СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

В. И. РОБОРОВСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ВОСТОЧНЫЙ ТЯНЬ-ШАНЬ И В НАНЬ-ШАНЬ

ОТДЕЛ ТРЕТИЙ

ОТ АМНЭ-МАЧИНА в ЗАЙСАН

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ХРЕБЕТ АМНЭ МАЧИН – ШАН-РДИ

В обратный путь. – Ур. Юнги-чунак. – Р. Тейб-чу. – Ночевка против ущелья Чунак-лунду. – Ур. Халун. – Ночная тревога. – Лошади нашлись. – Ночь близ перевала Мджугди-ла. – Перевал и тангуты. – Бивуак на р. Нак-чу и нападение тангутов. – Отбитие нападения. – Р. Чурмын-чу. Нголыкский лама Ркуб-сюк-лянцая-сэн. – Еще встреча с ним. – Буран. – Жители. – Водораздел. – р. Чурмын-чу и оз. Тосо-нор. – Долина озера. – Ур. Джамкыр. – Берегом озера. – Ур. Сут-халун. – По р. Ёграй-гол. – Ур. Цаган-оботу. – Ур. Наган-Чсичин. – Ур. Ихэ-мельчир. – Ур. Курта. – Приход в хырму Шан-рди.

Настало 5 февраля – день для нас знаменательный. Вместо того, чтобы двигаться вперед, мы должны были с грустью повернуть назад. Обратно караван пошел левым скатом ущелья по тропинке, взбегающей высоко наверх, а я, в сопровождении Баинова и поддерживаемый им, поминутно спотыкаясь и падая, поплелся по дну ущелья, по льду речки. На мое счастье лед не был очень скользким, – его пригрело уже февральское солнце, и он стал несколько ноздреватым. Если по речке встречались пороги замерзших каскадов, то при помощи Баинова я садился и скатывался вниз, а затем продолжал итти, ступая левой ногой и волоча за ней правую.

Таким образом с большим трудом и усилиями я продвинулся на 2½ версты к старому тангутскому стойбищу в ур. Мзушу-Ргымчон ¹⁰⁵. Сюда же спустился и караван, и мы остановились на ночевку. Погода, с утра пасмурная, с полдня окончательно испортилась; запорошил снег, продолжавшийся до ночи, которая не была холодна. [314]

Утром продолжали путь таким же порядком, т. е. караван верхом косогора, а я с Баиновым дном ущелья. Река обставлена сланцевыми скалами, иногда сближавшимися с обеих сторон, оставляя реке лишь очень узкий проход. Часто нам попадались скатившиеся сверху глыбы скал и сломанные ими по пути арцевые деревья, валявшиеся на льду речки. По отвесным скалам лепились кое-какие травы, а кусты свешивались книзу. Здесь приют мелких птичек. Караван, шедший по тропе верхом, казался нам со дна реки маленькой вереницей, и я все посматривал наверх и боялся, как бы который из яков не скатился по этой круче кувырком вниз. Мне было очень тяжело подвигаться, частые падения замедляли мое движение и часто причиняли болезненные ушибы левой половине тела. Правая же, хотя и подвергалась им, но была совсем лишена чувствительности. В этот день я с страшными усилиями продвинулся на 5 верст, причем даже применился к падениям, чтобы они не были так чувствительны. Караван тоже спустился на реку, и мы остановились среди хорошего арцевого леса.

Potentilla fruticosa, Sibirea sp. и ивы давали убежище многочисленным голубым фазанам и другим птицам. Для наших яков корму совсем почти не было, хотя выше леса желтели луга, вероятно, с кормом, но мы не могли забираться на такую высь. Это доступно только тангутам.

По дороге тангуты нам не попадались, – они живут в глубине ущелий. Из соседнего монастыря приходили молодые тангуты, ламские ученики, но мы не могли добыть от них никаких сведений. Весь день простояла недурная, довольно теплая погода.

На третий день нашего обратного пути мы прошли только 1½ версты и пришли в ур. Юнги-чунак. В передний путь это урочище было мною определено астрономически. Здесь лучший лес во всем ущелье и довольно обильная прочная флора, прослеженная по зимним остаткам мертвых экземпляров. Кроме леса арцы (Juniperus Pseudo-Sabina) росли невысокие, фута в 2-3, ивы (Salix sp.), Sibirea sp., таволга (Spiraea mongolica), шиповник (Rosa sp.), карагана (Garagana sp.), верблюжий хвост (Caragana jubata), курильский чай (Potentilla fruticosa), крапива (Urtica sp.), мыльнянка (Saponaria sp.), сушица (Anaphalis sp.), львиная лапка (Leontopodium sp.), гусиный лук (Gagea sp.), лещица (Isopyrum sp.), два вида полынки (Artemisia sp.), какой-то папоротник, хохлатка (Gorydalis sp.), Saussurea sp., мякир, дикая гречка (Polygonum viviparum), листья которой употребляются монголами и тангутами как чай, а корень на лекарство, 2 вида лука (Allium sp.), ревень (Rheum palmatum var. tanguticum Max.), высокий мытник (Pedicularis sp.), дикая пшеничка (Triticum sp.) и другие. По старым стойбищам: дикая гречка (Polygonum sp.), гусиная лапка (Potentilla anserina), джума тангутская, какой-то злак, сизозеленка (Glaux maritima), лебеда (Ghenopodium sp.) и др. Кроме того в лесу у речки я встречал астрагалы (Astragalus sp.), змееголовник (Dracocephalum sp.), одно зонтичное и пр.

Впереди предстояла очень трудная дорога по скалам, и на этом бивуаке был последний лес. Чтобы хорошенько познакомиться с лесами, которые мы покидаем, оставляя этот бивуак, и чтобы наши животные запаслись силами для преодоления предстоящих трудностей, я решил устроить здесь дневку.

Ночь была тихая, ясная. Наступивший день теплый, хороший; для охоты прекрасная местность; обилие разнообразной флоры по скалистым горам; горная, светлая, местами открытая от льда речка; все обещало [315] хорошую поживу для орнитологической коллекции. Петр Кузьмич отправился на охоту, исполненный приятных надежд на успех. Но после первых же выстрелов по ушастым фазанам (Crossoptilon auritum), из ближайшего ущелья, в котором находится кумирня, пришел лама с просьбой от настоятеля «не стрелять в горах и шумом выстрелов не нарушать покоя святых гор, иначе жители отнесутся крайне недружелюбно к нарушителям тишины. Местность эта считается у туземцев святою, и убивать здесь никого нельзя, ни людей, ни птиц, ни животных». Делать было нечего, П. К. Козлову пришлось отказаться от заманчивой охоты.

Снегу в лесах на южных склонах уже не было, а на альпийских лугах по северным склонам он лежал нетолстым слоем.

Днем видели первую муху, проснувшуюся на солнечном пригреве.

Вообще понемногу становилось теплее и было заметно, что наступление весны уже недалеко.

Еще 24 января в ур. Мзушу-Ргымчон в полдень термометр показывал ±0,0°Ц. Затем до сего дня (6 февраля) термометр пять раз поднимался в полдень выше 0, а 31 января доходил даже до +4,5°Ц.

Покинув ур. Юнги-чунак, караван полез наверх крайне трудною дорогой по скалам, а я с Баиновым пошел речкою Мзушу-Ргымчон, которою добрался до впадения ее в р. Тейб-чу. Пройдя всего три версты, я окончательно выбился из сил. Страшные головокружения и постоянные припадки потери сознания заставили остановиться на встретившейся площадке, куда пришел и караван.

Река Тейб-чу, приток Желтой реки, принимает это название после слияния двух, речек – Кую-кук-чу и Намзыл-яму, – бегущих с ледников Амнэ-мачина. Ее течение сопровождается лесами арцы в горах, а ближе к Желтой реке тангутским населением. Вдоль реки вниз идет малодоступная дорога.

При слиянии реки Мзушу-Ргымчон с рекою Тейб-чу и немного выше по последней долина, довольно широкая, покрыта плохою и настолько вытравленною травою, что нашим животным и здесь пришлось голодать. Несмотря на ничтожные переходы, они выглядели сильно истомленными.

К нам на бивуак приезжал тангут и сообщил, что близ р. Чурмына за перевалом Мджугди-ла на нас собираются напасть до 500 человек нголыков и тангутов. К западу от этого перевала местность уже не относится к святыням Амнэ-мачина, в коих не допускается убийства. Мимо нас проезжали еще тангуты, но смотрели на нас недружелюбно и на наши вопросы о местности и некоторых названиях или вовсе не отвечали, или отвечали «не знаю».

За точность многих названий, добытых от тангутов, я не ручаюсь, ибо весьма возможно, что многие тангуты умышленно говорили неправду. Я с уверенностью пользовался услугами ламы Амчута, который, как мне казалось, был к нам расположен и не лгал в названиях, которые я и решился поместить на карту, как наиболее достоверные.

Отсюда продолжали на следующий день наш путь по правому пологому склону ущелья вверх по реке. В боковых ущельях прятались арцевый лес и довольно густые заросли ивы. Этот переход я сделал на самой спокойной и смирной в караване лошади, все время поддерживаемый Баиновым. Проехал 5 верст и остановился с караваном на правом берегу реки, против ущелья Чунак-лунду, коим проходит дорога в кумирню Джахан-фидза. В лесах этого ущелья, по уверениям Амчута, водится белая кабарга (Moschus sp.). Погода хорошая. Бескормица. [316]

Ночь ясная. Утро тоже прекрасное. Продолжаем итти вверх по Тейб-чу; переправились на левый берег и опасным косогором снова спустились, на реку; на горах много ивовых зарослей. Кое-где видны тангутские стойбища со множеством скота.

Пройдя шесть верст, мы остановились в знакомом нам урочище Халун. Здесь мы встретили первый порядочный корм для наших несчастных, изморенных голодом животных на возвышенной плоской небольшой площадке над рекой, к которой по крутому склону сбегали заросли ивы.

С бивуака открывался чудный вид на поражающий своею громадностью покрытый вечным снегом Амнэ-мачин и его главную вершину Готере, как бы упирающуюся в небеса.

Погода была довольно хорошая; но часто собиравшиеся густые облака на гребне Амнэ-мачина закрывали от нас его чарующие красоты, к которым невольно стремились взоры.

Соседство тангутов (невдалеке стояли тангутские палатки) внушило нам осторожность, и мы на ночь привязали своих лошадей у самого бивуака.

В полночь все люди отряда были моментально подняты сигнальным выстрелом часового. Оказалось, что дежурный заметил людей, подползавших к лошадям; от выстрела люди эти бросились бежать, но вслед затем мы недосчитались трех лошадей, арканы которых были перерезаны ножом. Мы решили, что воры воспользовались лошадьми.

К нападению тангутов мы всегда были готовы: по ночам спали не раздеваясь, имея возле себя заряженные винтовки и по полутораста патронов, всыпанных в конские торбы, надетые через плечо. Таким образом мы проводили ночи все время более месяца, пока находились среди недружелюбных тангутов.

Утром мы вьючили яков в дорогу, сожалея о пропавших лошадях, как вдруг невдалеке, в небольшой котловине, П. К. Козлов увидел двух пропавших лошадей, третья оказалась там же. Во время суматохи ночью тангуты, обрезав им арканы, не успели захватить их, а от выстрела дежурного лошади сами бросились в сторону и в темноте отбежали от бивуака. Порадованные этой находкой, мы двинулись левым берегом речки вверх ее, часто встречая следы бежавших ночью тангутов. Заросли ивы и хорошие корма попадались всю дорогу, на протяжении 8 верст, пройденных нами; в виду перевала мы остановились на правом берегу реки, выбрав на случай нападения удобное место для обстрела и неудобное для тангутов, если бы они что-либо против нас замыслили. Невдалеке были видны черные тангутские палатки, из которых к нам на бивуак прибегали собаки.

Здесь я собрал семена, прекрасно сохранившиеся в семенных коробочках прошлого лета: Incarvillea compacta, желтого мака Papaver alpinum и зеленого аконита. Злаки, покрывавшие почву, смешивались с Kobresia tangutica. Снега по долине реки уже не встречалось.

Наши собаки отчаянно лаяли всю ночь, которая была совершенно тихая и безоблачная.

Утром 13 февраля мы тронулись к перевалу Мджугди-ла. До края ближайшего ледника, Врикэр-дуншен, сползающего с гор, мы шли сносною дорогой. От нижнего же края ледника, вдоль нашего пути слева, тянулась огромная, версты в 4-5, морена, огораживающая его с севера. Проложенная тут дорога была завалена глыбами скал, среди которых обозначались сетью тропинки, ведущие на перевал; вправо по косогору, среди обломков камней, росли ивы и кусты курильского чая. Не доходя до перевала, справа видели довольно широкое и плоское ущелье; на [317] перевал мы вошли благополучно, несмотря на его большую абсолютную высоту, около 15½ тыс. футов, и с него увидели, что нас догоняют человек 15 конных тангутов. Благополучно овладев перевалом, мы вышли в долину р. Накчу, где верховые вскоре догнали нас. На наши расспросы, кто они такие, они отвечали «шарва» (сунпаньские купцы) и говорили, что едут из Сун-паня в Шан-рди с товарами; но их караван остался за перевалом, потому что их яки устали и не могут подняться на перевал и что они едут к тангутам, чтобы нанять у них яков, перевезти их через перевал. Некоторые были одеты купцами, и мы им вполне, было, поверили.

Прошли мы 11½ верст и остановились в виду тангутских палаток, куда поехали догнавшие нас купцы. Некоторые из них расположились у разведенного костра, не доходя нас ¾ версты.

На наших глазах к группе ближайших палаток, со всех окрестных гор, стали сходиться и съезжаться тангуты, пешие, конные и на яках. Затем в одной из палаток начался хурул (буддийское богослужение). По горам раздавались звуки священных труб и раковин; собравшиеся толпы молились. Мы думали, что это сборище происходит по случаю какого-либо местного праздника и имеет мирный характер. Устроившись на бивуаке и не ожидая ничего дурного, напившись чаю, разошлись мы по палаткам, и каждый занялся своим делом, а люди свободные отдыхали после чая, некоторые болтали о том, о сем у костра.

Вдруг совершенно неожиданно мы услыхали ряд выстрелов; между мною и П. К. Козловым, пробив нашу палатку, провизжала пуля. Моментально все схватили винтовки, выскочили из обеих палаток. П. К. Козлов, а с ним В. Ф. Ладыгин, Иванов, Баинов, Смирнов и Курилович пошли на клубы дыма, из которого неслись на нас пули, выбивать засевших в ложбине разбойников. Я же, как немощный, остался на бивуаке с Жарким, для прикрытия его [бивуака]. С правого фланга тангутов шла особенно учащенная стрельба. Туда Жаркой, по моему указанию, и направил свои выстрелы. По отбитии фронтальной атаки и П. К. Козлов с людьми стал туда же направлять залпы. Я, несмотря на свое бессилие, тоже управлялся с берданкою, устанавливаемой на ящике, и стрелял, сидя возле него на земле. Скоро и эта сторона была очищена от тангутов. Бежавших тангутов мы преследовали выстрелами с бивуака до 3 000 шагов. Мы видели, как на расстоянии 2 000 шагов тангуты падали от наших выстрелов с лошадей; между убитыми оказался и лама, служивший хурул.

Началась эта история в 4 часа дня, кончилась только в седьмом, когда вся местность очистилась от тангутов. В сумерки оставшиеся неубранными многочисленные стада яков и баранов сильно кричали, не находя хозяев, и прокричали всю ночь; собаки же отчаянно выли и лаяли. Для нас это столкновение прошло благополучно, кроме убыли 600 выпущенных пуль и порчи в двух местах нашей палатки. Определить число участвовавших тангутов трудно, но во всяком случае их было значительно более 200 человек. Наше преимущество составляла пересеченная местность, неудобная для действия кавалерии, а пешие тангуты плохие воины; кроме того на нашей стороне была сила духа и сознание превосходства нашего оружия.

Ввиду полнейшей невозможности отступления – наша база, дорогая родина, отстояла более чем на 3 000 верст – единственная надежда была на бога, оружие и свои силы. И эта надежда оправдалась в полной мере. Смелость и беззаветная отвага горсти русских людей устрашили массу тангутов, привыкших к разбоям и убийствам, и спасли экспедицию, удаленную [318] от родной России на тысячи верст. Проводники наши, как во время самой драки, так и после нее сильно трусили; они боялись повторения нападения еще большею массою; но все прошло благополучно.

Ночь мы провели под усиленным караулом. Утром то же блеянье овец,: хрюканье яков и несмолкаемый вой собак сливались в страшный гул.

Напившись чаю, мы завьючили яков и с восходом солнца пошли дальше вниз по ущелью р. Нак-чу, послав вперед, в качестве авангарда, Баинова и Куриловича осмотреть в опасных местах дорогу, чтобы не попасть в какую-либо засаду. Но вчерашний день хорошо проучил тангутов; некоторые, за версту увидав наших передовых людей, спешили скрыться.

Едва мы отошли версты 2½ от бивуака, как со всех сторон стали выходить попрятавшиеся вчера по ущельям тангуты и направлялись к покинутым палаткам.

Дорогою нас никто не тревожил. На перевале Нджугди-нига мы встретили двух тангутов, которые, очевидно, не знали о нашей вчерашней перепалке.

Спустившись с перевала, мы переправились через р. Чурмын-чу, пришедшую сюда с юга из ущелья гор, и ее левым берегом пошли вниз по течению. Придя на то место, где р. Чурмын делает небольшой поворот на северо-запад и север, и оставив за собою большое обо Ламбу-Гжандр-лапчи, мы остановились на ночевку через 12 верст хода. С полудня поднялся страшный северо-западный буран, гнавший облака пыли. До нас доносились звуки хурула, производившегося у обо; мы видели тангутов, спешивших на это молебствие; в ожидании повторения вчерашней истории дежурному было приказано внимательно следить за молящимися, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Но хурул кончился, и тангуты вереницами разъехались по сторонам.

Через несколько времени к нам приехали двое лам-тангутов: один высокий, довольно красивый, изображал старшего, другой с черной бородой ему прислуживал. Мы пригласили их в палатку, угостили чаем. О происшествии вчерашнего дня они оба услышали от нас впервые. По догадкам старшего ламы, нападение учинили три хошуна: Ртау-сюме, Ртау-гунма и Ртау-мецэн. Они подчинены отцу этого ламы, нголыкскому князю Гыпса-нгыре, который живет за Амнэ-мачином к востоку и ведает, кроме помянутых трех хошунов, еще 5000 палаток нголыков. Наш новый знакомец, по имени Ркуб-сюк-лянцзя-сэн, состоит при кумирне Раджа-гонба и считается старшим ламою во владениях нголыкского князя Кансыр-хомбу, управляющего нголыкским племенем свыше 10 000 палаток. Лама крайне сожалел, что мы не были знакомы раньше, – тогда вчерашнего происшествия не произошло бы, потому что он старший над ламами всех трех хошунов Ртау, и с его проводником нас никто не посмел бы тронуть. Он приглашал как-нибудь в будущем приехать к нему в Раджа-гонба, обещая полное покровительство своего отца и князя Кансыр-хомбу, с которым очень близок и за которого ручался, что он примет русских дружелюбно и даст людей, с которыми можно безопасно ездить по всей нголыкской стране.

При расставании я дал ему на память о нашем случайном знакомстве несколько европейских безделушек и «Таранату» на тибетском языке, отпечатанную в Петербурге Академией наук. Этот подарок привел ламу в восторг. Он записал имена всех нас на свободном листке книги, чтобы постоянно поминать нас в своих молитвах как друзей, посланных ему [319] небом. Мы расстались большими друзьями. Он поехал к тангутам Ртау, отправлять хурулы и другие требы, и, уезжая, обещал, что вчерашняя неприятность более не повторится на нашем пути, а нападавшие будут наказаны его отцом.

Лама этот со стойбища своего отца ехал сюда на Чурмын другой более удобной дорогой, а именно по долине между Амнэ-мачином и хребтом Рта-мчук-нрки, и вышел на долину Чурмына ущельем р. Гирун-чу.

Еще вчера с перевала Мджугди-ла мы видели широкий проход на северо-западе-западе между хребтом Гирун-тун на юге и высотами Наргын на севере. Проводники этой дороги не знали; но чтобы пройти новым путем, мы положились на счастье, в надежде, что во всяком случае выйдем на оз. Тосо-нор. Бивуак наш оказался довольно кормным. Среди зарослей низкой облепихи много ключей, текущих в р. Чурмын, которая в этом месте широко разливается по плоскому галечному руслу, делясь на много рукавов.

Переночевав на р. Чурмын, мы направились по холмистой глинистой местности на северо-запад. На юге стоял снежный хребет Гирун-тун, протянувшийся от Амнэ-мачина до оз. Тосо-нор, а на севере высоты Наргын. Людей дорогой не попадалось, хотя дорога была сильно наезжена; кусты ивы росли по сторонам целыми рощицами; зверей не видели никаких. Мы перевалили поперечный увал, футов в 700 высоты, и вышли на небольшую речку, идущую с южных гор. Перевалив следующий такой же высоты увал, спустились в другую речку и решили на ней остановиться. Обе эти речки впадают в р. Хтыглун-чу, левый приток р. Чурмын-чу.

Здесь мы застали вчерашнего нголыкского ламу, уже снимающего свой бивуак. Он очень обрадовался вторичной встрече, отправил свой караван вперед, сам же остался немного побеседовать с нами. Он опять вспоминал про наш подарок Таранаты, обещал передать ее гэгэну кумирни Раджа-гонба и просить молиться за его друзей, встреченных в пути, когда сам он будет отсутствовать из кумирни. «Во всяком случае, – говорил он, – если бы вам пришлось быть в этой кумирне, то вы всегда там встретите лучший прием». После чая мы расстались.

Переночевав на этой речке, продолжали путь в том же направлении и по местности того же характера: то же безлюдье, те же глины, те же поросли ивы. Встретили две речки, идущие в р. Хтыг-лун-чу. На второй принуждены были остановиться за невозможностью двигаться против северо-западного бурана, сбивавшего с ног наших лошадей и яков, которые ложились и отказывались итти вперед. Неся массы песку, буран засыпал им глаза людей и животных и спирал дыхание, что было довольно мучительно. Прошли только 7 верст. Дорогою попадались ползучая жимолость (Lonicera siryngantha), курильский чай, Kobresia thibetica, осоки и злаки двух-трех видов. Буран не стихал весь день и дул до 4 часов ночи, заполняя атмосферу густой пылью. Только после 4 часов он несколько утих, и пыль стала ложиться.

Плосковершинные горы, стоящие на севере, не высоки. Южные же, Гирун-тун, покрыты снегами. Впереди, поперек нашего пути, тянулись высоты, с которых довольно широкою долиной бежала речка Амнэ-дзан-кын, приток Хтыглун-чу. Мы шли правым берегом этой речки; левый омывает высоты северных гор. По дороге нам встретилась еще речка, впадающая в Амнэ-дзанкын с юга. Переходить ее пришлось по широкому [320] ледяному наплыву, который оказалось нужным пересыпать землей, чтобы наши животные на нем не падали.

Здесь мы встретили яков и хайныков, следовательно, тут должны быть и жители.

Далее шли речкою; дорога заметно подымалась; стали попадаться жители. Достигши перевала, увидали с него на северо-западе оз. Тосо-нор. Высота перевала не превышала 14 050 футов над уровнем моря.

Оба склона перевала покрыты хорошей травой; по обеим его сторонам живут тангуты; их особенно много по западному склону.

Пологим скатом спустились мы в долину Тосо-нора. Множество скота и тангутских палаток было рассеяно по сторонам на хороших пастбищах. Из растений здесь встречаются стелющаяся Myricaria prostrata, такая же жимолость (Lonicera siryngantha), мото-ширики (Kobresia thibetica), злаки (Graminea sp.), ива (Salix sp.), курильский чай. Попадались и глинистые пространства, почти лишенные растительности.

Кое-где еще лежал надутый ветрами снег, которым мы воспользовались и остановились на хорошем корму без воды. Прошли 16 верст. Я приспособился ехать на лошади, конечно, при неотлучном присутствии при мне Баинова, но испытывал страшные и невыносимые боли в пояснице, повергавшие меня каждый раз в обморок, когда меня снимали с лошади. Вблизи наших палаток паслись дикие яки и куланы. С вечера небо совершенно прояснило, и сделалось очень холодно. Ночью мороз доходил до-30°Ц.

С этой ночевки мы шли совершенно ровною дорогой, местами среди выдутых песчаных бугров. Направления держались все того же, только чуть-чуть более склонялись к западу. В течение всей дороги мы видели много диких яков и белых тибетских волков. Дорогой собирали семена аконита, Incarvilla sp. и Przewalskia tangutica. Наконец вышли на русло р. Цаган-усу, идущей с юго-востока из ущелья гор Гирун-тун. Оно нас вывело на прекрасное ключевое урочище Джамкыр, протянувшееся до северо-восточного берега оз. Тосо-нор.

Пройдя 15 верст, мы остановились возле ключей, на которых встретили пролетных уток, направлявшихся уже на север. Под аргалом нашли первых жуков (Goccinella); попался и паук, ползший по солнечному пригреву. Жизнь понемногу просыпается, значит весна уже начинает свое наступление. А еще ночью было ниже –30° мороза! Около нашего бивуака ходило множество диких яков. Наши собаки неустанно гоняли их с лаем и к вечеру изморились страшно.

Следуя урочищем Джамкыр, мы достигли на следующий день восточного берега озера Тосо-нор и пошли вдоль его северного берега. Дорога ровная, удобная шла близ самого берега озера по почве, состоящей из желто-бурого несколько песчаного лёсса с растительными остатками и желто-серого неравнозернистого песка, прикрытого выеденной травой; попадавшаяся в изрядном количестве галька была более или менее угловата; кроме того встречался щебень белого и желтого известняка и различных метаморфических сланцев. По самому берегу, у воды, лежал вымытый крупный желто-серый песок с мелким щебнем.

Справа тянулись высоты, то близко придвигавшиеся к озеру, иногда даже вступавшие в него, то отходившие от него к северу на версту и более; иногда мягкие лёссово-песчаные, покрытые травами; иногда дикие скалистые, содержащие в себе известковый шпат, в виде прослоя в известковом натеке, очень мелкозернистый светлорозовый с темнорозовыми [321] пятнами известняк, и известняк очень мелкозернистый, светлосерый, кварцеватый, тоже прикрытый кое-какой растительностью. Прошли 15 верст и остановились для ночевки на узкой береговой полосе, возле скал, прижимающихся к озеру, на соседних скалах мы встретили полынки, курильский чай, а по берегу ломонос (Glematis sp.).

Толщина льда на озере доходила до l½ аршина. На льду образовались широкие трещины, обозначавшиеся издали валами набросанного мелкого льда. С нашей стоянки видны 2 острова, расположенных ближе к южному берегу. Хребет, ограждающий озеро с юга, на северных своих склонах прикрыт ивовыми зарослями, в которых водится много кабарги (Moschus sp.).

Когда совершенно стемнело, видны были огни за озером, следовательно, там жили тангуты, а по северному берегу мы не встретили жителей. Еще в продолжение двух дней мы шли берегом озера, перешли речку Джюрме, впадающую в Тосо-нор с северо-северо-востока, и, обойдя большой залив, вдавшийся к северу, 21 февраля достигли крайнего западного угла озера, откуда начинается р. Ёграй-гол. Урочище это называется Сут-халун; здесь много ключей, поросших хорошим кормом, на котором мы встретили множество куланов, яков и антилоп-ада.

Озеро Тосо-нор пресное, вытянутое на юго-восток с северо-запада на протяжении 30 с лишним верст; ширина его различна, в восточной половине доходит до 8 верст, в середине суживается почти до 3 и в западной половине достигает 10; береговая линия довольно извилиста и достигает в длину до 80 верст. В озере водятся рыбы из породы вьюнковых (Cobitidae), а также какая-то рыба довольно крупных размеров, добыть которую нам не пришлось.

Отсюда шли три дня по Ёграй-голу до урочища Цаган-оботу и сделали за это время 35 верст.

На пятой версте, по выходе Ёграй-гола из оз. Тосо-нор, с левой его стороны из междугорного ущелья с юго-востока приходит довольно сильный приток Амнин-норын-гол. Дорога шла почти на запад по правому берегу Ёграй-гола, долина которого то расширялась, то суживалась сближающимися северными и южными горами; попадались и ключевые урочища с вытравленными кормами; с северных и южных гор приходило много сухих русел, вероятно, наполняемых водою летом. Куланы попадались всюду в большом числе.

Дырисуны и другие злаки довольно обильны, но поедены скотом. По ущельям гор растут ивы, а по сухим руслам облепиха, иногда мирикария и курильский чай.

Посреди долины вдоль правого берега р. Ёграй-гол, почти все три дня тянулся высокий мягкий увал. Перейдя через Ёграй-гол на левый берег реки, мы оставили его и вышли в ключевое урочище Цаган-оботу; река свернула к северо-западу и, приняв в себя реку Алак-норын-гол, пришедшую с запада, пошла в горы на север узким ущельем с густыми зарослями мирикарий, среди которых множество незамерзших ключей. Урочище Цаган-оботу покрыто огромным наплывом льда, в несколько квадратных верст, образуемым множеством ключей, в которых мы ловили маленьких рыбок (Diplophysa sp.). Абсолютная высота этого урочища достигает 12000 футов. На запад вверх по р. Алак-норын-голу тянулась далеко широкая долина, на которой лежит озеро Алак-нор.

Переночевав в Цаган-гол, мы свернули в горы на север за ушедшим туда Ёграй-голом, соединившимся с речкой Алак-норын-голом. [322] Тут мы встретили прекрасные густые заросли мирикарии, открытые от льда рукава реки, сильные незамерзающие ключи, а на них массы уток; на кустах уже по-весеннему щебетали мелкие птички. Кроме мирикарии тут же попадались обвивавшие их пушистые от обилия семян ломоносы, курильский чай, облепиха, чернобыльник, колючий острокильник, чагеран, кустарная белая лапчатка, по горам арца. Далее на реке появился опять лед. Не очень хорошею дорогой мы все-таки прошли по ущелью около 12 верст и нашли для ночлега удобное местечко с хорошим кормом.

После этой ночевки, через 16 верст далее по реке в северном направлении, мы остановились в ключевом, просторном и обильном хорошим кормом урочище Цаган-Чсичин, расположенном на абсолютной высоте 11 600 футов. По незамерзающим ключам толпились густые заросли мирикарии и хармыков, с высокими злаками между ними. Решили дневать. В ключах поймали сачком много рыбы из рода Schkopygopsis; ее достаточно было и для ухи и для коллекции. По кустам много перекликавшихся между собою фруктоедов, очень красивых своим красным оперением.

С запада сюда приходит из междугорной долины сухое русло р. Цаган-Чсичин-гол, летом наполняемое водою. Погода оба дня, здесь проведенных, была прекрасная, теплая. Полуденная температура в тени, второго дня, 26 февраля, подымалась до +11,7°Ц. Весна уже чувствовалась.

Отсюда долина Ёграя то расширялась, то суживалась и направлялась на северо-северо-восток; попадались ровные и обширные площадки состоящие из солонцеватой глины, с белыми солеными выпотами; на них росли: саксаул Регеля (Haloxylon Regeli), бударгана (Kalidium sp.), Reaumuria trigyna, различные солянки (Salsola sp.), дзере-тулэ. У речки, густо обступая ее, ютились Myricaria sp., камыши (Phragmites communis), ломоносы (Glematis orientalis), с белым пухом семян, взбегающие по кустам; пожарница (Calamagrostis sp.) и другие растения. Речка местами свободна от льда, и здесь мы встречали уток и водяных воробьев (Cinclus sp.) [оляпка]; местами же река скована крепким льдом. Дорогой нам попадались следы людей и травы, порядочно поеденные скотом. Прошли 15 верст, остановились на левом берегу реки; дров и корму было достаточно.

Ночью выпал снег, к утру прикрывший землю белой пеленой в дюйм толщиною и не перестававший итти при нашем выступлении в путь. Река не меняла своего характера и северо-восточно-северного направления. Верст через семь пришло с юго-востока большое ущелье, с рекою Какты, впадающей в Ёграй-гол. Здесь, на абсолютной высоте 11 000 футов, находится просторное урочище Ихэ-Бельчир со множеством сильных ключей, раскиданных среди обширных зарослей мирикарии, потянувшихся далеко вниз по р. Ёграю на северо-запад.

Пройдя устье р. Какты, мы остановились на 13-й версте. По кустам лежало довольно много старого снегу. Окрестности были закрыты облаками. По травянистым склонам северных гор в ур. Ихэ-Бельчир мы встретили первых монголов, подчиненных хошуну Шан-рди. Дорогой и на бивуаке нам попадались следующие растения: хармыки (Nitraria Schoberi), Reaumuria trigyna, бударгана (Kalidium sp.), саксаул Регеля (Haloxylon Regeli) и обыкновенный саксаул (Haloxylon ammodendron), хвойник (Ephedra sp.), ломонос (Glematis orientalis), чагеран (Hedysa-rum sp.), облепиха (Hippophae rhamnoides), Galimeris sp., белая лапчатка (Gomarum Salessowi), курильский чай (Potentilla fruticosa), дырисун [323] (Lasiagrostis splendens), попадавшиеся уже с озера Тосо-нор; татарник (Cnicus sp.), по горам арца (Juniperus Pseudo-Sabina), ива (Salix sp.), пожарница (Galarragrostis sp.,), камыш (Phragmites communis), осоки, сугак (Lycium chinense), касатики (Iris sp.) и др. Вечером пролетела огромная стая журавлей (Grus sp.) на север.

Ночью непрерывно шел мелкий снег и к утру выпал на 2 дюйма толщиною на долине, а в горах лег еще несравненно более толстым слоем. Отсюда далее на северо-запад долина Ёграя немного расширилась. Река местами свободна от льда, местами еще скована им. Начали попадаться монгольские пашни и огромные поросли мирикарии; среди них виднелись камыши, чагеран, ломонос, сугак, метла и прочие. По склонам гор и у подошвы их – саксаулы, бударгана и реомюрия. На северных горах арца и, говорят, на южных она тоже есть, но подальше от реки. Пади гор представляют хорошие пастбища, покрытые тучными злаками.

На 14-й версте мы остановились в урочище Куртэ. Здесь живет много шанрдийских монголов, которые, несмотря на постоянный страх быть ограбленными тангутами, все-таки живут здесь ради хороших кормов для своего скота. После полудня погода разъяснила и дала возможность оглядеть окрестности и нанести на карту многие невидимые ранее горы.

Местные монголы уверяли нас, что до хырмы Шан-рди мы доберемся на другой день раненько. Утром другого дня мы шли рекою, долина делалась заметно шире; затем с северных гор к реке придвинулся отрог, вдавшись в нее мысом; за этим мысом мы увидали и самую хырму.

Переправились на левый берег реки, которая здесь очень широко разлилась по галечному руслу многими рукавами, из которых иные мы переходили по льду, ломавшемуся под ногами наших яков. Перейдя реку, мы вышли на пашни, тянувшиеся до хырмы, у которой разбили свой бивуак на знакомом месте. Из хырмы высыпало к нам много уже знакомых монголов, приветствуя наше благополучное возвращение; им были уже известны неудачные попытки тангутов пограбить нас, и они с большим интересом расспрашивали подробности нашего с ними столкновения. Без нас в Шан-рди приезжали купцы из города Сун-пань-тина и принесли вести, которых и мы не знали: как, например, что лама, служивший хурул, был очень сильно ранен и приходится родным братом ламе Ркуб-сюк-лянцзя-сэну, встреченному нами на р. Чурмын, с которым мы вступили в дружбу.

У хырмы Шан-рди мы провели 4, 5 и 6 марта, чтобы немного отдохнуть и пополнить наши запасы продовольствия. За эти дни мы почти ежедневно бывали у нойона и старшего ламы; дружба наша с ними стала еще теснее. Лама и нойон сообщили нам о тангутах много сведений, проверенных и пополненных в пути рассказами проводника Амчута, а потому я решаюсь их здесь привести. [324]

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ТАНГУТЫ.– БУРХАН-БУДДА.– КУРЛЫК.

Таигуты левого берега Желтой реки. – Монголы, живущие на правом берегу Желтой реки, по притоку ее Боа. – Хр. Бурхан-будда. – Пер. Арцытын-дабан, – Ур. Оймын-амы (стойбище князя Барун-засака). – Погода. – Наши соседи. – Кровожадные сороки. – Четвероногие воры. – Ур. Куку-тологой. – Хырма Барун-заеака и последнее свидание с ним. – Отец Барун-засака. – Хара-усуне-кубе. – Переправа Ганджир-гаталга. – Ур. Ханан-цаган. – Путь пустыней. – Сончжи-га-талга. – Прибытие к хырмам Курлыкского князя.

Вот перечень тангутских ¹⁰⁶ хошунов, кочующих от Дулан-кита по р. Сырхэ и по верхнему Бухайн-голу. Из них три хошуна кочуют к востоку от Дулан-кита до оз. Дабаеун-нор в окрестных горах.

Каждый из этих хошунов управляется отдельным хошунным начальником, подчиненным старшему из них Ванхртык-хрчапку. Хошуны эти подчинены Синину. Должности хошунных начальников и старшего между ними наследственны.

1. Хошун Ныгза около...... 30 палаток

2. » Хртопа – 30 »

3. » Гадзя – 15-20 »

4. » Мухчин – 50 »

Племя ванхртык

5. » Ванхртык-хрчапку – 40 »

6. » » дури – 45-50 »

7. » » чжуаца – 35-40 »

8. » » тахсук – 10-15 »

9. » » тала – 10 »

Всего около – 265-235 палаток.

Тангуты эти занимаются скотоводством и частью грабежом цайдамских монголов. Земледелия у них нет. Разводят яков, лошадей и хвостатых (некурдючных) баранов. Шерсть баранью, яковое масло, кожи, мускус, оленьи рога сбывают китайцам в г. Данкыр, выменивая на хлеб, материи и прочие необходимые вещи. Масло и чуру (сушеный творог) [325] иногда возят и к монголам в Курлык, где выменивают его на ячмень и дзамбу.

По нижнему Бухайн-голу, северному и северо-восточному берегам оз, Куку-нор и в прилегающих горах кочуют:

1. Хошун Рганца-лама – 60 палаток

2. » Ня-ягму – 30 »

3. » Хрганцы-хуанцан – 25 »

4. » Шумду – 15 »

5. » Памбу – 15 »

6. » Янрун – 30 »

7. » Яшу – 45 »

8. » Рганца-сюгныр – 18 »

9. » » нягнык – 40 »

10. » » ремын – 30 »

Итого около – 308 палаток.

Эти 10 хошунов управляются каждый отдельно своим хошунным начальником; главный же управитель всех их Рганца-лама. Он светский и духовный владыка всех 10 хошунов. Живут они в черных палатках, занимаются скотоводством (бараны, лошади, яки). Продукты, добываемые от скотоводства и охоты, сбывают в города Данкыр и Синин. Земледелия нет. Занимаются грабежом монголов и не упускают случая пограбить и китайцев, хотя подчинены Синину.

По юго-восточному, южному, юго-западному и западному берегам оз. Куку-нор кочуют тангуты следующих хошунов:

1. Хошун Чамры-гунма – 80 палаток

2. » » сюма – 100 »

3. » » хахркурн – 30 »

4. » » хаик – 30 »

5. » » хдацыв – 60 »

6. » » ун'ня – 40 »

7. » » шинык – 50 »

8. » Мугры – 65 »

Около – 455 палаток.

Отдельные хошунные начальники подчинены старшему Чамры-сюма. Подчинены Синину. Занятие – скотоводство и грабежи.

9. Хошун Тэбчжа – 100 палаток,

управляется хошунным начальником Тэбчжа-хрта-го. Власть наследственная. Ему же подчинен и

10. Хошун Сухца – 60 палаток,

имеющий кроме того и своего хошунного начальника (тоже наследственного). Оба эти хошуна зависят от Синина. Земледелия нет. Занимаются грабежом и скотоводством.

до 120 палаток

11. Хошун Куары

12. » Сырцын

у каждого из этих хошунов есть по начальнику; старший ведает обоими хошунами. Подчинены Синину. Занятия те же.

13. Хошун Чго-ча – 50 палаток

14. » Гона – 30 »

15. » Чжюхркюрь – 60 »

16. » Хдысю-гунма – 50 »

17. » » сюма – 80 »

18. » » ныхта – 30 » [326]

Каждый из последних шести хошунов управляется самостоятельными хошунными начальниками, независимыми друг от друга и подчиненными Синину. Занятия те же.

Все эти 37 хошунов кукунорских тангутов, заключающие около 1 600 палаток, по рассказам, пришли лет 50 или 75 тому назад из-за р. Хуанхэ. Ушли они оттуда вследствие притеснений и грабежей со стороны более сильных соседей, своих же тангутов. Их язык, платье, обычаи одинаковы и если разнятся, то только в мелочах. Все они занимаются главным образом скотоводством и грабежом монголов и богомольцев, проходящих через их земли в Тибет и обратно. Подчинены сининскому амбаню, но в сущности только номинально. Земледелия у них вовсе нет.

Разводят они баранов (тибетских) некурдючных, лошадей, яков и редко коров. Верблюды есть в небольшом числе только в хошунах Чамры и Хдысю. Шерсть баранью, кожи, масло, чуру (сушеный творог), живой скот меняют на необходимые для них товары в городах Данкыр и Синин, а также у приезжающих к ним торговцев «шарва» из Сунь-пань-тина, привозящих чай, посуду, и разные безделушки. Эти шарва живут у тангутов подолгу ведут среди них веселую свободную жизнь и, бывают случаи, разоряются и вступают в какой-либо хошун, делаясь такими же номадами.

Все дела, ссоры, тяжбы разбираются хошунными начальниками, а более крупные, как, например, грабежи с убийствами, иногда доходят до Синина.

Хошунным начальникам своим тангуты ничего не платят, кроме добровольных подношений, на что, говорят, тангуты не особенно падки.

Все должности наследственные, утверждаются сининским амбанем (цин-цаем).

Старшим хошунным начальникам, управляющим несколькими хошунами, дается амбанем вместо жалованья по два дадана ячменя зерном.

Тангуты же обязаны вместо всякой денежной подати ежегодно представлять в Синин, через своих хошунных начальников, по 1 мерлушке с каждой палатки. Других податей нет.

При проезде по их кочевьям китайских чиновников тангуты обязаны давать им безвозмездно вьючных и верховых животных и проводников.

О тангутах, кочующих между кумирней Шан-рди, р. Цаган-гол и Амнэ-мачином (племена рынгын, горо и ртау) было говорено в XV главе.

Хошун Давь'и кочует по ущелью, ведущему с Куку-нора к городу Данкыру, и по смежным горам; в нем более 1 000 черных палаток ¹⁰⁷.

Тангуты этого хошуна находятся в ведении ламы шаврынь-чару, который постоянно живет по ту сторону Желтой реки, в монастыре Ламу-дэчин, и только летом приезжает на непродолжительное время в кочевья своих подчиненных. Лама этот светский и духовный владетель; он пользуется правами цзасака, как монгольские князья. В несколько лет раз он обязан ездить ко двору в Пекин.

Помощник его всякуг-тосалукчи имеет постоянное пребывание в кочевьях хошуна; он разбирает все дела своих подчиненных, собирает подати как для ламы шаврынь-чару, которому тангуты ежегодно собирают 1 000 баранов, так и для сининского амбаня, которому доставляется по 1 мерлушке в год с палатки.

Тангуты этого хошуна прежде жили по ту сторону р. Хуан-хэ и кочевали в окрестностях монастыря Ламу-дэчин; лет 60 тому назад [327] они принуждены были уйти оттуда, теснимые грабежами со стороны соседнего тангутского племени нцурги (дзургэ).

Занимаются скотоводством, произведения которого выменивают на все необходимое в Данкыре и Синине. Земледелием не занимаются. Вследствие близости к китайским властям считаются вполне мирными и на грабежи не ходят.

Племя гоми делится на баргун-гоми (балекун гоми), принявшее имя гор, у подножия которых расположены фанзы и пашни этих тангутов по левому берегу Желтой реки. Их четыре хошуна:

1. Гоми-Чикыгма состоит из 50 семей тангутов, китайцев и монголов.

2. Гоми-Цотуглун около 50 семейств тангутов и монголов.

3. Гоми-Тайныкма около 50 семейств тангутов.

4. Гоми-Вангума около 20 семейств тангутов.

Китайцы и монголы баргун-гоми поселились здесь во время последнего дунганского восстания; их сравнительно немного. Они, как и тангуты, вполне подчинены начальнику всех четырех хошунов самтын-хомбу-лана (должность начальника наследственная).

Тангуты, китайцы и монголы занимаются земледелием. Фанзы всех четырех хошунов расположены почти рядом, в небольшом расстоянии одни от других.

Постоянно живут в фанзах только китайцы и очень бедные из тангутов и монголов; более зажиточные тангуты и монголы кочуют со скотом в горах и приезжают только на весеннюю обработку пашен и осеннюю уборку хлеба.

Недалеко от фанз на горе находится небольшая кумирня Данджа-гомба, принадлежащая жителям Баргун-Гоми (Джанджа-кит у Н. М. Пржевальского).

Ха-Гоми заключает в себе девять хошунов, расположенных почти рядом.

1. Хошун, ближайший к Баргун-Гоми, называется Гоми-цзю-ныгма; в нем живет до 20 семей тангутов. Фанзы и пашни этого хошуна отстоят от фанз Баркун-Гоми на один небольшой переход. Жители этого хошуна живут постоянно в фанзах и занимаются исключительно земледелием. Скота держат мало; вьючный скот ишаки.

2. Хошун Гоми-Санхынтан отстоит от предыдущего на полперехода вниз по р. Хуан-хэ; жители тангуты, живущие постоянно в фанзах. Более 100 семейств. Занимаются только земледелием и очень мало скотоводством. Держат больше ослов.

3. Еще верст 8 ниже по течению Желтой реки расположен хошун Гоми-Хорджа. Жителей более 100 тангутских семей. Земледелие. Скот главным образом ишаки. Большая кумирня Хорчжа-Чжуан-цан.

4. Еще несколько ниже по течению расположены фанзы и пашни хошуна Гоми-Аркун. Он заключает в себе 20 тангутских семей. Кроме земледелия они занимаются и скотоводством. Держат баранов, коров, лошадей, коз и немного ослов.

5. Несколько ниже и к северу от реки в горах расположены пашни и фанзы Гоми-Гаир; в нем по 150 семей тангутов и китайцев. Хлеба не поливные, как у всех предыдущих. Скота очень мало.

6. Немного севернее и рядом с предыдущими находятся пашни и фанзы хошуна Гоми-Ченртэн-кит. Жители тангуты и китайцы, более 100 семей. Занимаются земледелием и скотоводством. Разводят много баранов, яков, лошадей, коз, немного ишаков. Среди фанз находится кумирня, именем которой называется и хошун. [328]

Рядом с фанзами, после дунганского восстания, выстроена китайская крепостца Ирца-Кауртук (по-тангутски); в ней около 50 человек китайских солдат с одним офицером составляют гарнизон ее. Обязанности этого гарнизона – следить за кочевыми тангутами и ограждать мирных земледельцев от грабителей.

7. На северо-запад, в 7 верстах от крепостцы Ирца-кауртук, в горах расположен хошун Гоми-Ирца, составляемый 60 семействами тангутов, занимающихся земледелием и скотоводством. Во время полевых работ живут по фанзам, прочее же время кочуют в черных палатках по горам.

8. Еще далее к северо-западу, в соседнем ущелье, находится хошун Гоми-Хртуглун; жители тангуты, до 30 семей; земледелие и скотоводство. Время полевых работ проводят в фанзах; прочее время кочуют в черных палатках по горам.

9. В расстоянии полуперехода к северу в горах расположен последний гомийский хошун, Гоми-Дора. Жители тангуты, около 20 семей, занимаются земледелием и скотоводством. При пашнях фанзы, в которых живут во время полевых работ. Прочее же время проводят в черных палатках, кочуя по окрестным горам. Лошадей и ишаков держат немного.

Все девять хошунов, входящих в состав Ха-Гоми, т. е. Нижнего Гоми, управляются одним старшиною гаир-вэйху. Его должность наследственная. Подчинен Синину.

Как Баргун-Гоми, так и Ха-Гоми вносят ежегодно небольшую дань в ямынь сининского амбаня.

В Баргун-Гоми ежегодно в 8 луне приезжает переводчик сининского амбаня, чтобы принять на месте 100 штук баранов и 2 лучших лошадей.

Старшина Ха-Гоми, гаир-вэйху, обязан ежегодно доставлять в Синин со всех девяти хошунов немного более 200 даданов ячменя, пшеницы и гороху зерном.

Язык гомийских тангутов и почти все обычаи одинаковы с кукунорскими тангутами. Разница только та, что гомийские беднее и одеваются хуже.

Женщины Баргун-Гоми, как и монголки, носят две косы в чехлах из материи, висящие спереди и украшенные 4 серебряными квадратной формы бляхами с насечкой. Женщины Ха-Гоми заплетают свои волосы в массу косичек, убранных медными чохами, маржанами и бирюзой. Женщины куку-норских тангутов имеют лучшие украшения на волосах. Они их заплетают также в массу мелких косичек, отброшенных назад, с тремя и более лентами, на которых приделаны или просто раковины, или большие серебряные раковины с рисунками, по нескольку штук. Ленты эти соединены своими краями и ниспадают за спиною до пят. Иногда эти украшения из серебра, маржанов, бирюзы и медных чохов бывают так тяжелы, что их носят при помощи ремня, перекинутого через плечи. Нголыкские женщины украшают свои косички серебряными тибетскими монетами, вместо медных китайских чохов. Женщины племени мцзирви, кочующего между Раджа-гомба, Лабраном и Сун-панем, заплетают волосы в массу мелких кос, которые украшают только маржанами и бирюзой в серебряной оправе.

Все, как мужчины, так и женщины, носят на руках много серебряных колец, с маржанами и бирюзой, и громадные тяжелые серьги, которые не продеваются в мочку уха, а подвешиваются к ушам на ремешке.

Молодые люди соединяются брачными узами не по своему свободному выбору, а по воле своих родителей: сын обязан жениться на девушке, [329] которую ему укажет и высватает отец или мать. Дочь тоже выходит замуж за того, кто будет избран ее родителями.

Обыкновенно сватовство начинается с того, что мать или отец (чаще мать), взявши хадак и кувшин водки, отправляется в палатку родителей девушки, намеченной в жены сыну, и, подавши хадак, заявляет им о цели своего прихода. Обыкновенно сейчас же сразу или отказывают, или если соглашаются, то предлагают вести переговоры о калыме.

Бедные ограничиваются уплатой родителям девицы до 5 яков и 3 лошадей; выговаривается чура, масло, водка и мясо. Богатые же платят 10-200 лошадей, 20-200 яков, 100-500 баранов. Кроме того выговариваются и подарки для родственников и братьев невесты; обыкновенно родственникам дают 1-3 куска тибетской материи, а братьям по одной хорошей лошади. Для отца девицы выговаривается хорошая лошадь с седлом; кроме того чура, джума, масло, мясо, гуамян, водка и проч.

День, в который невеста должна быть доставлена в дом жениха, назначается ламами.

Невесту возут в дом жениха отец и братья ее и близкие родственники. При этом с невестою едет одна только девушка, какая-нибудь из ее подруг, в качестве провожатой. Эта компания везет с собой подарки в дом жениха, состоящие из мяса, масла и водки. В палатке жениха их принимают и угощают его родители. К этому времени сюда же собираются все родственники и знакомые с подарками (туши бараньего мяса). Всех угощают чаем с маслом, мясом, дзамбой, хлебцами, жареными в масле, и водкой. Последней выпивается очень много. Молодые на этот раз находятся в различных палатках и видеть друг друга не могут.

Погулявши и покутивши 1-3 дня, отец с молодой и всеми провожавшими их возвращается домой, и только спустя 15 дней или 1-2 месяца молодую уже окончательно везут в палатку мужа и с нею везется приданое, состоящее из одежды, заготовленной на много лет, домашней утвари и количества скота, почти равного калыму, за нее заплаченному. Провожатые снова кутят день, если живут близко, и 2-3, если приехали издалека. Всех их снова понемногу одаривают.

Через 2-5 месяцев родители молодой приглашают к себе дочь с ее мужем. Молодые отправляются к ним с подарками: маслом, чурой, джумой, мясом и водкой. В гостях они остаются от трех дней до одного месяца; это время их усиленно угощают. Перед возвращением же домой тесть дарит молодому хорошее ружье со всеми припасами и богатое дорогое платье, лисью или другого меха шапку, шубу с хорошей матерчатой покрышкой, отороченную барсовым или другим мехом, рубашку, панталоны, сапоги и пояс, а иногда дарит и деньгами лан 20-30.

Бедные люди не исполняют всего этого полностью, а ограничиваются только либо шапкой, либо сапогами, либо далембовой рубашкой.

Никаких священных обрядов при бракосочетании не существует, и ламы участвуют только в качестве гостей.

Нередко случается, однако, что молодой человек крадет у родителей Девушку (конечно, с ее согласия) и делает ее своей женой, даже если родители ее выражали свое несогласие на брак. На этот случай у тангутов есть поговорка: «яо-бо, влому чок чого, мё-бо эик ркун ме-чо», т. е. «нельзя украсть быка у бедного, а дочь у богатого можно». В таких случаях, по истечении непродолжительного времени, родители похищенной посылают кого-нибудь из своих родственников пригласить к ним укравшего [330] у них дочь для переговоров, причем необходимо уверение с их стороны, что вору у них не будет учинено обиды.

Он приезжает, и обыкновенно дело улаживается благополучно, без всякой ссоры; со всем свершившимся примиряются. Но если, например, за украденную была уже уплачена кем-либо часть калыма или даже весь калым, то укравший обязан все возвратить полностью первому претенденту на похищенную девушку. Если же она не была просватана и за нее не было внесено калыма ее родителям, то им приходится довольствоваться только тем, что будет дано похитившим ее мужем, причем редко случается, чтобы родители похищенной были слишком обделены: обыкновенно им выплачивается почти все то же количество скота, что родители молодого человека могли бы заплатить и по уговору, если бы их сватовство было уважено. Понемногу и молодая получает от своих родителей свое приданое, и их отношения вполне восстанавливаются мирным путем.

В Гоми калыма платят не более 3 коров, мяса, масла, хлеба и водки. Этим все ограничивается. В приданое за девушкой идет почти все то же самое, что было внесено как калым. Приемы сватовства и гуляний те же, что и у кукунорских тангутов. У всех этих тангутов полиандрия ¹⁰⁸ встречается за редкими исключениями. Можно сказать, что ее нет выше исчисленных тангутов.

Не бывает случая, чтобы тангутская девушка выходила замуж целомудренной. Свобода отношений между молодыми людьми и девицами не считается предосудительной. Очень часто до замужества у девушек родятся дети, и это ее нисколько не порочит в глазах родителей и всех окружающих; дети эти принимаются в семью родителей на равных правах даже в наследстве с остальными детьми и не признаются незаконнорожденными. Они даже не понимают этого слова: «Все родятся по одному закону, следовательно; они законнорожденные и такие же люди, одинаковые со всеми. Незаконнорожденных людей нет!..» При выходе замуж девушки, имеющей детей, дети ее остаются в семье ее родителей как равноправные члены семьи.

Рождение ребенка не празднуется. В самый день рождения или на следующий приглашается лама, который дает имя новорожденному. Если есть в семье старик, то он может вполне заменить ламу. Когда ребенку исполнится три года, то ему в первый раз подстригают волосы. В назначенный для сего день убивается несколько баранов, приглашаются родственники, их угощают мясом, хлебом и водкой. Волосы подстригает старший присутствующий родственник. Какое значение имеет этот обычай, узнать не пришлось; тангуты говорят: «у нас всегда так делается», и весь тут разговор.

Обрядности похорон состоят в следующем. Прежде всего покойника связывают в сидячем положении, подтягивая коленки к подбородку, и привязывают руки к ногам ниже коленей. Затем одевают на мертвеца старую шубу и садят его в палатке у входа. Приглашают даму, пользующегося наибольшей известностью в данной местности; он молится и указывает, как следует похоронить покойника: посредством ли сожжения, пустить ли на воду или свезти в горы оставить на съедение зверям и птицам, и указывает место, где это должно быть выполнено.

Лама, помолившись в палатке, где посажен у дверей мертвец, приказывает другому ламе отправиться и выбрать место, где труп должно предать сожжению или на съедение зверям и птицам. Если труп сжигается, то в указанное место привозят покойника; складывают большой костер [331] из можжевеловых дров, кладут на него труп, поливают его маслом и при чтении молитвы поджигают костер. Когда все сгорит, собирают пепел от трупа, смешивают его с глиной и делают множество конусообразных ступочек (от 108 до 1000 штук по указанию лам), называемых «цаца».

На съедение зверям и птицам, в указанном ламою месте, труп кладется на спину с согнутыми коленами и руками, сложенными на груди; труп прикрывается старыми одеждами; у головы по сторонам и в ногах втыкаются четыре палочки с флажками, на коих написаны молитвы, и после совершения ряда молитв труп оставляется на произвол судьбы.

У бедняков обыкновенно предают покойников воде, как способу наименее хлопотливому, где есть большая река. В Гоми, например, бросают в Желтую реку. На реку труп, облеченный в старые одежды, опускается с молитвами головою по течению; молитвы совершаются, пока не исчезнет труп из вида. Во всех случаях ламы молятся о покойном 48 дней.

Кроме того дети молятся о своих усопших родителях ежегодно в день их смерти. Эти моления совершаются ламами, которых приглашают от 5 до 30 человек. После службы лам одаривают мясом, дзамбой, хлебом, маслом.

Если муж и жена различных хошунов, то жена по смерти мужа может уйти к своим родителям только в том случае, если остается бездетной, и тогда она берет с собой только половину всего оставшегося имущества. Вдова же с детьми переходит к одному из неженатых братьев покойного, хотя бы даже к малолетнему.

Если у покойного ее мужа нет неженатых братьев, то она, чтобы не расстроилось ее хозяйство, должна найти себе мужа в этом же хошуне, холостого или вдовца; тогда все имущество после покойного мужа она сохраняет за собой. Но если, будучи бездетной, вздумает выйти замуж в другой хошун, то ей дают только ее платья, а имущество остается родителям или детям покойного ее мужа от другого брака.

Вдова, выходя за одного из малолетних братьев своего покойного мужа и приживая детей от посторонних, не клеймится за это позором; дети же считаются законными детьми малолетнего мужа.

Раздел имущества между детьми производится таким образом: когда в семье женится один из сыновей или выходит замуж дочь, то весь наличный скот делится на равные части по числу всех детей. Например, если в то время, когда из 5 сыновей и дочерей которого-нибудь выделяют, и весь наличный скот состоит из 500 голов, то выделяемый получает 100 голов. Случается, что после выдела двух-трех братьев число скота почему-либо умножится, тогда выделяемые после получают из наличного скота равные части. Прежде выделенные ни в каком случае не могут претендовать на прибавку. Когда выделяется старший сын, уже после смерти своего отца, то он все-таки должен заботиться о поддержке хозяйства матери, остающейся с малолетними детьми до тех пор, пока последующие не подрастут настолько, что сами будут в состоянии управлять хозяйством.

По выделении всех детей своих родители остаются всегда жить с младшим сыном, которому поэтому остается большая часть.

Когда дети остаются после родителей малолетними, то хошунный начальник со стариками своего хошуна назначает им опекуна из старших родственников их отца, который обязан охранять их имущество и их интересы. В таких случаях сироты получают равную с детьми опекуна часть, хотя бы они были богаче или беднее детей опекуна. [332]

Если же дети остаются после родителей немалолетними, то делятся сами между собою под наблюдением старших родственников или почетных стариков хошуна. Решающий голос имеет старший из делящихся братьев; как говорят, в таких случаях он не злоупотребляет своим правом, чтобы получить львиную долю из имущества, а делится справедливо.

Лама Амчут сообщил мне следующее о монголах, кочующих между монастырями Раджа-гонба и Лабран-Чжасинъчи.

Этих монголов считается до 1600 семей. Управляются цинваном, обязанным в три года раз ездить ко двору в Пекин.

Одеждой своей они нисколько не отличаются от своих соседей тангутов мзурги; женщины их заплетают две косы, обвитые в чехлы и спущенные вдоль спины, а не на грудь, как у цайдамских монголок.

Говорят они смешанным монгольско-тангутским языком, а чаще и совсем по-тангутски. Состоятельные живут в войлочных юртах, а бедные в черных тангутских палатках. Ван имеет деревянный разборный дворец, который при перекочевках вьючится на 70 верблюдах.

Занимаются они исключительно скотоводством (бараны, коровы, яки, лошади и немного верблюдов).

Все обряды и обычаи у этих монголов тангутские. Народ миролюбивый. Подчинены непосредственно Синину. Цин-ван получает жалованье от двора наравне с прочими монгольскими князьями равной степени. Они обязаны давать только подводы для китайских чиновников, других же податей и повинностей по отношению к Китаю не несут. Что же собирает их ван, неизвестно.

Пока мы стояли возле хырмы Шан-рди, до нас доходили слухи, что ртауские тангуты собираются потребовать вознаграждения с тангутов племени Амчута (рынгын), который был нашим проводником. Как-то раз приехали к нам несколько тангутов и требовали, чтобы мы не оставляли хырмы Шан-рди до приезда ртауских тангутов, чтобы дело между ними было разобрано в нашем присутствии, как виновных во всей истории, но были нами прогнаны с острасткой.

Вещи, лежавшие на хранении у ламы в кумирне, были в полной целости; мы их убрали в свои места во вьюки, простились с нойоном, ламой и были готовы к выступлению 7 марта утром.

Я решил итти горами на р. Ихэ-гол, к стойбищу Барун-засака, у которого думал сменить яков на верблюдов или нанять последних и на них уже добраться в Курлык. Кроме того было интересно посетить и эту часть хребта Бурхан-будда.

Оставив хырму, мы держались юго-западного направления, перевалили один отрог Бурхан-будда, идущий на север, и на 15-й версте остановились в урочище Кур. В урочище Кур находятся пашни шанрдийских монголов, орошаемые речкой, идущей по дну ущелья.

На второй день мы прошли 11 верст, перевалив два мягких лёссовых отрога, и остановились опять в ущелье среди монгольских пашен в урочище Токто-булак. Отсюда увидели мы первый арцевый лес вверху ущелья. Переночевав здесь, мы направились вверх по р. Токто-булак, сначала на юго-восток, а затем свернули на юго-запад и по лесному ущелью достигли перевала Усу-учэ, или Арпытын-дабан, 12 780 футов абсолютной высоты. Подымаясь по ущелью, мы кроме арцы видели иву, курильский чай, горечавки, Anaphalis sp., 2 вида полыни, лебеду, дикую гречку, Gusiriia sp., кипец, дырисун, щавель, дикую пшеничку и др. На самом перевале встретили мягкий альпийский луг. Хорошо наезженным и [333] красивым спуском мы вышли на р. Арцытын-гол и остановились среди монгольских юрт, сделав за переход 12 верст. Тут же с юга в Арцытын-гол впадает еще речка, а сама р. Арцытын-гол направляется на запад, на слияние с р. Ихэ-гол ¹⁰⁹.

Следующим переходом мы должны дойти до ставки Барун-засака на р. Ихэ-гол в горах. Первые 7 верст мы шли на запад по р. Арцытын-гол до ее слияния с Ихэ-голом, по которому [шли] вверх и повернули на юг и через версту вышли в урочище Оймын-амы. Тут среди множества монгольских юрт стояла большая юрта Барун-засака. Мы остановились бивуаком, не доходя до княжеской юрты шагов 600.

Здесь мы провели шесть дней. Барун-засак встретил нас радушно, посещал нас очень часто и сиживал подолгу; мы тоже бывали у него не один раз. Барун-засак вел образ жизни, ничем не отличавшийся от образа жизни подчиненных ему монголов. Его жена и старшая дочь несли все хозяйственные работы и ухаживали за скотом. Своих усталых яков мы сбыли Баруну на крайне невыгодных условиях, потому что они не были бы в состоянии пройти предстоящего большого пути к Курлыку. Барун-засак согласился взять их себе и за это доставить нас на верблюдах в Курлык. Более выгодной операции с ним не пришлось устроить.

Погода стояла хорошая только в день нашего прихода, а потом испортилась. Пыль стояла все время при сильной облачности, и иногда выпадал снег. Несмотря на это, хотя и медленно, весна все-таки подвигалась. Ночи стояли в общем теплые, температура их бывала то –, то +; 11-го числа, в полдень температура подымалась до +15°Ц. Появились насекомые: 10-го летали мухи, 11-го встретился жук. 12-го ночью поверх льда на речке бежала вода.

Мы стояли среди пашен. Кроме Баруна, нашими соседями были многие монголы в значительном числе юрт. Среди монголов находились две черные палатки тибетцев, пришедших к Баруну от притеснений своих тибетских властей. Барун их принял. Нас окружали гранитные и гнейсовые скалы, прикрытые лёссом, по которому кое-где виднелась отдельными деревьями арца да попадались дырисуны.

П. К. Козлов ездил вверх по ущелью к перевалу Бамбурчик-дабан, названному так по обилию медведей, встречающихся по дороге к перевалу; но на этот раз они не были встречены. Ущелье вверху обстановлено скалами гранито-гнейса биотитово-роговообманкового мелкозернистого. Вследствие неподходящей погоды мне не удалось определить астрономически точки стояния нашего бивуака.

В хырме Шан-рди и здесь у Баруна поразительное обилие сорок, которые крайне бесцеремонны и страшным образом расклевывают у живой пасущейся скотины спины и задний проход и заставляют несчастную скотину ужасно мучиться, биться и кататься по земле. Никакие движения и приемы скотины не могут освободить несчастную от мучительной надоедливости этих сорок. Несчастных наших животных сороки преследовали и во время движения каравана. Все наши мешки с продовольствием тоже были проклеваны сороками, и их приходилось постоянно зашивать.

Нас поражало тоже обилие бродячих собак; здесь их нисколько не меньше, чем и в Шан-рди. Они днем и ночью занимались воровством на нашей кухне, и дежурным было много хлопот постоянно их прогонять. У монголов они также постоянно воруют все, что плохо лежит, и поедают ягнят, козлят, чему я сам был не раз свидетелем. [334]

Множество волков ежедневно пожирают у монголов баранов, давят телят и жеребят. По ночам они оглашают своим воем ущелье р. Ихэ-гол и главным образом ур. Оймын-амы – средоточие местных кочевников в это время года.

После шестидневного отдыха на стойбище Барун-засака, простившись с князем, мы тронулись 16 марта в путь на его верблюдах и пошли вниз по р. Ихэ-гол. Сначала шли пашнями, почва которых состояла из буро-желтого лёссового ила, с обрывками соломы. Река Ихэ-гол бежит по устилающим ее ложе круглым валунам, между которыми находится серый крупный песок с гравием и мелкой галькой. Кое-где реку сопровождают лёссовые невысокие холмы.

Верст через 8-9 мы вышли из ущелья и свернули на северо-запад; на 12-й версте остановились в ур. Куку-тологой, оставив реку восточнее. Из нее сюда на пашни проведены арыки. Почва пашен состояла из буро-желтого лёссового ила, песчанистого и слюдистого с обрывками соломы и корней. Окрестная местность слагалась из буро-желтых, сильно глинистых неровнозернистых песков. По степи росли колючий острокильник (Oxytropis sp.), белолозник, полынь, реомюрия, а по реке мирикария, камыш, дырисун и сугак. Ниже нашей остановки на арыке стояло несколько монгольских юрт. Ночь почти ясная, теплая, термометр не опускался ниже нуля.

На следующий день ясным хорошим утром продолжали путь к хырме Барун-засака, где он нас хотел встретить. Более половины дороги шли сухим руслом р. Ихэ-гол, пересекая несколько других, тоже каменистых и сухих, в него впадающих. По пути нам попадалось много соек (Podoces hendersoni). Из растений замечены: хвойник, тамариск, саксаул, козенец (Scorzonera sp.), калимерис, бударгана, реомюрия, сугак (Lycium chinense), хармык, дырисун. Оставив русло Ихэ-гола, мы пошли по галечной плоскости, на которой вправо от нас стояло несколько невысоких барханов песка. Галька местами была сдута ветрами, и обширные оголения глины сменялись площадями и барханами песку. Затем мы пересекли полосу, поросшую тамарисками и хармыком, среди которых лежала глубоким слоем вязкая пыль. На северном краю этой растительной полосы стоит хырма князя. Мы ее обошли и в полуверсте за нею остановились в камышах возле колодца. Переход был в 25 верст. На завтра решили передневать. Версты полторы восточнее этой хырмы стоит другая, покинутая старая хырма. К северо-востоку от хырмы, верстах в 2, находятся кчючи, где были пойманы пескари для коллекции. Перед вечером приехал в хырму Барун-засак с женою.

На другой день были у Баруна в его фанзе. Внутри фанза заставлена мешками, посудой, седлами, завалена шубами, мехами и пр.; тут же мы увидали и шкуру рыси, набитую соломой. Мы приобрели эту шкуру за пять лан серебра для коллекции, так как она была хорошо снята и представляла собой интересный вид рыси, добытой в горах Бурхан-будда. Вообще торговля монгольских князей доставляет им не малые доходы, принимая во внимание, что часть продаваемых ими предметов досталась им даром, в виде приношений их подданных, делаемых в различных случаях, часть же привозится из Данкыра купцами, скупается князем, а затем продается им уже по значительно повышенным ценам. И мы сделали у Баруна небольшие закупки в дорогу до Курлыка: приобрели дзамбы, муки и немного джумы.

После Баруна мы посетили его престарелого слепого отца. Старик [335] был очень рад нашему посещению и вспоминал то время, когда у него в гостях был покойный Николай Михайлович Пржевальский; узнав от нас о смерти Пржевальского, крайне сожалел о нем и куском бумажной материи утирал слезы, катившиеся из потухших старческих глаз. Показывал он нам большой охотничий складной нож, подаренный ему Пржевальским и хранимый стариком как драгоценность. День простоял хороший, теплый, настоящий весенний; летали мухи.

Оставив хырму Барун-засака, мы взяли направление на северо-восток. Почва – солончаки, покрытые травою, выбитою скотом. Во многих местах топкие водяные выпоты. Придорожную растительность составляли хармыки, тамариски и дырисуны. На 9-й версте от хырмы достигли реки Цаган-гол, образуемой водами болот Хара-усу, лежащих на востоке, и рек Ихэ-гол, Хоту-гол и Номохун-гол, сбегающих с Бурхан-будда. По слиянии с рекою Хара-усу Цаган-гол, под именем Шишин-гола, достигает реки Баин-гол. По Цаган-голу шли несколько верст. Переправа через эту реку топкая; но у нас все обошлось благополучно. За переправой расстилается широкий солончак с камышами и местами тамариско-выми кустами, коими мы дошли до р. Хара-усу и остановились в урочище Хара-усуне-кубэ.

По реке растут высокие камыши. Тут мы видели журавлей, турпанов, индийских гусей и серых уток, цапель, перезимовавших здесь; по хармыкам много соек, а по тамарискам гнезда воронов, уже сидевших на яйцах. Всюду много зайцев, попадаются антилопы (Antilope subgutturosa). День простоял тихий и теплый; в полдень в тени термометр показывал +15°Ц.

Покинув этот ночлег, мы шли сначала левым берегом реки Хара-усу, затем переправились через нее в урочище Улан-усу; переправа не широкая, но топкая и глубокая; один верблюд опрокинулся в воду, но был вытащен; вьюки с сумами, конечно, были промочены.

Двигаясь в северо-западном направлении, пришли через 13 верст на р. Баин-гол в урочище Ганджур-гаталга. Здесь находится брод через реку, коим ее обыкновенно переходят в этом месте. Пробовали и мы перейти на другую сторону, но это было трудно выполнимо по случаю большой воды в реке и сильного ледохода, почему отложили переправу до следующего дня. Вскоре после нас сюда же приехали монгольские чиновники; они решили переправиться и совсем вымочили свои вещи.

Здесь по Баин-голу тянутся песчаные бугры с тамарисками и камышами, хармыками и сугаком. На больших тамарисковых кустах вороньи гнезда. Место нашей остановки еще недавно было под водой, и потому приходила в голову мысль: «а что если река ночью разольется, куда мы денемся!», но все обошлось благополучно. Утром с большим трудом переправились на правый берег реки и, несколько отступя от нее, пошли вдоль правого берега камышами, среди хармыков и тамарисков.

Разлившаяся река наполняла своими водами все окрестные впадины и низкие места, представлявшие теперь лужи и озера, которые приходилось обходить нашему каравану. По дороге нам встретилось множество следов только что проехавших всадников. Оказалось, что этой ночью тангуты угнали у монголов большой табун лошадей.

Наконец мы вышли на северный рукав р. Баин-гол в урочище Ханан-цаган. Отсюда дорога сворачивает на север в Курлык. Перед большим безводным переходом мы решили здесь передневать. На дневке я сделал астрономическое наблюдение. Найдены были фазаны (Phasianus vlangali). На реке сильный ледоход; днем вода в ней прибывала. [336]

После обильной кормом дневки животные бодро шли вперед на север; миновав окраину приречной растительной полосы в урочище Шара-гуй, мы вступили в солончак Гельчик; воды на нем почти не было, он как будто бы просох сравнительно с нашим посещением его прошлой осенью. В реке Булундзире воды оказалось много, и дно чрезвычайно топкое. Перейдя его, мы поднялись на возвышенность Куку-бейле и, воспользовавшись несколькими кустиками саксаула, росшими при дороге на 25-й версте пути, сделали привал и напились чаю, после чего продолжали дорогу по пустынной галечной местности. Подул юго-западный, страшной силы ветер, обдававший нас то песком с мелкой галькою, то тучами пыли, всюду проникавшей.

Наконец, пройдя за день сорок пять верст, мы остановились в безводном урочище Му-шикшин, с запасной водой, взятой из р. Баин-гол. Ветер не прекращался и ночью; к утру надул к нашим вещам много песку и наполнил атмосферу густой пылью, заслонившей солнце.

Отсюда до высот Абдоринте-ула шли старой дорогой, а оттуда взяли направление немного к востоку. Абдоринте-ула служит водоразделом между бассейнами южного Цайдама и северного. Спустившись с Абдоринте, мы сделали привал и пили чай среди довольно густых порослей саксаула. Затем, идя в северо-северо-восточном направлении, достигли реки Баин-гол и остановились в урочище Сончжи-гаталга, до которого в течение перехода прошли 37 верст.

Для животных здесь хороший корм. На Баин-голе льду уже не было. Множество водяной птицы летало вдоль реки и по соседним болотам. По сторонам виднелись юрты монголов.

Утром переправились через реку Баин-гол немного ниже нашего ночлега. Один верблюд завяз в топком дне и подмочил вещи. С переправы пошли правым берегом реки, отступя от нее и обходя разливы по топким солончакам, держась северо-западо-западного направления. Всюду среди хармыков наплывы льдов, разливы, топкая грязь, затруднявшие ход верблюдам.

Употребив не мало усилий, мы прошли 17 верст и остановились возле хырмы Курлык-бейле на колодце. Место остановки, совершенно выбитое скотом, нам так не понравилось, что я сейчас же послал людей искать более подходящего, чтобы завтра же перейти. Людей, остававшихся в хырме с вещами, нашли в полном благополучии, вещи в порядке и сохранности; верблюдов еще не видели – они были угнаны на пастьбу верст за 20, и при них жило два наших человека в ур. Таряне-быль, в кормном месте, по указанию князя. Пришли в Курлык 25 марта. Здесь весна, подвигавшаяся хотя и медленно, была уже очень заметна. [337]

Комментарии

105. Это же название Мзушу-Ргымчон носит и речка, по которой мы шли, ошибочно названная во 2 части «Трудов» на стр. 204, строке 3 сверху, Дейб-чю. Тейб-чу – см. 1 часть «Трудов», страница [310, стр. 20 и 24 сверху]. Кроме того, на той же 204 странице 2 части «Трудов», на строке 5 сверху перевал Манлун неправильно назван Мцый-Гунтук, что собственно обозначает стойбище нголыкского князя Гымса-нгырё за перевалом Манлун на востоке, в урочише Гром-кук.

106. Тангутами монголы называют тибетцев. Иакинф Бичурин считает, что тангуты, пришедшие в Тибет из Куку-нора в IV в. нашей эры, были предками тибетцев.

С начала XI в. по 1227 г. в Северном Тибете и области Ала-шаня существовала сильное тангутское государство Си-ся, которое было разгромлено армиями Чингисхана. Открытый П. К. Козловым мертвый город Хара-хото был одним из крупнейших городов государства Си-ся.

Определенного содержания в науке термин «тангуты» еще до сих пор не имеет. Пржевальский называл тангутами тибетцев областей Куку-нора и Амдо, Роборовский в этом следует за своим учителем.

107. Тангутская палатка «банаг» сделана из черной шерстяной материи. В плане она имеет квадратную форму, часто достигает больших размеров. Пол палатки земляной, вверху вдоль всего потолка имеется отверстие для света и выхода дыма.

108. Полиандрия – многомужество, одна из пережиточных форм группового брака, встречающаяся в Индии и Тибете. В Тибете полиандрический брак представляет собой союз нескольких братьев, имеющих одну жену. Такой брак описан П. К. Козловым в его труде «Монголия и Кам». В Индии же полиандрический брак представляет союз мужчин не братьев, хотя это иногда встречается и в Тибете.

О полиандрии тибетцев Г. Ц. Цыбиков пишет: «В семейной жизни у тибетцев существует, между прочим, полиандрия и полигамия. При этом нам довелось только узнать, что женитьба нескольких братьев на одной и выход нескольких сестер за одного считается идеалом родственных отношений». (Буддист паломник у святынь Тибета. Петроград, 1918, стр. 177).

109. Первое описание европейцем горного хребта Бурхан-будда встречается у миссионера Гюка, но Н. М. Пржевальский, давший в своей книге «Монголия и страна тан-гутов» подробную и обстоятельную характеристику этих гор, в некоторых сторонах гюковского описания сомневается.

Согласно Н. М. Пржевальскому, действительно первоисследователю этих гор, Бурхан-будда поднимается на абсолютную высоту 4 000 – 4 600 м, однако, нигде не достигает снежной линии. Со стороны Цайдама он возвышается сплошной гигантской стеной с непрерывным гребнем. Горы скалисты, покрыты россыпями и осыпями. Растительности почти нет, горы пустынны и безжизнены.