ПУТЯТА Д. В.

ОЧЕРКИ КИТАЙСКОЙ ЖИЗНИ

(Окончание) ¹.

Материальные условия жизни. — Трудолюбие. — Способность к экономии и наживе. — Китайская общественность. — Положение императорской власти. — Мандарины. — Европейцы.

VII.

Для оценки нравственной природы китайца необходимо принять во внимание материальные условия его быта, обстановку, среди которой обитатель Серединной империи проявляет свои индивидуальные и социальные свойства. Горячий защитник Китая, генерал Чен-ки-тун (вернее, псевдоним Ф. де-Монтион), в одном из номеров «Asiatic Quarterly Review» делает попытку представить картину благоденствия китайской нации рядом вымышленных цифр. Основательно полагая, что главный источник благосостояния китайцев составляет плодородие почвы, он оценивает затем произвольно общую стоимость возделанных в Китае угодий суммою свыше 72,000,000.000 фунтов стерлингов. Если разделить эту цифру на 400,000.000 населения, то получим, что каждый станет собственником 182-х фунтов стерлингов, а так как китайская семья состоит из 6-7 человек, то капитал каждого семейства может быть выражен средней суммой в 1,080 Фунтов стерлингов. Деньги в Китае, по замечанию Чен-ки-туна, в шесть раз дороже, чем на западе, а потому, говорит он, «даже, не принимая в расчёт способностей китайца быть экономным, каждое семейство, согласно западным понятиям о ценностях, [160] располагает капиталом в 6,000 фунтов стерлингов или около 60,000 кредитных рублей на наши деньги.

Тенденциозность произведений Чен-ки-туна хорошо известна, и в данном случае он остался верен своим идеальным воззрениям на отечество. В стране с 400,000.000 населения встречаются очень богатые люди, с наличным капиталом, во много раз превышающим указанную выше норму, но нас интересуют не исключения, а средние цифры, а эти последние везде, где нам ни приходилось о них осведомляться на месте, выходили иные, чем у Чен-ки-туна. Обыкновенно землевладелец обладает 1-2 десятинами, а владеющий пятью десятинами рассматривается уже, как человек состоятельный. Этот последний при средней стоимости земли около 100 рублей за десятину располагает следовательно собственностью в 500 рублей, не считая инвентаря. Доходами с участка довольствуется целая семья из 7-9 и более человек, и если случится, что в конце года за покрытием всех расходов, вызываемых хозяйством, очистится несколько рублей, то такой результат будет назван блистательным.

Но в Китае далеко не все владеют земельными участками. Громадный процент населения не имеет вовсе собственности и тяжелым трудом добывает себе право на существование. Неимущих, разорённых общественными бедствиями и предлагающих свои руки всегда такое изобилие, что они могут переполнить спрос в рабочих, где бы ни потребовалось на земном шаре, и понизить заработную плату до минимума только за право балансировать между жизнью и смертью.

Масса населения живёт, можно сказать, в впроголодь, довольствуясь незначительными количеством продуктов растительного царства. Рис, горох, бобы, просо, гаолян (сорго), пшеница, овощи, овёс, приготовленные по-китайски в разнообразных видах, составляют основание стола. К ним присоединяют рыбу, раки и в редких случаях мясо или дичь, доступным сравнительно немногими. Относительно употребления мяса господствует, кроме того, довольно практический предрассудок, вытекающий, вероятно, от недостатка рабочего скота в Китае: — «Корова должна помогать человеку в труде, а не идти на убой и не быть обессиливаема доением молока». Заметим также, что жители некоторых местностей Китая испытывают отвращение к мясной пище и потому в Китае членов вегетарианских обществ можно насчитать миллионы, Пользующиеся мясом не брезгают кониной иди [161] мясом мулов, причём в употребление идут все части их, не исключая и внутренностей. Китайские блюда не отличаются питательностью, но нередко имеют за собой преимущество в количественном отношении и размеры потребляемого при представляющемся случае показались бы невероятными тому, кто не был сам тому свидетелем.

Необеспеченные китайцы, составляющие большинство в государстве, до крайности неразборчивы в лице. Цикады, сверчки, саранча, земляные черви употребляются как съедобные продукты; некоторые породы кошек и собак считаются на юге лакомым блюдом едят лилии, корни пионов, бамбуковые стебли, все виды морских и пресноводных беспозвоночных, все виды грибов, не исключая и поганых, а в одной очень умной китайской книжке приведён подробный перечень тех трав, какие могут быть употребляемы человеком в эпохи неурожая и голодовок.

Обыкновенный китаец постоянно погружен в решение практических жизненных вопросов, между которыми вопрос о насущном хлебе занимает первое место. При встрече себе подобного китаец не осведомится о здоровье, об успехе в работе, о скорости бега ², а спросит: «Вы ели?» И логичность этой формулы вполне понятна, если принять в соображение, как трудно кормиться 400,000.000, скученным на тесном пространстве.

Следующее место в помыслах китайца занимает забота о крове и в этом отношении требования также крайне ограничены. Говорят, что архитектура человеческих жилищ даёт указания для суждения об интеллектуальном возрасте расы. Подтверждается ли это при взгляде на жилые постройки древнейшего в мире Серединного царства? Китайский дом, будь то сельская фанза или императорский дворец, по архитектурной системе своей, в сущности, представляют навес или палатку, материалом для которых служат глина, смешанная с соломой, сырец, высушенный на солнце, или плохо обожженный кирпич. Он доставляет лишь примитивное укрытие от непогоды и плохо обеспечивает от атмосферных влияний. Нам известно, кроме того, что значительная часть приречного населения вовсе не имеет домов и проводить круглый год на лодках, а в местностях, где лесовая почва образует мощные наслоения и в долинах с отвесными каменными [162] склонами, значительный процент жителей, подобно ископаемым прародителям, ютится в пещерах.

В постройке глиняной фанзы, которая служит жилищем для большинства, замечается совершенное отсутствие намёков на прочность или комфортабельность, и ни равенство, ни пропорциональность в частях целого не соблюдены. Оконные рамы заклеены оберточной бумагой, разрывающейся в клочки от слабого дуновения ветра и дающей трещины даже от суточной перемены температуры. Двери не плотно пригнаны, плохо держатся на своих местах и не служат преградой для мошенников. Повсюду сквозят щели, через крышу сыпется сор, земляной пол, на который выбрасываются все остатки, пропитан миазмами. Внутреннее устройство отличается крайней простотой. Вместо мебели по стенам идут «канны» или глиняные нары, и только в богатых домах наиболее существенный намёк па комфорт составляют в приемной комнате деревянные кресла, сиденья которых иногда прикрыто красными подушками, простеганными на вате. На каннах семья проводит время обеда и ночь, а остальные часы мужское население находится на работе вне дома, а женское — на дворе или в кухне. Для обеда на канн ставят небольшой низенький столик и вся семья, вооружившись палочками, садится вокруг с поджатыми ногами. На ночь обитатели фанзы подкидывают под себя вместо матраца войлок, или камышовую циновку, накрываются толстыми ватными одеялами, а под голову устанавливают китайскую подушку, часто заменяемую куском толстого бамбука или обрубком дерева. Канны, войлок, одеяло служит вместилищем всевозможных насекомых. Замечательно, что при очевидных неудобствах своего ложа, китаец никогда не променяет его на европейский тюфяк и подушку из перьев. В некоторых миссионерских госпиталях, где была сделана попытка ввести матрацы из проволочных колец, постоянно замечалось, что едва доктор отвернется, китаец слезает с своего комфортабельного ложа на пол. Осветительным материалом служит туземное масло из бобов, гороху и хлопчатобумажных отбросов, наливаемое в ночник до библейской формы, в который опущен фитиль. Он даёт копоть, весьма неприятный запах и очень мало свету. Сальные свечи употребляются только в торжественных случаях, а керосин считается роскошью и доступен жителями портовых городов и смежных с ними местностей. По требованиями Фэн-шуя, дома ориентированы по странами света, имея двери и окна обращенными на [163] юг и, будучи совершенно замкнуты с севера, нагреваются в летнее время свыше меры и имеют плохую вентиляцию. Печей, кроме кухонной, в доме нет; в видах соблюдения экономии в топливе дымоотводная труба выведена не прямо от очага наружу, но проходить предварительно под всеми каннами, подтапливая их летом без всякой надобности и не доставляя равномерной температуры в холодные дни. Сырость в дождливое время года, холод зимой, нестерпимая духота и спертость воздуха летом суть естественные результаты примитивной китайской архитектуры.

В отношении покроя китайского платья, мы можем сделать заключение более мягкое. Широкое платье китайца нам кажется смешным только потому, что мы привыкли видеть одежду в обтяжку, но такой взгляд вытекает из условных понятий о моде, в смысле же исполнения одеждой своего назначения китайское платье вполне удовлетворительно, позволяя по желанию плотно обхватывать тело и согревать его зимой или иметь свободную вентиляцию летом. Должно, однако, заметить, что китаец носит на себе лишь то, что позволяют ему денежные средства, а случается, что и вовсе ничего не носит.

За исключением головного убора и обуви одежда главной массы населения имеет материалом хлопчатобумажную ткань, летом одиночную, зимой — подбитую толстым слоем ваты, причём и в том, и в другом случае выходной и домашний костюм один и тот же. Ночной костюм сообразуется с сезоном, летом китаец спит голым, а зимой может надеть все, что имеется в его гардеробе. Основанием одежды служит длинная рубашка, спускающаяся ниже колен, и шаровары, забираемые в чулки; то и другое надевается прямо на тело; китаец не усматривает необходимости в нижнем белье, если не считать таковым ватный набрюшник обширных размеров, закрывающей грудь и живот, и который в некоторых местностях Китая не снимают ни зимой, ни летом. Китайская обувь не может быть названа ни изящной, ни практичной; перед шьется из сукна, толстая подошва делается из войлока, из склеенных кусков бумаги и пеньковой ткани. Она позволяет сырости проникать через швы и крайне стесняет свободу движения.

Два с половиной столетия тому назад китайцы были вынуждены брить свои лбы и отращивать косы, и ныне не видят неудобства в том, что передняя часть головы необеспеченная от атмосферных влияний. Ношение зимних и летних шляп [164] определяется приказом по всей империи, несмотря на различие в климатических условиях громадной территории государства. Китаец, не состоящий на службе, т. е. не получивший права носить форменный головной убор, чаще вовсе не имеет шляпы, а повязывает голову платком и нередко, несмотря на палящий зной, он пренебрегает даже и таким прикрытием. Зонтики употребляются сравнительно немногими и единственную роскошь, какую позволяет себе китаец — это веер, с которым в летнее время не расстаётся ни сановник высокого ранга, прогуливающийся в паланкине, ни кулий, раздавшийся догола при исполнении тяжелой работы.

Грязь и бедность, бьющая в глаза, суть два элемента, без которых представление о Китае было бы неполным. Неприхотливость в отношении предметов первой необходимости дополняется крайнею небрежностью к своей персоне во всех других отношениях. Конфуций сказал: «телом нашим до самых волос и кожи мы обязаны родителям; сохранять свое тело, не портить его — есть первое требование сыновнего благочестия». Однако, при взгляде на китайскую внешность можно вынести убеждение в совершенном отсутствии сыновнего почтения среди китайцев. Ученые, занимающиеся антропологией, считают запах человеческой кожи одним из признаков расового различия, но китаец своей нечистоплотностью убил в себе этот национальный признак и самый тонкий наблюдатель будет введён в заблуждение, приняв испытуемого субъекта за животное. Запах китайца не поддается ни определению, ни сравнению. В жаркий летний день европеец портового города предпочтёт пройтись пешком, чем ехать в джинирикше, везомой голым кулием, заражающим воздух на десятки шагов в стороны. Китайские «общественные бани» вполне отвечают своему названию. В видах дешевизны, здесь моются не каждый особо, но по звонку, дающему знать, что горячая вода готова; толпа, стоявшая у ворот, входит разом и принимает общий горячий душ. Мы слышали, что подобный же способ практикуется на больших бойнях свиней в Америке. Но и на такую баню не каждый решится затратить несколько чох ³. Рабочий, покончив дневной труд под палящим зноем, самое большее, если ограничится вечером вытиранием своей спины и груди теплой водой. Продавец мыла, рекламирующий свой [165] товар криками: «стоить дешевле грязи», мало соблазняет тем расчётливых обитателей Небесной империи.

Китаец никогда не имел представления о кэйфе, подобно другим восточным народам. Привычка к жесткому ложу, пренебрежение к неге и комфорту свойственны самым богатым людям. Богатый китаец может носить платье из самых дорогих шёлковых тканей, но оно все покрыто пятнами; его обед может состоять из сотни блюд, но в числе их нет изобретённых французскою кухней пикантностей, раздражающих желудок и воображение.

Нам скажут, а женьшень?.. Но этот чудодейственный корень ценится китайцами не ради тех возбудительных свойств, какие ему приписываются европейской фармакопеей, а вследствие предрассудка, что употреблением его достигается продолжительность жизни и сохраняются силы. Предрассудок этот распространён и на некоторые другие предметы туземной латинской кухни. Так, недавно открытый в Европе Броун-Секаровский метод к поддержанию жизненной энергии в несколько изменённом виде известен китайцам с глубокой древности. Вместо эмульсии служат вареные органы морских свинок, добыча которых даёт большой заработок солдатам гарнизонов некоторых приморских крепостей. Таким предрассудкам мы находим объяснение в тех лихорадочных заботах о продолжении рода, которыми охвачено все китайское население. А опиум?... Но, прежде всего, опиум был навязан китайцам выстрелами из орудий, а не выдуман самими китайцами, и если из различных предметов европейского экспорта именно только он нашёл себе столь широкое распространение в Китае, а не другие способы разнообразить жизнь, пользоваться благами существования — это еще более подчёркивает нашу мысль о материалистической природе китайца, который в дешёвом наркотике нашёл себе целый мир неведомых наслаждений и пользуется им далее до той степени увлечения, которая приводит к необыкновенно пагубным последствиям.

Эстетические способы препровождения времени, известные европейцам, не пользуются сочувствием китайца. Китайская живопись, музыка, театр выработали свои формы еще в глубокой древности, да так и остались на прежнем уровне. Китайское музыкальное произведение состоит обыкновенно из совокупности диссонансов и может привести в отчаяние европейца с самыми крепкими нервами, если он вынужден принять приглашение в театр и [166] отсидеть в нём хотя бы часа два к ряду. Китайское театральное представление можно скорее назвать докладом в лицах древних трактатов о благочестии, пороках и добродетелях человечества. Пьесы написаны таким учёно-витийным языком, который с трудом может быть понят даже китайскими литераторами. Актеры читают свои роли подавленным голосом; этикет воспрещает им говорить с подмостков, как обыкновенным смертным. Художественная сторона, mise en scene, совершенно отсутствует; нет ни занавеси, ни декораций. Перемены между действиями должны быть понимаемы по смыслу; актеры, отыгравшие свою роль, остаются тут же до нового выхода. Недостаток внешних эффектов, отсутствие иллюзии должны быть пополняемы для зрителя его собственным воображением. Действие изображает, например, что высокий сановник отправляется на охоту, и на сцене появляется бутафор, вручающий актеру два куска коленкору, на которых изображены колеса — это означает, что сановник поехал в телеге. Император желает испытать чудную повозку, изобретённую одним дровосеком, нечто вроде парового двигателя, — для этого на стол, за которым перед тем сидел монарх, ставят скамейку, на неё другую и третью, еще выше табурет и император в своём пышном шёлковом одеянии с короной на голове, карабкается наверх. По ходу пьесы, дьяволу надлежит выйти внезапно из преисподней. На сцену приносить лестницу, перед ней два человека держат занавес и усиленно жгут бенгальский огонь. Дьявол поднимается по шаткой лестнице, появляется перед разрезом занавеси и, с опасностью для своих костей, прыгает на пол. Чтобы отличить на сцене талантливого полководца от обыкновенного смертного, китайская школа придумала для него уродливую маску с рогами и особую внушительную походку. Он, прежде чем поставить ногу на землю, высоко поднимет ее в воздухе, опишет дугу и ударит пяткой о коленку противоположной ноги.

Случается, что во время представления кто либо из присутствующих среди публики меценатов жертвует на труппу, в интересах поощрения искусства, несколько десятков лань, что соответствует подношению венков и бриллиантов в Европе. Тогда представление прерывается, хотя бы на самом патетическом месте, появившимся на сцене режиссёром, который громко называет имя мецената и сумму пожалованного им поощрения. Затем, весь состав труппы и сановники, и бескорыстный [167] император, и дьявол падают на колени и совершают ков-тов, после чего, как ни в чем не бывало, продолжают прерванные роли.

Еще менее проявлений эстетики и художества замечаем мы в китайской национальной живописи, которая не признает ни теневых контрастов, ни перспективы. По китайским понятиям об искусстве выходит так, как будто тень не составляет непременной принадлежности предмета и если бы свет падал со всех сторон или вовсе отсутствовал, то не могло бы явиться и представления о том, что европейские артисты означают термином «chiaroscuro». Следовательно, при изображении существенных признаков природы применение тонов и световых эффектов не имеет важного значения. Понятие о близком и дальнем на плоскости картины узнается по размерам предметов и потому китайские художники, в интересах соблюдения перспективы, помещают два предмета рядом, но если один показан вдвое больших размеров, чем другой, то это выражает, что последний находится в двойном удалении от зрителя, чем первый. Надо только немножко больше воображения, а еще более знакомства с условными понятиями о живописи, чтобы китайская картина произвела сильное впечатление на туземца. А если к тому же сюжет ее героический и она написана древним мастером, то китаец, пожалуй, будет и слезы проливать над ней, между тем, остановившись в Лувре перед севильской Мадонной Мурильо, он самое большее, если похвалить достоинство ее золоченой рамки.

В этом сказывается, конечно, привычка к своему, как бы оно ни было аляповато, равным образом здесь выражается способность подчинять свое душевное настроение требованиям этикета, или известной идеи, на что мы уже обратили внимание выше. Такая способность действительно идёт очень далеко и едва ли не самым поразительным примером ее проявления будет следующий. Всякому известно, с какой торжественностью и пышностью совершаются в Китае похороны. Массивный герметически закрывающийся гроб — посмертное жилище, стоить иногда дороже того помещения, которым покойный пользовался при жизни. За гробом несут хоругви, раззолоченные фонари и другие аксессуары, его сопровождает музыка, огромная толпа священников в белых одеяниях. Процессия замыкается тучей родственников, знакомых и наёмных людей, которые все, согласно этикету, должны то выражать скорбь, то увеселять покойного своим радостным настроением. Чаще всего они находятся под управлением [168] опытного режиссёра, который умеет выбирать соответственные минуты церемонии, когда надлежит выразить то или другое чувство. «Радуйтесь»... командует он и все смеются от души. «Теперь плачьте», раздается другая команда, и все присутствующие проливают море слез, сопровождая их скорбными причитаниями. А между тем Конфуций сказал: «В трауре лучше быть искренними, чем пунктуальными».

VIII.

Перейдём к рассмотрению других особенностей жизни китайца.

Отсутствие удовлетворительных статистических сведений о китайском населении не позволяет судить о продолжительности жизни китайца иначе как в степени грубо приблизительной. В Китае мы повсюду встречаем стариков и замечаем, что престарелый возраст пользуется большим уважением. На ряду с другими вежливостями, какими обмениваются малознакомые между собой, существуете и следующая формула, в виде вопроса: «Вам пятьдесят лет и сколько»? Годам ведут, возможно, правильный счёт и день рождения празднуют с большею торжественностью, чем другие дни. Приглашенные на обед гости, и знакомые в числе других блюд получают в этот день лапшу, длинные полоски которой медленно поступают в рот, причём гость с вежливой улыбкой замечает юбиляру: «пусть также долго тянется и ваша жизнь». Принимая во внимание условия обстановки, кажется положительно чудом, что в Китае люди могут не только доживать до почтенного возраста, но при этом еще и сохраняют свои силы до конца дней. Удивляешься, почему заразительные болезни при китайской небрежности, чрезмерной скученности и отсутствию всяких понятий о гигиене не только не уничтожили до сих пор всех обитателей Серединной империи, но и не препятствуют росту населения? Почему Тайпинское восстание и мусульманские бунты, не считая мелких междоусобий, наводнений и голодовок, повторяющихся ежегодно то там, то здесь, не оставили ясных следов, когда результаты 30-ти-летней войны бледнеют перед последствиями хотя бы одной первой из названных причин, когда голод в течение одного 1877-1878 гг., охвативший пять провинций, вырывал жертвы десятками миллионов. Все путешественники по Китаю не задумаются в [169] объяснение тому дать один ответ: причиной, восстановляющей результаты бедствий и покрывающей их с лихвой, служит тот естественный прирост населения, который мы встречаем в деревнях, городах и сёлах, в виде оборванных или голых детей, вырастающих без пищи, крова, одежды, среди повальных болезней. Конечно, не каждый из них может рассчитывать достигнуть возраста, когда ему представится случай приступить к работе по преемственности, но кто перенеся благополучно эти условия, тот становится закалённым для жизни человеком и, продолжая заветы предков о размножении, даёт потомство, приспособленное ко всяким испытаниям.

На западе господствует убеждение в изнеженности и слабосилии китайской расы, в ее неспособности к напряженной работе, к перенесению невзгод и лишений. Но стоит взглянуть на Великую Стену, которая по массе затраченных на ее постройку сил не имеет ничего равного себе на свете, стоит познакомиться с обстановкой китайской жизни, чтобы вынести впечатление, прямо противоположное. Средний китаец быть может уступить среднему европейцу в росте и физической силе, но если его подвести под требования нашего устава о воинской повинности, то он удовлетворит им в полной мере, а большинство населения значительно превзойдёт нормы. Кажущиеся внешние недостатки китайца нисколько не препятствует выполнению работы, требующей и силы, и ловкости. В портовых городах мы видим целые толпы кулиев, переносящих на плечах от парохода до пакгауза объемистые тюки весом до 5-ти пудов, и такая работа не прекращается от рассвета до заката. Любимый спорт китайцев — стрельба из лука — требует силы мышц, крепости и гибкости стана. Обыкновенный китайский лук имеет натяжение, равное 60-ти кати или 2 п. 9 ф., но употребляются и более упругие. В ловкости и проворстве упрёк был бы столь же неоснователен, стоить лишь взглянуть на картину эволюции пекинских восьми-знаменных копейщиков, воинов, вооружённых двумя саблями, тигров и друг. В некоторых частях, где введён европейский устав, быстрота и стройность движений не оставляют желать ничего лучшего. Природа не отказала китайцу также в способностях подражания в недоступной, по-видимому, сфере эстетики и в пример можно привести духовые оркестры из туземцев, заведенные европейцами в некоторых сеттльментах. Слушая эту музыку в общественных парках, посвящённых Гордону, Паркеру и Виктории, или на клубных танцевальных вечерах, [170] припоминаются слова профессора Васильева из его актовой речи 1883 г.: «И мнится мне, что когда китайцы узнают, какие у нас получают деньги всякие Патти, Сары Бернар, Коклены, так они скорее лопнут, а не перестанут учиться, чтобы сравняться с нами».

Для китайца недостаток таланта и способностей возмещаются терпением, усидчивостью, прилежанием в работе и продолжительностью ее. В Китае праздники редки и дни начинаются с появлением первого утреннего луча. В портовых городах, когда оканчивается китайский базар, европейские резиденты только выходят из ванны. Европейские магазины, банки и другие учреждения в пять часов прекращают свою деятельность, а китайские открыты далеко за полночь. В Китае все находятся за работой, соответствующей социальному положению и наклонностям каждого; от мужчин не отстают и китайские женщины; они одевают, обшивают, обувают всю семью и нередко почти весь материал для одежды до последней нитки сделан ими у себя дома. На долю интеллигентного класса приходится очень много умственного труда, хотя мы и более склонны назвать его непроизводительным. Стоит обратить внимание на массу в 10,000 китайцев, наполняющих двор экзаменационной залы в столице, за право получить одну из 30 — 40 вакансий чиновника, чтобы получить представление о количестве мозгового напряжения, на которое способны обитатели Серединной империи. Трудолюбивые миллионы китайских земледельцев обращают в цветущие местности бесплодные, по-видимому, пустыни и собирают со своего маленького поля по 5 урожаев в год. Китайское земледелие, садоводство, огородничество, рыбоводство превышают все известное о том в европейских странах. Китайские шёлковые ткани, лаковые, эмалевые бронзовые изделия, фарфор, резьба по слоновой кости, достигли высокой степени совершенства, и составляют предмет обширной вывозной торговли.

Что касается успеха и напряженности китайской работы, то один остроумный английский наблюдатель заметил, что «10.000,000 китайцев вырабатывают в одно и то же время, сколько 1.000,000 жителей Великобритании». Но мы не должны забывать, что первые все делают руками, тогда как за последних работают машины. В Китае и труд животных находит себе не обширное применение, будучи заменяем чаще работою человеческих мышц. Едва ли не главная масса тяжестей в государстве перевозится людьми на одноколёсных тачках или плоскодонных лодках и [171] неуклюжих джонках. В пространстве между Гонконгом и Кантоном, где с давних пор уже установилось пароходное сообщение китайские джонки с колесами в кормовой части, приводимые в движение десятками рабочих, все еще не могут быть вытеснены. Замечаемая иногда медленность китайской работы, по сравнению с европейской, происходит, по нашему мнению, от двух причины, во-первых, китаец не встречает надобности спешить с делом, по окончании которого ему, быть может, и не найдется скоро другого подходящего занятия, так как предложение рабочих рук в Китае вообще не имеет границ; во-вторых, довольствуясь весьма не многим, он и не заботится чрезмерно об увеличении своего заработка.

Но за, то есть и другая сторона во всяком китайском труде — это способность работать при всевозможных условиях, при какой угодно обстановке, под зноем южного солнца, в жалкой глиняной фанзе, в зловонной улице города, на пыльной дороге. Каждый путешественник видел в больших городах Китая туземных Вальянов, Фульдов, Ганов, Овчинниковых, мастерская которых ограничена пределами тесной конуры и которые, за недостатком света, выходят заканчивать нежные изделия из серебра, нефрита, золота на двор, три четверти коего отведены под помойную яму. Посетитель Кантона не может не обратить внимания на квартал, где сосредоточены, так называемые, шёлковые мануфактуры, образуемый рядом низких лачужек, в каждой из которых с трудом умещается станок и двое рабочих, а между тем из этого квартала выходят самые дорогие материи в свете. В Гонконге есть целая группа китайских художников, которые с фотографической карточки сделают вам за два доллара в одни сутки портрет масляными красками размерами в кв. аршин, или за ту же цену напишут картину в европейском стиле, получая, таким образом, плату не много выше, чем стоимость затраченного материала, приобретённого к тому же по самой дешевой цене. Европейский художник взял бы за такую работу более чем в сто раз дороже, что и понятно, так как ему необходимо иметь особое ателье, хорошо освещённое, и при ней меблированные комнаты, а китайский довольствуется светелкой из одной тесной комнаты, которая служит ему с учениками и ателье, и спальней, и столовой. В той же степени и по той же причине оценивается в Китае и труд других профессий. Ж. Симон ⁴ говорит, что врачу [172] платят за визит 25 сантимов, т. е. в 1000 раз дешевле, чем доктору с реноме в Петербурге; мастеру, художественно выполняющему свою работу, поденно платят 50-60 сантимов, причём он должен кормиться на свой счёт. Земледелец рабочий получает от 15-20 сантимов в день и т. п.

Все такие факты заставляют призадуматься и наведут на мысль, что если бы Китай находился в более тесном соприкосновении с Европой, то экономическому положению последней, несмотря на применение усовершенствованных орудий производства, угрожала бы серьезная опасность. Эта опасность могла бы увеличиться еще по другим причинам: благодаря способности китайской расы к торговле, ее коммерческой смётке, врождённой бережливости и уменью извлекать из всего выгоды.

Один европеец основательно заметил, что «ржавчина иголки составляет для китайца источник дохода». В городах путешественник наталкивается на особый род промысла купли и продажи человеческих экскрементов, в котором иногда заинтересовано до 10% населения. Китайское кулинарное искусство, оцениваемое по небольшому числу продуктов, из которых приготовляют массу самых разнообразных блюд, стоит выше европейского и служит наглядным примером бережливости. Европейский житель на крайнем Востоке изображает желательную дойную корову для китайских боев, т. е. слуг. Должности повара, лакея, дворника в европейских домах расценены не столько по размерам жалованья, сколько в зависимости от общественного положения того лица, к которому китаец нанимается. В этом смысле все европейские резиденты таксированы. Об истинных доходах, которыми пользуется их прислуга, нельзя составить себе представления, по совершенной невозможности контроля. Бутылки, жестянки от консервов, окурки папирос, вино, требуемое поваром для приправы к кушанью и оставшееся недопитым в рюмках после званого обеда, керосин, спички, мыло, остатки от стола, уголья и т. п. предметы составляют для китайца настоящую Калифорнию. Консул П., нанимая повара, предлагает ему следующие условия: «жалованья 7 долларов, суточная плата за обед и завтрак 1 доллар, а за каждого приглашённого по 50 центов особо»... Повар согласен, отлично зная, что консул П. человек гостеприимный и что приглашённых у него в месяц перебывает столько, что общий расход на кухню выйдет более 100 долларов, не считая всех других побочных статей. Старший бой является [173] однажды к хозяйке дома и сообщает, что проливные дожди причинили в его хозяйстве большие повреждения и, кроме того, в семье у него некоторые нелады, ему, поэтому надлежит оставить вовсе службу и возвратиться в свою деревню. Но, понимая, как трудно приискать надёжного слугу, он рекомендует себе заместителя исполнительного и честного, и сам пробудет с неделю, чтобы подготовить его к новым обязанностям. Хозяйка отпускает слугу с лучшими пожеланиями и щедрой наградой. Новый бой работает усердно, но, к сожалению, не так расчётлив, как прежний, тем не менее, хозяйка им довольна. Однако, через месяц к удивлению ее, мало по малу узнается следующее. Заместитель передает 1/3 содержания прежнему бою, пополняя недостатки своего жалованья доходами с тех статей хозяйства, на которые обратил внимание его предместник во время недельного обучения. Между тем у прежнего боя ни имения, ни семьи нет, и он остался в том же городе, поступив на службу к вашим знакомым, а свое прежнее место продал на выгодных условиях заместителю.

Подобные же факты мы встречаем и в государственной жизни Китая. Должности здесь рассортированы, столько же по рангам, столько и по степени их доходности. Для ходатайства о назначении нужны деньги и иногда очень большие, занять которые для лица, стоящего на видной Иерархической ступени, однако, нетрудно. В Пекине существует специальный синдикат банкиров, снабжающий надёжных мандаринов и какой угодно суммой. Когда состоится Императорский указ о назначении, банкирское общество уплачивает деньги тем лицам, которые содействовали успеху; мандарин отправляется к своему посту, а его сопровождает клерк общества, на обязанность которого возложено наблюдение за правильностью уплаты взятой ссуды. Чаще этот клерк получает в свое ведение какую-нибудь отрасль местного казённого хозяйства, которую удерживает в своих руках до тех пор, пока вся сумма долга с процентами не будет взыскана.

Обще распространенная слабость к подкупам и извлечению из всего доходов объясняет широкое распространение в Китае откупной системы. Командир батальона, уездный начальник суть, прежде всего арендаторы вверенных им отраслей управления. Первый обязан содержать свою часть в порядке, получая на неё от правительства определённую сумму денег; второй должен доставить известную сумму податей в государственное казначейство и содержать в порядке общественные постройки, каналы, плотины, [174] дороги и проч. Как они распоряжаются во вверенных им сферах, каким путём достигают желательных результатов, правительство в эти подробности не вмешивается по крайней невозможности контроля.

Коммерческие инстинкты несомненно действуют развращающим образом на китайскую администрацию, вызывая то общераспространенное в Китае явление, которое европейские резиденты определяют выражениями «squeeze, peculate, казнокрадство». Но они же помогают китайцам с успехом бороться против напряженной фабричной деятельности запада, и мы не можем не согласиться с Ж. Симоном, который суммирует результаты коммерческих сношений Европы и Китая в следующих словах: «Исключив стоимость транзитных грузов, найдём, что действительная цифра торговых оборотов между Китаем и Европой в общей сложности ввоза и вывоза не превышает 1,100,000.000 или 1.200.000.000 франков ⁵. Вывоз китайских товаров представляет собой ценность в 600,000.000 и такую же ценность имеют товары, ввозимые в Китай. Важнейшим предметом ввоза служит опиум на сумму от 280,000.000 — 300,000.000 франков в год, затем идут бумажные ткани на сумму от 200,000.000 — 220.000.000 франков. Таким образом, соединённые усилия европейских купцов и дипломатов, в продолжение трёх столетий привели, в конце концов, к ежегодному ввозу в Китай полезных европейских товаров на сумму всего лишь 275,000.000 — 290.000.000 франков. Уже вот можно сказать поистине, что гора родила мышь. Европа, под руками которой пар и электричество, которая жертвует громадные субсидии пароходным обществам, и, когда это оказывается недостаточным, посылает на подмогу купцам десятки тысяч солдат и тысячи орудий, и в результате добивается лишь того, что каждый китаец покупает у неё средним числом на 60 сантимов такого товара, о котором невозможно говорить без краски стыда на лице!...» [175]

IX.

Неудачи в сношениях Европы с Китаем, неоправдавшиеся надежды многих коммерческих и военных предприятий, явное упорство, с которым Китай держится за свою самобытную культуру, неоднократно служили источником заключений о высоком китайском патриотизме, единстве и крепости народного духа, необыкновенной сплоченности нации, глубоком сознании национальной идеи.

Конечно, Китай не может представить такой легкой наживы для европейского торгаша, как Индия, он не населён ни краснокожими, ни индусами, ни неграми, уступающими без сопротивления свою территорию, богатства, независимость. Но и китайские понятия о родине не имеют столь широкого смысла, какой придают ему европейцы. Строго говоря, под выражением отечество, в Китае будет понято лишь место рождения, семейное гнездо, где жили предки и где находится родовое кладбище. Китаец неохотно эмигрирует, хотя часто бывает к тому вынужден. Мы нередко встречаем не только поселения и города, но даже целые уезды, населенные родственниками одной и той же фамилии, и вполне понятно, что, в конце концов, им буквально не хватает средств к существованию на тесном пространстве. Все, что лежит вне границ своего уезда, города, даже села, будет сочтено чужим и степень отчуждения увеличивается с расстоянием: «В пространстве четырёх морей все братья ⁶», а между тем, не говоря уже о различиях племенных и религиозных, которыми не раз были вызваны потрясения государства, мы замечаем глубокую рознь между коренными обитателями Серединной империи. Жители северных провинций называют кантонезцев, чжецзянцев и других южан «варварами», а эти последние, выражаясь об обитателях севера, называют их «татары». Северный и южный Китай в разные времена истории находились под властью различных императоров. На юге каждый пришлый китаец зовется презрительным именем Хаккасца, подобно тому, как назывались древние эмигранты Шандунской и Цзянсийской провинций, выселившиеся при Юаньской династии в Гуан-дурь, и совершенно утратившие воспоминания о своём происхождении. Всякий эмигрант с юга на север, как и у нас в Уссурийском крае, зовется грубым именем манцза, [176] имеющим свое происхождение от южных инородцев Мань, позднее других племён подчинившихся Китаю и стоявших на очень низком уровне развития; они приносили человеческие жертвы и варили из их костей поминальную похлебку.

То впечатление однообразия, которое производит на вновь прибывшего природа, пейзажи, а в особенности сами обитатели Серединной империи, будет ослаблено после кратковременного пребывания в стране. Прежде всего, станут заметны различия в речи, которые идут очень далеко. Общий для Китая диалект пекинский, обязательный для учёного класса и мандаринов, очень затемнён примесью местного акцента говорящего; для простого же народа, незнакомого с этим диалектом, разница в произношении замечается по уездам, а жители одной провинции, не понимают жителей другой. В коммерческих сношениях китайцев различных местностей они прибегают или к письменным знакам, или к пиджину, т. е. изуродованному английскому языку, с примесью португальских и малайских слов. По образу занятий, нравственным и физическим признакам, резкие особенности характеризуют уроженцев различных провинций Китая. Шансийцы известны повсюду, как китайские жиды: большинство ростовщических лавок и банкирских домов принадлежит им. Жители южных портов с давних пор зарекомендовали себя наклонностью к торговле и заводческой деятельности. Среди обитателей Аньхойской и Хунанской провинций вербуют лучший контингент для армии, а хунанцы известны, сверх того, как ненадежные в политическом отношении элементы. Жители прибрежных провинций хорошие моряки, тогда как обитатели территории, удаленной от моря, составляющие большинство, суть по преимуществу землепашцы и т. п. Разнообразие замечается в отношении обычаев, в системе мер, весов, денежного счета и т. д.

Точно определённое место жительства имеет для китайца, нередко, столь же глубокий смысл, как для европейца принадлежность к той или другой нации. Переход из одного уезда в смежный может быть признан за эмиграцию и правительство, препятствующее выселениям ⁷, содержит на границах провинций посты, на обязанность которых возложено не пропускать жителей без особых санкционированных положениями целей. В 1888 г., [177] по случаю бедствий, причинённых в Шандунской провинции разливом Жёлтой реки, некоторая часть наиболее пострадавших, узнав, что в провинции Шаньси возник спрос на рабочие руки, устремилась туда. Перебиваясь по пути подаянием и благополучно миновав пограничные кордоны, они находились уже близко от цели путешествия, но тем временем слухи о приближении шандунцев произвели в самой Шаньсийской провинции настоящую панику. Жители ее обратились к заступничеству волостных и уездных начальников; те сделали представление губернатору, который, в свою очередь, снесся с губернатором Шандуна. Этот последний в ответном отношении выразил сожаление по доводу вторжений управляемого им народа, случившегося без его ведома, и издал приказ, которым предписывал всем беглецам немедленно воротиться в свои деревни, присовокупив, «что если, вследствие постигшего их несчастия, им суждено погибнуть, то пусть они сделают это прилично в своих домах или по соседству, как кому удобнее, а не за границей». В других случаях привязанность к дому рассматривается правительством как явление нежелательное, против которого надлежит изыскивать особые меры. Между прочим существует, закон, по которому офицер местных войск «зелёного знамени» не может служить в части, расквартированной ближе 250 ли от его родного дома. Лучшая категория китайских войск Юны обыкновенно комплектуется из местностей, лежащих, по возможности, дальше от районов их дислокации, что гарантирует их благонадежность, в случае местных восстании.

Чрезмерная скученность и горячка расположения вынуждают китайца к оставлению насиженного гнезда, несмотря на тормозы правительства и конфуцианских догматов. Но, выселяясь, вследствие неурожая, голодовок и других бедствий, он не утрачивает связи со своим домом и заботится о возвращении в него при первой же возможности, если не живым, то мёртвым, что, по понятиям конфуцианизма, не представляет существенной разницы. На работах по прорытию Панамского канала, куда были призваны китайские кулии, каждый из них ставил непременным условием контракта возвращение на казенный счёт на родину, и администрация нередко была очень затруднена своевременной очисткой местности от массы китайских гробов, ожидавших своей очереди отправки. В Уссурийском крае эмигранты-китайцы селились на три, четыре года, и, приобретя некоторые сбережения, спешили [178] уда литься восвояси, не оставив других следов пребывания, кроме истощения почвы, да иногда двух, трёх беременных баб из туземного населения. За границей китайская любовь к родине переносится с места рождения даже на все государство. Китаец, выселившийся в Бирму, Монголию, Манчжурию, Сибирь. Америку, на Филиппинские острова, нигде не подчиняется окружающей его иноземной обстановке, не меняет ни привычек, ни костюма, ни обычаев, как бы последние в новой стране ни заслуживали подражания. Китаец повсюду остается китайцем, и вдали от родины, при случае, не замедлит проявить отменные патриотические чувства. Во время учебных плаваний Северной китайской эскадры она прибыла в Манилу, где существует обширная китайская колония. Едва эскадра бросила якорь, как тучи китайских джонок и сампаней окружили ее со всех сторон, их пассажиры ворвались на палубы, фрегатов и там выразили самые шумные овации прибывшими соотечественниками. Совершенно аналогичный эпизод повторился в то же лето во Владивостоке и некоторых других местностях на Тихоокеанском побережье.

Подобные факты заставляют нас, конечно, быть очень бдительными на нашей отдаленной окраине, но они еще не выражают «сознания китайцами своей национальной идеи». Китайский народ, объединенный одним письменным языком, не составляет компактного целого. Скорее он может быть рассматриваем, как ряд социальных групп, интересы которых могут быть взаимно противоположны и которые кое-как связаны очень неустойчивыми государственными учреждениями.

Один английский миссионер в Мукдене спросил китайского патриота: «Что будет делать народ, когда русские вторгнутся в Манчжурию», как то пророчат английские газеты? Патриот ответил категорическим замечанием, что война вовсе не касается народа. «Дело правительства отразить нашествие врага и для этой цели оно содержит войско, народу вмешиваться нет никакой нужды». Во время войны 1860 г. союзники находили на месте все ресурсы для развития операций, нанимая у туземного населения мулов, вербуя кулиев, приобретая продовольствие на самом театре военных действий. Никогда китайская история не давала фактов подъема национального духа, как бывало в других странах, да правительство опасается, и принять меры к тому, так как это скорее может послужить к повторению событий Тайпинского времени. Ему выгоднее балансировать при неустойчивости [179] современных понятий о государстве и обществе, и потому афишами, расклеенными в городах и гостиницах, воспрещается говорить о политике внутренней или внешней. Народ тем охотнее следует такому приказанию, что и сам Конфуций сказал: «Кто не состоит на службе, не должен вмешиваться в планы администрации и ее обязанности ». Правительство должно патриархально относится к своим подданным, изыскивая источники своей силы в симпатиях народа. Оно налагает подати, размеры которых установлены древнейшими законоположениями государства для уплаты содержания чиновникам и войскам, оно приказывает следить за правильностью государственных экзаменов и кладёт резолюции по представлениям высших сановников империи. Народ безропотно несет все повинности и до времени равнодушно относится к факту, что большая часть их поступает в карман мандаринов. За то, когда случится голодовка, он считает обязанностью правительства кормить и одевать пострадавших. В этих случаях действительно тотчас же организуется помощь, но она обыкновенно бывает вызвана не сочувствием, а желанием возможно скорей и каким бы то ни было путём обеспечить себя от проявлений недовольства голодной толпы. Пострадавшим устраивают временные приюты и общественный столовые, но как их там содержать?... На нашей памяти в Тяньцзине был случай, что призреваемых накормили супом с примесью квасцов; они почувствовали себя вполне насытившимися, а на другой день 20 человек из них отправились на тот свет. Едва окончилась зима, всех пострадавших поспешили силою водворить по своим деревням, не задумываясь о том, как они с совершенно подорванным здоровьем просуществуют до нового урожая, и желая лишь возможно скорее избавиться от скопления толпы в одном месте.

X.

Рассматривая китайское государство, как политическое целое, функции которого отправляются разного рода правительственными органами, мы можем получить некоторое понятие о его современном социальном состоянии посредством знакомства с положением и характером деятельности тех правительственных инстанций, от которых зависит направление и склад государственной жизни. Начнём с императорской власти. [180]

Император — отец и мать своего народа. Подданные обязаны ему повиноваться, как наместнику Неба на земле. Между тем за время исторического существования Китая с 1122 г. по P. X. до наших дней сменилось 26 императорских династий, т. е. каждая процарствовала в среднем 115 лет. Нынешняя династия Да-цинов — иноземная, маньчжурская, овладела престолом своих предместников Минов 250 лет тому назад и основала свое могущество прежде всего на вооруженной силе из преданной восьми знаменной армии, разместив ее в столице и главнейших провинциальных пунктах, и, кроме того, распределив важнейшие государственные посты почти поровну между природными китайцами и приверженцами правительственной партии ⁸. Во всем остальном были сохранены без существенных изменений учреждения и порядки, на которых покоилась империя Минов и предшествующие. Образованные китайцы выражаются со свойственным им либерализмом так: «Династия Да-цинов — чужая для нас, но она терпима, так как не нарушила ни в чём основных государственных установлений, она не пользуется симпатиями народа, и в храме Конфуции, в Шандунской провинции, в Цюй-фу-сянь, не поставлено таблички ни одному из императоров этой династии». Мы знаем, кроме того, что ряд восстаний тревожил спокойствие Да-цинов не только в первое время после завоевания Китая, но даже и в близкие нам дни. Тайпинский мятеж, продолжавшийся от 1850 до 1864 г., явился наиболее грозным протестом пребывания маньчжур в Китае, на что прямо было указано в выпущенных мятежниками прокламациях. В нынешнее, девятое по счету, царствование императоров маньчжурской династии, положение монархической власти может быть названо еще менее солидным, благодаря тому обстоятельству, что в самом доме Да-цинов нарушен порядок наследования, и китайские подданные, требующие от своих правителей примера в исполнении гражданских и семейных обязанностей в строго конфуцианском духе, всегда готовы бросить укор дворцовой партии и вызвать к памяти, компрометирующие ее факты. [181]

По поводу обстоятельств, сопровождавших воцарение нынешнего императора Китая, было сделано немало политических намеков в английской прессе; официальные подробности дворцовых событий были опубликованы в правительственном китайском органе «Цзинь-Бао», а потому мы не считаем Нескромностью объяснить, в чём усматривают китайцы нелегальность в занятии престола нынешним императором Гуансюй.

В Китае нет закона о престолонаследии; император сам может выбрать себе преемника, но, в силу первородства, обыкновенно наследует старший сын. Когда император несовершеннолетний, то назначается регентство, а если оно почему либо не назначено волею усопшего, то переходит к вдовствующей императрице. Новый император, как сын скончавшегося, приносить душе покойного отца жертвы дважды в год. Если же он племянник или близкий родственник, то он должен стать в положение усыновлённого, дабы прах покойного не остался без поклонения. Таковы существенные стороны заместительства трона, имеющие отношения для рассматриваемого случая.

В 1861 году, в летней императорской резиденции г. Же-хэ, скончался император Сянь-фынь. Ему наследовал шестилетний сын его Тунчжи и в результате придворной интриги было назначено регентство из восьми членов императорской фамилии с принцем Цай во главе. Временно, за отсутствием двора, управление находилось в руках 6-го принца, Куна, который, пользуясь пребыванием регентов в Же-хэ, подготовили себе партию среди военного сословия и привлеки на свою сторону влиятельных сановников империи. В ночь 1-го ноября 1861 года молодой император вступили, вернее сказать, был скрытно ввезён, в Пекин. С ним прибыли регенты и обе вдовствующие императрицы: одна из них, Цзи-ань, была законная жена Сянь-фыня, другая, Цзи-си, его старшая любовница и родная мать Тунчжи. Принц Кун в эту же ночь с умел склонить на свою сторону обеих императриц и на другой день прочёл во дворце, перед удивленными собранием придворных, декрет императора, которыми только что назначенные регенты отрешены от власти, а затем спросили последних: желают-ли они подчиниться распоряжению добровольно или необходимо призвать солдат. Не имея выбора, регенты ответили согласием. Другими императорскими декретами обе вдовы Сянь-фыня были назначены регентшами до времени совершеннолетия Тунчжи. Вдовы, в общих чертах обстоятельства дворцового переворота [182] 1861 года. 12-го января 1875 года, после кратковременной болезни, Тунчжи скончался, не оставив по себе прямого наследника. Была ли его смерть результатом интриг или небрежности придворных медиков, осталось невыясненным. Как бы то ни было, обстоятельства были вполне благоприятны для Цзи-си, не желавшей выпускать из своих рук власть. Другая императрица Цзи-ань, будучи женщиной благочестивой, не обнаружила ни способностей, ни наклонностей к управлению государством. Наконец, третья императрица Алута, молодая жена Тунчжи, была беременна к этому времени и если бы у неё родился сын, то, разумеется, он должен был стать наследником; но, не ожидая выяснения вопроса о поле будущего ребенка, придворные поспешили поместить молодую жену еще при жизни Тунчжи, в почетное заключение, где она скончалась прежде разрешения от бремени. Законным наследником мог бы быть после того сын принца Куна, но, вероятно, это не было выгодно для отца, который должен был, вместе с тем, стать в подчиненное к своему сыну положение. Неизвестно, по каким соображениям в конце-концов выбор пал на Цай-сена, 3-х-летнего сына VII принца Чуна, под регентством обоих вдовствующих императриц, и при условии, что он будет усыновлён старшей из них Цзи-си.

Необходимо было придать новому избранию законный характер, и с этой целью, когда обнаружилась безнадежность состояния Тунчжи, был созван экстренный совет, в котором приняли участие: 4 сына Даогуаня, дяди умирающего императора, 8 принцев крови, большое число принцев второй и третьей степени, члены государственного совета и президенты шести министерств. Вопрос о преемстве был рассмотрен с достаточною будто-бы полнотой и серьезностью. Умирающий Тунчжи, будучи, как говорят, слишком слаб, чтобы выразить письменно свою волю, изъявили на смертном одре свое согласие знаком. Акт, определивший наследование и одобренный императором, но не скреплённый красной киноварью, был прочитан перед созванным советом, все члены которого подписали его в удостоверение подлинности и своего согласия. Вслед затем девятый принц отправился за своим племянником и, тщательно окутав его в собольи шкурки (это случилось в холодную январскую ночь, а резиденция седьмого принца находилась в расстоянии 2 1/2 миль от дворца), принеси его с собой в залу заседания, посадили на колени и показали присутствующими. После того, трёхлетний сын Неба был водворён в дворцовых [183] палатах и передан на попечение обеих вдовствующих императриц. Имя новому императору дано Гуансюй, что значит блестящее наследование.

Все внешние формальности наследования были совершены с очевидными предосторожностями, между тем протест не замедлил своим появлением, и притом в форме, произведшей сильное впечатление на умы всего китайского населения. Он был выражен одним столоначальником министерства гражданских дел, по имени У-кэ-ду. По его соображениям, основанным на духе положений священной книги Чжу-цзы-цзя-ли, передача престола Гуансюю нарушает спокойствие души усопшего Тунчжи. Гуансюй, после своего усыновления, стал двоюродным братом, а не сыном и даже не племянником покойного императора. Если Гуансюй женится и будет иметь сына, то этот последний станет продолжателем рода Гуансюя, и будет приносить посмертные жертвоприношения восходящим членам своего ’рода, а прах императора Тунчжи, оставшийся не только без прямого потомства, но без потомства в боковой линии, будет лишён требуемых религией и придворным и, ритуалам поклонений. Восполнить фатальный пробел в династическом преемстве можно только в далёком будущем, если сын императора Гуансюя достигнет известного возраста. Тогда Гуансюй должен будет отказаться от своих отеческих прав на него, сделать его сыном покойного Тунчжи и передать ему престол.

Двор не пожелал усмотреть ненормальности акта о престолонаследии и в будущем, конечно, не изменит своих распоряжений. Китайская пословица говорить: «когда птица готовится умереть — ее пение печально; когда человек умирает — его слова хороши». Вот почему, в подтверждение своих соображений, цензор У-кэ-ду покончил свою жизнь отравлением за стенами столицы, в день похорон императора Тунчжи, оставив после себя записку, содержащую вышеизложенный протест, который он просил передать правительству. В декрете, вышедшем по этому случаю, были выражены трогательные симпатии к такому проявлению гражданских чувств и повелено было оказать У-кэ-ду посмертные почести чиновника 5-й степени. Но его рассуждения не были приняты к сведению, «так как-де юному императору должно предоставить решить самому, когда придёт время, как поступить, чтобы обеспечить предписываемые жертвенными обрядами церемонии по отношению к своим предместникам на троне». Таким образом [184] восточная императрица обеспечила себе могущество на долгое время в будущем, седьмой принц был связан узами благодарности, а последовавшая затем смерть западной императрицы ⁹ избавила ее от соперницы.

В течение 25 лет царствования двух малолетних императрица Цзи-си крепко удерживала власть в своих руках. Совершеннолетие Гуансюя, его женитьба, а затем торжественное вступление в управление государственными делами, в 1888 году, должны были удалить императрицу от влияния на императора, но против этого были приняты меры, из коих главнейшими должно признать выбор в законные жены императору одной из близких родственниц Цзи-си, а затем сохранение связей с VII принцем. которому император, обязан сыновним послушанием и которому, сверх того, принадлежало фактическое командование вооруженными силами столицы.

Казалось, что годы уже изгладили впечатление, произведенное инцидентом самоубийства У-кэ-ду, и более не возникнет вопроса о том, каким порядком обеспечить жертвоприношения покойному Тунчжи. Однако, 18 лет спустя, при вступлении императора Гуансюя на престол, и одновременной с тем его женитьбы, когда при дворе готовились торжественно праздновать эти знаменательные события, случился другой инцидент, обративший на себя внимание всей страны.

Сановник У-да-жень, заведовавший ирригацией бассейна Жёлтой реки, пользуясь правом представлять личные доклады императору, вошёл с предложением о пожаловании принцу Чуну «особенно почётного титула», дабы точным определением взаимного положения отца и царственного сына установить пример семейных начал для подданных... «Для обыкновенных смертных, состоящих на государственной службе, установлено, что звание сына всегда распространяется обратным действием закона на его родных, в интересах возбуждения чувства сыновей любви. С еще большею последовательностью надлежит держаться этих положений императору, родители которого должны быть пожалованы особыми знаками отличия». В заключении сановник Уда-жень упоминает, что аналогичные обстоятельства в царствование Сунской и Минской династий вызывали смуты в государстве. [185]

Предложение У-да-женя должно быть понимаемо между строчек Китайский император, как сын Неба, не может иметь отца на земле, и чтобы найти выход из затруднительного положения, Гуансюй, как известно, был сделан сыном умершего Сянь-фыня, через усыновление второстепенной женой последнего, вдовствующей императрицей. Если бы склониться на доводы У-да-женя, то прежняя линия императорского дома должна быть рассматриваема, как прекратившаяся, и возвышением VII принца «обратным действием закона» линия наследования переходит в род последнего.

Но при дворе были готовы дать отпор таким соображениями Императрица озаботилась обеспечить себе и своему усыновленному сыну успех в истолковании прав на престол, согласно с духом учения Конфуция.

Публикуя в официальном правительственном органе вышеупомянутый доклад У-да-женя, ее величество на той же странице предает гласности секретную записку принца Чуна, составленную будто бы 14 лет тому назад, в видах предупреждения возможных интриг, имеющих предлогом обсуждение его щекотливого положения в императорской семье.

Ссылаясь на те же эпизоды из истории Сунской и Минской династий и на те же сочинения, как и У-да-жень, VII принц утверждал тогда, «что причину несогласия во мнениях по вопросу о титулах родителей царствующего императора должно искать в исключительных обстоятельствах самого предмета, вызывающего споры. Даже самые преданные министры держались диаметрально противоположных взглядов. А были и такие, которые желали пользоваться случаем для собственной выгоды...». «С тех пор, как по определению Неба, нынешняя династия получила власть, наследование престола переходило беспрерывно от отца к сыну в течение десяти царствований и сопровождалось блеском и благоденствием, превышавшими все, что известно в предшествовавшие времена китайской истории. Когда же император Тунчжи был внезапно отозван на Небо и императрица в своих заботах о поддержании императорской линии и благосостояния подданных повелела нынешнему императору принять великое наследие, она милостиво утвердила титул принца наследственным в семье докладчика (VII князя). Докладчик сознает, что высоко справедливая политика, проводимая ее величеством за все время регентства, должна исключить все поводы к преступным предложениям. Но он опасается, как бы по вступлении императора на [186] престол, бесхарактерные и беспринципные люди, вышедшие из лачуг, крытых соломой, будучи выдвинуты служебным положением и побуждаемые честолюбием, не усмотрели возможности достигнуть поста министра, обратившись к попытке предложить императору опасную схему, и если его величество выразить малейшее колебание, поэтому поводу, то могут возникнуть серьёзные смуты для династии. Он (VII князь) просил бы поэтому, чтобы настоящая мемория была содержана в тайне до времени, пока император не вступит лично в управление государством, и тогда уже надлежит опубликовать манифест, содержащий вышеизложенное мнение принца и установить его прецедентом на будущие времена. Он надеется, что тем самым будут также ограждены от нареканий репутация и честность докладчика».

Была ли эта записка действительно заготовлена 14 лет тому назад под впечатлением самоубийства У-кэ-ду, или составлена лишь после получения мемория У-да-женя, остается под сомнением. Как бы то ни было, но после отказа самого принца от почестей, присущих по естественному праву отцу каждого китайца, состоящего на государственной службе, предложение У-да-женя не могло быть предметом дальнейших обсуждений.

В течение двух лет после того подданные не прибегали к льстивым предложениям. Седьмой принц все это время страдал тяжкой и неизлечимой болезнью и, в ожидании его смерти, двор имел возможность приготовиться к решению вопроса о том, как император будет чествовать своего усопшего родителя. Он не может поклоняться табличке (седалище души) того, кто ниже его рангом, а потому не возникнет ли все же необходимости дать покойному родителю императорский титул, но этим опять будут вызваны затруднения, которые только что были побеждены.

Эти новые комбинации в 1891 г., со смертью VII принца, урегулированы так:

Опираясь на авторитеты Цин-луна и Конфуция, императрица выступает со следующим положением: «если сын имеет высший ранг, чем его отец, то похороны отца должны сопровождаться церемониями, отвечающими рангу последнего, но что касается посмертного этикета, сын может поклоняться табличке своего отца, как если бы они оба были равного звания». Эти соображения были изложены в декрете, вышедшем в день смерти VII принца, в следующих выражениях:

«С давнего времени китайские правители показывали своему [187] народу пример в исполнении сыновних обязанностей. В труде императора Цин-Луна: — Бу-и-пянь — взаимные отношения отца и сына ясно и положительно определены. Между прочим, есть указание, что отец императора по смерти своей должен считаться отцом и что его дворец должен быть обращён в храм, а ему должно поклоняться, как сыну Неба. Но наряду с этим существует и такой закон: если отец учёный, а сын занимает высокий служебный пост, то церемония похорон отца должна быть в соответствии с положением его в обществе, но посмертные почести должны согласоваться с рангом сына. Рассуждения Цин-луна подобны солнечному свету, и потомство может руководствоваться ими. Они затрагивают самый корень предмета и вполне согласуются как с велениями Неба, так и с законами человеческой природы...»

«Покойному принцу присваивается титул отца императора (Хуан-ди-бен-шень-Цзао). Все посмертные церемонии должны быть согласованы с существующими положениями о поклонении предкам и условия похорон должны быть тщательно определены применительно воле императора совместить значение официального положения VII князя с принципами сыновней преданности, а равно и с ясно выраженным желанием самого покойного не быть возвеличенным. Министры Вэн-Дунь-ко и Сун- Чжа-най обсудят совместно с палатой церемоний все, что касается ритуала, и о последующем представят нам доклад...

Приведенные подробности характеризуют положение, в которое поставлена императорская власть в Китае. Двор видит себя вынужденным вступать в объяснения со своими поданными и изыскивать аргументы для прекращения дальнейших поводов к обсуждению темы о коренных переделах родственных отношений живущих и умерших членов императорской фамилии. Трудно судить, на сколько правительственные объяснения удовлетворяют китайских сановников, партию учёных и тех принцев крови, которые наиболее заинтересованы в таком переделе. Конечно, при удовлетворительном настроении умов населения такие вопросы не могут особенно тревожить спокойствие двора, имеющего к тому же под рукой всегда готовый запас новых аргументов в сочинениях Цин-Луна и древних классиков. Но самый факт необходимости в изыскании таких аргументов показывает, что абсолютные в теории права императора могут быть поставлены в зависимость от коварных замыслов мандаринов, «вышедших из лачуг, крытых соломой». [188]

XI.

В первое время по принятии императором Гуансюй самодержавной власти можно было заметить в его распоряжениях решительную энергию по преследованию злоупотреблений, пустивших глубокие корни во всех отраслях административной системы. Последовал ряд декретов, опубликованных в «Пекинской газете», оповещающих о замеченных недостатках в управлении. Такие декреты представляют несомненный интерес, так как они лучше всего характеризуют, государственную жизнь страны, а потому мы приведём некоторые выдержки из них.

20-го ноября 1889 г. сообщено «следующее: «До сведения нашего дошло, что представляемые нам отчеты о численности войск и расходов на них фальшивы, что старшие военные начальники проводят жизнь в почетной праздности и комфорте, нерегулярно производить смотры своим войскам, и что вообще вся военная организация пришла в состояние упадка, несмотря на огромный суммы, ежегодно отпускаемый правительством для обороны страны. Глубоко скорбя о таком порядке вещей, мы повелеваем маньчжурским генералам, вице-королям и губернаторам иметь постоянное неусыпное наблюдение за подведомственными каждому военными органами и принимать самые решительные меры, в случае обнаружения упущений. Военное министерство, по нашему повелению время от времени требовало, от начальников различных военных районов представления сведений об именах и званиях офицеров, о числе подведомственных им нижних чинов регулярных и иррегулярных, но на эти требования доселе не обращалось внимания и ни одного испрашиваемого донесения не получено. Мы повелеваем, дабы с получением сего декрета нам были препровождены подробные данные о личном составе воинских чинов, и дабы затем обо всех переменах в корпусе офицеров было своевременно доводимо до сведения трона».

Очевидно, такие данные не были препровождены, так как другое сообщение «Пекинской газеты» от 27-годекабря 1889 г. является повторением предыдущего в несколько изменённой форме:

«Согласно древним постановлениям, остающимся в силе и поныне, местные военные власти должны раз в год представлять императору отчеты о числительности военных чинов и лошадей. Восемь лет тому назад особым декретом было предписано о [189] соблюдении этого постановления со всей строгостью. Однако до нынешнего года полные отчеты были получены от четырёх лишь провинций. Сведения же о войсках прочих частей государства были доставляемы не регулярно, а от провинции Чжили ни одного отчета не было вовсе получено с 1856 года ¹⁰. Император выражает свое крайнее неудовольствие посему и повелевает местным начальникам повиноваться закону».

Несколько времени перед сим был обнародован декрет, касающийся беспорядков в распоряжении финансами государства. Оказалось, что Лихунчжан представил установленный отчёт о расходах по провинции Чжили на целый год позднее срока, а Чан-чжи-дун, также запоздавший с отчётом, препроводил таковой в кратком извлечении, без приложения оправдательных документов, присовокупив в своём рапорте в объяснение, «что приложений этих накопилось целая груда и вряд ли президент или вице-президент министерства финансов примут на себя труд рассмотреть их, вероятнее же всего данные будут контролировать битеши (письмоводитель), которые, как известно, прибегают в этих случаях к вымогательствам». Чан-чжи-дун получил за свои рассуждения строгий выговор, а затем всем подтверждено, дабы на будущее время хозяйственные отчеты представлялись своевременно и в подробном изложении.

Вот образчики декретов, касающиеся нарушения благочиния в столице и провинциях.

«Учреждение полиции и жандармских войск в Пекине имело целью охранение общественного спокойствия и предупреждение преступлений. И если бы Будзюнь-ин ¹¹ достойно выполнял свое назначение, то всякие следы разврата исчезли бы навсегда. Между тем и ныне случаи разбоев весьма нередкое явление. Объяснением сему служит недействительность полицейского надзора за игорными и опиумными заведениями, которые составляют притоны подозрительных людей, состоящих, как известно, в сношениях с полицией и жандармами. Император повелевает иметь самое тщательное наблюдение за упомянутыми заведениями и [190] поддерживать со всей строгостью во всех пяти городских участках «десяточную систему» ¹².

В другом декрете говорится о частых случаях разбоев и насилий в провинциях, объясняя их тем, что «контингент» преступников образуется из солдат, спущенных со службы, которые, становясь в связь с полицейскими сыщиками и другими официальными лицами, укрываются от ответственности. «Местные власти обыкновенно стараются изобразить разбои, как случаи кражи, а нередко, по своей небрежности, подвергают наказаниями честных людей за сделанные ими справедливые доносы. Вице-королям и губернаторам повелевается вырвать это зло с корнем, а военным начальникам иметь строгое наблюдение, дабы, при спуске нижних чинов, последние благополучно возвращались к родному очагу, а не укомплектовывали ряды преступных людей».

Неудовольствие императора распространилось и на самых высших сановников государства.

Прежде китайские цензоры были бесконтрольны в своих суждениях о государственных делах и имели право делать сыну Неба представления, заключающие даже упреки его личному поведению. Нынешний император, по-видимому, желал бы избавиться от их опеки, как это усматривается из следующего эдикта 28-го октября 1890 года:

«Цензор У-Чжао-дай представил нам доклад о необходимости сократить бесполезные расходы по ремонту дворца (для вдовствующей императрицы) И-хо-юань в Ван-шоу-шане ¹³. Главными доводом к тому он ставит бедственное положение народа, вызванное наводнениями текущего года и постоянными прорывами плотин на Желтой реке».

«В 1888 году мы объяснили причины, побудившие нас приступить к исправлениям в И-хо-юане. Это священный памятники древних времени, воздвигнутый одними из наших предшественников, Цинь-луном, в честь своей матери; дворец этот служил местом разных торжеств и был предметом постоянных забот нашей матушки в течение многих лет. Мы поэтому возымели намерение сохранить его для неё, как место отдохновения, и здесь же намеревались праздновать ее 60-ти-летний [191] юбилей, а отнюдь не имели в виду устроить себе место для личных увеселений. У-Чжао-дай, будучи цензором, должен бы знать обо всем этом. Он, однако, понял наши намерения самым неправильным и глупым образом, а потому мы предлагаем палате церемоний определить для него соответственное наказание».

Несколько замечаний выпало на долю и многих других лиц, но опыты прежних лет показывают, что императорские внушения имеют исключительно паллиативные свойства. Мы можем припомнить грозный декрет бывшей императрицы-регентши, от 5-го августа 1885 г., в котором на трёх страницах была очерчена яркими красками развращенность провинциальной администрации, и в конце приведена энергичная фраза: «Старайтесь и трепещите!» Прошло всего четыре года, а уже снова вынуждены прибегать к напоминаниям.

Неудовлетворительные результаты императорских эдиктов объясняются тем, что власть императора, централизованная в теории, контролируется и регулируется на практике хитрыми измышлениями придворных и провинциальных сановников, руководствующихся личными интересами и пользующихся монархическою властью, как орудием для своих целей; в императорских эдиктах они усматривают лишь форму, которой необходимо сопровождается начало каждого царствования.

Согласно духу постановлений страны, император — верховный и бесконтрольный глава государства. Он пользуется услугами шести министерств, поскольку признает это нужным, принимает к сведению соображения государственного совета, если то кажется ему удобным. Вице-короли, губернаторы и дзянь-дзюни обладают, правда, широкими полномочиями, но, будучи назначаемы на должность и перемещаемы (обыкновенно не ранее, как через три года) с места на место, по повелению трона, поставлены в весьма зависимое положение. Мы замечаем, однако, что номинальный абсолютизм соблюдается лишь постольку, поскольку это выгодно интересам партий или отдельных лиц, и на деле выходит, что Китае не империя и не республика, а просто страна мандаринов. Явная бессодержательность китайской административной системы есть следствие отсутствия единой направляющей воли. В каждом конкретном случае власть должна делать уступки соображениям заинтересованных лиц; характер управления обусловливается личными качествами крупных и мелких чиновников. А так как все они почти поголовно отличаются своекорыстием, то [192] всякое предприятие, имеющее целью обеспечить гражданское развитие страны, бывает обставлено трудноодолимыми препятствиями.

Примеров тому можно привести сколько угодно: возьмём хоть современное положение железнодорожного вопроса. Императрица-регентша горячо отстаивала предложение Лихунчлсана соединить рельсовым путём Тунчжео и Тяньзинь ¹⁴, VII принц поддержать его, как президент морского министерства ¹⁵, а император одобрил его красной кистью. Был уже сделан иностранный заем и приступлено к нивелировке пути, но оппозиция не дремала и, заботясь о достижении преобладающего влияния на императора, представила немало веских доводов, чтобы поколебать принятое решение. Тогда император спросил мнения высших провинциальных властей. Ответы были даны и за, и против тунчжео-тяньцзинского направления, но большинство их не имело достаточного веса. Чан-чжи-дун ¹⁶ поступил иначе. Он сам слышал немало о выгодах железных дорог и мог бы обнаружить крайнее невежество, если бы стал отрицать их пользу; ему было известно, что сторонников железных дорог весьма немного в государстве, но во главе их стоят император, императрица и VII принц; с другой стороны, к массе оппонентов принадлежат государственные секретари, воспитатели императора, многие президенты и вице- президенты министерств и почти все цензоры, большинство коих личные друзья Чан-чжи-дуна. Необходимо было извернуться при таких обстоятельствах. Он выждал несколько времени, пока другие высказали свои мнения. Затем в своём докладе выступил горячим защитником железных дорог вообще, но что касается в частности тунчжео-тяньцзинской линии, он указал на крайние ее невыгоды и обрёк дело на погибель. Чтобы оказать поддержку VII принцу и зарекомендовать себя передовым человеком, он предлагает новое направление Ханькоу-Пекин, при условии постройки железной дороги из местного материала, на китайские средства и, не соединяя ее с Тяньцзином побочною ветвью. Грандиозное предприятие казалось, безусловно, невыполнимым и [193] Чан-чжи-дун был крайне удивлён, узнав, что правительство дало его проекту предпочтение перед другими ¹⁷.

Однако, морское министерство, утверждая проект Чан-чжи-дуна, не взвесило всех трудностей, предвиденных им, в расчёте провалить железнодорожное дело в Китае. Отказавшись от постройки небольшой линии Тяньзинь — Тунчжео, оно было поставлено в невозможность осуществить колоссальное предприятие, рекомендованное усердным защитником железнодорожных выгод. Финансовой палате было предписано исчислить размеры ежегодных прямых денежных поступлений, и, на основании данных 1890 финансового года, следующие цифры выразили сумму, находящуюся в распоряжении правительства.

Из этих скромных средств, расходуемых почти целиком на административные и военные надобности, не признало возможным отчислить что-либо на железнодорожное дело. В предложениях иностранного займа недостатка нет даже при условиях 4 % ссуды, но правительство не решается ими пользоваться, тем более, что и Чан-чжи-дун горячо восставал против финансовой зависимости от иностранцев, и железнодорожный вопрос был временно предан забвению, но не надолго. Новый фазис его был вызван по инициативе известного китайского англомана, влиятельного маркиза Цзена. Озабоченный изысканием благовидного предлога, чтобы подорвать значение поднявшегося авторитета Чан-чжи-дуна, [194] проект которого удостоился санкции императора, Цзенъ долгое время агитировал в придворных и министерских сферах Пекина и успел составить партию сторонников предложенного им нового направления железнодорожного пути. Его проект, внушенный русофобскими мнениями, распространенными на Крайнем Востоке европейцами путём прессы, состоял в проведении дороги от Ньючуана (порта Инкоу) через Мукден и Гирин к русской границе в Уссурийском крае. Значение этой линии подразумевалось исключительно стратегическое, как дороге, позволяющей перебросить в короткий срок все китайские легионы к русской границе. Необходимо было склонить на свою сторону Ли-хун-чжана. Это было сделано без особого труда обещанием, что главное заведывание операцией постройки, а, следовательно, и соединяемый с этим выгоды, будут предоставлены ему. Оба они совместно воздействовали на VII князя, который склонился на их сторону прежде всего в тех видах, чтобы бесконечными прениями не провалить железнодорожного дела. Немедленно поспешили распорядиться тем авансом, который уже был ассигнован Чан-чжи-дуну в сумме 4.000,000 лан, уделив ему для предварительных разведок лишь половину ее. Другая половина была передана Ли-хун-чжану для изысканий железнодорожного пути в Манчжурии.

Каковы будут последующие фазы этой борьбы мандаринов предвидеть трудно, пока же линия тяньцзин-кайпинская лишь немного продвинулась вперёд к Шанхай-Гуаню.

Другим примером административной распущенности может служить состояние Желтой реки. Известно, сколько бедствий было причинено ее разливами и поворотом течения в старое русло, случившемся в результате небрежного надзора за плотинами. Места наводнений осматривались французскими и немецкими инженерами и экспедицией из трёх членов, снаряженной голландским синдикатом. Последняя проникла далее в верхнее течение реки в провинции Шаньси. Было сделано много предложений для правильного урегулирования течения вод Хуан-хэ, вместе со способами необременительного займа для покрытия издержек. Но все европейские предложения были отклонены, так как китайские мандарины вообще не терпят иностранной конкуренции. Главный прорыв под Чен-Чжоу был успешно закрыт китайскими примитивными средствами, посредством гаоляновых фашин, укреплённых веревками и кольями. В работе принимало участие до 70,000 солдат одновременно. На исправление плотин правительство [195] израсходовало до 14.000,000 лан, не считая потери в доходах с затопленных уездов государства. Работу напомнила постройки циклопов и вызывает справедливое удивление по количеству затраченных на нее сил, но, по свойствам употреблённого материала, не могла быть долговечной и, не будучи соображена с общими топографическими свойствами реки, она, излечивая зло в одной местности государства, тотчас же причинила его в другой. Преграда, поставленная на правом берегу реки, обратила давление вод на левый берег, где слабый лёссовый грунт был подмыт и река наводнила Шандунскую провинцию, едва оправившуюся от прежних бедствий, между тем как естественные последствия возведения плотины в средней части реки не могли не быть предвидены.

Состояние Желтой реки и ежегодные наводнения в других местностях государства, в большинстве случаев, являются в результате развратной небрежности провинциальных властей, которые не задумаются положить несколько сотен лан себе в карман, а вместе с тем нанести миллионные убытки государству и погубить тысячи человеческих жизней. С другой стороны, способы урегулирования Желтой реки являются прототипом системы государственного хозяйства в Китае. Это система наложения заплат в одних местах государственного организма на счёт других его частей, более здоровых, не соображенная с общими потребностями страны и не основанная на целесообразном плане.

Не одна лишь Хуан-хэ служит тому наглядными примером. На наших глазах случилось наводнение реки Пейхо.

Весна 1890 года началась в северном Китае повсеместной засухой. Мольбы о дожде приносились усерднее обыкновенного. В городах и сёлах устраивались многолюдный процессии, в кумирнях Лунь-Ваня — водяного дракона — сжигалось несметное количество курительных свеч. По повелению императора, в придворном храме поочередно дежурили два генерал-адъютанта, приносившие пышные жертвы. Наконец, наступил дождливый период и как бы в соответствие с усердием молящихся влаги стало выпадать в особенном изобилии. Дожди не прекращались в течение целого месяца и на смену засухе наступило бедствие обратного характера. Драконья Лунь-Вань не только не удерживал более воду у себя на небе, но сам спустился на землю, захватив с собою весь огромный запас атмосферных осадков. 2-го Июня, в 6 часов пополудни, в окрестностях Тяньцзина, на одном из каналов реки [196] Пейхо, громадная толпа народа видела его «окружённого пышной свитой, с гордо поднятой головой». Уже 20 лет не появлялся Лунь-Вань в этих местностях и теперь приход его служил несомненным предвестником наводнения. Быстро разнёсшийся слух о том достиг китайской администрации, которая поспешила в кумирню, построенную Цзенгофаном еще 20 лет тому назад, когда случилось последнее наводнение р. Пейхо. Приготовлены были жертвы, зажгли курительные свечи, просили Лунь-Ваня удалиться из этих местностей, не подвергать их бедствию. Все было тщетно: расходившиеся стихийные силы приступили к своей разрушительной работе, сначала в верховьях р. Пейхо и ее притоках, а затем постепенно распространяясь к востоку. Вода продолжала прибывать до 18-го Июля, когда, распространившись на обширную площадь, остановилась на одном уровне. Число людей, лишившихся крова, достигло 4.000,000. Вся страна от Пекина до Таку и Бэйтана представила почти сплошное море, с выдающимися в разных местах более возвышенными островками, где приютились разоренные жители в наскоро устроенных шалашах из циновок, да кое-где виднелись всплывшие на поверхность гробы и торчащие из-под воды головки гаоляна и других посевов. Сообщение между Тяньцзином и Тунчжео долгое время производилось исключительно на лодках, причём следовали не обычным направлением реки Пейхо, а напрямик, поверх полей, памятников, кладбищ.

В виду таких из года в год повторяющихся бедствий, кажется непонятным, почему Китай, имеющий право гордиться перед другими государствами древностью своего существования, не может до настоящего времени привести в порядок свои речные системы, когда, не говоря уже о древнем Египте с его Меридовым озером и иосифовым каналом, даже маленькие ханства Средней Азии, как Хива, Бухара, Кокан, несмотря на внутренние неурядицы, уже давно нашли практическое разрешение вопроса об эксплуатации своих вод. В Китае речные системы остаются при устройстве, едва ли много отличающемся со времён Кублай-хана, в царствование которого страна покрылась сетью главнейших каналов. В отношении р. Пейхо, после наводнения 1871 года, ничего не было сделано в предупреждение новых разливов, если не принимать в расчёт постройки кумирни дракону Лунь-Ваню, воздвигнутой по частной инициативе Цзен-го-фана. В это же время крупные суммы расходовались щедрою рукою на приобретение [197] европейского вооружения и усовершенствование военной системы; деньги поступали в карманы мандаринов и агентов Крупна, Армстронга и друг., что в общем не укрепляло государство, истощая средства, которым надлежало бы дать более разумное применение.

Беззастенчивость мандаринов в суждениях о пользе сооружений, обеспечивающих экономический прогресс страны, доходить иногда до крайних пределов. Весной 1889 г. прибыль в Тянь-цзинь Даотай заведующий сплавом риса, с обычным транспортом громоздких джонок. Он был крайне удивлён, увидев, что река Пейхо, по которой он прежде совершал беспрепятственно плавания, на половину преграждена начатым постройкой великолепным мостом, для надобностей железной дороги, и, что главнее всего, к постройке моста было приступлено без ведома и согласия его — рисового Даотая, от правильной службы которого зависит материальное благосостояние восьми-знаменного столичного корпуса и многих принцев, получающих рис натурой из пекинских и тунчжеоских амбаров. Разводимая часть моста позволяла проход судов, что и было доказано Даотаю, но последний протестовал столь энергичным образом, что и сам Ли-хун-Чжань не имел сил идти в разрез с общественным мнением и приказал наложить руки на европейское сооружение, постройке которого нам покровительствовал. Тогда перед глазами тяньцзинских резидентов развернулась картина вопиющего вандализма. Прочный металлический мост был сломан помощью китайской примитивной механики. Под устои подведены плоскодонный лодки, с положенными поперёк их прочными брусьями, скреплёнными цепями; в полую воду лодки, получая давление снизу, напирали на устои, и в течение месяца от бывшего моста и следов не осталось.

Трактатов о пользе применения технических усовершенствований в Китае было написано не мало разными учеными мандаринами, но на ряду с тем эти последние, нет, нет, да и покажут свою азиатскую сторону с предрассудками, идолопоклонством, верой в астрологов и хищничеством.

В Гирине 13-го (25-го) мая 1890 года случился пожар, уничтожившие значительную часть города. В донесении об этом печальном событии императору гиринский военный губернатор, Чжань-шунь, присовокупляет, что только «благодаря его, губернатора, молитвам, богу, патрону города, бедствие не приняло более широких размеров». Донесение произвело, по-видимому, благоприятное впечатление; император повелел заготовить табличку с [198] соответственной надписью, которую надлежало повесить в городской кумирне, в Гирине, как выражение признательности его величества патрону города за проявление чудесной помощи. К губернатору отнеслись снисходительно. Хотя было известно, что пожарные инструменты города содержались крайне небрежно, и в самую критическую минуту не могли быть приведены в действие, но этот факт обошли молчанием; император выразил надежду, что губернатор, несомненно, примет все зависящие меры к оказанию помощи наиболее пострадавшим из жителей. Немного спустя, Чжань-шунь, успокоенный такой милостивой резолюцией, обращается с ходатайством о разрешении выбрать место для яменя ¹⁸, так как прежний пострадал от пожара, а за одно просит позволения выбрать место и себе лично. «Его собственный дом сгорел, так как был окружён скученными городскими постройками, к тому же и астрологи нашли, что местоположение его, не отвечая велениям Фэн-шуя, было несчастливо». Губернатору конечно, рассчитывал, что с помощью, которой можно ожидать от правительства в пользу пострадавших и для перестройки нового яменя, он обстроится и сам на новом, более просторном месте. Но в его намерения проникли, и чаша терпения переполнилась; в императорском декрете было выражено строгое порицание губернатору. «Естественно было ожидать, что Чжань-шунь, как ответственный за случившееся, сочтёт нужным загладить свой проступок и сделает все усилия для оказания помощи пострадавшему населению, а он, наоборот, думает только о своих личных выгодах и в неосмысленных выражениях ходатайствует о выборе места для своего частного дома».

Приведенные образцы поведения официальных лиц отнюдь не представляют явления исключительного характера. Своекорыстию, алчность к наградам и обогащению суть преобладающая качества государственных людей Китая. Чиновники, заботящиеся об интересах страны, о благосостоянии управляемого ими народа, являются единицами и не могут идти в разрез с общим направлением.

Должно бы удивляться, что при этих условиях береговая оборона Китая могла получить широкое развитие в течение каких-нибудь десяти лет, что китайский коммерческий и боевой флоты могли быть созданы в сравнительно короткий срок, что перевооружение значительной части сухопутной армии европейским оружием [199] выполнено более или менее удовлетворительно, что арсеналы и доки, устроенные с целью доставить стране независимость от иностранцев, заслуживают внимания. Не забудем, однако, что и здесь побудительной причиной служила, прежде всего, материальная выгода, получаемая китайским чиновником от участия в коммерческих предприятиях и в заграничных заказах. И хотя в прибрежной полосе Китая местами уже много сделано в смысле усвоения внешней стороны европейской культуры, не следует упускать из вида, что кажущиеся факторы прогресса являются все же отдельными заплатами, не связанными духом целесообразной реформы.

Пять лет тому назад, маркиз Цзен, в блестящей журнальной статье: «Сонь и пробуждение Китая» ¹⁹ возвестил европейскому миру о замеченных им симптомах прекращения китайской спячки. Обманчивый подбор фактов, характерные примеры из истории, изложенные в талантливом очерке, могли поколебать господствовавший представления о Серединном государстве, как стране застоя. Но маркиз Цзен сам сознается, что выбрал своей задачей — развернуть картину внешней обеспеченности Китая. «Цель настоящей статьи, говорит он, не состоит в том, чтобы указать и наметить реформы, которые полезно было бы провести во внутренней администрации Китая. Перемены, которые должны произойти, когда Китай начнет приводить в порядок свой внутренний строй, могут быть с пользою обсуждены только при условии, что империя будет в состоянии полагаться на прочность прегради, устраиваемых ею у своих дверей».

Из этих слов мы вправе заключить, что выдающиеся государственные люди Китая не понимают тесной зависимости вооружённого могущества государства от его внутреннего состояния и в закупке иностранного оружия склонны видеть залог внешней безопасности.

XII.

Существует мнение, что китайская раса неспособна к прогрессу, что в силу врождённых качеств натуры и благодаря духу Конфуциева учения, она лишена всяких стимулов к развитию, [200] всяких задатков к тому, чтобы привести в порядок свой внутренний строй». Усилия иностранцев познакомить Китай с европейскою жизнью разбились будто бы о китайское самомнение. Иностранному влиянию противопоставлена вера в превосходство того «неустройства» гражданской и политической жизни, которое завещано Яо и Шуном.

В личных способностях китайца, его энергии и восприимчивости мог убедиться каждый, посетивший Серединное царство. Что же касается европейских усилий к насаждению культуры, то, для оценки их результатов, следует взвесить, прежде всего, размеры этих усилий обратить внимание на доброкачественность самой культуры и определить беспристрастно, какая именно цель преследуется ее насаждением в китайском грунте.

Мы замечаем, что европеец на крайнем востоке не только не пользуется тем уважением, на которое он всегда претендует в сознании своего культурного превосходства, но, напротив, является предметом подозрений, насмешек и даже презрения китайца. В портовых городах после 300 лет сношений запада с востоком европейский резидент все еще представляет курьезную загадку для населения, и его внешность подвергается самой жестокой критике. Густая растительность на лице, небритый лоб, наводит на мысль о зверином происхождении «заморского дьявола». Мужской костюм, обнаруживающий контуры тела, или открытый дамский лиф, кажутся китайцу противоречащими всяким понятием о пристойности. Один сановник, впервые увидевший декольтированную люди, с ужасом заметил: «Неужели ее муж на столько беден, что не мог купить на платье одним аршином более»? Ни одному путешественнику внутри территории не удавалось избегнуть невыносимой назойливости черни, преследующей его шаг за шагом. В городе или деревне огромная толпа любопытных наполняет двор гостиницы, в которой остановился европеец; она осматривает его внимательно с ног до головы, обсуждает все детали его костюма, комментирует по-своему каждое его движение. Почему иностранцу интересно знать число жителей в деревне, расстояния до ближайших городов, названия гор, речек? Зачем он собирает камни, укладывает растения между листами бумаги, записывает, рисует, смотрит в трубу на солнце? Очевидно, его король ²⁰ послал [201] собрать сведения о податных душах, он хочет исследовать Фэн-шуй, определить места нахождения драгоценных минералов, собирается торговать медицинскими травами и т. д. Заботиться об объяснении своих работ учеными целями, бескорыстным служением науке, значит вызвать подозрительно добродушную улыбку; ученому нет надобности отправляться в дальнее путешествие, он, не выезжая из дома, найдёт в старых книгах обширный материал, которым ему не овладеть в течение всей его жизни. Незнакомство с китайскими обычаями, неуменье пользоваться палочками за обедом, неспособность примениться к китайской некомфортабельной обстановке и усвоить себе условные понятия об этикете дают китайцу благодарный повод клеймить европейца именем «варвара». Не только обыкновенный путешественник составляет загадку для местного населения, но и возвышенный цели миссионера, отправляющегося для проповеди христианского учения, кажутся крайне подозрительными. Повсеместно в Китае находить себе веру с давних пор утвердившееся мнение, что европейские монахи воруют детей, которым выкалываются глаза для приготовления лекарств.

Благодаря такому мнению, в портовых городах возникают беспорядки среди черни, заканчивающиеся разрушением европейских зданий, избиением миссионеров и их христианской паствы. Случаи возмущений повторяются каждогодно, то там, то здесь, и недавние эпизоды в бассейне реки Янцзе и на севере Китая слишком свежи в памяти каждого, чтобы иметь надобность ссылаться на них для определения размеров ненависти, которой проникнута китайская масса ко всем представителям европейской культуры. Европеец портового города на крайнем востоке находится, можно сказать, в положении человека, поселившегося на потухшем вулкане, и не знает, когда, при каких обстоятельствах и под каким предлогом скрытый силы проявить свою деятельность.

Можно бы думать, что все подобные факты отобьют у европейца раз на всегда всякую охоту на дальнейшее культурные подвиги. Между тем мы не без удивления замечаем результаты совершенно обратные. Европеец стоически переносит свое невыгодное в нравственном отношении положение и, в расчёте искупить его богатой в материальном или политическом смысле аферой, он хладнокровно сносить обиды своему национальному самолюбию, во всех случаях делает уступки китайской гордости, добровольно занимает подчиненное положение на китайской службе. Когда же [202] случится взрыв китайской необузданной черни, он вознаграждает себя за убытки крупною пенсией, которую китайское правительство, всегда опасающееся воздействия иностранных флотов, охотно выплачивает. Три года тому назад английский консул в Ч*, дом которого был разрушен возмутившейся толпой, предъявили, иск в 10 раз более стоимости утраченного имущества и был награждён полностью. Но поводу катастроф на р. Янцзе, китайское правительство, удовлетворив щедро всех потерпевших, обратилось к дипломатическому корпусу в Пекине с робким запросом: «Не представится ли де возможным заблаговременно сделать оценку имуществу европейцев», дабы, на случай повторения катастроф, подобных только что минувшей, государственное казначейство могло держать в запасе потребную сумму, и дабы избегнуть в будущем долгих прений по вопросу о размерах вознаграждения. К этому намеку отнеслись снисходительно, вернее сказать сделали вид, что не поняли его горькой иронии. Рыцарские принципы, за которые заморский дьявол так энергично ратует у себя дома, в Китае совершенно им забываются. Он считает своей задачей даже льстить самолюбию желтолицых детей Небесной империи в интересах расширения сферы точек своего соприкосновения с ними. «Случаи разрушения домов, убийств и других проявлений ненависти к европейцу должны быть рассматриваемы, говорят заморские дьяволы, как частные факты, нисколько не препятствующие высокому значению пребывания европейца в Серединной империи. На избытки населения, капиталов, знаний, производительности запада Китай предъявляет все увеличивающийся спрос. То время, когда коммерческое равновесие в сношениях Китая с Европой будет нарушено не в пользу последней, еще очень далеко и если китайская национальность, благодаря торговой сметке и предприимчивости, гарантирована от полного порабощения ее западом, то все же вынуждена делать уступки напряженной фабричной деятельности запада».

Иностранная торговля служит наилучшим проводником западных идей, проникающих в страну вместе с аршином, и способствует лучше, чем силою оружия, политическому воздействию одной нации на другую. В этом мы убеждаемся после длинного ряда бескровных и мирных подвигов торговых компаний в Индии, закрепивших за английской короной обладание обширной территорией более прочно, чем то могли сделать громкие победы Клейва и других полководцев. Добиться таких блестящих [203] результатов в отношении Китая, конечно, трудно, но все же мы можем заметить, что существуют предметы иностранного ввоза, в котором китайцы еще долго будут испытывать насущную потребность. Индейский опиум по прежнему находить себе широкий сбыт в Серединном царстве, и если прогрессирующая культура туземного мака угрожает серьезной конкуренцией привозному яду, то число потребителей наркотина возрастает в еще большей пропорции. Надолго останется монополией Англии также торговля хлопчатобумажными тканями. Чрезмерно увеличился за последнее десятилетие спрос на иностранные металлы в поделках и сыром виде, для заводов, арсеналов, фабрик, которым, при слабом развитии металлургического дела в самой стране, может дать удовлетворение только иностранный привоз. Ввоз иностранных металлов достигает особенно поразительных размеров, благодаря энергичной деятельности агентов Крупна, Армстронга и других больших европейских заводов, не стесняющихся способами своих реклам и искусно распространяющих на крайнем востоке ложное убеждение в опасности, угрожающей Китаю от его ближайших соседей. По истине изумительны в этом отношении подвиги фирмы Крупа, которой китайское правительство поручает ежегодно миллионные заказы. Агенты фирмы, гласные и негласные, разъезжают по территории Китая, осматривают укрепленные пункты, знакомятся с состоянием вооружения китайских войск; результатами их изысканий являются проекты усиления китайской обороны, постройки новых крепостей и поставок вооружения для них. Фирма не щадит денег на подкупы и агитации, и получила решительный перевес над всеми своими конкурентами. Достаточно привести в пример, что один лишь вице-король Чжилийской. провинции, Лихунчжан, в течение трёх последних лет дал фирме заказ более чем на 200 орудий ²¹. От профессиональных агентов фирмы не отстают и состоящие на китайской службе иностранные офицеры. Два года тому назад компания бывших германских инструкторов вошла с предложением об учреждении пушечного завода в окрестностях Пекина, ею же были, составлен проект учреждения флотилии канонерских лодок на р. Сунгари. Один немецкий профессор [204] строительного искусства открыл при Тяньцзинской военной школе бесплатные курсы железно-дорожного дела, а одновременно с сим богатая фирма Круппа вошла с предложением бесплатного учреждения сюкурзала в Кайнине на предмета снабжения всеми материалами проектированную маркизом Цзеном железную дорогу, через Манчжурию к русским границам. Перечислить все способы, которыми пушечные и пороховые заводы Европы обеспечивают себе выгодный рынок в Китае, займёт много времени. Между прочим, мы можем заметить, что в позапрошлом году члены германского рейхстага получили по экземпляру объемистой брошюры, автор которой указывает на немецкого посланника в Пекине и его секретаря, как на лиц, содействовавших будто бы особенно энергично всем предприятиям Крупна в Китае.

Не менышим значением, чем купечество и агенты, пользуются и лица, состоящие непосредственно на китайской службе. Это «проводники национальной идеи», оспаривающие в китайском мнении первенство своих государств. Они охотно мирятся со своим подневольным положением, поступая иногда под начальство совершенно невежественных мандаринов, но, в конце концов, ставят последних в полную невозможность обойтись без их содействия и новых помощников из европейцев той же национальности. К таким подвигам их побуждает, быть может, сознание своей высокой национальной задачи, равным образом, как и хорошая плата за свою службу у китайцев. Некоторые из них особенно хорошо обеспечены и занимают весьма видное положение. Так, немецкие инструкторы в сухопутной армии и английские во флоте, получая большое жалованье от китайского правительства, сохраняюсь свои права на повышения, награды и денежное содержание в тех рядах, где служили прежде, и в то же время играют роль политических и военных агентов, изучая состояние вооружённых сил Китая и заботясь о распространении в армии и флоте тех военно-политических идей, которые согласуются с видами их государств. Они мечтают также при случае распорядиться вооруженными силами Китая, в зависимости от усмотрения своих правительств, и некоторые из них уже испробовали на этом поприще свои силы во время Тонкинской экспедиции.

О деятельности миссионеров были высказаны в европейской литературе самые разноречивые мнения, но никто не станет отрицать ее широкого значения. Будучи проповедниками христианства, они одновременно побуждают свою китайскую паству к [205] реформам в домашнем быту и гражданской жизни, заботятся о насаждении знаний, и в этом отношении достигают иногда замечательных успехов. Примером может служить знаменитый монастырь в Сикавеях (в восьми верстах от Шанхая) с его лучшей в мире физической обсерваторией, интересным зоологическим музеем, школами, мастерскими, типографией и проч. Трудами миссионеров много европейских сочинений переведено на китайский язык и ими же составлена обширная классическая библиотека по Китаю на различных европейских языках. Чрезмерная ревность некоторых миссионеров к конвертизации китайцев приводит иногда к пагубным последствиям, вызывая враждебные действия язычников. Особенною ревностью отличаются, впрочем, не европейские монахи, а составленные ими священники из туземцев и катехизаторы, Миссионерная деятельность вызывает неудовольствие и другой своей стороной покровительством туземцев христиан во всех случаях их тяжебных дел с язычниками, для чего миссионеры, через посредство своих посольств устраивают дела своих протеже в высших китайских учреждениях и ставят свою паству вне обще действующих в Китае законов, создавая, так сказать, государство в государстве. Иностранные служители церкви весьма часто кроме своих прямых задач, проводят и политические виды, заботясь о распространении мнений о превосходстве над другими не только религии, которую проповедывают, но и страны, из которой вышли.

Европейские консулы и дипломатический корпус много работали в смысле распространения наших знаний о Китайской империи, уничтожения стены, воздвигнутой на пути более тесных сношений с Серединным царством. Целой серией трактатов, заключённых с Китайским правительством, они обеспечили Европе широкие права на замкнутом азиатском континенте и заботами о покровительстве вывозу отечественных произведений оказали ценные услуги промышленности своих государств.

Учреждение иностранной таможни в портовых городах Китая доставило с 1862 года новый способ воздействия европейцев на Китай. Таможенные чины, будучи основательно знакомы с китайским языком, вступают в тесные сношения с сановниками самых высоких рангов, и становятся советчиками их по разным вопросам политического или внутреннего характера. Китайцы, вообще неохотно выдерживающие сотрудничество непрошенных заморских менторов, часто вовсе не могут обойтись без их содействия. Так, если бы морская таможня пополнялась [206] исключительно китайскими чиновниками, то государственное казначейство не получило бы и десятой доли нынешних доходов. Другой пример наблюдается в широком развитии европейских банковых операций в Китае. Каждый китаец хорошо знает, что европейский банкир будет свято хранить тайны вкладчика, размеры его взносов и выдачи. Между тем хранить у себя на дому большую сумму денег китайцу не всегда безопасно. Могут узнать чиновники и владельцу не миновать вымогательства. Губернатор Формозы в своём докладе императору о железных дорогах, между прочим приводит пример заключения одного внешнего займа, когда предложение ссуды последовало в действительности от китайцев, которые, чтобы скрыть свое участие, просили европейских банкиров быть посредниками в данном случае. Должно еще заметить, что при высокой норме китайских процентов, которая доходит до 36 в год. европейские банковые учреждения имеют все данные для широкого развития своих операций.

Европейское влияние пробивает себе дорогу при посредстве членов промышленных товариществ, синдикатов, при участии докторов и домашних учителей. Особенно последние играют важную роль в Китае. Дети и внуки некоторых мандаринов, портовых городов, воспитываясь на английских книгах, проникаются английскими воззрениями и, по достижении возраста и власти, будут, конечно, более послушными орудиями Англии, чем их отцы и деды.

Но едва ли не самым важным проводником коммерческих и политических, идей запада должно признать туземную периодическую прессу в Китае, создавшуюся под английским руководством в очень недавнее время. Китай представляет весьма благоприятную почву для журнальной деятельности, так как располагаем грамотным населением, глубоко уважающими письменное слово. Китайская система государственных экзаменов даёт ежегодно обширный контингент, людей, получивших солидное литературное образование, но не нашедших применения своему искусству владеть пером, по ограниченному числу вакансий на государственной службе. Следовательно, в Китае никогда не может встретиться недостатка в редакторах, сотрудниках, издателях, а круг подписчиков, тем более обеспечен, что Китай представляет самую многолюдную в мире нацию, имеющую общий литературный язык, который понимается также соседними государствами, Кореей и Японией. Вот почему государственное значение [207] китайской прессы обнаружилось уже в настоящее время, несмотря на очень недавнюю постановку журнального дела в Китае.

Таковы орудия иностранного воздействия на Китай, но необходимо сказать несколько слов о той стороне деятельности «западных пионеров», которая заслуживает нашего особого внимания, как соседей Китая.

Число постоянных европейских резидентов на крайнем востоке не превышает быть может 14,000 ²² человек, не считая их семейств, и на первый взгляд такая цифра могла бы показаться незначительной, но не следует упускать из вида, что здесь постоянное жительство имеют только одни агенты, посредники, комиссионеры, являющиеся в роли представителей самых богатых коммерческих фирм банковых и пароходных товариществ Европы, в качестве защитников интересов фабричной и заводческой деятельности запада, и что, следовательно, масса людей, остающихся дома на насиженных местах в Европе, заинтересована в успехе их работы, от которой зависит все благосостояние доверителей. Вполне понятны, поэтому энергия и предприимчивость всех вообще «проводников национальной идеи» на крайнем востоке, которые часто, по-видимому, в ущерб своим личным интересам, добиваются преимущественных выгод для своих соотечественников.

Иностранное купечество, чины иностранной таможни со всемогущим английским директором во главе, и влиятельной, хотя и подчиненной группой европейских чиновников в портах, открытых европейской торговле, иностранные инструкторы во флоте и сухопутной армии, в арсеналах и в школах, миссионеры всех других христианских вероисповеданий, кроме православного, агенты банкирских домов, страховых обществ, заводов, синдикатов и друг, образуют в совокупности, несмотря на свою малочисленность, сильную европейскую партию, дающую направление политике иностранных держав, так как консулы и посланники в каждом конкретном случае ставят целью своих сношений с вице-королями и Дзун-ли-яменем (китайское министерство иностранных дел) обеспечение удобств и выгод этой партии.

По значению своему, по размерам торговых оборотов, по грузовой вместимости судов, появляющихся в китайских водах [208] под тем или другим флагом, командующее положение среди европейских представителей занимают англичане и их язык служит господствующим не только в частной жизни резидентов, но и при сношениях официального характера. Между прочим, мы можем привести тот факт, что когда в минувшем году китайский император склонился дать аудиенцию европейским посольствами, то приветственная речь была произнесена старейшим из посланников на английском языке, а ответ императора был передан собравшимся на том же языке старейшим из драгоманов, хотя ни посланники, ни драгоман, о которых мы говорим, не были англичанами. Немцы занимают, по-видимому, второстепенное место, но, принимая в расчёт способность германских выходцев укрываться чужим именем (в данном случае английским), оставаясь на страже интересов своего отечества, еще трудно сказать с уверенностью, им или англичанам в действительности принадлежит первенство по числительности резидентов и объему их деятельности на крайнем востоке. Франция очень уступает двум первым упомянутым нациям, но тем не менее имеет достаточное число представителей своей культуры, чтобы поддерживать интересы клерикализма, бороться за коммерческие и промышленные выгоды быть вполне самостоятельной в своих политических сношениях с крайними востоком. Некоторые второстепенный европейские государства также удовлетворительно представлены; лучше других — Испания, имеющая свои колоши на Филиппинских островах, Португалия, владеющая островом Макою, Дания, подданные которой пользуются исключительной монополей службы в телеграфном ведомстве.

Что касается России, то, несмотря на близкое свое соседство с Китаем и длинную пограничную линию, частное представительство ее выражено весьма слабо. Здесь, правда, есть несколько коммерческих русских домов в Тянь-цзине, Фучжао, Ханькоу и Калгане, снабжающие Россию китайскими чаем, причём размеры чайных операций на столько велики, что китайское государственное казначейство при самой слабой таксации плантаций извлекает более 7.000,000 рублей годового дохода. Но этим и ограничивается вся сфера русской деятельности в Китае. Она обеспечивает доход туземным владельцам чайных плантаций, даёт заработок монгольским возчиками и некоторым иностранными пароходными обществами, так как часть чайных грузов, отправляемых морем, не может быть поднята средствами одного добровольная флота. В эксплуатации Китая русские не принимают никакого [209] участия. О нашей отпускной торговле упоминать не приходится, во-первых, по микроскопическим размерам ее сравнительно с другими иностранцами, во-вторых, главная часть небольшого количества ввозимых в Китай предметов русской промышленности поступает в уплату вместо денег за забранные чаи. О «проведении национальной идеи» не может возникнуть и речи при этих условиях; мало того, по самому характеру чайной торговли, успех которой основан на взаимной конкуренции, среди русских резидентов замечается весьма мало солидарности, и часто русские консульства бывают буквально завалены взаимными их жалобами, не имеющими никакого отношения к задачам представительности на крайнем востоке.

Весьма слабое по численности и характеру деятельности русское частное представительство в Китае не в силах идти в уровень с партией европейцев, имеет мало соприкосновения с влиятельными китайскими авторитетами и во всех вопросах общеполитического характера остается не у дел, а для пропаганды национальных интересов не имеет ни средств, ни голоса. Между тем резиденты других наций, имеющие перевес в количественном и качественном отношениях, сознавая выгоды географического положения России, обеспечивающие, по-видимому, преимущественное тяготение к ней Китая, употребляют все усилия к упрочению приобретённого ими ценою риска, крупных затрать и энергичных усилий своего нынешнего значения, и в предусмотрительной ненависти посвящают много забот на враждебную России агитацию. Предосудительные подпольные интриги европейцев в мандаринских сферах не могут, конечно, быть разоблачены с достаточною ясностью, но явною выразительницей их вожделений служит англо-китайская периодическая пресса, проникнутая исключительно русофобским направлением ²³. За исключением официального правительственного органа «Цзинь-бао», все [210] прочие туземные газеты издаются европейцами, которые, для пополнения столбцов широко пользуются известями и суждениями английских органов печати, отличающихся, как всякому известно, своею крайнею тенденциозностью во всем, что касается России. В течение двух годов к ряду, в 1889 и 1890 году, когда мы внимательно следили за главнейшими органами периодической печати: Шибао, Хубао и Шеньбао, постоянной темой их руководящих статей было обсуждение каких-то воинственных замыслов России относительно Китая. Эта тема развивалась столь систематично, что китайское правительство с лихорадочной поспешностью склонялось на все предложения Круппа, Армстронга и других поставщиков разрушительных средств, и с энергией, заслуживающей лучших результатов, приступило тогда же к определению наивыгоднейших направлений рельсовых путей со стратегическими целями. Враждебная агитация, изыскивая всевозможные предлоги и темы, нисколько не смущается действовать в полном противоречии со здравыми смыслом, и еще недавно она пыталась объяснить причину волнений в Северном Китае «русскою интригой». Определить весь размер открытой и закулисной деятельности влиятельной англо-немецкой партии мы, конечно, не имеем средств, тем не менее, на свет Божий выплывает ежедневно много данных, чтобы судить об идеале ее стремлений на крайнем востоке, определить ее заветные вожделения. Заботы англичан и немцев в двух словах сводятся к тому, чтобы видеть Китай послушными орудием на случай, когда вдруг вспыхнет весь горючий материал, накопившейся в самой Европе. Партия рассчитывает, что неустроенная масса 400.000,000-ного китайского народа не сцементованная духом целесообразных государственных учреждений, проникнутая меркантилизмом и незнакомая с возвышенными учениями, располагая средствами современной техники, станет тогда опасными соседом для русского государства и, отвлекая его внимание на крайний восток, понизить чашу весов европейского равновесия в пользу других, заинтересованных в деле европейских государств. Ближайшие результаты усилий англо-немецкой партии мы уже замечаем и ныне в чрезмерном вооружении трёх маньчжурских провинций, в постройке укреплённых баз на границ с Уссурийским краем, и в движении китайских авангардов на Памирские выси, который до сих пор обеспечивали наши владения от английских покушений со стороны Индии.

Вот в чем пока выразились плоды цивилизаторской миссии Запада на крайнем востоке.

Д. В. Путята.

Комментарии

1. См. «Воен. Сбор.» 1892 г. № 6-й.

2. Последнее практикуется в Японии Т.

3. Мелкая китайская монета стоимостью около 1/5 копейки.

4. Ж. Симон. «Серединное царство», перевод В. Ранцева.

5. Замечание Симона не вполне оправдывается таможенными сведениями за последние годы. Так, например, в 1889 г. чистый ввоз составлял сумму в 110.884,355 лань, а вывоз 96.947,832 лана или всего 207.832,187, что соответствует почти 415.000,000 руб. Тем не менее, избыток ввоза над вывозом, как видим, очень невелик.

6. Конфуцианское изречение.

7. Исключение представляет эмиграция в Маньчжурии, о чём нам придется еще сказать несколько слов.

8. В современном списке высших сановников империи до Даотаев включительно, мы находим, что важнейших постов в государстве 499, и они распределены между 270 природными китайцами и 229 приверженцами правительственной партии. Эту последнюю цифру составляют 20 принцев императорской крови, 64 восьми знаменных монгол и хайцзюнь (т. е. оманчжурившихся китайцев), 181 чел. коренных маньчжур. В списках восьми знаменных армий числится ныне около 250,000 человек.

9. Название восточной и западной дано обеим регентшам по местоположениям их дворцов в запрещенном городе.

10. Здесь должно подразумевать несоблюдение формы и отсутствие детальных подробностей в отчётах, а равно несогласование штатных цифр с действительно содержимым на лицо числом людей. Общие же итоги штатной численности не могли не быть представлены своевременно раз в год в центральные управления на предмет исходатайствования новых кредитов.

11. Жандармский столичный отряд, численностью в 10,000 человек.

12. Т. е. систему круговой поруки горожан, группирующихся в десятки, которые избирают одного старшину, эти последние сотского и т. д.

13. К северо-западу от Пекина.

14. После открытия тяньцзин-кайпинской железнодорожной линии в 1888 году зим проектом предполагалось обеспечить связь китайской столицы с открытым морем, продолжив линию, с одной стороны, до Тунчжео, с другой, в Шанхай-гуаню.

15. Железнодорожным делом в Китае заведует морское министерство.

16. Тогдашний генерал-губернатор провинций Гуандун и Гуанси.

17. Так объяснила в свое время поведение Чан-чжи-дуна английская газета «Chinese Times», черпающая сведения из канцелярии Ли-хун-чжана. Теперь эта интересная политическая газета, к сожалению, прекратила свое существование.

18. Канцелярия.

19. Кстати заметить, что эта статья, подписанная маркизом Цзеном, принадлежит перу известного знатока Азии, англичанину D. Boulger.

20. По мнению китайского народа, все правители мира суть только короли и вассалы китайского императора.

21. На сколько выгодны эти заказы, мы приведем некоторые цифры из контрактов: 28-ми-сант. пушка в 35 кал. с лафетом и принадлежностями стоит без доставки 224,350 марок; 28-ми-сант. гаубица в 12 кал. — 95,000 марок; 24-х-сант. пушка в 34 кал. — 135,700 мар. Снаряд 24-х-сант. пушки стоит от 473 до 500 марок; снаряд 21-сант. пушки — 308 марок и т. под.

22. Полный список резидентов помещён в издании «Chronicl s’Direktory» ежегодно освежаемых фирмой Kelly и Walsh, в Шанхае.

23. Что пресса в Китае имеет силу и значение, явствует из обширного списка органов периодической литературы. Приведём названия издаваемых в Китае на английском и китайском языках газет, на английском: «Chinese-Times», «Shanghai Mercury», «North-Chine-Daily-News», «N. Ch. Herald», «Celestial Empire», «Amoy-Times», «Mercaufile Gazzete», «HongKong-Telegraph», «Governement Gazette», «Overland China Mail», «China Overland Trade report», «Daily-Press», «Chine-Review». Из них последняя выходит раз в два месяца, а почти все остальные ежедневно. На китайском языке «Шибао», «Шеньбао», «Хубао», «Шуной-саньбао», «Вацзя-бу», «Цзун-Ваньон-бу», «Ют-буи», «Вень-саньют-бу». Итого 14 английских и восемь собственно китайских газет.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки китайской жизни // Военный сборник, № 7. 1892

© текст - Путята Д. В. 1892
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Кудряшова С. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1892