ДЕЙЧ Л.

КРОВАВЫЕ ДНИ

Эпизод из русско-китайской войны.

Рассказ очевидца.

(Рассказ этот, в несколько изменённом виде, появился недавно ва английском, французском, немецком, голландском, итальянском, польском и европейском языках. Некоторые из сообщённых в нём фактов приведены были года четыре тому назад и в наших периодических органах печати - Издат.)

Происшествие, о котором я намерен рассказать здесь случилось в Амурской области, граничащей, как известно, с Манчжурией — театром недавних военных действий. Время, когда оно произошло — 1900 г., также очень памятно, особенно для жителей Сибири, так как то было в период русско-китайской войны. Какова была последняя, мы увидим это ниже. Пока скажу лишь, что, несмотря на всевозможный лишения, бедствия и несчастия, причиненные ею многим, она не может идти ни в какое сравнение с русско-японской войной, память о которой еще так свежа у каждого из современников. Но раньше, чем сообщу об ужасном эпизоде, составляющем тему настоящего очерка, скажу несколько слов о месте действия.

Амурская область, присоединенная к России, как известно, в 50-х годах минувшего столетия сибирским генерал-губернатором Н. Муравьевым, который за это был [4] возведён в графское достоинство, до сих пор крайне слабо населена: в ней к началу настоящего столетия числилось только 100.000 жителей, более трети которых приходилось на город Благовещенск. К тому же немалый процент, этого населения составляли подданные соседней страны — манчжуры и китайцы. Большинство населенных пунктов этой области составляют основанные графом Муравьевым-Амурским казачьи станицы, который расположены вдоль левого берега Амура и его притонов, являющегося на значительном протяжении границей между нашей и китайской империями. Кроме занятий земледелием, население получают сравнительно большие заработки на многочисленных золотых приисках этой области, считающихся одними из богатейших в Сибири.

Главным и вместе единственным городом Амурской области, по своим размерам превосходящим некоторые европейские государства, является Благовещенск, имевший в описываемое время 38,000 жителей. Он расположен на левом, низменном берегу р. Амура; большинство зданий в нём деревянные, и в нём нет никаких укреплений. В самом городе и в его окрестностях издавна проживали китайские подданные, в качестве крупных и мелких торговцев, ремесленников, прислуги и чернорабочих. На окраине Благовещенска для них отведён был отдельный участок, называвшийся “китайским кварталом", все постройки которого “фанзы", носили вполне своеобразный, национальный характер. Десятки лет многие китайские подданные мирно жили в среде русских, принося огромную пользу нашему населению своими, трудом, что признавалось решительно всеми беспристрастными людьми. До невероятности ограниченные в своих потребностях, китайцы и манчжуры решительно никогда небыли замечены не только в каких-нибудь преступлениях, но даже в мелких предосудительных проступках. Их честность, добросовестность и прямота были общепризнанными чертами их характера, и во многих крупных учреждениях, в разных промышленных фирмах и компаниях, а также в частных домах, на китайских подданных, как на служащих и [5] прислугу, все, безусловно, полагались и вполне им доверяли. Они, как говорится, были способны на все руки, и во многих русских семьях, имевших в качестве прислуги молодых китайцев и манчжур, к ним привязывались, как к родным. Нередко их обучали русскому языку, каковому занятию они предавались с удивительными прилежанием: за русской книжкой и письмом они просиживали далеко за полночь и, благодаря такому усердию, делали быстрые успехи.

Как, раз против Благовещенска, — на правом берегу Амура, — находилось небольшое китайское селение Сахалин. Между жителями обоих берегов были постоянные сношения: летом — на лодках и джонках, а зимою — по льду, так как китайцы и манчжуры являлись главными поставщиками для жителей Благовещенска разных съестных припасов, в особенности овощей. Отношения между жителями обеих стран были самые мирные: как русские подданные, такт, и китайские, без всяких решительно предосторожностей и паспортов свободно переходили в соседнее иностранное государство, проявляли взаимно полное доверие, ездили друг к другу в гости и пр.

Но в среде малокультурных слоёв нашего населения китайцы и манчжуры не пользовались особенной симпатией: низшие слои видели в них представителей чуждой национальности, упорно избегающей слиться с русской, так как известно китайские подданные, за крайне редкими исключениями, но расстаются ни со своими обычаями, ни с внешним своим видом. Кроме того в них русские рабочие видели опасных для себя конкурентов: всеми признано, что, не будь на Амуре китайцев и манчжур, заработки, как в Благовещенске, так, особенно, на золотых приисках, были бы значительно больше у русского населения. Но в то же время многие продукты, только благодаря дешевому труду китайских подданных, были доступны и людям с ограниченными средствами, что наглядно обнаружилось после китайской войны, когда исчезли китайцы и манчжуры. Вследствие этих причин, а также в особенности по присущим хулиганским алиментам жестоким свойствам, [6] не редко случалось, что китайских подданных, без всякого решительно повода, при встречах на улицах, русские оскорбляли: толкали, драли за косы, рассыпали мелкий товар — фрукты и овощи, которые те носили и пр. О некоторых, наиболее возмутительных случаях, издевательства над забитыми робкими китайскими подданными, попадались заметки и сообщения в местных периодических органах печати.

Но особенно часто стали повторяться такие случая, после убийства в Пекине, весной 1900 г., германского посланника Кеттелера и последовавшей затем коалиции европейских держав против Китая. Толпы запасных, призванных на службу в самое горячее время, вследствие объявленной 11 Июня мобилизации сибирских войск, расхаживая по городу, подчас сильно навеселе, при встречах с китайскими подданными, набрасывались на них и, нанося им беспощадно удары, приговаривали: “из-за вас, тварей, отрывают нас от работы и семьи и гонят на смерть!” Все такие случаи побудили военного губернатора, генерала Грибского, издать обращение к населению, в котором, указывая на незаконность таких действий, он угрожал привлечь виновных к строгим наказаниям и, вместе с тем, успокаивал мирных китайских подданных, что они гарантированы от всякой опасности. Объявление это, однако, внесло немного успокоения, и в отношениях между жителями двух соседних государств, с весны 1900 г. почувствовалась большая напряженность и натянутость, что стало особенно заметно, после следующего обстоятельства.

* * *

В конце июня указанного года, на китайском берегу, в Сахалине начали производиться военный упражнения, раздавалась зоря, и слышались пушечные выстрелы, чего раньше никогда не бывало. Забеспокоились жители Благовещенска, который, как я уже упомянул, лишён совершенно укреплений. Наше начальство обратилось к китайским властям селения Сахалина за объяснениями причин военных упражнений. На это получен был ответ, что к Сахалину [7] прислан, небольшой отряд на лагерное время. Ответ этот вполне успокоил местное начальство, всегда пренебрежительно относившееся к китайским военным силам и способностям; но жители Благовещенская далеко не примирились с этим объяснением; многие основательно полагали, что не спроста китайцы вздумали именно по вечерам упражняться в стрельбе из пушек. Некоторые, рассматривая через подзорные трубы китайский берег, видели, чти вблизи Сахалина производятся какие-то земляные работы; но наши военные власти с улыбкой выслушивали эти сообщения, так как считали их пустяками, из-за которых не стоит беспокоиться.

Между тем войск в Амурской области всегда стояло немного, так как само население её, как казачье, отчасти заменяло их. В Благовещенск бывало по два-три армейских полка, да артиллерийская бригада. Во вскоре после объявления мобилизации, почти все эти войска были также отправлены вниз по Амуру к г. Хабаровску для охраны же города оставлены были одна рота, солдату сотня казаков и две пушки, из которых одна оказалась негодной к употреблению. Было еще до двух тысяч человек запасных нижних чинов, но в виду полного отсутствия необходимого для них оружия и боевых запасов, каковых почему-то не успели вовремя доставить, эти люди не имели никакого почти значения в военном отношении и не могли считаться достаточной охраной города.

Между тем, из Благовещенска проводы войск, отправленных в Хабаровск на нескольких пароходах и баржах произведены были с большой торжественностью, при огромном стечении публики. Проводы эти видели, конечно, и китайские подданные, узнавшие таким образом, что русский город остался почти без всякой охраны.

В 30-ти верстах от Благовещенска, вниз по течению, на правом берегу Амура, находится небольшой китайский город Айгун. Когда 30-го Июня мимо него плыли на судах русские войска, китайцы нисколько не препятствовали этому, но почему-то вдруг открыли огонь по последнему пароходу, на котором находились боевые припасы, и заставили его [8] вернуться обратно в Благовещенск с несколькими ранеными служащими, в числе которых был подполковник Кольшмит.

Весть об этом происшествии быстро распространилась по Благовещенску вечером 1 Июля и вызвала среди населения чрезвычайную тревогу: все сразу поняли, что были через-чур беспечны, считая китайцев неспособными ни на какие враждебные действия. Тогда впервые вспомнили, что город а, расположенный на низменном берегу и лишенный какой-либо защиты, ничего не стоит взять с самыми ничтожными военными силами; вспомнили также и про ночные упражнения, проводившиеся на противоположном берегу, ветчине двух-трех недель. Поняла все это и администрация, бывшая раньше вполне беспечной относительно китайцев и города Благовещенска. Всю ночь жители провели в немалом страхе, они постоянно прислушивались ко всякому движению на улицах: некоторые совсем не спали.

Утром следующего дня по распоряжению местного губернатора созвано было экстренное заседание думы, хотя было воскресенье. На собрание явились не только все гласные, но и многие именитые местные жители, разные чиновники, директора банков, управляющие торговыми фирмами и т. п. лица, не входившие в число членов думы. Я также пришёл на это заедание, в качестве корреспондента. От имени губернатора полковник Орфенов изложил перед собравшимся, какими, в сущности, ничтожными средствами располагала местная администрация для защиты города, а потому предложили жителями взять самим на себя организацию обороны Благовещенска, на случай нападения на него китайцев. Хотя жители после отправки войск в Хабаровск подозревали, что в городе остались немного военных сил, но они все же далеки были от мысли о том ничтожном их количестве, какое явствовало из сообщения представителя администрации. Ужас выразился на лицах многих собравшихся, когда они услыхали откровенное сообщение полковника Орфенова. Некоторые побледнели, в голосах, говоривших слышалась дрожь. Все сразу поняли, что наступил критический момент и что [9] нельзя терять времени. Взволнованные гласные стали толковать о том, что следует сейчас предпринять? некоторые предложили всем вместе отправиться к губернатору и просить его, чтобы он вернул, обратно войско, которое за два дня перед тем отправлено было в Хабаровск. Но полковник Орфенов доказывал, что предложение это неосуществимо, так как войско уже далеко и его нельзя теперь вернуть. Он настаивал на том, чтобы жители сами организовали защиту города. После непродолжительных дебатов, решено было призвать для этого добровольцев; тут же поделили город на участки и выбрали для каждого по одному начальнику и по два помощника. Затем несколько гласных все же отправились к губернатору, чтобы передать ему о решении думы и лично переговорить с ним о положении города.

Как мне потом сообщили один из этих представителей думы, губернатор, поблагодарил гласных, за принятое ими решение относительно обороны города и успокоили их на счет опасности, которая угрожает со стороны китайцев, находившихся на противоположном берегу. Когда же эти представители спросили, не находит ли губернатор, нужным принять какие-либо меры предосторожности по отношению китайских подданных, живущих в самом Благовещенске и в его окрестностях, то он заявил им, что считает всякие экстренные меры излишними и неуместными, так как формально война между Россией и Китаем не объявлена. При этом, он передал, пришедшим, что к нему уже являлись представители местных китайских, жителей, которые также спрашивали ого, не лучше-ли всем им заблаговременно удалиться в свою страну. На это, по собственному сообщению губернатора, он велел этим представителям передать их единоплеменникам, что они могут спокойно оставаться на нашей территории, так как они находятся в великой Российской Империи, правительство которой никому не позволите, обижать мирных иностранцев. В заключение, генерал сообщил, что он лично с оставшимися солдатами и казаками тотчас-же отправляется под Айгун, чтобы, взяв его, очистить от Большого Кулака и [10] сделать, таким образом, свободными, плавание русских судов по Амуру.

Успокоенные губернатором, представители города вернулись по домам.

* * *

После полудня того же 2-го Июля в здании городской управы собралась многочисленная публика из разных слоёв населения, созванная думой для образования добровольческих отрядов. Быстро составлялись они: старые и молодые люди наперерыв друг перед другом просили занести их имена в списки. Несколько человек песцов не успевали исполнять этих просьб. Работа шла возбуждено, лихорадочно. Вдруг, совсем вблизи, раздался треск от ружейных и пушечных выстрелов; за ним другой, третий... Здание думы задрожало. Все мы, находившиеся в нём, устремились к окнам, где нам представилась ужасная картина: по улицам, оглашая воздух дикими криками, бежали огромный толпы людей, охваченные паническим страхом мчались во весь опор лошади с седоками и порожняком. Сперва нельзя было совершенно ничего разобрать: но вскоре мы услыхали возгласы:

«Спасайтесь! Китайцы напали»!

Мы, находившиеся в думе, подумали, что китайцы из Сахалина уже ворвались в совершенно беззащитный город, так как губернатор в это время отправился с оставшимися войском под Айгун. Поднялась невероятная толкотня и давка, с криком: «оружия! Оружия»! многие устремились, кто к выходу, кто в думскую кладовую, где хранилось, про всякий случай, несколько сил каких-то старых ружей. Но имевшегося там запаса оказалось далеко недостаточно для вооружения всех добровольцев. Тогда толпы народа устремились к запертым, по случаю воскресного дня, магазинам, откуда насильно разобрали все имевшееся там оружие.

Погода стояла чудесная, и масса гуляющей публики находилась на бульваре, разбитом на набережной, как раз против китайского селения Сахалина, когда оттуда, без [11] всякого, по-видимому, повода, раздались залпы из орудий и ружей. Легко представить себе, какое они произвели впечатление на гулявших! Толкая и опрокидывая друг друга, мужчины, женщины и дети стремглав бросились бежать, преследуемые не умолкавшими залпами и свистом пуль, проносившихся над их головами. На улицах, впереди и позади бежавших, то здесь, то там разрывались гранаты, причинявшие некоторым тяжкие увечья, но, к счастью, убивших немногих в этот день.

Панический страх не покидал жителей, когда они находились и вне выстрелов. Захватив, наиболее ценные вещи, а то и без всего, многие на лошадях и пешком устремились к родственникам и знакомым, жившим подальше набережной и скрылись в каменных домах, в которых была меньшая опасность от картечи и пуль. Мысль, что китайцы каждую минуту легко могут ворваться в беззащитный город, чтобы поджечь его и совершить над его русским населением всевозможные жестокости, доводила некоторых жителей, особенно из состоятельных слоёв, до неподдающегося описания душевного состояния. Я видел взрослых, пожилых мужчин, которые от страха плакали, ломали руки, хватали себя за голову...

Действительно, не представляло никакого решительного труда даже, для ничтожной горсти дисциплинированного войска в несколько часов совершенно разгромить Благовещенск, уничтожить всех его жителей, а также и здания. Но, к счастью, китайцы оказались очень плохими стрелками: большинство выпускаемых ими снарядов или вовсе не долетали до города, падая в Амур, или совсем не разрывались, попадая на улицы или дворы. Пальба, однако, не прекращалась ни в этот, ни в следующие дни, поддерживая сильнейшую панику у многих жителей.

К ночи описываемого ужасного дня губернатор со своим отрядом вернулся обратно, не дойдя даже до Айгуна, а, следовательно, и не “проучив" дерзких китайцев.

На следующий день Благовещенск имел самый безотрадный и печальный вид: ставни, окна, двери л ворота всюду были наглухо заперты, по улицам редко можно было [12] увидеть, прохожего, да и тот, который решался выйти из дому, прятался от шальной пули за заборами и стенами зданий и наскоро перебегал перекрестки. Все занятия, в разных учреждениях и всякая торговля совершенно приостановились; движение на лошадях прекратилось; город, словно вымер.

Но, оставаясь даже в наглухо запертых домах, некоторые не находили себе нигде места от страха; при каждом, поминутно раздававшемся залпе, они метались по комнатам, стремясь спрятаться в безопасные углы от пуль, которые нередко, действительно, попадали но внутрь помещения, убивал случайно подвернувшегося человека. Страх подвергнуться такой участи или быть убитыми, ворвавшимися в город китайцами, лишал некоторых всякого самообладания. Картины одна другой ужаснее рисовались их воображению. Они готовы были бежать, куда глаза глядят, оставив все на произвол судьбы. Многие зажиточные люди, захватив наиболее ценные вещи, выехали за город — на фабрики, мельницы, заимки. Тогда они решались совсем бежать из Амурской области, но это представлялось почти неосуществимым намерением, так как по единственному, существовавшему тогда в этой области пути сообщения — по р. Амуру, движение в описываемые дни совершенно прекратилось, потому что китайцы, расположившись на правом его берегу, стреляли не только по судам, но и по отдельным лицам, осмелившимся показаться на набережной.

В первый же день быстро сформировались отряды добровольной дружины. Но всему берегу Амура возле Благовещенска, на протяжении двух-трех вёрст, быстро выкопаны были ночью ложементы, в которые залегли охотники из разных слоёв населения и разных возрастов. Здесь были мелкие чиновники, купцы, прикащики, чернорабочие, учителя, студенты и гимназисты. Чередуясь днём и ночью, добровольцы охраняли наш берег и, наблюдая за действиями китайцев, делали почти невозможным внезапное нападение врага на город. В этом отношения охрану Благовещенска можно было считать недурно организованной и почти обеспеченной. Но некоторые лица усмотрели опасность для [13] города совсем с другой стороны: они увидели ее со стороны части местного же населения...

Лишь только 2-го Июля раздались первые выстрелы с китайского берега, и испуганная толпа бросилась бежать с набережной в город, как можно было уже видеть сцены возмутительного и крайне жестокого насилия над несчастными китайскими поддонными, которые попадались по пути бежавшим от залпов. Я сам видел издали, как несколько человек, повалив двух китайцев на землю, безжалостно наносили им удары по голове и куда попало. Забитые китайцы и манчжуры в страхе метались по городу, бросаясь в первый попавшийся дом в поисках за безопасным убежищем. Вечером того же дня было несколько случаев убийств совершенно ни в чем неповинных китайцев. Вполне компетентные лица утверждали, что высшие полицейские чины советовали обывателям расправляться с китайскими подданными, лишь только они вечером будут попадаться на улицах, высказывая при этом предположение, что из сочувствия к своим единоплеменникам, проживавшие на нашей территории китайцы и манчжуры могут ночью поджечь город. Они же утверждали, что среди этих иностранцев, находятся члены «Большого Кулака». Поэтому в Благовещенске стали настойчиво поговаривать о том, что необходимо принять серьезные меры против проживавших в городе и его окрестностях китайских подданных. Наиболее хладнокровные и рассудительные лица считали вполне достаточным для этого средством оставить под поручительством русских тех китайцев, которых сами обыватели пожелают взять, а таковых нашлось бы немало; остальных же подданных соседней страны следовало, по мнению этих лиц, собрав всех вместе, содержать под охраной до наступления безопасного времени.

Но местная администрация раззудила иначе.

* * *

На второй день после начавшейся бомбардировки китайцами Благовещенска, можно было видеть верховых казаков и полицейских, которые заходили во все дома и [14] справлялись, нет ли в них китайцев и манчжур? На вопрос обывателей, что хотят сделать с ними, в большинстве случаев не получалось никакого ответа или многозначительно давалось понять, что их сделают безопасными, собрав их при полицейском управлении. Подозревая что-нибудь недоброе, некоторые жители, до выяснения дела, стали скрывать проживавших у них китайских подданных, попрятав их в подвалах, на чердаках и т. п. местах. Но соседи нередко узнавали об этом и указывали полицейским и казакам на таких обывателей. Тогда казаки грубо, с угрозами прибегнуть к насилиям, иногда обнажая при этом сабли, требовали выдачи спрятанных. Эти уводы китайцев и манчжур производились в течение нескольких дней.

Не поддается описанию убитый вид несчастных, когда им объявляли, чтобы они шли в полицию. Наскоро собрав наиболее ценное из своих пожитков, с невыразимой грустью на лицах, они следовали за казаками и полицейскими. Прощаясь с хозяевами, некоторые из них отдавали им на хранение свои деньги и вещи; иногда они поручали при этом уплатить какой-нибудь долг, предоставляя в полное их распоряжение свое имущество, дома и магазины, полные всяких вещей и товаров. Словно предчувствуя печальный конец, иные из уводимых с отчаянием в голосе говорили: «нас кантами?» (головы отрубят?).

Да, они не ошиблись! Их убили самым возмутительным образом. Только в средние века, во времена господства инквизиции и преследований еретиков, евреев и мавров в Испании, прибегали к таким расправам с безоружными и вполне невинными людьми.

Однажды, после полудня, когда я сидел дома за какой-то работой, ко мне запыхавшись быстро вошёл мой хороший знакомый, бывший студент-грузин Д. Ч-туа, и дрожащим от волнения и негодования голосом, не здороваясь, воскликнул:

- Слышали: их всех потопили!

- Кого? Где?

- Китайцев! Позор! Злодейство! [15]

Честнейший из известных мне людей, Ч-туа не мог прийти в себя от негодования. Мирный и терпимо ко всем относившийся, бесконечно добрый человек, он теперь кричал чуть не в исступлении, что прервать знакомство с теми, которые решатся оправдать эту расправу с невинными людьми. Ч-туа был в таком волнении, что, кажется, и во мне готов был видеть виновника случившегося, хотя я молча сидел, пораженный принесённым мне ужасным известием.

Ч-туа не мог более нескольких минут оставаться у меня, — ему необходимо было поделиться своим возмущением с другими нашими общими знакомыми. После его ухода, я некоторое время продолжал неподвижно сидеть за столом, затем отправился на набережную.

В городе по-прежнему, было тихо и пустынно. Кой-где лишь попадался шедший на свой пост или возвращавшийся с него доброволец с ружьём на спине, да временами раздавался ружейный залп и свист пуль, пролетавших иногда близко над головой.

Когда я очутился на берегу Амура, глазам моим представилось ужасное зрелище: вниз по реке плыло огромное число трупов; они неслись близко друг от друга и на сравнительно значительном пространстве такой сплошной массой, что сосчитать их было бы совершенно невозможно.

Не берусь передать чувств, которые вызывала эта картина, — то было смесь ужаса, негодования и сознания полнейшей своей беспомощности.

Но, как и кем совершено было это массовое истребление мирных людей? На этот вопрос, естественно являвшийся у всякого, далеко не сейчас удалось получить вполне верный ответ. По этому поводу циркулировало сперва несколько вариантов; но затем вполне было установлено следующее.

Всех китайцев и манчжур, собранных полицией, под конвоем казаков, пригнали на рассвете в станицу Верхне-Благовещенскую, находящуюся в нескольких верстах от города на левом берегу Амура. Их было несколько тысяч человек, в том числе старики, калеки, больные, женщины и дети. Кто не мог идти от болезни или [16] усталости, того казаки тут же по дороге прикалывали. Один из препровождаемых, таким образом, доверенный крупной китайской фирмы Ли-ви-чан отказался идти, прося доставить его к губернатору, который, за три дня пред тем, гарантировал бывшим у него китайским представителям, полную безопасность для всех их, но, в ответ на это, казаки убили его, на глазах присутствовавшего при этом помощника пристава Шабанова.

Пригнав несчастных, к реке, им приказали плыть на противоположный китайский берег. Никаких решительно средств для переправы при этом не было приготовлено; Амур же в этом месте имеет более полуверсты в ширину и очень быстрое течение.

Ужас охватил пригнанных. Бросаясь на колени, подымая руки к небу, а то крестясь, несчастные молили о пощаде. При этом некоторые из них обещали принять христианство и сделаться русскими подданными. Но казаки били беспощадны: в ответ на мольбы, они повторяли свое приказание лезть в воду, тех, же, которые упирались, прикладами, штыками и саблями сталкивали в реку или убивали на месте. При этом происходили душу раздирающие сцены.

Гонять в воду манчжурскую семью: родителей и двух малолетних детей. Каждый из супругов привязывает у себя на спине по ребенку и пускается по Амуру вплавь, но вскоре все они идут ко дну.

У другой семьи один грудной ребёнок, Мать не хочет брать его с собою: она обращается с мольбою к немногим присутствовавшим, при этой «переправе» посторонним, зрителям взять себе её ребенка, чтобы хоть его сохранить в живых. Но никто не откликается. Тогда она оставляет, младенца на берегу, и сама идёт в воду. Пройдя немного, мать возвращает и за ребенком, и, неся его на руках, вновь идёт в реку; затем опять возвращается и снова кладёт его на берегу. Казаки кладут конец её колебаниям: они прикалывают мать и младенца.

Чувств этой несчастной женщины, да и всех, таким способом умерщвлённых, не поймёт лишь тот, у которого притуплены все человеческие инстинкты. Присутствовавший [17] при описанных сценах полицейский чиновник Шабаков, далеко не отличавшийся сентиментальным характером, как передавали мне, не мои, несмотря на приказание, достоять до конца этой «переправы».

Немногим, наиболее здоровым и искусным плодам удалось, говорят, добраться почти до противоположного, китайского берега, — таких в огромной массе, вынужденной путём насилия лезть в воду, оказалось всего несколько человек, но и им не пришлось ступить на родную землю: видя, что эти пловцы уже близки к спасению, казаки пускали в них, меткие пули. Да и свои же, китайцы, расположившиеся за окопами на правом берегу Амура, завидев плывших к ним, стреляли в них, — потому-ли, что принимали их за русских или вследствие враждебного отношения ко всем своим единоплеменникам оставшимся на русской территории, после того как, по утверждению некоторых, незадолго до бомбардировки предписано было вернуться на родину. Несмотря на самые энергичные розыски и расспросы я не мог дознаться, удалось ли кому-нибудь из этих нескольких тысяч несчастных, выйти на китайский берег.

5-го июля впервые появились на Амуре трупы утопленных. В тот же день вся Амурская область объявлена была на военном положении. Жители Благовещенска и окрестных, селений и станиц тотчас же, конечно, догадались, что это утопили мирных и честных тружеников, которых, губернатор Грибский (Этот доблестный воин, назначен, как сообщают теперь телеграммы, генерал-губернатором, Ломжинской губ. И это в эпоху новой эры) сам же уговаривал остаться на русской территории, гарантируя их полную безопасность. Негодование и ужас охватили тогда всех порядочных людей. Слезы показывались у некоторых из них на глазах, лица покрывались смертельной бледностью, волнение и дрожь слышались в голосах при рассказах о жестокой и бессмысленной расправе с невинными людьми, с калеками, женщинами и младенцами. Сознание полного своего бессилия угнетало этих честных и сострадательных, людей. Необходимо было, и стараться, [18] чтобы хоть не повторялись подобные «переправы». Но говорили, что они все же совершались в течение нескольких дней подряд.

Некоторые обыватели стали тогда обращаться к администрации с просьбами, чтобы им оставили под их поручительством живших у них китайцев в качестве квартирантов или прислуги. Но они натыкались на самый решительный отказ. Так, одна известная в городе, по своему общественному положению, дама, г-жа Макеева, ездила к лично ей знакомому губернатору Грибскому, которого молила оставить у неё молодого китайца — слугу, прожившего у неё пять лет и много сделавшего для всей её семьи: во время болезни кого-нибудь из членов семьи, этот китаец ухаживал за больным с беспримерным усердием, проводя ночи без сна. К нему родители и дети были чрезвычайно привязаны.

Услыхав, за кого она хлопочет, Грибский ответил: «а, китаец, так его надо кантами», при этом провёл рукой по шее. Когда же она заявила, что её слуга давно желал принять христианство, он ответил, что это касается духовных властей. Она отправилась тогда к архиерею и на коленях молила его о разрешении крестить китайца. Но этот представитель христианской любви и милосердия ей заявил, что она напрасно хлопочет за иноверца, так как ему не следует доверять и в заключение беседы вслед ей обратиться вновь к гражданским властям, от которых зависит удовлетворение её просьбы. Одна инстанция посылала к другой. Только в конце долгих хлопот г-же Макеевой удалось спасти этого китайца.

Но не у многих было столько связей и настойчивости в деле спасения несчастных. Мне известно только четыре случая успешного заступничества за китайских подданных, хотя я расспрашивал всех и каждого, прося указать и сообщить мне о таких фактах. Благодаря аналогичным хлопотам француза-домовладельца, был оставлен в живых снимавший у него квартиру и магазин самый крупный купец-китаец Юн-ха-зан, являвшийся, в числе других, пред бомбардировкой к губерн. Грибскому, в качестве представителя от своих единоплеменников. Его спасение, рассказывали, стоило ему массу денег. Этот европейски [19] образованный китаец, свободно изъяснявшийся на русском и французском языках и принятый в высшем местном обществе, по его словам, сверх уплаты денег полиции, должен был вынести всевозможные унижения, во время 18-ти дневного ареста; всех спасённых таким путём во время осады продержали при полиции или в участках. Но за китайских подданных, живших в количестве нескольких тысяч человек, в так называемом «китайском квартале», не нашлось ни одного заступника, — почти всех их тем или иным способом уничтожили, и квартал этот на время опустел, в нём ни души, ни осталось.

Не только представители администрации и духовенства, но некоторые из интеллигенции — врачи, адвокаты, судьи — находили неизбежной описанную расправу с мирными китайскими подданными.

«Кто их знает? В душу им не влезешь!» — приходилось слышать от таких лиц. «Может быть, между мирными находились также «Большие Кулаки». Они подожгли бы нас, изнасиловали бы наших жён и дочерей, а нас перерезали бы. Поверьте, будь китайцы на нашем месте, еще не то бы они с нами сделали. Не кормить же нам было несколько тысяч человек, когда скоро у нас самих хлеба не станет, а переправить их на судах на ту сторону, значило бы усилить наших противников».

Но все эти доводы и соображения не имели ни малейшего смысла, так как возможно было сделать совершенно безопасными китайских подданных, собрав их в одном дворе, в свободных казармах, балаганах для переселенцев и т. п., пищи же для них нашлось бы вполне достаточно в их собственных, лавках и магазинах, которые, как потом оказалось, были разграблены казаками, некоторыми полицейскими и обывателями.

* * *

В то время трудно было установить, вследствие чьего распоряжения производились эти массовые избиения невинных людей. Губернатор Грибский, как сообщали, заявлял, что он не отдавал такого приказа ни письменно, ни устно. На вопрос по телефону полицеймейстера, как быть с [20] собранными при полиции китайскими подданными, он, будто бы получил в ответ: «переправьте их на тот берег!». Но, так как со стороны Благовещенска, вследствие бомбардировки, этого нельзя было сделать, то полицеймейстер распорядился отправить их в ближайшую казачью станицу. Последняя, будучи вне черты города, находилась уже в ведении не полицмейстера, а казачьего войскового правления, председателем которого в то время состоял, полковник Волковинский. Как потом было установлено, последний отдал письменный приказ отправить китайских подданных, на противоположный берег, но приказ этот, будто бы, формулирован был так, чтобы в случае чего, можно было заявить, что его неверно поняли.

Не подлежит никакому сомнению, что, вследствие внезапно начавшихся со стороны китайцев, враждебных, действий губернатор, поддавшись советам напуганных, решил уничтожить, всех мирных китайцев, но, опасаясь ответственности, не отдал, на то прямого приказа, а сделал так, чтобы, в случае дознания, можно было взвалить вину на подчинённых ему полицеймейстера и войскового старшину. Поэтому, каждая инстанция старалась свалить на другую исполнение приказания “переправить" китайцев и манчжур на противоположный берег.

Чтобы оправдать вышеописанный способ этой “переправы", заинтересованный лица стали распространять безусловно ложный слух, будто в некоторых китайских домах и магазинах, при уходе их хозяев, находили много оружия, пороха и динамита. Хотя слух, этот решительно не подтвердился, но нашлось не мало легковерных, а то и заинтересованных людей, которые охотно ухватились за него. Дело в том, что значительную роль в жестокой расправе с китайскими подданными и в её оправдании играли у многих корыстолюбие, жажда к легкой наживе, возможность не уплатить долгов погибшим и пр. Забирая китайских подданных, казаки и полицейские отнимали у них деньги и ценные вещи, обшаривали их, дома и магазины, что давало им богатую наживу. По утверждению компетентных лиц, некоторые, таким образом, загребли изрядные куши: в городе открыто потом сообщали, что на долю того или [21] другого должностного лица, досталось столько-то тысяч, благодаря потоплению китайцев.

Не брезгали никакими способами и некоторые обыватели, чтобы попользоваться исчезновением несчастных. Поживились многие должники, кредиторами которых, были утонувшие, так как им некому было платить по своим обязательствам, в большинстве случаев у китайцев отсутствовали всякие формальности в коммерческих сделках, — последние, главным образом, основывались на личном доверии, и лишь в, крайне редких случаях, они прибегали к составлению долговых расписок и векселей. Но и по таким обязательствам должникам не пришлось платить, так как с исчезновением, кредиторов некому стало предъявлять векселей и расписок, к взысканию. К тому же, быстрый уход китайских, подданных не дал им возможности устроить так, чтобы их родственники и наследники, если таковые нашлись бы где-нибудь на их родине, могли доказать свои права на имущество исчезнувших.

Когда же, наоборот, кредиторами китайских подданных являлись русские жители, они не только получали следуемое им, но ухитрялись получить это сторицей. Для этого пускались в ход всякого рода подлоги, ложно составленный расписки и обязательства, слишком, много и долго пришлось бы рассказывать, если бы я захотел подробно познакомить читателя со всеми приёмами, к которым прибегали некоторые “честные" коммерсанты. Приведу лишь два-три характерных случая, получивших огласку, благодаря местной газете “Амурский Край".

Богатый домовладелец, и собственник, громадной мукомольной мельницы Б—ов, у которого китайцы снимали амбар, для хранения товаров, после “переправы" несчастных, стал возводить стену между этим помещением и соседним домом, чтобы оградить себя таким образом от лишних глаз, очистить хранившееся в амбаре имущество. Другой домовладелец, Б., сделал, из своей квартиры подкоп к лавке исчезнувшего китайца, помещавшемся в сдаваемом им флигеле, и перетащил к себе его имущество. Наконец, третий коммерсант, купец [22] П—ов, на нескольких подводах обходными улицами также из сдаваемого им китайцу в наем магазина, просто перевёз товар утопленного в свой собственный магазин, помещавшийся в другом месте города, для чего воспользовался имевшимися у пего дубликатами ключей. О двух последних лицах в местном окружном суде состоялись процессы; оба признаны были виновными и приговорены к разным наказаниям. Но огромное большинство аналогичных и еще более возмутительных приемов разграбления оставшегося от китайцев имущества, вовсе не было раскрыто, главными, образом потому, что сама администрация была заинтересована в том, чтобы виновные не были обнаружены.

Дело в том, что после “переправы" китайских подданных, их имущество, впредь до назначения судом опекунов, находилось на хранении у полиции. Из этого некоторые полицейские чиновники сделали очень выгодную статью дохода. Это не трудно себе представить a priori, если принять во внимание то смутное время, а также и то, что в Благовещенске и его окрестностях было несколько сот китайских магазинов, лавок и т. п. учреждений, в которых осталось разного рода имущества и товаров на несколько миллионов рублей. Прежде всего, за деньги, — иногда за суммы, почти равнявшийся стоимости заключавшихся в оставленных помещениях товаров, — китайцы, вновь явившиеся в Благовещенск, после окончания военных действий получали удостоверения, что они — случайно спасшиеся владельцы данного имущества или сокомпанийцы исчезнувших хозяев. Смотря по размерам предложенного такими претендентами вознаграждения, администрация их признавала или отвергала, нисколько не справляясь ни с какими законными формальностями. Но, не довольствуясь этим источником наживы, некоторые полицейские прямо стали перевозить в свои помещения, находившееся под их охраной китайское имущество. Большой скандал в городе вызвал следующий случай.

Вышеупомянутый помощник пристав Шабанов был, застигнут одним из назначенных над китайским имуществом опекуном и мировым судьей, в то самое время, [23] когда он на нескольких подводах перевозил хранившееся под замком с печатями китайское имущество в какое-то частное помещение. Случай этот дошёл до суда и, несмотря на поимку виновного на месте преступления столь компетентными лицами, полицейский чиновник, благодаря сильной протекции, не только не подвергся ответственности, но не был даже удалён со службы: все в городе говорили, что III. делил свои “доходы” с генералами. Насколько слух этот верен, не знаю, но, судя по всему, он очень правдоподобен, трудно представить себе даже, чтобы эти злодеяния совершались без ведома местного сатрапа.

Как бы то ни было, но, когда, после всевозможных проволочек, сделанных разными инстанциями, имущество убитых перешло, спустя полгода, в ведение назначенных опекунов, — конечно, из одних только русских обывателей, — то во всех помещениях, где хранилось оно, налицо оказались жалкие остатки на несколько рублей.

* * *

В течение нескольких дней по Амуру неслись сплошной массой трупы китайцев и манчжур, иногда по двое, связанные за косы, — это делали казаки, сбрасывая в воду убитых ими. А, между тем, в это же время генерал-губернатор Гродеков сообщал главному штабу, как оповестили телеграммы Российского Агентства, что это сами “китайцы своих убитых и раненых бросают в воду, и таких трупов насчитано до сорока”. Так наши воины, превосходно сражающиеся с мирными, безоружными гражданами, изображают действительность в официальных сообщениях!

В существующих в Благовещенске газетах, в течение многих дней, конечно, не дозволялось поместить какое бы то пи было сообщение об ужасном происшествии, хотя все население открыто говорило о нём. Только по прошествии довольно большого количества дней вводной газете — в “Амурском Крае” — глухо говорилось о расправе с мирными китайцами. Другой же местный орган — “Амурская Газета" — ограничился упоминанием вскользь о том, что [24] китайцев, живших, на русской территории, выдворили, предложив им переправиться на противоположный берег".

Гнать безоружных людей, больных, калек, женщин и детей сабельными ударами, атаками и выстрелами в воду — это называлось “предложением переправиться" на другой берег, на языке органа печати, считавшего себя либеральным.

По прошествии многих дней военный губернатор области, генерал, К. Грибский имел смелость выпустить объявление, в котором говорилось, что “из дошедших до него слухов, он узнал о бывших в городе и его окрестностях случаях насилия и убийств безоружных китайских подданных: преступления эти совершены некоторыми жителями города, крестьянами ближайших деревень и казаками. Хотя такие насилия вызваны предательством самих китайцев, которые первые открыли враждебный действия против русских, но впредь всякие такие самовольные действия будут строго преследоваться”.

Таким образом, оказывалось, что истребление тысяч мирных людей совершилось без ведома начальника области, от которого, вообще, не ускользало ни малейшее происшествие. И почти одновременно с только что приведённым мною объявлением, генерал Грибский, в качестве, казачьего войскового атамана, предписывал казакам, не дожидаясь разрешения, переправляться на китайскую сторону, когда Сахалин был уже взят русскими войсками, — и уничтожать шайки “Больших Кулаков", каковых там, решительно не было. Иными словами, казакам он же приказывал заниматься истреблением мирных китайцев, которые на своей территории лишь укрывались от их же преследования. Казаки, конечно, не замедлили воспользоваться предписанием, своего войскового атамана,

Наконец, ген. Грибский объявил о назначении следствия по поводу «случаев насилия и убийств мирных китайских подданных». А, по прошествии нескольких месяцев, им же было объявлено, что из доставленных, ему актов выясняется, что «причиной произошедших случаев насилий и убийств было недостаточное единство в действиях подчинённых ему органов администрации, каковым это и [25] ставится на вид». Таким образом, виновных в сущности, не оказывалось, и все остались ва своих местах.

Между тем, вскоре доказано было, что подчиненный этому же губернатору лица разослали прямые письменные приказания истреблять китайцев во всей Амурской области. Поэтому, массовые избиения их произведены были не только в городе Благовещенске, но также во многих деревнях и станицах.

Из лиц, занимавшихся рассылкой своим подчиненным, приказов избивать китайских подданных, как потом было установлено правильным следствием, особенно отличились вышеупомянутые мною казачий полковник Волковинский, окружный начальник Тузлуков и становой пристав Волков. Если судить по возмутительным приказаниям этих лиц, можно было подумать, что они бессердечные варвары. А, между тем, в действительности, они были ничем не хуже сотен и тысяч других наших должностных лиц. Но отсутствие гласности и полная безответственность за деяния сделали их более худыми людьми, чем они были на самом деле.

По Аргунскому трактату, заключенному в 1858 г. между гр. Муравьевым-Амурским и представителями китайского правительства, вся территория на левой стороне р. Амура перешла к России. Но на этом пространстве небольшой уголок, лежащий недалеко от Благовещенска у истока р. Зеи в Амур, заселён был исключительно манчжурами и был известен под названием «территории зазейских манчжур». Последних числилось до 20 тысяч человек, населявших более 60 деревень. В административном и в других отношениях, в силу Айгунского трактата, они целиком подчинялись Китайской Империи, подданными каковой они не переставали оставаться. Занималось это население скотоводством и земледелием и своими продуктами снабжало жителей Благовещенска и близлежащих золотых приисков. С окрестным русским населением, жившим в соседних деревнях, эти манчжуры находились в самых мирных отношениях, вели обменную на продукты торговлю, ездили друг к другу в гости и т. д. [26]

Но вот начались военные действия против Благовещенска со стороны селения Сахалина; китайских подданных, как мы уже знаем, «переправили на их родину», и только что упомянутые мною администраторы стали рассылать приказы об истреблении китайцев и манчжур. Лично ничего не имея против этих мирных соседей, русские крестьяне и казаки не считали, конечно, возможным ослушаться приказания начальства и пошли избивать манчжур «зазейской территории», сжигать их жилища, угонять их скот и грабить их имущество.

Не берусь передавать всего происшедшего там. Скажу лишь, что все буквально деревни манчжур были истреблены дотла, и там торчали потом одни лишь развалины обугленных фанз; население было частью также перетоплено, частью перебито самым варварским образом. В качестве иллюстрации приведу следующие мне известные случаи, хотя, вероятно, они далеко не самые характерные.

В одной из этих деревень, в Алиме, несколько десятков манчжур, увидев пришедших вооружённых русских крестьян, начавших всех истреблять, спрятались в уединенной фанзе. Но староста, руководивший нападением, как то заметил это и велел поджечь строение. Дым и пламя заставили спрятавшихся искать спасение в бегстве. По одному начали или выскакивать в окно, но поместившиеся возле него крестьяне тут же убивали каждого спасавшегося от огня манчжура. Староста потом хвастал, что он один в этом «походе» положил на месте «60 тварей».

В другой манчжурской деревне толпа крестьян пригнала несколько десятков несчастных китайских подданных к обрыву над пропастью и сбросили их в нее, а затем, спустившись туда, докололи раненых и оставшихся в живых.

Совершая, по приказанию своего начальства, а то и до собственной инициативе подобной жестокости над безоружными, мирными соседями, иной крестьянин или казак искренно думал, что он исполняет свой прямой долг верноподданного.

Ну, вот и нам пришлось послужить царю и отечеству», — наивно заключал иногда свой рассказ о невероятно жестокой и бессмысленной расправе такой «герой», перечислив сколько «тварей пришлось на его долю». [27] Добродушные, но крайне невежественные люди, в мирное время наверно чувствующие жалость и к животными, наши крестьяне становились жестокими варварами в описанные дни. Вот примеры:

В одной русской деревне, в течение многих лет жил китаец в качестве пастуха. Он привык к русским и крестьяне к нему. Во вот они получили приказ, что «китайских подданных надо истреблять». Собрались крестьяне на сход и рассуждают, как им быть? Всего на всего у них один старик — китаец, к которому все относятся дружелюбно. Все признают, что он хороший старик, к тому же и жаль его — совсем одинокий. Но, как «ослушаться начальства»? В ответе будешь»! Делать нечего, — порешили убить китайца. Хозяева, на квартире которых помещался он, сообщили ему о решении схода. Беспрекословно покорился своей участи старик и стал лишь просить своих хозяев, чтобы они сопровождали его до места убийства.

Одинокий я старик, нет у меня ни детей, ни внуков, никого, — замените мне родственников, ведите меня до могилы: такой у нас обычай» - сказал он. Крестьяне — муж и жена исполнили его просьбу, привели его за околицу, где их односельчане убили нечастого, одинокого старика, которого все считали честным и мирным работником... Другой, известный мне случай, не менее характерен. Возвращаясь с поля домой, крестьянин натыкается на лежащую в луже крови убитую маньчжурку, а около ноя барахтается и кричит младенец, тщетно ищущий грудь матери. Когда, возвратившись к себе, он рассказал своим об этой ужасной сцене, домочадцы начали упрекать его не за то, что не взял с собою младенца, а «зачем не прикончил его, — ведь жалко, — дите!..»

* * *

Во многих местах, по полям, в кустах и по берегам Амура долго валялись изуродованные трупы китайцев и манчжур. Но, несмотря на чрезмерное послушание и исполнительность, крестьяне и казаки, все же не могли истребить всех китайских подданных, — некоторым из последних удалось тем или иным способом скрыться на время, и они [28] прятались в лесах, горах и оврагах. За ними пускались в погони и поиски и, находя, расправлялись на местах.

Спасаясь от преследований, нисколько манчжур прибежали к священнику. Он спрятал их в церкви и не выдал, несмотря на требования и даже угрозы прихожан убить его. Факт этот, рассказанный мне самим священником и некоторыми крестьянами, является единственно известным мне случаем, благотворного и вместе истинно христианского заступничества за несчастных, иноверцев — китайцев и манчжур.

Только недели две спустя, после начавшейся бомбардировки Благовещенска, когда местная администрация спохватилась исчезла жажда к бессмысленным истреблениям, мирных людей. Тогда при нахождении прятавшихся в разных трущобах, еле живых, измученных продолжительным голодом и перенесенными страданиями китайских подданных, их начали подбирать и доставлять в город. Таких «счастливцев», едва волочивших от изнурения ноги, вместе со спасенными вследствие особых ходатайств, о которых я выше сообщал, набралось при полиции несколько десятков человек, — это из многих тысяч китайских подданных живших в Благовещенске и его окрестностях!..

* * *

В Благовещенск пришли, наконец, войска 20-го Июля, т. е. 18 дней спустя после осады его китайцами, — наши солдаты и казаки, перебравшись через Амур, взяли селение Сахалин, но жители его перед тем успели уже бежать вглубь страны. Две ночи подряд зарево пожара освещало затем Амур на большом пространстве и, вместо зажиточного селения, снабжавшего нашу область съестными продуктами по дешёвым ценам, там торчали, потом лишь обгорелые пни, да покосившиеся печные трубы.

Подвигаясь далее по Манчжурии, наши войска нигде не встречали правильно вооружённых армий, — в большинстве случаев, им попадались одни лишь женщины и дети, которые, конечно, сдавались без малейшего сопротивления, что, однако, нередко не избавляло их от насилий и убийств. [29] Даже большие города сдавались без единого выстрела. Но далеко не так сообщали некоторые начальствующие лица в своих донесениях. Так подполковник К. уведомил, что в так называемой «Пятой Пади» по Амуру, он разбил значительное китайское войско, за что и был представлен к ордену. Вскоре, однако, оказалось, что на указанном месте этот храбрый воин нашел лишь двух публичных, женщин-японок, которых и «взял в плен». Случай этот, тогда, же подробно описанный в газете «Амурский край», вызвать много смеха в местном обществе и крайнее негодование в среде предержащих властей; но, насколько знаю, редактор не был привлечён к суду за клевету.

Ген.-губернатор Гродеков в своих телеграммах, отправляемых им в главный штаб, называл ваших воинов «чудо-богатырями» за геройские подвиги, которых он не находил достаточно слов для выражения им своей благодарности».

После победного шествия генерала Ренненкампфа на Цицикар, богатая и густонаселенная область, ветчине некоторого времени представляла безлюдную пустыню, на которой кое-где торчали лишь обгорелые фанзы, и где собаки, водил и коршуны пожирали трупы.

Город вновь зажил прежней жизнью. По Амуру стали плыть пароходы и разные судна. Торговля пошла даже бойче прежнего. Но каждая улица, чуть ли не каждый дом, в Благовещенске напоминали о массе недавно совершенных убийств и ограбление.

Стали вновь появляться китайцы и манчжуры на улицах, и китайский квартал начал опять заселяться. Однажды мне сообщили, что там есть один китаец, спасшийся вплавь, после потопления. Я немедленно отправился туда и, обходя фанзы, везде расспрашивал об этом счастливце, Вступая в беседы с новыми жителями этого квартала, что хотелось, между прочим, узнать об их, настроении и отношении [30] к произошедшим недавно ужасным событиям. Но некоторые, сидя на своих циновках и куря опий, как мне казалось, смотрели на меня со злостью. Я, поэтому, сам чувствовал себя перед ними виноватым за ужасы, совершенные над их единоплеменниками. Когда же я стал объяснять кое-кому из них, что я сочувствую им, что пишу в газете и хочу узнать правду от лиц, непосредственно пострадавших, то сейчас же встретил приветливую улыбку, оживление и полную готовность помочь мне в моих розысках. Они водили меня по разным фанзам, не исключая их игорных домов, но все мои с ними поиски за спасшимся, после потопления, остались тщетными.

Место, где незадолго перед тем, находилось сел. Сахалян, после истребления его пожаром, привлекало к себе любопытных жителей Благовещенска: туда на лодках стали отправляться целые компании. Но там к концу лета появились взбесившиеся собаки. Тогда гласные думы на одном из своих заседаний постановили просить военного губерн. Грибского, чтобы он распорядился об отправке на противоположный берег охотничьей команды для истребления этих собак, так как с рекоставом, они могли перейти в город и перекусать жителей. В сопровождении гласного Л-на, городской голова К—ов отправился к губернатору и изложил ему просьбу думцев. Выслушав их, генерал с изумлением воскликнул: “перестрелять собак! Ведь это бесчеловечно!”

Когда слух об этой достопримечательной фразе в тот же день дошёл до меня из вполне достоверного источника, я тотчас же написал заметку, которая помещена была в ближайшем номере “Амурского Края". Сообщив в ней о постановлении думы и о вышеприведенной беседе с губернатором, я так ее закончил: “если перестрелять взбесившихся собак “Бесчеловечно", то их следует “перетопить". Генерал Грибский, как мне потом передали, был чрезвычайно возмущён цензором, пропустившим эту заметку, — он понял намёк.

* * *

Осенью описанного года в местном, окружном суде, но без присяжных заседателей, разбиралось чрезвычайно [31] интересное дело. Обвинялся благовещенский обыватель в убийстве китайца. Суть дела состояла в следующем.

В один из достопамятных Июльских дней, когда занимались “переправой" китайских подданных, по улицам Благовещенска казаки и полицейские гнали к реке толпу несчастных. Один из последних попросил по дороге, чтобы дозволили ему отлучиться в кусты по естественной надобности. Отпуская его, ему велели скорее нагнать партию. Китаец пустился бегом. Увидев издали бегущего, какой-то обыватель, шедший с ружьём, подумал, что китаец удирает из-под ареста. Он прицелился и уложил того на месте. Его арестовали; продержали полгода в тюрьме и затем предали суду. Прокурор требовал соответственного по уложению наказания за убийство. Защитник доказывал, что в данном случае нельзя осудить подсудимого, так как китайца все равно гнали затем, чтобы утопить его, и совершено-ли было убийство на несколько минут раньше или позже, положение несчастного от этого нисколько не менялось. Судьи были поставлены в чрезвычайно затруднительное положение: с одной стороны на лицо было убийство, а с другой — они не могли не согласиться, что логика была на стороне защитника. Подсудимый все же приговорён был к какому-то незначительному наказанию или церковному покаянию, — теперь не помню в точности.

* * *

По прошествии полутора-двух лет, будучи далеко от Благовещенска, мне попал в руки номер одной из сибирских газет, в которой сообщалось, что полицеймейстер Батаревич и казачий полковника, Волковинский также отданы были под суд за расправу с китайскими подданными, и они тоже были приговорены к незначительным наказаниям. А военный губернатор ген. К-Грибский не только не подвергся никакому взысканию, но, как мы уже знаем, для применения его замечательных административных способностей ему предоставлено, в качестве генерал-губернатора, одна из губерний, объявленных на военном положении. — Так реформаторы, спасающие Россию от революционного пролетариата, награждают своих верных слуг. [32]

Прошло три — четыре, года, со времени описанных мною кровавых дней, и Манчжурия, а также Дальний Восток вновь сделались театром военных действий, принёсших жителям названных мест, это значительно большие беды и несчастия. Подробности о них мы, благодаря завоеванной рабочими свободе печати, подтипов, узнаем скорее, чем о русско-китайской войне.

Содрогнулся цивилизованный мир, когда впервые появились известия о вышеописанных благовещенских ужасах. Многие совершенно не верили, что они имели место в действительности, предполагая, что в газетных сообщениях не обошлось без преувеличения. Агенты русского правительства и рептильная пресса пользовались этим сомнением честных и порядочных людей в усиленно распространяли слухи, что эти ужасы — вымысел, зловредных революционеров-анархистов. По Россия прогрессировала: то, что цивилизованному миру казалось неприятным в даже на отдаленной окраине Восточной Сибири, сделалось действительным фактом во многих. Центрах Европейской России. — Начав, с мирных китайцев в 1900 году, господа Грибские перешли к столь же беззащитным, земским врачам евреям, рабочим, армянам, полякам, студентам, интеллигенции. Самые дикие, не поддающиеся описанию, зверства, от которых кровь стынет в жилах, производятся в наши же дни, на наших же глазах хулиганами часто в coюзе с представителями полиции, которые не только не подвергаются за это никаким судебным преследованиям, но даже награждаются повышениями по службе.

Текст воспроизведен по изданию: Кровавые дни. Эпизод из русско-китайской войны. СПб. 1906

© текст - Дейч Л. 1906
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Кудряшова С. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001