МАТЮНИН Н.

НАШИ СОСЕДИ НА КРАЙНЕМ ВОСТОКЕ

В нашей периодической печати редко появляются статьи о нашем крайнем Востоке, что достаточно объясняется поверхностным с ним знакомством русской публики, а в зависимости от этого и малым интересом к судьбе нашей окраины. Поэтому, встречая статьи, касающиеся жизненных условий нашего процветания на берегах Тихого океана, принимаются за них с невольным недоверием, и в сожалению они действительно затемняют обыкновенно еще более вопросы, уяснение которых мы признаем насущною необходимостью. В январьской книге «Русского Вестника» за 1886 год, г. Бирилев затронул, в статье: «Порт Гамильтон и захват его англичанами», весьма серьезный для России вопрос, как в военном, так и в политическом отношении. Изложив вкратце причины захвата англичанами этого порта, приблизившего в нам их операционную базу до 800 миль, г. Бирилев приходит в заключениям, с которыми нельзя не согласиться в общем, именно:

1) Порт Гамильтон окончательно занят англичанами и укреплен достаточно, чтобы не страшиться нападения со стороны каждого из трех государств, находящихся в его ближайшем соседстве.

2) Все уверения английской печати и правительства о том, что занятие Гамильтона есть мера временная, не заслуживают ни малейшего доверия. [65]

3) Порть Гамильтон занят с единственною и главною целью повредить России и остановить развитие ее флота и населения по берегам Тихого океана.

4) Выселить англичан из Гамильтона ни в настоящем, ни в будущем не представится никакой возможности, так как для защиты его они быстро могут стянуть значительные морские силы и не пожалеют никаких расходов, чтобы сделать крепость неприступною, преследуя свою главную цель: всегда грозить нам с разных сторон, чтобы связать свободу наших действий в Средней Азии.

Г. Бирилев предлагает ряд мер для вознаграждения нас за потерю Гамильтона и возможного обезопасения нас от него. Мы вкратце изложим их для тех, кто не читал упомянутой статьи, проникнутой чувством патриотизма, но выражающей взгляды, в сожалению, слишком у нас распространенные и пустившие глубокие корни: 1) учреждение военного порта в бухте Лазарева, для чего предлагается приобрести от Кореи узкую береговую полосу земли от реки Тумэнь-Улы до Лазаревой бухты; 2) требование от Китая фактического согласия на свободную торговлю и плавание по р. Сунгари; 3) требование от него же разрешения и поощрения торговли с прилежащими к нашим южно-уссурийским владениям маньчжурскими областями; 4) неотложность проведения в здешнем крае дорог и улучшения вообще путей сообщения; 5) разработка каменноугольных пластов, залегающих в ближайшем соседстве Владивостока, преимущественно в бухте Новгородской, и 6) увеличение сибирской флотилии и улучшение ее качеств.

Насколько перечисленные мероприятия устранят или ослабят опасность столь близкого соседства с нами англичан, и насколько они удобоисполнимы, предоставляем судить читателю, если он не соскучится дочитать нашу статью до конца.

* * *

2-го ноября 1860 года, Россия заключила с Китаем договор, которым окончательно закрепила за собою огромную территорию и приобрела целый ряд прекрасных гаваней. Отрезав Маньчжурию от моря, мы сделались соседями с Кореею и приблизились также к Японии. Приобретение нами края, драгоценного для нас во многих отношениях и столь же, если не больше, желанного теперь для Китая, могло совершиться без кровопролитной войны, только благодаря удачному выбору исторического момента. Мы не встретили и не могли встретить в [66] то время протеста со стороны наших новых соседей, Японии и Кореи.

Последняя, трусливо замкнутая не только для Японии, имевшей на юге полуострова, в бухте Фузан, незначительные фактории, но и для своего номинального сюзерена Китая, торговый обмен с которым ограничивался двумя, тремя ярмарками вдоль сухопутной границы, — тогда еще не привлекала внимания промышленных государств Европы, и ею интересовались более с научной точки зрения, чем с утилитарной. Несколько иезуитов-миссионеров, проповедывавших евангельское учение преимущественно в столице и ее окрестностях, жили в постоянном страхе за жизнь свою и своих учеников, а правительство, погрязшее в разврате, стяжании и интригах, было слишком слабо и индифферентно, чтобы заявлять свое мнение по международным вопросам.

Японии тоже было не до нас. Там в это время обострились отношения между Киото и Гедо. Власть Шогуна, поколебленная в корне, должна была вскоре уступить законному владыке страны - Микадо. Народ, принимавший в этой борьбе горячее участие, видел в иностранцах варваров, заниматься которыми ему не было ни досуга, ни охоты.

Англия была еще далеко от нас, и притом она только что окончила войну с Китаем; наконец, последний, еще не оправившийся от нашествия союзников и ослабленный многолетнею, еще свирепствовавшею братоубийственною борьбою с тайпингами, не имел другого исхода, как слепо уступить нам и подписать наш пекинский договор.

Таким образом мы появились в среде новых соседей с свежими силами и с выгодным во всех отношениях положением. Надо думать, что еслибы в начале шестидесятых годов мы начади действовать с глубоким убеждением в великом государственном значении для России приамурского края и с сознанием роли, какую суждено нам играть в восточной Азии, мы вряд ли бы встретили серьезные препятствия. Но к сожалению только немногие имели ясное понятие о громадной выгоде, достигнутой нами захватом открытого моря; масса относилась к Амуру недоверчиво и скептически. Благодаря этому, мы пропускали бесцельно год за годом, исподоволь освоиваясь с новым краем и мало — можно даже сказать: совсем - не заботились о соседях. Так протекло четверть столетия, и как изменилось все на берегах Тихого океана! Одни мы, повидимому, продолжаем идти ощупью, не наметив себе и до сих пор [67] ясно и определенно конечных целей нашей политики, внутренней и внешней.

Мы считаем не лишним попытаться дать беглую характеристику сопредельных с нами стран, какими они являются теперь. Начнем с Японии. Ошибочно приписывают непосредственному влиянию европейцев падение Шогуна, восстановление власти Микадо и упразднение феодализма. Иностранцы были только поводом, но не причиною уничтожения двойственности верховной власти, и появление их разве только ускорило события, но и без них гроза должна была разразиться: почва была достаточно подготовлена для революции. Нас завело бы слишком, далеко подробное наложение междоусобной борьбы, начавшейся в 1860 году и закончившейся в 1869 восстановлением верховной власти, как она существовала в Японии до 1200 г. по Р. Х. Скажем только, что реставрация Микадо не была плодом интриги партии, но делом народным. Она приблизила к трону лучшие силы из всех слоев общества, и правительство до сих пор опирается на людей, которые в то смутное время или геройски вели к победам войска Микадо, или помогали ему советом. Уничтожение феодализма (в 1871 г.) было мерою высокополитичною. Учрежденный восемь столетий тому назад феодализм в последнее время перестал быть прежнею могущественною силою: задолго еще до окончательного своего падения, это был лишь пустой звук и великая неправда. Даймиосы изменились и опустились: из них не насчитывалось и десяти человек самостоятельных и властных. Всем заправляли их наперсники, люди, без сомнения, талантливые, но не высокорожденные. Они же предпочтительно занимают и теперь все выдающиеся административные должности. Еще более серьезною причиною уничтожения феодальной системы являлось сознание, что при ней немыслимы ни народное развитие, ни общественный мир. Дух клана, порождаемый ею, не допускал национального единства. Пока японец считал своим отечеством клан, к которому принадлежал, в нем не могло развиться и окрепнуть чувство патриотизма.

Восстановленная империя, крайне недоверчиво относившаяся к варварам и в первые дни свои даже отрекшаяся от трактатов, подписанных со стороны Японии Шогуном, вскоре пришла к противоположному мнению и смело вошла в международные сношения с Европою и Америкою. Этот быстрый переворот не был вызван извне: его нельзя приписывать исключительно ни протесту соединенных эскадр в Кагошиме и [68] Шимоносэки, ни выгодам, представлявшимся от расширения торговли; настоящую причину надо искать глубже, и мы ее найдем, если вспомним, что благороднейшая черта в характере японца — самолюбие, благодаря которому он стремится к самоусовершенствованию, лишь только заметит, что очутился ниже и слабее других. Характер японского народа симпатичный: он имеет более хороших черт, чем дурных. Если ему чужды целомудрие и воздержание и он иногда грешит против правды, не обладает настойчивостью и постоянством, присущими китайцу, в достаточной мере ветрен и нерешителен, за то он стоек в своих убеждениях и не задумается принести им себя в жертву: так, во время гонения на христиан, тысячи мужчин, женщин и детей спокойно шли на самые ужасные мучения и воспринимали мученическую смерть. Японский селянин, как и все его собратья в других странах, консервативен и суеверен до мозга костей; он не вмешивается в политику, в которой ничего не смыслить. Горожане-ремесленники более развиты, но в политическом отношении также еще дети. Японский купец не особенно предприимчив и в моральном отношении уступает китайцу, замечательно честному в торговле. Вместе с тем японец гостеприимен, доверчив, откровенен, справедлив и изысканно вежлив; он одарен в высшей степени сильным воображением и легко увлекается блеском. Интеллигентный класс почти исключительно состоит из прежних самураев, т. е. воинов. Постоянные войны и лагерная жизнь породили многочисленную и могучую корпорацию, в которой военная профессия сделалась наследственною. Но японский воин не был грубым развратником подобно войскам средневековой Европы: он в мирное время занимался науками и искусствами и был всегда и во всем первым. Характерная черта самурая — высокое, почти болезненное понятие о честя, что, при других его качествах — утонченной вежливости, гостеприимстве, отзывчивости во всему прекрасному — делает его вполне симпатичным. Не даром Япония всегда возлагала на него надежды: он умел защищать ее от врагов и вести вперед по пути прогресса. Ему она обязана и последним переворотом, и настоящим обновлением. Благодаря ему, военный гений и доблесть так резко отмечают японцев от прочих народов восточной Азии. Пренебрегать Япониею, с ее 34 миллионами, имеющею хорошо организованное войско и современный флот, было бы большою ошибкою. У нас с нею кстати нет общих экономических интересов, могущих послужить яблоком [69] раздора, а в политическом отношении задачи наши также не расходятся, как увидим дальше; поэтому нам легко упрочить добрые взаимные отношения, какие, насколько нам известно, существуют между нашим правительством и империею Микадо.

Другой наш сосед — Китай — заслуживает самого серьезного внимания и изучения. С востока, на протяжении более 5,000 верст, его омывают воды Тихого океана, куда вливаются его громадные реки, занимающие своими бассейнами почти всю площадь срединного государства. Эти реки, судоходные на тысячи верст, служат дешевыми и удобными путями сообщения. Давая заработок миллионам лодочников, морской и речной каботаж воспитывает отличный контингент для флота. Минеральные богатства, почти нетронутые, сулят, с развитием рациональных способов эксплуатации, несметные богатства. Земледелие достигло высокой степени совершенства: поля обрабатываются почти исключительно в ручную и напоминают тщательно возделанные огороды. Располагая такими естественными богатствами, трудолюбивое 300-миллионное население Китая, без сомнения, может всегда быть независимо от других стран в экономическом отношении. На юге Китай стал на днях и, разумеется, вопреки своему желанию, соседом Франции; захват англичанами части бирманского королевства увеличил протяжение его границы с британскою Индиею. Остальная его сухопутная граница на протяжении 8.000 верст идет вдоль нашей территории и на крайнем востоке отходит круто на юг. Тут две реки: Тумэн, впадающая в Японское море, и Ялу, текущая в Печилийский залив, замыкают Корею от свободного торгового общения с Китаем, бывшим ее сюзереном, а ныне негласным политическим руководителем. К Сибири прилегают: сомнительной верности Китаю Монголия и драгоценная для империи, как колыбель династии, Маньчжурия.

Государственный организм Китая индивидуален, как и самый народ, косность и консерватизм которого могут быть сравнены только с его же гражданскою и семейною дисциплиною и фаталистическим повиновением властям. Со времени заключения нами пекинского договора, дайцинская империя была вынуждена, также как и Япония, отрешиться от многих традиций и серьезно подумать о реформах. Но тогда как в Японии революция была вызвана преимущественно нравственными мотивами и переделала по европейскому шаблону весь государственный и административный строй, отразилась [70] решительно на всем, заставила японцев даже отрешься от своего национального костюма, - Китай, в смысле государственном и административном, остался неприкосновенным. Прорытие Суэзского канала, приблизившее к Китаю Европу почти на месяц пути, неосторожные и ничем не извиняемые политические ошибки, как наша кульчжинская, японский дессант на Формозе и присвоение Япониею островов Лью-кью, тонкинская экспедиция французов и захват англичанами Бирмы, — наконец, непрерывно вспыхивающие, на разных концах империи, мятежи — одним словом, опасение врагов внешних и внутренних вынудило правительство богдыхана, скрепя сердце, допустить новшества европейской цивилизации. Во главе нового движения стал человек с железною волею и чисто китайскою изворотливостью, чжилийский вице-король Лии-хун-чжан. Армия в Китае не составляет одного целого, как в любом из европейских государств. Защита территории возлагается на местную администрацию, обязанную на провинциальные средства держать в исправности крепости, содержать флот и, по требованию обстоятельств, нанять, вооружить, обучить и оплачивать войска. Воинскую повинность несут только маньчжуры, утратившие давно боевой пыл и военную удаль. Естественно, что реформы начались с того, что оборона столицы, лежащая на Лии-хун-чжане, стала постепенно приводиться на современную ногу; крепости, построенные им в последнее время, не оставляют желать ничего лучшего и вооружены прекрасно. Небольшая армия его (до 40 тысяч человек) хорошо обучена и превосходна вооружена. Китаец вынослив, нетребователен, привык к повиновению и индифферентен к смерти, — все качества, обещающие, что из него выйдет хороший солдат. Тонкинская экспедиция наглядно это доказала, хотя мы могли бы привести из истории Китая случаи сознательного самопожертвования целых отрядов и геройские подвиги, как предводителей, так и солдат. Не следует забывать, что французы имели дело не с регулярными войсками, а со всяким сбродом, наскоро нанятым и вооруженным как попало. По отзывам китайцев в этой импровизированной армии не только не было офицеров, но и главные ответственные посты замещались кое-как: ни один из выдающихся генералов Лии-хун-чжана не участвовал в этом походе. Как полки Петра Великого разрослись с годами в могучую и доблестную русскую армию, так, надо думать, корпус Лии-хун-чжана будет военным рассадником Китая. Потребность в современно обученных офицерах сознана им, [71] и в Тяньцзине открыто первое военное училище. Флот, ежегодно увеличивающийся несколькими судами лучших типов, преимущественно с английских и немецких верфей, уже значительно перегнал японский численностью судов и их боевыми качествами. Арсеналы, из которых иные, как, например, гириньский, обходятся без помощи европейцев, работают довольно успешно и выпускают весьма изрядные произведения. Судя по всему и принимая, главным образом, в соображение коренную черту китайского характера — недоверие ко всему чужеземному, можно ожидать, что китайское правительство постарается выйти возможно скорее из зависимости по военно-технической и судостроительной части от разных Круппов, Амстронгов, Шигау и Кокерилей. С их талантом систематически устанавливать и проводить всякое дело, китайцы допускают европейцев лишь в качестве учителей, а отнюдь не эксплуататоров: они очень тонко поддерживают рознь между немцами и англичанами, находящимися у них на службе, и пользуются ею. Оплачивая щедро труд этих наемщиков, они требуют от них усиленной работы, и надо отдать справедливость, что работа эта почти всегда очень продуктивна. Например, по отзывам специалистов, китайская императорская таможня, учрежденная и много лет управляемая англичанином, г-м Гартом, не оставляет желать ничего лучшего. Недавно возникшее в Китае телеграфное дело, под руководством избранных лиц, рекомендованных датским северным телеграфным обществом, делает замечательные успехи. Наглядным примером служит линия от Нючуана до Хуньчуна (областной город в 30-ти верстах от залива Посьета), начатая весною, на днях закончена и доведена даже до самой границы, в ожидании соединения с нашим телеграфом (со слов инспектора телеграфов восточных провинций Даотая, Шэ-чан-ю, эти 1.200 верст, с устройством в пяти городах: Нючуане, Мукуэне, Гирине, Нинкгуте и Хуньчуне, станций, обошлись правительству 60.000 рублей кредитными). На пяти станциях этой линии все телеграфисты — китайцы. На будущий год проволока соединить с Гирином г. Айгун (727 верст), что около Благовещенска, на реке Амуре. Помимо этих двух линий, предположено соединить с Пекином все главные города девятнадцати провинций застенного Китая.

Не видим основания ожидать теперь от Китая систематического ретроградного движения. Вопреки протестам закоснелых цензоров, правительство свыклось с мыслью о необходимости [72] железных дорог и не смотрит более на них с прежним ужасом и недоверием. Также стали поговаривать в Китае о преобразовании, по европейскому образцу, почтовых учреждений. Все эти, крупные, по своему значению для общего блага государства, нововведения затеяны и приводятся в исполнение вице-королем Лии-хун-чжаном, имеющим на своей стороне симпатии и лучшие силы китайского народа. Санкция верховной власти настойчиво вымогается этим замечательным государственным человеком под предлогом необходимости всех этих новшеств для защиты государства. Он не отступает ни перед какими затруднениями и расходами и щедрою рукою истощает свою казну, чтобы наглядно доказать своему правительству преимущества европейской техники и знаний. Он сумел настоять на неслыханном до сих пор отступлении от свято соблюдаемого этикета: дядя императора, князь Чунг, покинув столицу, лично произвел смотр его войскам, флоту и крепостям и вернулся в Пекин, без сомнения глубоко потрясенный всем виденным. Впервые он беседовал с адмиралами английской и французской эскадр, нашедших полезным торжественно приветствовать его в Чифу, а по возвращении в столицу, в первый раз пригласил представителей всех иностранных держав на банкет. Не служит ли все это ручательством, что если китаец и не обрезает косу, символ подданства царствующей в Китае маньчжурской династии, не облекается, как японец, в европейское платье, а продолжает носить свои шелковые халаты и курмы, то во всяком случае его охватил дух времени, и он пойдет по пути, пройденному как нами, так и всеми народами, может быть медленнее, самобытнее, ибо он слишком долго пробыл в летаргическом сне, но тем не менее пойдет вперед, а не назад. Жизненной силы в китайском народе много, и цивилизация его имеет огромное обаяние; чем иначе объяснить легкость, с какою он ассимилирует народности, его порабощавшие, как, например, монгольскую и маньчжурскую? Теперь редкость встретить маньчжура, говорящего на своем родном языке. Даже люди высшей культуры испытывают на себе их чарующую силу, и чем долее живут и сближаются с китайцами, как, например, миссионеры, тем сильнее и незаметно для самих себя подчиняются их влиянию. Не отвергая почти непреодолимые препятствия, какие самомнение и крайний консерватизм китайцев будут на каждом шагу воздвигать против наплыва идей Запада, мы решаемся, однако, допустить, что последние, может быть, долго еще не [73] расшатают семейный и общественный строй, но неизбежно поведут в реорганизации исстари существующего в Китае административного порядка, высоко гуманного по принципу, лежащему в его основании (семейное начало), но давно отжившего свой век, благодаря продажности китайских чиновников. Помимо этого, правительство будет вынуждено к реформам и тем обстоятельством, что при существующем порядке вещей императорская казна далеко не обладает средствами, необходимыми для содержания армии и флота и других, дорого стоющих, частей сложного государственного механизма. Китай, в переживаемое нами время, уже не тот, что был 25 лет тому назад. Беспомощный тогда перед корпусом союзников, численностью всего до 15 тысяч человек, он на днях, без особых усилий, выдержал борьбу с Франциею, на окраине, совершенно не подготовленной в обороне, и если не действовал решительнее, то только благодаря недостатку денег в государственном казначействе. Хотя, повидимому, результаты, достигнутые Франциею, могут показаться удовлетворительными, но уже и теперь раздаются в парижской печати голоса, обвиняющие правительство за эту экспедицию и доказывающие, что Франция, присоединивши новую территорию сомнительной доходности, сделалась соседом Китая и вынуждена будет выдержать одна из первых напор китайских полчищ, когда дайцинская империя окрепнет настолько, что ринется с многочисленною армиею на завоевание Европы. Трудно разделять эти крайние мнения французских пессимистов, не одобряющих колониальную политику кабинета Ферри. Подобные опасения скорее должны бы были высказывать мы, и серьезно иметь их всегда в виду, так как Россия служит естественным щитом Европе против «желтого человека». Потери, понесенный Китаем в Тонкине, для него мало ощутительны, за то он много приобрел в нравственном отношении. Не даром «Times» смело поставил его на подобающее ему место в ряду первоклассных государств. Китай воспрянул духом и с большою энергиею принялся за вооружение. В Тонкине французы забыли, как мы в Кульчже, основной принцип, что от азиатского народа должно требовать только того, что может быть действительно достигнуто или приобретено силою, и что малейшая уступка, вынужденная слабостью, истолковывается китайцами как поражение и заставляет их относиться к противнику с презрением.

Характер китайского народа с трудом поддается правильному определению. Часто в одной личности соединены [74] добродетели и пороки, повидимому исключающие друг друга. Вежливый, покорный, гостеприимный, прилежный, повинующийся властям, почитающий родителей и старцев, к удивлению, он нередко бывает вместе с тем скрытным, лживым, жестоким, льстивым, неблагодарным и скупым. Удивительно, что, не взирая на политические и нравственные условия жизни, национальный характер китайца представляет наблюдателю больше добрых сторон, чем дурных. Религия китайцев — сплошное суеверие; их судьи продажны; судебное следствие основано на пытке; наказания большею частью возмутительно жестоки; полиция крайне нечестная, а тюрьмы - сущий ад. Полигамия и отчасти рабство не остаются без влияния на семейную жизнь: свадебные законы и обычаи обезличивают женщину и низводят ее на степень товара. Все это не говорит в пользу религиозных, политических, административных и социальных учреждений Китая; тем более поразительно, что при таких неблагоприятных условиях китайцы, в общем, являются народом дисциплинированным, вежливым, мирным, промышленным, выдержанным и крепко стоящим за свою национальность. В низших классах особенно поражает присущая всем практичность; высшие - упорно и настойчиво стремятся в образованию, дающему право на служебное повышение. Правители отличаются сознанием собственного достоинства, нередко замечательною широтою взгляда и патриотизмом. Можно ли при таких данных поручиться, что такому народу не предопределено играть в будущем еще более блистательную роль, чем в прошедшие века его исторических тысячелетий?

Третий наш сосед — Корея, или Гаосиен, тоже встрепенулся и вышел из своего уединения, в котором пробыл долгое время из опасения новых столкновений с Япониею и Китаем, от которых он часто и сильно страдал в прошлом. История корейского народа писана его кровью. С незапамятных времен этот несчастный полуостров служит ареною страшных дран, порождаемых азиатскими войнами. Нас завлекла бы слишком далеко перечисление походов китайцев, маньчжур и японцев на Корею; общий характер их одинаков и исход один и тот же. Ни отчаянное сопротивление войск, выказывавших иногда замечательную стойкость, ни хитрость и вероломство правителей не спасали Корею от поражений, и, не будучи никогда сама по себе могущественною, она часто была вынуждена оказывать содействие Китаю против народов, заселявших нынешний наш южно-уссурийский край и [75] юго-восточную Маньчжурию, навлекая на себя этих вражду и мщение; точно также корейцы временами помогали Японии против Китая, но почти всегда ареною борьбы была корейская территория, и все ужасы войны ложились на корейский народ, не давая ему возможности оправиться и отдохнуть. Первое столкновение Японии и Китая на корейской земле произошло в 663 г. по Р. Х., и в последующие двенадцать столетий еще не раз Корея видела у себя непрошенными гостями своих могущественных соседей. В действительности Корея никогда не могла считаться вполне самостоятельною. Она неизменно платила дань то Японии, то Китаю, а иногда и обоим единовременно, но судьба ее главным образом связана с дайцинскою империею, как более близким и сильным соседом. Опасаясь его, Корея более 800 лет тому назад признала его сюзереном, и всякой новой династии, воцарявшейся там, спешила выразить свою преданность. Характерно, что во время борьбы маньчжур с китайцами, Корея, платившая тогда дань Японии и Китаю, была вынуждена маньчжурами помогать и этим последним. Китай имел неоднократно возможность присоединить окончательно Корею в своим владениям, но не делал этого, благодаря особенной политике, выработанной им в отношении мелких государств, его окружающих. Он считает более целесообразным держать их, хотя бы номинально, в вассальной зависимости и пользоваться в нужде их услугами, чем брать на себя ответственность за их благополучие и вливать в государственный организм Китая народности, несравненно ниже его стоящие по своему развитию. С воцарением маньчжурской династии, связь с Кореею все более слабеет. Вассальные отношения ограничиваются признанием вступающего на корейский престол короля и ежегодным посольством, отправляющимся из Кореи в Пекин за календарем. Подарки, привозимые этим посольством императору от лица короля, щедро оплачиваются. В 1866 г., по случаю избиения французских миссионеров в Корее, французский посланник в Китае, г. де-Беллонэ, заявил китайскому правительству самым резким образом протест, на что китайское правительство ответило, что не признает себя в этом деле причастным, так как Корея самостоятельна. Таким образом, благодаря опасению столкновения с Франциею, Китай оффициально отрекся от своих прав на Корею, чем воспользовалась, десять лет спустя, Япония, заключив с последнею договор на основании полного равенства. Примеру ее последовали в 1882 году Соединенные Штаты Северной [76] Америки, а затем Англия и Германия, все три при большем или меньшем содействии Китая, заключившего тогда с нею торговый трактат. Китайскому правительству нежелательно было упрочение в Корее японского влияния; его еще более страшил призрак захвата Кореи Россиею, о вероятии чего его постоянно и настойчиво уверяли наши доброжелатели. В этим причинам следует прибавить, что Корея, служащая взаимно щитом Японии и Китаю друг против друга, перестанет им быть для той из этих держав, которая допустить противника в ней основаться. Еще опаснее, и уже для обоих государств, еслибы Корея так или иначе, но фактически подчинилась влиянию одной из сильных европейских держав, так как южная часть Корейского полуострова представляет в военном отношении удобную базу для оперирования как в Печилийском заливе, так и на юге Японии. Полагаем, что подобные мотивы руководили дайцинским правительством, и оно не видело другого способа нейтрализации Кореи, как введение ее в общение с европейскими государствами, логично рассчитывая, что ревнивое недоверие их друг в другу будет лучшею гарантиею автономии Кореи. Казалось бы, что захват англичанами порта Гамильтон говорит против нас, но мы постараемся доказать ниже, что это не так, и что и в этом деле Китай придерживается приведенных нами соображений.

Беглый взгляд, брошенный нами на историю Кореи, приводит нас в заключению, что корейское правительство, не пользовавшееся никогда полною самостоятельностью и уважением, как народа, так и соседей, вероломное и жестокое настолько, что не отличающиеся мягкосердечием маньчжуры вынуждены были (в начале XVII ст.) советовать королю прекратить слишком частые казни и убийства, не могло влиять в благоприятном смысле на характер народа. Разбитый на классы, так же строго обособленные друг от друга, как касты в Индии, он эксплуатируется самым наглым и возмутительным образом дворянами, невежественными, развратными и ленивыми. Государственная служба есть прерогатива дворян, а так как дворяне, даже нищие, считают ниже своего достоинства заниматься каким-либо делом, торговлею, ремеслом или земледелием, и возлагают все свои надежды на получение одним из членов семьи административного поста, то естественно, что чиновник, даже самый мелкий, вынужден кормить и содержать нередко до сотни людей. Хищение повсюду невероятное, и производится оно не только мелкими чиновниками, но и самыми [77] крупными. Из прошлого лучшим тому примером служит поведение посольства из восьми лиц, отправленных корейским королем в средине XVII столетия к маньчжурам с разными подарками. Послы не задумались продать королевские подарки, за что, разумеется, были приговорены в смерти. В настоящее время чины высшей корейской администрации, в нравственном отношении не уступающие упомянутым послам, мечтают о выгодах, какие они могут извлечь из общения с европейскими державами, рассчитывая на подачки, какие им перепадут, и готовы продать себя и родину тому, кто больше предложит. Низкая погоня за наживой разбила дворянство на партии, связующим элементом которых служит родство. Эти партии постоянно интригуют друг против друга и не брезгуют ничем, чтобы вырвать у противника лакомый кусок. Бедствия народа под властью таких не правителей, а грабителей, по истине невыносимы. Непрерывный грабеж чиновников, отсутствие всякой справедливости в суде, еще более жестокие пытки и казни, чем в Китае, многоженство, рабство и крайний деспотизм властей породили в народе массу пороков. Зная, что всякий излишек, приобретенный усиленным трудом, будет у него непременно отобран чиновниками, кореец работает только для удовлетворения своих крайне неприхотливых потребностей и никогда не делает запасов. Последствием этого частые голодовки, уносящие много жертв, в особенности в северных провинциях. Скрытность, трусость, лживость и воровские наклонности — характерные черты корейца, и как бы мы ни желали смягчить тип этого несчастного народа, приписав ему хоть несколько добрых качеств, во, кроме почитания родителей и чисто удивительного долготерпения и выносливости, в сожалению, ничего не находим. Воинская повинность лежит всецело на одном сословии (сянгноми); все мужчины этого сословия от 16 до 50-летнего возраста обязаны службою, но имеют право замещать себя рабами или откупаться ежегодным денежным взносом. Корея не имеет ни армии, ни флота, и неудачи, понесенные французами и американцами, должно приписать исключительно случаю. Корейский полуостров чрезвычайно гористый, и удобных для хлебопашества земель только едва достаточно для прокормления народа, и то, как мы выше сказали, в перемежку с голодными годами. В минеральные богатства Кореи, служившие ранее приманкою для европейцев, теперь никто не верит. Край беден, и пока нет никаких данных ожидать в скором времени улучшения народного благосостояния. Хотя [78] внешняя торговля в трех открытых для европейцев портах - преимущественно в руках японцев (75%) и китайцев, но предметами ввоза служат английские фабрикаты (Годовой оборот торговли в трех портах: Женчуан, Фузан и Гензан, в 1885 г. — 1.159.322 доллара, более против 1884 г. на 573.362 доллара.). Ввоз и вывоз производятся почти исключительно на японских пароходах. Годовой оборот сухопутной торговля северной провинции Хамкиендо с нами не превышает 1/2 миллиона рублей. Мы получаем оттуда рогатый скот весьма низкого качества. При общей бедности народа и правящих классов, цивилизация, заимствованная отчасти из Японии, но преимущественно из Китая, несравненно ниже, чем в обоих помянутых государствах. Литература почти исключительно китайская, письмена — также. Искусства и ремесла не процветают, во всем чувствуется мертвый застой. Нельзя ожидать в скором времени возрождения Кореи, а при существующих порядках материальное благосостояние немыслимо. Необходима самая радикальная ломка, пересоздание всего государственного строя и организма и систематическое перевоспитание народа в течение по крайней мере двух поколений. Но мы не видим в корейском народе элементов для такой революции, и не можем рассчитывать, чтобы пример Японии и Китая подействовал на него возбуждающим образом.

* * *

Из беглого взгляда, брошенного нами на перемены, совершившиеся в последнее время в трех ближайших и сопредельных с нами на крайнем Востоке государств, явствует, что отношения наши к ним значительно осложнились, и что нам невозможно игнорировать ни взаимное их положение, ни стремления политики их правительств. При этом нельзя упускать из виду, что, за рассматриваемый нами промежуток времени, Франция, заинтересованная в Китае более судьбою католических миссионеров, чем торговлею, приобрела обширную и неспокойную колонию в Тихом океане, и что Англия значительно усилила ресурсы своей обороны проведением железной дороги через Канаду, укреплением Ванкувера, Гонконга и других морских станций; австралийские колонии положили начало местной военной флотилии, построив несколько миноносок и канонерских лодок. Англия переняла от нас идею нашего добровольного флота и учредила особую повинность, которою обеспечила себе пользование, на случай войны, большим числом [79] быстроходных, приспособленных для военных целей, коммерческих пароходов, не отягчающих государственное казначейство в мирное время. Мы сами невольно помогли английскому правительству при проведении, конечно, дорого стоющих военных приготовлений, намечая им их слабые позиции. Укрепление Ванкувера, а может быть, и мысль о постройке канадской железной дороги, — в чему теперь прибавилось предположение учреждения новой линии огромных быстроходных пароходов от Канады до Индии, — вызваны посылкою нами в 1877 году одного клипера к вышесказанному острову. Наша эскадра, посетившая затем австралийские колонии, заставила местное правительство подумать об обороне. Наконец, занятие порта Гамильтон, о чем сэр Гарри Паркс входил с представлением к своему правительству еще в первый год перенесения нами военного порта из г. Николаевска во Владивосток, не менее тесно связано с неудачными попытками наших моряков утвердиться на одном из островов южного корейского архипелага. Индия, главный объект заботливой предусмотрительности Англии, все ближе придвигается к нам, и дальнозоркие государственные люди Великобритании с ужасом предвидят время, когда Россия сделается непосредственным ее соседом и вынудит Англию отказаться от старых традиций и содержать сухопутную армию по примеру прочих европейских государств. Общая воинская повинность и увеличение вследствие этого государственного бюджета — грозные призраки, за которыми чудятся другие неприятности: увеличение налогов и т. п. Англия не в состояния поступиться своим первенством на море. Это для нее жизненный вопрос: она существует торговлею и должна быть готова везде, где развевается ее коммерческий флаг, оказывать ему сильную поддержку и защиту. Вследствие промышленного характера народа ей необходимы рынки для сбыта продуктов интенсивной производительности ее мануфактур; ее внешняя политика с государствами, как Китай, основывается на этом и преследует главным образом торговые цели. Такое же стремление стало заметно и со стороны Германии, сравнительно очень недавно начавшей заигрывать с Китаем ради доставления сбыта излишка чрезмерно развившегося мануфактурного производства. По примеру Англии и Франции, она в нынешнем году учредила превосходное срочное пароходное сообщение между германскими портами и Китаем. Она снабжает поднебесную империю инструкторами; ее коммерческий персонал довольно ощутительно конкуррирует с англичанами, издавна освоившимися в открытых [80] портах Китая. Дипломатические агенты германской империи, со свойственною немцам аккуратностью и усердием, следят за интересами ее соотечественников и пытливо высматривают и выжидают обстоятельств, с помощью которых возможно бы было овладеть по близости Китая удобною станциею для нужд эскадры, содержимой Германиею в Восточном океане. Задача эта не представляется недостижимою, если принять во внимание, что и второстепенные европейские державы — Испания, Голландия, Португалия — имеют здесь также свои колонии. В Тихом океане сосредоточиваются теперь разнообразные интересы почти всех европейских государств, обеих Америк, Китая и Японии; политический центр тяжести переместился сюда из Атлантического океана. Для России это тем более важно, что она не имеет в Европе другого открытого моря.

Половина азиатского материка принадлежит нам; от Европейской России Сибирь отделена географически Уральским хребтом, но в действительности он не служит преградою общения между азиатскою и европейскою частями империи. За то громадность расстояний и неустройство путей сообщения, при редком населении Сибири - настолько серьезные препятствия, что наша окраина — скорее колония, чем часть непрерывного целого. Из числа огромных территориальных приобретений России в Азии приамурский край бесспорно имеет один государственное значение. Отрезанный от метрополии, он на страже интересов империи в Тихом океане, и если смотреть на него только с одной этой точки зрения, он и то заслуживает полнейшего внимания и сильнейшей поддержки. Прибавим к этому, что Амур связал с прочим миром Забайкалье, что край щедро наделен природными богатствами и может прокормить многомиллионное население. Граф Муравьев-Амурский, проникнутый великим значением нового приобретения, со свойственною ему прозорливостью и энергиею, положил начало заселения края русскими и начертал проекты административной организации и военной обороны. Обстоятельства не позволили ему выполнить задуманную программу. Отделение приамурского края от восточно-сибирского генерал-губернаторства, признанное им безусловно необходимым, совершилось только два года тому назад. До этого же времени край управлялся из Иркутска, не имевшего с ним никакой связи, и, надо сознаться, управлялся очень плохо. За весь этот период времени особенно заметно отсутствие всякой системы в административных мероприятиях, касавшихся Амура и носивших характер чисто случайный. Для [81] заселении края русскими людьми, главного условии развития его и фактического закреплении за Россиею, не принималось никаких серьезных мер. Край представлял почти сплошную тайгу с редко разбросанными, малочисленными казачьими станицами и поселками и с редким кочевым и полуоседлым инородческим населением. Случайно забредали на Амур и в нынешний южно-уссурийский округ русские крестьяне, но в очень незначительном числе. Изучение местных богатств и нужд производилось наезжими чиновниками из Иркутска и дальше, торопившихся проехать возможно скорее и нигде не засиживаться, из опасения зазимовать на неприветливом для них Амуре. Крайне тяжелые условия и дороговизна жизни невыгодно отзывались на служащих, общий контингент которых, в виду далеко не обеспечивающего их вознаграждения, не мог быть удовлетворительным. Интеллигентная жизнь сосредоточилась на устье Амура, в г. Николаевске, куда был перенесен военный порт из Петропавловска и где была резиденция главного командира портов Восточного океана. Судьба сибирской флотилии, сослужившей краю огромную пользу, была также незавидная. Нашим морякам приходилось бороться с суровыми морями и туманами на судах устаревшего типа. Военный порт, только что кое-как обстроившийся в Николаевске, был вскоре перенесен во Владивосток, избранный предпочтительно перед заливом Посьета по необъяснимой недальновидности и непрактичности лиц, которым это дело было поручено (Владивосток, как коммерческий порт, не оставляет желать ничего лучшего. В военном отношении, помимо других неудобств, самым существенным является огромное протяжение его оборонительной линии, что потребует громадных расходов для возведения соответствующих укреплений. Кроме того, находясь на оконечности полуострова, он может быть блокирован не только с моря, но и со стороны материка. Далекие от мысли захвата, силою или куплею, бухты Лазарева, мы считаем более выгодным для правительства, не взирая на сделанные уже во Владивостоке оборонительные и портовые затраты, перенести военный порт в залив Посьета, превращение которого в неприступную крепость вряд ли обойдется дороже 15 миллионов, т. е. десятой доли того, что необходимо на укрепление Владивостока. Рейд Паллада, служащий входом в несколько бухт залива Посьета, круглую зиму свободен от льда, но и остальные бухты замерзают позже и вскрываются ранее Золотого Рога. Каменный уголь хорошего качества залегает тут же и в ближайшим окрестностях, что составляет немалое преимущество. И кроме того, располагая сильною крепостью в точке соединения границ Маньчжурии и Кореи с нашею, мы будем держать под своим давлением обоих наших соседей, расположение которых для нас весьма ценно, ибо один снабжает нас мясом, другой может нам помочь хлебом. Если же Посьет не будет сильно укреплен, то неприятельская эскадра, заняв его, отрежет Владивосток от Кореи, т. е. от нашего единственного мясного рынка, и, пользуясь переименованными нами преимуществами, приобретет для действия против Владивостока лучший базис, чем даже порт Гамильтон.). Затем [82] начали поговаривать о новом передвижении морского центра, и на этот раз опять на север, в залив Св. Ольги, что, разумеется, не могло быть приведено в исполнение за совершенною непригодностью названной бухты; но это предположение послужило временным тормозом для развития Владивостока. В настоящее время сибирскую флотилию, об упразднении которой ходят слухи, можно считать несуществующею, так как в числе ее судов нет ни одного современного (Нам неизвестно, зачислена ли канонерская лодка «Сивуч», недавно пришедшая во Владивосток из Кронштадта, в сибирскую флотилию.). Укрепление Владивостока только начато, но, чтобы сделать из него первоклассную крепость, потребуется более 100 миллионов. Как видит читатель, по истечении слишком 25 лет, мы и в морском вопросе, менее сложном, чем остальные, очутились при точке отправления; долголетнего опыта оказалось недостаточно, чтобы уяснить наши действительные потребности в Тихом океане. Без сомнения, управление краем, после реформ, неизбежность которых давно чувствуется, и которые, надеемся, будут теперь скоро проведены в законодательном порядке, даст сильный толчок его развитию. Но в настоящее время мы находимся здесь далеко не в завидном положении: со стороны моря (исключая незначительной по числу судов эскадры Тихого океана) мы не имеем ни одного боевого судна; Владивосток, о котором шумят англичане в парламенте и в печати, вымогая большие ассигнования из государственного казначейства по военно-морскому бюджету, не есть та грозная твердыня, которая нам здесь безусловно необходима. Сухопутных войск, всех родов оружия, кроме казаков, насчитывается во всем приамурском военном округе не более 15.000 человек; из них в окрестностях Владивостока около 11.000. Военный базис, которым должно считать европейскую Россию, так как в Сибири войск почти нет, отдален от нас на 7.000 верст, летом и зимою с весьма незавидными путями сообщения, а весною и осенью, т. е. в распутицу, и вовсе без них. С вытеснением китайцев, проживающих в южно-уссурийском крае, земледелием занимаются здесь довольно вяло русские и корейцы; на Амуре оно сосредоточено в долине р. Зеи, но вообще далеко недостаточно развито, чтобы прокармливать местным хлебом войска. Забайкалье, житница Сибири, как ее [83] называли лет 20 тому назад, с потерею, благодаря пожарам, большей части своих лесов, само хронически голодает. Местное скотоводство не успело еще развиться, и мы получаем рогатый скот на Амуре из Маньчжурии, а в южной части Приморской области — почти исключительно из Кореи. Коневодство в Забайкалье, вследствие частых неурожаев, слабеет и порода лошадей ухудшается; на Амуре им занимаются переселенцы несколько успешнее, но еще в весьма ограниченных размерах; в Приморской области мы вовсе его не имеем и получаем лошадей по высокой цене из Томска, Забайкалья и с Амура. О местных путях сообщения лучше и не упоминать, ибо их фактически не имеется.

Казалось бы, что, при таких условиях, нам можно думать только о возможно продолжительном мире и желать самой энергической деятельности правительства и администрации для увеличения здесь наших ресурсов. На этой окраине мы должны быть не только в состоянии, в случае неизбежности войны, отбить всякого неприятеля, но обязаны держать русское знамя высоко и мощно, как то ему подобает. Но как бы разумно и энергично ни принялись за дело, пройдет еще много лет, пока огромные наши пустыри заселятся. Потребуются сотни миллионов, чтобы устроить в них современные пути сообщения и связать Амур с европейскою Россиею. Ежегодно увеличивающиеся военные силы разных держав в Тихом океане неизбежно потребуют и с нашей стороны усиления нашей местной обороны. Поэтому нам необходимо искренно и сознательно отказаться здесь от всяких дальнейших завоевательных мечтаний и заручиться союзником, при содействии которого мы беспрепятственно могли бы заняться благоустройством Богом нам данного края.

Таким союзником мог бы быть Китай, интересы которого, во многих отношениях, тождественны с нашими. Первый наш договор с ним заключен в Нерчинске в 1689 году, и с этого времени можно считать начало наших взаимных оффициальных сношений. Последующие затем трактаты (20-го августа и 21-го октября 1727 г.) установили надолго modus viyendi между обеими империями; только в 1851 г. оказалось необходимым более точно определить права торговых людей и условия торговых сношений. В 1858 году мы впервые связали свою политику, относительно Китая, с политикою прочих европейских держав, включив в наш тянцьзинский договор статью о распространении на Россию всех нрав и преимуществ, [84] приобретаемых от Китая наиболее благоприятствуемыми государствами. Но хотя мы, благодаря этому, и получили больше льгот, но встретились в то же время с серьезными конкуррентами и с прорытием Суэзского канала, отвлекшего от нас главную статью вывоза из Китая — чай; торговые наши обороты с ним постепенно слабеют, и наши товары повсюду вытесняются английскими. Тем не менее, мы продолжаем и в последующих затем договорах выговаривать себе от дайцинского правительства новые рынки и новые торговые преимущества, чем, без сомнения, воспользуются более англичане, чем мы, так как они уже успели приучить китайца к своим бумажным тканям, в производстве которых мы с ними соперничать не можем. В последних наших трактатах с Китаем заметно, с нашей стороны, стремление не отставать от европейских держав, причем мы часто жертвуем действительными нашими интересами для достижения весьма сомнительных. Нами как будто упускается из вида, что мы имеем общую границу на протяжении 8.000 верст, и что наши интересы в Китае, главным образом, политические и пограничные, что задача наша — не в открытии сомнительных рынков для сбыта, чрез посредство наших купцов, английской бязи, шертинга и т. п., а в установлении добрых и прочных взаимных отношений с соседним государством и с племенами, населяющими земли, сопредельные с Сибирью. Еслибы мы даже вовсе отказались от преимуществ морской торговли с Китаем, мы проиграли бы, относительно, очень мало; но, игнорируя наши пограничные нужды, мы потеряем очень много, и не столько еще в торговом отношении, сколько затемняя, и себе, и Китаю, характер действительно желанных взаимных отношений.

Имея пример неудачи наших торговых предприятий в Монголии, благодаря неумелости персонала и жадности к быстрой наживе хозяев, трудно допустить, чтобы и торговля в Маньчжурии когда-нибудь перешла в наши руки, так как малопредприимчивые люди — сибирские купцы — не сумели даже у себя дома, на Амуре и в Приморской области, захватить рынок в свои руки. Нас эксплуатируют здесь гамбургские и американские фирмы, возбуждая бессильный протест двух-трех русских купцов, объясняющих свои неудачи тем, что мы здесь пользуемся благами porto franco. Инородцы разных наименований по Амуру и Уссури — в руках у китайцев, снабжающих их по баснословным ценам мукою, порохом, свинцом и всем, что им требуется; не забывают и спирта. [85]

Юго-восточная часть Маньчжурии имеет оживленный обмен с китайскими портами через Нючуан, район которого доходит до Гирила и Мукдэна. Высылая сырье, преимущественно бобы, бобовые лепешки для корма скота и несколько сортов зернового хлеба, эта часть Маньчжурии получает, взамен их, из Шанхая английские и американские бумажные ткани. Северная и северо-восточная части Маньчжурии, где население также преимущественно земледельческое, тяготеют к Амуру и Японскому морю, от которого отрезаны нами. Приамурский край, сам по себе, не может считаться серьезным рынком для сбыта продуктов ферм Маньчжурии, и подлежит еще большому сомнению, выдержат ли зерновой хлеб и бобы дорогую перевозку по Сунгари и Амуру и затем морем до китайских портов. Этим путем пойдет разве спирт, плохой очистки, выкуриваемый в значительном количестве в среднем течении р. Сунгари. Нинкгутайская и Хульгуиская области, прилегающие в нашему южно-уссурийскому округу, крайне слабо населены и имеют слишком худые пути сообщения, чтобы думать о вывозе хлеба во Владивосток или в залив Посьета. Более или менее серьезным рынком, и то гадательно, можно считать один бассейн Сунгари. Допустив, что мы не только получим разрешение Китая торговать в Маньчжурии, но и действительно воспользуемся этим, т. е. найдутся — что, впрочем, совершенно сомнительно - свободные капиталы и умелые люди, то нам и в этом случае вряд ли выдержать конкурренцию китайских купцов, монополизирующих издавна, как сказано выше, всю торговлю с нашими инородцами по Амуру и Уссури. Трудно даже допустить, чтобы в нашу пользу осталась провозная плата, так как мы, по трактату, не имеем права воспрещать китайцам плавать по Амуру и Уссури. Они и теперь пользуются этим, и ежегодно из Сунгари выплывают в Амур сотни лодок с зерном и товаром для наших инородцев. Недалеко время, когда китайские купцы пустят по Сунгари и Амуру свои пароходы и, принимая в соображение вялое развитие русского пароходства, тормозом которому, по общему мнению, служит субсидируемая правительством амурская пароходная компания, крайне плохо ведущая свои дела, можно с уверенностью опасаться, что мы даже выпустим из своих рук фрахт за товары, привозимые на Амур для нашего потребления. Не много ли выгоднее для России, при таком положении вещей, предупредить китайцев и не только не делать затруднений торговле Маньчжурии с Китаем, но допустить, и чем скорее, тем лучше, транзит [86] китайских товаров чрез наши владения? Мы достигнем через это серьезных результатов: успокоим общественное мнение Маньчжурии, ропщущее, и чем дальше, тем больше, на то, что мы отрезали ее от моря, и вероятно откроем и для себя новый рынок, если действительно найдутся у нас предприимчивые люди и капиталы; во всяком случае, следует ожидать удешевления хлеба на Амуре, что несомненно выгодно. Мы получим новые статьи дохода через обложение транзитных товаров, если эта торговля разовьется и окрепнет и если обороты ее окажутся настолько значительными, как многие утверждают. Наконец, этот транзит в руках правительства может оказаться пригодным оружием для давления на Китай, в случае политической необходимости.

Мы безусловно достигнем большего от Китая, поступая с ним откровенно и справедливо, чем импонируя ему силою и давая ему право сомневаться в нас вообще, а главным образом, внушая ему опасения, подобные мнимому нашему вмешательству в дела Кореи.

Нам неизвестно, дали ли мы чем-нибудь осязательным право Китаю заподозрить в нас желание утвердиться на юге Кореи; но так как дыма без пламени не бывает, то, вероятно, не одни только статьи, подобные написанной г. Бирилевым, заставили Китай встревожиться не на шутку. Этим воспользовалась чуткая английская дипломатия; она, разумеется, подлила масла в огонь, и дело окончилось секретною конвенциею, к которой будто примкнула и Япония, и целью которой было совокупное сопротивление этих трех держав стремлению России подчинить себе Корею. Естественным последствием этого — занятие англичанами порта Гамильтон. Не ручаясь за верность приведенной нами комбинации, благодаря которой мы серьезно ухудшили здесь наше стратегическое положение и возбудили против себя не только Китай, но и Японию, скажем, что мы слышали это от лица, близко стоящего к Лии-хун-часану и откровенно выражавшего нам сожаление, что китайское министерство решилось допустить Англию основать в Печилийском заливе второй Гонконг. Уверившись в ложности инсинуаций, упорно проводимых против нас, Китай будет и сам изыскивать средства отделаться от опасного соседства на севере своего побережья английской военной станции. Этим обстоятельством нам и следовало бы воспользоваться. Более чем кому другому, для нас необходима самостоятельность корейского королевства, о которой хлопочут англичане из корыстных видов и чтобы оправдать [87] захват Гамильтона. Поговаривают даже о предоставлении протектората над Кореею штатам Северной Америки, вероятно в расчете на то, чтобы вызвать нас на какую-нибудь неосторожность. Путь, которого нам следует держаться, намечен самими англичанами, если версия о конвенции ее с Япониею и Китаем справедлива. Нас побуждает к этому и обязательство, принятое нами на себя, относительно Кореи, нашим трактатом с нею. Предоставив корейскому королю право, в силу 2-го пункта 1-й статьи, потребовать нашего посредничества, мы очутились на очень скользком пути, с которого нам необходимо сойти с честью, но неотлагательно. Действуя в одиночестве, мы будем продолжать давать пищу равным козням и инсинуациям, а в случае дипломатической неудачи при вынужденном вмешательстве в корейские дела, подорвем наше обаяние на крайнем востоке. Шаткость правительства в Корее и продажность высших ее сановников не дозволяют рассчитывать на спокойное течение дел; наоборот, следует быть всегда готовым к разным неожиданностям в корейской политике внешней и внутренней. Чтобы отклонить от себя опасность, не сопряженную притом ни с какою для нас существенною выгодою, лучший исход — конвенция, к участию в которой следовало бы пригласить Китай и Японию, как заинтересованных не менее нас в целости корейского государства, и, если окажется возможным, Соединенные Штаты Северной Америки. Предложение закрепить таким мощным союзом самостоятельность Кореи, исходя от нас, послужит гарантиею наших мирных намерений, привлечет на нашу сторону симпатии Китая и Японии, докажет Корее наше искреннее желание выполнить данное ему обещание и, очень возможно, вынудит англичан увезти обратно в Гон-Конг орудия и мины, завезенные ими, нам на страх, в порт Гамильтон, или продать их корейскому правительству, флаг которого один только должен быть допущен развеваться там взамен английского. Мы видим в предполагаемой комбинации не только выход из ложного положения, но и прочный фундамент для увеличения нашего влияния в обеих соседних странах, Китае и Японии, в особенности если сумеем разумно и осторожно пользоваться их историческою взаимною неприязнью. Если, на ряду с этим, мы решимся снять купеческий кафтан, в котором мы напрасно щеголяем в Китае и Японии, не имея, ни там, ни здесь, торговых интересов, и придадим нашим отношениям с этими державами характер преимущественно политический - дружелюбного соседа, [88] единственно пока для нас возможный и целесообразный, — то мы будем свободны беспрепятственно заняться устройством приамурского края. Не будем забывать, что, рано или поздно, «желтый» вопрос может сделаться грозным для белого человека, и что мы стоим на страже Европы, которую отделяем от Китая. Время еще не ушло, но нельзя забывать, что нам ранее других следует определенно уяснить наши отношения с Китаем на далекое будущее и лучше иметь его за нас, чем против нас.

Прочный мир с Китаем возможен для нас на основании взаимного доверия и обоюдного сознания силы, непреклонности в вопросах национальной чести, строгого выделения наших интересов от торгово-европейских и решительного отказа от дальнейших территориальных приобретений на крайнем востоке и в северных водах Тихого океана.

Не заигрывая чрезмерно с Япониею, слишком легко увлекающеюся, нам и здесь не мешает закрепить за собою симпатию народа и правительства, держась в стороне по вопросам, для нас, в сущности, не имеющим практического значения, но болезненно раздражающим национальное самолюбие японцев, как, например, о подсудности иностранцев местным судам и тому подобным.

Корея должна нас интересовать исключительно как щит против слишком близкого морского соседства с Китаем и другими воинствующими державами. Самостоятельность ее нам необходима, но она достижима не чрез непосредственное наше вмешательство в ее дела или давление на ее политику, а совокупным дружным действием союза, нами вызванного и скрепленного. Чем менее мы будем вмешиваться во внутренние дела корейского королевства, тем задача нашей дипломатии там будет легче, и тем менее вероятно возникновение политически невыгодных для нас комбинаций.

Н. Матюнин.

19-го октября 1883 г.
Новокиевское.

Текст воспроизведен по изданию: Наши соседи на Крайнем Востоке // Вестник Европы, № 7. 1887

© текст - Матюнин Н. 1887
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1887