-

УНТЕРБЕРГЕР

ПО ЗАПАДНОЙ ОКРАИНЕ КИТАЯ

От г. Тяньцзина до г. Чжэнь-цзян (Ching-kiang),

(Окончание).

(См. «Военный Сборник», 1880 г., № 8-й.).

Города встречались средним числом через каждые 80 верст и по наружности представляли для обыкновенного путешественника вид грозных крепостей. Каждый город в Китае окружен зубчатою стеною, высотою от трех до четырех сажен и с башнями по углам. Стена образует собою четыреугольник, и стороны ее идут обыкновенно по направлению четырех стран света. Наверху она не менее двух сажен шириною, глинобитная, с кирпичною облицовкою, причем основание часто обделано тесаным камнем. Ров перед стеною встречается не всегда. Для прикрытия ворот, перед ними устраивается нередко полукруглый выступ стены. Предместья города располагаются вне ограды и составляют из себя иногда застроенные площади большего пространства, чем то, которое занимает сам город. Города в Китае вполне торговые центры и они, кроме различных присутственных мест, кумирен и жилья для разного рода чиновников, состоят почти исключительно из построек торгового люда. Поэтому, только что минуешь обитые железом масивные городские ворота и направишься внутрь города, то приходится но большим улицам ехать почти все время между магазинами и лавками. Движение но улицам города, во время дня, чрезвычайно сильное, и часто останавливаешься для разъездов со скопляющимися, в особенности на перекрестках, экипажами и вьюками. Мостовые в городах, состоящие обыкновенно из больших камней, избиты вечным но ним движением до крайности, и удары колес телеги из одной выбойни в другую делают положение седока несносным. Постройки в городах имеют тот же характер, как и в деревнях, но более солидной конструкции, так как в обделке углов и стен в большом употреблении обожженный кирпич, а крыша делается часто из черепицы. Жизнь днем кипит [214] на улицах китайских городов. Только что подъезжаете к ограде, бы уже слышите неопределенный гул, который превращается по въезде в город в более определенный говор и крик толпящихся на улицах людей и животных. Узкие, шириною часто не более, как для разъезда двух телег, улицы идут в углублении, а возвышенные выступы по обеим сторонам, исполняя роль наших тротуаров, тянутся вдоль одноэтажных построек почти сплошь занятых магазинами и лавками. Лакированные части внаружу выступающего на фасадах домов дерева, большие свесы пышных, хотя тяжелых карнизов, разноцветно раскрашенные фризы с позолоченной деревянной резьбой, масса самых разнообразных вывесок, причудливостью которых китайцы щеголяют, черепичные крыши с свойственным им изгибом и с разными фигурами и драконами на коньках и углах — все это вместе взятое придает весьма фантастический вид торговой улице китайского города.

Повсюду вы видите суетливое движение сынов Поднебесной империи в их синих халатах, черных курмах, белых чулках и с черными ермолками на голове. Нередко встречаются и женщины, обыкновенно чисто и опрятно одетые, иногда даже щегольски, в шелковых курмах с серебром и искусственными цветами в безукоризненной прическе. Довольно быстро подвигаются они коротенькими шагами вперед на их уродливых ножках, обутых в вышитые башмачки, не обращая из скромности внимания на окружающую среду. Толпа ребятишек снует от одного дома к другому, бегая, играя и передразнивая крик разного рода разносчиков. Наружность этих ребятишек обыкновенно грязная и неряшливая. Пока они маленькие, им бреют голову и заплетают часто не одну косу на затылке, а две косы по сторонам. Так как волосы еще короткие, то косы торчат и придают этим чумазым головкам весьма причудливый и оригинальный вид. Разные мастерства и разные роды торговли встречаются на одной и той же улице. Тут друг возле друга лавка шелковых изделий, башмачника, столяра и каретника и напротив них: мастерские гробовщика, портного, кузнеца, слесаря, корзинщика, лавки менял и парихмахерские. Кроме того вы повсюду видите столики мелочной торговли или разносчиков, торгующих овощами, старым платьем, фруктами, сластями и всякого рода домашнею утварью и мелочью.

Между телегами и вьюками, двигающимися по улицам, вечно снуют оборванные взрослые или мальчишки, собирающие для [215] удобрения полей, особой лопаткой, эскременты животных в корзину, находящуюся у них на спине.

Повсюду вас преследует вонь и грязь или удушливый запах от общественных ретирадных мест. Помои выбрасываются на улицу, и около них тотчас собирается несколько голодных собак, вырывающих друг у друга то ничтожное количество съедобных веществ, которые могут остаться в остатках от китайского хозяйства, где но возможности все идет в пищу. Нельзя забыть еще об одном явлении китайской общественной жизни — это о нищих. Встречаются они везде, где только сгрупировано китайское население. В больших городах, как например Пекине, они составляют положительно касту, со старшинами во главе, имеющую свою определенную организацию. Некоторые обязанности общественной жизни исполняются исключительно нищими, как, например, несение покойников в погребальных процесиях. В таких случаях им на время церемонии выдаются одинаковые платья, которые впоследствии от них отбираются, и они, облекшись вновь в свои лохмотья, отправляются шататься для снискивания себе пропитания.

Толпы народа на улицах китайского города, гул и говор, лай собак, крик ослов и стук двигающихся по избитым мостовым телег — все это, перемешиваясь с ударами молотов в кузницах и шумом различных мастерских, производит такого рода хаос в голове, что остаешься под этим впечатлением еще долго после выезда из города.

На всем пути из города Тяньцзина до гор, нам пришлось проследовать города Цан-чфау, Нань-пи-сянь, Дэ-чжау, Пин-юань-сянь и Ци-хэ-сянь.

Из селений, встречавшихся нам на пути, часть была окружена рвом и глиняным валом, и деревни эти, заселенные иногда солдатами, носили отпечаток наших бывших военных поселений, хотя и не расположены на границе.

Чем дальше мы углублялись внутрь страны, тем более становились предметом любопытства народа. Въезжая иногда в селение, нас немедленно начинал сопровождать кортеж любопытных мальчишек, к ним приставали взрослые, и толпа зевак быстро увеличивалась; при въезде на двор гостинницы толпа появлялась и там, причем смельчаки решались даже подходить и ощупывать материю нашей одежды. Толпа эта часто не давала нам покоя и приходилось ее просто выгонять со двора. Закрывать двери из фанзы на двор не имело цели, так как мальчишки подходили тогда к [216] окнам и, языком размочивши бумажную оклейку их, образовывали таким образом отверстия, через которые поочередно принимались нас рассматривать.

Чем больше на юг, тем в больших размерах появлялись около деревень насаждения фруктовых деревьев, и постройки начинали принимать другой характер. Нары были уже устроены без приспособления для их отапливания и окна уменьшались в размере, вероятно с целью большого предохранения внутренности помещения от солнечных лучей во время жаркого времени года. 30-го января (11-го февраля) мы переправились на карбазах через р. Хуан-хэ, близ г. Ци-хэ-сян. Переправа через реку длилась 50 минут. Русло реки, шириною около 100 саж., имеет медленное течение, со скоростью около двух или трех фут в секунду, и мутную, желтоватого цвета воду, откуда и происходит название «желтая река». Окружающая почва глинистая.

Новый год китайцев мы встретили в пути и были в одном из селений свидетелями их праздника фонарей, состоящего в сущности в илюминации разноцветными фонарями улиц и домов. Тут вы встречаете самые разнообразные формы фонарей, в виде шаров, четырехугольные, затем изображающие киоски, беседки, лодки, форму драконов и т. д. Начиная от простых бумажных фонарей, вы видите фонари с тщательными деревянными, лакированными и позолоченными каркасами, оклеенные шелковою материею, на которой изображены разные надписи, ландшафты или же сцены из жизни китайцев, В большом употреблении также роговые фонари по своей прочности.

Подъезжая к г. Дэ-чфау, мы видели во время этих празднеств целую толпу народа, которая следовала за светящимся драконом. Издали дракон, длиною около шести сажен, представлялся извивающимся на воздухе, со сверкающими глазами и раскрытою пастью, из которой высовывался огненный язык, двигающийся в разные стороны.

Вблизи можно было различить, что весь змей состоял из целого ряда отдельных частей, из которых каждая представляла собою особый фонарь, раскрашенный и разделанный чешуями под цвет соответствующей части тела дракона. Внутри фонаря находилась зажженная свеча, а внизу его был прикреплен тонкий деревянный, около семи фут длины, шест, конец которого находился в руках одного человека. Части или, лучше сказать, отдельные фонари эти были близко между собою скреплены, но так, что каждый [217] из них имел известную свободу в движении. Таким образом, последовательным разнообразным движением одного шеста за другим, дракон получал вид, как будто он то поворачивается, то медленно извивается по воздуху, то опять, стремглав бросаясь на землю, вновь подымается на воздух. Очевидно, что для единообразного и последовательного движения по различным направлениям этих отдельных фонарей, чтобы они в общем целом представляли вид движущегося змея, требовалась большая сноровка и навык.

Тщательная, даже художественная отделка фонаря, представлявшего голову дракона, обращала особенное на себя внимание и делала честь китайскому искусству.

Движение дракона по улицам сопровождалось сжиганием массы хлопушек и шумной музыкой, состоявшей из струнных инструментов, бубен, литавр, труб и флейт, производивших вместе хаос различных звуков без малейшей гармонии. Веселая громадная толпа народа двигалась сзади и по сторонам, не производя впрочем ни малейших эксцесов. Замечательно, что вообще на нашем пути, сколько раз ни приходилось видеть разные скопища народа, никогда мы не были свидетелями каких нибудь буйств: всегда и везде, если и было шумно, то тем не менее царствовал порядок. Отсутствие склонности китайского народа к спиртным напиткам составляет может быть в этом отношении не маловажную причину.

Изображение такого дракона во время празднества нового года повидимому у китайцев не редкость, так как в одной из последующих деревень нам вновь пришлось видеть такого же змея, но несравненно более простой работы. И тут его сопровождала музыка и народ, производивший хлопушками ужасную трескотню. По временам толпа останавливалась и любовалась пляской переодетых девочками мальчиков и искусством местных жонглеров.

30-го января (11-го февраля) мы въехали в горы. Хотя движение началось несколько медленнее, но за то общее расположение духа сделалось при разнообразии окружающей местности веселее.

Ровная и голая местность, по которой мы до этого проезжали, начала нам надоедать, так как общий тип деревень и кипарисовые парки кладбищ придавали только вначале, как новизна, некоторое разнообразие монотонному во всех отношениях ландшафту равнинных местностей Чжилийской и Шаньдунской провинций.

Еще за день до въезда в горы мы издали видели резкие очертания их на горизонте и, судя по высоким гребням, предполагали, что и перевал через них будет довольно затруднительный и [218] высокий. Но в этом мы ошиблись; перевал ни высших своих точках нс превосходил 750 фут над равниной и, кроме того, только в весьма редких случаях нам встречались крутые и каменистые подъемы, и то каждый раз на весьма короткие протяжения. В большинстве случаев дорога шла по долинам речек и но косогорам с легкими подъемами и спусками. Переезды чрез речки обыкновенно совершались вброд. Китайцы вообще мастера вести дорогу в гористых местах но такому направлению, где редко приходится переезжать реки или топкие места, дабы по возможности избегать устройства мостов и гатей.

Переход из равнины в горы совершился разом, так как тут отроги тянущихся по всей Шаньдунской провинции с NO по направлению к SW гор Тай-шань резко спускаются в равнину. На первых же порах мы начали встречать небольшие стада баранов, между тем как в равнинах мы не замечали вовсе скотоводства, а только изредка быков, и то в упряжи.

Дорога пошла сначала ровная и твердопесчаная, без ныли. Мы начали наслаждаться вдыханием полною грудью свежего воздуха и рады были выбраться из равнин, где почти постоянно приходилось двигаться в облаках пыли.

Не смотря на гористую местность, повсюду расстилались пахатные ноля, подымаясь вдоль пологих склонов гор, и затем и далее правильными уступами по более крутым их откосам, иногда до самых вершин. Уступы поддерживались насухо сложенными каменными стенками, и таким образом образовались площадки с пашнями, с которых дождями уже не могла смываться земля.

Обделанные таким образом горы представляли для глаза путешественника из страны, где, по недостатку населения, сотнями верст лучшие пахатные земли остаются невозделанными, весьма странное и поражающее явление.

Деревни но пути встречались почти так же часто, как и в равнине, но характер их несколько видоизменился. Взамен глиняных построек, чаще встречались сложенные из местного камня и покрытые черепицею.

Кругом полное отсутствие леса и кустарника.

В горах движение на тачках усиленное и в особенности нам приходилось встречать массу их близ г. Тай-ань-фу, откуда повидимому с какого-то праздника возвращались целые толпы народа. Местность близ г. Тай-ань-фу чрезвычайно красивая; горы от двух до трех тысяч фут высотою, видневшиеся до того времени вдали, [219] приближаются к дороге и представляют уже возможность любоваться вблизи скалистыми ущельями и их резкими острыми и обрывчатыми контурами, как гребня, так и отдельных пиков: горы около Тай-ань-фу замечательны, кроме того, своими кумирнями, которые, приютившись между скалами высоколежащих разлогов и ущелий хребта и окруженные кипарисовыми рощами, представляют своими вычурными крышами, белыми стенами и отдельными батеньками, между этой темной и густой зелени, чрезвычайно живописный вид, резко отделяющийся от остальной безлесной окружающей местности.

По временам дорога делалась чрезвычайно трудной, не столько вследствие крутых подъемов и спусков, сколько вследствие скалистости своей и разбросанных по пути каменных глыб. Такого рода дорога нам встретилась между городами Син-тай-сянь и И-чжау-фу, и притом местами до такой степени, что, даже при применении китайского труда, земля ничего не производила. Результатом является в этих местностях пролетариат в громадном и ужасающем размере, а вместе с тем и разбой.

Толпы нищих всякого рода и возраста кочуют вдоль дороги и обращаются к милосердию проезжающих. Женщины, исхудалые и изнеможенные, в отрепьях, еле-еле прикрывая наготу, с грудными ребятами на руках, с воплем вытягивают ладонь за милостыней. Ребятишки стаями облепляют вашу телегу и бегут за вами, жалостным криком возбуждая в вас соболезнование к их страшной участи. Маленькие дети, которые не в состоянии бежать, сидят вдоль дороги и, чтобы больше возбудить сострадание, свою мольбу о помощи подкрепляют ударами головы о камень. Картина ужасная. Положение путешественника делается чрезвычайно тягостным. В таких случаях не допускаешь мысли, чтобы не помочь по возможности этой умирающей с голода толпе, и полными горстями бросаешь им медную монету. Но только что это заметят, вы не избавляетесь от бегущей за вами стаи нищих целые версты, — каждый желает получить хотя что нибудь. Только чтобы избавиться от преследования, бываешь часто поставлен в необходимость не обращать вовсе внимания на эту толпу, как это и делают местные жители-китайцы.

Очевидно, что такого рода масная нищета не удовлетворяется и не уничтожается добровольными пожертвованиями, и неминуемо должно проявляться стремление удовлетворить свои нужды насильственным приобретением чужой собственности, — и вот начало к разбою. Нам [220] приходилось нераз встречать в этих голодных местах, вывешенные в клетках на площадях деревень, отрубленные головы пойманных разбойников.

Замечательно, что было достаточно каких нибудь 20-ти верст скалистой почвы, не допускающей никакой полевой работы, чтобы неминуемо отразиться на народе и произвести нищету и голод.

Обстоятельство это отчасти указывает, до какой степени густо население в этих провинциях.

На пути в горах, мы встречали отдельно стоящие каменные большие башни, которые повидимому носили характер помещения для военных постов. В настоящее время они стоят пустыми и часто представляют из себя вид развалин.

Южный склон перевала через горы был несравненно более полог, чем северный, и спускался в равнину легкими, длинными холмистыми уступами, а затем, не доезжая г. И-чжау-фу, вовсе исчез.

В горах мы встретили города Тай-ань-фу и Син-тай-сянь. За г. И-чжау-фу мы переправились через реку И-хо в брод, причем чуть не подмочили все наши вещи, так как брод оказался более глубоким, чем рассчитывали наши возчики. После реки Хуан-хэ р. И-хо наиболее значительная на пути, так как все остальные были или ручьи, или мелкие речки, хотя некоторые из них, судя по местным приметам, в дождливое время года делаются, по массе воды, разливу и быстроте течения, непроходимыми.

Водораздел мы миновали 1-го (13-го) февраля близ села Хуа-ма-вань. Впрочем все речки как северного склона перевала, так и южного, следуя по различным направлениям, снабжают водою тот же Императорский канал.

В городе И-чжау-фу нам пришлось встретить процесию, возвращающуюся с похорон. Впереди шел один китаец, уже пожилых лет, потерявший своего отца; за ним следовал его маленький сын, и оба, одетые в белом, имели на голове повязку из пеньковой веревки и были такою же веревкою опоясаны, причем конец ее волочился но земле. За ними следовали все участвовавшие на похоронах, также одетые в белом, — цвет траура в Китае. Перед ними шло несколько человек музыкантов, которые на своих дудках и флейтах производили ужасную музыку. Китаец, потерявший своего отца, имел вид совершенно убитого горем. Уважение и почитание родителей в Китае составляет один из отличительных признаков характера китайского народа и вошло даже в религиозные его догматы, а потому потеря родителей почитается там [221] одним из величайших бедствий, которые могут постигнуть человека. Траур после такого несчастия не снимается впродолжение трех лет.

За городом И-чжау-фу вновь начались равнины, но повидимому еще более населенные, чем по северную сторону гор. Фанзы тянулись иногда целыми верстами и представляли собою таким образом длинные, растянутые деревни. Насаждения фруктовых деревьев приняли также несравненно более обширные размеры и по временам образовали целые парки. Дорога то приближалась, то удалялась от Императорского канала, а вблизи Цин-цзян-ну тянулась уже вдоль окаймляющих канал дамб, на которых, в небольших расстояниях друг от друга, были расположены отдельные фанзы. Канал на этом протяжении уже не был покрыт льдом, и вдоль него тянулись китайские джонки. В Цин-цзян-ну мы прибыли 7-го (19-го) февраля, переехавши вблизи старое русло Хуан-хе, которое в настоящее время совершенно сухо.

Цин-цзян-ну, одно из богатых мест, лежащих на Императорском канале, и играет, как пункт, от которого начинается водное сообщение по последнему, весьма важную роль. До этого пункта канал к северной своей части местами чрезвычайно мелок, служит сообщением только между отдельными пунктами и доступен для непрерывного судоходства на более значительные расстояния лишь во время полноводия.

В Цин-цзян-ну мы тотчас распорядились о найме лодки для следования по Императорскому каналу до Чжэнь-цзян (Ching-kiang) на Янцикианге и в тот же день, рассчитавшись с нашими возчиками, перетащили вещи на лодку с тем, чтобы рано утром на следующий день отправиться дальше. Для перетаскивания вещей чрез город на лодку были наняты особые люди, так как возчики, несмотря на то, что мы им обещали за это заплатить особо, не соглашались этого сделать, опасаясь неприятностей со стороны артелей носильщиков.

Разграничение труда в Китае составляет существенную принадлежность общественной жизни; там для всякой работы есть отдельные артели рабочих и очевидно, что такое разделение труда способствует возможности существования такой массе людей в столь скученном виде.

Наши возчики, отказавшись перетащить вещи на лодки, тем не менее проводили нас туда, неся каждый какую нибудь мелочь. Мы вполне оценили эту любезность, и просиявшие их лица, по дополнительной раздаче денег на водку, послужили нам [222] доказательством, что мы не ошиблись в оценке их желания. Посидевши немного и пожелавши друг другу всего лучшего, мы окончательно с ними расстались и начали устраиваться в нашем новом помещении. Нанятая лодка принадлежала к типу пасажирских лодок, около 30 фут длиною, 6 фут шириною и с полукруглой деревянной покрышкой для каюты посредине. В передней части была поставлена мачта, но которой поднимался парус, с прикрепленными поперек его тонкими бамбуковыми палками. Каюта состояла из двух отделений, из которых заднее, несколько большее, служило просторным помещением для коек двум пасажирам. В носу и в корме находились помещения для матросов и для припасов. Над рулем был установлен из соломенных мат зонтик для предохранения рулевого от солнечных лучей и дождя. Огонь для варки пищи разводился на корме в ящике, наполненном землею. Вдоль бортов лодки, во всю ее длину, был оставлен обрез около 1 1/2 фут шириною, для прохода матросов при движении лодки шестами. По бокам внутри каюты шли лари с разборчатыми крышками для размещения в них вещей и клади. Лари эти служили вместе с тем скамьями. Лодка содержалась в чрезвычайной чистоте; все деревянные части были весьма плотно подогнаны и хорошо проолифлены, и она была снабжена: шестами, баграми и маленьким якорем. Команды на ней было четыре человека. Движение по каналу происходило на парусе, на веслах, на шестах, или наконец посредством лямки. Лодка сидела в воде не более 1 1/2 фут и, не смотря на эту незначительную глубину, приходилось иногда касаться дна, настолько канал местами обмелел.

Берег канала около Цин-цзян-ну был усеян массою различных лодок и джонок и завален громадными грудами тростника, доставляемого сюда снизу для топлива. Оба берега канала соединялись мостом на каменных устоях, которые могли служить также и шлюзом; стоило только забрать проделанные в них пазы в два ряда брусьями, а промежуток заполнить землею. Такого рода шлюзные запоры, кажется, весьма употребительны в Китае; по крайней мере другого устройства их не приходилось видеть на всем пройденном нами пути по каналу, хотя шлюзы встречались нередко.

Рано утром 8-го (20-го) февраля мы отчалили и поплыли сначала на веслах. Старик-хозяин стоял на руле, двое матросов гребли, а третий, мальчишка, приготовлял кушанье для них и исполнял вместе с тем, по приказанию хозяина, другие работы на лодке. [223]

Тотчас по выезде из Цин-цзян-ну, нам представилась грустная картина: мы встретили похороны бедняка. Четыре носильщика несли простой гроб, и за ним ехала на тачке женщина — вся в траурной белой одежде. За гробом никого больше не следовало.

Мы двигались по течению довольно быстро вперед и скоро за извилинами канала потеряли из вида Цин-цзян-ну. Тянущиеся по обоим берегам канала дамбы, ограждающие при полноводии окружающую местность от наводнения, отнимали возможность видеть что нибудь больше, как только все происходящее на самом канале и затем движение народа вдоль насыпей обоих берегов. От времени до времени встречались на этих дамбах отдельно стоящие, повидимому сторожевые фанзы.

Ширина канала около Цин-цзян-ну до 20 саж. и от 8 до 10 фут глубиною. Движение не нем весьма бойкое, и вскоре после выезда мы увидали сотни больших китайских джонок, нагруженных рисом, который доставлялся для казны с юга. Джонки эти медленно двигались на парусах вверх по течению, и на всех их развивались флаги с разными китайскими надписями. По каналу следуют ежегодно громадные транспорты казенного риса и для сплава его существуют особого устройства плоскодонные большие лодки.

В Ха-гуай мы встретили таможню, около которой толпилась делая масса различных судов и лодок, ожидавших очереди для осмотра и пропуска. Нас почти вовсе не задержали, а пропустили вне очереди. Для съемки канала я поместился на носу лодки и, установивши бусоль, отмечал при каждом изгибе угол и записывал пройденное время по часам. Здесь я брал румбы уже вперед, а не назад, так как направление пути было ясно видно. Визировать приходилось преимущественно на отдельно стоящие фанзы или на деревья, находившиеся на береговых дамбах. Скорость движения нашей лодки часто менялась, смотря но тому, приходилось ли нам пользоваться хорошим попутным ветром, или же идти против ветра. Для постановки паруса по ветру служила сеть веревок, концы которых были привязаны к оконечностям бамбуковых полок, при крепленных к парусу. Все эти веревки соединялись в одну, которая, находясь в руках рулевого и будучи более или менее натянута, давала то или другое направление парусу.

Когда приходилось тянуться на лямке, то конец длинной веревки привязывался к верхушке мачты, а к другому были прикреплены, один за другим, два широких пояса, петлями, которые надевали чрез плечи тянущие лямку матросы. [224]

Самое унылое и тяжелое впечатление производили всегда лодки или джонки, тянущиеся на лямках, усилиями от 10-20 человек. Согнувшись и сильно напрягаясь, идут эти китайские бурлаки мерным шагом, в такт, по бичевнику, затягивая заунывную бурлацкую песню. Вторя этой песне, помогает шестами другая артель матросов.

Независимо от рисовых транспортов, нам чаще всего встречались по каналу лодки, связанные иногда по две и нагруженные высокими кучами тростника или же бунтами бамбуковых шестов различной толщины.

Бамбук в Китае составляет неоцененный материал и в большом употреблении повсюду, где его можно иметь. Легкость, эластичность и чрезвычайная прочность — вот его превосходные качества. Шесты, багры, мачты, существенная составная часть паруса (Прикрепленные к парусу поперечные палки, служащие частью для взятия рифов, частью для постановки паруса по ветру.) на китайской джонке или лодке — все это делается из бамбука.

Обделка берегов канала образуется обыкновенно из земляных откосов, но часто в местах более узких, или же, где канал проходит чрез селения или города, обделка берегов является из кирпичей или тесаных камней. Но все это в заброшенном виде и плохо ремонтируется. Но тем не менее видно, что это гигантское сооружение Императорского канала, с которым, по громадности работы, может равняться в мире разве только великая китайская стена, в свое время было исполнено основательно и с большим знанием дела. Теперь еще видны в разрушенных частях береговой обделки плотно забитые свайные основания для каменной облицовки, выполненной в свое время весьма тщательно. Встречающиеся нередко по пути шлюзы, для выхода в боковые каналы или речки, отличаются в большинстве случаев не менее тщательной работой, но отпечаток плохого надсмотра виден и тут, в неряшливом устройстве перемычек, допускающих просачивание воды. Императорский канал вообще говоря в упадке. В части своей к северу от Цин-цзянь-пу он сильно обмелел и даже на протяжении от Цин-цзянь-пу до Чжэнь-цзян встречаются места, где в малую воду не более 1 1/2 фута воды, между тем как в полную воду уровень ее, судя по знакам на каменной береговой обделке, подымается от 10-14 фут, и тогда канал делается судоходным для китайских джонок самого большого размера. Против обмеления канала китайцы не предпринимают никаких капитальных работ очистки русла его, а [225] напротив того, придерживаются полумер, которые, не в далеком будущем, вызовут или заброшенность этой части канала, также как и северной, или же потребуют несравненно больших затрат для приведения канала вновь в исправное состояние. Так, например, в тех местах, где канал начинает завариваться, китайцы взамен того, чтобы очищать его, суживают русло, засыпая часть живого сечения, со стороны обоих берегов, фашинами и землей. В этих суженных частях течение ускоряется и тем содействует более медленному засорению; но за то впоследствии очищение всего русла, потребует несравненно больших затрат, не говоря уже о том, что сужением канала стесняется судоходство. Исправление и наружная обделка новых земляных береговых откосов канала производится посредством фашин.

Первый наш ночлег, проехавши около 75-ти верст, был в Фань-шуй, проследовав по пути город Бао-ин-сянь.

Днем остановок никаких не делалось, а также, как и на сухом пути, мы с рассветом отчаливали и с закатом солнца причаливали около какого нибудь жилого места для ночлега. Обед варился на лодке.

На местах ночлега мы встречали всегда большое количество, с тою же целью остановившихся, лодок и джонок. Являлась на берег целая стая разносчиков, продавая различные съестные припасы, а вскоре после того весь берег озарялся огнями, и начиналась варка и. приготовление ужина. Около девяти часов вечера все смолкало, и наставала тишина до рассвета, когда вое отчаливало по различным направлениям.

Плывши по каналу, мы не переставали быть, как и на суше, особым предметом любопытства праздной толпы, которая собиралась на берегу рассматривать нас. При встречах с другими лодками, первый увидевший нас китаец не упустит крикнуть знакомое нам название «Ян-гуй-цве» — и тотчас все находящееся на лодке стремится нас посмотреть. Даже собаки начинали лаять при виде необычных им костюмов. Однажды пасажиры одной встречной лодки заинтересовались настолько нами, что попросили у хозяина позволения причалить к нашей лодке, а потом проплыли довольно значительное пространство вместе, с целью иметь возможность поближе познакомиться с нами и нашей обстановкой. Наш хозяин был этим доволен, так как у временных спутников оказался на лодке более исправный новый парус, и мы, соединивши две лодки, быстрее подвигались вперед, чем одни. Расспросам не было конца: все их [226] от малейшей нашей утвари до материи нашего платья интересовало.

Хозяин, как равно и переводчик, не уставали давать объяснения, пока нам это не надоело, и мы приказали другой лодке отчалить.

Следующий после Бао-ин-сянь большой город, расположенный по обеим сторонам Императорского канала, был Гао-ю-чфау, и вскоре после него канал проходил чрев большое озеро того же названия. Тут нам встречались рыбаки с рыболовами. У птиц этих были надеты на шее кольца для того, чтобы они не могли глотать пойманной рыбы. Для ловли рыбы у некоторых рыбацких лодок были на носу приделаны особые снасти, заключающиеся в горизонтальной деревянной тонкой раме, с сетью, которая была подвешена к бамбуковому длинному шесту, выдающемуся из за лодки вперед и упиравшемуся на подставку, вертикально прикрепленную на носу лодки. Более длинный конец шеста проходил к корме. Все действие этим прибором заключалось в том, что конец шеста, находившийся в корме, приподымали, и сеть на переднем конце погружалась в воду, и затем, после незначительного промежутка времени, сеть быстро подымалась из воды вместе с рыбою, которая в это время над нею проходила.

Такой прибор имеет впрочем применение не только для устройства рыболовных снастей, но и для нищих, собирающих милостыню от проезжающих по каналу. Так, например, мы встретили в Гао-ю-чжау, около одной кумирни, где берег был довольно высок, нищего, который, чтобы иметь возможность обращаться к милосердию плывущих по каналу, устроил на берегу остроумный, хотя и весьма простой прибор. На вертикально поставленную на краю берега стойку он упирал чрезвычайно длинный составной бамбуковый шест, на одном конце которого был прикреплен кошелек, а другой, более короткий конец, нагруженный противувесом, нищий держал в руках. Только что приближалась лодка, конец с кошельком опускался вниз и с чрезвычайною ловкостью, сообразуя движение шеста со скоростью лодки, кошелек этот, поочередно, то приподымаясь, то опускаясь, являлся весьма близко перед пасажирами. Зоркий глаз нищего внимательно следил за движением каждого пасажира и только что замечал отрицательное движение головой которого нибудь из них, то он подвигал кошелек немедленно к следующему, а затем подымал его вверх, поворачивал на берег и вклад вынимал. Тот же маневр повторялся при появлении в районе действия кошелька следующей лодки. [227]

Второй ночлег наш на канале, около 60-ти верст от первого, был Шао-бо, где мы в первый раз встретили двухэтажные китайские дома, как они часто встречаются уже затем на юге. Низ занят лавками, мастерскими или магазинами, а верх служит для жилья. От Шао-бо до Чжэнь-цзян нам оставалось около 50-ти верст. На половине этой дороги расположен г. Ян-чжау-фу, славящийся своими красивыми женщинами.

Приближаясь к городу, движение по каналу все более увеличивалось; на левом берегу виднелось земляное обширное укрепление с развивающимися флагами на угловых башнях, а перед ним происходило ученье пехоты.

Начинали встречаться канонерские лодки в виде джонок, вооруженные старыми чугунными орудиями, обыкновенно по одному на носу и одному на корме. На передней мачте раскидывался оранжевый флаг с китайскими надписями. Точно также были иногда расписаны такими же надписями паруса. Канонирские джонки имели весьма акуратный и даже щегольской наружный вид, и матросы были опрятно одеты. Над палубой, для предохранения от солнечных лучей, были растянуты парусинные тенты.

Около самого города Ян-чжау-фу, стены и башни которого виднелись справа, жизнь на воде приняла размеры, которые, не видавши, трудно себе представить. Скученность стоявших тут вдоль берега, на целые версты, разного рода судов, представляла вид, который мне не приходилось встретить даже впоследствии в Кантоне, где сотня тысяч людей живет на лодках.

Чрез таможню, у которой канал запирается скрепленными одна к другой лодками, нас скоро и без задержания пропустили, а затем мы очутились в целом лабиринте судов. В четыре и пять рядов стояли около берега, прикрепленные одни к другим, суда, и только узкий проход канала оставался для сообщения. Тут встречались попеременно джонки самых больших размеров до маленькой рыбацкой лодки, и на них молено было проследить различные фазисы этой жизни китайцев на воде. Устраиваются они на своих судах часто весьма комфортабельно, и наружная красивая отделка, с резьбой, какой нибудь богатой джонки вместе с тем указывает и на роскошную отделку просторных кают, в которых видны разряженные и нарумяненные китаянки, курящие кальян, занимающиеся детьми или просто праздно расхаживающие. Вдали вы слышите пение и струнные инструменты и, вскоре потом, проплываете мимо большой, на якоре стоящей джонки, представляющей собою ресторан с арфянками, с [228] отделением для курения опиума, с парикмахерской и со всевозможным комфортом в такого рода заведениях. Пение и музыка арфянок мешается с говором и весельем пирующих гостей. Несколько дальше стоят лодки, нагруженные бомбурами, фаянсовой посудой и другими товарами, и тут же на них толпится торгующий народ. Каждую минуту останавливаемся и лавируем, чтобы в этом лабиринте лодок не попасть под какую нибудь движущуюся навстречу большую джонку. Переправа людей с одного берега канала на другой производится беспрерывно на плоскодонных лодках, на которых люди помещаются стоя. На пристанях толпится масса народа, ожидающая очереди быть перевезенной, но замечательно, что все происходит чинно, без суматохи и произвола. Только далеко за Ян-чжау-фу мы выплыли из этого города лодок, но не надолго, так как, приближаясь к Гуа-чжау, мы опять очутились в целой массе судов, опять нам приходилось проталкиваться между ними, находясь постоянно в опасении быть смятыми какими нибудь из движущихся судов громадных размеров, и опять перед нами начали сверкать отдельные живые картины.... как вдруг мы услышили пароходный свистов. Совершенно особое ощущение охватило меня при этом звуке, напоминающем быстрое пароходное движение, тогда как мы находились как раз в среде неуклюжих, черепашьим шагом двигающихся китайских джонок. Контраст этот наглядно явился перед нашими глазами, когда мы, за следующим поворотом, увидали маленький пароход, тянувший за собою громадную джонку. Вся команда на пароходе и капитан были китайцы. Пропустивши пароход мимо себя, мы вскоре потом очутились у устья Императорского канала в Ян-цзе-кианг. Открылась перед нами широкая чудная река, и на той стороне виднелся амфитеатром расположенный европейский квартал г. Чжэнь-цзян, окаймленный горами, а справа от него — высокий остров, весь застроенный кумирнями, живописно выдающимися ив окружающей их густой зелени деревьев.

Последний румб моей маршрутной съемки был взят и чрев полчаса, в половине второго пополудни, мы причалили к пристани в Чжэнь-цзян. Английского консула, к которому у нас были рекомендательные письма, мы не застали, — он находился в отъезде, — а потому мы воспользовались любезным гостеприимством некоторых других, живущих в Чжэнь-цзян, европейцев.

Вечером того же дня 10-го (12-го) февраля прибыл один из громадных пароходов американской речной системы, содержащих [229] сообщение между Хань-кау, главным чайным портом по Ян-цзе-киангу и Шанхаем. Мы тотчас же перебрались на него, и комфорт блестящего общего зала и отдельных кают заставил нас разом забыть о всех невзгодах пройденного впродолжение 18-ти суток пути со своими остановками в грязных китайских гостинницах.

Пароход, постоявши около получаса в Чжэнь-цзян, отчалил, и на следующее утро мы остановились у набережной центрального порта европейской торговли Китая — в Шанхае.

Полковник Унтербергер.

Текст воспроизведен по изданию: По западной окраине Китая // Военный сборник, № 9. 1880