ТИХМЕНЕВ Н. М.

МАНЗОВСКАЯ ВОЙНА

Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г.

(продолжение)

X.

25-го апреля близ полудня, шхуна «Алеут» возвратилась из Владивостока к острову Аскольду. Встретив около мыса Майделя, в проливе Стрелок, оставленный для крейсерства бот под командой лейтенанта Старицкого, с горным единорогом и 5 человек из постовой стрелецкой команды, лейтенант Этолин приказал боту зайти в бухту Разбойник, в п. Стрелок и доставить на шхуну начальника поста поручика Каблукова для выработки плана дальнейших действий по очищению берегов от манзовских лодок.

Сам же Этолин, в ожидании приезда Каблукова, занялся подготовкой лагеря для ожидавшегося из Посьета отряда Пфингстена и обучением как экипажа шхуны, так и прибывших на трех шлюпках людей 3-го батальона рассыпному строю и десантному учению. Эти случаи обучения людей военному делу поневоле во время самых военных действий встречаются на протяжении всех описываемых событий: в мирное время люди были заняты не тем.

К вечеру на шхуну прибыл Каблуков. На посту Стрелок в описываемый период происходило следующее. Как сказано выше, еще в первой половине апреля начальник стрелецкого отряда получил сведение, что старшина цимухинских манз [44] Цунь-чинь сказал одному из своих соотечественников, что манзы скоро вырежут русских.

Каблуков хотел отправиться из Циму-хэ, чтобы разъяснить и проверить этот слух, но, узнав о скором прибытии «Алеута» с провиантом, счел более удобным дождаться шхуны, чтобы не задерживать ее несвоевременной выдачей квитанций на провиант.

Не дождавшись, однако, шхуны и не зная точно времени ее прибытия, Каблуков двинулся на Циму-хэ как раз 19-го апреля, т. е. в день прибытия «Алеута» к Аскольду и уже известного столкновения с манзами.

На первом же ночлеге Каблукова нагнал посланный от Этолина с приглашением вернуться и прибыть на шхуну. Каблуков немедленно исполнил это и проездом через пост распорядился дать на назначенный с «Алеута», для крейсерства в проливе, бот горный единорог, два зарядных ящика и вооруженных людей, не считая пост находящимся в опасности, по крайней мере, непосредственной. Дальнейшие совместные действия стрелецкой команды и «Алеута» уже известны. 23-го апреля Каблуков, сознавая недостаточную обеспеченность поста на случай нападения, начал работы по приведению постовой казармы в оборонительное состояние. Он решил окопать казарму рвом в обеспечение от поджога и заблиндировать окна железными листами, дать которые обещал ему Этолин. Все эти оборонительные приспособления не могли быть окончены раньше, чем через две недели, и ко времени последовавшего вскоре нападения манз на пост была исполнена лишь самая незначительная часть работ. Сведений о враждебном отношении со стороны цимухинских или стрелецких манз Каблуков не получил никаких; старшина, неоднократно предупреждавшийся Каблуковым об его обязанности доносить на пост о всем неблагоприятном для русских, не только не исполнил этого, но, очевидно зная о готовившемся нападении, сам служил у манз шпионом. С целью замаскировать свои истинные намерения он доносил в пост о маловажных разработках манзами золота и, заявив себя как бы преданным русским, выведывал все не только в Стрелке, но и во Владивостоке. В последнем, поселившись у своего названного брата без всякой видимой надобности, он открыто все высматривал и расспрашивал о численности гарнизона и проч., чем даже обратил на себя внимание солдат, которые и заявляли [45] начальству о его действиях. На вопросы о цели таковых китаец отвечал общими ничего не значащими фразами.

Приведенные подробности о поведении старшины цимухинских манз, считавшихся нам преданными, еще раз указывают на заблаговременную организацию манзовского восстания.

24-го числа к вечеру в посту был пойман хунхуз, пришедший к манзам, взятым на острове Путятин во время очищения острова от лодок и помещенным на м. Майдель. Один из этих манз и выдал хунхуза, указав на него солдатам команды. На допросе хунхуз указал, что пришел к стрелецкому старшине за будой, и занимается он ловлей червей (трепангов).

«Нужно заметить», говорит Каблуков в своем донесении о событиях в Стрелке, «что всякий спрошенный манза, куда и зачем он идет, всегда дает неизменный ответ, - для ловли червей или капусты туда из Хунчуна или из Нингуты; если же встречается манза с ружьем, то говорит, что охотится и живет работником у того-то. Проверить их невозможно при настоящей замкнутости их положения». Замечание верное и в настоящее время для занятых нашими пограничниками поселений Маньчжурии. Превращение хунхузов в мирных китайцев и обратно делается моментально, смотря по тому, что выгоднее, и установить, кто же именно хунхуз и кто мирный земледелец – нашим войскам, без содействия населения, почти невозможно. А этого содействия войска из страха населения перед хунхузами не получают почти никогда.

Каблукову удалось, все-таки, узнать, по каким признакам манзы в совершенно незнакомом им человеке отличали хунхуза. Оказывается, что большинство хунхузов не носили косы, а вместо нее довольно короткие волосы, свернутые пучком; только те, которые более долгое время жили в наших пределах между манзами, начинали носить косу, чтобы не отличаться от местного населения. Наблюдение относительно отсутствия косы у хунхузов подтверждалось потом в 68 г. не раз. Этого характерного различия теперь больше не замечается – может быть и потому, что при увеличившемся населении Маньчжурии хунхуз везде найдет бродячего парикмахера, необходимого китайцу для совершения его довольно сложного туалета с косой.

Совещание Каблукова с Этолиным на «Алеуте» 25-го апреля кончилось поздно ночью. Были выработаны меры с целью [46] продолжать очищение берегов от лодок, но мерам этим не суждено было осуществиться.

Густой туман, застилавший весь залив, помешал Каблукову съехать на берег, и он остался на ночь на шхуне. В 5-м часу утра, когда туман несколько поднялся, и на «Алеуте» стали готовить к спуску шлюпку, была замечена манзовская лодка, шедшая с берега с русским солдатом. Это оказался один из нижних чинов стрелецкой постовой команды, который сообщил, что манзы ночью напали на пост и сожгли его, а команду вырезали.

Нападение манз на пост «Стрелок» в ночь с 25-го на 26-е апреля произошло при следующих обстоятельствах. В 4 часа утра, под покровом непроницаемого тумана, заволакивавшего все окрестности, густые толпы манз (по показаниям людей поста и по здешним показаниям китайцев нападавших было до 1000 человек) приблизились к посту со стороны д. Хо-ю-вай и были лишь в нескольких шагах замечены часовым, стоявшим с этой стороны на вершине пригорка, у подножия которого находился дом постового начальника. Часовой сделал выстрел и бросился бежать вниз к посту с целью предупредить команду, но по дороге был настигнут и убит; впоследствии на нем были найдены раны от ударов топора. Люди поста в то время не спали, кроме постового фельдшера, так как фельдфебель готовил к смене часовых, которые, по малочисленности команды, были рассчитаны всего на две очереди. Манзы, имея впереди себя, по показаниям нижних чинов, цепи стрелков и людей с пучками соломы, бросились вниз следом за часовым; одни окружили землянки, дом начальника поста и будку, в которой хранилось орудие, взятое на бот, а другие бросились к казарме, в которую успели собраться люди поста (26 чел. ) со всеми наличными 10 ружьями (2 были у убитого часового и у другого, захваченного в плен). Здесь солдаты отстреливались некоторое время от нападавших, но когда манзы зажгли все строения, в том числе и казарму, то солдаты убежали, что им удалось под прикрытием тумана и дыма. При этом они разбились на две части: одна пришла прямо на берег залива «Стрелок», другая, преследуемая манзами, бросилась к Уссурийскому заливу и по пути скрылась от преследователей. Фельдшер, спавший во время нападения, проснулся, стал одеваться и только затем бросился к казарме; промедление стоило ему жизни: он был пойман манзами и убит, [47] при чем был подвергнут истязаниям; его труп был найден изстреленным и изрубленным, пальцы левой руки были разрублены, а желудок вскрыт.

По получении на шхуне известия о ночном нападении, Каблуковым и Этолиным сейчас же были приняты меры к спасению людей и имущества. Последнее, однако, все сгорело или было изломано; в числе прочего были уничтожены два зарядных ящика, 4 тысячи патронов и весь провиант. Та часть людей, которая из поста направилась к берегу пролива «Стрелок», сама переправилась на шхуну, где между тем поднимали пары, а остальных с берега Уссурийского залива, привез посланный на поиски за ними бот. Один из людей поста был подобран самим «Алеутом», зашедшим в бухту Разбойник. Этот человек был найден едва живым и рассказал, что он стоял часовым на отдаленном от казармы посту и был тут пойман манзами, которые привязали его к дереву головой вниз, били прикладами по голове и бросили связанным, когда решили, что он убит. Очнувшись, он развязался и с большими усилиями добрел до бухты, на берегу которой между камнями и был найден.

Спасшиеся люди поста показывали, что, отступая к проливу Стрелок, они слышали от помещенных на острове Майделя манз, что цимухинский и стрелецкий старшины знали о готовившемся нападении и что работники последнего, собранные вместе по приказанию Этолина на о. Путятин для их же безопасности, переправились через пролив и приняли участие в разграблении поста.

Сжегши пост, манзы отошли от него и расположились в виду его на окрестных ближайших возвышенностях, не решившись, однако, нападать на Каблукова, прибывшего на пожарище с конвоем в 20 чел. немедленно по получении известия о нападении.

События в посту Стрелок показали Этолину, что манзовское восстание не имеет местного и случайного характера, приуроченного только к острову Аскольду, а грозит распространением и на материк среди всех Южно-Уссурийских манз. Вследствие этого, с целью более надежного разъединения манзовских сил, находящихся на берегу и на острове Аскольд, Этолин решил уничтожить все манзовские лодки, которые дотоле лишь собирались им к берегу в з. Разбойник, дабы не истреблять имущества манз, казавшихся мирными. Решение это было немедленно приведено в исполнение. [48]

Всего с 19-го по 27-е апреля за время крейсерства «Алеута» и гребных судов с шхуны под начальством лейтенантов Старицкого, Крускопфа, Лаврова и мичмана Усова и шлюпками, высланными подполковником Дьяченко, истреблено до 100 манзовских лодок, отчасти с манзами, пытавшимися пробраться на материк. Общая потеря манз за это время убитми и потонувшими простиралась человек до 250.

На острове Путятин вблизи лагеря и склада патронов для ожидавшегося из Посьета отряда были захвачены три хунхуза, перевезенные на шхуну. По единогласному решению всех наличных офицеров они были повешены. Сделано это было в виду неоднократно проявленного пленными намерения бежать, а равно и в назидание хунхузам, видевшим казнь с берега. Очевидно, что сожжение «Стрелка» и зверское убийство солдат явились событиями, которые окончательно рассеяли всякие сомнения относительно враждебности манз и поставили их в положение врага, против которого необходимо было принять энергичные и суровые меры.

Эти же события имели следующий для нас неблагоприятный результат. К 4-м часам дня 26-го апреля все гребные суда собрались на шхуну. В то же время выяснилось, что «Алеут» не может продолжать крейсерства, так как уголь и провиант были на исходе и для пополнения их надо было идти во Владивосток. Но уйти, оставив на месте действий, для продолжения крейсерства, гребные суда, как это делалось раньше, командир «Алеута» теперь не решался: опасность грозила не только с острова, но и с берега, и нападение манз на шлюпки было возможно. Правда, находившиеся в окрестностях «Стрелка» на морском берегу лодки были уничтожены, но достаточное количество их оставалось на реках и на более отдаленных пунктах побережья. Таким образом, «Алеут», собрав все шлюпки и всех людей, отправился во Владивосток, имея некоторую надежду, что опять поднявшийся густой туман и засвежевший ветер задержат на острове хунхузов до скорого возвращения шхуны.

Этим надеждам не суждено было, однако, сбыться, так как «Алеут» надолго задержался во Владивостоке по самым непредвиденным обстоятельствам.

Начальником Владивостокского поста и находившихся там войск был в это время майор Горяинов. Это был уже старый, неспособный, вялый и теряющийся человек. О замене его [49] другим Дьяченко просил еще после зимней экспедиции на Сучан. При известиях о событиях на Аскольде он совершенно перепугался. По выражению Дьяченко, в его донесении о событиях, он «нашел по прибытии своем во Владивосток всех объятыми страхом». Прибытие «Алеута» со стрелецкой командой и подробности нападения на пост встревожили Горяинова еще больше. Когда же Этолин, пришедший во Владивосток в час ночи и имевший в виду наутро вернуться на Аскольд, произвел на рассвете десантное учение команд, с обходом вокруг Владивостока, рассчитывая, что это кстати послужит и обеспечением поста от нечаянного ночного нападения, если бы таковое вдруг произошло, то тревога майора Горяинова дошла до наивысшего предела. Он, несмотря на все представления Этолина о необходимости вернуться к Аскольду, дабы не дать манзам соединиться, решительно воспретил ему это и приказал шхуне остаться во Владивостоке, отобрал все шлюпки и всех солдат и даже не давал последним есть, не пуская их на шхуну, где была приготовлена пища, боясь, чтобы Этолин не ушел своевольно. Нападение только предположительно возможное, казалось майору уже осуществляющимся, и он послал начальнику штаба в Николаевск две телеграммы (отправив их одну за другой с нарочным в Раздольный), в которых доносил, что Владивостоку угрожают две тысячи манз и что Этолин его не слушается и мешается не в свое дело; ничего подобного последний, однако, не делал. Так как люди стрелецкой команды и все нестроевые, постовые рабочие, а равно и рабочие с ур. Вяземского, немедленно снятые Горяиновым с работ, не имели оружия, то Горяинов приказал ковать для них в механическом заведении пики и заготовлять древки.

Видя, что убедить Горяинова в необходимости идти к Аскольду и отпустить людей на шлюпки с десантом – невозможно, а идти, не обращая внимания на приказания Горяинова, с одной шхуной было бесцельно, Этолин, оставив шхуну, решил сам отправиться к Дьяченко для доклада о действиях Горяинова. Перед самым отъездом к Этолину явился унтер-офицер, только что прибывший из Раздольного с баркасом, посланным оттуда, как выше сказано, 26-го апреля, в распоряжение командира «Алеута». Этолин, получив предписание Дьяченки идти на Речной – предписание, как отвечающее его желанию, немедленно решил отправиться навстречу Дьяченко, [50] приказав шхуне прибыть в пост Речной на следующий день к утру.

Перед отъездом Этолина майор Горяинова, обрадовавшийся новому увеличению своих сил (на баркасе прибыло 22 человека), опять не пустил вновь прибывших, не обедавших еще людей, на шхуну, чтобы Этолин не увез их с собой. Всего во Владивостоке собралось свыше 200 человек.

28-го вечером на ст. Речном Этолин встретился с Дьяченко и сообщил ему о событиях в Стрелке, о чем Дьяченко немедленно донес начальнику штаба, но и эта телеграмма, вследствие продолжающейся неисправности телеграфа, не сразу дошла по назначению.

На следующий день утром Дьяченко прибыл на «Алеуте» во Владивосток и нашел здесь смятение и растерянность. Первая предпринятая им мера заключалась в отстранении от должности майора Горяинова. В данном Горяинову предписании было указано, что решение принято, во-первых, вследствие поступивших со всех сторон на Горяинова справедливых жалоб, и, во-вторых, вследствие незаконных и вредных для дела распоряжений по задержанию десанта, бывшего в подчинении Этолина, вследствие чего прекратилось крейсерство у Аскольда.

«Это обстоятельство могло и может еще повлечь за собой дурные последствия», писал Дьяченко Горяинову, и, как увидим, не ошибся.

Начальствование над войсками во Владивостоке было поручено штабс-капитану Буяковичу, а постовые дела переданы прапорщику Майлову. Затем в тот же день Дьяченко сделал еще ряд других, весьма целесообразных распоряжений. Было произведено распределение людей по разным караулам, постам, и вообще приняты меры по обеспечению Владивостока от нападения; конский состав артиллерии (горного взвода) был пополнен до надлежащего размера сбором лошадей от жителей; вверх по Суйфуну была отправлена до Раздольного шлюпка с несколькими солдатами под начальством волонтера, отставного телеграфиста Лаубе (француза по происхождению, начавшего службу в Алжире, во французских войсках), для уничтожения на реке перевозов, где могли бы переправиться манзовские шайки, и уничтожения манзовских лодок; в п. Находку (в устье Сучана) было приказано идти железному баркасу под начальством лейтенанта Старицкого для наблюдения за манзами и в крайнем случае для принятия на баркас сучанских крестьян и солдат; лишние манзы [51] были высланы из поста, изолированы и взяты под наблюдение. Затем Дьяченко занялся допросом манз, арестованных «Алеутом» и во Владивостоке. Это разбирательство продолжалось и на следующий день, так как за сильным туманом «Алеут», не кончивший к тому же прерванную нагрузку углем, не мог выйти в море.

1-го мая «Алеут» имея на борту Дьяченко, снялся с якоря и пришел к Аскольду, где нашел барк «Нахимов» и высадившийся в этот же день отряд с майором Пфингстеном. Однако, манз на Аскольде уже не было: за время перерыва крейсерства они переправились на материк.

Майор Пфингстен, получив 23-го апреля депешу от Дьяченко, в тот же день изготовил отряд в 100 человек и вечером нагрузил его на барк «Нахимов». Но вследствие туманов, безветрия или противных ветров, барк к вечеру 26-го отошел от Посьета лишь на 6 миль. Видя, что экспедиция затянется больше чем на 10 дней, на какой срок у Пфингстена было взято провианта, барк вернулся за провиантом. 27-го утром при попутном ветре «Нахимов» снялся с якоря и к 9 час. Вечера был в виду Аскольда. Но заштилевший ветер позволил подойти лишь утром на следующий день. Не видя «Алеута», с которого отряд должен был получить патроны, без чего не мог высадиться на остров, «Нахимов», в поисках за шхуной, зашел в пролив Стрелок. Здесь в бухте было найдено несколько китайцев, которые сообщили, что шхуна ушла, а пост сожжен. Три дня «Нахимов» простоял в бухте, ожидая «Алеута» и производя при помощи шлюпок осмотр берегов материка и острова Путятина. Утром 30-го Пфингстен, не желая дальше терять даром время, решил идти на следующий день на Аскольд, раздав людям на руки тридцать три 7-ми линейных ружьях с 30 патронами на каждое, взятых им на всякий случай. У прочих оставались 6-линейные ружья и всего по четыре патрона, так как этого калибра патроны должны были получиться с «Алеута».

Из 7-линейных ружей была произведена стрельба, причем оказалось, что стрелять можно удовлетворительно. За все время стоянки «Нахимова» на море был густой туман, кроме ночи с 28-го на 29-е, когда горизонт был чист; в эту ночь с барка видели на Аскольде много огней, которым, по-видимому, не давали гореть полным светом. 1-го мая утром «Нахимов» подошел [52] к Аскольду, и Пфингстен высадил на него, с предосторожностями, часть отряда, но манз на острове не было; оставались лишь собаки, множество разных вещей, одежды и проч., заготовленный лес и небольшие плотики. Пройдя через остров и выйдя к бухте Наездник, Пфингстен увидел здесь пришедшую шхуну «Алеут» и на берегу встретился с Дьяченко. Один из отрядов, разосланных по острову, по возвращении привел с собой манзу,от которого и узнали, что манзы переправились с острова на материк на плотах, пользуясь туманами и тихими ветрами в ночь с 28-го на 29-е апреля. Пойманный манза сообщил также, что на острове находилось более 1000 человек. О своем отправлении на Аскольд Пфингстен донес телеграммой начальнику штаба.

Таким образом блокада Аскольда и разъединение манзовских сил не удалась. «Нахимов» с отрядом и «Алеут» пошли во Владивосток. Здесь, получив через крестьян тревожные известия о положении дел в Циму-хэ, Дьяченко сформировал отряд силой в 60 человек с двумя горными орудиями под начальством штабс-капитана Буяковича и отправил его из Циму-хэ 5-го мая. 20 человек под командой унтер-офицера Раскотова были посланы через Угловой в Раздольный для разведывания о манзовских шайках и пресечения им путей к границе, буде это окажется возможным. По прибытии в Раздольный этим людям было приказано было поступить в распоряжение капитана Холевинского, которому вторично предписано было усилить Никольский отряд. Четвертого мая «Нахимов» и «Алеут» с Дьяченко прибыли в Посьет. С 5-го мая Дьяченко занялся в Посьете допросом пленных манз и вел переговоры с властями Хунчуна. Эти последние требовали, чтобы манзы, как не подлежащие русскому суду, были им выданы, но получили от Дьяченко отказ.

Тогда же Дьяченко принял меры для разведки о манзовских шайках и, между прочим, распорядился с этой целью отправить из Посьета разведочный отряд по дорогам на Седими и Мангугай, особенно в те места, где предполагалось нахождение золотых приисков.

5-го мая по телеграфу было предписано штабс-капитану Садовникову в ст. Буссеву (на Уссури), чтобы он с 120 человеками, прибывшими туда для дорожных работ, отправился в Камень Рыболовов, вооружился там и следовал бы к Никольскому на усиление отряда Холевинского. [53]

Это распоряжение, еще раз подтверждавшее, какое большое значение давал Дьяченко Никольскому, верно оценивая обстановку, не было однако выполнено.

В Посьете Дьяченко пробыл до 12-го мая.

XI.

Первые донесения об описанных выше событиях – три телеграммы от Дьяченко и одна от Пфингстена были доставлены в Николаевск, вследствие порчи амурского участка телеграфной линии, только 5-го мая на пароходе «Гонец», прибывшем из Хабаровска вместе с вскрытием реки.

Адмирал Фуругельм, имея в виду, с одной стороны, малочисленность войск в Южно-Уссурийском крае, раскинутых на огромном расстоянии и занятых начавшимися уже обычными летними работами, затруднительность быстрой мобилизации их по недостатку перевозочных средств и неудобству сообщений и вообще исключительно рабочий характер линейных батальонов, - а с другой стороны необходимость действовать среди враждебного населения, принял следующие меры. Во-первых, решено было усилить войска Южно-Уссурийского края сводным стрелковым полубатальоном (переформированным впоследствии в батальон), который сформировать из стрелков 4, 5 и 6 батальонов и учебной стрелковой школы в составе двух рот; во-вторых – открыть в ст. Буссе временный провиантский магазин с запасом в девять тысяч пудов муки. Вместе с тем все войска и военные учреждения Южно-Уссурийского края, от Хабаровска к югу были подчинены, для достижения единства действий, начальнику штаба войск области полковнику Тихменеву, со званием командующего войсками Южно-Уссурийского края и с предоставлением действовать в отношении восстановления в крае порядка по его усмотрению. В распоряжении М. П. Тихменева были назначены пароходы «Константин», «Сунгача» и «Уссури», а для транспортировки грузов в верховьях реки Уссури – телеграфные пароходы «Телеграф», «Гонец» и «Сторож». Кроме того было сделано распоряжение – по ходу событий, неизвестному в Николаевске, уже запоздалое – об отправлении к острову Аскольду лодки «Соболь» и парохода-корвета «Америка». [54]

При полковнике Тихменеве был сформирован штаб, начальником коего был назначен первоначально генерального штаба капитан Баранов [впоследствии военный губернатор Амурской и Приморской областей]; в составе штаба было три офицера и доктор-врач Уссурийского батальона, уже упоминавшийся Сысоев, для заведования медицинской частью.

О всех этих мерах немедленно было сообщено командующему войсками и генерал-губернатору Корсакову с просьбой об их утверждении.

Кроме того испрашивалось объявление Южно-Уссурийского края на военном положении, чтобы, с одной стороны, узаконить военные действия наших войск, а с другой стороны предоставить им возможность получить довольствие по военному времени совершенно необходимое при операциях в пустынных местностях. Затем были испрошены ассигнования на расходы по покупке необходимых перевозочных средств (до 200 лошадей), как для войск, так и для поддержания сообщения по южно-уссурийскому тракту – главнейшей нашей коммуникации в южно-уссурийской части края.

Принимая меры к скорейшему подавлению беспорядков, столь невыгодных для нашего престижа в Южно-Уссурийском крае, местная администрация видела однако в возникших событиях зарю так желаемого ею благополучия заброшенной тогда Приморской области. «Как ни печальны настоящие события», писал Фуругельм Корсакову в том же донесении, которым просил утверждения принятых им мер, - «но тем не менее они указывают на то важное экономическое и военное значение Приморской области, которое должно обратить на себя внимание правительства: богатства, случайно открытые, дают повод предполагать, что при систематическом исследовании края он займет место в ряду богатейших территорий империи.

Уже 8-го мая, т. е. всего через два дня по получении известий о восстании, выступил из Николаевска на буксире парохода «Константин» первый эшелон сводного стрелкового полубатальона, имея с собой 10 тысяч патронов и все предметы для снаряжения вьючного и колесного обоза. 16-го мая к нему присоединился в Хабаровске второй эшелон, а 20-го мая весь полубатальон под начальством командира 13-го стрелкового батальона капитана [55] Флоренского [ныне генерал-майор в отставке], одного из лучших в области офицеров, прибыл в ст. Буссе.

Несмотря на то, что сформированный из отборных людей полубатальон мог считаться, по мнению М. П. Тихменева, единственной надежной боевой частью, все же и она страдала недостатком образования, которое пришлось пополнять уже при самой мобилизации: «учите рассыпному строю», телеграфировал из Николаевска в Хабаровск Тихменев Флоренскому.

Позднее получение известий о происшествиях на Аскольде и Циму-хэ и неизвестность дальнейшего хода дел в промежутке времени от 25-го апреля – т. е. от нападения на Стрелок, и 8-го мая – времени выступления сводного батальона из Николаевска – ставили подполковника Тихменева в невозможность сделать какие-либо распоряжения относительно движения войск.

10-го мая по прибытии в Мариинск, до которого к этому времени телеграфное сообщение восстановилось, М. П. Тихменев получил известие о том, что манзы ушли с Аскольда и сожгли деревню Шкотову. Зная точно лишь о расположении Холевинского с Ситхинским гарнизоном на линии Раздольное-Никольское, Тихменев ограничился приказанием по телеграфу Холевинскому занять Никольскую собственно для защиты наших крестьян. Ему же приказано было собирать сведения о манзовских скопищах. Одновременно была послана телеграмма через Раздольное (и далее нарочным) командиру 3-го батальона подполковнику Королькову в Камень Рыболовов – выставит одну роту к Воронежскому у Турьего Рога для охраны воронежских крестьян. Обоим офицерам предписывалось, в случае встречи с манзами и их вооруженного сопротивления, действовать решительно и без пощады; с таким врагом полумеры и мягкость М. П. Тихменев признавал пагубными. Главное же внимание обратил он на возможно более быстрое движение стрелкового полубатальона на театре действий, так как в Мариинске же было получено донесение от Дьяченки, что он не решался и не мог повсюду действовать с желательной энергией, вследствие слабости и разбросанности находящихся в его распоряжении сил. [56]

На месте действий события шли между тем таким образом.

Ушедшие с Аскольда манзы, соединившись с цимухинскими, разграбили и сожгли нашу небольшую деревню Шкотову на р. Циму-хэ, вырезав при этом две крестьянские семьи, не успевших спастись с остальными шестью семьями, вышедшими из деревни за несколько часов до появления там разбойников. О движении шаек к Шкотовой жители были предупреждены одним из манз, кузнецом, жившим в русской деревне. За это он был убит своими соотечественниками.

Отряд, высланный из Владивостока под командой штабс-капитана Буяковича, прибыл на Циму-хэ 5-го мая и нашел здесь еще тлеющие русские дома и застал только остатки разбойников. При приближении отряда они бежали в лес, стреляя, однако, в русских. Несколько манз было убито. Найденные склады продовольствия, за невозможностью их вывезти, были уничтожены. Также было поступлено и с жилищами манз, приставших к разбойникам. Пожар большинства фанз сопровождался взрывами, что указывало на присутствие там довольно значительного количества пороха. В нескольких фанзах были найдены вещи, захваченные манзами в п. Стрелок; так, например, было найдено ружье, эполеты поручика Каблукова и пистолет, была также найдена форма китайского офицера. 11-го мая отряд вернулся во Владивосток. Во время этой рекогносцировки весьма значительную услугу при переправе двух орудий через попутные реки оказали взятые с собой и шедшие вдоль берега две шлюпки, на которых находился 11-дневный запас продовольствия; 4-х дневный запас люди несли на себе.

Сжегши Шкотову, хунхузы двинулись к верховьям реки Лефу. Отсюда одна колонна их направилась по реке Чагоу к дер. Никольской , а другая, желая, вероятно, пробраться по р. Лефу на реку Сунгачу, осталась на время в горах, выставив от себя передовой разведочный отряд на Лефинскую дорогу. Этот последний был разбит и истреблен командой унтер-офицера Раскотова из 20 человек, посланной Дьяченко, как выше сказано, по дороге на Раздольный. Исполняя данную ему задачу, унтер-офицер Раскотов прошел, не встречая манз, на север, за Раздольное до Лоренцовки, куда прибыл 14-го мая. 15-го мая из цепи, расставленной по дороге на Утесный, дали знать о движении по [57] направлению к Утесному партии манз в 15 человек, без обоза. Собрав всех своих людей, Раскотов напал на манз и убил семерых, столько же взял в плен, а один убежал. Захваченные манзы были отправлены к Холевинскому, но за неоднократные попытки к бегству были застрелены. Сам Раскотов с прочими людьми остался у Лоренцовой, продолжая наблюдать дорогу.

Волонтер Лаубе с 5 человеками, посланный на Суйфун с тем, чтобы подняться вверх по нему, прибыл 1-го мая вечером на Речной станок (близ устья Суйфуна). Узнав здесь, что накануне шайка в 60-70 человек хунхузов, пришедшая с Циму-хэ, переправилась через Суйфун и направилась в горы, Лаубе бросился ее преследовать. Вечером 3-го мая он настиг на р. Эльдагоу эту шайку, дал по ней залп, затем бросился на нее в атаку и часть хунхузов разогнал, несколько убил, а 20 взял в плен. Будучи стеснен пленными и опасаясь, что хунхузы ободрятся и сделают на него нападение, Лаубе направился к берегу залива, сел в найденную здесь манзовскую лодку и переправился в Речной. Отсюда он направил своих пленных, крепко связанных, с двумя солдатами во Владивосток, послав с ними и донесение о всех своих действиях. Это и последовавшие его донесения, написанные ломаным русским языком, с дословными иногда галлицизмами, дышат необыкновенной бодростью и энергией. Это был отличный партизан, отчаянный и решительный, умевший вселить свой дух и в бывших с ним людей, которые, несмотря на отсутствие официального положения Лаубе, оказывали ему полное повиновение. Предполагая двинуться для осмотра побережья и телеграфной линии на Мангугай (позабыв, однако, о данной ему задаче на Суйфуне), ободренный первой удачей, он писал, что надеется очистить всю телеграфную линию со своими молодцами и разбить все шайки. При этом он все же просил дать ему еще пять человек, которые и были ему посланы. Всех своих людей, кроме казенного оружия, он вооружил еще отнятыми у манз ножами, а часть еще малыми топорами, каждому приказал иметь за пазухой веревку, устроил им надлежащее снаряжение, словом, показал себя истинным старым алжирским солдатом.

Среди пленных, захваченных Лаубе, оказался один мирный [58] китаец-промышленник, ловец червей, который был обнаружен караульным, понимавшим по-китайски и подслушавшим разговоры пленных. Из его допроса выяснилось, что цимухинские манзы примкнули к хунхузам, которые, услышав о событиях на Аскольде, собирались в течение недели отовсюду на Циму-хэ; что тех, кто не желал действовать против русских, принуждали к тому силой, а при упорном неповиновении умерщвляли; что вокруг Владивостока постоянно находятся шпионы и что предводитель разбойников Дын-со-а, сжегший Стрелок, имел намерение напасть на Владивосток, если бы к этому предвиделась возможность; сам Дын-со-а живет постоянно в Нингуте, а в русские пределы приезжает лишь на хищническую разработку золота и имеет фанзы на Циму-хэ; шайки вооружены, помимо топоров и пик, ружьями, которых у одной только цимухинской группы разбойников было несколько сот.

Все пленные, кроме давшего показание, были расстреляны.

Лаубе, поджидавший на п. Речном возвращения посланных, в течение двух дней с оставшимися людьми объехал окрестное побережье и уничтожил там манзовские лодки, всего до 30-ти штук.

Получив подкрепление, он направился по берегу от Эльдагоу на Амба-бира и Мангугай, очищая их от мелких шаек, убегавших при его приближении. Жившие на Мангугае корейцы обратились к Лаубе с жалобами на притеснения и жестокости манз, совершивших уже несколько убийств среди мирного корейского населения, причем указали ему и место пребывания разбойников. Лаубе, присоединив к своей партии людей со станции вьючного тракта и собрав всего 17 человек, взял корейца проводника и отправился в разбойничий притон. Этот последний представлял из себя то, что во время событий в 1900 г. в Маньчжурии неправильно получило название «импани», т. е. обширный двор, обстроенный фанзами и обнесенный глинобитной высокой стеной; он был занят более чем сотней хунхузов. Лаубе атаковал эту импань и хотя нанес хунхузам значительные потери, но должен был отступить, причем один из людей был ранен пулей в грудь. У самого Лаубе была в трех местах прострелена одежда. Сообщая о своей стычке, Лаубе доносил, что [59] для того, чтобы защищать корейцев, почтовые станции тракта и выбить засевшие в импанях шайки, нужен отряд хотя бы в 50 человек, но непременно с орудием: «с пушкой живо бы уничтожили таких крепостей, как хотели взять 13-го мая». Во время будет сказать, что это здравое рассуждение алжирского солдата как-то не всегда приходило в голову в 1900 – 1901 гг., даже наиболее удачливые и известные из отрядных начальников, имея полную возможность взять артиллерию, но слишком легко отнесшиеся к глинобитным стенам, испытали участь Лаубе… В Мангугае 14-го мая Лаубе встретился с прибывшим туда Дьяченко.

Лейтенант Старицкий, отправившийся 1-го мая из Владивостока на железном баркасе с 12 человеками команды и с гаубицей в п. Находку, прибыл туда в тот же день и нашел людей постовой команды (около 35 человек) в русских Сучанских крестьян невредимыми и на постоянных местах жительства. Однако, уже на другой день, вследствие слухов о движении на Сучан нескольких сот хунхузов с Циму-хэ, крестьяне со всем скотом выселились из деревень и собрались в посту, где остались под охраной войск. Но вскоре, вследствие того ущерба, который начало терпеть брошенное крестьянское хозяйство – поля еще не у всех были засеяны, птица и свиньи начали падать, - более смелые из крестьян, не связанные детьми, возобновили полевые работы. Скоро обнаружился у крестьян недостаток и в пропитании, так что Старицкому пришлось взять крестьян на свое попечение.

Сучанские манзы организовали у себя милицию числом свыше 400 человек вооруженных людей и, выказывая нам знаки преданности, немаловажным побуждением к чему служило присутствие 40 человек с орудием, сохраняли, в сущности, выжидательное положение. Манзы сообщали Старицкому сведения о месте нахождения хунхузов и даже передали ему двух пленных. Но крестьяне, имевшие с манзами сношения, отзывались о них двусмысленно; по-видимому, успех или неудача русских должны были решить, на чью сторону станет сучанское население.

Захваченные и переданные Старицкому манзами пленные на допросе дали показание, не отличающееся в своей сущности от [60] показаний пленных, взятых Лаубе. Донесение свое о прибытии в Находку и о положении дел там до 15-го мая Старицкий отправил с тремя маннами на лодке, снабдив их русским флагом. Манзы точно выполнили поручение и передали пакет 18-го мая лейтенанту Этолину в Посьете.

Текст воспроизведен по изданию: Манзовская война. Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г. // Военный сборник, № 5. 1908

© текст - Тихменев Н. М. 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Киселев Д. В. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1908