СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

В. И. РОБОРОВСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ВОСТОЧНЫЙ ТЯНЬ-ШАНЬ И В НАНЬ-ШАНЬ

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ

ОТ ТЯНЬ-ШАНЯ до НАНЬ-ШАНЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

БУГАС, СЕВЕРНАЯ ОКРАИНА ХАМИЙСКОЙ ПУСТЫНИ.– ХАМИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ ДО ОАЗИСА СА-ЧЖОУ

Посылаю В. Ф. Ладыгина в г. Хами. – Возвращение его и получение проводников. – Перекочевка каравана. – Экскурсия к озеру Шона-нору. – Долина реки. – Урочище Ганьшу. – Колодец Китай-кудук и звуки пустыни.– Оз. Таг-куль. – Оз. Шона-нор, – Обратный путь, – Покидаем Бугас. – Ур. Тузлык. – Кл. Астпан-булак. – Кл. Кош-булак. – Рождество Христово в Хамийской пустыне. – Потеря дороги. – Развалины в пустыне. – Дикие верблюды. – Поворот к востоку. – Оазис камышей и ночлег возле него. – Дорога Н. М. Пржевальского 1879 г. – Кол. Хунлиу-чюань-цзы. – Кол. Джюань-чюаньцзы. – Сохранение хронометров. – Кол. Шугу-за. – Новый год в Хамийской пустыне. – Миражи в пустыне зимой. – Перевал через горы Курук-таг и спуск к оазису Са-чжоу.

На другой день я послал проводника Савука к известному местному охотнику собрать сведения о дорогах, но оказалось, что он уже предупрежден китайцами и «ничего не знает». Ему за 60 лет; зовут его Ходжемет-полван ⁶⁷. Всю жизнь он провел на охотах за дикими верблюдами и далеко углублялся в окрестную пустыню. Про него дорогою нам проводник много рассказывал, что он, будто бы, знает всю пустыню до Са-чжоу и оз. Лоб-нора, он везде бывал, таскаясь по охотам. Но, как оказалось, воспользоваться его услугами и знаниями нам пока не удалось.

Ввиду столь неутешительных обстоятельств и чтобы выяснить наши отношения к китайцам, я отправил В. Ф. Ладыгина с казаком Жарким в Хами, снабдив их паспортами. Сам же занялся обследованием окрестной фауны и флоры и различными наблюдениями и приводил свой маршрут от Люкчюна до сего места в порядок. Последнего я не мог аккуратно делать дорогой, потому что руки свои я простудил, держа бусоль при засечках; они распухли, покрылись струпьями и болели. Руки мои были простужены еще раньше в одном из разъездов прошлого путешествия, [121] при съемке в сильную стужу, на ветре. С тех пор на холодах появляется ревматическая боль и опухоли, мешающие сгибать пальцы.

Наш бивуак усердно посещали вороны, галки, сороки и клушицы, слетевшие вниз с Тянь-шаня от выпавших там снегов и начавшихся непогод. Близ бивуака попадалось много зайцев и серых куропаток. В камышах скрывались кабаны, опустошавшие ночами в продолжение всего лета поля и бакчи туземцев.

На третий день, 9 декабря, вернулся из Хами В. Ф. Ладыгин. Дело выяснилось таким образом: каратюбинский бек не сообщил в Хами властям, что мы имеем паспорты, а следовательно, и разрешение пекинских властей на путешествие в Китае. Хамийские же власти, не зная, кто пришел в Кара-тюбе, запретили давать проводников и продавать продовольствие ввиду того, что в Хами бывали случаи беспаспортных русских староверов, искавших в Китае «Беловодья», с которыми властям китайским было много хлопот ⁶⁸.

Просмотрев наши паспорты, китайский амбань сейчас же сделал распоряжение снабдить меня проводником на Шона-нор для моего разъезда и дать двоих для проводов в Са-чжоу. Приказано все нам необходимое продавать по базарной цене, не запрашивая лишнего.

Слава богу, дело наладилось, но все-таки было неприятно потерять три дня, когда полная неизвестность и таинственность Шона-нора постоянно и настойчиво заманивала заглянуть в этот уголок неведомой еще пустыни.

На другой день после приезда В. Ф. Ладыгина я астрономически определил пункт нашего бивуака и приготовил все необходимое для разъезда.

Затем, ввиду не особенно хорошего корма для животных, я перекочевал с караваном на время предстоящего разъезда на 6 верст ниже, где для животных было просторнее и лучше пастбище. Здесь наш бивуак был расположен на абсолютной высоте 1 857 футов.

В Бугасе до 30 дворов чанту-земледельцев. Дома эти раскиданы группами по два, по три в чащах тограков; они окружены полями. Лучшие пастбища для скота вниз по реке. Развалины, стоящие под обрывом правого берега долины, свидетельствуют о гибельном здесь посещении дунган. При их появлении жители разбежались, кто куда. Очень многие бросились по Бугасской реке (Курук-голу) на оз. Шона-нор и кл. Сулгассар. Здесь они разделились: одни пошли на северо-запад, к колодцу Кош-булаку, лежащему в «Долине бесов», и далее в Турфан, а часть на запад в Дыгай и Люкчюн. Немногие достигли того и другого, большинство же погибло в дороге от голода, жажды и истощения сил.

В 10 часов утра 12 декабря, взяв с собою ограниченный багаж и необходимые инструменты, с двумя вьючными верблюдами, на наемных лошадях, с проводником Ходжеметом-полваном, я тронулся в свой разъезд на озеро Шона-нор.

Погода была прескверная. Темные облака, заволакивавшие все небо, сыпали снег, устилавший нашу дорогу и окрестности белым ковром, мешавшим следить за изменениями местности и лепившим наши глаза, что, конечно, мешало производству съемки.

Долина реки направлялась к западу. Шириною она от 3 до 5 верст, и обставлена по обе стороны возвышенностями; отдельные высоты стоят иногда и по долине, довольно щедро наделенной растительностью, среди которой в песочном русле пробивается река Бугас-гол (Курук-гол.) [122]

Главными представителями растительности здесь служат камыши (Phragmites communis), тограки (Populus euphratica), тамариски (Tamarix sp.) по береговым буграм; затем верблюжья трава (Alhagi canielorum), Karelinia caspia, солодка (Glycyrrbiza sp.) и два-три злака.

В 7 верстах от нашего бивуака река разделилась на два рукава; левый направился несколько южнее, огибая значительную плоскую высоту, представляющую собою остров. Мы пошли по правому, на котором вскоре встретили кормное урочище и ключ Аштам-булак. Здесь дорога переправляется через северный рукав реки и идет по возвышенному глинисто-песчаному острову, выстланному на поверхности галькою.

На 22-й версте, считая от бивуака, оба рукава вновь сливаются, и переправа через левый рукав ведет на левый берег реки. С севера река обставлена тут песчаными буграми, поросшими тамарисками, а с юга стоят барханы песков, и местность поднимается полого вверх, служа подножием Чоль-тагу.

На 25-й версте река обходит встретившуюся высоту, называемую Кара-сай, и здесь немного стеснена в своем русле. Камыши жмутся по реке и перемешиваются с талом (ива, Salix sp.); к южному берегу приходит галечная покатость с Чоль-тага, с выходами сланцев, протянувшихся с запада на восток. Эта местность называется Кырлюк-кальчи. Но мы не дошли до нее, и, пройдя всего 29 верст, остановились у восточного края урочища Арпа-териду; незадолго перед тем показавшееся из-за туч солнце собиралось уже прятаться за Чоль-таг, и далеко уже мы не успели бы уйти.

Название Арпа-териду указывает, что здесь возделывали хлеб прежде; и действительно, на ровном месте я заметил что-то в роде следов старых пашен.

Для нашей ночевки здесь было вполне достаточно корма – среди тограков росли камыши.

Вечер был довольно холодный и Ходжемет-полван устроил себе на ночь постель следующим образом: он снял верхний тонкий слой песку, насыпал на это место горячих углей и золы от костра и засыпал песком, поверх застлал войлоком, и получилась мягкая и до утра теплая постель. Впоследствии я применял этот способ для сохранения тепла в хронометрах ночью при больших морозах, и применял с успехом, что могу рекомендовать вообще путешественникам.

В течение перехода в этот день мы видели антилоп (Antilope subgutturosa). Спугнутые появлением человека, они очень высокими прыжками быстро исчезали. Прыжки достигали сажени в вышину и до 3 сажен в длину. Попадались в значительном количестве зайцы (Lepus sp.), малуны (Felis malun), волки, лисицы и вида 3 грызунов, среди которых и люкчюнская длиннохвостая песчанка. Среди птиц были замечены: сойки (Podoces hendersoni), 2 вида галок (Monedula sp.), грачи (Frugilegus sp.), вороны и вороны (Corvus corax et C. corone), клушицы (Fregilus graculus), синички (Parus sp.), синички Софии (Leptopoecile sophiae), синички биармийские (Panurus barbatus), дрозды (Turdus sp.), воробьи (Passer sp.) домашние и саксаульные, жаворонки (Otocoris sp. et Alauda sp.) и соколы (Falco sp.).

Из растительных видов преобладали: тограки (Populus euphratica), тамариски (Tamarix sp.), ивы (Salix sp.), розы (Rosa sp.), камыши (Phragmites communis), кендырь (Apocynum sp.), верблюжья трава (Alhagi camelorum), полынки (Artemisia sp.), Karelinia caspia, Elymus и другие злаки, солодка (Glycyrrhiza sp.), кутра (Cynanchum sp.), сугак (Lycium ruthenicum) и хармык (Nitraria Schoberi). [123]

На второй день своего разъезда, оставив ур. Арпа-териду, мы продолжали путь по реке в том же западном направлении; прошли мимо урочища Кытшюк-кальчи. Здесь довольно близко к реке подходят с юга ряды невысоких сланцевых выходов, тянущихся параллельно с запада на восток. Растительность по реке пошла беднее, вследствие сильных порубок леса жителями селения Кара-тюбе, добывающими здесь дрова для себя и на продажу в Хами. Долина реки суживается. Камыши держатся только у самой реки, к которой с севера приступили ряды высоких песчаных бугров с тамарисками. Тут же через бугры Юкер-дабан проходит из сел. Кара-тюбе дровяная дорога.

В буграх, образовавшихся под тограками, залегают толщи тограковых листьев до 1 сажени мощностью. Они пересыпаны слюдистым серым лёссовидным с пылью песком и не поддаются гниению вследствие отсутствия дождей и вообще большой сухости верхнего слоя почвы, представляющей здесь твердую солончаковую корку. Вся растительность живет тут влагою, добываемою длинными корнями из нижнего слоя почвы, напитываемого рекою. Ивы густыми кустами теснятся по реке. В стороне от нее преобладают кусты Galligonum sp.

В изломах, срубах и других поранениях на тограках сок дерева, содержащий в большой пропорции соль, вытекает и, засыхая, образует затверделые соленые накипи, имеющие вид пемзы. Эти накипи собираются туземцами и продаются китайцам, которым они заменяют дрожжи.

На 17-й версте нам встретилось большое камышовое пространство, называемое Ганьшу, потянувшееся к северо-западу от реки и орошаемое рукавом реки, несущим воду поздней осенью и весной. Затем через 4 версты река омывает берега кормного урочища Ак-от, называемого так (белый корм) от одного злака, близкого к ковылю, в изобилии растущего здесь. От этого урочища река принимает юго-западное направление. Пологие южные высоты отодвигаются к югу, а северные обрывы отступают к северу, и долина реки раздвигается и покрывается буграми вымирающих тограков и камышами, образуя обширное урочище Тонгус-дова, обильное кабанами (тонгус – кабан по-чантуйски); его камышами мы вышли к колодцу с пресной водой Китай-кудук. Этот второй переход был в 28 верст.

После урочища Ак-от вода в реке окончилась, и по руслу ее кое-где еще попадался лед, скоро, впрочем, исчезнувший. Когда в Хамийском оазисе убирают осенью хлеб, и пашни уже не нуждаются в воде, ее спускают в реку, и река значительно увеличивается в размерах и несет свои воды вниз, где в ур. Ганьшу и Тонгус-дова разливается по камышам и замерзает огромными наплывами в течение целой зимы. Весной же эти наплывы сильно тают и дают массу воды, которая сливается в Шона-нор речным руслом, широким потоком, разливающимся по степи. Переполненный этими водами, Шона-нор выпускает их через свой восточный край до ключа Сулгассара.

Китай-кудук лежит среди обширных камышей. На севере видны отдаленные глиняные обрывы, скрывающие за собою сел. Кара-тюбе, а к югу – небольшие сланцевые высоты, идущие на восток, а за ними, в некотором расстоянии, пологий подъем к Чоль-тагу. Гребень Чоль-тага, видимый на юге верстах в 30-40, совершенно ровный, без всяких возвышенностей, выдающихся кверху.

В сумерках, когда мы с Ходжеметом уже убрали на ночь животных и распивали у костра чай, мне послышался звон как бы арбяного [124] колокольчика, и я спрашиваю у Ходжемета: «Откуда едет арба?» Ходжемет, прислушиваясь, отвечал, что слышит звон колокольчика, «но арбы тут не может быть; это потому он слышен, что здесь пустое место – людей здесь нет. Я часто слышал в пустыне на охоте то ржание лошади, то отдаленный рев ишака, плач ребенка, причитание о покойнике, звуки отдаленной тамаши, пение и музыку. На все это не следует обращать внимание, все это от пустоты. Эти звуки отманивают людей от воды. Многие охотники ходили искать причину этих звуков и теряли свой колодец и погибали от жажды. Опытный настоящий полван никогда не слушает этих обманчивых голосов». Звонки колокольчика то усиливались, как бы приближались, то стихали и удалялись. Странно то, что это не было обманом индивидуального моего слуха, потому что мы с проводником одновременно слышали звон. Я склонен думать, что звон этот производят какие-нибудь пустынные грызуны; как известно, некоторые из них кричат очень звонкими отрывистыми голосами.

Относительно же других пустынных звуков, которых мне не удалось, самому слышать, я думаю, что они относятся все-таки к категории фантазий моего Ходжемета, хотя об этом я слышал и в прошлые путешествия в Кашгарии, где говорили о голосах, слышных в песках пустыни Такла-Макан, отманивающих путешественников от дороги и от воды в глубь, пустыни, откуда увлеченные уже не возвращаются. То же рассказывают и в Люкчюне про пески Кум-таг.

Мы улеглись спать; звонки продолжались и так сходно с настоящими арбяными звонками, что лошади прислушивались и водили ушами. Под звуки их мы и заснули ⁶⁹.

Утром мы благополучно продолжали путь свой с небольшим склонением к югу, делая извилины среди камышей, частью окраиной их; по галечной степи и тамарисковым и таграковым буграм, пересыпанным песками, мы дошли до Чакмак-таши, высот, выдвинувшихся к северу от гор Чоль-тага. Перевалив через эти высоты, мы спустились к лежащему на их западном склоне колодцу с пресной водой Чакмак-таши-кудук, вырытому среди большого тогракового леса возле сухого русла реки, свернувшей здесь к югу. Переход небольшой, всего 14 верст.

Я воспользовался ранней остановкой и, напившись чаю, отправился с проводником осмотреть лежащее недалеко на юг озеро Таг-куль, о котором слышал еще в Кара-тюбе. Верблюдов с вьюками оставил на колодце и поставил чайник с чаем в горячую золу костра, чтобы иметь готовый чай по возвращении из поездки.

До Таг-куля было всего пять верст голой каменной дороги. Таг-куль – это три, при моем посещении, сухие междугорные впадины, которые наполняются водою из реки, когда она многоводна и проходит здесь мимо, сворачивая на запад к ур. Ликен и далее в Шона-нор.

Эти три междугорные впадины, разделенные между собой неширокими сланцевыми кряжиками, вытянуты на юго-восток; все они длиною до 2 верст при ширине в ½ версты; совершенно сухое дно их поросло редким камышом и тамариском (юлгуном). Северная впадина называется Мал-Сугарды, средняя – Юлгунлук и южная – Чон-куль, что значит: Скот поить, Тамарисковое и Большое озеро. Все же урочище, занимаемое ими, зовется Таг-куль, Горное озеро.

На реке Курук-гол (здесь она справедливо сохраняет за собой название «Сухой реки», потому что вода бывает только временно), много тогракового леса, наполовину мертвого, засыпанного песком; попадаются [125] заросли и кусты тамарисков, роз, камышей, метлы, Karelinia sp., верблюжьей травы и проч. Здесь очень много антилоп, привлекающих охотников из Кара-тюбе и Бугаса.

По дороге от колодца Чакмак-таши до Таг-куля я увидел следы старой дороги и даже, верстах в трех от Чакмак-таши, нашел развалины старинного китайского лянгера, Ма-коза, сложенного из камня, а верстах в 20 далее вниз по реке лежат развалины пикета Ши-коза. Ходжемет сообщил, что это самая старая дорога из Хами в Дыгай и на Лоб-нор. Она пролегает страшной пустыней, доступной более из Дыгая, чем отсюда. Из Дыгая он ездил на охоту за дикими верблюдами и сообщил мне свой приблизительный маршрут. На этой дороге было столько несчастья от безводья и страшных жаров и невероятной силы бурь, что по повелению одного из императоров она была закрыта для движения по ней не только для войск и чиновников, но и для частных даже лиц.

Ездили мы не спеша и через 2 часа возвратились на кол. Чакмак-таши.

С Чакмак-таши я взял направление в 285° на обрыв у северного берега Шона-нора, указанный Ходжеметом, и держался этого направления. Сначала мы вышли на старое русло реки, идущее на ур. Ликен прямо к западу; оно пересыпано песками и поросло буграми тамарисков и тограков. Бури с СЗ бывают здесь чрезвычайно сильны, судя по выдутым логам и нанесенным барханам из мелкой гальки в грецкий орех и более; эти гряды барханов превышают сажень.

Все растущие тограки наклонены к юго-востоку; сторона стволов, обращенная к северо-западу, обнажена от коры, сбитой галькою, несомой бурями. Множество искалеченных мертвых дерев, источенных песком и галькою в разнообразные формы, лежит по пути. Умирающие тамариски ползут своими ветвями к востоку. Оставив позади себя это мертвое русло, мы пошли по галечной, совершенно бесплодной степи; изредка попадались обломки древесных трупов, безжалостно казненных местными бурями. Занесены ли они ветрами сюда, или росли когда-нибудь здесь, этого я не берусь решить.

Глиняные обрывы, на которые мы шли, по мере приближения к ним резче выделялись, и, наконец, мы увидали блестящую полосу, с юга к ним примыкавшую. Это было озеро Шона-нор. Скоро его достигли и остановились на его плоском северо-восточном берегу. Итак, мы его достигли в 4 дня, сделав от Бугаса 100 верст.

Берега озера пологие, с неширокой полосой камышей и одного вида злака, во многих местах прерываемой солончаками и гальками. На восточном берегу песчаные бугры с тамарисками. Особенно же их много по руслу сухой в это время года реки Курук-гол, впадающей в юго-восточный край озера. Вода озера сильно соленая, по берегам затянута льдом, на средине открыта. Озеро имеет овальную форму, вытянутую с востока на запад на 2½ версты при ширине в 1½ версты. С юга к озеру спускается незаметно пологая покатость от Чоль-тага. С севера – глиняные обрывы с плоскими вершинами, служившие нам в последний переход ориентировочным предметом. Солонцеватые берега озера испещрены массою следов антилоп, очевидно, пользующихся его соленой водой.

Мне крайне хотелось определить астрономически положение этого заброшенного в пустыне озера, но неблагоприятная погода не позволяла мне этого выполнить. В надежде на улучшение погоды, я оставался тут и 16 и 17 декабря, но надежды мои не оправдались. [126]

Шона-нор – так называли его тайпинги, так называют его и большинство хамийских чанту – по настоящему зовется Шор (солончак)-нор. Я его называю по произношению местных жителей Шона-нор.

Чтобы познакомиться с окружающей местностью, я ходил на северные глиняные высоты, с которых мне удалось обозреть местность на довольно далекое расстояние на запад и северо-запад. Сейчас непосредственно за озерами, к северо-западу, среди выдутых глин, находится другая впадина, более низкая, чем Шонанорская, и принимающая излишек шонанорских вод посредством особого русла, идущего из северо-западного угла озера. Воды эти разливаются верст на 8 к западу по дну этой впадины, орошая площади камышей. Верстах в 8 к северо-западу среди глиняных обрывов находится горько-соленый ключ Сулгассар-булак. От него разделяются дороги, ныне не посещаемые, а именно: на северо-запад, на ключ Кош, находящийся на дороге, идущей по «Долине бесов», нами недавно пройденной; на северо-восток – в сел. Кара-тюбе, а на запад – в Дыгай и Люкчюн.

Вода реки Курук-гол приходит в Шона-нор в 3 месяце (в марте) и держится до 6 (до июня), затем, разводимая на арыки в Хамийском оазисе, здесь пропадает, в 9 месяце (в конце сентября) доходит снова до ур. Ак-от или Тонгус-дова, где собирается за зиму наплывами; весною они тают, и вода бежит в Шона-нор и даже до Сулгассара. Тограки идут по реке только до ур. Ликена, ниже же до озера только бугры тамарисков, камыши, Galligonum sp. Alhagi, Karelinia, да еще какой-то злак – низкий и колючий.

Положение Шона-нора очень низкое = +331 фут абсолютной высоты, а кл. Сулгассара = +65 футов. Это дало мне повод предполагать, что не составляет ли Шонанорская впадина восточное начало впадины Люкчюнской? Решить этот вопрос теперь не было возможности, и я поставил себе задачей выяснить это сомнение на обратном пути в Люкчюн через два года.

Во время прожитых на Шона-норе дней мне представился случай наблюдать и животную его жизнь. По руслу р. Курук-гола ежедневно приходили на водопой в значительном количестве, штук по 20 антилопы и разгуливали по юго-восточному берегу озера. В корнях сухих тамарисков я видел песчанку, довольно доверчиво евшую насыпанный ей ячмень. На озеро прилетала каждый день стая разных пород жаворонков, преобладали рогатые (Otocoris nigrifrons) и один между ними татарский жаворонок (Melanocorypha tatarica), совершенно черный, с выдранным хвостом, случайно попавший в эту пеструю компанию и игравший как бы роль предводителя; все три дня эта стая, штук в 30, не разбивалась и держалась вместе и всюду следовала за своим черным предводителем.

18 декабря в 10 часов утра мы тронулись в обратный путь в Бугас и пришли на бивуак свой на третий день.

Погода во время всей моей поездки не благоприятствовала настолько, что ни одного раза не видел я на севере Тянь-шаня, он был все время скрыт в тумане и облаках; но все-таки я вывез около 120 верст линейной съемки, представление о виденной дикой пустыне и кое-какие расспросные сведения.

За мое отсутствие бивуак наш перекочевал на 1½ версты севернее, к лучшим кормам для наших верблюдов. Все было благополучно: проводники на Са-чжоу были готовы. Чтобы «взять время» перед оставлением Бугаса, я перекочевал было на свой первоначальный бивуак за 6 верст севернее, но погода не позволила произвести наблюдений, серия дурных [127] дней продолжалась, и 22 декабря мы решили пуститься через великую пустыню Хамийскую возможно новым путем, о котором кое-что расспросили здесь в Бугасе. Проводники говорили, что хотя бывали в детстве в пустыне, охотясь с родителями на верблюдов, но плохо помнят, а вдвоем разыщут дорогу через нее.

Мы пошли вверх по реке до сел. Кара-тал (сел. Черных ив) и в 9 верстах от Бугаса перешли на другую сторону реки, где стоит большая башня. К северу пошло сплошное население до самого Хами. Мы же спустились вниз по реке 2½ версты и остановились в урочище Янги-Ашма, в большом урюковом саду, между дерев которого раскинуты пашни. По близости стоят развалины фанз; жителей нет. Верблюдам корм по их вкусу – Alhagi, Lycium, солянки, а лошадям – камыш. Погода плохая; выпавший 5 декабря снег лежит и не тает и даже уплотнился настолько, что не сносится ветром.

Отсюда мы двигаемся на юго-восток. Влево от нас тянется обрыв падающей сверху террасы. Под обрывом камыши, Alhagi, тамариски, солодка. Местами дорога захватывает эту растительность, а местами идет мягкою глинисто-песчаной с галькою почвой, местами же солонцеватой. Вправо от нас в различных расстояниях в 2-1½ верстах спускаются обрывы в лог, идущий с юго-востока на северо-запад в долину реки Курук-гола, к Бугасу. На 13-й версте нам встретился солончак Тузлык. Хамийскому вану отсюда доставляется соль к столу. На восточной окраине стоит тура и развалины нескольких фанз, где жили рабочие; здесь в прежнее время добывалось много соли.

Всего прошли 22 версты и остановились на ключе Асган-булак, вытекающем из-под корней большого розового куста, по скату в большой лог. Множество молодых тограков растет тут же по скату – это остатки от вырубленного уже большого леса, бывшего здесь когда-то. Вода в ключе пресная, удобная к употреблению.

Направление на юго-восток продолжалось и следующий день; слева тянулся скат той же террасы. Характер местности тот же. На четвертой версте встретился ключ Чиглык-булак. На нем хороший корм. Мы тут увидели, в первый раз после реки Алго, чий (Lasiagrostis splendens). Отсюда дорога спускается в глубокий лог, пересекает его излучину в южном направлении и поднимается на тот же берег, где снова принимает юго-восточное направление. Слева потянулись высоты Сынгыр, а справа скат в лог; сделав 20 верст, разбили бивуак на ключе Кош.

Здесь встретили мы глиняные развалины и туру. Здесь делятся дороги на Са-чжоу и ст. Куфи [Кушуй]. До последней три станции: Шауцы, Алтюмир и третья Куфи.

Нами была выбрана дорога на Са-чжоу. На ключе здесь, среди порослей молодых тограков, всюду хороший корм для животных. Снег идет третий день, погода прескверная. Днем морозы –5, –6°Ц, небольшой ветерок порошил снег в глаза. Завтра Рождество Христово; но мы не думаем дневать, а лучше продвинемся пустыней еще вперед хоть на день и будем ближе к Са-чжоу, где и отдохнем.

25 декабря не отрадная погода была для праздника, небо было закрыто темными слоистыми облаками; мороз утром –9°. Переменный ветер засыпал глаза снегом и гнал по земле поземку, свивая ее у ног каравана. Дороги почти не видно, и нужно ехать впереди и вглядываться через снег под ноги, чтобы заметить слабое ее присутствие.

Идем дальше без дороги, придерживаясь направления 140-150°, иногда находим ее и идем по ней. В такую погоду чрезвычайно неудобно [128] делать съемку. Руки мерзнут, глаза наполняются слезами, призма и стекло у буссоли потеют, и потому трудно рассмотреть показания стрелки. Но единственное стредство – уменье приноровиться в обращении с буссолью и не уступать непогоде, а бороться с ней до последней возможности.

После кл. Коша мы вскоре же перешли большой лог и пошли по ровной пустынной галечно-песчаной почве до 14-й версты, где дорога спустилась снова в другой тоже сухой большой лог, пришедший с северо-запада с Чоль-тага, обнажающего свои темные доломиты и сланцы и местами серые граниты.

Мы уже вступили в Хамийскую пустыню, не столь теперь страшную своим безволием, ибо вода теперь везде – снег устилал всю поверхность ее на 5-6 вершков толщиною. Морозы, хотя и суровые, все же лучше палящих летних жаров. Корма же все равно никогда нет много.

На 31-й версте нам встретилась старинная тура, сложенная из камня, и такие же развалины; очевидно, это древний китайский пикет на заброшенной большой дороге в Са-чжоу.

На 38-й версте, перевалив небольшую высоту, пришедшую слева, мы остановились на низком дне сухого лога. Никакого признака какой бы то ни было растительности здесь не было. Наши животные были обречены на самую скудную порцию захваченного с Коша сухого камыша. Лошади получили по пригоршне зерна. Воды здесь не было, и мы пользовались для чая водою, взятою в резиновых мешках с Коша, и, чтобы ее не много расходовать, вместе с нею растапливали снег, надутый довольно толстым слоем за неровностями почвы. Чтобы наши животные не разбежались в поисках за кормом, всех их и баранов пришлось привязать на ночь.

Мы остановились перед сумерками и с немалым трудом поставили юрту, потому что сильный северо-западный ветер настойчиво нам в этом мешал, срывая войлок. Юрту пришлось привязать к наиболее тяжелым вьюкам. Свечу задувало в юрте, и с большим трудом удалось завести и сравнить хронометры. Перенести дорожные заметки и съемку на планшет оказалось невозможным, пришлось отложить до более лучшего времени. Первую половину ночи дул ветер, убаюкивая нас, но его порывами поднимало юрточные войлока, и нас осыпало снегом, что поминутно заставляло просыпаться от неожиданного прикосновения снега, сыпавшегося на лицо. Так прошло первое Рождество Христово, встреченное нами в путешествии; чтобы отметить его чем-нибудь, к обеду люди получили по стакану водки, была разделена пачка сигар и выдан сахар и 2 коробки сардин. Не пьющие водки и не курящие получили монпансье.

Снег шел и утром, но его не накопилось за ночь много – сильный ветер уносил на юго-запад.

Мы вышли из приютившего нас на ночь лога на правый его берег и двигались по ровной поверхности степи, устланной галькой. Справа и слева лога бороздили местность. Впереди виднелись горные кряжики Чоль-тага, вытянутые на северо-восток. Дорога ежеминутно терялась, но мы удачно находили ее вновь. Это очень старая дорога из Хами на Са-чжоу; на ней нет никаких признаков пребывания человека в течение очень многих лет. Часто встречались развалины пикетов, сложенных из камня и глины, Местность пустынная, иногда сплошь выстланная щебнем, продуктом разложения ближайших окрестных пород, преимущественно доломитов и сланцев, насыпанных толстым слоем, прикрывающим собою настоящую почву. [129]

Жизни нет никакой. Лишь после 20-й версты по сухому руслу, идущему слева, стали появляться тамариски, саксаул и еще кое-что из пустынной растительности. Затем разглядели мы темные бугры тамарисков и направились к ним, чтобы накормить верблюдов, проголодавшихся за прошлую ночь. Тут, на 27-й версте нашего хода, попали мы в выдутую ветрами обширную котловину, поросшую тамарисками, хармыком, кустиками Reaumuria, эфедрою (хвойником), частью камышом и сугаком (Lycium ruthenicum). Здесь мы увидели много следов диких верблюдов (Camelus bactrianus ferus), а ездивший на поиски потерявшейся дороги проводник видел двух верблюдов, пустившихся моментально бегом в сторону, как только приметили проводника.

Мы остановились в этой котловине. В стороне, на восток верстах в трех виднелась каменная тура; но там дороги не оказалось, или она за долгим временем потеряла свои приметы.

Здесь мы пользовались редким в пустыне обилием прекрасных сухих дров, добывая из тамарисковых бугров сухие коренья этих кустов, необыкновенно хорошо горящие. Воду на чай добывали из снега, и, пользуясь обилием дров, натаяли его столько, что пополнили свои мешки запасом воды на будущее.

Ночью порядочный мороз со снегом и ветром, с вечера юго-восточным, переменившимся с полночи на северо-западный.

Утро холодное, снежное, ветреное. Дорога потеряна окончательно. Впереди стоял довольно крутой стеной засыпанный снегом хр. Чоль-таг. Как итти – вперед ли, без дороги, и поискать ее, или свернуть на восток, чтобы выйти на современную хамийско-сачжоускую дорогу, пройденную покойным Н. М. Пржевальским? – последняя мне уже знакома. Я решил двигаться в том же юго-восточном направлении и поискать дороги, а если она не найдется и пройти в намеченном направлении не будет удобным, решил выйти на восточную дорогу, которая, по расчетам моим, находилась не далее как в 30 верстах восточнее.

Проводники наши – их дали нам двух – мало того, что сами ничего не знали, но еще путали, и им было приказано только самим слушаться и не исполнять обязанностей проводников. Ведение каравана я взял на себя, и мы пошли вперед. Обойдя немного справа одну высоту, мы нашли какую-то дорогу, но она приняла не совсем желательное для нас направление на юг и слегка на юго-восток, следовательно, шла не в сторону Са-чжоу. Но впереди стеною стояли темные скалы Чоль-тага, и я предполагал, что эта дорога идет в обход им, и продолжал по ней свое движение.

Через две с половиною версты дорогою вдоль сухого русла мы пришли в довольно обширное урочище; в нем стоит большая тура и много развалин старых фанз, между которыми пролегали улицы; мы видели сухие колодцы; русло сухой речки, идущей на запад, разделяло пополам селение. Все это поросло полумертвыми или едва сохранившими признаки борющейся с пустынною сушью жизни, тамарисками, камышами, Reaumuria sp., сугаком и проч. Очевидно, люди здесь были очень давно, теперь же – это унылое царство смерти, наводящее на самые грустные размышления.

С этого мертвого селения пошли две дороги на юго-запад и на запад. Мы же свернули на юго-восток, чтобы не очень удаляться от дороги Н. М. Пржевальского и, в случае крайности, выйти на нее. Как лучшего стрелка и охотника, на случай встречи диких верблюдов, следы которых [130] мы только что видели в развалинах, я командировал казака Жаркого вперед каравана.

Встретиться с таким редчайшим зверем и положить его – очень заманчивая перспектива для каждого охотника. Но я, в интересах нашей зоологической коллекции, отказался от этого удовольствия в пользу лучшего стрелка Жаркого, которому не раз удавалось добывать в коллекцию прекрасных зверей.

Немного пройдя и поднявшись на небольшой перевальчик, впереди в сухом логу, среди тамарисковых бугров, мы увидели двух верблюдов. Я моментально остановил караван и послал к ним Жаркого. Выпросился с ним и Иванов, я ему запретил мешать Жаркому, но, в случае, если бы верблюды бросились от Жаркого, разрешил и ему стрелять. Жаркой чрезвычайно удачно и ловко подкрался к ним. Оказалась самка с молодым. Он выстрелил в мать на 400 шагов. Пуля пролетела мимо. Вторая, попавшая под лопатку, уложила ее на месте. Молодого верблюжонка Жаркой преследовал 6-ю пулями, довольно сильно изранил, но не в убойных местах, почему тот мог еще отбежать на 300 шагов от убитой матери ⁷⁰.

Видя результаты охоты, я направил караван вниз в лог и разбил тут же бивуак. Здесь нашелся кое-какой корм животным, прекрасные тамарисковые дрова и достаточно снегу для скота и наших караванных потребностей. Остановка была необходима, чтобы снять шкуры с убитых и обделать их для коллекции, на что требуется довольно много времени. Маленький убитый оказался тоже самкою. У обеих шерсть была великолепная. Это было драгоценным приобретением для нашей коллекции. Жаркой был героем дня. Благодаря этому событию, мы прошли только семь верст. От убитых зверей часть мяса пошла сейчас же на обед, а остальное, сколько можно было взять с собою в путь, мы заморозили.

Я первый раз в жизни пробовал верблюжье мясо и с некоторым недоверием и даже брезгливостью брал первый кусок в рот, рассчитывая на нем и остановиться. Но вышло наоборот: такого вкусного, мягкого и нежного мяса я не ел никогда, в особенности оно было вкусно от молодого верблюжонка. Все мы с таким удовольствием его ели, что даже почувствовали непривычную в дороге тягость. И, таким образом, эту необыкновенную добычу мы ознаменовали не менее необыкновенным гастрономическим обедом.

По этому логу на песке всюду было много следов верблюжьих. Это, вероятно, один из любимых ими уголков, где они кормятся. Здесь растут тамариски, уже многие века сменяющиеся одни другими, и трупы мертвых валяются источенные ветрами и выжженные жгучим солнцем пустыни. Многие образуют навеянные ветрами глиняные бугры, из которых половина ветрами же и разрушена и представляет кучи разбросанных столетних, сухих, скрученных зноем корней; Тут же растут: хармыки (Nitraria Schoberi и N. sphaerocarpa), камыши (Phragmites communis) немного; сугак (Lycium ruthenicum), Reaumuria sp., R. songarica, солянки (Salsolaceae sp.); хвойник (Ephedra sp.), может быть и еще что.

Из животного царства, кроме добытых верблюдов, не удалось заметить никого и никаких следов, даже мелких грызунов.

Местность эта представляет северное подножие Чоль-тага и здесь приподнята над уровнем океана на 4 016 футов.

Весь день шел снег; температура даже днем держалась ниже –10°Ц. Северо-западный ветер средней силы гнал все время поземку. [131]

Плотно поев, ложились спать с таким решением: если погода разъяснит, мы остаемся дневать, чтобы здесь сделать астрономическое определение местности и привести в полный блестящий порядок шкуры убитых верблюдов, а также сделать небольшой разъезд на юг в горы и поискать прохода через них, или какого-либо обхода.

Но эти предположения не оправдались. Утром полный мрак; небо закрыто облаками. Довольно сильный северо-западный ветер метет поземку и вьет вверх снег, закрывающий окрестности. Следовательно, дневать нет основания. Двигаться вперед при такой погоде засыпанными снегом горами с караваном в пустыне мне показалось более чем рискованным. К тому же и самые горы здесь необыкновенно круты, каменисты, снежная же с песком пурга заметает глаза и скрывает за собою все предметы.

Я решил выйти на дорогу Пржевальского 1879 года и, взяв запас дров и натаянной из снега воды, ближайшим северо-восточным направлением, вдоль гор Чоль-тага справа повел караван.

Первоначальное наше движение горами оказалось совсем невозможным и грозило окончательной порчею верблюжьих ног, так как разложившиеся пластинами сланцы, стоящие ребром, резали подошвы им, как ножи; пришлось взять на север, чтобы скорее выйти из гор.

Равнина, расстилающаяся к северу от Чоль-тага, пересечена мелкими гребнями сланцев, протянувшимися на северо-восток. Иногда они немного меняли это направление, и нам не раз приходилось пересекать их на своем пути. Много и сухих обширных каменистых русел мы переходили. Все они стремятся на север и северо-запад. Все они собираются в главное Яндунское русло, приходящее в р. Курук-гол (Хамийскую) с запада.

Погода бушевала с прежней силой и не стихала, как бы желая сломить наше терпение. Резкий северо-западный ветер рвал наши одежды, постоянно меняясь и пробуя нас пробрать с разных сторон, обдавая караван облаками снега с песком. Два наших несчастных проводника, не имевших понятия о дороге, считали себя и караван погибшими и никак не верили, что мы в такую погоду можем правильно итти по выбранному направлению без всяких ориентировочных предметов, закрываемых бурей. Они ехали понуря головы и убитые отчаянием. Мы неуклонно щли на северо-восток, по обширной абсолютной пустыне, поверяя направление постоянно по буссоли; Чоль-тага почти не было видно, снежный буран скрывал его от нас, хотя мы шли очень близко к нему вдоль его северной подошвы. Лишь на редких пересекаемых нами сухих руслах, кое-где на громадных друг от друга расстояниях, виднелись сухие торчащие кустики какого-нибудь несчастного тамариска или эфедры, занесенных судьбою сюда за какие-то неизвестные им самим грехи.

Наконец, после долгого и утомительного движения каравана, несколько впереди и вправо от выбранного мною направления, сквозь снег, прогоняемый временами ветром, мы увидели на сухом русле камыши, занимающие около 20 кв. сажен пространства. К ним мы направили свой караван и, достигнув этого крошечного камышового оазиса, разбили бивуак. До него прошли утомительнейших 28 верст.

Верблюды, лошади, бараны набросились на эту кучку камышей и в час времени уничтожили их, как саранча.

Дорогою мы постоянно встречали следы диких верблюдов, что свидетельствует о значительном их здесь количестве.

С 23 числа, т. е. пятый день, мы живем снежной водой, а животные пробавляются снегом, который так тормозил наши движения, но без [132] которого здесь не было бы возможности двигаться вовсе, при безводии этой пустыни.

Когда верблюды съели все камыши, то скрывавшиеся в них сойка (Podoces hendersoni) и два жаворонка (Otocoris nigrifrons) остались без крова, который, впрочем, нашли в наших вьюках, забившись в них подальше.

К ночи буран переменил свое направление на северо-восточное, а к утру – на юго-восточное и к рассвету мы были поражены переменой картины: ветер юго-восточный принял умеренные размеры; небо совершенно голубою твердью расстилалось над нашими головами. Хребет Тянь-шань, невиданный около полутора месяца, еще с Люкчюна, гигантской белой стеной загораживал горизонт с севера; с юга стоял не столь уже высокий, но зубчатый и скалистый Чоль-таг, занесенный снегом; он убегает на восток и северо-восток и под именем Силу-сяня, не имея всхолмленных предгорий, стоит крутой оградой, запирающей с севера доступ в каменную пустыню Хамийскую. В совершенно ясном воздухе далеко на восток виднелись его продолжения, расплывающиеся по долине.

Покинув свой ночной приют и пройдя только 2 версты в том же северовосточном направлении, мы вышли на дорогу Пржевальского, верстах в 3 южнее станции Куфи. Отсюда мы увидели на востоке столбы телеграфной линии, потянувшиеся от ст. Куфи по аньсийской дороге.

Выйдя на дорогу, мы свернули по ней на юго-восток к Чоль-тагу, от которого вчера удалились, не видя его за снежным бураном.

Наши проводники никак не могли верить, что мы вышли на сачжоускую дорогу; уверяли, что это другая дорога, и поехали дальше на восток разыскивать.

Я уже в начале знакомства с этими проводниками убедился в том, что они ничего не знают, но из милосердия держал их при караване. Кроме того хамийское начальство поручило им передать какие-то бумаги сачжоускому тину, и я, скрепя сердце, выносил их присутствие.

Пройдя по дороге верст 10, караван вошел в предгория Чоль-тага, и, среди увалов мягкой формы, шел неглубоким песчаным мягким ущельем на юг. Горы сплошь были засыпаны снегом вершка на три толщиною. Недавно перед нами прошли этой дорогой люди с юга, вероятно, из Са-чжоу, и следы их, хотя и передутые снегом, но настолько были заметны, что могли служить нам, при некоторой нашей опытности, достаточным указателем дороги. Мы подымались на пологий небольшой перевал, когда нас догнали проводники, не нашедшие никакой иной дороги и убедившиеся, что мы идем правильно. Наконец, мы пришли в междугорную, довольно широкую верст 10-12 лощину, где должен находиться по расчету и согласно карте Н. М. Пржевальского колодец Хун-лиу-чюаньцзы.

Но оба проводника настойчиво увлекали нас итти далее, хотя мы прошли уже 27 верст, уверяя, что они теперь признали местность, и колодец находится далее. Но я остановил караван и с В. Ф. Ладыгиным и людьми пошли разыскивать колодец, который неподалеку и нашли. Хитрые проводники уверяли, что этого колодца они не знали, они останавливались при своем посещении этой дороги на следующем, в котором вода более пресна и вкуснее. Видя такое настойчивое вранье, могшее вовлечь нас в очень неприятное и опасное заблуждение, я решил одного проводника, особенно усердствовавшего во вранье и, как наиболее вредного для нас, прогнать прочь, что и было выполнено после обеда, дав ему поесть; другой же был оставлен при караване в качестве работника при кухне – носить [133] воду, дрова, поддерживать огонь у костра и помогать убирать животных на ночь.

Местность, окружающая колодец Хун-лиу-чюаньцзы, бугристая, солонцевато-песчаная, покрытая жалкими кустиками сугака (Lycium ruthenicum), встречалось очень немного сухого обглоданного камыша, и я видел два кустика несчастного какого-то касатика (Iris sp.).

На дне соседних ущелий, выстланных мягким песком, снег местами вовсе был сдут, а местами были нанесены буранами значительные снежные сугробы. Здесь и растительность разнообразнее; мы встречали: тамариски (Tamarix sp.), Calligonum mongolicum, парнолепестник (Zygophyllum sp.), хармыки (Nitraria sphaerocarpa Max.), Sympegma sp., сугак (Zycium ruthenicum), полынки (Artemisia sp.) древовидные, солянки (Salsolaceae sp. sp.), Reaumuria songarica, хвойник (Ephedra sp.), Atraphaxis lanceolata, камыш (Phragmites communis), вероятно, было и еще что-нибудь, за снежным покровом незамеченное нами.

Погода была удивительно хорошая, ясная, теплая; в полдень термометр показывал в тени +1,8°Ц; с юго-востока потягивал легкий приятный ветерок. Но перед вечером погода испортилась. Небо заволокли облака, и поднялся сильный буран с северо-востока. Юрту мы должны были сейчас же привязать к тяжелым вьюкам, чтобы бурей не сорвало и не унесло куда-нибудь.

Бедные животные, плохо поевшие, дрожали от холода, хотя были покрыты на ночь попонами из войлоков. Чтобы согреть лошадей, я приказал дежурному выдать им невзачет ночью хлеба.

Вечерний чай сварили с трудом: сильной бурей выносило дрова из-под котла и увлекало бог весть куда. Надуваемый снег, как бы подбрасываемый в огонь лопатами, тушил костер. Некоторые люди, сильно уставшие за день, не дождавшись чаю, улеглись спать.

Утро тоже не принесло нам радостей. Буран продолжался с той же силой. Все наши вьюки и вьючные принадлежности были заметены и занесены снегом. К лежащим верблюдам были приметены целые сугробы. В юрте нашей было –13°Ц, а снаружи t = –15,5°Ц, что при буране очень чувствительно. Одна из собак наших, Кутька, более нежная, хотя и с густой собственной шубой, забралась от ветра в юрту к нам и, несмотря ни на какие угрозы, решилась не уходить, жалобно глядя в глаза, как бы моля о пощаде, которая и последовала.

Откапывая свои вьюки от завалившего их снега, мы значительно запоздали своим выступлением и вышли только в 9 часов. Буран переменил свое направление на юго-западное и не уступал по силе свирепствовавшему всю ночь. Снег тоже не переставал и, тучами крутясь, несся нам под ноги и осыпал с головы.

Дорога, оставив колодец, около версты шла на восток, а затем по ровной галечно-каменистой местности, направилась на юго-восток и на 10-й версте ввела нас в ущелье дикого, каменного, протянувшегося на северо-восток-восток хребта, чрезвычайно пустынного, состоящего из серых оголенных гранитов, частью белых и серых мраморов и темных сланцев.

Дно ущелья, при входе в него, представляет собою каменные гранитные обнажения, в которых во многих местах совершенно смыта и сдута почва.

Из растительности мы встретили тут какой-то кустик караганы (Garagana sp.), а В. Ф. Ладыгин убил несчастную, должно быть [134] занесенную сюда бурей, какую-то отставшую от стайки, пролетную горихвостку (Ruticilla sp.). Из-под ног каравана вылетела спугнутая сойка (Podoces hendersoni), сидевшая в камнях, и выскочил заяц (Lepus sp.), тоже прятавшийся от ветра. Видели следы бесприютной в такое время бедной антилопы (Antilope subgutturosa).

Это ущелье, разрывая неширокий хребет поперек, вывело нас на узкую долинку, за которой мы перешли небольшой хребтик и пошли по возвышенной части Хамийской пустыни прямо на юг. С востока приходят к дороге хвосты убегающих на восток небольших сланцевых гребней. Среди них мы встретили и прошли мимо колодца Джюань-чюаньцзы; после маленького перевала, впрочем достигающего 5 500 футов абсолютной высоты, кормным ущельем прошли еще немного и остановились в нем на хорошем корму. Снегу лежало столько, что о воде и не могло быть никаких забот. Прошли всего 25 верст, а от колодца Джюань-чюаньцзы 4 версты.

Непогода, не переставая, бушевала и подсыпала снегу. Дорога, местами совершенно пересыпанная снегом, терялась, но, пользуясь составленной по съемке Н. М. Пржевальского картой этой местности, мы все-таки благополучно шли вперед и дорогу находили. Кусты тамариска доставляли нам достаточно дров, а немного тощего камыша и кое-какие кустики обеспечивали удовлетворение аппетита нашим верблюдам. Лошадям же, где недостаточно встречалось травы, мы давали понемногу хлеба.

К ночи ветер стал немного стихать, снег пошел еще обильнее. После полночи и он прекратился, но успел закрыть землю слоем толщиною до двух вершков. К утру совершенно разъяснило, и ледяные иглы, носясь в воздухе, красиво искрились и блестели на солнце. Мороз доходил до –30°Ц; в нашей юрте было –24,5°Ц.

Пользуясь случаем и положением местности, посредине между Бугасом и Са-чжоу, я решился передневать, чтобы сделать здесь астрономическое определение места и дать отдохнуть животным. Первое утреннее наблюдение делать было особенно трудно, потому что настывший инструмент обжигал руки, и от дыхания стекло окуляра покрывалось инеем. Винты не ходили совершенно свободно от сгустившегося масла, коим они были смазаны, и может быть это повлияло и на точность наблюдений, тем более, что дувший прямо в глаза ветер больно резал их и выжимал слезы. Из опасения заморозить хронометр, и чтобы он не изменил сильно хода во время самого наблюдения, я пока не пользовался им, держал его за пазухой, чтобы согревать по возможности. Но во всяком случае, несмотря на затруднения, наблюдение удалось. Полуденное производилось при несравненно лучших условиях, морозу было всего лишь –15°Ц, и инструмент работал лучше – винты ходили легче; не так мерзли руки, и глаза не слезились от ветра. Вечернее наблюдение вышло тоже удачно, и этот пункт, хотя ничем особенным не замечательный, послужил хорошей опорой для прокладки на карту моего маршрута. Мы находились на абсолютной высоте 5 230 футов.

После 9 часов вечера мороз усилился до –25°Ц. В таких случаях приходилось прилагать особенные заботы сохранения в тепле хронометров в течение ночи. Все три хронометра постоянно находились в ящике с гнездами, выложенными волосом и сукном; этот ящик, обернутый двойным бараньим мехом и обвязанный ремнями, помещался в другой, специально для того устроенный, вместе с двумя наполненными кипятком [135] жестяными грелками, обшитыми войлоком ⁷¹. Все пустые места ящика заполнялись куделью. Тут же в ящике постоянно лежал термометр, по которому можно было следить за однообразием температуры; все это завертывалось в большой войлок. Так сохранялись хронометры вообще в холодное время, и ночью в юрте, и дорогой во время движения каравана. Во время же бурь и сильных морозов в юрте выкапывалась яма, насыпалась углями с горячей золой и покрывалась нетолстым слоем песку или земли; на это место ставился укутанный, как только что сказано, ящик с хронометрами. Процесс довольно сложный, но очень хорошо сохранявший хронометры от морозов.

Сегодня, канун нового года, ничем особенным мы не отметили, отложив празднование и самого нового года до более удобного времени. Ночь простояла холодная, и на следующий день в 7 часов утра термометр показал –22°Ц.

В нашей опочивальне, в юрте, перед рассветом было –21,5°Ц. Борода и усы постоянно примерзали к подушке, покрывшейся от дыхания инеем, и к одеялу. При разборке юрты войлока, служившие нам постелями, оказались пристывшими к земле. Утром погода плохая; сильный туман надвигался с юго-востока. Снег порошил, а в 9 часов поднялась северовосточная буря с поземкой. Нерадостна встреча нового года.

Покинув бивуак, мы шли к югу широким ущельем, перешли на широкую долину, за которою снова вступили в горы, перевалили их, и вышли на широкую площадь пустыни, местами всхолмленной. Стали попадаться сухие следы потоков, направлявшихся на юго-запад; по дну их встречались иногда тамариски, изредка довольно жалкие камыши, саксаулы (Haloxylon ammodendron), хармыки и бударгана (Ка lidium sp.).

Направляясь к югу, дорога привела нас в сухое русло, довольно густо для пустыни поросшее тамарисками и саксаульником по окрестным буграм. Видели 2 стоящих тут же тограка (Populus euphratica), как-то здесь приютившихся, следы землянки и колодец, носящий название Ши-гуза, что значит «Лесистое ущелье» по-китайски. Это одно из лучших мест в Хамийской пустыне; но мы не остановились здесь, потому что прошли еще только 18 верст и накануне дневали, а потому Ши-гузу оставили за собой.

Впереди и по сторонам нашего пути равнина представлялась всхолмленною и уходящею за горизонт к северо-востоку и юго-западу. Мы шли по мягкой глинисто-песчаной и галечной почве и через 8 верст от Ши-гузы остановились в неглубоком логу, скатывающемся к юго-западу и покрытом буграми с тамариском. Дно этого лога покрыто пушистой глинисто-солонцеватой почвой. Для животных имелись старые камыши.

Прошли всего 25 верст, и времени впереди еще было довольно; мы достали 2 коробки сардин, банку сгущенного кофе, банку сгущенного молока и фунтовую коробку монпансье. Люди получили по большой чарке водки, а мы, я и В. Ф. Ладыгин, по глотку бенедиктина. Таким образом справили новый 1894 год.

Побаловать себя и людей было вполне кстати, потому что дорогой нас усердно донимал буран при –20°Ц и более и пронизывал до костей.

Иногда буран немного стихал и делалось теплее. Проглядывало даже солнце, и по сторонам появлялись причудливые формы миражей, [136] ежеминутно изменявших свой вид; вершины гор на горизонте поднимались колоннами, замками, то соединялись наверху линиями и представляли из себя столы, крыши, мосты, и все это ясно, отчетливо.

С Бугаса летит всю дорогу за нами ворон, один из тех, что пристал к нам в Хуне, близ Пичана.

Отсюда местность повышается к югу, и видны гребни Курук-тага, пришедшего сюда от р. Конче-дарья с запада и замыкающего эту пустыню с юга.

Перед сумерками ветер ослаб, стало разъяснивать, к 9 часам вечера мороз усилился до –26,5°Ц и перед рассветом –35,2°Ц, а в нашей юрте доходил ночью до –25,8°Ц. Одеяло, подушка, усы, борода покрывались от дыхания густым инеем, сыпавшимся с подушки к шее, к вороту рубашки, который смачивался и мешал спать. К утру на снегу и вещах иней лег толстым слоем.

Верблюды и лошади были тоже совершенно покрыты инеем, отчего теряли обычный вид и люди их не узнавали. Густой туман облегал окрестности и на юге переходил в облако. Небо ясное, и лишь только стихал ветер, солнце нагревало настолько, что делалось тепло.

Благодаря такой погоде мы выступили в путь рано. Дорога, делая всевозможные извилины, все-таки держалась южного, с небольшим восточным склонением, направления и шла поперек вчерашней долины 10 верст. На 11-ой версте вступила в горы; следовательно, ширина этой долины около 45-50 верст. Теперь мы шли собственно не горами, а среди холмов, за которыми снова вышли на долину, уходящую также на восток и запад за горизонт. На 26-ой версте мы попали в довольно обширное камышовое урочище, местами размытое сухими руслами с мягкой сланцеватой красной глинистой почвой.

С юго-востока оно огораживается холмистым кряжем, у подножия которого находится колодец Ма-лянь-чу-ань [Малентинза], разрушенная фанза и маленькая глиняная китайская кумирня. Мы перевалили этот кряж, перешли узкую долинку и вошли в широкое ущелье, по которому, изменяя направление, поднялись вверх на Курук-таг. Снегу было довольно много, дорога постоянно терялась.

С перевала, лежащего на абсолютной высоте 6 000 фут, открылась панорама нескончаемых гор, толпящихся на юге, которые предстояло нам пройти. Эти горы не имеют вида одного хребта, а стоят в беспорядке, одна загораживая другую. К югу они понижались. Коротким, около версты, спуском мы вышли в лощину и остановились в ней, пройдя за весь день 32 версты.

За вчерашний и сегодняшний день мы встречали в горах по ущельям и в долинах по логам следующие виды растений: саксаул (Haloxylon ammodendron), 2 вида хармыка (Nitraria Schoberi и sphaerocarpa), тамариски (Tamarix sp.), Calligonum mongolicum, 2 вида Atraphaxis sp., Lygophyllum sp., Reaumuria songarica, золотарник (Garagana sp.), Karelinia sp., кендырь (Apocynum sp.), хвойник (Ephedra sp.), дырисун (Lasiagrostis splendens), ломонос (Clematis songarica), Sphaerophyza salza, Artemisia sp. (древовидная), Statice aurea и др. Из птиц вьюрки (Montifringilla sp.), сойки (Podoces hendersoni) и ворон, летящий с нами с Хуна.

Мы видели много верблюжьих следов (Camelus bactrianus ferus), антилоп (Antilope subgutturosa affinis), зайцев (Lepus sp.), 2-3 вида грызунов (Glires sp.) и по снегу следы лисиц (Canis vulpes) и волков (Canis lupus sp.). Горы, среди которых мы остановились, состоят из [137] кристаллической породы розового цвета, как кажется, из шпата и кварца; в предыдущих кряжах преобладали сланцы.

Оставшийся до Са-чжоу путь уже не будет нам загораживаться горами. Курук-тагом мы будем только спускаться вниз. Сознание этого обстоятельства как-то делало Са-чжоу более близким и нетерпение притти в него росло с каждым новым переходом. Меня сильно огорчало то обстоятельство, что проводник наш, давно уже не несущий своих обязанностей, на все мои расспросы об окрестной местности, о горах, урочищах и прочее, ничего не мог сообщить и, как уже после оказалось, он ехал этой дорогой только по ночам в арбе и спал. Дело было весной, когда днем под палящими лучами солнца ехать никто не рискнул бы. Этим-то и объяснилось его незнание дороги.

Ночью опять очень сильный мороз, и густой туман закрывает утром окрестности.

Мы, подгоняемые желанием скорее достичь Са-чжоу, быстро снялись с бивуака. Дорога предстояла не трудная, все вниз, но зато по камням, что так неприятно нашим верблюдам, потому что их подошвы стали пронашиваться за эту пустынную дорогу. В 12 часов опять северо-восточный буран дул нам в левую сторону и подгонял наше движение.

Видели совсем свежие следы диких верблюдов, вероятно только что убежавших, зачуявших движение каравана. Нам навстречу попался китайский караван на верблюдах, шедший в Хами с горохом.

Пройдя 33 версты, остановились в ущелье, немного не доходя колодца Шибендун; начинало уже смеркаться, и мы едва успели поставить юрту. На другой день, пройдя Шибендун, возле которого стоят какие-то развалины и тут же на горе башня, мы оставили горы и вышли на долину, засыпанную снегом на ½ аршина и окутанную туманом.

Здесь на снегу мы видели следы встреченного нами вчера каравана, которых и решили придерживаться, так как никаких других следов дороги видно не было. Эта верблюжья дорога донельзя виляла по ровной долине и сильно удлиняла тем путь. Впереди все застилал туман и не было ничего видно. С полдня стало разъяснивать, и вскоре проглянувшее солнце начало нестерпимо жечь лицо, а блестевший на долине снег вызывал резь в глазах. Наконец, я увидал силуэты горных вершин хр. Нань-шаня, прятавшихся в облаках. Радостно забилось сердце: и на эти-то выси мы заберемся летом. Меня только смущало юго-восточное направление дороги: Са-чжоу ведь лежит на юг. Впрочем, думаю, если и дальше немного пройдем, то больше увидим – нет худа без добра, и мы продолжали дорогу; наконец, пройдя 36 верст, мы пришли к богатому камышовому займищу, протянувшемуся с востока на запад.

Это займище образуется разливами большой воды р. Сулей-хэ, впадающей на западе в оз. Хара-нор или Хала-чи. Река Сулей-хэ на картах называется еще и Булундзир, но это монгольское название, которого я ни разу не слыхал в Са-чжоу. Нынешние наньшанские монголы называют р. Сулей-хэ – Сурингол. [138]

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ОАЗИС СА-ЧЖОУ

Ур. Лобей-ту. – Разделение дорог. – Дер. Ши-нау-эр и обилие фазанов. – Придирки китайцев. – Фермы, – Пришли к г. Дун-хуану. – Ур. Сань-цуй-кур и усиленная рубка леса китайцами. – Знакомство с видным купцом. – Визиты китайским властям. – Средства, побуждающие китайских солдат к храбрости. – Китайский новый год. – Приезд П. К. Козлова с Лоб-нора. – Моя поездка на Хала-чи и в глубь пустыни за горы Курук-тага. – Река Сулей-хэ. – Оз. Хала-чи. – Береговые обрывы озера. – Безводное солончаковое русло. – Перевал в Курук-таге и обзор пустыни. – Обратный путь. – Возвращение на бивуак и результаты поездки. – Посылка урядника Баинова в горы к монголам. – Дорогая оценка китайцами своих услуг. – Медленное движение весны в оазисе. – Приезд урядника Баинова из гор.

Пройденная покатость от гор Курук-тага имеет небольшой склон к югу, местами разрезанная водными размывами, сбегавшими с Курук-тага. Она покрыта редкою растительностью, преимущественно невысокими хармыками. Почва ее мягкая, песчано-галечная. Снег во многих местах сдут.

Урочище, на котором мы остановились, называется Лобей-ту.

Корм в Лобей-ту прекрасный, вода тоже очень хорошего качества, дров в виде сухих тамарисков достаточно; мы остались дневать.

В камышах появились первые фазаны (Phasianus satscheunensis Prz.); перекликаясь своими звонкими голосами, перепархивали целые процессии биармийских синичек (Panurus barbatus). К бивуаку подбегал небольшой табун (штук 12) куланов (Asinus Hang).

Я послал проводника поискать жителей и порасспросить кое о чем. Оказалось, что в двух верстах на юго-восток находились жители, орошающие свои пашни водами р. Сулей-хэ. Жители эти сообщили, что шли мы настоящей дорогой, а та, которой спускался с гор покойный Н. М. Пржевальский в 1879 г, уже не существует, ее размыло водой в один из недавних прошлых годов. [139]

День, наполовину облачный, простоял холодный, в полдень термометр не поднимался выше – 17,8°Ц. К вечеру прояснило, и термометр после 9 час. вечера спустился до – 26°Ц. Наши животные хорошо здесь поели и отдохнули, проведя сутки без работы.

Оставляя урочище Лобей-ту, мы пошли окраиной урочища на восток и версты через 3 свернули на юго-восток, выйдя на дорогу, которая удивительно как изменяла свое направление, виляя то вправо, то влево, без всякой зависимости от местности, единственно по неразумению жителей, не понимающих аксиомы, что прямая линия есть кратчайшая между двумя точками, и этими бессмысленными извилинами удлинявших дорогу вдвое. Дорога пролегала среди камышей, тамарисков, попадались и тограки.

Через 9 верст мы вошли в небольшую китайскую деревню Лао-цзюан-цзы, состоящую из четырех дворов, пристроившихся у колодца того же имени.

Отсюда отделяется дорога на северо-восток, идущая на соединение с дорогой аньсийско-хамийской у колодца Хулу-яньцзы. Версты через четыре за этой деревней путь наш свернул на юго-запад, по направлению к городу Дун-хуану, приблизительно делая угол в 240° по буссоли. Здесь уже мы вышли из сплошных камышей и шли по солончакам, на которых камыши занимали лишь площадки между буграми тамарисков. Кроме тамарисков и камышей мы заметили среди местной флоры: Alhagi camelorum, молодые поросли тограка (Populus euphratica), Karelinia sp., сугак (Lycium ruthenicum), солодку (Glycyrrhiza sp.), Inula ammophyla, Halostachys, солянки (Salsola herbacea), Sophora alopecuroides, Sphaerophysa salsa.

Среди птиц мы заметили: фазанов, биармийских синичек, соек, жаворонков, саксаульных воробьев, около жилья – грачей и ворон. Видели хищников – орла и двух соколов.

Волки и лисицы очень обыкновенны; местами много зайцев, видели Nesokia sp.

Наконец, камыши стали редеть, и чтобы не оставить скот без корма, мы должны были остановиться, сделав по дороге 27 верст, а по прямой линии расстояние между начальным и конечным пунктом пути только 17 верст.

Погода, с утра туманная, после полудня приняла приветливый вид, и мы вторично увидели гигантский снежный Нань-шань и его передовую небольшую гряду Шишаку-сянь, ушедшую от Са-чжоу на восток к городу Ань-си.

Мимо нашего бивуака ночью проезжало много китайцев с арбами, нагруженными дровами и запряженными четверкой лошадей, быками и даже ишаками.

Ночь ясная, холодная. Утром опять туман; небо сплошь закрыто облаками, и совершенно тихо в воздухе.

Проезжавшие мимо нас утром китайцы говорили, что до ближайших селений, где начнется уже население оазиса, дойдем сегодня.

Мы вскоре оставили камыши. Дорога пошла по изрытым солончакам широкой выбитой колеей и вышла вскоре на старую дорогу, пришедшую с востока-северо-востока и обозначенную старинными турами. Тут же находились какие-то развалины и следы старого заброшенного колодца. Здесь уже солончаки серого однообразного цвета, совершенно лишены растительности и представляют взрыхленный вид пахотных полей. [140]

Колеи старой дороги вскоре совсем потерялись, только встретившаяся вновь древняя тура указывала на ее направление. Правее туры стояли какие-то развалины старинных построек.

Бугры тамарисков стали делаться выше, и после 16-ой версты почва стала изменяться – начал появляться песок, менее напитанный солью, а вместе с этим стали появляться снова камыши, Alhagi и Karelinia. Затем впереди показались на горизонте и деревья. Это оказалась уже китайская деревня Ши-цзау-эр [Шицао], стоящая на арыке, выведенном из реки Дан-хэ.

На первых же встреченных нами убранных пашнях этой деревни мы увидали такое множество фазанов, что даже не верилось глазам. Их тут ходило и подбирало зерна штук 150-200; но наши непрошенные охотники, караванные собаки Кутька и Марс, первые воспользовались этой редкой охотой и менее чем в три минуты разогнали всех. Здесь уже был корм и нашим животным; мы прошли 20½ верст и остановились, чтобы поохотиться на фазанов. Мне не посчастливилось: я двух подбил и одного убил и должен был вернуться, так как меня ожидали работы на бивуаке: нужно было сделать кое-какие записи, наблюдения и вычерчивать съемку. Ф. В. Ладыгин добыл 4.

Жители соседних фанз, желая сорвать с нас что-нибудь, пришли с заявлением, что они нарочно разметают снег на пашнях, чтобы привлекать фазанов, и ловят их петлями, что, разумеется, было неправдой, так как никаких следов метлы нигде не было заметно. На этом сорвать с нас не удалось, и потому они изобрели другой способ попользоваться от нас, заявив, что один наш человек наломал дров с места, где у них похоронены их родственники, и тем нарушил покой их праха, и требовали за это удовлетворения, собравшись в значительную толпу.

Чтобы отвязаться от этой голодной, рваной толпы бессовестных людей, я велел дать им барана, и они тотчас же всевозможными приседаниями и поклонами с различной уморительной мимикой благодарили за подарок, и нарушенное спокойствие их предков было моментально удовлетворено.

Перед вечером совершенно разъяснило и при совершенно тихой погоде мы одновременно видели и Курук-таг на севере, и Нань-шань на юге. Мороз стоял довольно сильный, после 9 часов вечера достиг –27°Ц, а ночью доходил до –30°Ц. Ночью пришлось людям усерднее наблюдать на дежурстве, потому что голодные соседи могли что-нибудь стянуть; но все обошлось благополучно, и рано утром мы продолжали свой путь уже по оазису.

Снегу лежало всюду много – на ¼ аршина и более. Дорога, до крайности скользкая, задерживала движение верблюдов, которые не раз падали и расстраивали свои вьюки. Приходилось перевьючивать. Всюду по оазису раскиданы отдельные фермы или по несколько таких вместе. Поля, прекрасно обработанные, ждут новых трудов земледельца, чтобы своими богатыми урожаями вознаградить его работы.

Внешний вид большинства ферм имеет форму небольшой крепостцы, иногда с башнями по углам и с бойницами. В такой крепостце обыкновенно живут человек до 30 родственников.

Арыки обсажены преимущественно ивами, тополями, джигдой. Ближе к городу чаще встречаются пирамидальные тополя.

На пашни свозят теперь удобрение, состоящее из свежей непаханной земли, добываемой из-под пахотного слоя. Самым лучшим удобрением здесь считают старые стены глиняных построек. Это я заметил и в Люкчюне: там тоже развалины разбивают и эту глину перевозят на [141] пашню. Вообще выветрившиеся глины считаются в Азии прекрасным удобрением.

Не доходя города Дун-хуана версты 1½, мы потеряли лошадь, выбившуюся из сил, она отказалась следовать с нами далее, пришлось ее оставить. К городу подошли к восточной стене, обошли город с севера и вышли за городом на реку, где и остановились, не дойдя до ур. Сань-цуй-кур, в котором останавливался покойный Н. М. Пржевальский в 1879 г.

Местность настолько изменилась, что я сразу не сумел найти это урочище. К тому же лежавший сплошь снег тоже сильно изменял картину и мешал узнать знакомую местность.

Разбив бивуак и напившись чаю, я сейчас же командировал В. Ф. Ладыгина в город с паспортами к китайским властям.

Они оказались крайне неделикатными: продержали В. Ф. Ладыгина в ямыне (управлении) очень долго. Старший чиновник его не принял, якобы по болезни, а мелким полицейским Вениамин Федорович не доверил документов и вернулся ни с чем.

Перед вечером же я послал Иванова и Жаркого вверх по реке посмотреть подходящее место для нашего бивуака, потому что там, где мы остановились, не было простора для животных и мы были окружены пашнями.

Такое место нашлось в ур. Сань-цуй-кур в 4½ верстах к северу от города, поблизости от бивуака Пржевальского 1879 г.

На другой день утром мы и перешли в Сань-цуй-кур. Это место оказалось очень хорошим, удобным, мы разбили бивуак на старой пашне. Для животных было достаточно корму и обширный выгон на северо-западе за арыком; для лошадей нужно будет покупать хлеба.

Росший по арыкам лес, ивы и тополи, при нашем прибытии был совсем нетронут; но только лишь мы прикочевали сюда, понабралось к вечеру много китайцев и начали рубить лес вдоль большого казенного арыка. Это мне показалось довольно странным и сразу бросилось в глаза, потому что, если бы так усердно производилась рубка всегда, то здесь не было бы давно ни одного прута. Очевидно, все соседние жители воспользовались случаем нарубить себе дров, чтобы потом объяснить властям, что всю эту порубку сделали русские, пользовавшиеся дровами.

Я с первого же дня распорядился покупкою дров прямо с возов, едущих мимо нас из Лобей-ту. На другой день, 10 января, я послал В. Ф. Ладыгина в ямынь заявить об этом, чтобы не вышло впоследствии каких-нибудь неприятностей. И на этот раз Вениамин Федорович ничего не добился в ямыне и вернулся ни с чем.

10 же января днем к нам приехал китаец с двумя другими, как оказалось, местный видный купец с сыном и своим торговым компаньоном; просидели у нас они довольно долго. Мы угощали их чаем и кое-какими сластями. Старший предлагал свои услуги по удовлетворению всех наших продовольственных надобностей. От нас он узнал о невнимательности городских властей к нам и старался уверить, что мелкие полицейские чины ямыня вовсе и не докладывали о нашем прибытии начальству, и оно еще о нас ничего не знает. Со всем городским начальством этот купец в очень хороших отношениях, и он доложит уездному начальнику, а полицейским, не допустившим В. Ф. Ладыгина к нему, будет сделан порядочный нагоняй. Звал он очень к себе в гости, и я обещал посетить его вместе с П. К. Козловым по приезде последнего с Лоб-нора. Погода и здесь пасмурная, но днем не холодно благодаря тихой погоде. [142]

В течение первых семи дней мы устраивались на продолжительную стоянку в Сань-цуй-куре; прибирали бивуак, строили печь на кухне. Я настраивал свою временную метеорологическую станцию, для чего с 10 же января вывесил все инструменты и начал правильные наблюдения. Погода все эти дни не особенно приятная: туманы по утрам ежедневные, с восходом солнца поднимающиеся вверх и превращающиеся в облака, заволакивающие небо. Выпадал не раз небольшой снег.

В. Ф. Ладыгин опять ездил в город к властям. Оказалось, что купец говорил правду. Полицейские, находящиеся при уездном начальнике, не докладывали ему о нашем приезде в Са-чжоу, и он поэтому ничего не знал и никаких потому распоряжений сделать не мог относительно нас. Недоразумения уладились. Он прислал мне свою визитную карточку и разной дряни в подарок, а именно – горсть кирпичного толченого чаю в бумажке, ½ десятка тухлых утиных яиц, обмазанных соленой глиной (пекинские), фунта 4-5 риса, столько же муки и петуха с курицей. На все это пришлось отвечать тоже подарками, хотя и не ценными, но все-таки европейскими вещами, имеющими ценность в 20 раз большую, в особенности в этом медвежьем углу Китая.

16 января я отправился с В. Ф. Ладыгиным и двумя казаками в город и сделал визиты тину (начальнику уезда), командующему войсками и чиновнику, заведующему сборами всякого рода. Все они были крайне любезны и предупредительны, приглашали жить в городе, где можно устроить жизнь удобнее и лучше, чем в степи; можно часто бывать в гостях у них и видеть театры и вообще жить, по их мнению, весело, за что я, конечно, тоже вежливо их благодарил. Встреча и проводы сопровождались выстрелами из небольших мортир, врытых в землю. Проводы у командира войск сопровождались музыкой, представлявшей собою самую невозможную какофонию для европейского уха.

Заехал к купцу, нашему первому знакомцу в городе Дун-хуане; он не отпустил от себя, не угостив своим китайским обедом, так что в городе мы пробыли довольно долго, почти до заката солнца. Китайским властям послал сказать, что так как не нашел для себя подходящей фанзы в городе, то остаюсь жить в степи с караваном, в юрте, а потому не нахожу удобным их принимать в таком убогом помещении и прошу их не беспокоиться отдачей визитов, так как это будет для них неудобно и далеко. Воинский начальник, узнав, что я еще в городе у купца, поспешил отдать мне визит у него. Его помощник все-таки приехал на бивуак на следующий день. Это очень веселый и разговорчивый человек, расспрашивавший с особенным интересом о русских женщинах, спрашивал, бывают ли такие красивые, как у них в Китае, и на мой ответ, что бывают и много красивее, чем у них, качал головою с недоверием и говорил, что слыхал от ученых старых китайцев, бывавших в Европе, что таких маленьких ножек у женщин, как у них, нет нигде. С этим я должен был согласиться.

Большинство всех чиновников в этом краю из провинции Ху-нань, в числе их и этот тоже хунанец. Он с особенным восторгом рассказывал о незаменимых качествах храбрости хунаньских солдат, причем как средство, возбуждающее в солдатах чувство храбрости, он советовал: «хорошенько бить солдат, тогда они жизни не жалеют своей и дерутся храбрее».

При первых же наших покупках как в городе, так и у окрестных поселян, с нас запрашивали страшные цены, которые приходилось платить, чтобы добыть необходимое. Животных приходилось [143] подкармливать, потому что травы были засыпаны снегом. Лошадям мы давали давленый горох в смеси с льняными жмыхами и яровой соломой, или же сухим зеленым камышом, скошенным в первой половине лета, когда он начинает только колоситься. Лошади охотно едят этот камыш, так как он содержит в себе множество сахаристых веществ.

По утрам пускаем верблюдов на место ночных коновязей, и они вместе с баранами подбирают не съеденное лошадьми.

21 января приехал знакомый купец приглашать на другой день в город на праздник. У китайцев будет праздноваться встреча нового года, и в городе будут устроены разные торжественные процессии. Я с благодарностью отказался, но дал согласие на поездку В. Ф. Ладыгина. В это время я не был спокоен, и мне было не до китайских развлечений: я ждал возвращения П. К. Козлова. По расчетам он должен был прибыть в Са-чжоу самое позднее 10 января, а теперь уже 21, и дума – не случилось ли чего с ним – не давала мне покоя. Много разных мыслей приходило в голову. Я думал даже, что, подождав еще, придется ехать на розыски его.

Много шуму доносилось на бивуак из города, над которым стоял какой-то гул. Это гул ликующей китайской толпы.

Приехавший вечером следующего дня из города В. Ф. Ладыгин говорил, что праздник вполне удался. Подробностей я, как не бывший очевидцем, не описываю, да его описывали уже путешественники, более знакомые со смыслом всех этих торжеств.

Самое празднование нового года началось 23 нашего января; гул ракет, трещоток, выстрелов, бубнов, каких-то удивительных музыкальных инструментов, тысячи голосов и проч. продолжался весь день, всю ночь и весь следующий день.

Чтобы выполнить китайский этикет, я послал с В. Ф. Ладыгиным свои китайские визитные карточки к уездному начальнику, мандарину Джан-гуан-ли, его помощнику Чэн-лй, командующему Сачжоуского и Ань-сийского округов, мандарину Судейшэн, его помощнику, заведующему по интендантской части – Динь-да-лойе и знакомым купцам: Джань-шэн-юй и Джы-фынь-лэй. Все они были в неописуемом восторге от такой вежливости русского офицера, и прислали с поздравлениями и любезностями свои карточки.

Я имел возможность это сделать, потому что дня за 4 ранее Джань-шэн-юй привез мне в подарок сотню написанных по-китайски им самим на красной бумаге моих визитных карточек, и просил послать их начальству в новый год: «Это сделает им очень большое удовольствие, потому что новый год у нас, китайцев, самый большой праздник».

Праздник справляли и во всех окрестных фермах, каждый домохозяин праздновал и у себя дома. Кругом трещали ракеты, шумихи, били в медные тазы, рвали порох в земле, в кумирнях звонили колокола.

«27 января, а П. К. Козлова все нет, да нет! Не знаю, что думать, что делать. Знакомые китайцы объясняют, что глубокий снег наверное выпал между Са-чжоу и Лоб-нором и тормозит его движение. Если это предположение и верно, оно все-таки не успокаивает меня, потому что, дожидаясь П. К. Козлова, я могу пропустить время для намеченной мною экскурсии в безводную пустыню, для чего необходимо пользоваться лежащим там теперь снегом, который солнце может согнать в 2-3 хороших дня, а не дождавшись П. К. Козлова, я не рискну оставить караван».

Но на другой же день, как я написал эти строки в своем дневнике, а именно 28 января, в полдень приезжает к нам на бивуак сарт и [144] заявляет, что наши едут, а он поехал вперед разыскивать нас. Найдя нас, сарт поехал обратно навстречу, чтобы привести их.

Это было для нас большой радостью после стольких беспокойных ожиданий.

Минут через 10 мы увидели Петра Кузьмича к ехавших с ним Баинова, Куриловича и двух проводников, старых знакомцев с Лоб-нора, старика Архейджана и молодого муллу. Мы крепко сердечно расцеловались как со своими, так и со знакомцами-проводниками, которые, видимо, были искренне рады встрече с нами.

Причина, задержавшая Петра Кузьмича на такое долгое время, была – скверный проводник, взятый им из Люкчюна, который завел его в горы и удрал, так что пришлось посылать к вану в Люкчюн за другим проводником.

Интересная поездка Петра Кузьмича, о которой он подробно рассказывает в своем отчете (см. II том настоящих Трудов, главы III и IV), кроме весьма важной съемки местностей, дала возможность собрать могущие быть весьма полезными сведения о смежных посещенных им частях великой пустыни. Кроме 4 убитых верблюдов, около 60 экземпляров местных птиц послужили прекрасным пополнением нашей зоологической коллекции ⁷².

С приездом П. К. Козлова я начал подумывать о разъезде на оз. Хала-чи, принимающее воды рек Сулей-хэ и Дан-хэ и далее на северо-запад от него через горы Курук-таг, чтобы заглянуть в недра пустыни. Но перед тем я озаботился приобретением дров, чрезвычайно дорого здесь стоящих, и с разрешения китайских властей отправил за дровами на северную окраину оазиса, в урочище Дзян-дун четырех своих людей с 15 верблюдами.

Цетр Кузьмич, услыхав о несметном количестве фазанов в сел. Ши-цау-эр, возгорел охотничьей страстью и отправился туда с Куриловичем. Но охота не оказалась столь успешной, как предполагалась. Снег уже согнало во многих местах, и фазаны уже не были так скучены и разошлись по пашням. Их охота дала только трех фазанов.

Для своей поездки я думал было или приобресть пару свежих лошадей, или нанять таковых, но ни того, ни другого не удалось, и потому я решил ехать на своих, немного отдохнувших двух вьючных верблюдах дней на 15-17. Еду сам-друг с Ивановым, без всяких проводников, коих тут и добыть нельзя, потому что в пустыню, куда я направляю свой путь, никто из сачжоуских жителей не ездил, по неимению в этом никакой нужды. Имею в виду проследить р. Дан-хэ до слияния ее с р. Сулей-хэ, осмотреть нижнее течение последней до впадения ее в оз. Хала-чи и обойти это озеро; а затем мне хочется врезаться в горы Курук-таг и проникнуть в пустыню, насколько это окажется возможным, чтобы сличить эту страну с тою западной частью, где прошел П. К. Козлов, и более восточною, где пересекли мы ее с караваном из Бугаса на Са-чжоу. Но надо торопиться, потому что снег начинает уже таять, и температура днем доходит, как сегодня, 3 февраля, до +4°Ц в тени. Пустыню же эту удобно посетить только пока в ней держится снег, коим можно довольствоваться самим и давать животным, вместо воды. В другое же время года она недоступна, по причине безводия и страшной жары, отраженной от накаляющейся солнечными лучами каменистой голой почвы. Поэтому я, не медля, выступил 4 февраля в 10 часов утра, после завтрака.

Выйдя с бивуака, мы сразу перешли на левый берег р. Дан-хэ и шли вниз по ней 13½ верст. Оседлость, по реке вниз, идет только по правому [145] берегу; левый же представляет собою бугристую пересыпанную песком поверхность, покрытую камышами, Alhagi camelorum, сугаком (Lycium ruthenicum) и др. Только на 6-ой версте приютилось несколько фанз, обсаженных деревьями, а с 12-й протянулась на 1½ версты местность, занятая жителями, с искусственной посадкой леса, да и то в некотором расстоянии от реки.

Река идет по широкому песчаному руслу, среди низких берегов. Замерзала она, очевидно, имея больше воды, чем теперь, и поверхность льда занимает довольно широкую полосу.

На первый день мы прошли только 13½ версты. День был очень хороший и приятный: совершенно ясный и тихий.

Встретили на реке первую пролетную весеннюю птицу – турпана (Casarca rutila). Кроме турпана видел пролетного орла. Попались еще камышовая овсянка (Emberiza schoenicla), полевая крыса (Nesocia sp.) и лисица (Canis vulpes). Снег сбегал довольно быстро.

На пути нам попадались следующие растительные формы, а именно: камыши, тамариски, сугаки, солодка, Sophora alopecuroides, кендырь, метла (Calamagrostis sp.), Inula ammophyla, Zygophyllum sp., хармык, касатики. На более песчаных местах преобладали Alhagi camelorum и Karelinia sp. и Glematis по арыкам.

Несмотря на порядочный корм, мы видели очень мало скота и то только коров и баранов.

Наш ночлег был на берегу реки, среди песчаных бугров с камышом и тамариском.

Следующий день продолжали путь по реке. Она идет широким руслом на север, склоняясь немного к западу, среди камышей, особенно густых по правому ее берегу. Через 12 верст и на правом ее берегу прекращается всякое жительство, а вместе и древесная растительность. Тут же река сворачивает на северо-запад и кончаются наплывы льда. Русло, выстланное песком без гальки, понемногу суживается и идет, извиваясь, среди бугров и камышей; лишь кое-где встречаются солончаковые площадки с солонцевато-глинистой, пушистой почвой.

Через 6 верст после сворота русло реки делится на 2, а потом и эти два разбиваются многими потоками, бегущими по поверхности в северозападном направлении и на запад. Здесь камышовые пространства чаще и чаще стали заменяться солончаками, в которых заметна сильная примесь приносимого ветрами песку.

Затем путь, изменившись опять на северное направление, привел к р. Сулей-хэ. На берегу ее стоит глиняная тура и фанза, в которой приезжающие сюда за дровами китайцы ночуют в большом иногда числе. Они собирают сухие сучья тамарисков, для чего порою пускают палы и губят массы тамарисков, чтобы иметь впоследствии сухие дрова.

За рекою стоят массами глиняные обрывы, протянувшиеся далеко на восток. Дорога вдоль берега реки Сулей-хэ идет на запад среди густых камышей. Тут же на арыке нам попалась группа тограков, возле которых мы и остановились после 32 верст движения по различным порослям, почти без дороги.

В 12 часов дня я видел первого паука, ползущего по солончаку, жаворонков, уносящихся в голубую высь и оттуда изливающих свою песнь совсем по-весеннему; нам показались еще Leptopoecile sophiae, биармийские звонкоголосые синички, носившие в своих клювиках какой-то [146] пушок для гнезд. Словом, приближение весны замечалось. Да и термометр показывал в тени +6°Ц, в полдень.

Растительность здесь по Сулей-хэ состояла из камышей, тамарисков, Halostachys, Chondrjlla paucifolia, хармыков, солянок, сульхира (Agriophyllum sp.) и особенно роскошных кустов солодки и Alhagi camelorum. Попадались, как я уже выше говорил, и тограки.

На другой день с утра хотели перебраться на правый берег р. Сулей-хэ, чтобы выйти на северный берег озера, к которому держали путь. Переправа эта оказалась невозможной за тонкостью свежего льда, под которым аршином ниже лежал зимний лед, протаявший полыньями. Итте по берегу реки тоже оказалось невозможным для верблюдов, за неровностью местности, покрытой камышами. Пришлось обходить их на юго-запад и запад.

На 10 версте мы встретили пересекшую наш путь дорогу, идущую к северо-западу, и пошли ею. Через ¼ версты перешли р. Сулей-хэ, в которой находилось очень немного льду, а вода еще не дошла сверху. Далее дорога раздробилась по сторонам, но мы сохранили северо-западное направление и шли опять без дороги, по глинисто-солонцеватым пространствам, среди тамарисковых бугров и осохших водных впадин, соединенных между собою сухими небольшими руслами, наполняемыми водою во время половодья в р. Сулей-хэ.

На 9 версте в этом направлении мы пересекли еще два русла этой реки, теперь еще сухих, и вышли в камышовую заросль, затопленную тонко разлившеюся водою, оказавшеюся пресною. Пройдя зарослью, мы вышли на сухой берег на дорогу, идущую под глиняными обрывами пришедшей сюда с Курук-тага пустынной предгорной покатости. Этой дорогой мы вышли к озеру Хала-чи с плоскими, пустынными, солончаковыми берегами. Пройдя северным берегом 6½ верст, мы остановились под обрывами на совершенно голом, лишенном растительности берегу, после 32 верст пути.

К воде озера трудно подступить, потому что ее отделяет от твердого берега полоса тонких, недоступных солончаков ⁷³. Итак, находясь на берегу озера, нам приходилось ночевать с запасной водой; корма не было вовсе. Я поднялся на ближайший обрыв и заглядел на юго-западном берегу озера довольно хорошие камыши и сугроб надутого за бугром снега.

Переночевав, я чуть свет пустился 7 февраля к этому снегу, чтобы запастись водой на дальнейший путь и подкормить своих голодных лошадей и верблюдов.

Мы порядочно колесили по солончакам западного берега озера; в некоторых местах торчали кустики тамариска, хармыка или камыша – это более твердые солончаки; совершенно голые солончаки в большинстве случаев были очень топки, их приходилось обходить, отчего путь удлинялся настолько, что 6 верст мы могли сделать только в 2 часа.

Под обрывами юго-западного берега вырыты пещерные жилища, в которых жили, вероятно еще во время дунган, китайцы, удравшие из Са-чжоу. В жилищах я нашел довольно много бараньего помета, значит, тут жили со скотом. Весь день Иванов, не переставая, натаивал из снега воду в дорогу по пустыне. Лошади бродили по камышу и отъедались за вчерашнюю голодную ночь, а верблюды щипали молодые ветви тограков, в небольшом количестве росших здесь среди обрывов.

С высоты обрывов я обозрел окрестности, сделал много засечек и озна-крмился с контуром водной поверхности озера Хала-чи. Отсюда же я [147] увидал на западе еще небольшое озерко, соединенное с Хала-чи полосою солончаков, которыми излишняя вода Хала-чи перекатывается в это маленькое озерко. Оно около 2½-3 верст в длину и ширину и лежит среди солончаков, составляющих его недоступные топкие берега.

Озеро Хала-чи имеет грушевидную форму, своим широким концом обращено на северо-восток, а узким на юго-запад. Длина его около 13-14 верст и ширина приблизительно около 7 верст. Вода, конечно, соленая. Вдоль южного и восточного берегов много камышей, северный и западный берега пустынные, совершенно мертвые, солончаковые, топкие. К западу от него потянулись тамарисковые бугры, состоящие из буро-желтого, сильно глинистого мелкого песка с массою обломков тамарисковых веточек. Солончаки состоят из буро-желтого глинистого песка, сильно сдобренного солью. На северном берегу близ воды намыт зеленовато-серый очень мелкий ил.

Обрывы у южного берега озера, до 30 футов вышины, лежат наслоенными на роговообманковом порфировидном граните; на нем мощностью от 2 до 5 фут. лежит плотный розоватый мергель.

Верхний же слой, самый мощный, различной толщины, состоит из известковистой, серо-желтой плотной глины. Оба эти слоя, вероятно, древние озерные отложения. Обрывы северного берега с буграми и впадинами выдувания состоят из желто-серого известково-глинистого песчаника (ханхайского). Поверхность тех и других устлана галькою различных горных пород. Местами надуты ветром гряды в 1-2 фута вышиною мелкого хряща различных горных пород, отвеянного ветром.

На другой день утром в 7 час. летели на запад утки-шилохвостки (Dafila acuta L.).

Утро было тихое и ясное; мы шли на запад, делая излучину к югу, чтобы обойти солончаки, окаймленные камышами. Влево в различных расстояниях стояли обдутые глины, принимавшие формы обрывов, столов, куполов, столбов, каких-то зданий и пр. На 3-й версте от ночлега и в полуверсте от нашей дороги за камышами показалось озерко, виденное мною вчера с обрыва. Берега его топкие, солончаковые, и нам пришлось обходить их по камышам.

На 9-й версте мы встретили прекрасный пресноводный ключ, довольно обширный и многоводный с прекрасным кормом вокруг. Пройдя еще версты четыре, мы свернули на северо-запад. Справа от дороги камыши сменялись солончаками и блестело еще другое озерко, такого же размера и характера, как и только что пройденное. Слева подбегали отдельные глыбы глин, оторванные от стоящих поодаль обрывов свирепствующим временами здесь ветром. Между этими глыбами, по солонцеватой почве, среди невысоких и редких камышей, стояли кое-где тограки.

На 21-ой версте мы перешли солончаковое русло, идущее на запад и наполняемое иногда водою, что можно видеть по следам обмывов у берегов.

Вдоль этого русла потянулись на запад тамарисковые бугры, из них некоторые достигают футов 30. Возле них мы остановились, чтобы напиться чаю.

Отсюда начинался уже легкий подъем по возвышенностям Курук-тага, и через две версты мы вошли в невысокую красного гранита гряду. Граниты здесь разрушены до крайней степени и представляют сплошную розовую дресву, и трудно было отбить кусок для образца, чтобы он не раскрошился. Ширина этой плоской гряды оказалась около 3 верст; за [148] нею довольно обширная долина, которая у подножия гряды и параллельно ей застлана полосой нанесенных растительных бугров, а за ними, и тоже параллельно им, тянется версты в две шириною холмистая возвышенность совершенно выветрившихся красных крупнозернистых гранитов. Далее на север стояла возвышенная и короткая островершинная гряда; я шел на ее западный конец в северо-западном направлении. На северо-востоке видны были окрайние к югу и лежащие восточнее меридиана озера Куруктагские горы.

Поперек нашего пути впереди лежал хребтик с сильно изрезанным гребнем. Мы остановились у его южной подошвы в маленьком ущельице с клочком камышей. Прошли 35 верст. Дорогой видели массы бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus), проносившихся к западу; видели следы диких верблюдов. Из растительности замечены хармыки (Nitraria sphaerocarpa), хвойник, Reaumuria songarica и Calligonum mongolicum. Это южное подножие Курук-тага лежит на абсолютной высоте в 5 280 футов. Самый же гребень подымается еще футов на 400-500, не более, и не представлял вовсе затруднения перейти через него.

Эта окрайная ограда состоит из гранитов: роговообманкового мелкозернистого и биотитового роговообманкового крупнозернистого.

Дно ущельица, в котором пристроился наш маленький бивуак, носит следы когда-то бывшего здесь ключа и, по настоящее время, покрыто наплывом желтого известновистого суглинка с кристаллами гипса.

Ранним утром мы поднялись на верх хребтика, приютившего нас на ночь у своего южного подножия. В том же юго-западном направлении стоял впереди опять кряж, загораживавший нам дорогу. Я выбрал самое заметное понижение в его гребне и направил туда свой путь по степи, выстланной галькой, а затем пологими предгорными холмами, мягкой формы, и легким пологим подъемом достиг удобного перевала. Состав этого хребтика заключался в какой-то темной кристаллической породе, южный же склон и предгорные холмы – из разрушенных серых гранитов. Влево от перевала громоздилось много скал, а вправо гребень понижался и имел более мягкие формы. Спускаясь вниз, мы поблуждали немного, переваливая параллельные грядки, и переменили свое направление.

Сойдя вниз, мы пошли долиною, имеющею скат на юго-восток. Впереди опять высилась горная каменная островершинная группа, идущая на северо-восток; обойдя ее с западного края, мы вышли на долину, представляющую гранитную плоскую поверхность, выставляющую местами округлые каменные плоские выходы, напоминающие собою известные «бараньи лбы», или образующие небольшие углубления, заполненные водой таявших в это время снегов. Почва, заполняющая промежутки этих выходов – дресва серовато-красноватого цвета и есть не что иное, как продукт разложения местной коренной породы (розовый хлоритовый порфировидный гранит). Перевалив удобным перевалом следующую небольшую гряду, состоящую из таких же красных гранитов и фельзита, с ущельями, пересыпанными красным песком местного происхождения, мы увидели на долинке массу верблюжьих следов, представлявших целые тропы.

Мы пошли этими тропами в надежде, не выведут ли они нас на какой-нибудь ключик? Они вывели нас в довольно кормное место с порядочным количеством надутого и не растаявшего еще снега. Ключа здесь не оказалось. Но мы остановились здесь, потому что прошли уже 35 верст, и впереди нужно было опять одолевать неизвестный еще перевал. Растительность здесь состояла из Calligonum mongolicum, Atraphaxis sp., Nitraria [149] sphaerocarpa, Ephedra sp., кустарной Artemisia и Statice aurea, забегающей даже и в горы по ущельям. Дорогой видели пролетных уток чирят (Querquedula crocca L.), небольшим стадом пронесшихся к западу, должно быть, на озеро Лоб-нор, и тысячи бульдуруков, несшихся по тому же направлению, вероятно в пески Кашгарии.

Сегодня, 10 февраля, у нас горная дорога, и целых пять часов мы колесили по ущельям, стараясь перевалить через хребет, довольно скалистый и потому трудно доступный, не имеющий одного строго определенного направления, а извивающийся, подобно змее, и часто делившийся на параллельные. Он состоит из кристаллических пород, крут, дик и представляет собою чрезвычайно зубчатый гребень. В одном из ущелий его мы видели дикого верблюда и даже стреляли по нему, но неудачно. Стаи бульдуруков неслись огромными массами на запад. По тому же направлению летели и утки.

Через 17 верст трудной горной дороги мы достигли перевалами нам открылся далекий вид на равнину то красного, то желтого, то почти черного цвета, в зависимости от цвета породы выходов, разложившейся на месте в песок и гальку.

Далеко на севере (60-70 верст) виден невысокий хребет, к западу понижающийся и убегающий на северо-восток, вероятно тот, упершись в который мы свернули на дорогу Н. М. Пржевальского, идучи из Бугаса на Са-чжоу. На западе безграничная даль, скрывающаяся за горизонтом. Кажущееся падение этой долины к западу. На востоке она заметно выше.

Горы, с перевала которых мы делали этот обзор, состоят из диоритов и роговообманковых хлоритовых мелкозернистых гнейсов. Крупный гранитный песок засыпает ущелья хребта. Высота перевала 6 637 футов абсолютной высоты. На нем сложено когда-то, очень давно, «обо»; камни его уже выветриваются и рассыпаются. Здесь когда-то пролегал с юго-запада на северо-восток путь, следы которого заметны в этом направлении.

Спуск с перевала, сначала довольно каменистый, представляет более удобств и тянется около трёх верст.

Выйдя из ущелья, мы прошли долиною на север, с небольшим восточным склонением, и вышли на высшую точку холмов гранитного строения, протянувшихся на юго-запад и встающих там значительными скалистыми группами. Отсюда мы еще осмотрели эту долину и спустились вниз на ночлег. По показаниям анероида, долина эта лежала на высоте 4 567 футов над уровнем моря.

Прошли 33 версты; дорога была довольно каменистая, трудная; лошади шли плохо и не обещали хорошей службы для дальнейшей поездки. Да и снег уже исчезал от денного тепла; оставался снег лишь кое-где под обрывом или за бугром. Следовательно, обстоятельства слагались так, что благоразумие требовало этим ограничить разведывание пустыни, тем более, что открытая местность позволила себя осмотреть на далекие пространства.

По долине попадались выходы кристаллических известняков, графитовых, серпентизированных и мелкозернистых розовых гранитов.

По дну долины переслаиваются и тянутся на северо-восток розовый крупнозернистый роговообманковый гранит и мелкозернистый серый диорит.

Поверхностные же отложения состоят из щебней, преимущественно кристаллического известняка с буро-желтым слюдисто-глинистым песком. Затем мелкие хрящи различных горных пород и щебень, преимущественно розового гранита и зеленого гнейса, с серо-желтым мелким песком. [150]

Ночью подул с страшной силой северо-западный буран, не давший нам нисколько заснуть, и к утру заполнил всю атмосферу густой пылью, закрывшей от нас все окрестности. Хорошо, что еще вчера я сделал обозрение окрестностей, верст на 70 и более. Теперь бы это не удалось нам потому, что и Курук-тага, который мы только вчера перевалили и стоящего всего верстах в 11 на юг, не было видно вовсе. Чтобы итти обратно, пришлось пользоваться собственной вчерашней съемкой.

Только не доходя версты полторы, я разглядел сквозь пыль силуэт горного гребня и слабый признак пройденного нами вчера ущелья.

Чтобы не бродить по ущельям, как накануне, с перевала мы пошли немного западнее вчерашнего, чем немного спрямили свой путь. Два следующие перевала мы прошли тоже ближним путем и по старой дороге поднялись на третий. Снегу по дороге оказалось уже очень мало. Старой дорогой мы дошли до ущелья, в котором мы ночевали, в передний путь на южном склоне Курук-тага, и отсюда вышли на прекрасный ключик в западной части котловины озера Хала-чи, которое, разумеется, в былое время закрывало своими водами и эту местность. От ущелья до этого ключа около 13 верст.

После неприветливой и дикой пустыни отрадное впечатление производил на нас этот ключик. Его окружали: прекрасный мягкий камыш, Sphaerophyza salsa, солодки, Karelinia, служившие искушением для наших голодных лошадей, а растущие возле обрывов тограки, наливавшие уже свои почки, доставляли немалое наслаждение верблюдам, не обращавшим никакого внимания на прочий росший в изобилии кругом корм.

В ключе я видел маленьких рыбок из рода Diplpphysa, но взять их с собой не пришлось. Здесь неподалеку мы видели дзеренов (Antilope subgutturosa), зайцев (Lepus sp.) и с удовольствием слушали весеннюю песню жаворонка, разносившуюся высоко над головой. Вчера встретили первого в этом году лесного клопа (Cimex sp.), сидевшего в расщелине скалы, а сегодня нашли микроскопического жучка. Пауки уже попадались в значительном числе. Бульдуруки тучами летят на запад. Дувший вчера буран задержал их лёт.

Переночевав на ключе и запасшись из него прекрасной водою на дорогу, мы решили в два перехода дойти до Са-чжоу. Двигаясь южным берегом оз. Хала-чи и не доходя до его восточного окончания версты 3-4, мы свернули на юго-восток, по расчету к своему бивуаку. Местность была заполнена глинистыми холмами, покрытыми галькой и, между ними, солончаковыми пространствами и полувымершими чащами камышей. Иногда протягивались на северо-восток неглубокие и широкие лога, поросшие камышами и тамарисками. По ним как будто когда-то приносились сюда воды с севера. В одном из таких логов, отойдя верст 15 от озера, мы ночевали; в камышах нашлось немного снега для наших лошадей и верблюдов. После этого ночлега мы двигались, не изменяя юго-восточного направления, по местности довольно однообразной, в течение почти 28 верст, после которых, с правой стороны нашего пути, стала попадаться оседлость, культурный лес и пашни. Затем свернули влево на р. Дан-хэ, немного ниже бивуака, где и перешли ее, довольно топкую в других местах.

На бивуак мы пришли 15 февраля и были радостно встречены. Нас уже поджидали там.

Поездка эта заняла 14 дней. В передний путь мне удалось на 182 версты пройти в северо-западном направлении к пустыне и в глубь [151] ее со съемкой, к которой на обратном пути добавил еще 90 верст. Озеро Хала-чи, лежащее на высоте около 3 500 футов над уровнем моря, почти обойдено мною. Оно оказалось значительно меньших размеров и много восточнее, против обозначенного на картах. Оно имеет всего около 15 верст в длину и от меридиана Дун-хуана удалено на запад всего на 16 верст.

Пути, мой и П. К. Козлова, опоясали пустыню замкнутою линиею, а разъездами своими мы врезались в недра ее. Эта страна представляет собою вспучение, вытянутое с запада на восток шириною в 120-150 верст, с продольною долиною посредине, лежащей на высоте около 4 500 футов над уровнем моря, при ширине 40-70 верст и представляющей абсолютную каменную пустыню в середине. С севера долина эта ограждается полосой возвышенных кряжей, тоже пустынных, носящих название у соседних тюрков Чоль-таг, что значит пустынные горы, и имеющих среднюю абсолютную высоту до 6 000 футов. С юга долину эту огораживают такие же горки и кряжи, средняя высота коих переходит 6 600 футов абсолютного поднятия над уровнем моря, называемые Курук-таг (сухие горы, т. е. безводные). Так их называют лобнорцы. Вся эта обширная пустыня служит приютом множеству диких верблюдов, которые, избегая встречи со своим врагом – человеком, избрали эту страну, как самую недоступную для него, где лишь немногие смельчаки-охотники решаются на их преследование.

Для предстоящих разъездов я думал приобрести здесь в Са-чжоу свежих, не изморенных, штук пять-шесть лошадей, потому что наши лошади, сделавшие столько пустынных переходов от Люкчюна, были сильно изнурены; в этом я убедился, сделав с ними последний свой разъезд в пустыню, из которой вернулся ранее желаемого, чтобы сохранить своих лошадей, проявлявших все признаки сильного истомления, грозившего им гибелью.

Но выполнить этого, по видимому, самого простого желания в Са-чжоу мнение удалось. С нас запрашивали совершенно безумные цены, которых экспедиционная казна не могла удовлетворить, а потому я послал 24 февраля казака Баинова на юг, в горы и урочище Сыртын к монголам, в надежде скорее поладить с ними, чем с кровопийцами китайцами-торгашами.

Баинову было поручено собрать некоторые расспросные сведения об окрестных к Сыртыну местностях; купить 5 лошадей, 30 баранов для продовольствия; несколько кошм (войлоков) и арканов, необходимых для упаковки 6 добытых уже экспедицией верблюжьих кож с черепами и предполагаемых к оставлению на сохранение в Са-чжоу, до возвращения сюда, при обратном движении каравана.

Я предполагал собрать семена всех культурных, хлебных, технических, цветочных и др. растений. Но боже, скольких хлопот это стоило! Добыть чего-либо требует много времени, бесконечных напоминаний, просьб; и самая малая и пустая услуга, вроде доставления щепотки ничего не стоящих семян, выставляется натянуто-рельефно особенно большой, с уверениями в том, сколько хлопот и трудов было положено, чтобы выполнить ваше желание. Одним словом, за самые грошовые услуги, не стоящие вовсе и разговора, с вас стараются вытянуть всякими способами побольше благодарности.

Это – способность китайцев-торгашей, а торгаши они все. Наш приятель-купец, богатый человек, держащий в руках все местное начальство, имеющий в Нань-шане свои золотые прииски, старается всучить [152] непременно какую-нибудь дрянь почти насильно, хотя бы даже без денег, уговаривая вас с массою любезностей; при расчетах же предъявляет безумные цены и даже разговаривает тогда грубо и с нахальством. Увидев кусок серебра, глаза его разгораются каким-то гадким огнем, и захватив серебро в дрожащие руки, ему не хочется его выпускать, и, вместо необходимой сдачи, он старается вам отдать каким-нибудь гнильем втридорога; уговаривает взять товар, даже униженно упрашивает, только бы не выпустить из рук части попавшегося к нему серебра. Если же обладаете довольно решительным характером и настойчиво требуете сдачи, то держите ухо востро: вам будут стараться всучить такого серебра, которое у вас никто потом не возьмет, даже и он сам, уверяя, что «такой дряни он никогда не давал». Да и дрянь-то эту отдавая, он непременно вас обвесит на своих фокуснических весах.

Уже 24 февраля; снега в оазисе окончательно не осталось, хотя на реке и арыках кое-где еще был лед. Приближение весны задерживается буранами, наступившими во второй половине февраля. Травы нигде не было заметно, и почки на деревьях еще не наливались. Ночные морозы держатся около –10°Ц.

Насекомые понемногу стали появляться с 23 февраля: мы нашли одного жука и 3 вида мух, и этим начались наши энтомологические сборы 94 года. 24 февраля поймали в арыке рыбку, поступившую тоже в коллекцию.

Первые дни марта были очень хорошие, тихие, ясные. Мне удалось сделать несколько астрономических определений и по солнцу, и по луне, и по звездам.

2 марта начали сеять. Появились моль и кузнечики. 3 марта температура поверхности песка в 2 часа дня +50,0°Ц. 5-го появились майские жуки.

6 марта возвратился из гор Баинов. Там он купил 4 лошадей для предстоящих разъездов и 30 баранов для продовольствия. Он привез с собой молодого монгола ламу Дзун-ту, знающего дорогу вдоль южного склона Нань-шаня, т. е. окрестности Хунтей-нора, Хыйтун-нора и сыртынские озера. Я согласился взять его с собою в разъезд, намеченный мною еще ранее в эти места. Но чтобы дать отдохнуть немного Баинову после поездки в горы – он же должен был ехать со мною и в разъезд, – я отложил свою поездку до 11 марта. Кроме того, время требовалось и на обстоятельное снаряжение, так как предполагалось быть в местностях в большинстве бесплодных и безлюдных. [153]

Комментарии

67. Полван вначит охотник.

68. Упоминаемая Роборовским история поисков русскими староверами мифической страны «Беловодья» для нас интересна потому, что староверы первыми проходили по таким местам, где до них из европейцев никто не был.

Из рассказов самих участников, записанных некоторыми путешественниками, известно, что, начиная с 40-х годов XIX ст., часты были случаи ухода алтайских староверов на поиски «Беловодья». Об одном из таких походов рассказывает П. К. Козлов в своей книге «Монголия и Кам». Так в 1859 г. крестьянин села Корбихи Бобров с двумя семьями родственников пошел в Восточный Туркестан на поиски «Беловодья». Он дошел до Лоб-нора и, найдя земли там удобными для поселения, вернулся за односельчанами. За ним «в тихие места из-за притеснений веры», – как говорили они китайским начальникам, – последовало до 50 семей. В 1860 г. староверы достигли Лоб-нора и некоторые из них поселились в селении Чархалык, а некоторые в других местах близ озера. Но вскоре поселенцы разочаровались в прелестях новых мест и часть из них вернулась обратно на Алтай, а большая часть пошла далее к югу за хребет Алтын-таг и основалась в Цайдаме, в урочище Гас. Но и здесь переселенцы не удержались, вернулись на Алтай, за исключением двух семей, которые пошли на Са-чжоу, затем в Хами, Гучен и, пересекши Джунгарию, все-таки вернулись на Алтай.

Примерно так же, только короче, описывается история этого похода староверов Н. М. Пржевальским в его отчете о втором центральноазиатском путешествии («От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор». Но в отчете о четвертом путешествии («От Кяхты на истоки Желтой реки») Пржевальский на основании сведений, полученных от лобнорцев, говорит, что вскоре по прибытии староверов на Лоб-нор туда пришел с войском турфанский губернатор, разорил поселения староверов, а самих поселенцев увел в Турфан, и что было с ними в дальнейшем – никто не знает. Семьи же, ушедшие в Са-чжоу, также не спаслись: мужчины были казнены, а о судьбе женщин неизвестно.

Можно полагать, что сведения П. К. Козлова более правильны, чем приводимые Пржевальским в отчете «От Кяхты на истоки Желтой реки», так как Козлов записал их со слов участника похода староверов Рахманова. Кроме того, у Г. Е. Грумм-Гржимайло, который также приводит в своей книге «Описание путешествия в Западный Китай» рассказ участника этого похода в «Беловодье» А. Е. Зырянова, ничего не говорится о трагической судьбе русских переселенцев. Староверы назывались китайским чиновникам «кэмчуками» – народом, будто бы, родственным киргизам, живущим в Китае, к которым они, как заявляли переселенцы, шли. Китайские чиновники сначала им даже помогали в устройстве на новых землях; но когда узнали, что пришедшие из России люди – русские, потребовали, чтобы староверы ушли обратно в Россию, в чем, однако, также оказывали им помощь.

69. Поющие пески – замечательное явление, отмечавшееся уже несколько тысяч лет назад. Поющие пески наблюдались в Восточном Туркестане, А. Гумбольдт изучал их на перувианском побережье в дюнах, их музыку слышали на побережье Дорсета в Англии, на атлантическом побережье США, в пустынях внутренней Аравии, в Египте, Ливии, Калахари и др. местах. Эти звуки часто напоминали то орган, то духовые инструменты, то слабые громовые раскаты.

Несмотря на производившиеся опыты и изучение этого явления в пустынях и в лабораториях, сущность его еще не выяснена.

70. Как известно, шкура первого дикого верблюда в музей была привезена из второй центральноазиатской экспедиции Н. М. Пржевальским. Верблюд был убит в песках Кум-тага близ Лоб-нора.

По поводу этого приобретения Н. М. Пржевальский записал: «Нечего и говорить, насколько я был рад приобрести, наконец, шкуры того животного, о котором сообщал еще Марко Поло, но которого до сих пор не видал ни один европеец» («От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор». Географгиз, 1947, стр. 67).

71. Кипяток в грелках обыкновенно заменялся свежим 2 раза в день, во время утреннего и вечернего чаепития, после сверки хронометров.

72. В этот разъезд П. К. Козлов прошел от Люкчюна, по меридиану Турфана, на юг, пересек пустынные горы Чоль-таг и Куруг-таг и прошел к Лоб-нору. Оттуда он направился в Са-чжоу, по трудной пустынной дороге, идущей на расстоянии 200 верст по солончаку вдоль старого берега Лоб-нора.

Поездка П. К. Козлова была очень интересной в географическом отношении. В дальнейшем результатами этого обследования (а также знакомства с Лоб-нором по предыдущему путешествию с Н. М. Пржевальским) П. К. Козлов воспользовался, когда в научных кругах возникла полемика по поводу правильности географического положения Лоб-нора, указанного его первооткрывателем Н. М. Пржевальским. Известный немецкий ученый Фердинанд Рихтгофен на основании изучения древних китайских источников предположил, что настоящий, т. е. исторический, известный по литературе, Лоб-нор должен находиться севернее. Позже к этому предположению присоединились другие, и в частности шведский путешественник Свен Гедин (известный, кстати говоря, своим враждебным отношением к России во время первой мировой войны, и еще более во время второй мировой войны, когда он выступил на стороне германских фашистов и шведских реакционеров против Советского Союза), открывший следы озёра севернее Лоб-нора Пржевальского.

П. К. Козлов показал, что открытые Свеном Гедином озера обязаны своим происхождением не Тариму или Лоб-нору, а странствующей реке Конче-дарье, вытекающей из Баграш-куля.

Свои соображения об истинном положении Лоб-нора, подтверждающие правильность данных Н. М. Пржевальским координат, П. К. Козлов изложил в III и IV главах отчета «Труды экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии под начальством В. И. Роборовского», ч. 2-я, СПб., 1899, и в специальной статье «Лоб-нор» (Изв. Русского Географического общества, т. 34, вып. 1, СПб., 1898, стр. 60-116).

73. Солончаки – характерное явление пустынь, хотя большое распространение имеют в степной и пустынно-степной зонах. Образуются они в понижениях рельефа при условии сухости климата и наличии близких к поверхности земли подпочвенных вод, приносящих легкорастворимые соли.

В безотрадной картине пустыни солончаки выделяются как самые безжизненные места, несравнимые ни с песчаными, ни даже с каменистыми и глинистыми пространствами.