КОРСАКОВ В. В.

В СТАРОМ ПЕКИНЕ

ГЛАВА VII.

Китайцы чрезвычайно любят всякие удовольствия и уличная жизнь развита в Китае в ущерб жизни семейной, которая вследствие низкого умственного развития женщины-китаянки, и не может привлечь к себе мужчину. На улице проходит и деловая, и общественная жизнь, на улице узнаются все новости и получаются все удовольствия.

Из удовольствий, которые наиболее нравятся и привлекают к себе китайцев, на первом месте должно поставить, после всевозможных азартных игр, театр, уличных рассказчиков и фокусников.

Театральные представления в Китае чрезвычайно распространены и являются вполне общенародным и общедоступным удовольствием для всех слоев населения. Но постановка театрального дела ничего не имеет похожего на театр в Европе и является столь же оригинальной и самобытной, как и создавший ее характер народа. Прежде [150] всего надо сказать, что театр в Китае есть безусловно предприятие частное, не получающее ни от кого никаких субсидий и, несмотря на любовь к нему народа, только в очень немногих больших городах существует постоянный театр, вообще же по всему Китаю театральные представления даются странствующими труппами артистов. В Пекине, напр., при его 600 тысячах населения имеется только один постоянный театр, но зато на каждой улице можно встретить крытые балаганы, в которых бродячими труппами даются театральные представления, а на людных улицах на каждом шагу можно встретить и слышать рассказчиков сцен из народного быта или певцов былин и мифических сказаний, фокусников, окруженных многолюдными толпами слушателей и зрителей. Кроме таких уличных театральных представлений в доме богатого китайца всегда есть помещение, в котором по желанию его может быть дано театральное представление; такие же помещения имеются во всяком большом и посещаемом ресторане; имеется также много частных помещений, которые отдаются под обеды, где также можно нанять и залу для театра. Наконец театральные представления даются в некоторых монастырях, посещаемых богомольцами. [151]

Китайский театр в Пекине помещается в китайском городе и представляет собою большой деревянный сарай обычной китайской архитектуры, т. е. совершенно пустой внутри, без всякого убранства и отделки. Театральная зала заставлена деревянными скамьями для зрителей; по сторонам идут два яруса, в которых расположены ложи. По деревянной лесенке, скрипучей и ветхой, держась за перила, подымаемся во второй ярус, в котором разделены деревянными же решетками огражденные пространства-ложи, имеющие продольные деревянные скамьи. Все ложи выходят в общий корридор, в котором толпятся бесплатные зрители, становясь в проходы лож, не имеющих дверей. Сцена помещается впереди залы и состоит из деревянной высокой площадки под навесом, поддерживаемым четырьмя колоннами. В задней стене сцены две двери, ведущие в уборные артистов, остальные же три части сцены совершенно открыты зрителям. Ни декораций, ни занавеса, ни суфлерской будки. Сцена остается всегда открытой зрителям со всех сторон. На сцене же помещается в одном из ее углов, находящихся вне действующих лиц, китайский оркестр музыки, состоящий из четырех-пяти человек музыкантов с типичными [152] китайскими инструментами: гонгом — медный круглый лист, подобие подноса, медные тарелки, деревянные кастаньеты и деревянные палочки. Этот оркестр не умолкая колотит в свои звонко-трескучие инструменты и буквально раздирает уши, вызывая своим громом и неприятным резким звуком головную боль у европейца-зрителя и нисколько не тревожа китайца. Иногда в пьесе бывает пение; тогда оркестр стихает, и пение происходит под аккомпанимент свирели, прерываемой в промежутках стуком и громом оркестра.

Представление в театре начинается обыкновенно с утра и продолжается до вечера, так что зрители приходят в театр с съестными припасами и здесь кушают, пьют чай, разговаривают с знакомыми, не обращая часто никакого внимания на сцену. Тут же посреди публики ходят продавцы съестных припасов, фруктов, чая, предлагая свои произведения тем, которые пришли без запасов. Временами зрительная зала превращается в закусочную ресторана с шумом и говором, но представление на сцене идет своим порядком. Сами актеры, почувствовав жажду, приказывают находящемуся на сцене же слуге принести чаю и в свободное для себя время тут же его выпивают [153] или съедают какой-нибудь пирожок или булочку.

Афиш в китайском театре не существует, но перед началом пьесы все участвующие выходят на сцену, и главный актер называет название пьесы и имена всех актеров, их участие в пьесе, поясняя, что такой-то должен быть верхом, а такой-то будет представлять хромого ит. д. Долженствующий быть верхом обыкновенно выходит уже в пьесе с кнутом и, когда ему надо садиться на лошадь и уезжать, он говорит публике, что "сел и уехал" и, перекидывая ногу на кнут, делает на нем по сцене несколько скачков. Так как нет в китайском театре ни антрактов, ни перемен декораций, то перед началом каждого нового действия главный актер заявляет публике, где происходит действие и при какой обстановке.

Пьесы, которые разыгрываются на китайском театре, можно подразделить на бытовые, исторические и мифологические. Обыкновенные люди в пьесах изображаются актерами с обычным гримом, но если актер изображает какого-нибудь героя или мифическое лицо, то тогда он надевает раскрашенную маску. Актеры, играющие героев или военачальников, обязательно совершают на сцене ряд скачков, акробатических [154] прыжков, кувырканий и т. п., что доказывает их храбрость, быстроту и неустрашимость. Костюмы актеров составляют их гордость и богатство; чем богаче костюмы у труппы, тем большим она пользуется значением и успехом. Пьесы у китайских авторов обыкновенно бывают одноактные и редко в двух актах; за день успевают исполнить в театре пять-шесть пьес.

Отношение публики к исполняемым актерами ролям достойно внимания: если пьеса исполняется плохо или если плохо исполняется вокальная часть пьесы, то публика хранит гробовое молчание; не только свистков, — не слышно ни одного неодобрительного возгласа. Если пьеса исполняется хорошо и зрители довольны игрой и пением, то в лучших местах по всему театру единодушно проносится возглас "хао, хао!", т. е. хорошо, хорошо. Ни рукоплесканий, ни вызовов, ни перерывов, столь неприятных для слушателей в наших театрах, когда эти перерывы производятся с особым шумом во время игры артистов и прерывают их игру, в китайском театре никогда не бывает. Должно отметить, что как оркестр играет, правда, чрезвычайно однообразно, но всегда наизусть, так и артисты знают всегда свои роли превосходно. [155]

Так как пьесы идут одна за другой, то и актеры постоянно то удаляются через одну дверь, то появляются снова через другую. Находящийся всегда на сцене слуга сообразно ходу пьесы делает перестановку мебели, весьма нехитрой, так как все убранство сцены состоит в нахождении на ней деревянного стола, нескольких таких же стульев, скамеек и ширм. Колонны, поддерживающие навес над сценой, обыкновенно украшены шелковыми вышивками и таблицами-письменами, на которых изображены мнения китайских философов о театре. Вот что, напр., написано на свитке, повешенном на колонне театра в Пекине: "Можно смотреть на это представление как на истинное или как на вымышленное, но в нем есть изображение жизни и ее основ".

Театральные представления в частных домах бывают в ознаменование какого-либо радостного события. Получает ли мандарин повышение по службе, или коммерсант совершает выгодную торговую сделку, или родители празднуют получение сыном диплома на ученую степень, — обыкновенно все родные и знакомые приглашаются на театральное представление. Нанимается труппа странствующих артистов, которая появляется с сундуками костюмов, устраивает посреди [156] двора, если это летом, возвышенную площадку с навесом, и сцена готова. Мне удалось быть на домашнем театральном представлении в доме одного богатого китайца, который праздновал день своего 60-тилетия. Возраст в 60 лет считается у китайцев почетным и празднуется торжественно; еще более торжественно празднуется достижение 70-тилетия. Все родные подносят юбиляру подарки, почетные таблицы с перечислением его достоинств и чинов, художественно исполненные шелком картины или вышивки и т. д.

Театральное представление происходило в большой комнате; часть ее, ближайшая к сцене, была уставлена табуретами и стульями, а в остальной части находились столы с расставленными на них яствами китайской кухни и сладкими печеньями. Приглашенные гости заняли места, покуривая свои длинные трубочки и подсаживаясь к столу. Чай подавали всем без исключения. Хозяин и виновник торжества расхаживал и любезно разговаривал с гостями. По сторонам залы шла галлерея, в которой поместились дамы — хозяйка с дочерьми и гостьями. Дамы-китаянки были отдельно, и считалось бы величайшим неприличием, если бы кто из мужчин подошел к ним [157] поздороваться. Но девочки-внучки хозяина, нарядно разодетые, свободно ходили по зале среди гостей. Когда все гости расположились в зале и за столиками, на сцену вышли в богатых костюмах пять человек актеров; все они словно по команде сделали публике "котоу", т. е. земной поклон, касаясь лбом пола. Затем старший из них подал хозяину список пьес, которые играет труппа, для выбора. Хозяин пустил этот список по рукам всех гостей, и когда все были ознакомлены с репертуаром труппы, началось представление. Ознакомление присутствующих с пьесами заранее до начала безусловно необходимо: не зная пьесы, сами китайцы не понимают ее исполнения на сцене. Хотя репертуар театра крайне ограничен, но благодаря тому обстоятельству, что многие пьесы исполняются на провинциальных наречиях, на которых они составлены, пьесы эти остаются недоступными для понимания пекинского населения: настолько резко различие в говоре разных, даже соседних друг с другом провинций. Что касается до пения, то должно сказать, что и пение китайское столь же мало гармонично, как и их музыка. У китайцев нет полной гаммы с полутонами, а вся музыка основана лишь на пяти тонах, которые и [158] служат основанием для арий. Напевы чрезвычайно однообразны, мало гармоничны и могут назваться речитативами, произносимыми на распев с повышениями и понижениями голоса. Самая игра на сцене состоит из крикливого речитатива, причем артисты постоянно берут то высокий, то низкий тон. Получается как бы волнообразная кричащая речь, скачущая с одного слова на другое в произношении слов роли. При всей, так сказать, несуразности китайской театральной игры, чувствуется несомненная талантливость артистов в передаче душевных движений героев или героинь. Так как в Пекине женщинам-китаянкам недоступны никакие общественные удовольствия и вся бытовая жизнь женщины проходит лишь в среде ее дома и родных, то в Пекине имеется специальный театр для женщин. В больших ресторанах даются обыкновенно театральные представления два-три раза в неделю. Посетители заказывают пьесу, слушают ее исполнение и платят главному актеру, кладя деньги на поднос. Если пьеса сыграна была хорошо и плата была щедрая, то актер показывает эту плату всем присутствующим, чем удовлетворяет тщеславие щедрого дателя и свое самолюбие.

Театральные представления в храмах [159] несомненно составляют остаток религиозных церемоний. В некоторых больших монастырях существуют постоянные театральные площадки перед одной из кумирен, на которых и устраивается представление. Китайский монастырь, буддийский или даоский все равно, всегда обнесен каменной стеной, выкрашенной в красный цвет. Внутри стены расположены храмы, т. е. ряд каменных одноэтажных зданий с круто выгнутой крышей, крытой черепицей. По виду храм напоминает большой сарай; две боковые его стены глухие каменные; передняя и задняя — деревянные. Передняя стена вся обыкновенно створчатая, составленная из рам, мелкие переплеты которых заклеены обычной белой китайской бумагой, заменяющей стекла и пропускающей много рассеянного света. Задняя стена глухая, но имеет входную дверь. В передней стене также есть дверь, но во время празднеств рамы раздвигаются, и вся внутренность храма открывается перед богомольцами. Кумирни отделены одна от другой площадками, вымощенными каменными плитами или кирпичем. Перед каждой кумирней всегда имеется два священных дерева — сосны, туи, кипарисы, дубы, орешины. В больших монастырях имеются рощицы [160] кипарисов и туй, среди которых ставятся каменные плиты в память тех покойников, которые завещали монастырю имущество или деньги на свое поминовение. Памятники эти состоят из мраморных или вытесанных из камня высоких досок, укрепленных на спинах каменных же черепах. На этих каменных таблицах высечены род, имена, звания и все должности, которые проходил при жизни покойный, и восхвалены его добрые качества. В некоторых монастырях имеются отдельные еще здания, в которых изображены ад и рай; в первом — всевозможные мучения грешников, а во втором — торжество праведников.

Театральные представления в монастырях имеют всегда мифический характер, с участием злых и добрых демонов. Даются они в честь какого-либо доброго духа по обещанию или за избавление от какой-либо угрожавшей опасности, или в благодарность за исцеление какого-либо тяжкого недуга, или же в умилостивление при начале какого-либо большого предприятия. Всякое театральное представление является для населения желательным праздником, так как на него сходятся все окрестные селения, располагаясь даровыми зрителями под открытым небом вокруг театральной [161] площадки. Тут же открывается торг всевозможными китайскими яствами и сластями. Все женские роли исполняются мужчинами, и ни одна китаянка не решится выступить на подмостках театра как актриса, — настолько это считается для женщины унизительным. В ресторанах имеются китаянки-певицы, но не бывает китаянок-актрис. Что касается до придворного, богдыханского театра, то там все актеры евнухи; считают актеров-евнухов до 300 человек. Театральные представления во дворце даются отдельно для придворных дам и отдельно для богдыхана и его сановников. Искусство и талант, однако, оценивается довольно своеобразно: так, один из придворных артистов был приговорен к наказанию 20-ю ударами бамбука за то, что, исполняя роль одного из заговорщиков исторической драмы, так напугал зрителей, что заставил их трястись от страха во время представления.

Несмотря на любовь китайцев к театру, профессия актеров считается унизительной; не только сами актеры лишены права состоять на государственной службе, но и дети актеров не допускаются в высшее китайское учебное заведение, дающее право поступления на службу при получении диплома на ученую степень. Будучи париями среди [162] китайского общества и пополняя свои ряды из уличных отбросов, быть может, потому и ведут китайцы-актеры исключительно бродячий образ жизни, кочуя из одной местности в другую. Были времена, что актеры даже преследовались китайским правительством как развратители народа, заключались в тюрьмы и даже предавались казни.

В настоящее время хотя актеры и не преследуются, но театр стоит все на одном уровне народного творчества, каким создало оно его столетия назад. Вот для образца одна из пьес, наиболее часто даваемая в пекинском театре. Называется она: "Раб денег, которые сам стережет". Содержание ее следующее. Один молодой ученый — сю-цай желает получить следующую ученую степень, чтобы занять затем выгодное и доходное место. Он с женой и сыном отправляется в Пекин, а все свои деньги зарывает в землю, надеясь их снова взять, когда вернется обратно. В то же время один бедняк усердно молится Фо — богу счастья и богатства, чтобы Фо сделал бедняка богачем, и обещает за это благодеяние всегда быть милосердным к бедным. Фо слышит его мольбы и указывает место, в котором зарыты деньги ушедшего в Пекин молодого ученого. Найдя эти деньги, [163] бедняк, однако, прежде всего открывает ссудную кассу и харчевню и скоро становится богачем. Но чем более он богатеет, тем более становится скупым и бессердечным. Так как детей у него нет, то, по обычаю китайцев, он хочет купить себе ребенка, усыновить его и иметь таким образом сына, который бы почитал его память после его смерти. Ради этого скупец распространяет объявление о своем желании купить себе сына. Молодой же ученый, придя в Пекин, проживает все свои средства, проваливается на экзамене и вынужден возвратиться обратно к себе домой, где однако не находит спрятанных денег. Не имея никаких средств, он предается полному отчаянию. В это время до него доходит весть о богаче, желающем купить для усыновления мальчика. Несчастные отец и мать идут к богачу, которому ребенок нравится. Богач дает понять родителям, что щедро заплатит за ребенка, и торопит их скорее составить документ на продажу, не указывая суммы, какую он пожелает дать. Когда документ составлен и подписан родителем мальчика, скупой отказывается что-либо заплатить родителям, доказывая, что раз отец продает ребенка, то, значит, ему нечем его кормить, а поэтому [164] для родителей вполне уже достаточно и того, что сын их будет всегда сыт и не потребует от них издержек на пропитание. Но родители не соглашаются оставить своего сына и не уходят из дома скупого. Чтобы покончить куплю, он предлагает дать один лан серебра (2 руб.).

— Как лан серебра! — воскликнула мать. — Да, ведь, за лан-то нельзя сделать мальчика даже из обожженной глины!

— Правильно, — возражает скупой, — но ведь мальчик из глины и не ест ничего, и не требует никаких издержек.

Является приказчик скупого, прося свое жалованье. Скупой ему платит, а приказчик, сжалившись над бедняками, дает им деньги, и они уходят. Скупой очень доволен такой развязкой, благодарит своего приказчика, что тот сумел так хорошо прикончить это дело.

— Я бы хотел тебя пригласить, — говорит он ему, — пообедать со мною, но у меня столько дела, что нет даже времени на обед. Но все-таки я тебе подарю кусочек пирога, ты его найдешь в моем шкафу. Пирог, правда, уже заплесневел, но с чаем ты его охотно скушаешь.

Этим кончается первый акт, и главный актер заявляет, что промежуток между [165] вторым актом равняется 20-ти годам и что приемному сыну скупого исполнилось уже 25 лет, а сам скупой стал хилым, истощенным, умирающим. За ним ухаживает приемный сын.

— Как тяжки дни для больного, — говорит старик сыну и добавляет в сторону: — однако прошло уже 20 лет, как я купил этого сорванца. Для себя я ничего не трачу, ни одной чехи (1/6 копейки), а он цены не знает деньгам. Для него деньги служат лишь средством для мотовства; он покупает себе одежду, пищу, он ценит деньги одинаково, как грязь. Может ли он понять все мои мучения, когда я вынужден истратить несколько дяо (одно дяо равняется 10 коп.).

— Отец, не хочешь ли чего покушать? — спрашивает сын.

— Разве ты не знаешь, что моя болезнь началась с той минуты, как я страшно рассердился. Мне как-то очень захотелось поесть жареной утки, я пошел в лавку, — ты знаешь, ведь, где продают их. Утка была только что зажарена, сок из нее так и сочился. Под видом покупки я ее взял и запустил все свои пять пальцев, выжимая на них сок. Затем я ушел из лавки, не купив утки, конечно; дома сварил [166] в воде чашку риса и стал есть, обсасывая при каждой ложке риса один из своих пальцев. Когда я съел четвертую ложку и обсосал четвертый палец, то задремал, сидя на краю скамьи. Когда я заснул, то подлая собака подкралась и облизала мой пятый палец. Пробудившись, я пришел в бешенство от этого воровства и с тех пор заболел и таю день ото дня. Я скоро умру и хочу, забыв свою скупость поесть бобового пюре.

— Я сбегаю куплю на несколько чех.

— Довольно на одну чеху, мне достаточно одной половины ложки. Только продаст ли кто такую безделицу? Я чувствую, что скоро наступит мой конец. В каком же гробу ты меня похоронишь?

— Если случится такое горе, то я для своего отца куплю самый лучший гроб из соснового дерева.

— Нет, не делай этой глупости! Сосна стоит дорого, а мертвый не отличит соснового дерева от обычного вяза. Посмотри, нет ли ненужных яслей в конюшне, из них можно прекрасный гроб сделать.

— Ясли-то есть, да ведь они больше в ширину, нежели в длину: ни за что нельзя будет положить в них ваше тело.

— Вот и хорошо! Возьми топор, только [167] не наш, а одолжись у соседа и разруби мое тело на две части; положи одну на другую, и тогда они прекрасно уложатся.

Подобные сцены особенно нравятся слушателям.

Благодаря аудиенции, которой удостоила китайская императрица европейских дам 1 декабря 1899 года, им удалось видеть представления и в придворном театре. Императрица очень любит сама театр и пригласила европейских дам на представление. Из рассказов присутствовавших видно, что придворный театр ничем не отличается от народного театра, если не брать в сравнение чистоту залы и богатство костюмов исполнителей. Театр при дворце богдыханши представлял собою большую залу, в которой стояли в ряд поставленные скамьи и кресла. По сторонам залы шла галлерея, в которой были устроены ложи. В передней части залы возвышалась довольно обширная эстрада с колоннами, поддерживавшими над нею крышу. На эстраду выходили двое дверей из помещения, за нею находящегося. Ни занавеса, ни декораций, ни суфлерской будки. Сцена остается всегда открытой зрителям. На сцене же располагается в стороне китайский театральный оркестр, состоящий обыкновенно из [168] медного гонга, медных тарелок, деревянной трещетки и маленькой флейты. Оркестр этот для уха европейца играет довольно громко. Афиш не существует, и, начиная пьесу, актеры выходят на сцену, причем главный из них называет пьесу, которую они собираются играть, и рекомендует всех остальных исполнителей, которые отвешивают публике по китайскому обычаю низкий поклон, и пьеса начинается. Женские роли исполняются мужчинами. Актеры в богдыханском театре и театре богдыханши все евнухи.

Для гостей были исполнены небольшие пьески с обычным для китайских исполнителей участием акробатов, исполнявших всевозможные прыжки, скачки, хождение на руках, верчение колесом и т. п. Все эти упражнения должны были знаменовать ловкость, храбрость, находчивость действующих лиц. Театральное представление продолжалось полторачаса и носило на себе патриархальный китайский характер. Хотя на представлении присутствовала сама богдыханша, прибывшая вслед за гостями и занявшая место в кресле перед сценой, но все гости-мужчины по примеру главного евнуха и китайских сановников, разместившись на задних скамьях, не только вели беседу между [169] собою, но и совершенно спокойно покуривали свои коротенькие трубочки. Содержание пьес, которые давались на богдыханской сцене, уловить не удалось: благодаря крайней неясности китайского разговорного языка и особенностям языка, которым написаны самые пьесы, даже китайцы сами не понимают содержания пьесы, если слышат ее в первый раз и не ознакомились с нею предварительно. Костюмы артистов отличались роскошью.

О репертуаре китайского театра, об артистах и их игре, поскольку она удовлетворяет европейца, можно сказать, что все пьесы с историческим содержанием, с их героями, разбойниками и демонами для европейца мало интересны и чужды. Но как только актеры ставят пьесу из действительной жизни, как только являются обычные люди с понятными нам общечеловеческими слабостями, то тотчас же становится очевидным, что среди китайских актеров не мало есть выдающихся и весьма талантливых артистов, с художественным пониманием передающих нам характер скупого, ревнивца, обманутого мужа, лжеца.

В частных домах после театрального представления нередко приглашаются для развлечения гостей певицы. [170]

Певица, скромно одетая в голубой шелковый кафтан, выходит перед публикой, сопровождаемая аккомпаниатором, который несет с собою струнный инструмент, очень похожий на гитару.

Перед певицей ставят на подставке маленький барабан. В правой руке она держит палочку для аккомпанирования себе на барабане, а в левой — кастаньеты.

Став перед публикой, она поет довольно монотонную песенку, ударяя палочкой в такт по барабану, постукивая кастаньетами. Аккомпаниатор подыгрывает мотив на струнах.

Неизмеримо большое удовольствие доставляет европейцу искусство китайских фокусников и жонглеров, достигающих часто величайшего совершенства в исполнении.

Среди китайских фокусников встречаются истинные художники. Не стану говорить о таких обыденных китайских фокусах, когда на глазах зрителей вынимают из-под покрывала с полу или с самих себя тазы и миски, наполненные водой, с плавающими золотыми рыбками, и проч.; но скажу о том фокусе, который был в особенности изящно исполнен перед нами в этот вечер. Явился обычный [171] огнеглотатель. Проглатывая зажженную бумагу, он выпускал из себя столб дыма и искр. Проделав все это, фокусник стал вытягивать изо рта лентами красную бумагу. Когда бумаги набралась на полу большая кучка, он прикрыл ее покрывалом и через несколько секунд вынул из-под покрывала складной фонарь, состоявший из 12 красных четыреугольных бумажных фонарей, которые все были соединены друг с другом, причем в каждом горела свечка. Быстрота и чистота исполнения этого фокуса, чарующее впечатление от освещенных красивых фонарей вызвали общее одобрение.

Китайцы — также очень ловкие гимнасты, а особенно жонглеры. Проделана была, напр., следующая штука. На голову жонглеру поставлена высокая башня, — в аршин, если не больше, — составленная из фарфоровых, в несколько ярусов друг на друга поставленных блюд, тарелок, чашек, блюдец с прикрепленными по краям восковыми свечками. Весу во всей этой башне было около 30 фунтов.

Установив ее на голове, жонглер стал проделывать ряд смелых упражнений. Он садился, ложился на пол, переворачивался с живота на спину, вытягивался и [172] держался только на руках, переползал через скамью и спускался на пол и т. п.

За фокусниками выступил звукоподражатель и чревовещатель, в совершенстве передававший крики осла, лай собак и мяуканье кошек, писк цыплят и пение петухов в разных возрастах, крик птиц, очень искусно подражавший скрипу колес тележки и закончивший представление целой сценой утра в деревне, когда пробуждаются и кричат домашние животные, птицы и плачет грудной ребенок. Насколько было искусно его подражание мяуканью кошки, видно из следующей сценки. Когда раздалось его мяуканье, то спокойно лежавшая по близости кошечка встала и быстро пошла на голос, но, с изумлением, не найдя своего собрата, стала искать по разным местам двора; когда же он перешел на громкое мяуканье кота, то кошечка, подняв хвост, убежала без оглядки.

Уличные фокусники водят с собою и ручных животных. Нередко можно встретить медведя, обезьяну, собаку, нередко также фокусники показывают обученых белых мышей. [173]

ГЛАВА VIII.

До боксерского 1900 года жизнь европейской колонии в Пекине была совершенно обособленной от китайской общественной жизни. Китайское общество совершенно чуждалось европейского и сношения между европейцами и китайцами существовали только или деловые, или служебные.

Первый шаг к ознакомлению с европейцами сделала императрица 1 декабря 1899 года, удостоив пригласить к себе во дворец супруг посланников, находившихся в Пекине.

С каждым годом круг дам, получавших разрешение представиться императрице, все расширялся и распространился на всех посольских дам без различия служебного положения их мужей.

Тем не менее дело сближения китайского общества с европейским от этого вперед нисколько не подвинулось и жизнь китайская осталась столь же чуждой и замкнутой для европейцев, как и прежде. [174]

И ныне, как и десяток лет тому назад, европейцы живут своею собственною жизнью, не соприкасаясь с китайским обществом, с тою только разницей, что после боксерского 1900 года в Пекине образовался совершенно свой европейский участок на всем том громадном пространстве, которое было охвачено боксерским движением.

Количество европейцев значительно увечилось в Пекине, но главный контингент из них составляют или принадлежащие к дипломатическому корпусу, или миссионеры, или служащие в китайской таможне и банках, и многие владельцы лавок и магазинов.

После боксерского года количество лавок и магазинов значительно увеличилось.

Весь европейский участок распланирован широкими улицами, на которых много уже выстроено новых европейских зданий. Главная улица остается по прежнему посольская, на которой расположены европейские миссии.

Все старые здания посольств обнесены высокими кирпичными стенами и каждое из них представляет собою закрытое от улиц укрепление.

По занимаемой площади и количеству построек самое большое посольство — английское, а самое маленькое — испанское. С улицы [175] в здания посольства ведут большие ворота, по бокам которых находятся помещения для сторожей.

Русское посольство занимает довольно пространную площадь, состоящую из трех частей. При въезде в ворота открывается маленькая площадка и сквозная веранда с черепичной крышей и украшениями из небольших каменных драконов и львов. Веранда поддерживается рядом колонн, выкрашенных в красный цвет, и освещается китайскими фонарями. За верандой открывается ряд, расположенных как-бы в парке, одноэтажных небольших каменных зданий, в которых помещаются первый и второй секретари, студенты, канцелярия, драгоман. Ряд зданий прерывается, с одной стороны, второй сквозной верандой, через которую ведет ход в посольский двор. В посольском дворе, среди деревьев восточного кипариса, стоит православная церковь и отдельно от нее — колокольня, имеющая вид китайского павильона, очень изящная. Церковь построена более двухсот лет тому назад, когда сношения России с Китаем уже достаточно упрочились и велись исключительно при посредстве посылавшихся для этой цели на десять лет трех иеромонахов с архимандритом во главе. Первое [176] начало наших сношений с Китаем положили взятые китайцами в плен казаки из станицы (городка) на Амуре Албазина. Потомки этих казаков и доныне носят имя албазинцев; они сохранили православную веру и некоторые черты европейского типа, но во всем остальном стали вполне китайцами. На северной стене церкви заметен след трещины, происшедшей во время бывшего сто лет тому назад землетрясения. Напротив церкви находится дом посланника, большое каменное здание, светлое, с колоннами; дом русского посланника самый большой и самый красивый по архитектуре из всех домов других посланников. В громадной зале, с паркетным полом, с окнами, изящно задрапированными шелковыми занавесями, свободно размещается весь иностранный дипломатический корпус во время торжественных приемов или обедов. Во всех других посольствах помещения посланников тесны. За посольским двором идет, отделенный узорчатым черепичным забором, так сказать, двор служилых людей: казарма казаков, конюшни и разные хозяйственные постройки.

По населенности посольств, самое многолюдное английское, к которому причисляется для изучения китайского языка одних только [177] студентов 12 человек. Самое малолюдное посольство голландское, итальянское, испанское, состоящее лишь из посланника и секретаря. Состав остальных посольств более или менее одинаков.

Китайская таможня — правительственное китайское международное учреждение, ведающее ввозную и вывозную торговлю Китая в открытых для торговли портах, находится также вблизи посольств и занимает своими зданиями целую площадь. Главным директором таможни состоит англичанин сэр Р. Гарт, проживший в Китае около 40 лет. Громадное большинство служащих в таможне — англичане, но есть и французы, и русские, и немцы, и итальянцы.

Из миссионерских братств и общин в Пекине, главным образом, сосредоточены католические; католики имеют здесь четыре больших и красивых в архитектурном отношении храма; при каждом из них существуют школы для китайцев, а при храме "Бей-тан", принадлежащем конгрегации Лазаристов и настоятелем которого состоит пользующийся среди католиков в Пекине большою популярностью A. Favier, находятся широко организованная типография, прекрасный оркестр, состоящий из китайцев, школа для китайцев, изучающих [178] французский язык, приют для детей-подкидышей и сирот, находящийся в заведывании монахинь. В этом приюте содержится до 500 детей разных возрастов..

Современный Китай покрыт целой сетью миссионерских общин, монастырей, школ, церквей самых разнообразных вероисповеданий. В недавно вышедшей в свет книге католического епископа в Пекине A. Favier мы находим чрезвычайно поучительную историю развития миссионерства в Китае. Первым проповедником христианства в Индии был апостол Фома, которому, как гласит предание, по жребию пришлось идти на проповедь в Индию и Китай. Пребывание апостола в Индии не подлежит сомнению, а миссионеры-доминиканцы и знаменитый путешественник Марко Поло утверждает, что апостол Фома проповедывал Евангелие в южном Китае. В Индии, в городе Мелиапоре, в 1548 году открыта была могила апостола Фомы, узнанная по следующей, сохранившейся на каменном кресте, надписи, прочитанной одним ученым брамином: "спустя 30 лет после благовестия веры Христовой во всех странах, св. Фома, апостол, умер в Мелиапоре, призвав к Богу весь здешний народ. Господь заповедал распространение веры 12 апостолам, и один из [179] них пришел, имея посох в руке, в Мелиапор". Предание называет также имена апостолов Филиппа и Варфоломея, которые достигали Монголии и Тибета. В одном из городов южного Китая открыт железный крест, формою похожий на крест св. Андрея. Крест этот находится в языческой кумирне и до сего дня почитается населением, как чудотворный. Перед крестом ставят курительные свечи, приносят в жертву плоды и птиц. В других провинциях южного Китая также находим каменные кресты, относимые к IV и V векам, но тщательно изучить и разобрать надписи на них не представляется возможности, так как все они находятся в кумирнях.

В гор. Си-нан-фу при раскопках найдена была каменная плита с надписью по-китайски, гласящей, что в 635 году в царствование второго императора из Танской династии, пришли и проповедывали здесь евангелие священники и принесли с собой иконы и священное писание. В период 651-782 есть указание, что христианство распространилось в Китае и пользовалось расположением императоров, которые давали собственные средства на построение церквей. С переменой династии начались гонения, храмы разрушались, а христиане преследовались. Первыми [180] проповедниками после учеников апостолов были, как думают, несториане из Персии, а затем уже проникают в Китай и католические миссионеры по пути первого путешественника венецианского купца Николая Поло, прибывшего в Пекин в 1261 году, прожившего здесь три года, приобревшего большое расположение Кубилай-Хана, который, отпуская Николая Поло с богатыми подарками, выразил желание, чтобы папа прислал ученых и сведущих проповедников.

Возвратясь в Италию, Николай Поло передал результаты своего путешествия папе Григорию X. Папа отправил в Китай двух миссионеров доминиканцев, которым сопутствовали опять Николай Поло и юноша, сын его, Марко Поло, оставивший нам подробное описание, как своего путешествия, пребывания в Пекине, так и всех событий, которых он был свидетелем. В дальнейших сношениях пап развертывается перед глазами вся картина деятельности миссионеров. Так, посвященный уже епископом Иоанном Монте-Корвино в донесении своем из Пекина в 1305 году сообщает, что имел аудиенцию у императора, всецело преданного язычеству и высказавшего убеждение, что вера везде одна, но что мудрецы в разных странах разнообразят ее в [181] интересах местных требований и своего времени. Монте-Корвино передает, что при дворе большим влиянием пользовались несториане, от интриг которых пришлось вытерпеть много невзгод Монте-Корвино. Тем не менее, в 11 лет своего пребывания в Пекине ему удалось построить две церкви и обратить в христианство до 30 тысяч человек. Новая династия с 1368-1644 гг. ниспровергает все, что пользовалось расположением при старой. Христианство было только терпимо в лучшем случае, но нередки были и преследования христиан, а в 1618 г. все миссионеры были изгнаны из Пекина, а китайцам запрещено было принимать христианство. Возникшая междоусобная война правителей Китая помогла вернуться миссионерам, которые привели на помощь в Пекин отряд португальских солдат из Макао. Вскоре миссионеры приобретают опять важное значение.

Китайцы до сего дня придают громадное значение движению светил и верят, что жизнь на земле находится в зависимости от неба. Изучение неба, астрономия, составление календаря, указывающего счастливые и несчастливые дни, считается очень важным и почетным делом. В Китае занятие астрономией и составление календаря было в руках магометан, допустивших в течение [182] времени множество ошибок и несообразностей. Среди миссионеров был ученый и образованнейший иезуит Адам Шалл, прибывший в Пекин в 1622 году, при династии Мингов, ценивших вообще ученых людей. Ему поручено было исправление календаря и заведывание астрономическим приказом. Влияние его при дворе было громадное и сохранилось при новой династии Тзингов, ниспровергнувших династию Мингов. Он не только сохранил от разрушения все христианские церкви, но получил в подарок от нового императора участок земли, на которой начал в 1650 году постройку храма Nang-tang, сожженного и разрушенного боксерами в 1900 году.

Желая особенно почтить выдающиеся способности Шалла, император издал декрет, которым присвоил ему титул "человека мудрого и ученого", а по обычаю китайскому почтил и память предков, издав эдикты в честь его отца и матери, назвав первого "человек удивительного благочестия", а вторую "женщина великой святости". По смерти богдыхана управление государством перешло к 8-милетнему Канси, будущему знаменитому государю. Избраны были четверо регентов, которые обвинили миссионера в распространении ложных учений, в составлении [183] заговора против государя и заключили в тюрьму, в цепи, вместе с тремя другими миссионерами. Больной, истощенный 75-летний Шалл был приговорен сперва к удавлению, но судьи заменили эту казнь рассечением на площади на 10 тысяч кусков, что совершается только над отцеубийцами. Землетрясение и пожар императорского дворца заставили отложить приведение казни в исполнение и тем временем несчастный умер в 1666 году. Несколько лет спустя, невиновность его была установлена и император Канси повелел на государственный счет поставить великолепный мавзолей на его могиле. Миссионеры подверглись также преследованию и астрономические наблюдения опять попали в руки магометан. Расследовав дело об миссионерах, Канси отменил преследования и пригласил опять занять должность астронома известного ученого Фердинанда Вербиста, который вскоре стал иметь громадное влияние на императора и сохранил это влияние до самой своей смерти. Вербист устроил в Пекине замечательную обсерваторию, инструменты которой поражали изящностью отделки и точностью исполнения, каковы напр. глобусы звездного неба, млечный путь, расположение светил в полушариях. Эти инструменты немцы [184] увезли из Пекина в Берлин в 1901 году. По смерти Вербиста враги старались восстановить Канси против миссионеров, но император остался справедливым и не подвергал их преследованиям. Вскоре даже приблизил некоторых к себе, так как миссионеры, впервые получив хинин, вылечили от ужасной лихорадки многих сановников и самого императора, за что он подарил им участок земли, на котором построен был еще новый храм. К концу царствования отношения Канси к иезуитам значительно ухудшились, что объяснялось постоянным участием их в политических и придворных интригах, а также выражаемыми ими порицаниями соблюдающимся строго при дворе церемониям. Отношения обострились даже до того, что Канси издал указ, запрещающий приезд тех миссионеров, которые не дадут подписки, что навсегда останутся в Пекине и не будут вмешиваться в дела церемоний. Надежды таким образом иезуитов сделать из Канси китайского Константина не удались. После смерти Канси в 1722 г. преемники его относились подозрительно к деятельности миссионеров, а придворные сановники и губернаторы требовали изгнания миссионеров, как людей вредных, и обращения их [185] церквей и зданий в здания для общественных нужд, как напр. в склады зерна и т. д. В Пекине многие церкви были обращены в склады, а утварь и священные картины сожжены. На поданное миссионерами императору прошение последовал суровый ответ, выяснивший вред христианской религии для китайской самостоятельности. "Вы хотите — отвечал богдыхан, — чтобы все китайцы сделались христианами, этого требует ваша вера, но что же станется с нами? Мы станем подданные ваших королей! Христиане, которых вы создаете, признают только вас; в годину смут они слушают только вашего голоса. Я разрешаю вам жить только в Пекине и Кантоне, и то если вы не дадите повода к жалобам на вас, иначе нигде не будет позволено вам жить. От вашего отсутствия Китай ничего не потеряет". Такой суровый ответ объясняется интригами, в которых были замешаны родственники короля, бывшие христианами, изгнанные затем, а частью заключенные в тюрьму. Несмотря на посольства из Рима от пап с подарками и просьбами оказывать содействие миссионерам, последние теряли все более и более свое значение и были лишь терпимы при дворе только те, которые были необходимы или своими знаниями или искусством, каковы: [186] иезуит Parennin, который вел переговоры на латинском языке с русским посольством, иезуит Castglione, который живописью украшал стены дворца богдыхана, или миссионеры математики, астрономы, строители, техники. Храмы предавались разрушению, а миссионеры подвергались преследованиям, осуждениям и казням. Время от 1768 года по 1860 год было самым тяжелым периодом в жизни миссионеров-католиков в Китае. Много погибло из них в тюрьмах, приговоренные к удавлению, а из храмов осталось всего лишь три не отнятых, в которых доживали в страхе свой век старики. В 1783 году все церкви и учреждения, бывшие до этого в ведении иезуитов, переданы в ведение лазаристов. Насколько тяжело было время это для миссионеров, видно из следующего факта: в 1838 году в Пекине скончался оставшийся единственным миссионером епископ Pires, 71 года, проживший в Пекине 38 лет и охранявший самый первый храм Nang-tang и его богатую старинную библиотеку. Все бывшие ранее миссионеры были изгнаны и погребение епископа Pires совершил архимандрит православной духовной миссии. Чтобы спасти от разграбления храм Nang-tang и его богатую библиотеку, епископ Pires еще при жизни [187] передал право на него русской православной миссии. Храм после смерти епископа был заперт и только в 1860 году, когда католические миссионеры получили снова доступ в Пекин, им были в целости и полной сохранности возвращены как богатая старинная библиотека в 6 тысяч томов, так и вся утварь и все принадлежности, которые покойный епископ Pires доверил русскому православному братству.

Миссионерский вопрос особенно существенного значения сам по себе не имел бы, если бы им не пользовались миссионеры ради интриг и дипломаты в своих видах. Миссионерский вопрос за последние годы сразу получил значение с легкой руки немецкой политики, пожелавшей получить плату за кровь своих проповедников, пролитую в Шандунской провинции, причем плата состояла не только из денежных сумм и земель, но и из вмешательства в государственные права Китая по управлению. В настоящее время наиболее распространенными в Китае являются католические миссионеры различных национальностей. Есть католические миссии, состоящие из миссионеров-бельгийцев в Северной Монголии, есть католические миссии, состоящие из миссионеров-немцев на Шандунском [188] полуострове, но наиболее — миссионеров-французов. Во всем Китае считается 25 католических епископов, в ведении которых насчитывается до миллиона христиан-католиков. Миссионеров-протестантов сравнительно немного, но зато с каждым годом число их увеличивается. Миссионеры-американцы и американки образовали уже в различных местах Китая целые колонии, повыстроили себе дачи и живут семьями. Они насчитывают у себя свыше 80-ти тысяч последователей.

Подозрительность и недоверие китайского правительства и народа поддерживаются и поныне тем обстоятельством, что они не могут уяснить цели, с которою миссионеры так упорно стараются проникнуть в Китай, чтобы обращать китайцев в христианство. Даже в настоящее время мне приходилось слышать от образованных китайцев следующее недоумение. Миссионеры, — говорили они, — приходят издалека, это путешествие им стоит очень дорого, жизнь в Китае обходится тоже не дешево, но деньги они получают из своих государств. Кто же им может высылать такие значительные суммы денег, как не их государи? Какая, наконец, их цель делать непременно китайцев христианами? Несомненно, что они [189] получают за это какую-нибудь выгоду, так как ни один человек ничего даром не делает. Что же им за забота о том, будут китайцы христианами или нет? Как ни старался я доказать своему собеседнику идею спасения души за обращение язычников в христианство, я не мог достигнуть того, чтобы мой китаец понял и согласился, что, будучи прекрасным во всех отношениях человеком, но не-христианином, нельзя наследовать райской жизни. Образованные китайцы никак не могут уяснить себе основных догматов христианства, признавая в то же время Евангелие великой книгой истины. До сих пор, несмотря на старания миссионеров, не удалось обратить в Китае в христианство ни одного образованного китайца, ни одного чиновника. Мне известно от достоверных людей, что сам Ли-Хун-Чанг заставлял читать себе Евангелие и старался ознакомиться серьезно с содержанием христианского учения; я слыхал от наших православных миссионеров, к которым приходили серьезные и образованные китайцы знакомиться с содержанием христианского учения: они уходили совершенно неудовлетворенные, так как, задавая вопрос, "почему такое высокое христианское учение не соблюдается самими [190] европейцами-христианами", получали неудовлетворительный ответ, что среди европейцев нет истинных последователей в духе христианского учения. Вот почему образованные китайцы, воспитанные на рационалистическом учении Конфуция, охотно придерживаются самых диких суеверий, но считают христианство или великим заблуждением, или просто обманом со стороны распространяющих его миссионеров.

В недавнее еще время один из мандаринов подал докладную записку богдыхану, в которой высказал, что миссионеры стараются развратить народное сознание и тайным образом подготовляют революцию. Если бы не эта была цель с их стороны, — говорит он, — то миссионеры довольствовались бы проповедью своего вероучения в своей собственной стране. Все благодеяния миссионеров для бедных — только хитрость, чтобы привлечь к себе народное сердце. Недоверие к христианскому учению поддерживается среди китайцев еще и той борьбой и несогласиями, которые китайцы наблюдают в среде самих миссионеров католиков и протестантов. До 1860 года доступ миссионерам в Китай был разрешен только католикам, с этого же года дано было разрешение и протестантам, [191] англичанам и американцам, причем первые годы протестантам не разрешалось проникать внутрь страны, а позволено было селиться только в портовых городах. Здесь миссионеры открывали школы, больницы, типографии, занимались переводом Библии и Священного Писания в извлечениях на китайский язык и распространяли свои религиозные воззрения путем печати. Таким образом миссионеры — протестанты образовали сперва в Китае библейское Общество. Когда же члены этого Общества получили право посылать и от себя миссионеров во внутрь страны, то получился для христиан-китайцев большой соблазн. Китайцы увидали, что бок-о-бок с миссионерами-католиками, строго придерживавшимися обетов монашества, появились миссионеры-миряне с женами, детьми, которые, селясь семьями, устраивали жизнь свою с полным комфортом, а в проповедях своих объясняли, что вся организация христианская правильна только у них, у протестантов, так как согласна с евангельским учением, а у миссионеров-католиков она неправильная. Можно себе представить, какой ужас обуял миссионеров-католиков с появлением протестантов! Китайцы же, столь наблюдательные по своей природе, сразу обратили внимание на [192] возникший разлад и открыто высказывали, что если сами миссионеры несогласны в своей вере, то, значит, и нет правды в словах их учения.

Не довольствуясь мирной пропагандой христианства, миссионеры в каждом случае возникавших недоразумений между китайцами-христианами и язычниками брали всегда сторону христиан и добивались для них благоприятных решений в ущерб интересов китайцев-язычников. Отсюда — начало враждебных отношений между теми и другими у себя в селениях. Китайцы-христиане чувствовали в себе силу, опираясь на миссионеров, а китайцы-язычники видели вторжение неправды в простую и до появления среди них миссионеров и христиан понятную всем общую жизнь. Миссионеры стали вмешиваться и в деятельность китайцев-чиновников, подавая на них жалобы и опираясь в свою очередь на влияние дипломатов, взявших под свою защиту пропаганду миссионеров. По жалобам миссионеров чиновники подвергались карам. Отсюда — озлобление и подстрекательства чиновниками китайцев-язычников против миссионеров и китайцев-христиан. Чем настойчивее становились миссионеры и чем требовательнее их защитники — дипломаты, [193] тем глубже и упорнее расходилась вражда, и подпольная борьба народа против миссионеров.

Борьба обострялась. У китайского народа вырывали земли, отнимали богатства и отдавали частью европейцам, частью миссионерам. Вырастали европейские предприятия, от которых однако беднел китайский народ, воздвигались христианские храмы бок-о-бок с его святынями, разорялись могилы предков, отчуждаемые под железные дороги чужеземцев. Теснимый с двух сторон и не видя нигде выхода, китайский народ, очертя голову, бросился сразу на обоих своих врагов, желая поразить их одним взмахом. Бросившись на врагов очертя голову, китайские патриоты не подумали только о том, что не тупой саблей и копьем боксера и не обветшалыми формами своей политической жизни освободить им свою родину от врагов, вооруженных усовершенствованными ружьями и орудиями и обученных особой науке, состоящей в ловкости и уменьи, смотря по времени и обстоятельствам, делать из черного белое, а из белого черное. Китайские патриоты не подумали, что бороться с врагом нужно его же средствами: против кулака — такой же кулак, а вместо "вежливости", в которой китаец [194] воспитан своими мыслителями, должно выдвинуть ту же науку, которая создана в Европе и которую только теперь так хорошо уразумел отставший от Запада, бывший долгое время неподвижным Китай...

Текст воспроизведен по изданию: В старом Пекине. Очерки из жизни в Китае. СПб. 1904

© текст - Корсаков В. В. 1904
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
©
OCR - Иванов А. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001