-

Н. М. ПРЖЕВАЛЬСКИЙ И ЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ

Богатство новейших географических открытий. — Первое путешествие Пржевальского по востоку Центральной Азии. — Экскурсии в восточной Монголии. — Пржевальский в Ордосе и Алашане. — Странствовании его в Гань-Су. — На Куку-Норе и верховьях Голубой реки. — Обратный путь. — Итоги первого путешествия. — Второе путешествие на Лоб-Нор. — Путь до р. Тарима. — Река Тарим. — Открытие хребта Алтын-Тага. — Лоб-Нор. — Русские староверы на Лоб-Норе. — Результаты лоб-норского путешествия.

Последние 30-40 лет, по справедливости, могут быть названы периодом обширных географических открытий и исследований. Достаточно сравнить между собою карты вне-европейских стран за сороковые года с картами настоящего времени, чтобы удостовериться самым наглядным образом в громадных успехах, какие сделали наши географические знания в течение помянутого периода. Там, где прежде красовались пустые пространства, теперь сказываются целые государства (в Африке); где виднелись фантастические узоры, долженствовавшие обозначать собою неведомые реки или извилины воображаемых морских берегов, ныне имеются вполне отвечающие действительности контуры тех и других; произошел совершенный переворот и в орографии стран. Недалеко уже то время, когда «неведомых стран» на земном шаре не останется, и дело будущих [146] исследователей сведется к детальному изучению той или другой страны, того или другого края. Путешественник, которому посвящена настоящая статья, не без основания заметил: «переживаемый нами эпический, так сказать, период путешествий по Центральной Азии, вероятно, протянется недолго. Уже и теперь сравнительно немного осталось здесь местностей, не посещенных европейскими путешественниками». Это замечание Пржевальского приложимо и к другим частям света.

Такими успехами, достигнутыми в сравнительно небольшой период времени, мы обязаны целому ряду замечательных путешественников и исследователей. Движимые, несомненно, различными побуждениями, они, в конце концов, одинаково оказывали услугу одному общему делу — обогащению новыми данными науки. Если одного влекло к путешествиям в неведомые страны стремление расширить круг знаний, другого — высокая цель распространения христианства, третьего — жажда к полной опасности и приключений скитальческой жизни, четвертого — желание бежать от современного строя цивилизованной жизни с ее «проклятыми вопросами», пятого — практические соображения, напр. расследование новых земель с колонизационными целями, — то каждый вносил, во всяком случае, свой, более или менее значительный, вклад в географическую науку.

Многие из исследователей новых стран не останавливались на одном путешествии. Влечение к далеким странствиям, при первом успехе, если путешественник обладает крепким здоровьем, легко превращается в страсть. Такая именно страсть развилась в Пржевальском. Спокойная жизнь в цивилизованном обществе сделалась для него пыткою. Он томился по далеким, негостеприимным пустыням Азии. И чем далее бежало время, тем сильнее росла в нем, по его собственным словам, тоска, «словно в далеких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе». И не один Пржевальский испытывал такие чувства: они знакомы, в большей или меньшей степени, и другим путешественникам. Оттого-то исследователи неведомых земель, едва окончив одно путешествие, нередко пускались в новое, и таким образом их страсть к странствиям становилась источником новых географических открытий.

Наше время замечательно не только обилием географических открытий, но и тем, что в последних немалая роль выпала на долю русских. Если иностранцы сделали весьма много для исследования Африки, Австралии и полярных стран, то русским [147] наука обязана преимущественно расследованием Азии. Пржевальский уступал многим из русских путешественников в обширности знаний, в ученой подготовке, но он во всяком случае не имел себе соперников в энергии, предприимчивости, уменье выходить из самых, по-видимому, непреодолимых затруднений. Кроме того, стоя во главе значительных экспедиционных отрядов (Во втором путешествии под командой Пржевальского было только 8 человек, но в третьем 12, а в последнем 20.), он умел вселять в подчиненных большую преданность делу; он был не только хороший начальник, но и хороший товарищ. Сочетание таких счастливых качеств, в связи с железным здоровьем и охотничьими наклонностями, много способствовало успешности экспедиций Пржевальского. Но, с другой стороны, некоторые невыгодные свойства характера нашего путешественника не могли не усложнять его задач. Воинственные наклонности заставляли его нередко прибегать к крутым мерам там, где путешественник иного закала, по всей вероятности, удовольствовался бы более мягким образом действий. Винтовку и нагайку, как увидим ниже, он считал главными факторами успешности исследований Средней Азии! Судя по его повествованиям, на крутой образ действий его вызывали скрытые и явные каверзы туземного населения и китайских властей. Но мы имеем свидетельства других исследователей Средней Азии, напр. Потанина и Пясецкого, которые считают вполне возможным обходиться без помощи суровых мер. Нам кажется, что показания этих лиц заслуживают полного доверия. Не спорим, что Пржевальскому приходилось преодолевать серьезные противодействия со стороны местных жителей, но противодействия эти едва ли не были создаваемы им самим.

* * *

Область исследований Пржевальского обняла громадную часть азиатского материка. Строение этого материка характеризуется, как известно, громадными, высочайшими плоскогорьями, окруженными по окраинам и прорезываемыми внутри горными хребтами. Самое обширное из этих плоскогорий есть так называемое центрально-азиатское, занимающее площадь в 6,5 миллионов кв. километров. Центрально-азиатское плоскогорье разделяется на три, следующие одна за другою в виде уступов части: 1) Тибет — самую южную и вместе наиболее высокую, простирающуюся от Гималайских гор до Кунь-Луня; 2) [148] Монголию — между хребтами Кун-Лунем, Тянь-Шанем и Даурскими горами, и 3) Джунгарию — между Тянь-Шанем и нашим Алтаем. Эти-то пустынные и мало известные края и привлекли к себе внимание нашего путешественника, который подготовил себя к полным опасностей и лишений странствиям предварительным путешествием по нашему Уссурийскому краю. Путешествие по Уссурийскому краю было совершено, так сказать, «между делом»: Пржевальский должен был заниматься здесь собственно съемками, но он не удовольствовался такою задачею, а обследовал, большею частью пешком, с ружьем в руках, гористые и лесные дебри края и собрал богатый запас данных по части зоологии и ботаники. Результатом двухлетних скитаний Пржевальского была книга: «Путешествие в Уссурийский край в 1867-69 гг.» (Спб. 1870 г.) (Очерк этого путешествия, составленный самим Пржевальским, бил помещен прежде в «Вестнике Европы» (1870 г., №№ 5 и 6).).

Но эти скитания послужили, как уже сказано, только подготовкою для задуманного Пржевальским более грандиозного путешествия в В. Монголию, — путешествия, занявшего три года времени.

Путешествие в В. Монголию Пржевальский начал в 1870 г. Отправясь из Кяхты на Пекин, он произвел на этом пути ряд гипсометрических наблюдений, внесших значительные поправки в прежние данные о высоте монгольского плоскогорья. Вместе с тем он собрал ценные материалы для изучения климата, растительности и фауны пройденной степи. Особенно замечательны были наблюдения нашего путешественника над птицами и млекопитающимися Гобийской пустыни.

Из Пекина Пржевальский предпринял новую поездку в Монголию, уже с юга. Посетив раннею весною 1871 г. город Долон-Нор, оз. Далай-Нор и гор. Калган, он определил широты этих мест, сделал на протяжении 900 верст маршрутную съемку, собрал коллекции птиц, насекомых, пресмыкающихся, рыб и т. д.

Вскоре после этой поездки, 3-го мая 1871 г., наш исследователь отправился из Калгана в более далекий путь — на запад, в пустыни Ордоса и Ала-Шаня.

Состав экспедиции был невелик: сам Пржевальский, его товарищ, поручив М. А. Пыльцов, да двое казаков — вот и все ее члены. Но поклажи пришлось взять много, потому что путешественникам необходимо было запастись решительно всем, [149] не исключая даже пакля для набивки птиц, досок для прессования растений, запасных веревок, войлоков и т. п. Самое почетное место в багаже занимали ружья и охотничьи принадлежности: независимо от стрельбы зверей и птиц для препарирования чучел, в местностях, опустошенных дунганами (Дунгане — китайские мусульмане, поднявшие в начале 60-х годов восстание против китайцев и производившие страшные опустошения.), кии там, где население не хотело продавать припасов, охота должна была служить путешественникам единственным средством пропитания.

Путь экспедиции лежал на запад от г. Калгана. Верстах во ста от этого города путешественники встретили в одной деревушке миссионерскую станцию. Пребывавшие здесь три католические миссионера из Бельгии приняли наших путников очень радушно. В разговорах они жаловались, что христианская проповедь очень туго распространяется среди монголов, чему главною причиною выставляли безграничное влияние на этих номадов их лам (духовенства). Проведя три дня в кругу миссионеров, путники направились далее в западу, прямо на хребет Ин-Шань, который тянется по северному (левому) берегу Желтой реки (Хуан-Хэ). Местность, изменяющаяся уже вскоре за г. Калганом, далее на запад приобретает более и более суровый характер: горы делаются выше, в них начинают появляться скалы, привольные, луговые места встречаются реже и реже. Значительное (разумеется, только для Монголии) орошение предшествующей полосы здесь исчезает совершенно: часто на несколько десятков верст нет ни одного ручья, ни одного хотя бы соляного озерка. Лишь песчаные и каменистые русла горных потоков указывают, что вода в них появляется только во время сильных дождей. Воду доставляют одни колодцы.

Суровость сказывалась и в климате края, утренние морозы продолжались до самой половины мая месяца, а 24 и 25 чисел были еще порядочные мятели. Но, на ряду с холодами, случались, хотя и изредка, сильные жары, напоминавшие о том, что путники находятся под одною широтою с южной Италией. При этом, хотя погода стояла большею частию облачная, дожди шли редко. Все это задерживало развитие растительности: даже в конце мая трава покрывала грязно-желтую песчано-глинистую почву редкими низкими кустиками, а кустарники, росшие изредка но горам, были низкие, корявые. Несмотря на такую пустынность края, население в нем довольно значительно. Оно состоит из [150] монголов и китайцев, которые занимают все удобные дли обработки долины, скупая или арендуя участки у монголов. С каждым годом культура распространяется далее и далее, оттесняя в северу коренных обитателей степи — монгола с его стадами и быстроногого дзерена (Antilope guttorosa).

В половине июня караван путешественников достиг хребта Ин-Шань, который, поднимаясь в виде высокой отвесной стены на левом берегу Желтой реки, сопровождает эту реку почти до половины образуемого ею колена и затем круто обрывается. Последний факт, установленный впервые Пржевальским, имел то значение в географическом смысле, что положил конец гипотезам о непосредственной связи Ин-Шаня с Тянь-Шанем. В западной, посещенной экспедицией части, Ин-Шань сильна отличается от прочих гор юго-восточной Монголии присутствием воды в виде ключей и ручьев и лесною растительностью. Интересно, что последняя встречается преимущественно на стороне, обращенной в северу, и хотя принадлежит местности, расположенной значительно южнее нашего Уссурийского края, — далека уступает флоре этого края. Деревья здесь обыкновенно невысоки и тонкоствольны, кустарники низки и корявы. Главные породы леса — осина, береза, ива. Из кустарников в наибольшем количестве встречается лещина; есть малина, валина, смородина; в долинах сухие русла горных потоков густо окаймлены шиповником и персиком. За полосою лесов начинается область альпийских лугов. Густая трава одевает здесь все скаты и ложбины. Но животная жизнь Ин-Шаня, против ожиданий, не отличается изобилием. Правда, из крупных млекопитающих тут живут, кроме волка и лисицы, олень, косуля, горная антилопа, но нет ни одного вида кошачьего семейства. Между птицами встречаются, за немногими исключениями, те же самые виды, какие находятся в других частях южной Монголии. Но Ин-Шань в фаунистическом отношении важен тем, что, вместе с соседнею рекою Хуан-Хэ, кладет резкую границу географического распространения значительного числа видов птиц и млекопитающих. Здесь находят северный предел своего местопребывания некоторые представители тропической фауны.

Оставив 9 июня Ин-Шань, наши путники прибыли в расположенный в 7-ми верстах от Желтой реки г. Бауту, ведущий обширную торговлю с Монголией. Здесь они сделались предметом чрезвычайного любопытства местных обывателей, никогда в глаза не видавших европейцев. Так как толпы [151] любопытных проникали в самое помещение, где остановились русские, то Пржевальский выпросил у местного начальника для охраны нескольких полицейских, но от этой меры ничего не выиграл: полицейские, затворив ворота дома, стали пускать зевак за деньги.

Из г. Бауту караван переправился чрез Хуан-Хэ и вступил в Ордос, обширную страну, лежащую в северном изгибе Хуан-Хэ и ограниченную с трех сторон — запада, севера и востока — течением этой реки. В месте переправы Хуан-Хэ, эта важнейшая река северного Китая, имела ширину менее полуверсты. Ее берега и дно состоят из жирной грязи, отчего вода отличается необыкновенною мутью и желтовато-серым цветом (отсюда самое название реки — Желтая). Долина правого, южного берега Хуан-Хэ носит вообще луговой характер, во многих местах удобна для обработки и до восстания дунганов была густо заселена, но последние в 1869 г. подвергли ее разорению. Население экспедиция встретила только в верстах 120 к западу от г. Бауту. Здесь же ей попался одичавший скот. Охота на одичалых животных оказалась насколько заманчивою, настолько же и трудною. «Невозможно даже поверить, — замечает Пржевальский, — чтобы такое неуклюжее животное, как корова, сделалась бы так сметлива, осторожна и быстра на свободе».

Природа Ордоса неприветлива. Параллельно течению реки, в расстоянии 20-25 верст от правого берега, идут голые сыпучие пески «Кузупчи». Слово «кузупчи» значит ошейник и вполне удачно характеризует песчаное пространство, окаймляющее долину Хуан-Хэ в виде ленты от меридиана Бауту верст на 15-80 в ширину и на 350 в длину вверх по течению. Пески Кузупчи напоминают своим видом морские волны, потому что состоят из холмов (40-50, иногда до 100 фут. высоты), образовавшихся из мелкого желтого песку. Движение в этих песках представляет большие трудности: и животные, я человек, увязают в них по колено. «Неприятное, подавляющее впечатление производят эти оголенные желтые холмы, когда заберешься в их середину, откуда не видно ничего, кроме неба и песка, где нет ни растения, ни животного, за исключением лишь желто-серых ящериц, которые, бродя по рыхлой почве, украсили ее различными узорами своих следов. Тяжело становится человеку в этом, в полном смысле, песчаном море, лишенном всякой жизни. Не слышно здесь никаких звуков, ни даже трещанья кузнечика — кругом тишина могильная... [152] Не даром же местные монголы сложили несколько легенд про эти ужасные пески» («Монголия и страна тангутов», т. I, стр. 133.).

Однако и пески Кузупчи местами не лишены жизни. В них попадаются оазисы с довольно разнообразною растительностью, среди которой преобладает красивый саженный кустарник чагеран (Hedysarum sp.), весь залитой в августе своими розовыми цветами; кроме того, здесь ростут небольшие деревья и знаменитое растение, называемое монголами дзерлин-лобын, т. е. дикая редька (Pugionium cornutum). Сырые плоды этого растения имеют редечный вкус и запах; китайцы солят их и едят как овощь. В этих оазисах Пржевальский нашел впервые новый вид антилопы — харасульту (Antilope sabguttorosa). Кроме харасульты, как в оазисах, так и в самой долине реки встречаются дзерены, зайцы, лисицы, волки и мелкие грызуны. Из птиц чаще всего попадаются фазаны, жаворонки, удоды и др. мелкие птички.

В Ордосе наши исследователи провели всю вторую часть лета 1871 г., т. е. с половины июля до начала сентября. Летнее пребывание в Ордосе доставило Пржевальскому случай занести в метеорологию интересный в научном отношении факт частого выпадения в этом степном краю дождей и непосредственного вслед затем наступления жаров. В течение лета было 45 дождливых дней, большая часть (18) которых приходилась на один июль. Что касается жаров, то они достигали 37 гр. по Ц. в тени. Не только песок, но даже глина в долине Хуан-Хэ накалялась до 70 гр.; верблюды постоянно обжигали себе ноги. Такие жары, вместе с частыми дождями, вызвали столь быстрое развитие растительности, что хлеба, посеянные китайцами в начале июня, оказались созревшими к половине июля. В половине августа летние дожди кончились и наступила прекрасная ясная погода, продержавшаяся всю осень до ноября.

Сделав по Ордосу более 430 верст, караван 2 сентября снова переправился чрез Хуан-Хэ, уже выше по течению — возле города Дын-Ху. Теперь Пржевальский мог придти к заключению, «что разветвлений Хуан-Хэ, при северном ее изгибе, не существует в том виде, как их обыкновенно изображают на картах, и река в этом месте изменила свое течение» (Там же, стр. 129.). [153]

С переправой чрез Хуан-Хэ у г. Дын-Ху путешественники вступили в Ала-Шань. Ала-Шань или За-Ордос — это обширный край к западу от Ордоса. На севере он сливается с бесплодными, глинистыми равнинами средней части Гобийской пустыни, а на юге упирается в высокие горы провинции Гань-Су. В топографическом отношении Ала-Шань представляет совершенную равнину, некогда бывшую, подобно Ордосу, по всему вероятию, дном обширного озера, или внутреннего моря. На это, по мнению Пржевальского, указывают как равнинная площадь края, так и его твердая, глинисто-соленая, покрытая сверху песком, почва и образовавшиеся в низинах озера осадочной соли. Ала-Шань — совершенная пустыня. На многие десятки, даже сотни верст тянутся здесь голые сыпучие пески, всегда готовые задушить путника своим палящим зноем, или похоронить под песчаными заносами. Иногда эти пески так обширны, что называются у монголов «тынгери», т. е. небо. В них нигде не встречается ни капли воды; не видно ни птицы, ни зверей, и мертвое запустение наполняет невольным ужасом забредшего сюда человека. Ордосские Кузупчи в сравнении с песками Ала-Шаня кажутся миниатюрою; притом же там хотя изредка возможно встретить оазисы, покрытые свежею растительностью. Здесь же нет даже таких оазисов; желтый песок тянется на необозримые пространства или сменяется обширными площадями соленой глины, а ближе к горам — голой гальки. Растительность, там, где она существует, крайне скудна; три-четыре вида кустарника да несколько пород трав — вот и все, что способна производить бедная природа Ала-Шаня. Общий характер всех этих трав и кустарников, по наблюдениям Пржевальского, состоит в том, что они чрезвычайно сочны, как бы налиты водой, или усажены колючками, покрывающими не только стволы и ветви, но даже иногда и самые плоды. Наиболее замечательными из всех алашаньских растений можно назвать дерево зак или саксаул (свойственный и нашим среднеазиатским степям) и траву сульхир (Agriophyllum gobicum). Безлистные, но сочные и торчащие как щетка ветви зака служат главным кормом для верблюдов. Но, кроме того, зак доставляет прекрасное топливо и под его защитою монголы раскидывают зимой свои юрты. Еще важнее для обитателей Ала-Шаня сульхир. Трава эта достигает вышины 2 футов и ростет на голом песке, обыкновенно по окраинам бесплодных и вовсе лишенных растительности песчаных площадей. Созревающие в конце сентября семена сульхира доставляют [154] вкусную и питательную муку. Урожай сульхира бывает хорош в дождливое лето, в засуху же эта трава пропадает, и тогда алашаньские монголы обречены бывают на голодовку в течение круглого года. Сульхиром питаются охотно и животные.

Скудость флоры алашаньских равнин отражается и на их животном царстве. Зверей и птиц здесь очень мало; даже обитательница пустыни — харазульта — встречается в Ала-Шане редко. Только песчанки (Meriones sp.) населяют в огромном количестве площади, покрытые заком, и до того дырявят землю своими норами, что часто делают совершенно невозможною езду верхом. Целые дни раздается писк этих зверьков, столь же скучный и однообразный, как и вся вообще природа Ала-Шаня. Среди птиц самая замечательная холо-джоро (Podoces Hendersoni). Эта птица, величиною с нашу сойку, в полном смысле обитательница пустыни, встречающаяся исключительно в самых диких ее частях: чуть только местность становится лучше, холо-джоро исчезает. Кроме этой, можно назвать еще только три-четыре оседлых породы птиц, свойственные Ала-Шаню. Перелетные птицы проносятся над пустыней, не останавливаясь. Между пресмыкающимися бесчисленное множество ящериц, которые попадаются на каждом шагу и служат почти единственною пищею для птиц

Население Ала-Шаня состоит из монголов-олютов, торгоутов и калмыков.

После 12-ти-дневного странствования чрез алашаньскую пустыню наши путники прибыли в главный город края, Дын-Юань-Ин, резиденцию владетельного князя (вана). Город этот оказался выжженным дунганами; в нем сохранилось лишь то, что находилось внутри стены. Ван и его сыновья приняли русских чрезвычайно радушно. Не проходило дня, чтобы он или его сыновья не присылали нашим путешественникам различных фруктов — арбузов, персиков, яблоков, груш.

Отдохнув 9 дней в городе, путешественники предприняли экскурсию в находившиеся в 29 верстах на запад от него Алашаньские горы — хребет, поднимающийся от левого берега Хуан-Хэ несколько южнее города Дын-Ху и тянущийся вдоль этой реки на юг. Узкая, но очень высокая и скалистая гряда Алашаньских гор, выдвинутая среди соседних равнин, точно стена, достигает в наиболее высокой части высоты 10.660 фут. Ближайшие к равнинам склоны хребта одеты лишь травяною растительностью, но далее, приблизительно от 7.800 ф. на западной стороне, начинаются леса ели с небольшою примесью [155] осени. Лесной пояс гор богат животною жизнью. Из крупных млекопитающих здесь найдены олень, кабарга, горный баран, куку-яман, или голубой осел. Орнитологическая фауна хребта оказалась также богатою. Самым замечательным представителем пернатых является ушастый фазан (Crossoptilon auritum).

Двух-недельною экскурсиею в Алашаньские горы закончилась первая половина экспедиции. Крайний недостаток в деньгах, ненадежность состоявших при экспедиции казаков, и то обстоятельство, что паспорт, выданный Пржевальскому из Пекина, был действителен лишь до Гань-Су, побудили его пуститься в обратный путь, хотя до Куку-Нора — цели путешествия — оставалось пути меньше трех недель. «С тяжелою грустью, понятною лишь для человека, достигшего порога своих стремлений и не имеющего возможности переступить через него, — идеал Пржевальский, — я должен был покориться необходимости — и повернул обратно».

Обратный путь был предпринят отчасти по прежней дороге, отчасти по левой стороне р. Хуан-Хэ. Тут караван подвергся весьма серьезным испытаниям. Ближайший сотрудник Пржевальского, Пыльцов, заболел горячкою, хищники угнали всех верблюдов экспедиции, между тем как наступала уже зимняя пора года. Тем не менее Пржевальский продолжал свои научные наблюдения и съемки. Между прочим в это время им открыто было обширное соляное озеро Джаран-Дабасу, в котором превосходного качества соль лежит слоем в 4-6 ф. толщины. 31-го декабря 1871 г. экспедиция прибыла в г. Калган.

Два месяца следующего года ушли на приготовление в новой экспедиции, и 4-го марта Пржевальский опять выступил в путь. В конце мая он прибыл в алашаньский город Дынь-Юань-Ин и, присоединясь здесь к небольшому каравану, следовавшему в Гань-Су, двинулся дальше, по направлению в эту провинцию. Путь лежал через песчаные пустыни южного Ала-Шаня, на город Даджин. Переход чрез эти пустыни, на протяжении 300 верст, был страшно труден, потому что сыпучие пески раскидываются здесь на огромное пространство: иногда на 20-30 верст не встречается ни былинки; воды не попадается на протяжении целой сотни верст. В довершение всего, редкие колодцы, лежавшие на пути экспедиции, были отравлены восставшими дунганами, которые бросали в них тела убитых. «У меня, — говорит Пржевальский, — до сих пор мутит на сердце, когда я вспоминаю, как однажды, напившись чаю из подобного [156] колодца, мы стали поить верблюдов и, вычерпав воду, увидели на дне гнилой труп человека!...»

Миновав пески, караван направился вдоль их южной окраины, по глинистой бесплодной равнине, и вскоре усмотрел впереди величественную цепь гор Гань-Су. Словно стена поднимались эти горы над равнинами Ала-Шаня, и далеко на горизонте, пока в неясных очертаниях, выплывали две снеговые гряды. Еще переход — и эти величественные громады предстали перед путниками во всем блеске. Пустыня кончилась чрезвычайно резко. Всего на расстоянии двух верст от голых песков, которые тянулись далеко к западу, расстилались возделанные нивы, пестрели цветами луга и густо рассыпались китайские фанзы. Культура и пустыня, жизнь и смерть граничили здесь так близко между собой, что удивленный путник едва верил собственным глазам... Столь резвая физическая граница, полагающая, с одной стороны, предел кочевой жизни номада, а с другой не допускающая за собою культуры оседлого населения, обозначается проходящею тут великою «китайскою стеною».

В 2-х верстах за этой стеной расположен небольшой город Даджин, уцелевший почему-то от дунганского разорения. Караван не пошел в самый город, а остановился тотчас за глиняным валом стены. Но весть о приходе русских облетела в одно мгновение весь город, и в ним повалили огромные толпы любопытных. «Напрасно, — говорит Пржевальский, — гнали мы их от себя, даже травили (!) собакою, — ничто не помогало; уходила одна толпа, на смену ее являлась другая...»

20-го июня караван вступил в горы Гань-Су, а в первых числах июля достиг кумирни Чейбсен и здесь остановился. Тут Пржевальский купил четырех мулов и отправился исследовать плато Гань-Су. Горы эти состоят из трех параллельных хребтов. Один из них окаймляет высокое плато к стороне Ала-Шаня, а два другие нагромождены на самом плато. На востоке, с приближением к Хуан-Хэ, описываемые горы значительно понижаются, но по мере удаления в западу они становятся выше и выше. Все эти горы известны под общим именем Нань-Шаня.

Горная часть Гань-Су характеризуется нередкими землетрясениями, обилием атмосферных осадков и, как результатом последнего, богатством растительной и животной жизни. Летом дожди идут здесь почти ежедневно, отчего горные ручьи и речки текут в каждом ущелье. Обилие влаги, превосходная «черноземная» почва, наконец разнообразие физических условий, [157] от подошвы глубоких долин до снеговой линии, — все это способствует развитию разнообразной растительности. Нижний пояс последней образуют леса. Впрочем собственно лесами богат только южный из помянутых хребтов, и то лишь на северных склонах. Здесь, на этих склонах, а в особенности в ущельях, по берегам быстрых ручьев, растительность является в таких размерах и разнообразии, каких до тех пор Пржевальский не находил нигде в горах Монголии. «Высокие, стройные деревья, густые кустарники, часто сплотившиеся в непроницаемые заросли, разнообразные цветы — все это, — говорит наш путешественник, — живо напоминало мне роскошную лесную природу Амурского края; но здесь отрадное впечатление становилось еще сильнее после бесплодия алашаньской пустыни». С первым шагом в леса Гань-Су перед путешественником шлются как знакомые, родные виды растений, так и совершенно новые. Из последних особенно замечательна береза с красноватою корою. Кустарные породы в описываемом лесном поясе всего роскошнее развиваются, как обыкновенно, в горных ущельях по берегам ручьев. Тут перед глазами путешественника являются двухсаженный жасмин, сплошь залитый в июне душистыми цветами, шиповник, барбарис, китайская бузина и т. д. Травяная растительность лесов еще более разнообразна. Самым замечательным растением лесной области служит лекарственный ревень, столь ценимый за свои целебные свойства.

Лесной пояс, поднимающийся приблизительно до высоты 10.000 фут. над поверхностью моря, сменяется выше областью альпийских кустарников и лугов. В сплошной массе густых кустарников преобладают рододендроны. Луга альпийской области, то раскинувшиеся небольшими площадками среди кустарников, то одевающие сплошь верхние склоны гор, представляют такое богатство и разнообразие травяной растительности, какое, по словам Пржевальского, в сжатом очерке невозможно описать.

Фауна гор Гань-Су всего богаче птицами, среди которых громадный перевес над остальными принадлежит певчим; птиц оказалось 106 оседлых видов и 18 пролетных, млекопитающих 18 видов, земноводных и рыб, а также насекомых — немного.

Несмотря на сильные дожди, постоянно мешавшие экскурсии, научная добыча Пржевальского в горах Гань-Су была громадна: [158] новых, против Монголии, видов птиц он нашел здесь 46, млекопитающих с десяток, новых видов растений — 430.

23-го сентября 1872 г. караван направился через земли, занятые дунганами, к Куку-Нору. На пути он встретил партию, дунган человек во сто, которые, однако, не потревожили путешественников. 14-го декабря глазам Пржевальского представился Куку-Нор, который произвел на него очень сильное впечатление. «Его соленая вода, — говорит путешественник, — отливает темно-голубым цветом, а окрестные горы, покрытые (в октябре) снегом, стояли белою рамкою обширных вод, которые на востоке от нашей стоянки уходили за горизонт». Озеро лежит на высоте 10.500 фут. над уровнем моря. Своею формою оно напоминает эллипс, вытянутый от востока к западу. Величина его в точности неизвестна, но Пржевальский полагает его окружность в 300-350 верст, основываясь на том, что, по словам местных жителей, озеро можно обойти кругом в две недели. Берега Куку-Нора окаймлены горами, ровны, неизвилисты и очень мелки; вода соленая, негодная для питья, но эта-то соленость и сообщает озеру превосходный темно-голубой цвет. С береговых гор в озеро течет много и небольших речек. Как и на других больших озерах, даже слабый ветер производит на Куку-Норе сильное волнение, так что озеро бывает редко спокойно. 4 месяца в году Куку-Нор покрыт льдом. Он обилен рыбой, но рыболовством занимаются здесь лишь несколько десятков монголов. Окрестные степи чрезвычайно плодородны и по ним пасется множество зверей — хуланов и дзеренов. Монголов и тангутов, с их огромными стадами скота, здесь также живет много.

Окружающие Куку-Нор хребты отделяют его бассейн от соседних областей. Подобно тому, как горы на северной стороне отграничивают озеро от влажной и лесистой области Гань-Су, южно-кукунорский хребет служит резкой границей между плодородными степями озерного бассейна и пустынями Цайдама и Тибета.

Остановись у Куку-Нора, путешественники нашли радушный прием у местного вана. Здесь, как и прежде, к великой досаде Пржевальского, они послужили предметом особого любопытства туземцев; мало того: местные жители возвели нашего путешественника в святые. «Поводом к такому производству меня в полубоги, — говорит сам Пржевальский, — служили, прежде всего, наши хождения по Гань-Су, битком набитой разбойниками. Затем пальба из невиданных ружей, охота за [159] зверями, которых мы били иногда на большие расстояния, стрельба в лет птиц, препарировка их шкур, наконец неразгаданная цель вашей поездки, — все это заставляло местный люд смотреть на нас как на особых, таинственных людей». «Тангуты и монголы, — продолжает путешественник, — приходили иногда толпами, чтобы помолиться не только нам, но даже вашим ружьям, а местные князья несколько раз привозили своих детей, прося меня наложить на них руку и этим знамением благословить на целую жизнь. При нашем приходе в Дулан-Кит собралась толпа человек в двести, которые молились нам, стоя на коленях по сторонам дороги. От желающих предсказаний не было отбоя. Ко мне приходили узнавать не только о судьбе дальнейшей жизни, но также о пропавшей скотине, потерянной трубке и т. п.; один тангутский князь серьезно добивался узнать средство, через которое можно заставить его бесплодную жену иметь хотя несколько детей. Хара-тангуты, постоянно разбойничающие на Куку-Норе, не только не решались напасть на наш караван, но даже перестали грабить в тех местах, где мы проходили». «Обаяние нашего имени превосходило всякое вероятие. Так, идя в Тибет, мы оставили в Цайдаме лишний мешок с дзамбою, и местный князь, принимая его на хранение, с радостью говорил нам, что этот мешок будет теперь стеречь весь его хошут от разбойников-тангутов. Действительно, когда, спустя три месяца, мы возвратились в тому же самому князю, он тотчас подарил нам двух баранов, в благодарность за то, что в течение всего этого времени в его хошут не показывался ни один грабитель из боязни украсть вещи, оставленные русскими...» «Нелепым россказням не было конца. Так, везде шла молва, что хотя нас только четверо, но, в случае нападения, по одному моему слову, является целая тысяча людей и сражается за меня; притом везде уверяли, что я могу, по произволу, располагать стихиями, пускать болезни на скот или на людей, и пр., и пр...» «Рядом с званием святого, мне навязана была профессия доктора, титул которого я получил еще с первых месяцев нашей экспедиции. Поводом к такому мнению послужило собирание растений; кроме того, несколько удачных лечений от лихорадки хинином окончательно убедили монголов в моих докторских способностях. Затем слава искусного врача прошла со мною чрез всю Монголию, Гань-Су, Куку-Нор и Цайдам». Не имея, по собственному сознанию, понятия о медицине, наш путешественник пускал в дело [160] самый шарлатанский прием, который, как известно, состоит в лечении всех болезней уколом кожи кучею иголок, насаженных на пружине, и затем смазыванием этого места каким-то особенным маслом. Болезни же, с которыми приходилось подчас иметь дело путешественнику, были серьезны — сифилис, например, различные накожные сыпи, расстройства желудка, увечья, ломота в костях.

Читая такие, едва вероятные, рассказы, невольно изумляешься тем способам, какими пользовался наш путешественник для поддержания своего «обаяния» среди невежественных и наивных обитателей Азии. Невольно удивляешься и его лечению, и его «крутым мерам», «травле собаками» и т. п. приемам обращения с туземцами!..

Чрез высокий хребет, по южную сторону Куку-Нора, караван перешел в страну Цайдам, которая представляет одно сплошное, гладкое как пол, соляное и поросшее тростником болото. Цайдам, по мнению Пржевальского, еще в недавнюю геологическую эпоху был дном огромного озера. Болотистые равнины Цайдама, огражденные с севера горами, тянутся гладью в западу на многие сотни верст. Равнины эти пересекает, с востока на запад, река Баян-Гол, до 400 верст длиной. Они лежат на 4.700 фут. ниже Куку-Нора и отличаются более теплым климатом. Но глинисто-соленая почва неспособна производить разнообразной растительности. Исключая лишь нескольких видов болотных трав, местами образовавших площади в роде лугов, все остальное пространство покрыто тростником в 4-6 фут. высоты. Сверх того, на местах, где посуше, является в изобилии хармык (Nitraria sihoberi), встречающийся уже в Ордосе и Ала-Шане, но достигающий в Цайдаме саженного роста. Сладко-соленые ягоды этого кустарника составляют, подобно алашаньскому сульхиру, главную пищу и для людей, и для животных Цайдама, от птиц до волков и лисиц включительно. Впрочем животных в Цайдаме мало.

Перейдя чрез Цайдам, Пржевальский очутился у подошвы хребта Бурхан-Будда, стоящего исполинским стражем высокого, холодного и пустынного нагорья северного Тибета. По другую, южную сторону этих гор местность поднимается на высоту 14-15 т. фут. На этом громадном плоскогорье тянутся достигающие снеговой линии горные хребты. Высокое, абсолютное поднятие северного Тибета служит причиною того, что здесь дышать весьма трудно, особенно при сворой ходьбе. Часто делается рвота, трясение в ногах, головокружение и т. п. Тем [161] не менее, экспедиция провела в этих суровых местах почти три месяца-с 23-го ноября по 10-е февраля. Суровость природы не препятствует, однако, богатому развитию фауны. Зверей везде множество. Громаднейшие стада яков, худанов, антилоп, оронго, ада (новые виды) здесь встречались везде, где только мало-мальски росла трава. Кроме того, очень много горных баванов, аргали, волков. Никогда не преследуемые человеком, эти звери не видели в нем своего врага и почти вовсе не убегали при приближении путешественников. Даже треск выстрела и свист пули вызывали в них одно лишь удивление.

Пределом странствований экспедиции были верховья р. Ян-Цзы-Цзяна (Голубой). Падёж верблюдов, невозможность заменить павших животных новыми, израсходование почти всех денег (осталось лишь 10 руб.) побудили Пржевальского предпринять обратный путь. 10-го февраля 1873 г. он спустился снова в равнины Цайдама и направился в Куку-Нору. Здесь он провел весь март. Апрель и май месяцы были посвящены на изучение весенних флоры и фауны в горах Гань-Су. Отдохнув и оправясь в Дынь-Юане, Пржевальский пустился уже в пределы России, но не прежним путем, а прямо на север, чрев всю ширь Гобийской пустыни, на г. Ургу. На этом новом пути произведен был ряд гипсометрических, термометрических наблюдений, сделаны съемки, и т. д., и т. д.

Результаты первого путешествия Пржевальского были оценены не только в России, но и за границею. Наше географическое общество удостоило Пржевальского своей высшей награды — Константиновсвой медали. Первый том описания путешествия, вышедший в 1876 г. под заглавием: «Монголия и страна тангутов», был переведен на английский и немецкий языки. Полагаем, что мы нисколько не ошибемся, если назовем первое путешествие Пржевальского самым замечательным изо всех, им совершенных впоследствии. Средства экспедиции были самые скудные — всего 6.000 руб.; шел Пржевальский «сам-четверт», и, тем не менее, громадностью пройденного расстояния (11.000 верст) первое путешествие равнялось второму и третьему, взятым вместе, хотя последние были совершены при участии вдвое-втрое большего числа лиц и обошлись в 42.700 рублей.

Ознакомясь с восточною частью великой средне-азиатской страны, Пржевальский обратил затем внимание на западную и среднюю ее части. В этом смысле он сделал, в конце 1875 г., предложение географическому обществу, представив [162] последнему и подробный маршрут задуманной им новой экспедиции. Предложение Пржевальского было встречено общим сочувствием. 5-го марта 1876 г. последовало Высочайшее соизволение на снаряжение экспедиции и на отпуск из сумм государственного казначейства 24.700 руб. в распоряжение общества на расходы по экспедиции.

Исходным пунктом экспедиции был г. Кульджа, находившийся тогда еще под властью России. Пржевальский выступил отсюда с восемью спутниками в августе 1876 года. Он держал путь прямо на восток, вверх по течению р. Или. Первое время он следовал долиной р. Или, прекрасно обработанною, густо населенною зажиточными обитателями, местностью, но затем пришлось идти краем, разоренным дунганами и мало населенным.

Чрез хребет Нарат, составляющий вместе с другими горными хребтами северную ограду «Юлдуса», Пржевальский вступил в эту обширную котловину. Имя Юлдус в переводе значит «звезда» и дано описываемой котловине или по причине ее высокого положения в горах, или потому, что она представляет для кочевников настоящую обетованную землю: здесь всюду превосходные пастбища. Высоким снеговым хребтом Юлдус делится на малый и большой. Как тот, так и другой носят одинаковый характер; разница лишь в величине.

Юлдус весьма богат животными, и трехнедельное пребывание здесь экспедиции доставило богатую добычу. Но населения в Юлдусе вовсе не оказалось, между тем, лет за 11 до того, в нем жили тургоуты в числе 10.000 кибиток. Разграбленные дунганами, эти кочевники покинули Юлдус.

За Тянь-Шанем, южною границею Юлдуса, караван вступил в город Корла. Тут путешествие сделалось труднее. Дело в том, что страна, в которую вошел Пржевальский, находилась во власти недоверчивого и подозрительного Якуб-бека (Якуб-бек был основателем эфемерного кашгарского государства или Джитышара, в Восточном Туркестане. В. Туркестан, покоренный китайцами в прошлом столетии, населен дунганами (мусульманами), тяготившимися китайским игом. Когда в 1862 г. в Синьян-Фу, в провинции Шенси, вспыхнуло дунганское восстание, оно перешло в Джунгарию и В. Туркестан. В последнем оно приобрело энергичного предводителя в лице прибывшего из Кокана Якуб-бека. Якуб-бек овладел Кашгаром, Яркендом, Урумчи и др. городами В. Туркестана и положил основание обширного кашгарского государства. По смерти Якуб-бека, последовавшей в конце 70-х годов, его государство распалось и входившие в состав его земли были вскоре снова подчинены китайцами своей власти.). Для наблюдения за нашим путешественником и его [163] спутниками приставлен был конвой под начальством одного выходца из Закавказья — Заман-бека. Естественно, что при таких условиях собирание научных сведений сделалось для экспедиции очень трудным.

Вскоре каравану открылась р. Тарим — самая обширная из степных рек внутренней Азии. Река эта предстала пред нашим путешественником в своем нижнем течении в виде потока, сажен 50-60 ширины и футов 20 глубины, с довольно светлою водою. Общий характер местности по нижнему течению Тарима один и тот же: на правом берегу, невдалеке от реки, тянутся голые сыпучие, набросанные невысокими (20-60 ф.) холмами, пески, которые на левом берегу становятся реже. Почва же здесь состоит из рыхлой соленой глины, то оголенной, то поросшей редкими кустами тамарикса или саксаула. Эти растения своими корнями скрепляют рыхлую землю, которая в промежутках выдувается сильными ветрами. Те же ветры наносят кучи пыли на кусты и воздвигают мало-помалу, над каждым из них бугор. Но самые берега реки сопровождаются и справа, и слева болотами я озерами, образованными чаще всего местными жителями искусственным образом для рыболовства и распространения тростниковой поросли, служащей в этой скудной местности единственным кормом скоту. Население долины р. Тарима представляет чрезвычайно пеструю смесь разных народностей: здесь можно встретить типы сартов, киргизов; иногда попадаются совершенно европейские физиономии.

Около того пункта, где Тарим поворачивает на восток, делая крутое колено, экспедиция уклонилась от реки и направилась через поселение Чархалык на юг, откуда виднелся поднимавшийся отвесною стеною над бесплодною, покрытою галькою равниной, хребет Алтын-Таг. Хребет этот, встреченный Пржевальским, оказался чрезвычайно неприветливым: вода в нем встречается изредка в виде ключей, да и в них отличается большею частью горько-соленым вкусом; кое-какая растительность попадается лишь по высоким долинам да ущельям. Небогат Алтын-Таг и фауной: в течение сорока дней экспедиция прошла у подножия хребта и в самых горах ровно 500 верст, и за все это время встретила, и то случайно, единственного дикого верблюда, которого убить, однако, не удалось. Из других зверей добыт был хулан и самка яка. Вообще экскурсия в Алтын-Таг сопровождалась неудачами и разного рода невзгодами. На громадной абсолютной высоте, в глубокую зиму, среди крайне бесплодной местности, путешественники [164] испытывали большие лишения. Морозы доходили до 27° по Ц., а между тем топлива было мало. Пища путников ограничивалась лишь мясом зайцев.

В первых числах февраля 1877 г. Пржевальский и его спутники пустились уже к Лоб-Нору, в который впадает Тарим. Не доходя до озера, Тарим быстро начинает уменьшаться в своих размерах. Причиною этого явления служат отчасти многочисленные водоотводные канавы, устраиваемые жителями, отчасти влияние пустыни, которая надвигается на реку все более и более. Самый Лоб-Нор есть не столько озеро, сколько болото, представляющее неправильный эллипсис, сильно вытянутый с юго-запада к северо-востоку с наибольшим протяжением в этом направлении в 90-100 в., при ширине не свыше 20 верст. Густые тростники покрывают Лоб-Нор сплошь, оставляя узкую полосу чистой воды лишь по южному берегу. По рассказам туземцев, описываемое озеро лет 30 перед тем было глубже и гораздо чище. О того времени Тарим начал приносить воды меньше и меньше, а озеро становиться мельче и мельче. Так продолжалось лет 20, но во время посещения Лоб-Нора Пржевальским вода уже шестой год как стала снова прибывать и даже заливать берега. Отсюда видно, что и на Лоб-Норе происходит те же периодические усыхания и обводнения, какие были констатированы в отношении некоторых озер в наших средне-азиатских степях. Вода в Лоб-Норе солоновата лишь у самых берегов. Лоб-Нор лежит над уровнем моря всего на высоте 2.200 ф. Таким образом, занимаемая им местность представляет впадину.

Выбрав удобный пункт для наблюдений на берегу Лоб-Нора, караван наших странников устроился в ожидании пролета птиц. Весь февраль и первые две трети марта были посвящены Пржевальским на орнитологические исследования. Пролет птиц оказался баснословным.

Во время стоянки на Лоб-Норе Пржевальскому удалось собрать любопытные сведения о пребывании там русских раскольников. Позже, в свое четвертое путешествие, он имел случай разузнать подробности, которые значительно изменили прежние сведения. Полагая, что данные, полученные в четвертое путешествие, ближе в истине, мы их теперь и приведем.

Года за два с небольшим до начала дунганского восстания в В. Туркестане, в 1860 г., как говорили лоб-норцы, к ним пришли четверо русских и осмотрели местность. Затем двое из пришельцев отправились обратно, двое же [165] остались на Лоб-Норе. Чрез восемь месяцев русские явились снова и уже партиею около сотни человек, считая женщин и детей. Все они отлично говорили по-киргизски и объяснили, что пришли из лежащих далеко к северу гор, в которых живут киргизы и торгоуты, следовательно с Алтая. Причиной переселений они выставляли гонение за веру. Поселились пришельцы на р. Джахансай, близ развалин г. Лоб-Нора, и в Чархалыке, где вскоре построили себе деревянный дом, а по другим сведениям даже несколько домов; занялись же хлебопашеством. С туземцами они жили в согласии, но мало или вовсе не помогали друг другу, так что некоторые побирались милостынею в Чархалыке.

Однако колонистам не долго пришлось жить на Лоб-Норе. Спустя год, китайский губернатор Турфана, которому в то время подчинен был Лоб-Нор, прислал войско разорить поселение староверов. Эти последние хотели было сперва сопротивляться китайцам вооруженною силою и приглашали туземцев действовать совместно, но туземцы отказались. Предоставленные собственным силам, староверы не могли противодействовать китайцам, дома их были сожжены, сами они избиты. «Стон и вопль стояли всеобщие», — говорили Пржевальскому чархалыкцы. Лишь четыре семьи ушли в Са-Чжеу, но здесь, по приказанию китайского начальника, все мужчины были казнены; куда делись женщины — неизвестно. Уничтожив поселение староверов, китайцы отвели их самих в Турфан. Судьба этих несчастных неизвестна. Ходили только слухи, что несколько человек пробрались впоследствии на р. Или, выдали себя за мусульман и были ласково приняты кульджинским султаном...

В исходе марта караван Пржевальского тронулся в обратный путь. В г. Корла он подвергся строгому надзору со стороны властей. Якуб-бек хотя принял путешественников, обошелся с ними с наружною ласковостью и твердил о своем расположении к русским, но все это не помешало ему отдарить их десятком никуда негодных верблюдов, которые издохли в два дня, поставив Пржевальского в весьма трудное положение. Оставшись при 10 собственных верблюдах и 6 лошадях, сжегши все лишние вещи, наши странники вступили пешком в Юлдус. Отсюда были отправлены в Кульджу казак и переводчик с уведомлением о трудном положении экспедиции. Спустя три недели, явились новые вьючные животные и продовольствие (В описании путешествия на Лоб-Нор роль китайского губернатора представлена совсем в ином виде. Там сказано, что губернатор этот прислал для русских переселенцев необходимых лошадей и продовольствие.). [166]

В половине мая, когда экспедиция пришла в Юлдус, растительность развернулась там еще весьма мало. Но на р. Цанма природа изменилась. Дожди падали каждый день; черноземная почва была пропитана водою как губка; в долине и по горным склонам густая травяная растительность достигала уже вышины 2 футов. Обилие влаги путешественники встретили и в соседней долине Кунгеса. Но здесь, при меньшей абсолютной высоте, травяная растительность была развита еще сильнее.

В начале июля 1877 г. караван прибыл в Кульджу.

Описание второго путешествия вышло в свет под заглавием: «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор» (Спб., 1878 г.).

Вскоре за окончанием путешествия на Лоб-Нор, берлинское географическое общество присудило Пржевальскому вновь учрежденную этим обществом медаль имени Гумбольдта «за совокупность его ученых исследований в Центральной Азии» (Позже Пржевальский удостоился высших наград от обществ лондонского, парижского, венского и др.). Но это же путешествие вызвало некоторые возражения со стороны председателя берлинского общества, известного исследователя Витая, барона Рихтгофена. В своей брошюре: «Bemerkungen zu den Ergebnissen von Oberstlieutenant Pzewalski’s Reise nach dem Lop-Noor und Altyn-Tagh», Рихтгофен высказал мысль, что озеро, найденное Пржевальским в устье Тарима, не составляет настоящего Лоб-Нора, который должен находиться севернее. Ответ нашего путешественника был помещен в 1 вып. «Известий И. Р. Г. О-ва» за 1879 г. («Несколько слов по поводу замечаний барона Рихтгофена на статью от Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор».).

Экспедиция на Лоб-Нор не могла исчерпать задач, которые поставил себе Пржевальский. Целью его стремлений был Тибет. Не успев попасть в этот край со стороны Лоб-Нора, Пржевальский решил избрать обходный путь, на города Гучень и Хами, чтобы спуститься отсюда к Цайдаму и следовать далее в Лассу чрез верховья Голубой реки. В новый путь наш исследователь пустился в августе 1877 г., выступив из Кульджи 26 числа. Так как по большой дороге, пролегавшей чрез города Шихо и Манас, на станциях расположены были китайские войска, а местами и ссыльно-каторжные, то Пржевальский, во избежание различных неприятных случайностей, которые могли произойти при встречах с подобным людом, избрал кружный путь: поднялся [167] мимо озера Эби-Нора к северу, до гор Саур, а отсюда направился в Гучень тем путем, каких следовала в 1875 г. экспедиция полковника Сосновского. В начале ноября он уже прибыл в Гучень, но постигшая его болезнь остановила дальнейшее путешествие. Уже вслед за выходом из Кульджи Пржевальский заболел «зудом тела» (Pruritis scroti), болезнью, которая является результатом дурной воды для питья, наполняющей воздух соленой пыли, верховой езды при сильной жаре и т. под. невыгод путешествия. Усиливаясь больше и больше, в Гучене болезнь достигла крайней степени. Больной не знал ни одной спокойной минуты, и целые ночи напролет проводил не смыкая глаз. Между тем избавиться от страданий своими «домашними средствами», без помощи медицины, вдобавок в грязной и холодной юрте на сильных морозах (ртуть замерзала в термометре пять суток кряду) не представлялось никакой возможности. При таких обстоятельствах не оставалось иного исхода, как только возвращение в Россию. 20 декабря экспедиция была уже в Зайсанском посту.

Несколько недель отдыха в Зайсане в значительной степени восстановили здоровье путешественника. По крайней мере, Пржевальский вскоре нашел возможным снова выступить в путь и сделал уже один переход от Зайсана, как к нему пришла телеграмма военного министра с предписанием, в виду политических обстоятельств, приостановить путешествие. Весною 1878 г. Пржевальский возвратился со своим спутником Эклоном в Петербург, а лето, по совету врачей, провел в деревне, где правильный курс лечения, спокойная и привольная жизнь окончательно восстановили его силы.

Осенью того же 1878 года он предложил нашему географическому обществу план новой экспедиции в Тибет. План этот был одобрен, и из средств государственного казначейства на экспедицию Пржевальского было назначено 20.000 рублей.

Л. Весин.

Текст воспроизведен по изданию: Н. М. Пржевальский и его путешествия // Вестник Европы, № 7. 1889