ЮВАЧЕВ И.

БОРЬБА С ХУНХУЗАМИ НА МАНЧЖУРСКОЙ ГРАНИЦЕ

Пустынные границы нашего Приамурского края с Манчжурией всегда привлекали к себе толпы китайских разбойников, известных под названием хунхузов. Во все время постройки Манчжурской железной дороги борьба с ними русских войск велась почти непрерывно. Сооружение Уссурийской дороги, проходившей исключительно в пределах России, в этом отношении находилось в более счастливых условиях, но и она время от времени подвергалась по местам дерзкому нападению хунхузов.

Летом 1896 г., в самое горячее время постройки северной половины Уссурийской дороги, на реке Уссури появилось сразу несколько шаек китайских разбойников. Для охраны наших границ немедленно были высланы на реку Уссури охотничьи команды. Почти одновременно и китайское правительство для преследования хунхузов отправило большой отряд войск под начальством генерала Джао-мяна.

Как раз в районе действия соединенных войск двух империй против ватаг хунхузов я плавал командиром казенного парохода на реке Уссури, и волей-неволей мне приходилось интересоваться ходом борьбы с ними. Под свежим впечатлением я тогда же делал небольшие заметки об этой своеобразной хунхузской войне, из которых и составился настоящий очерк. Теперь, когда события последнего времени в северо-восточном углу Китая привлекают к себе взоры всего мира, и мятежники Небесной империи, объявив войну европейцам, появились и [178] на строящейся линии Манчжурской дороги под новым названием боксеров, я полагаю своевременным поделиться с читающей публикой своими впечатлениями, вынесенными из плавания по границам Китая. Кроме моих личных наблюдений, в предлагаемом очерке переданы непосредственные рассказы офицеров, солдат и казаков, участвовавших в преследовании хунхузов. Для проверки их я воспользовался сообщением одного из героев хунхузиады 1896 года, поручика В. Т. Михайлова, сделанным им в военном собрании г. Хабаровска.

Описываемая малоизвестная манчжурская граница интересна всеми сторонами своей жизни, а потому, рассказывая о хунхузах, я попутно коснулся описания природы нового края, жизни казаков и инородцев, условий плавания по р. Уссури и других предметов, характеризующих особенность страны лютых тигров, надоедливых комаров и дерзких хунхузов — этих длиннокосых авантюристов Дальнего Востока.

I.

Новая станция Иман. — Ее значение в жизни края. — Кипучая деятельность на Имане. — Назначение меня командиром парохода. — Опасения помощника — Уссури в половодье. — Казачьи станицы.

На всем протяжении линии Уссурийской железной дороги от Владивостока до Хабаровска не было в 1896 году такого оживленного места, как Иман. Вот, пожалуй, единственная станция, которая создалась не по воле инженеров, не по распоряжению начальства, а сама собою, вопреки всем математическим расчетам строителей дороги.

Взгляните на любую карту железных дорог при календарях последних лет, вы увидите черную полоску, соединяющую два конечных пункта Уссурийской дороги — Владивосток и Хабаровск, а посредине между ними указана только одна станция с надписью — Графская. На самом же деле мы можем проехать все слишком 700 верст дороги и нигде не встретим никакого намека на станцию “Графская”.

Так человек предполагает, а Бог располагает.

Человек полагал сделать конечным пунктом южной половины дороги станцию “Муравьев-Амурский” и связать ее с ближайшей станицей на р. Уссури — “Графской”. Соорудили множество домов для железнодорожных служащих, паровозное депо, контору и другие постройки, приличные большой станции. Но сама жизнь перебралась на 9 верст далее к северу, на реку Иман. [179] Волей-неволей человек должен был покориться непредвиденным обстоятельствам и построить через девять верст новую станцию.

Одна почта долго упорствовала и не хотела признавать сразу народившийся центр кипучей деятельности, но и она, в конце концов, уступила и в 1896 г. открыла на Имане телеграфную станцию, а в настоящее время и почтовую.

В чем же секрет такого быстрого возрастания Имана?

Пока строилась северная половина Уссурийской железной дороги, Иман стал связующим звеном южной ее половины и судоходной реки Уссури. Все грузы из Владивостока стали идти через Иман по Уссури на Амур.

Раньше, города Хабаровск, Благовещенск и все селения на Амуре получали грузы с моря через город Николаевск, а теперь все потянулись к Владивостоку. Забайкальская железная дорога тоже обратилась к посредству Имана. Северная Уссурийская дорога сделала Иман своим базисом постройки и соорудила здесь большие склады. Военное ведомство, при передвижении массы войск, лошадей, оружия и провизии тоже оперлось на Иман. Одним словом, сложная современная жизнь обширного Приамурского края вся обратилась к Иману, как к посреднику с Владивостоком, Россией и заграницей.

Иман, едва поспевая удовлетворить своих нетерпеливых клиентов, казалось, рос не по дням, а по часам. Еще три года тому назад можно было встретить кое-где только юрты орочен; а теперь весь левый берег реки, начиная от линии железной дороги верст на пять вниз по течению, занят всевозможными постройками, пристанями, верфями, казармами, мастерскими, складами и другими сооружениями.

За несколько верст от Имана слышен прежде всего непрерывный грохот клёпальщиков: это собирают железные пароходы, доставленные сюда в листах. Далее вы слышите крики манз, под команду русских конторщиков нагружающих баржи рельсами, паровозами, вагонами или мешками, бочками, ящиками. В мастерских идет дружная работа кузнецов, слесарей, столяров. Тут же непрестанно день и ночь громыхают на подъездных путях товарные и пассажирские поезда. На самой реке стоит шум и гам с пароходов, барж, лодок и целой флотилии манзовских шаланд. Направо, вверх по реке, вы натыкаетесь на шумный китайский квартал с его тесными, грязными жилищами, до половины врытыми в землю. Еще далее землянки китайских чернорабочих. А у гигантского деревянного моста через реку новый ряд мастерских, жилых домов, землянок и новый шум клёпальщиков. Но в этом хаосе доминирующим звуком днем и ночью слышится постоянный гул от работы машин при кессонах железнодорожного моста. [180]

Куда ни оглянешься, всюду лежать бревна, камни, бочки, рельсы, мостовые части и др. Среди этого вороха материалов снуют манзы (Русские во Владивостоке китайцев, манчжуров и всех носящих косу и китайский костюм зовут манзами), русские, японцы, гольды, корейцы.

У всех вопрос во времени. Все спешат окончить свое дело к сроку. Торопятся с мостом, торопятся с пароходами, торопятся и с отправкой грузов... Скорей! Скорей! — вот девиз жизни Имана. Быстро он вырос, быстро и живет.

Вот в эту-то рабочую горячку попал и я.

В апреле 1896 года меня назначили командиром еще строящегося казенного парохода Уссурийской железной дороги. К открытию навигации надо было его вооружить, окрасить, спустить на воду, сделать запасы, собрать команду, обучить ее и начать кампанию.

На все это в моем распоряжении было только две недели.

Я бросался во все концы, ища нужных людей и материалов, потому что с появлением множества казенных и частных пароходов явилась по всему Амурскому бассейну страшная потребность в лоцманах, в матросах, в судовых предметах. А в магазинах Владивостока уже в апреле нельзя было найти бухты нужного троса.

В одну из горячих минут вооружения парохода, подходит ко мне мой помощник и спрашивает меня, написал ли я требование на оружие.

— Хорошо было бы иметь на пароходе с десяточек берданок или револьверов.

Я посмотрел на него, не шутит ли он. Нет, лицо серьезное.

— Это зачем? — спрашиваю его.

— По Уссури много шляется хунхузов. Вы слышали, как они позапрошлый год напали на “Муравьев-Амурский”?

Мне непонятны были опасения моего помощника, сильного, коренастого человека, который один легко справился бы с пятью манзами. Надо предполагать большую дерзость со стороны хунхузов, чтобы ожидать их нападения на длинный двухмачтовый пароход, имевший вид небольшого военного судна. И не слышно было, чтобы уссурийский пароход когда либо подвергался нападению хунхузов. В прошлогоднюю навигацию ни один из пароходных командиров мне не высказывал никаких опасений относительно китайских разбойников. Правда, незадолго до этого разговора (5 апреля 1896 года) хунхузы напали на одну манзовскую деревню в долине реки Мурени (приток Уссури с левой стороны), но это было на китайской стороне, довольно далеко от района нашего плавания, и при том китайцам посчастливилось [181] перестрелять всю банду в 15 человек, так что об этом происшествии особенно и не разговаривали.

В хлопотах по организации нового дела я забыл свой разговор с помощником и вообще не думал о хунхузах. До них ли тут, когда уже вскрылись реки, и 17 апреля я должен был сделать свой первый рейс.

Началась кипучая деятельность.

Мне поручили непременно в одну навигацию подвезти на всю линию 8-го участка Уссурийской железной дороги рельсы, скрепления их и подвижной составь, чтобы можно было осенью по проложенному пути перевезти части кессонного моста к реке Хор. Остановиться мне на половине этой задачи было нельзя, иначе все подготовительные работы по устройству кессонов могут быть разрушены с новым половодьем. В моем распоряжении было восемь деревянных барж, на которых собственно и перевозились железнодорожные грузы и китайские рабочие из Имана в г. Хабаровск или на пристань Щебенчихи, близ станицы Венюковой.

Плавание по Уссури было для меня ново. Немногочисленные лоцманы все были разобраны. Оставалось мне самому непрерывными промерами изучать фарватер реки и наносить его на карту.

Раньше мне случилось только один раз проезжать на почтово-пассажирском пароходе по реке Уссури до города Хабаровска и обратно на Иман. Это было осенью 1895 года. Тогда стояла дождливая погода и сильное половодье. Вся картина Уссури была затянута однообразною серою пеленою, и не было видно дальних гор на горизонте. Местами река разливалась в широкие озера, и потому не везде можно было различить очертания берегов. Низкие острова были затоплены. Одни деревья на них кое-где торчали над водою. Только там, где горы (Например, около станиц Нижне-Михайловской, Зарубина, Васильевской Видной и др.) приближаются к самому руслу реки, картина несколько скрашивалась видом густого леса и зелеными холмами с крутыми откосами.

Чрезвычайно извилистая река Уссури сохраняет общее направление течения с юга на север. Если при устье Нора река делает заметный уголь и отбрасывается на северо-восток, то через 80 верст от впадения другого притока Хора река Уссури опять принимает прежнее направление на север.

Собственно заселен правый или русский берег Уссури, и на протяжении 380 верст от Имана до Хабаровска встречается десятка два казачьих станиц. На левой же китайской стороне наберется не более пяти деревушек, со смешанным населением из гольдов и манз. Иногда можно встретить отдельно стоящую фанзу (китайский дом), но чаще пустую. Страшная эпидемия 1894 [182] года опустошила по берегам Уссури особенно гольдские деревушки. Указывалось на некоторые брошенные дома, где гольды вымерли все поголовно. Но и от некоторых русских станиц остались две-три избы. Обыкновенно разливы реки гонят казаков с низких мест на более высокие. Осенью 1895 года я сам видел, как наводнение в станице Старо-Шестнадцатой выгнало всех жителей на крыши, а уж в следующем году эта станица опустела. Точно также переселились казаки Кедровой станицы, Пешковой и других.

II.

Китайцы Уссурийского края. — Их наплыв в последние годы. — Немного из истории хунхузов. — Примеры их нападения. — Тревога жителей реки Уссури. — Появление хунхузов на Амуре, — Нападение на китайскую контору. — Назначение Джао-мяна начальником отряда. — Преследование хунхузов.

На границе двух больших империй, в окрестностях реки Уссури, китайцы представляют из себя сброд разных искателей легкой и скорой наживы. Охотники за пантами (Панты – молодые оленьи рога, из которых китайцы приготовляют дорогое лекарство) и соболем, скупщики пушнины, искатели золота и целебного корня женьшеня — все эти китайские авантюристы преимущественно из ссыльных и беглых преступников. Обширный пустынный край с трудно проходимыми горами и лесами, изрезанный множеством рек с озерами и болотами, служит отличным убежищем для выходцев из Китая. Особенно после неудачной войны с японцами сюда явилось много беглых китайских солдат. Но самое главное — это постройка железной дороги, которая привлекла в Уссурийский край толпы чернорабочего люда из Китая, Кореи и Японии. Китайцы из Шан-дунской провинции целыми массами приезжали во Владивосток на морских пароходах. Так в 1893 году, когда происходила постройка южной половины Уссурийской железной дороги, в Приморскую область прибыло 17.351 китайцев и 3.119 корейцев. В следующие годы число корейцев колебалось от двух до трех тысяч в год, а китайцев приезжало около тринадцати тысяч. Однако опыт первого же года показал, что китайский работник много уступает русскому, и вот почему нужно было обратиться к нашим солдатам и ссыльнокаторжным. Если еще держались китайцы и были преобладающим элементом, то исключительно как дешевые и невзыскательные работники. [183]

Но, кроме рабочих манз, по всей линии дороги от Владивостока до Хабаровска встречалось немало праздношатающихся китайских подданных. Преобладание синих костюмов и длинных кос среди уличной толпы городов и сел обыкновенно поражало вновь приезжего человека в Уссурийский край. Вся мелкая торговля находилась по преимуществу в руках китайцев. Портные, столяры и другие ремесленники были китайцы. Повара, лакеи, дворники — также китайцы. Явилось опасение, не завоюют ли китайцы наш край мирным образом. И вот в виду наплыва сынов Небесной империи была придумана особая мера — взимать с них небольшой сбор в пользу казны (Высочайше утвержденное, 17 мая 1888 г., мнение государственного совета). Но и это не остановило нашествия манз и каулей в Приморскую область. Еще кроткие каули-корейцы, являясь к нам, не только на летние заработки, но иногда и на постоянное жительство с женами, детьми, со всем своим хозяйством, представляют надежный и мирный элемент для заселения края. Беспокойные же, пронырливые и только с виду флегматичные манзы, в силу закона своей страны, не имеют права переезжать границу с женщинами, и они волей-неволей обрекаются на бездомное бродяжничество. Холостая жизнь манз разнуздывает их страсти. На первом плане — курение опиума, у других — азартные игры в кости или в карты. Первые, придя в жалкое болезненное состояние, скитаются, как нищие, несчастные люди; вторые, если посчастливится, занимаются торговлею, а с проигрышем — идут на воровство и грабеж. Неудивительно, что в последние годы с приливом такой массы китайцев снова появились правильно организованные шайки разбойников, или хунхузов (Слово “хунхуз” переводят как “красная борода”. Но что общего имеет рыжая борода с бритым китайским разбойником – неизвестно. Это название имело бы понятный смысл на Кавказе, где некоторые разбойничьи дагестанские племена красят свои бороды в красный цвет. Они тоже в своем роде хунхузы для станиц кавказских казаков).

С занятием берегов реки Уссури русскими в 1859 году, естественно развилась скрытая вражда к ним прежних владельцев края, китайцев, которые привыкли возмутительно хозяйничать среди гольдов, орочен, тазов, и других смирных инородцев страны, обирая их запасы мехов и рыбы, а теперь должны сами подчиняться новым хозяевам и их незнакомым порядкам.

Недовольство росло. Появились отряды разбойников хунхузов. При поддержке оседлых манз, они грабили русских, корейцев и инородцев. В разных местах происходили небольшие стычки. Нужна была только искра, чтобы вспыхнул [184] большой пожар мщения ненавистным врагам. Он и вспыхнул в 1868 году.

Это так случилось.

Летом 1867 года разнесся слух, что на острове Аскольде открыты золотые россыпи. Манзы толпами поспешили на остров, но русские оттуда их прогнали. В течение зимы в ближайшем к южной границе китайском городе Хун-Чуне манзы готовились к новому походу на остров Аскольд. В апреле 1868 г. их явилось туда более 500 человек. Русские войска опять прогнали их с острова. Тогда разъяренные китайцы высадились около деревни Шкотовой и прошли по направлению к селу Никольскому, убивая и грабя все встречающееся на пути. Вот тут впервые русские узнали всю ярость хунхузов. Пощады не было никому. Были разграблены и сожжены два поста и три деревни, в том числе села Никольское и Шкотово.

К хунхузам пристали новые толпы бродяг. Они собирались под знаменами в полки по тысяче человек. Русские также соединили свои отряды, разрозненные по всей стране, и после ряда кровопролитных стычек с хунхузами рассеяли их полчища.

Манзы испытали силу русских и смирились, а последние узнали нерасположение к себе манз и более не доверяли им.

Разъединенные с русскими религией, языком и обычаями, китайцы Уссурийского края долго еще считали себя подданными Небесной империи, хотя в то же время свободно пользовались землею, строили фанзы (Фанза — китайский дом) и заводили хозяйство.

Для характеристики отношений китайцев к русским можно указать и в наше время на 16.000 человек оседлого китайского населения на русской территории за рекой Зеей. Они признают себя подданными богдыхана, а занимаемую ими землю считают китайскою, несмотря на то, что тут же расположены посты казаков, которых они терпят с нескрываемым неудовольствием (См. “Приамурские ведомости”, 1896 г., № 143).

Меры, принятыt русскими в 1868 году, были так серьезны, что хунхузы долго не осмеливались нападать на русских, довольствуясь беззащитными каулями, кроткими гольдами и другими инородцами. Только с постройкой железной дороги, когда массы китайцев передвинулись ближе к русским населениям на берегу Уссури, появились со всех сторон жалобы на манз. Стали опять поговаривать о хунхузах. Наконец опасения были настолько основательны, что один из начальников участка Уссурийской дороги из станицы Красноярской (близ Имана) 20 июля 1893 г. доносил во Владивосток в таких выражениях:

“Последние дни было несколько случаев очень тревожного [185] проявления наглости и своеволия китайцев. Они открыто грозят нападением и грабежом. В виду их многочисленности казаки и русские в панике. Настоятельнейше нужна самая неотложная помощь. Медлить опасно”.

Вскоре угрозы стали фактом. Условия местности чрезвычайно благоприятствовали хунхузам. Они могли неожиданно появиться из-за пограничной реки Уссури, ограбить ту или другую станицу и также скоро исчезнуть опять за границу в пустынные леса и горы.

Ночью, 6 сентября 1894 года, хунхузы напали на большую железнодорожную станцию “Муравьев-Амурский”. Жители были застигнуты врасплох. С дикими криками разбойники бросились грабить магазин известной на Востоке фирмы Кунста и Альберса. В первый момент все опешили, но затем казаки и железнодорожные жандармы смело напали на дерзких грабителей. После непродолжительной перестрелки хунхузы отступили.

Это событие наделало в свое время много шума. Немедленно были посланы отряды солдат, расставлены караулы по берегам Уссури и сделан обыск среди рабочих манз.

Край успокоился. На Иман перевели целый батальон солдат (8-й восточно-сибирский), и о хунхузах понемногу стали забывать. В это время с открытием станции на реке Имане явилось то оживление края, та кипучая деятельность, о которой я говорил выше в первой главе. Сами хунхузы поняли, что здесь не место для грабежа. Иман может служить только очагом шаек разбойников. Сюда стекаются манзы со всех сторон за сотни верст, потому что здесь легко можно наняться в рабочие на линию железной дороги; можно найти специальные игорные дома, китаисте кабаки с сулей и ханьшином (Суля и ханьшин — виды крепкой противной на вкус водки манзовского производства. Первая — гонится из китайского проса или гаоляна, а вторая — из ячменя) и с отделениями для курильщиков опиума. Здесь же происходит купля и продажа дозволенного и недозволенного товара, а главное — составляются партии на крупные работы, на поиски женьшеня или для тайной разработки золота в горах (В 60-ти верстах от устья реки Имана, в гористой местности, называемой Сопки, найдены россыпи золота. Недавно местная полиция захватила двух манз с двухпудовым ящиком золота, пробиравшихся оттуда на китайскую сторону).

Насколько удобно было хунхузам играть и кутить в китайском квартале Имана, настолько надо было им оберегать это место от вмешательства русского начальства. Предводители хунхузов отлично это понимали и перенесли свои действия с юга на север, в глухие места Амура и Уссури. [186]

В своем кратком пересказе истории хунхузов Уссурийского края я подошел к тому моменту, откуда начинается собственно хунхузиада 1896 года, разыгравшаяся на берегах Уссури. Так как я намерен вести рассказ в хронологическом порядке, то помяну сначала о появлении хунхузов на границе Амурской области.

Китайская сторона Амура от реки Аргуни до Уссури заселена преимущественно в местах расположения золотых приисков. Каждый прииск имеет на ближайшем берегу Амура пристань и контору, известную у русских под названием резиденции, потому что там обыкновенно живет китайский чиновник. Такая приисковая контора была на реке Джаим близ казачьей станицы Радде. В ней находились большие запасы пищи, водки и разных материалов.

В первых числах июля 1896 года партия хунхузов в числе 120 человек на лодках спустилась по реке Сунгари (соседка реки Уссури) и вышла погулять на Амур. Не доходя восьми верст до вышесказанной резиденции, хунхузы пристали к китайскому берегу и расположились лагерем. Это не укрылось от приисковых китайцев, и они поняли намерение хунхузов напасть на их контору. Защищаться нечем; обратиться за помощью к китайским солдатам — далеко. По старой памяти послали в русскую станицу Радде, где стояли казаки Амурского полка, горячую просьбу защитить их от разбойников.

Всю ночь на 11 июля китайцы караулили и ждали нападения. Хитрые хунхузы через своих лазутчиков знали это и не трогались с места. Ночь прошла спокойно, и на рассвете утомленные китайцы заснули. Вдруг с криками и выстрелами бросились хунхузы на спящих и в одну минуту овладели конторою. Был полный простор для грабежа складов. Ликующие разбойники живо нагрузили четыре лодки будою, хлебом, ханьшином и тронулись вниз по течению. Но не обошлась им даром эта победа. В противоположной станице разбуженные выстрелами казаки выскочили с винтовками на берег и стали издали осыпать хунхузов пулями. Разбойники не отстреливались, а налегли на весла, чтобы скорее уйти вне выстрелов. Говорят, они потеряли многих товарищей, прежде чем успели скрыться из глаз казаков.

Весть о появлении хунхузов облетела весь Амур. Немедленно были выставлены сторожевые отряды в станице Радде и в окрестностях ее из охотничьих команд от 2-го, 3-го и 4-го линейных батальонов и 40 человек от Амурского казачьего полка.

Со своей стороны и китайское начальство отправило вдогонку хунхузов отряд войск в 400 человек под начальством [187] генерала Джао-мян (или Чжао-мяна), главноуправляющего Хей-лундзянскими золотыми приисками на реке Желтуге.

Хунхузы скрылись в многочисленных протоках при впадении Уссури в Амур и некоторое время довольствовались награбленною провизией, ожидая, когда утомятся солдаты в бесплодных поисках. Но генерал Джао-мян оказался настойчивым человеком, не отступающим от раз намеченной цели. Он нанял у товарищества Амурского пароходства известный уже в истории Приамурского края пароход “Ингода”, тот самый, на котором совершил свое путешествие по Амурскому бассейну ныне царствующий Государь Император в 1891 г. Но так как этот пароход не мог вместить все войско генерала Джао-мяна, то были взяты на буксир еще две китайских шаланды. Эта флотилия двинулась к устью Уссури на поиски хунхузов. Но мы пока оставим генерала Джао-мяна с его синим войском и обратимся к событиям, в это время происходившим на реке Уссури, на среднем ее течении.

III.

Уссури летним днем. — Положение станицы Васильевской. — Появление хунхузов. — Манзовские лавки. — Захват казаков хунхузами. — Расправа с корейцами. — Тревога Покровской станицы. — Переговоры с хунхузами. — Освобождение казаков. — Беседа с казаком Овчинниковым.

21 июля я медленно подымался вверх по реке Уссури из Щебенчихи. На буксире парохода тянулось несколько тяжелых деревянных барж. Их нужно было мне доставить к железнодорожной пристани на Имане.

Белый утренний туман давно уже сошел с реки. Солнце начинало заметно припекать. Мостик, рубки, палуба — все густо усеяно желтоватыми оводами. Приходится постоянно отмахиваться от них рукою. Этот дневной бич человека и скота как бы являлся на смену ночного — комаров и мошек. Только сильный ветер и дождь сгоняют с парохода этих непрошеных гостей.

Немного жарко. Казалось бы, теперь все должно отдохнуть и спрятаться в тени. Сами листья деревьев неподвижно висят и как бы просятся на отдых... Но взглянешь из-под тента наверх и почти всегда найдешь на голубом небе высоко парящих коршунов, а в густой зелени на берегу виднеются медленно пошевеливающиеся беловатые пятна: это цапли, скрывшиеся от полуденного солнца в тени тальника.

Широкая река с постоянными изгибами и частыми островами открываешь множество красивых видов. Каждый день и каждую [188] ночь бороздишь ее воды, ежедневно засматриваешься на ее берега и никогда не устаешь любоваться ее разнообразными картинами. Только нетронутая природа может быть всегда так нова, прекрасна и интересна. Как хороши, например, луга со множеством ярких цветов! Пионы, лютики, фиалки — все это нам, русским, хорошо известно; но мы никогда в России не встретим, как здесь, такого обилия оранжевых и красноватых лилий и других красивых цветов, присущих местной флоре.

В третьем часу дня мы поравнялись со станицей Васильевской при впадении реки Бикин в Уссури. В этом месте китайский берег низкий, поросший кустами, а русский — с высокими горами, поворачивающими вдоль Бикина. Станица прячется за стрелку, образуемую двумя большими реками. Отсюда, вверх по Уссури, русский берег тоже ровный, низкий и густо заросший, как и китайский, и тянется так почти без перемены верст на семь до следующей Покровской станицы.

Я любил идти в этом месте, потому что здесь река свободна от перекатов, и фарватер не вызывал моего усиленного внимания. По краю правого берега встречаешь проходящих казаков, манз и гольдов. Иногда пронесется табун лошадей. На противоположной стороне видны рыбаки. Взад и вперед плывут по реке то казацкие лодки, то манзовские шаланды или оморочки (Оморочка — чрезвычайно легкая лодка, сделанная из тонких крепких палок, обшитых берестою. При ширине не более одного аршина, она достигает двух-трех сажен длины. Нос и корма задраны кверху. Гребут или одним большим веслом, с короткою, но широкою лопастью, иди двумя маленькими лопаточками. Встречал я оморочки и из тонких досок. Гольды ловко и легко управляются ими на быстрых притоках Уссури) гольдов. Особенно красивы издали двухмачтовые шаланды при низовом ветре, когда они распускают свои большие паруса и плавно несутся навстречу воде. В хорошую погоду на их палубе почти всегда можно увидеть множество манз, одетых в свой традиционный серый костюм, с грязными повязками на голове. На приподнятой корме обыкновенно стоит с трубкой в зубах рулевой. Зачастую он же и лоцман и шкипер. Остальные — кто работает большим тяжелым веслом, кто подтягивает пискливую снасть. Лица и руки у всех темные от загара.

Мы прошли мимо двух таких шаланд, битком набитых манзами. Эти китайские суда так часто встречаются, что ни я и никто из моей команды не обратили на них особенного внимания. Потом мы узнали: в шаландах были хунхузы.

Зачем они здесь? Откуда взялись? Не хотят ли они попасть на русскую сторону? Пока никто ничего не знает. Они плывут тихонько вверх по Уссури и пристают к берегу по мере надобности. [189]

В станицу Васильевскую хунхузы отправили двух человек за покупками. В каждом поселке Уссурийскаго края есть манзовские лавки с русско-китайским товаром. В них непременно найдешь манчжурский табак, грубые китайские чашки и деревянный палочки для буды и проса, курительный желтые свечи, на подобие наших церковных, пороховые хлопушки и шутихи — необходимая забава китайцев в праздники, башмаки на толстых бумажных подошвах и многие другие товары сынов Небесной империи.

Казаки обратили внимание на большие закупки китайцев, но не допытывались, кто они.

В 20-ти верстах от Васильевской в это время строилась железная дорога, и в станицу часто наезжали русские и китайские подрядчики, а потому казаки привыкли видеть у себя посторонних людей; к тому же и переход через границу был совершенно свободен.

Хунхузы, обошедши все китайские лавочки, беспрепятственно удалились из селения.

На другой день в соседней Покровской станице заметили, как две большие шаланды с манзами пристали к противоположному берегу реки, где раскинулась небольшая гольдская деревня.

Один покровский казак вздумал сейчас же ехать к ним за покупками. Не знаю, чего он хотел на этот раз найти у манз, но очень часто казаки покупают на китайском берегу противную сулю или ханьшин. Они жадно набрасываются на китайскую водку, потому что она крепче и много дешевле русской. С казаком на лодке отправились несколько корейцев и китаец.

Только что они вышли на берег, как их окружили манзы, связали и посадили в амбар.

Чрез некоторое время подходит другая лодка из Покровской станицы. В ней сидели казак, женщина и мальчик. Вероятно, эти тоже польстились на какие-нибудь китайские товары.

Манзы и их схватили. Казака связали и посадили в амбар к прежде арестованным.

Вскоре началась расправа. Корейцев выволокли за волосы на двор и убили. Вытащили еще связанного китайца. Арестованные казаки поняли, что они попали в руки хунхузов, и с ужасом ожидали своей очереди.

В это время на китайской же стороне, недалеко от гольдской деревни, косил сено покровский казак со своим сыном. В пустынном крае по ту сторону реки Уссури так много удобной земли, что казаки совершенно свободно пользуются любым незанятым клочком земли для пашни или сенокоса. Вообще казаки мирно уживаются с оседлым китайским населением. Со своей стороны они предоставляют гольдам и манзам осенью и зимой [190] свободно охотиться в русских горах, а летом — искать корня женьшеня.

Стояла хорошая погода, и казак торопился убрать сено. Вдруг он слышит отчаянные крики и выстрелы. “Что такое?” — недоумевает казак.

— Поди-ка, сбегай в деревню, — обращается он к сыну: — что у них там делается?

Мальчик побежал. Осторожно раздвигая кусты, он пробрался к самой деревне. Его глазам представилась ужасная картина расправы. Бледный, трясясь от страха, мальчик с волнением сообщил отцу:

— Манзы бьют гольдов и корейцев!

Казак сообразил, что это, должно быть, хунхузы, и немедленно отправился на своей лодке домой. Его рассказ всполошил всю станицу. Так как была рабочая пора, то все мужчины разбрелись в разные стороны косить сено. Дома оставались старики, несколько женщин и маленькие дети.

Ночь провели в станице в страшной тревоге. Отъехавшие казаки в гольдскую деревню все еще не возвращались. Всех пугала мысль, что и с ними также поступили, как с корейцами.

Между тем арестованные казаки сидели в амбаре и томительно ждали своего конца. Но вот вваливаются толпой манзы и несколько освобождают казакам связанный руки, затем приносят обед и предлагают им есть. Казаки обрадовались: явилась надежда на освобождение. “Не хотят ли они нас освободить за выкуп?” — подумали пленники.

На утро станичный атаман Кудрявцев решился сам отправиться в лодке с двумя казаками к хунхузам. Они нарядились в форменное платье. Сколько было народу в станице, весь вышел на берег и с замиранием сердца следил за лодкой.

Казаки подъехали на почтительное расстояние к гольдской деревне и остановились. Показались на китайском берегу манзы.

— Можно подъехать? — спрашивают казаки.

— Можно, — отвечают манзы.

— А бить не будете?

— Нет, не будем. Казаки подъехали.

— Зачем вы держите у себя наших казаков?

— Мы казаков не держим. У нас есть связанные русские люди, но это бродяги.

— Нет, это наши покровские казаки.

— У казаков шапки, как у вас, с желтым околышем, а у этих бродяг черные шапки.

Ссылка на форменные шапки с желтым околышем — дипломатическая уловка. В Уссурийском крае манзы отлично знают, [191] что казаки надевают форму во время службы и при официальных представлениях. Дома же, в лесу, на реке и на поле, льготные казаки работают в обыкновенных крестьянских костюмах. Иногда, правда, встретишь желтый околыш на шапке или желтый лампас на шароварах, но это значит, что казак донашивает свою старую форменную одежду.

Переговоры затянулись. Станичный атаман настаивает, что арестованные люди — казаки их станицы.

— Хорошо, дайте нам расписку, что это ваши казаки, тогда мы можем их отпустить.

— Да вы-то сами кто такие?

— Китайские солдаты! Мы посланы сюда ловить хунхузов. Наглая ложь сильно возмутила казаков, но ради освобождения товарищей они показали вид, что верят им.

Один из манз важно уселся и написал тушью что-то по-китайски. Атаман подписал. К нему тотчас привели арестованных.

Радуясь, что так дешево отделались, казаки поспешили домой.

Сомнения не было: это хунхузы! Иначе зачем китайским войскам грабить и убивать корейцев и гольдов, как они сделали? А о том, что на Амуре действительно китайское войско преследует хунхузов, казаки еще не знали.

Атаман Кудрявцев сейчас же послал казака в соседнюю станицу Васильевскую с известием о появлении хунхузов. Васильевские казаки дали знать козловским, козловские — лончаковским и т. д. до Хабаровска.

Поднялся общий крик по всей реке Уссури: хунхузы! опять хунхузы! Установили особые караулы. Особенно беспокоилась Васильевская станица: там вспомнили, как в воскресенье явились богатые китайцы за покупками, и еще больше боялись: не выглядеть ли станицу приходили сюда хунхузы?

Когда я вскоре пристал к станице Васильевской, там только и говорили, что о хунхузах.

— Где же они теперь? — спрашиваю старейшего казака, Кузьму Ивановича Овчинникова.

— Прошли! Всю ночь мы караулили. Сегодня утром на рассвете густой туман был. В тумане-то и прошли мимо нас на двух шаландах. Теперь, поди, они на Норе будут, если где-нибудь не остановились раньше.

— Побаивались?

— Как же не бояться! Рабочая пора в самом разгаре. Все на покосе. Остался только старый да малый. Вот взять хоть бы и у меня: сын Василий плавает у вас на пароходе, другой на покосе за несколько верст по Бикину. Один я, старик, с бабами остался дома. А хунхузы народ дерзкий! Слышали, небось, [192] как они напали на “Муравьев-Амурский”? Долго ли до греха? Придут ночью, запалят станицу... Что тут поделаешь?!

— Да хунхузы ли это?

— Как же не хунхузы, — поспешно возразила, старик, несколько обидевшись, — когда они убили четырех корейцев и ограбили гольдов! Гольдов они всегда грабят. Отберут у них все ружья и порох. Но зато и гольды охотнее всего нанимаются ловить хунхузов. У них давнишняя вражда! Насмотрелся я за тридцать-то лет. Когда мы пришли из-за Байкалья, тут ведь ничего еще не было. Вот тогда-то пришлось нам смотреть в оба. С гольдами всегда жили согласно. Честный и спокойный народ: не украдет и не обманет. С китайцами держались осторожнее, но, слава Богу, нашу станицу и вообще на Уссури хунхузы не так обижали. А вот по Суйфуну, около села Никольского и ближе к границе у Камня-Рыболова, что там-то было!

И старик принялся рассказывать о набегах хунхузов в первые годы занятия края русскими. Он очень любил вспоминать, как переселились казаки из-за Байкалья на Уссури, с какими приключениями они передвигались по Амуру, какие столкновения имели с манзами, как боролись с дикою природою, какое было здесь обилие зверя и рыбы. Кузьма Иванович сам увлекался своими повествованиями и чувствовал себя в это время героем, особенно когда он вспоминал свою борьбу с тигром или удачную охоту на оленей. Его голос звучал громко и резко, а глаза загорались юношеским блеском.

Мне нравилось беседовать с этим удивительным стариком, который, несмотря на свои восемь десятков лет, смело пускается на маленькой лодченке по Уссури в свежую погоду.

— Часто и теперь, — рассказывает его сын, служивший у меня на пароходе, — возьмет он меня с собой в лодку, поставит парус, а сам сядет с веслом на корму и правит. Волна подымится страшенная, ветер так и рвет... Сидишь в лодке ни жив, ни мертв, а отец только изредка покрикивает на меня и твердо, твердо правит веслом. И Боже сохрани ослушаться!

Замечательно, сыновья у Кузьмы Ивановича тоже седые старики, но слушаются и боятся его, как малые дети. [193]

IV.

Хунхузы близ Щебенчихи. — Ожидание венюковских казаков. — Аресты хунхузов. — Приезд русских войск. — Погоня за хунхузами. — Нападение на фанзу. — Ряд стычек с хунхузами. — Солнечное затмение. — Возвращение русских войск в ст. Венюкову. — Осмотр разбойничьего притона. — Китайские лекарства. — Напрасная тревога.

В июле 1896 года, вода была сильно на прибыли. Даже самые малые протоки, обыкновенно пересыхающие летом, стали доступны для манзовских шаланд. Хунхузы свободно прошли в стороне от главного фарватера, укрываясь по пути многочисленными островами, и остановились у китайского берега, в пяти верстах от Венюковской станицы.

Здесь одиноко стояла фанза, хорошо скрытая за деревьями. Давно она служила китайцам отличным разбойничьим притоном, и теперь хунхузы расположились в ней, как дома.

Между тем в соседней Венюковской станице, как и в других, известие о хунхузах поставило на ноги всех способных носить оружие. Есть и здесь много стариков, которые помнят еще прежние схватки казаков с хунхузами. Венюковцы на себя мало надеялись и ждали помощи из Хабаровска.

Венюкова, одна из больших станиц Уссури, имеет церковь, школу и почтово-телеграфную контору. Проходящая в трех верстах железная дорога, устроив здесь свою пристань, придала новый характер жизни венюковским казакам. Кроме рыбного и пушного промысла, кроме земледелия и извоза, они стали заниматься еще поставкою шпал и строевого леса подрядчикам дороги.

Здесь, как и в других уссурийских станицах, разгул и пьянство казаков бросаются в глаза; но Венюково имеет одну особенность: в ней нет кабака. Один из усердных исследователей края, Михаил Иванович Венюков, по имени которого названа станица, завещал казакам значительное пособие на школу при условии, если они не будут иметь у себя кабака. Завет этот до сих пор венюковцы соблюдаюсь ненарушимо; но это не мешает им иметь водку в каждой избе и быть пьяным, когда вздумается.

Венюковские казаки зорко следили за рекой днем и ночью. По их расчету хунхузам давно бы надо спуститься вниз по реке мимо станицы, если только они намерены идти к устью Уссури, а их все еще нет. Очевидно, хунхузы хотят пограбить селения в средней части Уссури. Это еще более смущало венюковцев.

Хорошая погода изменилась. Проливные дожди стали чередоваться с сильными ветрами. Вода еще выше поднялась в реке [194] и залила низкие берега. Наступило 26-е июля. Хунхузы решили действовать. Они не подозревали, что все станицы встревожены и ждут их появления. Ребячески увлекаясь своей проделкой с покровскими казаками, они надумали послать лодку в Венюково за покупками, а, может быть, высмотреть станицу и узнать, не говорят ли о них.

Три хунхуза отважно пристали к станице в лодке, вышли на берег и направились к лавке. Тотчас их окружают казаки.

— Ваша хунхуза есть?

— Нет, наша солдата. Наша купи мало-мало буды (Сибиряки подметили некоторые общие черты в различных наречиях инородцев и из них составили особый сибирский жаргон. Желая скорее быть понятыми ими, они изменили состав русской речи сообразно законам инородческих языков. Например, все личные местоимения заменяются притяжательными, а для глаголов употребляется чаще всего одна форма повелительного наклонения)

Их без дальнейших разговоров связали и посадили в избу.

Спустя некоторое время, подходит другая лодка с хунхузами. Казаки и им дали пристать и выйти на берег, а затем арестовали. Тут повторилась та же история, что и в гольдской деревне 22-го июля, с тою только разницею: там вязали хунхузы казаков, а здесь казаки хунхузов.

Наконец, на выручку хунхузам поехали помощник атамана Зау-щен и писарь Ян-до-лин, тот самый, который писал расписку покровским казакам. Связали и их. При обыске нашли у Ян-до-лина и расписку Кудрявцева. Казаки особенно были довольны этой находкой. Она их радовала, как знамя, возвращенное из неприятельского плена.

Хунхузы стали грозиться, что сожгут стога накошенного сена в лугах, нападут на самую станицу и разграбят ее. Но казаки уже получили известие: из Хабаровска вышел пароход и везет охотничью команду от 10-го восточносибирского линейного батальона, в числе 25 человек, под начальством поручика В. Т. Михайлова.

Дня через два этот отряд присоединился к казакам и поступил под общее командование подъесаула А. Г. Савицкого.

Разведчики донесли ему, что хунхузы на восьми лодках уплыли вверх по Уссури.

Решено было немедленно идти за ними в погоню на пароходе “Адмирал Чихачев”. Поравнявшись с фанзою, где останавливались хунхузы, русские заметили в кустах шаланды. Офицеры с семью нижними чинами тотчас же съехали на берег.

Вдруг они натыкаются на четырех манз. Двое из них были с ружьями.

— А!… хунхузы здесь! Не ушли еще! [195]

Раздался выстрел. Это был условленный знак для вызова всей команды с парохода на берег. Манзы немедленно были связаны.

Офицеры бросились далее к фанзе. Китайцы, проводив вчера половину своих товарищей, засели играть в карты. Полагаясь на своих сторожей, они беспечно расположились в фанзе и затянули свою игру до самого утра. И даже при звуке выстрела хунхузы не сразу прекратили игру. Только при криках: пришли русские! поднялся страшный переполох: все бросились вон из фанзы, оставив в ней карты, деньги, котомки, чашки и прочий скарб.

Солдаты успели захватить человек с десять китайцев и тотчас связали их.

Офицеры недоумевали: хунхузы вчера уплыли по Уссури. Кто же это? И сколько здесь человек?

Стали осматривать место вокруг фанзы. Кругом подымалась густая зелень, за которою ничего нельзя было разглядеть. Поручик Михайлов взлез на крышу. Но и оттуда ничего не рассмотрел.

Только что вышли солдаты из фанзы, как посыпались на них пули. Сомнения не было: здесь хунхузы! Они засели в дубовую рощу и, хорошо скрываясь в зелени, открыли учащенный огонь. Завязалась перестрелка. Пули хунхузов залетали и на пароход.

Половина русского отряда с поручиком Михайловым пошла в обход китайцам и попала в болото. Некоторые увязли по грудь. Положение солдат становилось все хуже и хуже. К счастью китайцы стреляли очень дурно. Вероятно, взволнованные неожиданным нападением, они плохо целились и старались выпустить побольше пуль только числом.

Если бы хунхузы продержались дольше, то русские, имея всего-навсего по 30 патронов на человека, скоро вынуждены были бы прекратить пальбу. Но эти разбойники, как замечено, не умеют долго и стойко держаться: как только падает один из них, — все остальные бегут. Так и теперь: два хунхуза пали, и вся шайка обратилась в бегство. Может быть, к этому побудило их и явление нового отряда добровольцев и пассажиров парохода под начальством подполковника Валуева.

Болотистая местность, заросшая высокою травою и густым кустарником, мешала русским преследовать хунхузов, тем не менее они настойчиво шли по следам разбойников. Вдруг солдаты натыкаются на дымящийся костер, свежий конский помет и другие признаки недавней стоянки хунхузов.

Раньше у преследуемых хунхузов лошадей не было; очевидно, здесь им встретился другой отряд, — подумали русские.

Предположение оправдалось. Здесь были те самые хунхузы, [196] которые вчера уплыли на восьми лодках. При них были два атамана на лошадях. Один в белой, другой в голубой одежде. Теперь обе партии хунхузов соединились вместе и побежали дальше. Умышленно ли, чтобы остановить русских, или нечаянно, по незнанию местности, они забрались в зыбкое болото. Лошади атаманов вязли и не могли идти. Пришлось их бросить.

И русские и китайцы страшно истомились, перемокли, перепачкались. Наступил полдень. Преследование продолжалось без передышки. Наконец хунхузы решились остановиться и приготовились встретить русских огнем. Перестрелка завязалась на полчаса, пока не был убит один хунхуз, после чего опять все они пустились в бегство.

Вероятно, хунхузы истомились в конец, потому что через шесть часов бегства снова попытались остановить русских. Они выбрали хорошую позицию в лесу, притаились и выждали выхода русских на поляну, сажен в сто длиною.

Только что патруль отряда вместе с подъесаулом Савицким показался из кустов, как хунхузы открыли учащенную пальбу. Солдаты немедленно залегли в кусты; но один из них, будучи на более открытом месте, не успел скоро спрятаться, и вражья пуля поразила его прямо в сердце.

Хунхузы были совершенно скрыты густым лесом и на этот раз стойко держались. Поручик Михайлов, не видя подъесаула Савицкого, полагал, что он в плену, и собирался броситься в атаку на его выручку, но тут услышал голос товарища, и по его приказанию стал стрелять залпами.

Как раз в это время случилось солнечное затмение, знаменательное явление для сынов Небесной империи.

Резкой темноты не было, но люди, даже не ожидавшие затмения, невольно обратили внимание на ослабление света и красноватый тон его. На суеверных китайцев, считающих свое время и праздники по луне, это явление в момент новолуния, совпавшее с битвою, произвело бы сильное впечатление, но в пылу сражения за густым ружейным дымом они, вероятно, не заметили ослабления света и продолжали безостановочно стрелять в сторону русских. Из нескольких тысяч бестолковых выстрелов, не считая раньше убитого в патруле Терентия Лапина, только один был до некоторой степени удачен: пуля попала прямо в дуло винтовки солдата; русским же удалось убить двух хунхузов.

У солдат оставалось не более пяти патронов на человека, а казаки расстреляли свои все, даже и те, что забрали у убитых хунхузов. Решено было прекратить преследование. Да и пора. Было шесть часов вечера, следовательно, двенадцать часов, как они преследуют хунхузов. [197]

Куда идти? Возвращаться назад по своим следам, — очень далеко. К тому же, все страшно устали. Выбрали кратчайшую дорогу на берег Уссури.

Только в 11 часов ночи, после семнадцатичасового перехода, оборванные, измученные, голодные, они добрались до гольдской фанзы в пяти верстах от станции Кедровой, а отсюда водой добрались до дома.

Жители станицы Венюковой, особенно оставленные семьи казаков, с нетерпением ждали возвращения ушедшего войска. Понятно, с какою тревогой и болью в душе женщины и дети еще вчера провожали своих родных. Они все время издали следили за пароходом, пока он не остановился против первого венюковского острова. Вскоре послышались выстрелы, а с ними вся станица огласилась воплями. Священник, о. Савва Мичурин, приказал благовестить к обедне. Весь народ потянулся в церковь. Рыдание женщин не прекращалось во все время службы. Отец Савва уговаривал казаков успокоиться, быть мужественными и надеяться, что Господь поможет отразить врага. По окончании молебна народ вышел из храма с отчаянным решением — сжечь самим свою станицу, но не отдавать ее на разграбление хунхузам. Видя пароход стоящим на одном месте, некоторые из венюковцев предполагали, что на нем испорчена машина от хунхузских выстрелов, и потому он не может двинуться. Другие прямо говорили, что китайцы разбили русских. Догадкам не было конца. В два часа дня, истомившись ожиданием, казаки послали лодку к пароходу и вечером узнали события только первой схватки с хунхузами. Затем прошла целая ночь в неизвестности.

Утром радость станицы с возвращением русского войска была помрачена при виде убитого рядового Терентия Лапина. Эта первая очевидная жертва борьбы с хунхузами всех глубоко возмутила, но и самый вид вернувшихся казаков вызывал слезы родственников. Приведу выдержку из письма венюковского священника.

“...Тяжело вспоминать грустную картину возвращения воинов. Лица бледные и усталые от бессонной ночи и голода. Одежда вся в дырах, пробитых ветвями деревьев, и перемазана сажей обгорелых пней. Ноги у многих голые, ободранные. В довершение всего, мертвое тело убитого...”

На другой день солдаты опять отправились к фанзе, где была первая стычка. Там нашли еще одного убитого китайца. Но что за истерзанный вид его тела! На щеках и на руках грубо были вырезаны куски тела. Это наверно проделки хунхузов! — подумали солдаты. — Но зачем так издеваться над своим же братом-китайцем? [198]

Потом им объяснили. Для скорейшего заживления своих ран, китайцы прикладывают куски тела, взятые с убитого человека. Вероятно, после битвы отставшие раненые хунхузы лечили себя таким образом.

Кстати сказать, у китайцев своеобразные лекарства. Помимо всеисцеляющего корня женьшеня, большое значение, особенно у хунхузов, имеют части тигра, или ламазы, как они называют этого ужасного зверя Уссурийского края. От жира тигра, по их уверению, скоро заживают раны, а его желчь придает много храбрости. Для последней цели дают еще и кости тигра, истертые в порошок. Даже когти ламазы имеют особое значение, и их носят, как амулеты. Верят и инородцы, что надо поесть его мяса, чтобы приобрести тигриную храбрость.

Солдаты еще наткнулись на повешенного старика-китайца, — вероятно, дело тоже хунхузских рук.

Такие возмутительные картины заставили русских сжечь фанзу, так сказать, уничтожить всякие следы гнусного разбойничьего гнева.

Казаки станицы все еще были в тревоге. Они ожидали мести хунхузов. Их беспокоил, между прочим, недостаток в патронах, да и вообще у них было мало оружия. Они понимали, что борьба с хунхузами еще не окончена.

Среди дня, 31-го июля, вдруг загудел набат. Все жители в страхе выскочили из домов с оружием в руках. Заплакали женщины, закричали дети... Народ сбежался на церковную площадь. Не только мужчины, но и женщины и дети прибежали с вилами, с топорами, с дубинами на защиту станицы. И опять спички были на первом плане, чтобы поджечь свои дома на случай нападения хунхузов. Опять пришлось выступить вперед отцу Савве и успокаивать народ. Он просил своих венюковцев не отчаиваться, потому что хунхузы теперь сами напуганы. Но в чем же дело? Оказывается, прибежал с поля казак Олсуфьев со своей женою и в страшном волнении объявил подъесаулу Савицкому о появлении великого множества хунхузов за Венюковским утесом, ниже по реке, в пяти верстах от станицы. Немедленно солдаты и казаки полетели на лодках вниз по течению реки... и ничего не нашли. Должно быть, у страха глаза велики. [199]

V.

Амурская протока. — Новая уловка хунхузов. — Сражение в Осиновом заливе. — Гольды. — Селение Нор. — Посещение фанзы. — На пароходе по Уссури. — Ночь на реке. Рассказ о стычке 28-го июля. — Положение хунхузов среди манз. — Инспекция китайских рабочих. — Комары.

В конце июля месяца генерал Джао-мян дал знать русским в Хабаровске, что хунхузы через Амурскую протоку скоро войдут в Уссури. Начальник Приамурского края распорядился немедленно выслать отряд в 30 человек от 10-го восточносибирского линейного батальона под начальством поручика Я-ча в станицу Казакевичеву, в 40 верстах от Хабаровска, где выходит в реку Уссури так называемая Амурская протока. Начинается же она в полсотни верст выше Хабаровска, на правой стороне Амура, и отсекает значительный кусок земли между этими реками. Этот низкий удлиненный остров, изрезанный множеством других малых протоков, представляет из себя собрате пустынных островов, густо заросших зеленью. В конце июля все это было залито водою. Только кроны деревьев торчали над нею, как кусты. Это громадное водное пространство служило отличным убежищем для хунхузов. Отсюда можно было удобно делать разбойничьи наезды в Амур и в Уссури. Генерал Джао-мян старательно обыскал этот воровской угол и заставил хунхузов искать другого притона.

Поручику Я-чу недолго пришлось ждать хунхузов у Амурской протоки. 29-го июля они показались на большой двухмачтовой шаланде.

— Стой! Стой!

Остановились. Шаланда наполнена вооруженными китайцами.

— Вы хунхузы?

— Нет, мы — китайское войско. Мы посланы вдогонку за хунхузами, которые ограбили караван золота на реке Желтуге. Они должны были пройти по этой протоке в Уссури. Не видели ли вы их?

— Мы тоже посланы перехватить их здесь, да, видно, опоздали. Офицер поверил хунхузам, потому что часть китайского войска Джао-мяна по костюму почти ничем не отличалась от обыкновенных граждан Небесной империи в синих рубахах и штанах.

Некоторые из догадливых солдат высказали свои сомнения. Потребовали документы. Хунхузы подали какие-то бумажки, написанные по-китайски, но проверить их некому.

— Нет, вы хунхузы! — настаивают русские. [200]

— Если не верите, то вот мы готовы вам выдать свое оружие.

Такая покорность окончательно сбила с толку русских. В высшей степени было бы неприятно арестовать на границе двух империй китайских солдат и тем нарушить, пожалуй, добрые отношения к нам соседей. Офицер приказал пропустить шаланду.

Хунхузы не теряли времени и поспешили скрыться из глаз страшных воинов.

Генерал Джао-мян, оставив на Амуре часть своего войска, шел на пароходе “Ингода” по следам хунхузов. У него оставался еще значительный отряд в 240 человек, когда он вошел в Амурскую протоку.

Страшно были огорчены русские, узнав от Джао-мяна о своей ошибке. Они горели желанием загладить свою вину и вместе с китайским отрядом отправились в погоню за хунхузами.

На другой день, 30-го июля, соединенное русско-китайское войско настигло разбойников в Осиновом заливе и немедленно напало на них.

Хунхузы отстреливались.

Благодаря новой оплошности, на этот раз со стороны китайцев, хунхузы вторично успели скрыться. Они оставили шаланду и весь награбленный товар и бросились по направлению реки Белой (приток Уссури с левой стороны, впадающий в нее несколько выше станицы Невельской). Наступившая темная ночь с проливным дождем помешала преследовать хунхузов, и русский отряд вернулся назад.

Гольды — коренные туземцы на реке Уссури, разбросались по ее берегам и некоторым ее притокам небольшими деревеньками в две, три избы. Главным образом они занимаются рыбным промыслом и звероловством. У них есть также хлебные поля с грядами (по китайскому способу) ячменя и проса. Разводят еще картофель и табак. Они держат собак для зимней упряжи, а потому при гольдских фанзах всегда находятся амбары на высоких столбах с запасом сушеной рыбы. Кроткие и малочисленные гольды много терпят неприятностей от хунхузов. Иногда случается им лишиться не только запасов пищи, но и всего оружия.

На Белой реке кое-где тоже находились гольдские фанзы. Бежавшие хунхузы из Осинового залива обобрали эти фанзы, запаслись провизией, сели в отобранной у гольдов лодки и поплыли на Нор — самое любимое место хунхузов.

Почти на полдороге между Иманом и Хабаровском, в том самом месте, где Уссури, упираясь в Норские горы, делает угол, впадает с китайской стороны довольно значительная река Нор (или Норт, как иногда называют ее в [201] Уссурийском крае). Она вытекает из хребта Кентей-Алин и служит для китайцев-бродяг естественным путем из глубин Манчжурии к берегам Уссури. Отделенная от бассейна реки Сунгари и от главного города области Сань-Сина высокими горами, река Нор протекает в пустынной местности, в стороне от полицейского надзора. Эта изолированность долины Нора привлекает сюда шайки хунхузов. Они отлично уживаются с немногими оседлыми манзами, построившими свои фанзы в 4-5 местах по течению реки. В сущности эти фанзы служат притонами для хунхузов, где они спускают награбленные товары хозяевам фанз, играют в карты и пьянствуют. Очень часто при фанзе имеется завод для сули и ханьшиша.

При устье Нора раскинулась деревня того же названия. В моем плавании по Уссури мне не один раз случалось останавливаться против этой деревни. Первый раз я с ней познакомился вечером 25 апреля. Была тихая и ясная погода. Я съехал на берег с инженером Д-м. С нами было несколько человек команды для покупки провизии.

Обыкновенно мрачные и грубые, на этот раз здешние манзы встретили нас очень любезно и приглашали зайти в их фанзы. В одной из них как раз шло приготовление вечерней пищи. Предлагали и нам попробовать китайской лапши, но, кажется, никто не решился прикоснуться к их кушаньям: очень уж грязна обстановка их стола! В котле, вмазанном в печь, варилась буда. От печи труба шла вдоль стен фанзы, образуя теплые нары, и выходила наружу в выдолбленный ствол дерева.

Перегородки делили фанзу на несколько комнат. В одной из них сидела кучка манз с трубками в руках вокруг переносного очага, где тлелись засыпанные золою угли, и грелась вода в чайнике. Один из них, масленно улыбаясь, обратился к нам с предложением сули. Я подумал: должно быть, он сам хватил не одну чашечку этой скверной водки.

В фанзе было душно и дымно и пахло каким-то затхлым запахом. Мы вышли на чистый воздух.

Мне нравится в гольдских и манзовских деревушках обилие зелени. (В русских станицах наоборот почти все кусты и деревья вырубаются). Неприглядные фанзы с соломенными крышами скрашиваются окружающими липами, ильмами, ивами, черемухами и другими деревьями. Некоторые деревушки на китайской стороне, благодаря красивой зелени, издали представляют из себя очень милые картинки.

Мы вошли в один большой огороженный двор, куда выходил фасад фанзы с окнами во всю стену, заклеенными промасленной бумагой. Манзы показывали нам, что по их [202] соображениям могло интересовать нас. Некоторые притащили хлопушек и шутих. Хлопушки с треском разрывались к общему удовольствию манз, а шутихи прыгали на аршин, на два от земли, постоянно шипя и рассыпая снопы искр, пока окончательно не разрывались с громким выстрелом. Эта незамысловатая забава очень нравится китайцам: вероятно, шутихи напоминают им их мифологического дракона.

За их радушие и любезность мы старались платить взаимным вниманием. Нам не приходило на мысль подозревать здесь притон хунхузов, и мы спокойно обошли всю деревню, покупая свежую рыбу и овощи для парохода. Попадались симпатичные, тихие гольды. Хотя они носят косу и манзовский синий костюм, их сразу отличаешь от гололобых китайцев: совсем другой склад лица и лбы не бритые. Когда мы подали монету бедной гольдячке, нас доверчиво окружили ее черноволосые дети и сопровождали все время по деревне.

Мое внимание обратили на себя высокие прочные заборы. Мне шепнули тогда, что здесь приготовляют сулю и ханьшин, и тут же происходит тайная продажа водки, опиума и других запретных товаров. Это известие заставило меня поскорее увести своих матросов на пароход, чтобы они не успели запастись контрабандными, путем дешевой китайской водкой.

Положение деревни было самое благоприятное для разбойничьего гнезда. Противоположный низкий берег не заселен. Широкая река далеко открывается в обе стороны и вверх и вниз, так что можно следить за движением судов на Уссури на пространстве; нескольких верст. Сама деревня, скрытая зеленью в углу реки, издали едва заметна на фоне темного хребта, который простирается к реке Сунгари по западному направлению. Близ Уссури этот хребет разветвляется на десять или более параллельных хребтов меньшего размера. С одной стороны их течет река Нор, а с другой — берег начало р. Белая, которая тоже приводит сюда хунхузов, как мы видим, с пустынных берегов Амурской протоки.

Вскоре после схватки русских с хунхузами близ станицы Венюковой, поздно вечером мы проходили мимо деревни Нор. Я стою на мостике и беспокойно посматриваю на небо, удастся ли мне идти всю ночь, или придется стать на якорь. В безлунную ночь еще можно идти по Уссури, если видны звезды, но в дождь волей-неволей надо бросать якорь в воду.

На палубе парохода группы матросов очень оживленно разговариваюсь. Так как в Уссурийском крае русскими и китайцами овладела мания скорого обогащения, то чаще всего у них ведутся беседы или о том, как хорошо бы последовать примеру такого-то охотника, который в короткое время сделался [203] обладателем нескольких тысяч, или пойти в тайгу на раскопки золота, или заняться продажею рыбы, или содержать кабак, гостиницу и т. п. На этот раз мои матросы, громко и горячо оспаривая друг друга, смотрели на деревню Нор. По энергичному выражению лица младшего машиниста и по его порывистым размахам рук я догадался, что речь идет о хунхузах. Подымается ко мне мой помощник.

— Как вы полагаете, где теперь могут быть хунхузы? — спрашивает он меня.

— А, и вы о хунхузах? Если их нет здесь, на Норе, то у них было время пробраться и дальше нашей Щебенчихи. Теперь они, может быть, на Амуре.

— А что нам делать, если хунхузы вздумают напасть на наш пароход? Ведь у нас нет ни одного ружья...

Я не допускал мысли о нападении хунхузов на пароход, но, чтобы лишь что-нибудь ответить помощнику, сказал:

— Бог даст, не нападут: побоятся. А в случае нападения, буксир долой и с полного хода будем таранить их лодки. Теперь вода большая, есть где развернуться!

— Хорошо. Но они могут стрелять с берега, — настаивает помощник.

— Да, конечно, могут. Но что им за расчет стрелять в проходящее судно? Зачем им беспричинно раздражать русских и выдавать себя? Поверьте, если они где-нибудь будут плыть мимо нас, то, наверное, спрячутся за остров и притаятся.

Я приказал усилить надзор ночью, когда мы станем на якорь.

Небо стало застилаться облаками. Сквозь ночную мглу чуть-чуть виднеются берега. Сплошной лес по сторонам представляется темными стенами и обманчиво скрадывает расстояние до них. Идешь больше по памяти и по соображению. Шелестит легкий ветерок. Ни одного звука он не приносит извне на пароход. Как будто все спит кругом. Иногда только промелькнет светящийся жучек, как золотая искорка, и бесследно скроется в ночной тьме. В другое время мерные удары колес парохода усыпили бы своим непрерывным однообразием, но тут мне не до сна: забота пройти благополучно все перекаты реки и изгибы берегов заставляет напрягать свое зрение. Вот бесшумно промелькнул темный силуэт острова. Смотришь на часы и считаешь минуты до поворота...

Во втором часу ночи прибыли в Щебенчиху. Несмотря на поздний час, на пароход пришли служащие на железной дороге и стали рассказывать о недавно случившихся событиях по соседству с Щебенчихой.

— Отсюда было слышно, как стреляли... Бог помог, а то [204] плохо бы пришлось нашим: патронов нет, завязли в болото, а хунхузы жарят да жарят из-за кустов. Должно быть, наши винтовки их очень напугали: он спрячется за ствол дерева, а пуля и дерево насквозь проходит... А как мы-то боялись! И теперь по ночам не спим. Думаем, а вдруг внезапно нападут на нас! И не так с реки ожидаем, как с железной дороги. Говорят, много хунхузов укрывается по всей линии постройки дороги. Они живут в бараках между китайскими работниками, пьют, едят и курят на их счет и, кроме того, берут еще дань с них.

— Отчего же манзы не выдадут хунхузов русскому начальству?

— Боятся мщения. Они выдадут хунхуза, а другие непременно отомстят за товарища (1 июля 1898 года было дерзкое нападение хунхузов близ Владивостока. Вскоре прибыла команда из соседнего батальона. Но манзы предупредили хунхузов и дали им возможность вовремя уплыть. Когда же солдаты хотели их догнать на лодке, манзы не дали им весел (См. “Владивосток” 1898 г., №27)). У них правило такое... Были уже примеры! Не раз случалось, как выданный китайским властям хунхуз снова возвращался в Уссурийский край и первым делом мстил тому, кто его предал. В Китае они подкупают чиновников, или их там берут товарищи на поруки. И до чего нахальны, я вам скажу, хунхузы со своими соотечественниками! Случилось одному русскому заночевать на охоте. В грязную и душную фанзу не хотелось ему заходить, а тем более лежать вместе в одной комнате с вонючими манзами. Была теплая погода, и он прилег на траве около фанзы. Среди ночи слышит переполох у китайцев. Он вскочил на ноги, пробил пальцем бумагу в окне и видит непонятную картину: посреди растрепанных со сна манз расхаживают, задравши головы, двое с ружьями. Они что-то повелительно выкрикивают и размахивают руками. Русский тихонько пробрался к двери и спрашивает ближайшего манзу: “Что такое?” — “Хунхузы!” — с трепетом отвечает тот. — “Вот нахальство, — подумал русский: — их более десяти человек и боятся двух разбойников!” Он быстро подскочил к ним и, ни слова не говоря, трах, трах кулаком по лицу того и другого... Мигом исчезли!

— Виноват, я вернусь к прежнему вопросу. Неужели инженеры и подрядчики не знают, кого нанимают на работы?

— А как их узнать-то? Пробовали требовать китайские паспорта, но у хунхузов они оказываются исправнее других. Приезжал специально командированный из Хабаровска чиновник особых поручений, с целью установить инспекцию над китайскими рабочими, да не знаю, достиг ли он каких результатов. [205] Предлагали ввести в употребление фотографии... Но, правду сказать, в такое горячее время постройки дороги все эти нововведения неудобны и непрактичны. Помилуйте, я сегодня утром нанял рабочих, а вечером рассчитал, так где же мне тут возиться с паспортами и фотографиями! Да возьмем и месячных работников. Я нанимаю их у подрядчика-манзы счетом. Счетом ежедневно и принимаю. А те ли они, которые приходили в первый день, или другие — где тут усмотришь! Да я наверно знаю, они постоянно меняются. Бывало спросишь: “А где такой-то?” — “Болен!” Вот и весь ответ. А для счета на его месте стоит уже другой. Зайдите в рабочее время в барак: всегда вы найдете там манзу. Кто он такой? Больной ли? Хунхуз ли? Кто его разберет? И поверьте, — продолжал мой собеседник, — вот такие рабочие проиграются в карты, опиума и сули купить не на что, кормить комаров и мошку своим телом в канаве не хочется и идут шляться на ту сторону к хунхузам. Там надоест — опять к нам, на дорогу. Посмотрите, сколько тут шляющегося народу!.. Однако я заболтался. Пора спать ложиться, да и вам покой дать. Теперь не так страшно заснуть с прибытием парохода: побоятся его хунхузы! Вы, вероятно, очень устали с дороги, — вам тоже надо отдохнуть.

— Да, с рассветом, часа в четыре, надо будет сняться и подойти к дровам, а после нагрузки опять на Иман.

— Вот видите... Спокойной ночи! Полезу-ка я на свою вышку.

— На какую вышку?

— А вот там на верху дерева. Отлично устроился среди ветвей, по-индейски! Это я от комаров да от мошки. Они так высоко не забираются. Пожалуй, и хунхузы не так-то скоро найдут меня там... — со смехом закончил он свою беседу.

Здесь насчитывают два вида мелких черных мошек и два, три сорта комаров. Эта кровожадная армия своим назойливым нападением может довести до отчаянного бешенства, как крыловского льва. Рассказывают, один офицер (или чиновник — не помню), желая заснуть, долго возился с комарами; целые кучи их назойливо надоедали ему своим писком и болезненными уколами. Он выкуривал дерзких кровопийц дымом, бил их по стенам комнаты полотенцем, сам кутался в простыню; но все это не помогало: комары облепляли простыню и через нее немилосердно жалили офицера. Наконец тот не выдержал, пришел в неистовство, схватил револьвер и выбежал вон из дома. Только не договаривали, в кого он хотел стрелять — в себя или комаров. Я допускаю возможность такого раздражения. Надо там пожить, чтобы иметь понятие об этих в своем роде воздушных хунхузах. У меня на [206] пароходе во всех окнах были вставлены частые металлические сетки, но это нас не спасало от комаров. Довольно одного раза войти в каюту, чтобы вместе с тобою ворвалась в приотворенную дверь целая толпа непрошеных гостей. Мой китаец-слуга предпочитал на всю ночь скрываться от них в небольшом бортовом шкафчике, где ему было душно и тесно. Манзы тоже прячутся в небольшие палатки из бумажной материи, если им случится ночевать в лесу. Ряды этих белых палаточек издали напоминают гробы. Бродячие орочены, живя в березовых шалашах, спасаются от комаров дымом своих очагов, на которых непрестанно тлеет уголь. Корейцы же с этою целью прикрепляют выше глаз на железном кольце кусок дымящегося трута.

Припоминаю один эпизод из моего плавания, как комары отрезвили пьяного матроса. Приготовился я сняться с вечера, как приходят ко мне и докладывают, что баржи будут нагружены не раньше утра. Чтобы не дать команде запастись в дорогу водкой, я поспешил отойти от пристани Имана и на ночь стал на другой стороне реки у самой отмели пустынного болотистого берега. Но у одного матроса нашлась раньше припасенная бутылка водки. Он ее выпил и в пьяном виде стал проситься на берег. Моему помощнику надоело возиться с буяном, и он предложил ему идти на станцию Иман кругом через мост, верст 7-8. Пьяному ведь море по колено! Матрос соскочил на отмель и побрел по воде на берег. Тотчас на него напала туча комаров. Не обращая на них внимания, он храбро подвигался все дальше и дальше. Но комары так усердно продолжали его жалить, и лицо, и шею, и руки, что он, наконец, не выдержал и пустился бегом назад на пароход. В вечернем полумраке мы вскоре услышали его отчаянные вопли о помощи.

(Окончание в следующей книжке)

И. Ювачев.

Текст воспроизведен по изданию: Борьба с хунхузами на Манчжурской границе // Исторический вестник, № 10. 1900

© текст - Ювачев И. 1900
© сетевая версия - Трофимов С. 2008
© OCR - Трофимов С. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический вестник. 1900