выгрузки жили 30-ть китайцев, переводчик и подрядчик; все они жили на берегу в землянках и никуда не отлучались. С провинившимися китайцами расправа была установлена короткая. Если китаец стащит с пристани хотя бы разбитый ящик на дрова, то этого несчастного отправляют к казакам, а те ведут в конюшню или сарай, и всыплют несколько нагаек; бедный китаец жаловаться не смеет, в противном случае его отведут к сан-синскому фудутуну, а там, вместо справедливого расследования, прибавят еще бамбуков. Бамбуки, вроде наших батогов, двух аршин длины, крепкие, как железо. При наказании бамбуками виновного разложат на полу на циновке, сядут ему один на голову или на плечи, другой на ноги, где колени сгибаются, китаец лежит вниз лицом и вверх пятками, разувают его и начинают жарить бамбуками по пяткам, китаец визжит, рычит, а пошевелиться не может. Вот отсчитали штук 200 бамбуков, несчастного отпускают, но он должен, по китайскому обычаю, раболепно подползти к фудутуну, который во время экзекуции сидит на ковре, поджав ноги и покуривая кальян, поблагодарить за отеческое внушение и заплатить за бамбуки и судебные издержки. Китайцы страшно боятся фудутунова суда, они говорят: уж лучше казак с плетью, все не так больно, да и жалостливые есть среди них; если начальство не видит, то только для вида постегают, да велят пошибче кричать, чтобы начальство не подозревало шутки. В месте жительства агента Винникова китайцы стали собираться часто группами и таинственно совещаться; между ними один был заметен, как коновод; это был высокий рябой китаец, зверского вида, [819] поступивший числа 10 июня на выгрузку; он не столько работал, сколько без всякой причины ходил по всем службам и все высматривал. Винников несколько раз заставал его в сенях, но не придавал этому значения, да и некогда было: работа велась лихорадочно, спешно. Агент, как бывший полковник, помня свою былую отвагу, надеялся благополучно выпутаться. Его не особенно пугало то, что китайцы становятся все озлобленнее и смелее; тем не менее, 15 июня он подал телеграмму Юговичу, спрашивая, что делать. Строитель Китайско-Восточной железной дороги дал ответ: будьте готовы, ждите приказания. 25 числа почти уже никто не явился работать, манзы рассчитались и ушли. С полковником остались только казаки и русские служащие, да маленький китаец бойка, лет 10, состоявший у агента лакеем; он ежедневно ездил в Сан-Син на разведки и привозил вести самые тревожные, а 27 числа приехал испуганный и сообщил, что хунхузы близко и всех русских режут. Бойка был очень предан полковнику и любил его, привязанность возникла потому, что мальчик был спасен Винниковым от голода и смерти; отца его убили хунхузы, все семейство вырезали, в мальчика попала шальная пуля, когда он бежал и прятался в гаоляне. Случайно мальчика нашел полковник, подобрал его, вылечил, взял к себе и платил ему три рубля в месяц; по условиям китайской жизни это — крупное вознаграждение. Можно представить ужас всех, когда бойка прибежал с таким известием и кричал с плачем; спасайтесь, никого не пощадят. Бойку кое-как успокоили казаки, а агент выдал ему револьвер. Кроткое личико бойки с косыми глазами превратилось в свирепое и кровожадное.

В тот же день агент поехал к фудутуну в Сан-Син и скоро возвратился с неутешительными вестями; там подтвердили, что весь край волнуется; войска сочувствуют движению. Фудутун посоветовал агенту собраться и уехать, как можно скорее. Винников снова послал запрос по телеграфу в Харбин, как следует поступить. Между тем, китайцы приняли угрожающее положение и стали красть у русских ружья. С этими ворами агент расправился сам, приказал дать им плетей и отправить на другую сторону реки и высадить на берегу. Затем Винников стал подготовляться к отъезду, приготовили баржу, на нее перешли все служащие с семействами, туда же перенесли ценные и необходимые предметы; баржа эта была железная, открытая, без палубы; ее отвели от берега и поставили на якорь на середине реки. Когда это было сделано, на берегу собралась громадная толпа китайцев, в баржу полетели камни. Разграбив контору и квартиры, толпа бросилась в склады, где находились запасы провизии, и все мигом растащила. Многие китайцы [820] приехали на лодках из Сан-Сина и старались добраться незаметным образом до баржи, но возвращались ни с чем; в какую сторону ни сунется лодка, везде встречает дула ружей и лес штыков, направленных против смельчаков. Вечером китайцы попробовали баржу застать врасплох, но и тут потерпели неудачу. Так расположились два враждебные лагеря. Мимо баржи нередко проходили пароходы в Хабаровск, переполненные женщинами и детьми, а также беглецами из Маньчжурии, не желающими подвергаться случайностям войны; пароходы на минутку задерживали ход, чтобы переговорить с осажденными; все капитаны приглашали агента с собой, но он отвечал: “Я жду приказания начальства, оно знает, что я в осаде”. — “Смотрите, не ошибитесь, — говорили ему, — бросьте все и пойдемте”. Особенно рекомендовал агенту отъезд командир парохода “Орел”. Всю ночь на 28-е июня провели тревожно, китайцы не предпринимали никаких враждебных действий, они были убеждены, что добыча не ускользнет от них. Настало утро, толпа все прибывала и решилась взять баржу. В это время вдали, выше Сан-Сина, показался пароход, нападающие приостановились. Пользуясь этим, агент послал к фудутуну шлюпку, но она, не дойдя до берега, воротилась, ее встретили с берега камнями, а лодки ее окружили кольцом, при чем веслами были ранены казак и переводчик; шлюпка повернула обратно к барже; одновременно от фудутуна пришло известие, чтобы все спасались, он не может защищать. Китайской толпой стал предводительствовать огромного роста рябой манза: он набрал до сотни лодок, рассадил по ним вооруженных китайцев и двинулся к барже агента. Пароход, как назло, не подвигается с места, только усиленно пыхтит и выпускает густой дым. Оказалось, что манзы ночью загородили фарватер, и пароход едва не разбился, отыскивая выход. На барже приготовились дорого отдать свою жизнь. Манзы с криком и воем начали окружать стоящую на якоре баржу. Несмотря на открытую пальбу, лодки подвигались все ближе и ближе, потому что для защиты от пуль китайцы разбили ящики с листовым железом, и каждая лодка таким образом заблиндировалась. Казаки, чтобы заряды были под рукой, поставили ящики с ними на середину баржи. Тогда свирепый рябой манза распорядился бросать в баржу китайские ракеты, разбрасывающая искры по всем направлениям; теперь приходилось и отстреливаться и тушить пожар. Так как на скорое прибытие парохода надежды не было, то агент перерубил якорный канат и сам встал на руль. Когда баржа тронулась, то одна шальная ракета упала в заряды и воспламенила их: последовала частая стрельба по всем направлениям. Манзы отхлынули, казаки бросились в реку, агент был ранен, бойка убит. Раненый в [821] плечо и ногу, Винников не мог дождаться парохода и упал, обливаясь кровью. Пока пароход подходил осторожно, баржа подвигалась все дальше и дальше, китайцы ее догнали, пожар потушили и стали перегружать в лодки; рябой манза подошел к истекающему кровью агенту и стал его мучить. А когда пароход догнал баржу, то на ней уже никого и ничего не было; бойка лежал с обрубленными ушами, Винников был повешен на руле, с выпученными глазами, спина у него была изрезана вдоль и поперек. Командир парохода остановился и взял тело, также подобрал нескольких казаков, появлявшихся то с одной стороны, то с другой стороны Сунгари, куда их отнесло течением, когда они бросились из пылающей баржи. Пароход двинулся дальше, среди пассажиров наступил ужас и смятение, особенно между женщинами и детьми, мужчины приготовились сражаться, у всех ружья и патроны наготове. В Сан-Сине пароход не остановился; он прошел здесь на всех парах, но скоро дрова все вышли, необходимо было пристать. Подплыли к месту склада дров, но ни сторожа, ни шалаша, ни дров. Быстро выбежали матросы, по берегу собрали все, что уцелело от пожара. Командир с трудом довел пароход до крепости Баян-су, там ему дали дров и провизии. Еще больше затруднений выпало на долю парохода “Орел”, на который были посажены, по распоряжению Винникова, казачьи семьи.

Пароход этот буксировал за собой две баржи, переполненные чернорабочими семьями и их имуществом. На десятиверстном расстоянии до Баян-су, крепости, где река Сунгари суживается и делает крутой поворот, по пароходу вдруг китайцами была открыта пальба с обоих берегов. Суматоха сделалась не передаваемая, но скоро мужчины оправились от неожиданности, наскоро загородили борта тюками и ящиками, которых на пароходе было много, а казаки, в количестве 30-ти человек, рассыпались по бортам и начали отстреливаться. Командир, желая ускорить движение парохода, приказал, чтобы народ перешел в одну баржу, а другую бросить. Произошли ужаснейшие сцены, трудно передаваемые пером. Расстаться со своим добром каждому было жалко. С обоих берегов летит град пуль, по бортам спешно ставятся из сундуков баррикады, все спешат укрыться из задней притянутой баржи в трюм передней баржи, куда летят безостановочно подушки, перины, и на них прямо кидают детей, а внизу их подхватывают и уносят дальше. Потом стали в трюм передавать детей старшего возраста. Вот молодой человек перемахнул с одного борта баржи на переднюю и скрывается в трюм, на руках у него прелестная девочка лет 15-ти, лежит без памяти. Далее — престарелый дедушка, у него ноги от страха отнялись, и два внука подхватили [822] его подмышки и тащат к трюму. А вот побывавший уже в трюме, перетащивший туда больную жену и троих детей, как безумный, бросился на покинутую баржу, отыскивая здесь затерявшегося ребенка 3-х лет. Ему закричали, что здесь ребенок, добрые люди перенесли его, и он стремглав бросился и вцепился в него. Какой-то господин лезет из трюма и тоже несется к покинутой барже, у которой уже рубили канат: у него там осталась шкатулка с 6.000 р.

Наконец, пароход пошел полным ходом. Китайцы, видя, что добыча ускользает от них, с диким криком и воем неслись по берегу, некоторые из них пытались на лодках преградить путь, но поплатились за это: три лодки пошли ко дну. Закончившаяся схватка имела печальные последствия: было убито 18 человек, в том числе инженер из Фулярди, провожавший жену, девочка семи лет, двое служащих, купец и три казака, 10 человек чернорабочих. Ранено было человек 15.

Телинский отряд пострадал более других при своем отступлении к Харбину. Он очутился в иных условиях, чем западный. Последний отступал в полном порядке, и хотя ждал каждую минуту нападения китайского войска, окружающего его, но не такого страшного, чтобы можно было терять голову. Русским, состоящим в западном отделе, было известно, что войску приказано их пропустить свободно на границу Забайкалья. Между тем, Телинский отряд должен был двигаться среди населения, мало знакомого с русскими, притом отряд взял под свое покровительство всех миссионеров, искавших спасения от резни у названного отряда, охраняемого 150 казаками и 300 добровольцами. Они самоотверженно приняли под свою защиту епископов, священников разных национальностей, а также стекавшихся со всех сторон крещеных китаянок и китайцев. Страшась боксеров за свое отступление от родной веры, христиане искали помощи у русских.

Таким образом, Телинский отряд принял на себя труднейшую задачу спасти всех, притекающих к русскому покровительству. Чудная и трогательная картина: кто не умилится, когда узнает отступление многострадального Телинского отряда. Повсюду тревога, бьют барабаны, скачут казаки летучего охранного отряда, передавая с опасностью жизни в отдаленные уголки русским, чтобы они бросали дело и скорее шли к отряду. Такой труд, непосильный для другого, казаки совершают обдуманно и бесстрашно. Я люблю прислушиваться к рассказам о молодецкой удали казаков и сама наблюдала такие дела [823] мужества и отваги, какие казак делает, не замечая, что совершил подвиг, почти чудо. Казак привык полагаться на собственные силы и не рассчитывать, что у него за спиной целая армия. Полюбуйтесь на казака, когда он едет исполнять трудное поручение. По крайней мере, так зарекомендовали себя казаки Телинского отряда. Расскажу несколько фактов. Казаку велели ехать в лес за восемь верст к русским рабочим, чтобы предупредить их об угрожающей опасности, потому что туда устремилась большая толпа китайцев с топорами, чтобы убить и ограбить русского подрядчика и его семейство, живущее в лесу в отдаленном домике. Что может сделать тут один казак? Но этот вопрос не смущает его, он быстро отправился исполнять приказ. Китайцы пошли на грабеж большой дорогой и дойдут до места не ранее, как через два часа. Казак, закурив трубку, принял это обстоятельство во внимание и решился остановить китайцев хитростью. Окольными тропинками казак понесся к ущелью, где он думал опередить грабителей, но надежды его не сбылись. Ущелье было занято кучкой китайцев, которая угрюмо следила за приближающимся всадником. Казак не убавил хода коня и не вздрогнул. Ущелье было узко, плотная толпа стояла тесно. Казак свистнул и понесся во весь опор; толпа инстинктивно шарахнулась в сторону. Когда казак проскочил ущелье, то осадил коня, повернулся к манзам и закричал по-китайски: “Эй, ходя, дай огня”. Казак вынул трубку, стал хладнокровно набивать ее, китайцы в недоумении переглянулись, некоторые из них также достали трубки, закурили и подали казаку огня. Среди курения и взаимного угощения трубкой началась беседа. Манзы рассказали казаку, что ждут своих, которые пошли другой дорогой; манзы советовали казаку воротиться в Телин, потому что за ущельем есть опасные китайцы. Казак засмеялся и сказал: “Вы своих долго не дождетесь; правда, они отправились, но их разогнали казаки”. Авторитетное уверение казака смутило китайцев, они порешили выждать, а затем отправились в другую сторону. Казак вовремя приехал, куда ему было назначено, собрал всех русских и провел их благополучно в Телин. Китайцы нагрянули через несколько часов, место было уже пустое. Они с яростью набросились жечь дома и шпалы.

Магическое влияние казаков на китайцев удивительно: отступающие русские отряды поручали охранение складов и имуществ нескольким казакам, иногда даже троим, и все-таки семитысячная неистовствующая толпа слушалась казаков.

Вот манзы, разграбив магазины, перепились даровым вином, спиртом, ликером и шампанским и совсем озверели. Однако, они не смеют приступить к богатому складу, у [824] которого стоит казак на карауле, прохаживаясь по узкой тропинке перед воротами склада. Манзы кругом обступили его, но роковой черты не переходят, потому что подвинувшегося манзу осаживает штык казака и его запретительный окрик. Мало того, казак начинает давать манзам разъяснение: “Ходя, если тебе твой богдыхан скажет: умри, — ты идешь домой, собираешь родню, надеваешь лучшее платье и, сидя среди друзей после обильного угощения, распарываешь себе живот, правда?” — “Правда, правда!” — кричали манзы. Тогда казак прибавляет: “А мне мой царь приказал тут стоять и, если нужно, умереть, и вот я исполняю царский указ”. — “Хо, хо!” т. е. “хорошо, хорошо!” — похвалили китайцы.

Чем дальше двигался Телинский отряд, тем больше увеличивался его состав, то и дело по пути следования отряда появлялись бедные, оборванные китайцы и китаянки с детьми, вытаскивая крест из-за пазухи, вставали на колена, умоляя русских взять их с собой, потому что они — христиане, и их боксеры зарежут. Обыкновенно начальник отряда разрешал им присоединяться; радость китайцев была беспредельна, они соскакивают с колен, мечутся, стараясь поцеловать руку начальника. К вечеру в первый день отступления состав отряда увеличился почти вдвое, к нему пристали иностранные миссионеры, в числе которых были епископы.

Ночь прошла благополучно, преследователи скрылись, но наутро они появились впереди отряда и заняли путь, по которому он должен был идти. Собран был совет, на нем русские решили пробиться сквозь толпу мятежников. Впереди ехали казаки, в средину собрали женщин и детей, посаженных на подводы, по бокам шли казаки и добровольцы, пол сотня казаков и лучшие стрелки прикрывали тыл. Передовые казаки разогнали мятежников почти без выстрела, они отступили и залегли в гаолян. Когда отряд прошел с версту, вдруг назади завязалась перестрелка, мятежники стали наседать, тогда часть отряда бросилась в штыки и отбросила неприятеля.

Хорошо, что отряд из Телина запасся мукой, рисом, пшеном и другой провизией, а то было бы плохо, нужно было кормить двойную партию приставших китайцев-христиан. Мятежники едва не восторжествовали около Куан-чен-дцы. Измученный шестидневной постоянной тревогой, отряд поздно вечером пришел на бивуак, сварили ужин, кое-как поели, и все полегли спать, конечно, уснули, только часовые и охрана бодрствовали, перекликаясь. Прошло часа три отдыха, луна сияла в полном блеске, как вдруг забили в барабан тревогу, горнист сзывает всех к оружию, неприятель близко; не успели хорошенько понять, как со всех сторон посыпались пули. [825]

Местность была гористая, перевал только что миновали, лагерь расположился внизу, в долине, а впереди была лесистая возвышенность. Боксеры воспользовались сном уставшего отряда, окружили его, спрятавшись за деревьями и неровностями почвы. Началась отчаянная перестрелка, большинство мужчин бросилось вперед прокладывать путь для своих семей. Пока запрягли подводы, и последние рысью двинулись вперед, десять человек было убито, а тридцать запасных с инженером Верховским без вести пропали. Оказалось, что они, сражаясь в рукопашную с мятежниками, незаметно забрались в лес; здесь Верховский был ранен, его схватили боксеры в плен, запасные бросились выручать любимого начальника, но неудачно. Верховского в плену замучили. Когда запасные поняли, что они заплутались, то часть их бросилась в противоположную сторону, и только 18 человек вышли на корейскую границу, где их радушно приняли, по приказу короля больных вылечили и отправили в Россию.

Наконец Телинский отряд пробился сквозь кольцо мятежников, китайцев много было убито и ранено, почему, вероятно, боксеры не решались более продолжать нападения. Русские дошли до Сунгари и переехали ее на пароме, который каким-то чудом удалось найти недалеко от места стоянки. До Харбина уже осталось только два дня. Удастся ли благополучно дойти отряду, а вдруг Харбин взят? — мелькает ужасная мысль у всех в отряде, и сердце жутко, жутко замирает.

Вот уже последний переход, мятежники совсем скрылись, ночью казаки посланы на разведку и принесли радостную весть: Харбин освобожден от осады, генерал Сахаров вступил в него с армией. На другой день все поднялись чуть свет и отправились в Харбин. Как всем хотелось поскорей уйти оттуда, где они столько вытерпели, а многие погибли! К вечеру отряд благополучно вступил в Харбин.

XI.

В заключение своих воспоминаний расскажу о расправе русских с китайцами в Благовещенске.

1 июля прибыли в Благовещенск новобранцы, а все войско выступило отсюда 29 июня на выручку Харбинского отряда под начальством Сахарова.

В Благовещенске остался только гарнизон, нужный для обслуживания караульной службы, и инвалиды.

С противоположного берега Амура, с китайской стороны, стали доходить вести угрожающего свойства, будто бы китайцы [826] стянули войско и делают вдоль берега окопы, но этим толкам не придали серьезного значения.

Стало известно также, что китайцы, проживающие ниже Благовещенска, с 25 числа начали спешно покидать свои деревни, расположенные за р. Зеей на русской стороне, где им разрешено жить по Айгунскому трактату. Из станицы Радды, построенной на китайской стороне Амура, казаки донесли, что китайцы переплавили через Амур весь свой скот и отправили все имущество на китайскую сторону. Губернатор Грибский усилил гарнизон Благовещенска охотниками и инвалидами. 2 июля новобранцы отправились на устье Зеи, где есть удобное место для купанья. Когда новобранцы разделись и бросились в воду, китайцы из-за Амура со своих окопов открыли огонь. Им почудилось, что наше войско хочет переплыть на ту сторону, чтобы занять китайские позиции.

Новобранцы выскочили из воды и бросились в свои казармы за оружием. Составилась вольная дружина. Некоторые под шумок бросились грабить китайские лавки, особенно постарались в этом отношении молокане, сосланные сюда за свое сектантство. Здесь они чувствуют себя лучше, чем в России; никто их не преследует.

Многие из молокан занимаются тем, что скупают краденое золото и продают китайцам его на крупные суммы. Поэтому молокане имеют громадный кредит у китайских купцов, живущих в Благовещенске и на противоположной стороне Амура в селении Сахалине. У китайских купцов всегда есть в руках масса молоканских векселей.

Среди первой бомбардировки Благовещенска молокане задумали исполнить хитрую мысль — послужить родине и вместе с тем избавиться от кредиторов.

На другой день бомбардировки Благовещенска молокане сговорились, вооружившись, кто чем может, и с криком: “бей китайцев!” бросились на мирных купцов китайских и на их магазины. Полетели на улицу вазы, изящные сервизы, ширмы, веера и т. и., пошла резня китайцев, особенно тех, у кого находились молоканские векселя.

К молоканам примкнули все пропойцы и бездомные босяки. Позорное это дело было сделано быстро, а когда виновников переловили, они притворились смиренными патриотами, просили прощения у губернатора Грибского. “Простите, погорячились из любви к родине”, — говорили они. Им сделали строгий выговор и отпустили.

Из истории избиения китайцев в Благовещенске жена чиновника Краснова рассказала следующий интересный случай. У ее семейства был знакомый купец Лю-юн-мо, его магазин рядом [827] с домом Красновых, последние у него постоянно забирали товар и относились всегда к нему дружественно; дети купца играли вместе на одном дворе с мальчиками-гимназистами рассказчицы.

2 июля, во время бомбардировки, Красновы страшно перепугались и спрятались в подвал. Когда они были на дворе, то услыхали стоны и крики, доносящиеся из смежного сада купца Лю-юн-мо. Мальчики Красновы, Боря и Коля, бросились в сад, и им представилась печальная картина. На веранде, окружающей дом, у двери в него лежал Лю-юн-мо, избитый, с раной в боку. Около него стояли два сына, у обоих поцарапанные лица, рядом мать в отчаянии, ломая руки, стоит на коленях перед раненым мужем. Мальчики с энергией и терпением стараются укрепить дверь, они ее подперли бревном, с целью защитить раненого отца от убийц, с ругательствами ломившихся сюда; мальчики успели вставить в дверь задвижку. Коля и Боря схватили раненого Лю-юн-мо и отнесли его в подвал. Здесь положили его на сено и сделали первую перевязку; жена его и дети купца также последовали сюда. Лю-юн-мо очнулся, рана оказалась легкой. Красновы с родственной сердечностью ухаживали за Лю-юн-мо и его семейством. Пострадавший рассказал, что на него напали молокане; от них он отбивался более полчаса, кричал жене, чтобы она с детьми, собрав деньги и драгоценности, скрылась в саду или бежала дальше, но жена не хотела уйти от мужа, а мальчики-сыновья как раз вовремя отворили заднюю дверь для помощи отцу. Он в это время был ранен, скрылся за дверь и запер ее на засов, далее он упал, в каком состоянии его и нашли гимназисты.

Гимназисты Красновы и Лю-юн-мо с семьей скрывались в подвале более четырнадцати дней, только иногда ночью осторожно выходили подышать воздухом. Лю-юн-мо передал Красновой на хранение молоканских векселей на сорок тысяч, денег 10 тысяч рублей и золота на 20 тысяч. Когда все затихло, и Лю-юн-мо перешел в свой дом, в нем и в магазине многого не оказалось, молокане все разграбили, а больше поломали и перепортили.

Враждебное настроение населения к китайцам, которых в Благовещенске по торговым делам и ремеслам проживало тысяч до десяти, сильнее всего выразилось 9 июля. Разнесся слух, что они собираются напасть на русских и ночью всех вырезать. Китайцы, уцелевшие от резни, чтобы спастись, начали вооружаться и собираться в группы для отпора, что еще более возбудило подозрение. Народ заволновался и требовал удаления китайцев из Благовещенска. Тогда губернатор Грибский издал [828] приказ отправить китайцев всех на другую, т. е. китайскую, сторону Амура, но так как китайцев было много, а средств для переправы очень мало, то вышло неожиданное замешательство: казаки, торопясь очистить город от китайцев, гнали их к берегу нагайками и предоставляли им переправляться, на чем они хотят. Китайцами были собраны лодки и баркасы, одни стали переправляться, другие рискнули вплавь перебраться через реку. С китайской стороны китайцы в плывших к ним родичей начали стрелять из пушек, а тех, которые доплывали до берега, отталкивали и топили. Китайцы в этом случае даже своим не доверяли, думая, что соплеменники, переплывавшие Амур, шпионы.

В то время, когда происходила эта драма, в городе молокане шныряли по китайским домам, отыскивая жертвы. Многие китайцы были спасены русскими, даже к губернатору Грибскому прибежал один его знакомый, богатый купец Юн-хо-зан, бледный, как смерть, ища покровительства и защиты. У Грибского он скрывался два дня в уборной, и губернатор сам кормил его эти дни.

Во время переправы и междоусобной схватки китайцев погибло более семи тысяч человек.

А. Соколова.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о погроме в Маньчжурии по линии восточной китайской железной дороге в 1898 году // Исторический вестник, № 12. 1906