-

СИМОНОВ

СИБИРСКИЕ КАЗАКИ НА КИТАЙСКОЙ ГРАНИЦЕ

Джаркентский участок, куда перешёл Сибирский казачий № 1-го Ермака Тимофеева полк после передачи Кульджи китайцам в 1883 году, составляет пограничный уезд Семиреченской области Западным Китаем. Он только с одной западной стороны соприкасается с областью и граничить с уездами Пржевальским, Верненским и Копальским, а с трёх остальных — примыкает к Китаю. Эта вновь установленная граница по договору 1881 г., тянется на севере по отрогам Алатавского хребта, известного под названием гор Борохоро, и на юге по вершинам Великого Тянь-Шаня; на всем же остальном юго-восточном и восточном протяжении она непосредственно примыкает к Илийскому краю. Начиная с гор Борохоро, граница идёт по р. Хоргосу до р. Или, в которую впадает Хоргос, а от Или направляется на юго-восток по открытой, твердопесчаной и отчасти каменистой местности на китайское селение Мазар. Дойдя до перевала Сары-Нохой, она круто поворачивает на восток, огибает Каратавские горы и опять принимает юго-восточное направление вплоть до Кырджельского перевала. Здесь граница уклоняется на запад, пересекает р. Хасан, один из значительных притоков Текеса, а далее, подойдя к Ой-Карагайскому перевалу, поворачивает на юго-запад и тянется по вершинам Сары-тавских гор, на южном склоне которых спускается в долину р. Сюмбе и идёт по этой речке и по р. Текесу до устья р. Баянкола. Отсюда она, круто повернув на юг, идёт долиной в предгорья Тянь-Шаня, где, опять уклоняясь несколько на запад, входить в Нарынкольское ущелье в этом последнем направлении достигает, наконец, снежных вершин Небесного хребта.

Вся площадь земли от гор Борохоро или Беджентау, как их [358] называют киргизы, и до Кетменского хребта, представляет собой равнину, с той и другой стороны постепенно понижающуюся к Или. Река Или, протекая с востока на запад, разделяет ее почти на две равная части, не имеющие ничего общего между собой по культурной обработке местности.

Равнина левого берега Или обитаема только по склону Кетменских гор, где узкой полосой приютилось несколько таранчинских поселений и два русских казачьих выселка. Напротив, равнина правого берега Или, начиная с гор Борохоро, вёрст на 30 на юг в одну сторону и от укрепления Борохудзир до р. Хоргоса, в другую, тянется почти сплошной полосой обработанной земли, со многими большими и малыми поселениями таранчей. Здесь же, главным образом, сосредоточивается и все русское население Джаркентского участка; оно населяет Джаркент, станицу Голубевскую (укрепление Борохудзир) и два казачьих выселка на реке Хоргосе, под названием Хоргосского и Николаевского.

Такая разница в распределении оседлого населения в одной и той же местности и при одинаковых климатических условиях зависит от того, что горы Беджентау несравненно богаче водой северных склонов Кетменя. В Борохоро берут свое начало источники Борохудзира, Усека, Бурхана, Тишкана, Чажина и Хоргоса, которые по выходе в долину, разбиваясь на множество арыков, орошают землю и при трудолюбии таранчей, превращают ее в цветущие нивы.

Южная часть Джаркентского участка от Кетменских гор до Небесного хребта состоит из ряда горных кряжей, глубоко изрезанных оврагами и долинами и покрытых роскошной растительностью. Здесь, как и в горах Борохоро, главным образом, сосредоточивается все киргизское население участка; оно оставляет горы только на зиму, спускаясь в долины для прокормления своего скота порослями камыша, который растёт по обоим берегам Или и Текеса.

Из оседлых пунктов в этой части участка находится только одно казачье поселение в долине Текеса, под названием выселка Охотничьего (Нарын-кол).

Почти все туземное население участка, а правого берега Или и исключительно, состоит из выходцев Илийского края, которые в 1882 и 1883 году одновременно с полком устраивались на новых местах.

Вскоре по прибытии полка в Джаркент, все войска, [359] вызванные на границу из Капала и Верного в последний период оккупации Кульджи, направлены были обратно по своим квартирам, на сотни же 1-го полка возложили охрану границы от гор Бюджентау до Или и на командира этого полка заведывание всей линией передовых постов до Тянь-Шаня.

Пограничная служба в только что образованном уезде, когда таранчинское население не имело еще постоянного местожительства, а киргизы не знали района своих кочевий, требовала большого напряжения передовых постов. На них возлагалось: 1) предупреждать и не допускать откочевок киргиз за границу; 2) следить, чтобы инородцы, обитающие на границе, не имели возможности переходить ее для грабежей и в качестве перебежчиков, а также, чтобы и китайские подданные не могли переходить к нам с теми же целями, и, наконец, 3) наблюдать, чтобы пропуск людей за границу и в наши пределы был исключительно только на одном Хоргосском пропускном посту и то с установленным видом.

Чтобы хотя до некоторой степени выполнить многосложный обязанности, возлагаемые на посты, тотчас же по высылке сотен на границу, было приступлено к изучению пограничной полосы и к сьёмке местности, в районе которой стояли посты. К осени 1883 г. каждая сотня уже имела отчетные планы своего участка, а в 1885 году, все эти отдельные съемки были соединены в одну общую карту.

Все сотни, расположенные на постах, за исключением полусотни в Нарын-коле, были размещены в юртах, выставленных киргизами по распоряжению губернатора. Но, к сожалению, эти прекрасный жилища киргиз, благодаря ветхости кошем, не могли защищать казаков от холода, а большинство юрт даже и от дождя и снега, почему каждая сотня, еще до наступления холодов, приступила к устройству полу углубленных землянок. Такие же землянки были выстроены на каждом посту под кухни, очаги, склады под фураж и провиант и казачье имущество, и все это казаки устраивали на собственный счёт, без всякого денежного отпуска от казны; только одна нарынкольская полусотня помещалась удобно в деревянной казарме инженерного ведомства.

Не в лучших условиях в этом отношении находились и остальные три сотни при штабе полка: для них была отведена одна казарма, вместимостью на одну сотню казаков. Чтобы разместить остальные две сотни казаков с учебной и трубаческой командами, полк выстроил два глинобитных барака и три кухни со [360] складами для вещей, фуража и провианта. Все эти постройки в Джаркенте и часть земляной на постах и до сих пор остаются единственными помещениями для сотен полка.

Одновременно с занятием границы казаками китайцы в свою очередь стали выставлять сторожевые караулы. Численный состав этих караулов был крайне ничтожен; китайцы содержали только один пропускной пост в 50 человек при офицере, на всех же остальных караулах у них находилось не более 5—6 и много 10 солдат при унтер-офицерах. Впрочем, иногда китайские власти выезжали поверять свою пограничную стражу; тогда их караулы пополнялись людьми из ближайших селений и доходили числительностью до нашего взвода и на постах появлялись офицеры.

Вся китайская стража от горы Беджентау и до Мазарского поста состояла в ведении пограничного чиновника, который имел своим местопребыванием вновь строившуюся крепость Чисипанзи.

На всех колмацких караулах находились и семьи колмаков. Эти несчастные, оборванные, вечно грязные и полуголодные воины, нередко оставляли свои посты и уходили на заработки к русским в Нарын-кол; тогда их жены и дети представляли собой пограничную стражу.

Лишь только пограничные сотни стали на назначенные им места и начали высылать разъезды, киргизы распустили свои табуны по самой границе; их лошади, рогатый скот и бараны паслись под присмотром детей, а нередко и совсем без всякого надзора. Это служило хорошей приманкой для барантачей-киргиз и особенно китайских кызаев, славящихся по всему Илийскому краю своими набегами и разбоями. Кызаям благоприятствовало еще и расположение их кочевий в горах Борохоро и окрестностях Лауцигуна, откуда, благодаря гористой местности, можно было отлично наблюдать за границей, высматривать движения разъездов и скрытно переходить на нашу сторону.

Нужно заметить, что в то время китайские караулы не только не содействовали нам в прекращении баранты, но, скорее поддерживали ее, а некоторые посты и сами не прочь были побарантовать. Так, солоны Хорцихурского поста увезли у нас одну киргизку с берега Хоргоса и продали ее в Лауцигун, а солдаты Фцильянинского поста вздумали было напасть однажды на казачьих лошадей Мазарского поста. Это происходило в темную ночь на 18-е августа; часовой казак, заметив, что к посту направляется [361] шесть конных силуэтов и, предполагая, что это разъезды казаков, окликнул всадников; но последние повернули назад и поскакали к Хоргосу. Тогда казаки взялись за оружие и открыли огонь, но за темнотой ночи не могли рассмотреть результатов стрельбы. Лишь только неизвестные люди переехали Хоргос, как на китайском посту показались огоньки, а на рассвете казаки видели спешные похороны одного солдата и, кроме того, узнали, что один был тяжело ранен.

В следующую ночь нападение повторилось; шайка неизвестных людей, человек в 15, с выстрелами, но без обычного гика азиатцев, бросилась на казачьих лошадей из-за Хоргоса. И на этот раз сторожевые табунщики и подоспевший разъезд отбросили нападавших обратно за границу.

На другой день после этой стычки китайцы заявили Мазарскому посту, что киргизы, грабившие у них в окрестностях Лауцигуна и Мазара, прошли в наши пределы, и, как бы в подтверждение своих слов, указали на след 6—8 лошадей, сохранившийся около поста, где происходила схватка казаков две ночи подряд с неизвестными людьми. Одновременно с этим сообщением китайцев было получено еще другое о той же самой баранте на пропускном посту; здесь они сообщали, что наши киргизы, в числе 100 человек, перешли границу, и когда их открыл Хорцихурский пост, они начали стрелять, причём убили начальника поста, трёх солдата и отобрали 10 казённых лошадей, с которыми и скрылись в горах.

По исследованию оказалось, что действительно шайка киргиз, человек около 30-ти, перебралась за Хоргос выше Чункур-булакского ущелья и вернулась обратно тем же путём, но не через Мазарский пост, как о том заявляли китайцы. Эта горсть барантачей наделала много шуму и вызвала целую переписку с китайцами. Илийский Дзин-Дзянь-Дзюн настаивал на энергичному расследовании и строгом наказании барантачей. Вот что он писал по этому поводу Кульджинскому консулу: «22-го числа 11 луны сего года, начальники штаба Юн-ву-чунь-цзы с прочими в рапорте своём донёс следующее: по справкам оказывается, что в Илийском крае происходят беспорядочные грабежи. Придумывая то, по какой именно причине дается возможность возникать этим грабежами, является на вид следующее: русско-подданные таранчи, киргизы и дунгане, взяв билеты из России, как свою опору, приходят, — и если их приходится [362] опрашивать на пограничном посту, то они всегда отвечают, что едут по торговым делам. Перейдя же границу, следы у них скрываются и если где-нибудь, в какой деревне мало народонаселения или в местностях, где нет дорог, они тут производят грабеж и нападение. Во время всего этого, когда встретится случай гнаться за ними по следам, то они бегут к русским пикетам и русские пикеты им оказывают покровительство и скрывают их.

«Приняв все это во внимание, ясно бросается в глаза, что тут причиною служат пограничные посты. В новом договоре сказано, что в развитие торговли во всех отношениях хотя русским людям и не можно запретить разъезжать вперёд и обратно, но в отношении по торговым делам, нужно явиться на места, где производится торговля, а в местах захолустных и глухих — не торговые дела».

Что наши киргизы, таранчи или дунгане не ездят за границу для баранты, отвергать было бы несправедливо; подобные не условные переходы одиночных людей никогда не могут прекратить отдельные посты, разбросанные по границе от 10-ти до 50-ти вёрст один от другого и связанные между собой разъездами, но и то с одной нашей стороны. В этом отношении и мы не гарантированы от посещений китайских кызаев; они, не смотря на частую высылку казачьих разъездов, все-таки успели за это короткое время угнать с русской стороны до 100 голов крупного скота, в том числе до 50-ти лошадей. Чтобы совершенно лишить барантачей возможности скрытно пробираться за границу, пришлось бы выставить на линии цепь сторожевых пикетов и связать их беспрерывными разъездами; но все это потребовало бы огромных и вместе с тем непроизводительных затрат со стороны правительства.

Пограничная баранта, вероятно, в большинстве случаев не имела бы успеха, если бы китайская стража несла сторожевую службу в одинаковой степени с казаками, а то китайские посты уже слишком просто стерегут свою границу. Они обыкновенно раз в неделю, человека по два, иногда на одной лошади и непременно днём, доезжают до соседнего поста или заезжают к нам обменяться приветствиями, затем возвращаются домой и на всю ночь крепко запираются в своих импанах. Впрочем, иногда бывают торжественные шествия по границе, но эти исключительные случаи всегда знаменуют прибытие на посты значительного чиновника, который, по китайскому этикету, не может быть без свиты и толпы. Тогда все посты, в полном составе, выезжают [363] со знаменами на линию и сопутствуют начальнику; но и эти периодические объезды границы всегда совершаются днём.

Вообще, китайцы не любят ночных передвижений, а если и выезжают по ночам, то разве в чрезвычайных случаях; они так живут и дома, в городах, куда в ночное время, запоздалый спутник лишён возможности попасть. Обыкновенно с вечера, все городские ворота затворяются на крепкие замки и только в определённый час утра их снова отворяют. Закон ли это, или обычай, мы не знаем; но не раз слыхали от китайцев, что в ночное время ездят только одни «дурные» люди, а если и встретится к тому надобность у порядочного человека, он должен иметь при себе фонарь. Эти требования они однажды предъявляли и нашим казакам, находившимся в разъездах ночью.

Нечего и говорить, что подобные порядки на-руку барантачам; им стоит только пропустить разъезды казаков, укрывшись где-нибудь в ущельях гор или кустах и быть спокойным, что на китайской стороне их никто уже не остановить, а если и встретить, так свой же собрать по ремеслу.

Совсем в иных условиях находятся барантачи на русской стороне; там каждый казачий разъезд, извещённый вовремя о грабеже или встретивший грабителей, кинется по следу и будет гнаться до тех пор, пока не настигнет баранты. Это всякий барантач отлично сознает, а потому на русской стороне он ограничивает свой набег только угоном скота, а на китайской — грабит беззащитных жителей и торговцев и не спеша уходить в горы с награбленным добром, вполне уверенный, что за ним не может быть погони. Вот почему на нашей стороне только баранта скота, а на китайской—и грабежи, и разбои.

Но вернемся к расследованию заявлений Дзиня. На все требования указать хотя один случай укрывательства барантачей нашими постами китайцы не могли дать положительного ответа; они также не могли доказать, где именно наши киргизы перешли границу после лауцигунских грабежей. Собирая же сведения стороной и от проезжающих торговцев через пропускной пост, мы узнали, что не казаки, а китайские чиновники покровительствуют грабежам, да еще и на глазах высокого Дзиня.

Наш киргиз Салимбай Ниазбаев, проезжая через Суйдун, потерял двух верблюдов. Скоро одного из них он встретил на базаре, о чем и заявил базарному чиновнику. Этот сановник, признавая доводы киргиза уважительными, постановил [364] возвратить ему верблюда, но вместе с тем потребовал с него 8 руб. денег, из которых 4 руб. оставил у себя, а 4 руб. передал китайцу. Когда спросили Ниазбаева, почему он не обратился с жалобой к высшим китайским властям, которых так много в Суйдуне, киргиз махнул рукой и ответил: «Знаю я их! будешь много говорить, начнут ругаться, а потом и бить..., лучше отдать 8 рублей, да получить верблюда».

Одновременно с этим у наших возчиков-киргиз, остановившихся для отдыха на большой дороге, между крепостью Чим-панзи и селением Алимтою, солоны отобрали трёх лошадей и угнали их в ближайшее селение, куда китайцы киргиз не пустили. На вопрос: почему и они не жаловались чимпанзскому начальству? киргизы ответили: «у нас нет доказательств; мы и теперь говорим не в виде жалобы, а потому, что спрашивает начальник».

На сколько китайцы бесцеремонны в своей переписке, как они извращают истину и как создают крупные обвинения, показывает следующий случай.

Глубокой осенью 1883 года полк получил приказание вывести лошадей на подножный корм. Долина реки Хоргоса и особенно китайский берег его, покрыт сплошною полосою мелкого камыша, который в то время года служит единственным кормом для скота. Зная, что у китайцев он остается нетронутым, потому что там нет у них ни кочевого, ни оседлого населения, полк вошёл в соглашение с пограничными властями и, получив их согласие на дневные перегоны лошадей за Хоргос, стал лагерем вблизи поста четвёртого. Так некоторое время довольствовались наши лошади на китайском берегу и, вероятно, там паслись бы до конца определённого срока, если бы обычная жизнь сторожевых китайцев не была нарушена. К ним ехал генерал из Суйдуна, и этого было достаточно, чтобы просить нас перегнать табуны на свою сторону, «а то тунлин может подумать, что тут кроется беспорядок и безвинно наказать, а еще хуже — донести высшему начальству», говорил гонец.

Чтобы не подвергать неприятностям ничем неповинных солдат, лошади в тот же день были угнаны с китайской стороны.

Но каким образом возникла переписка о перегоне казачьих лошадей за Хоргос, — благодаря-ли дальнозоркости тунлина или постовые чиновники сочли за лучшее предупредить его и донесли в Суйдун раньше приезда генерала, — но только это [365] обстоятельство стало известно Дзиню и он не упустил случая обвинить нас в нарушении трактата и вековой дружбы двух великих государства В сообщении консулу он говорил, что мы самовольно и вооруженною силой заняли китайские земли, а когда нас просили перейти на свой берег, то не послушались китайской стражи.

II.

В день прихода 3-й сотни на Хоргос киргизы дали знать, что в прошлую ночь кызаи отогнали у них 73 лошади с Усека и, перейдя границу, несколько ниже поста пятого, скрылись в камышах. Благодаря несвоевременному заявлению, спустя 12 часов после угона лошадей, казаки хотя и проскакали около 20-ти вёрст тарджинскою дорогой, но не могли настичь барантачей.

Спустя несколько дней, наши киргизы, в свою очередь, угнали у китайцев до 50-ти лошадей и несколько голов рогатого скота, но не могли пройти границы незамеченными. Ночной разъезд от 3-й сотни, проезжая по Хоргосу и, заслышав конский топот на китайском берегу, кинулся на встречу баранте. Ловкие барантачи, избегая схватки с казаками, понеслись во весь опор в пески и скоро скрылись в направлении таранчинского селения Аккент, оставив казакам всего лишь 5 лошадей, да 15 быков, брошенных на границе.

В этом набеге все киргизы были «о-двуконь» на резвых, отлично подготовленных для продолжительной скачки лошадях, а потому, по словам казаков, перейдя границу, они как вихрь унеслись в пески.

Эти два случая крупной баранты и ежедневные следы скрытных переходов границы по всей линии постов, а также постоянные слухи о сборах киргиз для новых набегов и, наконец, жалобы китайцев, что у них за это время наши киргизы угнали до 150-ти лошадей, вынудили выслать на границу еще одну сотню казаков и, вместе с тем, заменить 3-ю сотню, лошади которой от беспрерывно разъездной службы сильно изнурились.

Таким образом, в ноябре месяце, на смену 3-й сотни выступила из Джаркента 5-я и на усиление постов — 2-я. Но это усиление сторожевых постов не прекратило взаимных [366] набегов киргиз; они, пользуясь пересученною местностью приграничной полосы, которая давала им отличные укрытия везде, продолжали баранту и не без успеха. Чтобы возможно полнее обрисовать службу казаков, необходимо сделать хотя краткий обзор этой местности.

Река Хоргос берет свое начало в снежных вершинах гор Борохоро, откуда она, одним узким рукавом, несёт свои бурные волны до Чункур-булака. Здесь русло реки несколько расширяется, течение ослабевает, а окружающие ее горы постепенно понижаются и, наконец, у Алмалинского ущелья они переходят в высоты, которые на правом берегу террасами спускаются в долину и к Хоргосу, а на левом продолжают тянуться невысокою грядой и на высоте нашего поста второго сливаются с долиной.

Все вершины гор, прилегающие к Хоргосу, покрыты густым еловым лесом и чрезвычайно обильны ключами, которые, собираясь в глубоких оврагах, образуют речки, впадающие в Хоргос. С понижением гор у Чункур-булака, ель сменяют рябина, осина, береза и дикий урюк, а у Алмазов и этот лес исчезает, остаются только мелкий тальник, да кусты барбариса, но и то по руслу реки.

У поста второго Хоргос входит в долину, разделяется на несколько рукавов, огибает ими пропускной пост и затем снова собирается в одно русло. Здесь течение его значительно слабее, каменистый грунт сменяется песчано-глинистым, а еще ниже— переходит в глинистый, где берега образуют заводи и болота, покрытый густым высоким камышом, порослями тала, осины и кустами барбариса. Так он, извиваясь в долине едва заметною струей, достигает р. Или.

На всем своём протяжении правый берег Хоргоса значительно выше левого и тянется обрывом над руслом реки; до Чунгур-булакского ущелья высоты, прилегающие к Хоргосу, чрезвычайно каменисты, а отсюда они переходят в твердопесчаной грунт, который, ниже пропускного поста, пересекается волнообразною грядой песков, постепенно подвигающихся в долину реки, благодаря преобладанию юго-западных ветров. Эти песчаные наносы начинаются далеко за Борохудзиром и вначале тянутся узкою полосою по берегу Или, а от Джаркента они расширяются и у Хоргоса достигают 40 вёрст в поперечнике. Здесь пески очень сыпучи, бугристы и так же безжизненны, как пески [367] Кызыл-кума, за исключением двух мест, где живописно приютились в барханах озера Алтын-куль и Сары-куль.

На всем этом протяжении наблюдение за границей удобно только от Даурского поста до Алмалинского ущелья, где проложена прекрасная дорога, а дальше она переходит в горные тропинки, местами вьющаяся по откосам над самой рекой, где переезды небезопасны и для верховых, особенно после дождей и в тёмные, туманные ночи, которые так нередки в этой местности.

У пропускного поста дорога оставляет нагорный берег, спускается в долину реки и от Даурского поста втягивается в кустарники, а еще дальше — и в густые камыши, чрезвычайно затрудняющие наблюдение за границей. Путь песками на озера Алтын- куль и Сары-куль к Крык-кудуку очень утомителен для лошадей.

Окружающая местность — Кайрылганский и Каракульдекский посты — совершенно сходна с низовьями Хоргоса; она также песчаноглиниста, местами болотиста и густо покрыта зарослями камыша и кустарного леса.

От Кайрылгана до Кольджата дорога хотя и пролегает равниной по твердопесчаному грунту, но, благодаря 40-верстному расстоянию и постепенному подъему к горам Кетменя, по однообразной и пустынной местности, где нет ни ключика, ни деревца, она в высшей степени утомительна для всадника и лошади.

Путь от Кольджата и до Уртенсая, на протяжении 65-ти вёрст, идёт вначале каменистым ущельем, а затем переходит в тропинку и направляется крутым подъемом на Бюдатинский перевал; здесь тропинка вьется по откосам гор, а в одном месте она упирается в пропасть, на дне которой слышен шум потока, да стук камней, крутящихся на страшной глубине. В этом месте переезд устроен помощью двух деревьев, перекинутых с одного края пропасти на другой и заваленных хворостом. Отсюда дорога спускается на южные склоны Кетменя, а затем каменистым ущельем р. Будаты идёт до Уртенсая.

Весь путь этот особенно опасен зимой, во время снежных метелей на перевале.

От Уртенсая через урочище Ойкарагай до Сюмбинского поста дорога хотя и пролегает перевалами по крайне пересученной местности, но все-таки незатруднительна для верховой езды, а по нижнему течению р. Сюмбе, долиной Текеса и до предгорий Тянь-Шаня, она идёт по ровной открытой местности, вполне удобной для [368] колесной езды. Только ущельем р. Баянкола дорога опять переходит в путь вьючный.

Из этого краткого описания местности видно, что большая часть пограничной полосы благоприятствует скрытным переходам границы, а близость и разбросанность киргизских табунов, естественно, должна тянуть к себе барантачей. И действительно, редкий день разъезды не давали знать о переходах границы одиночными людьми, следы которых оставались на земле; но как казаки ни старались выследить барантачей, все было напрасно; они, до поры до времени, только и оставляли по себе, что следы.

Наконец, в начале ноября наши посты стали действовать с большим успехом; разъезд от 5-й сотни в шесть казаков, высланный с пятого поста в час ночи, был внезапно остановлен топотом коней, приближавшихся со стороны песков; еще минута и на склоне холмов показалось человек 20 киргиз с небольшим табуном лошадей, мчавшихся к Хоргосу. Сделав залп из-за кустов, казаки с гиком кинулись на баранту. Эта неожиданная встреча до того ошеломила киргиз, что они в рассыпную бросились к Хоргосу и скоро скрылись в камышах, оставив казакам свою добычу, которая состояла из 28-ми лошадей.

Через несколько дней, при одинаковых почти условиях, казаки того же поста отбили у кызаев 95 лошадей; казаки Даурского поста задержали трёх барантачей, а Кайрылганского — шесть киргиз с четырьмя быками, украденными ими у суйдунских таранчей. Неделю спустя, казаки Даурского поста снова задержали пять киргиз, перегонявших верблюдов с китайской стороны, а казаки четвёртого поста — трёх сибинцев, грабивших аул; этот последний случай происходил днём, когда в ауле киргиз не было мужчин, а оставались только женщины и дети.

В конце декабря казаки 2-й сотни имели хорошую схватку с барантачами, которая для одного из них окончилась смертельною раной. В ясную лунную ночь часовой промежуточного поста, выставленного от Коркульдекской полусотни к посту пятому, заметил на гребне песков четырёх всадников, приближавшихся к Хоргосу. Извещённый об этом начальник поста, урядник Кучковский, выехал навстречу неизвестным людям, прося их остановиться, но вместо ответа последние направили в него винтовки. Было ясно, что барантачи решились проложить свой путь с оружием в руках, а потому Кучковский, немедля ни минуты, выхватил винтовку и выстрелил в барантачей. Это решительное [369] действие урядника настолько озадачило киргиз, что они повернули назад и поскакали в рассыпную, но скоро оправились, стали снова собираться и окружать Кучковского. К счастью последнего, в это время показались два казака, мчавшихся к своему уряднику; видя это, барантачи, сделав несколько безвредных выстрелов по казакам, опять повернули назад, а казаки, соединившись вместе, кинулись в погоню. Так они скакали с полуверсты, но тут сначала лошадь казака Агеева, а затем и Мутасова наскочили в норы сусликов и повалились вместе с ездоками. Кучковский опять остался один, что не ускользнуло от зорких глаз барантачей и один из них, придерживая лошадь, начал было целить из ружья, но и на этот раз был предупреждён; урядник быстро приложился, выстрелил и на карьере положил барантача, но в то же время и сам свалился с лошадью на землю; его конь наскочил на целое гнездо сусликовых нор.

Пока казаки ловили своих лошадей, подоспел ближайшей разъезд, но уже не нашёл барантачей, они успели ускакать и скрыться в холмистых песках. Скоро тяжело раненый барантач Ильяс умер, оставив казакам свою добрую лошадь, хорошую шашку, да укороченную пехотную винтовку Бердана с пачкою патронов, но, и умирая, он не издал стона, мужественно отвечая на все вопросы казаков.

Чтобы видеть, на сколько была тяжела пограничная служба сотен, приведём здесь цифровые данные всех командировок и служебных нарядов хотя одной сотни казаков.

При 14-ти-рядном составе взводов, числительность наших сотен доходила до 129-ти нижних чинов, но из этого нужно исключить: сотенного вахмистра, двух артельщиков, одного хлебопёка и трёх кашеваров (по одному на каждый отдельный пост), одного каптенармуса и сотенного писаря, которые в исключительно редких случаях принимали участие в пограничной службе.

Кроме того, по 10 человек от сотни находилось при штабе полка, в полковой и трубаческой командах; таким образом, для сторожевой службы оставалось не более 109 человек в сотне, или по 21 казаков во взводе.

Каждый отдельный пост ежедневно обязан был высылать по два разъезда, не меньше как в три человека каждый.

Независимо от этого необходимо иметь в виду поездки по границе с офицером для поверки постов и разъездов или к штабу полка по делам службы, а также старших артельщиков с выборными [370] от сотен для закупок продовольствия; для доставления постовой почты и экстренных донесений; для препровождения задержанных на границе туземцев и барантачей; для осмотра следов перехода границы и сдачи их на китайские посты или в ближайшие аулы и селения на нашей стороне; для усиления охраны казачьих табунов и надзора за границей, когда получались сведения о сборе барантачей, что все вместе взятое составляет солидную цифру дополнительных командировок, которые, главным образом, и вызывали чрезмерные наряды казаков на службу. Нередко бывали случаи, что на другой день после объезда границы казак получал приказание стать на часы к сотенной коновязи и это считалось за отдых, в зимние, морозные ночи. Так, все постовые сотни безответно несли свою службу, не имея отдыха ни днём, ни ночью, и не пользуясь даже сколько-нибудь сносными помещениями для людей.

Эта служба не была бы так обременительна для казаков, если бы китайская стража, хотя несколько, стремилась к прекращению барантаческих набегов; но пограничный китайский солдат так апатичен ко всему окружающему, так жалок, а подчас и голоден, что все его помыслы сосредоточены исключительно на дневном пропитании, а потому ему непонятны высокие чувства воина, — защита слабого и прекращение беспорядков со стороны сильного.

Между прочими пограничными правилами требуется, чтобы баранта преследовалась открывшим ее только до первого поста или пограничного селения той стороны, куда ушли барантачи. Здесь начальник поста или старшина селения обязан выдать расписку в принятии следов и дальнейшее преследование грабителей принять на себя опять-таки до следующего населённого пункта и там довести преследование барантачей до места остановки их. Эти письменные документы очень важны при расследовании и должны быть основаны на взаимном доверии постов, потому что ни та, ни другая сторона, за неимением письменных переводчиков, не может их поверить на месте. Получая расписку на манжурском языке, казаки, обыкновенно, бережно везут ее на пост, сдают командиру сотни, а тот представляет по начальству дальше и здесь только нередко обнаруживается, что китайцы отвергают случай баранты. А однажды они выдали расписку следующего содержания: «О, Господи! прибыли русские, начальника нет; когда вернется — дело разберёт».

Не угодно-ли по такому документу впоследствии отыскать [371] барантачей, которые имеют способность с быстротой птицы исчезать из глаз и увлекать с собой свою добычу.

III.

В конце марта месяца 1884 года, киргизы, зимовавшие в низовьях Хоргоса и по Или, потянулись к горам Борохоро и Кетменя. Это обстоятельство вызвало изменение в расположении постов, которые теперь потеряли всякое значение в низовьях Хоргоса и по берегам Или. Чтобы оградить и на летовках киргизские табуны от баранты, 5-я сотня 2-го полка выставила несколько постов от Уртемсая к Ой-карагаю, а 4-я того же полка — по р. Сюмбе и в предгорьях Тянь-Шаня на Сырте. Сотни 1 -го полка, занимая верховья Хоргоса, с Даурского поста свернули в пески, как это было и в прошлом году, причём 4-я сотня, оставаясь на Баш-кулгане, выставила один взвод на Чункур-булак и несколько уменьшила людей на посту у Мазарской дороги. 3-я сотня заменила 1-ю; она одной полусотней стала на пропускном посту, а другой — при консульстве в Кульдже и, наконец, 6-я сотня, выставив посты на Крык-кудуке, Алтын-куле и Сары-куле, полусотней заняла четвертый пост.

Это сосредоточенное расположение постов правого берега Или навело на мысль поставить на Баш-кулгане лагерем и остальные сотни 1-го полка, откуда удобно выгонять лошадей на травяное довольствие в Алмалинскую щель.

Одновременно с передвижением 1-й, 2-й и 5-й сотен на Баш-кулган между нашими туземцами стали ходить тревожные слухи: они сообщали друг другу по секрету, что в Кульдже подготовляется бунт. Это происходило в начале мая. Очевидно, эти рассказы не были праздным разговором таранчей, потому что консул потребовал к себе вторую полусотню 3-й сотни и сообщил нашим властям, что около Урумчи китайские солдаты, требуя жалованья, убили своего командира, а затем направились к западу и произвели беспорядки в Манасе. К этим известиям вернувшиеся из Кашгара торговцы присоединили еще новые, но совершенно легендарного содержания. Они сообщали, что будто бы на одном из древних минаретов города Аксу появилось какое-то изображение, которое местные муллы сейчас же истолковали но своему; они говорили, что скоро настанет большая и [372] кровопролитная война, где в конце концов восторжествует знамя Магомета. В то же время китайцы из Аксу объявляли в прокламациях о движении к Кульдже знатного сановника с огромным войском, который сменит Дзиня и отберёт у русских все земли, не по праву занятые ими в Илийском крае.

Эти рассказы с поразительною быстротой облетели все войска Кульджинского края и китайские солдаты начали вызывающе относиться к нашим торговцам, проживающим в Суйдуне и Кульдже. Их дерзость дошла до того, что они порвали телеграф, а когда явился телеграфист исправить линию, чинчиходзийские солдаты встретили его камнями.

Теперь уже и в Кульдже говорили открыто о смене Дзянь-Дзюня, для чего будто бы и двигался с войсками Дзо-туп-тан. Смену Дзиня в народе объясняли тем, что он, располагая большими денежными средствами и сильным отрядом войск при занятии Кульджи, не воспользовался выгодами своего положения и не отстоял таранчей, которые ушли в русские пределы, оставив китайцам один разоренный край.

Из Кульджи же сообщали, что сибинцам объявлен дополнительный набор в 3,000 человек и что китайские чиновники только тем и удерживают своих солдат от бунта, что обещают побывать за Хоргосом. Все эти известия, в связи с покушениями на жизнь Дзиня, начали серьезно волновать все население Кульджинского края. Действительное же передвижение войск из Джинхо, Шихо и Кульджи в Суйдун и перевод всех рабочих на Хоргос, где они спешно приступили к окончанию Чимпанзинской крепости, как бы подтверждали слухи, что китайцы готовятся к чему-то серьезному.

И эти опасения были не напрасны: Дзинь по натуре своей был в высшей степени самолюбив, заносчив, а предшествовавшими успехами настолько самообольщен, что, в виду своего смещения и крайне слабого подчинения центральному правительству, легко мог рискнуть на такой безумный шаг, как нападение за Хоргос и, конечно, в случае успеха, мог вполне рассчитывать на восстановление своего пошатнувшегося положения. Однако, на этот раз, не суждено было разгореться восстанию; во-время подоспевшее серебро и скорая выдача жалованья прекратили все беспорядки в Илийском крае. Впоследствии оказалось, что волнения китайских войск, главным образом, были вызваны роспуском 1,000 [373] человек солдат, элемента крайне распущенного и остававшегося на свободе без всяких средств к существованию.

За то барантачи как нельзя лучше воспользовались этой неурядицей китайцев; они на этот раз повели баранту одновременно по всей линии постов.

Пока мы вели упорную борьбу с барантачами, кульджинские таранчи переполнили наш пропускной пост. Эти выходцы, приходившие и днём, и ночью на пост, умоляли казаков не возвращать их обратно в Илийский край, заявляя, что постоянные грабежи и своеволия китайцев заставили и их оставить родные места и искать покровительства России. Все эти эмигранты горько сожалели, что год тому назад не оставили Кульджи и не перешли в наши пределы под охраною русских войск. Теперь их несчастные жены и дети шли под постоянным страхом смерти и нередко перевозились в тюках и на арбах под клевером, где малейший плач ребенка ежеминутно мог выдать беглецов и тогда попытка бегства несомненно повлекла бы за собой отсечение головы отцу семейства.

Одновременно с переходом к нам таранчей, несколько аулов заилийских киргиз оставили наши пределы. Это происходило в августе месяце, когда 2-я и 5-я сотни 1-го полка заменили в Нарын-коле и Кольджате сотни 2-го полка. Начальник Ой- Карагайского поста, урядник Куянов, получил приказание от помощника начальника участка, чтобы в окрестностях его поста кочевала только одна киргизская волость; а другая, находившаяся тут же, перешла бы на границу Верненского уезда, под присмотром четырёх казаков его же поста. В назначенный день киргизы без сопротивления поднялись со своих мест и пошли в северо-западном направлении к таранчинскому селению Дубун, куда и прибыли около полудня 22-го августа.

Лишь только эта волость киргиз втянулась в Кетменские горы из долины Чалкоде, как Куянов получил приказание немедленно явиться в Кольджат, для следования в Джаркент с командою Казаков, подлежавших увольнению в войско на льготу. Нужно заметить, что в этом году было отправлено из полков на льготу два срока казаков, а потому каждая сотня имела большой некомплект нижних чинов.

Урядник Куянов, по сбору всех казаков, выступил из Кольджата в полдень, 22-го августа, и, пройдя от этого селения 40 вёрст, остановился на ночлег в степи и в 25-ти верстах [374] от Дубуна. Еще казачьи лошади стояли на выстойке, как один из казаков, сопровождавших волость, подъехал к нему и доложил, что часть киргиз не пожелала идти на новые места, а с Дубуна свернула и пошла за границу кайрылганской дорогой. Зная, что на Кайрылгане нет казачьего поста, Куянов тотчас же выехал со своей командой в направлении Или, но, проездив всю ночь и не открыв нигде следов, свернул к Дубуну и тут только узнал от сопровождавших волость казаков, что киргизы ушли к селению Кетмень, т. е. в том же направлении, откуда они только что пришли. Это движение обратно на свои летовки дало повод предположить, что казаки ошибочно сделали заключение о бегстве киргиз за границу, почему Куянов, выкормив лошадей, в тот же день выступил в Джаркент, куда поздно вечером и прибыл.

В то время как Куянов бесполезно отыскивал следы откочевки по левому берегу Или, киргизы, приблизительно на 11-й версте от Дубуна, свернули к горам и пошли в юго-восточном направлении, чем случайно и так удачно избежали встречи с казаками. Решение свое бежать за границу они не обнаруживали до 6-ти часов вечера, 22-го августа, а с этого времени начали волноваться, шуметь, спешно вьючиться и направлять свой скот кайрылганской дорогой. Казаки, убедившись, что никакие увещания не остановят киргиз, отправили с наступлением сумерек одного из товарищей в сотню, дать знать об откочёвке, рекомендовав ему ехать кружной предгорной дорогой, чтобы не быть замеченным киргизами, а сами направились по следу беглецов. Пройдя за киргизами вёрст восемь, казаки заметили в стороне Кольджата огоньки, на которые немедленно послали другого казака. Этот последний, как мы видели, случайно и встретил урядника Куянова.

Первый же посланный казак добрался только в час ночи до Кольджата, где в это время находилось на лицо меньше взвода казаков. Оставив при сотне хлебопёков, кашеваров и больных, урядник Косых с 12-ю казаками поскакал к Или и к 7-ми часам утра достиг Кайрылгана. Здесь часть беглецов уже успела перейти границу, и, соединившись с сибинцами Товгакорунского поста, встретила казаков ружейным огнём. Казаки, в свою очередь, завязали перестрелку, убили несколько лошадей и ранили трёх киргиз, перешедших границу, а когда беглецы в беспорядке бросились в китайские пределы, Косых кинулся навстречу киргизам, еще остававшимся на нашей стороне. В это время [375] выделился из толпы один сибинец и начал было целить из лука в казака но последний сейчас же положил его на месте выстрелом из винтовки. Киргизы, не успевшие перейти границу, без сопротивления сдались казакам и вместе с ними поздно вечером прибыли в Кольджат. В этом молодецком набеге, с горстью казаков, Косых задержал 169 киргиз, 27 верблюдов с имуществом, 145 лошадей, 350 голов рогатого скота и 3,570 баранов.

Два казака, остававшиеся при киргизах, убедившись в бесполезности преследования беглецов, вернулись в Дубун и тут, после ухода урядника Куянова в Джаркент, узнали, что и вторая половина волости, направившаяся к Чарыну, с 20-й версты вернулась обратно, а скоро показались и сами киргизы; они впереди гнали большой табун лошадей, за ними стадо рогатого скота и до 200 завьюченных верблюдов; за верблюдами шли бараны, а в заключении ехали вооруженные киргизы.

Отправив снова донесение в сотню, один из казаков попытался было остановить беглецов при помощи Дубинских таранчей, но последние от первых же выстрелов киргиз разбежались по домам.

Этот посланный прибыл в Кольжат около 2-х часов ночи на 24-е августа, когда лошади казаков, вернувшихся с Кайрыл-гама, еще оставались на выстойке и не были выкормлены фуражом. На этот раз, положение хорунжего Менькова, молодого офицера, остававшегося за командира сотни, становилось еще более затруднительным. В его распоряжении хотя и собралось несколько больше казаков, но лошади их, все без исключения, были сильно утомлены, — одни после 80-ти-верстнаго перегона к Кайрылгану, а другие — после 65-ти-верстнаго переезда по беспрерывным спускам и подъёмам в горах Кетменя, где казаки находились в разъездах, и наконец, часть людей приходилось оставить для окарауливания задержанных киргиз.

Отобрав наиболее крепких лошадей, Меньков в 4 часа утра выслал урядника Косых с 20-ю казаками на Кайрылган, а сам с небольшой командой остался при киргизах.

Около 8-ми часов утра, настигнув киргиз на рубеже границы, Косых кинулся на беглецов и отбил у них 150 лошадей, которых и направил с четырьмя казаками в Кольджат, а с остальными людьми бросился останавливать верблюдов. Но в это время киргизы, соединившись в толпу до 300 человек, с [376] шашками на-голо и с пиками на перевес с диким криком и визгом понеслись на казаков. В эту критическую для казаков минуту они избежали неравной рукопашной схватки только благодаря быстрому сбору около своего урядника; казаки спешились и задержали натиск киргиз учащенной стрельбой. Тогда беглецы кинулись к главному табуну лошадей и, перегнав на карьере его и верблюдов за границу, разделились на несколько групп, причём одни угоняли лошадей дальше, другие, уложив верблюдов в круг, открыли по казакам ружейный огонь, и, наконец, третьи пустились за косяком лошадей, отбитым казаками. Чтобы не упустить хотя этого последнего табуна, Косых снова бросился в шашки и, настигнув киргиз, отстоял лошадей.

Еще не успела администрация распорядиться водворением задержанных киргиз, как из Нарын-кола донесли о новой откочёвке киргизского аула в долине Текеса.

31-го августа, около 9-ти часов утра, один из жителей выселка Охотничьего сообщили командиру сотни, есаулу Асанову, что по Нарын-Кольскому ущелью тянется в горы большой киргизский аул. Не зная местности и не подозревая откочевки киргиз, которые, по-видимому, своим мирными настроением не вызывали никаких подозрений, Асанов распорядился выслать два разъезда; один — в пять человек, под командой вахмистра Суслова, они направили Нарын-Кольским ущельем, а другой — с подхорунжим Калугиными вдоль гор Тянь-Шаня, долиной Текеса. Этот последний скоро вернулся обратно, не открыв киргиз, а Суслов в 5 часов пополудни прислали донесение, что напал на след перекочевки. Направив по Нарын-Кольскому ущелью второй сильный разъезд под начальством Калугина, Асанов остался в Нарын-коле собирать сведения о настроении киргиз, которые в это время в огромном числе приближались к Текесу со стороны долины Кегеня.

Пройдя по ущелью вёрст 30, Калугин поздно вечером встретил казаков первого разъезда, медленно спускавшихся с перевала обратно к Нарын-колу. Здесь Суслов сообщил ему, что, поднявшись на перевали Сайлемузартского ущелья, он встретил киргиз, но последние, спешившись в числе 30-ти человек, залегли за камнями и открыли по казакам ружейную стрельбу. Казаки в свою очередь завязали перестрелку, ранили несколько киргиз, остававшихся верхом, но в то же время и сами понесли потери.

Забрав эти сведения, Калугин решил было идти дальше, но [377] густой туман, окутавший горы непроницаемой мглой, лишал возможности что-либо видеть, почему и этот разъезд должен был остановиться и ждать рассвета, где перед утром нашёл его командир сотни, выступивший со взводом казаков из Нарын-кола по второму донесению Суслова, отправленному после перестрелки с киргизами.

На свету, спустившись в Сайлемузартское ущелье и пройдя по неимоверно трудной дороге, заваленной на большом протяжении погоревшим лесом, где казаки с трудом проводили своих лошадей в поводу, Асанов выбрался, наконец, около полудня в долину Текеса; но и здесь, пройдя речки Большой Музарт, Аксу и Аягуз, он все-таки не мог настигнуть беглецов, — они успели отойти на значительное расстояние от Аягуза.

На всем пути бежавших киргиз казакам беспрестанно попадались брошенные кошмы, разная рухлядь киргизского хозяйства, оставленные бараны, — все это свидетельствовало о спешном бегстве киргиз. Принимая во внимание, что полусотня слишком углубилась в китайские пределы и что лошади были сильно утомлены 110-ти-верстнымъ переходом по крайне пересечённой местности в продолжение 11-ти часов времени, Асанов остановил преследование и на другой день, забрав на обратном пути 2,500 баранов, оставленных киргизами в долине Текеса, вернулся в Нарын-кол.

Здесь, через Нарынкольское ущелье, откочевало за границу 30 юрт, в числе 150-ти человек, которые угнали с собой 50 верблюдов и до 400 голов рогатого скота и лошадей.

Для возвращения бежавших киргиз была выслана сотня казаков под командой есаула Панкова, который, выступив из Джаркента в 10 часов вечера, 2-го сентября, в 10 часов утра, 4-го числа, был уже в Кульдже. На другой день, переправившись на левый берег Или, он направился в селение Кайнак, где, по сведениям консульства, находились беглецы, но, не заставь их там, прошёл до селения Джигистай. 6-го числа, отойдя от Джигистая вёрст 40, сотня обнаружила следы откочевки, которые в этом месте разделились: одни шли по ущелью Пиазлы, а другие — к Яматинской щели. Втянувшись в первое ущелье, казаки встретили киргизский аул в шесть юрт с лошадьми, баранами и рогатым скотом. Оставив здесь несколько человек для сбора скота, Панков с остальными людьми направился дальше и к вечеру достиг безымянной речки, где следы откочевки опять расходились; [378] пройдя несколько вёрст по открытой местности и перевалами, сотня снова втянулась в узкое ущелье, где и остановилась ночевать.

На другой день, настигнув еще киргизский аул в несколько юрт с небольшим табуном рогатого скота и баранов, Панков около полудня вышел на площадку, окруженную со всех сторон горами. Здесь потухавшие костры и следы табунов снова свидетельствовали о близости киргиз, но последние опять разделились и ушли в разные стороны по ущельям. Стало очевидным, что беглецы решили, по мере движения казаков, возможно больше разделяться и мелкими частями уходить за Текес. Это подтверждали и задержанные нами киргизы; они говорили, что так им советовал уходить от русских китайский чиновник в Кайнаке.

Выбрав один из наибольших следов, проложенных лошадьми, Панков пустился в погоню на рысях и в 3 часа пополудни подошёл к ущелью Шаре-богучи, где два таранчинца-мальчика сообщили ему, что прошлую ночь возле их сакли прошла большая партия вооружённых киргиз со скотом. Сотня, продолжая идти дальше по следу, была снова застигнута темной ночью в узкой щели, где казаки остановились и, не разводя огней, кормили своих лошадей на чумбурах.

С рассветом 8-го сентября, лишь только сотня тронулась с места, как по хвосту колонны раздалось несколько выстрелов. Спешив один взвод казаков, Панков лично повёл его на выстрелы; но пока люди взбирались по крутому откосу горы, из головного разъезда дали знать, что по перевалу проскакало несколько человек киргиз с ружьями. Не подлежало сомнению, что это были условные знаки сторожевых киргиз о движении сотни, а потому, не теряя времени, Панков быстро двинулся на перевал, откуда открывался вид на долину Текеса и вместе с тем обнаружились следы беспорядочного бегства киргиз.

С перевала казаки пустились в погоню на рысях и скоро стали обгонять навьюченных быков, да кое-где укрывавшихся киргиз по скатам гор. Оставив и здесь 15 человек для сбора имущества, Панков с остальными людьми кинулся на выстрелы разъезда, завязавшего перестрелку с группой киргиз, угонявших небольшой табун лошадей. При виде приближавшихся казаков, киргизы с поразительной быстротой поскакали в горы и притом по так им крутым откосам, где, казалось, с трудом возможно было пробраться даже пешим людям.

Остановив табун лошадей, Панков направился было дальше, [379] но встретил другой свой разъезд, который доложил ему, что большая часть киргиз уже перешла Текес и идёт врассыпную по ущельям гор.

Не имея разрешения преследовать беглецов за Текесом, Панков остановил сотню и приступил к сбору скота и имущества, брошенного киргизами на пути их бегства. Но не успели еще казаки привести в исполнение своего намерения, как из-за гор показались колмаки; оказалось, что они все время, как хищные звери, шли по следам беглецов и отбирали у них все, что молено было взять без риска для себя; за невозможностью же отогнать быков или баранов, они подрезали этим несчастным ноги. Сами киргизы впоследствии говорили, что если бы не колмаки, то они успели бы угнать свой скот за Текес. Эти двуногие волки и при казаках начали было забирать киргизский скот, но несколько выстрелов рассеяли их по горам.

В первую ночь по сборе скота и имущества беглецов казаки все время вели перестрелку с киргизами, нападавшими небольшими партиями на охраняемый казаками скот.

9-го сентября сотня вышла из ущелья Шаре-богучи и 15-го подошла к Кульдже, остановившись на левом берегу Или.

В этот же день было получено известие, что часть бежавших киргиз из рода Чижа желает вернуться, но, опасаясь колмаков, не решается идти одна. Панков снова выступил с полусотней на встречу беглецам, но, придя в селение Джангыз-Агач, узнал от джигитов, высланных консулом вперёд, что киргизы, окончательно ограбленные колмаками, ушли обратно за Текес, почему Панков, вернувшись на другой день в Кульджу и забрав оставленных им здесь киргиз, направился в Кольджат, куда и прибыл 28-го сентября. Всего сотня привела с собой 80 человек киргиз, 49 верблюдов, 142 лошади, 215 голов рогатого скота и 4,766 баранов.

Эта командировка есаула Панкова если не имела полного успеха в смысле возвращения киргиз, которые, благодаря проискам китайских чиновников, разделившись на несколько мелких партий, успели вовремя отойти на значительное расстояние от преследовавшей их сотни, за то она выказала замечательную выносливость людей и крепость казачьих лошадей. Выступая из Джаркента, сотня, через 36 часов времени после подъема, была уже в 130-ти верстах в Кульдже; затем, на другой день, переправившись на левый берег Или, она в первые четыре дня проходила [380] от 60-ти до 70-ти вёрст в сутки по горным дорогам, останавливаясь на ночлег, где попало, не рассёдлывая лошадей, а в последние два дня не выдавая им фуража и не приготовляя горячей пищи для людей.

Откочевка наших киргиз за границу еще больше увеличила число случаев баранты; теперь к Кызаям присоединились наши чижи, стремившиеся вернуть свой скот и имущество, потерянное ими во время бегства. В половине сентября казаки второго поста отбили у киргиз 16 лошадей, 17 быков и семь верблюдов. В этих же числах китайский отряд в 150 человек захватил девять киргиз и одну женщину в низовьях Хоргоса; все киргизы были тотчас же обезглавлены, а женщина увезена с собой. Казаки Даурского поста задержали четырёх солон, бродивших на нашей стороне, и нашли на берегу Хоргоса окровавленную одежду таранчинца; они же поймали трёх кызаев с тремя лошадьми и одним верблюдом, а казаки Текесского поста в темную ночь захватили двух всадников, которые, в первый момент встречи с разъездом, пустились было карьером за границу, но по выстрелу казака остановились. Это были киргизские дети, мальчик 9-ти и девочка 10-ти лет, направившиеся искать счастья у китайцев, где находился отец одного из них.

В ноябре месяце казаки Даурского поста задержали девять барантачей, которые перегоняли с китайской стороны 29 лошадей и в этих же числах наши киргизы проявили неимоверную дерзость: они из под стен Суйдуна угнали 120 казённых лошадей Дзянь-Дзюня, которые паслись под присмотром солдат вблизи импанов, где находилось не менее 1,500 человек конницы, но на границе были замечены нашими постами.

На свету, 8-го ноября, часовой Даурского поста услышал отдаленный шум, который приближался со стороны Хоргоса. Еще минута и неопределённый шум перешёл в отчетливый конский топот сотни лошадей, скакавших по степи. По вызову часового очередные казаки сели на коней и понеслись навстречу баранте, которая в это время на карьере переходила Хоргос; впереди шёл вожак на отличной лошади, а за ним мчался табун лошадей, окруженный цепью табунщиков и, наконец, за табуном кучно скакало человек 15 вооружённых киргиз. Эти последние с выстрелами кинулись на казаков, а табунщики, гикнув на табун, быстро разделили его на части и врассыпную понеслись в пески. Несколько ответных выстрелов со стороны казаков и разъезда, [381] подоспевшего с пропускного поста, обратили киргиз в бегство; они, присоединившись к табуну, стали помогать угонять его.

Казаки, преследуя киргиз несколько вёрст песками, отхватили один косяк в 20 лошадей, а затем довели след до места остановки табуна.

Так в несколько минут, как степной ураган, пронеслась баранта. И нужно отдать справедливость молодцам киргизам в этих набегах; сколько в них удали, молодечества и самоотвержения; их резвых коней не останавливают ни быстрые горные речки, загромождённые камнями, ни кочки с болотистым грунтом, ни долины, покрытые камышом и кустарным лесом; все это они смело преодолевают на полном карьере; если же иногда их лошади и падают в рытвине, то не оставляют своего хозяина, а тут же ходят кругом него на длинном чумбуре. Вот почему ловкий барантач так редко достается в руки казакам.

В этом последнем набеге принимало участие до 30-ти киргиз, которые в передний путь, по одиночке, перешли границу в низовьях Хоргоса, а затем, соединившись в Тарджинских камышах, в продолжение трёх дней, выезжали на разведки и за это время никто из китайцев не обратил на них внимания. Отхватив лошадей в полдень 7-го ноября, киргизы направились тарджинской дорогой и, не доходя нескольких вёрст до Хоргоса, остановились в камышах на отдых, опять-таки никем не преследуемые со стороны китайцев. На другой день перед светом, они прошли с табуном возле самых китайских постов Дуньяк и Чигабо, но и здесь не были замечены пограничной стражей.

Об этой баранте китайцы заявили нашим властям в Суйдуне, в 7 часов вечера, в день угона лошадей. Чтобы задержать киргиз на границе, которые, по расчёту времени, не должны перейти Хоргоса раньше утра следующего дня, китайцам было предложено сейчас же сообщить на посты. Но, вероятно, по укоренившемуся обычаю, что по ночам ездят «только одни дурные люди», наша бумага о задержании барантачей достигла пропускного поста лишь только на другой день в 10 часов утра, тогда как ответ начальника поста, отправленный с нарочным казаком, был получен в Суйдуне через 3 1/2 часа времени.

Так китайцы ведут борьбу с барантачами, а между тем Дзинь и на этот раз не упустил случая упрекнуть наши посты в бездействии; он писал консулу, что «разбойники и грабители уходят в русские пределы и там безопасно укрываются, и что [382] дерзость и отвага барантачей все растёт и растёт...». В этом последнем Дзянь-Дзюн был прав; он, конечно, не допускал и мысли, чтобы киргизы рискнули угнать его лошадей из под стен Суйдуна.

IV.

Описанные случаи баранты и откочевки наших киргиз в Китай вызвали пересмотр инструкции, которой до сего времени руководствовались сотни при исполнении пограничной службы. Теперь им рекомендовалось особенно преследовать сосредоточенное расположение охранительных частей и во всяком случае выставлять отдельные посты числительностью не меньше взвода, а высылаемые по границе разъезды иметь под начальством офицеров или испытанных урядников и такой силы, чтобы они предупреждали не только баранту, но и могли оказать противодействие откочёвкам киргиз.

Сосредоточенное расположение постов и особенно тех из них, которые находились в центрах кочевки киргиз или таранчинских поселений, не упускалось из вида и раньше; указания же относительно высылки разъездов большей самостоятельности, чтобы придать им и боевое значение, не имели успеха; посты по-прежнему продолжали содержать пикеты на вероятных путях движения барантачей и высылать небольшие разъезды.

Двухлетний опыт службы на постах в достаточной степени выяснил, что для пресечения баранты необходимо частое прохождение границы казаками и в неурочное время суток, а этого ни одна сотня не могла выполнить при одновременной высылке значительного числа людей с постов. Высказанные опасения за встречу слабого состава наших разъездов с барантой были напрасны; казаки еще по Кульдже очень памятны барантачам; они там, не взирая на свою малочисленность, отлично расправлялись с грабителями, которые, в последний период оккупации Илийского края, уже стали избегать с ними встречи. И это обаяние казаков на туземцев осталось до последних дней.

Для предупреждения дальнейших случаев откочёвок киргиз и для прекращения у них взаимной баранты, пограничные власти, в свою очередь, предложили следующие меры:

1) Чтобы уездная администрация своевременно извещала посты [383] о замышляемых откочёвках, баранах, тайном провозе товаров и проч.

2) Чтобы барантачи и укрыватели их строго преследовались.

3) Чтобы табуны туземцев охранялись достаточным числом взрослых табунщиков.

4) Чтобы казаки не ограничивали преследование баранты китайскими постами, а вели ее, по возможности, до места остановки барантачей, если последние не будут настигнуты на нашей стороне и, наконец,

5) Чтобы посты при всяком происшествии на границе производили подробный опрос всех прикосновенных к делу лиц и показания их излагали в протоколах.

Все это вместе взятое много способствовало к водворению порядка в киргизских волостях; он стали бдительнее охранять свои стада, а показания очевидцев, собранные в момент совершения преступлений, давали возможность администрации скоро обнаруживать виновных и удовлетворять потерпевших.

Разрешение же, данное казакам преследовать баранту и в китайских пределах, на первых же порах увенчалось блестящим успехом.

Большие потери имущества и скота, понесённые киргизами во время бегства в Китай и бесконечные жалобы таранчей на своеволия китайцев, казалось, должны бы послужить хорошим уроком для остальных недовольных и отбить у них всякую охоту к откочёвкам. Но не так думали киргизы; они, стеснённые у нас земельным надлом, все-таки стремились за границу, где простор и приволье лугов с отличным кормом для скота в несколько лет могли сторицею возвратить им потерянное. Насилия же китайцев, от которых таранчи бежали к нам, никогда не были страшны номадам: киргизы, благодаря кочевому образу жизни, в исключительно редких случаях давали китайцам одерживать верх над собой.

И теперь волновались и желали уйти за границу, по преимуществу, киргизы южной части Джаркентского участила, которые в зимние месяцы оставляли свои табуны в Хасанской котловине и в долине Чалкоде. Чтобы предотвратить эту откочевку, в начале апреля 1885 г. была выслана в Кетменские горы 1-я сотня, которая, выступив из Кольджата 16-го апреля, только 20-го числа, после неимоверных усилий, добралась до Ой-Карагая, где ей назначено было остановиться. Путь этот она совершила по единственной [384] в то время по дороге через Бюдатинский перевал, где на каждом шагу ее задерживали страшные обвалы и снеговые запасы, в которых часто лошади проваливались во весь свой рост.

С приходом 1-й сотни на Ой-Карагай, 5-я сотня усилила разъезды от Кольджата до Уртенсая, а 2-я сотня — по Текесу и на Сырте, в предгорьях Тянь-Шаня. На эти три сотни было возложено зорко следить за киргизами, кочевавшими у них в тылу и отнюдь не вызывать их ни на какие столкновения с нами.

До сего времени казаки всегда смотрели на киргиз как на дружественное к себе население, которое, в случае нужды, могло известить ближайшие посты о происходившем на границе. Теперь и на эту услугу казаки рассчитывать не могли; напротив, озлобленные киргизы, видя невозможность скрытно перейти границу, при малейшей оплошности постов, могли рискнуть даже на вооруженное сопротивление. И эти опасения были не напрасны; еще до прихода 1-й сотни на Ой-Карагай, киргизы стали чаще заезжать на наши посты и, как бы между прочим, узнавать о числительности каждого поста и дальности боя наших винтовок, а с приходом этой сотни, они однажды ночью кинулись на сотенный табун, но выстрелами казаков были рассеяны.

В то время, когда мы чутко прислушивались и собирали сведения о настроении киргиз Нарынкольского участка, в Суйдуне снова вспыхнуло восстание. 19-го марта мы узнали от начальника китайского поста, что прошлую ночь взбунтовалось 2,000 человек солдат, принадлежавших трём тимпанам, и, главным образом, Тарджинскому, которые, зарезав дарына Хо, ворвались в Суйдун; но Дзян-Дзюн, вовремя предупрежденный, дал отпор бунтовщикам.

Наконец, и наш консул телеграфировал, что в окрестностях Суйдуна взбунтовалось пять импанов и что сообщение между Кульджею и Суданом прервано. Сообщая об этом, губернатор просил принять на границе меры предосторожности, поддерживать непрерывную связь с консулом и по первому его требованию усилить консульский конвой полусотней казаков.

Однако к вечеру стало известно, что почта, следовавшая в этот день в консульство с обычным конвоем казаков, обойдя Суйдун, благополучно прибыла в Кульджу, но, тем не менее, беспорядки в Суйдуне принимали угрожающее положение. Но в это время подошли войска из Чинчиходзи и рассеяли буянов, которые все-таки успели разграбить в предместье крепости 20 [385] лавок с товаром, в том числе семь лавок, принадлежавших русским купцам, но не тронули консульского дома, где находилось восемь казаков. Эти последние хорошо присмотрелись к китайским порядкам и, не смущаясь угрозами шумной толпы, проходившей мимо их несколько раз, оставались на своём посту.

Лишь только водворился порядок в Суйдуне, как вспыхнуло восстание в Чинчиходзи; войска собрались большою толпой и бросились на дом своего начальника Литунлина; этот энергичный сановник тотчас же вышел на встречу солдатам, но, получив рану пулей в голову, должен был удалиться. Тогда явился с войсками другого импана тунлин Ма, который выстрелами разогнал толпу, но и сам пал в этой схватке с несколькими солдатами верного себе импана. В тот же день на стенах крепости висело в клетках 18 голов бунтовавшихся солдат.

Этими бунтами китайцев воспользовались и наши, и китайские дунгане; они собрались в шайки и произвели несколько разбоев на китайской стороне. Китайцы хотя и выслали против дунган 100 человек манджур, 100 сибинцев, 100 колмаков и по 100 человек киргиз и таранчей, но ни один из этих отрядов не имел успеха; дунгане после грабежей скрылись в горах за Лауцигуном.

«Почтенный друг, здоров-ли? А также, вероятно, и солдаты вашего ведения здоровы!»

Так приветствовал начальника наших передовых постов китайский пограничный чиновник в разгар баранты 1886 года.

«В настоящее время, — писал он дальше, — наши два государства находятся во взаимной дружбе и границы соединены, почему поистине следует строго держать своих подданных. Ныне из ваших пределов прибыли злонамеренные люди, произвели несколько убийств и покраж скота. Если этих негодяев начальство почтенного государства строго не обуздает запрещением, то после сего, по милости их и подобных им людей, возникнет большое дело и произойдёт разрыв дружбы двух государств!.». В таком случае разве чиновники обоих государств не будут виноваты?

«Ради чего отослано начальнику почтенного государства». [386]

В этом году, благодаря постоянным смутам, происходившим у китайцев, наши барантачи часто собирались в шайки на китайской стороне и производили грабежи. Дерзость барантачей была так велика, что они обезоруживали китайских солдат и отбирали у них лошадей, а в августе месяце снова угнали у Дзиня большой табун лошадей. Но и китайские барантачи не дремали; они из долины Чалкоде, через Кетменский перевал, угнали у наших киргиз 21 лошадь, с Хоргоса — 32, в долине Сюмбе — 50 и, наконец, с Текеса, в один раз, до 1,000 лошадей.

Угон из Чалкоде казаки Кольджатского поста вернули; они настигли барантачей на левом берегу Или и на высоте Суйдуна, где барантачи, при виде казаков, сейчас же разбежались.

Баранта на Текесе также не имела успеха. Командир Нарын-Кольской сотни, получив сведения о таком значительном угоне лошадей, лично с полусотней казаков кинулся в погоню долиной Текеса вдоль гор Тянь-Шаня, и в то же время направил два сильных разъезда, один по правому, а другой по левому берегу Текеса. На этот раз барантачи успели уйти вёрст на 10 за реку Большой Музарт, где и остановились на отдых, но в это время налетели казаки и вмиг отхватили у киргиз 949 лошадей.

Смуты у китайцев происходили благодаря прибытию в Илийский край давно желанного Людзинтана и приезду в Суйдун тарбогатайского губернатора Ши-амбо, как его называли в народу, или Силуня, на смену старого Дзинь-Дзюня. Людзинтан, управляя всем северо-западным краем Китая, очень медленно подвигался к Кульдже; сначала он перенёс свою резиденцию из Урумчи в Хами и затем только решил посетить Илийский край, эту богатую житницу своих владений. Его приезд как раз совпал со сдачей должности старым Дзянь-Дзюнем Ишамбаню, и это обстоятельство снова охватило умы населения и в народе пошли толки, что Людзинтан приехал сменить Дзиня и отобрать у русских земли по Алтык-эмель.

Сановник Людзинтан, природный китаец, хотя и был пожилых лет, но выглядел еще бодрым, здоровым и крепким стариком. Он не любил особых церемоний и был очень доступен всем, кто желал его видеть. Переводчиков консула он всегда принимал лично, тогда как старый Дзянь-Дзюн никогда не допускал этого, а вёл переговоры с ними через посредство своих адъютантов. Людзинтан заранее отказался от почетной встречи, на которую он имел право по своему высокому [387] положению, и тихо без шума, с небольшой свитой, не заезжая в Суйдун, приехал в небольшой импан Тарджи, где и оставался во все время пребывания своего в Илийском крае. Отдохнув после продолжительной и утомительной дороги, он также незаметно побывал на Хоргосе, осмотрел пограничную крепость Чимпанзи и в тот же день вернулся обратно в Тарджи.

Занимаясь делами края, он ежедневно требовал к себе то того, то другого Дзянь-Дзюня, но никогда не приглашать их вместе: обыкновенно Силунь ездил в Тарджи утром и не иначе как верхом, а Дзинь — после обеда и в паланкине.

Новый Дзянь-Дзюнь, родом манджур, был еще, сравнительно, человек молодой, красивый и смотрел энергичным сановником. Он привёл с собой из Чугучака конный отряд в 500 человек, по преимуществу манджур; его солдаты были высокого роста, хорошо сложены, исправно вооружены и сидели на отличных лошадях местной калмыцкой породы. Они и в материальном отношении были несравненно лучше обставлены солдат кульджинских и, что особенно замечательно, солдаты Ши-амбаня не курили опиума. Силунь остановился в Суйдуне и занял для себя и конвоя несколько домов неподалёку от помещений старого Дзянь-Дзюня.

Вид щеголевато одетых и довольных солдат нового Дзянь-Дзюня сейчас же возбудил зависть в войсках старого, и они решили просить Силуня выдать им их заслуженное жалованье. С этой целью в Суйдун направилась кавалерийская лянза манджур, но не была принята Силунем. Последний, не имея в своём распоряжении денег, не мог удовлетворить законных требований просителей и не разъясняя им, в чем дело, приказать разойтись по домам. Это послужило сигналом к восстанию: недовольные предполагая, что новый Дзянь-Дзюнь не желает выслушивать их жалоб, бросились в ворота и на стены его дома и, только благодаря тарбоготайскому отряду, были разогнаны выстрелами. Весть, что новый Дзянь-Дзюнь не принимаешь жалоб от солдат, быстро разнеслась по импанам; по примеру первой лянзы, соседний с нею импан манджур решил тоже двинуться в Суйдун. Он шумной толпой, при звуке труб, направился в крепость. Дело становилось очень серьёзным, тем более, что все это происходило за несколько дней до нового года, самого большого и чтимого праздника у китайцев, а потому голодные и не дисциплинированные солдаты могли произвести большие беспорядки. Но в это время [388] навстречу бунтовщикам вынесли старого Дзянь-Дзюня, который сумел уговорить солдат вернуться в свои импаны, а вслед затем выдал им часть жалованья и 3,000 баранов на праздники.

После посещения Людзинтаном Хоргоса, китайцы заняли пограничную крепость Чимпанзи отрядом войск, состоявшими из двух лянз пехоты и кавалерии. И одновременно с этим у нас стали замечать движение подозрительных личностей, направлявшихся с китайской стороны, которые чаще всего пробирались в низовьях Хоргоса и группировались на сообщении Джаркента с Дубуном в местности Кундузлы. Тогда же в Суйдуне шла усиленная вербовка вольнонаёмных солдат, которыми предлагали жалованья по 10-ти рублей в месяц и готовую лошадь. Эти местные условия были очень заманчивы и для наших дунган: часть их сейчас же проникла в Кульджу и поступила в ряды вольнонаемной кавалерии.

Таким образом, смена Дзиня, вербовка солдат, занятие войсками пограничной с нами крепости Чимпанзи, и наконец, продолжительное пребывание Людзинтана в Тарджах, по-видимому без всякого дела, так как он не особенно вмешивался в распоряжения по управлению делами края, много способствовали к поддержанию в народе воинственных слухов. Недовольные солдаты старого Дзянь-Дзюня, разграбив несколько лавок у русско-подданных купцов в Суйдуне, начали вызывать и казаков конвоя консула на столкновения.

Все это отражалось и у нас на границе и особенно между киргизами, которые имели постоянные сношения со своими родичами на китайской стороне, что серьезно тревожило администрацию и побудило ее усилить надзор за границей.

Полковник Симонов.

Текст воспроизведен по изданию: Сибирские казаки на китайской границе // Военный сборник, № 8. 1892