ТИХМЕНЕВ Н. М.

МАНЗОВСКАЯ ВОЙНА

Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г.

Японо-китайская война привлекла едва ли не впервые внимание широких слоев русского общества к нашей отдаленной Тихоокеанской окраине. Последовавшие за этим события – занятие Порт-Артура, постройка Маньчжурской железной дороги, ее разрушение, гром Благовещенских выстрелов, Русско-Японская война и, наконец, резко проявившееся за нею пробуждение Китая – повысили это внимание в настоящее время до степени напряженного интереса.

Но прошлое Приморского края, начало нашей колонизационной работы там, остается до сих пор почти неизвестным русскому обществу. Между тем, некоторые эпизоды того, даже и не особенно отдаленного от нас времени, весьма любопытны. Интерес их обусловливается как внешней стороной самих эпизодов, так и их внутренним содержанием. Последнее поучительно, главным образом, или по сходству, которое имело то или другое событие с событиями 1900 года, сходству, из коего мы не извлекли, однако, урока, что с успехом могло бы быть при большей нашей исторической осведомленности, или по тем характеристичным для китайцев и Китайского правительства чертам, с которыми нам придется считаться и в будущем и всякое уяснение которых полезно в интересах нашего дела на Дальнем Востоке.

К числу таких интересных исторических эпизодов относится так называемая «Манзовская война» 1868 года в Южно-Уссурийском крае. [24]

Не считая давних преданий Албазинского сидения, это было первое вооруженное столкновение русских войск с китайцами, сопровождавшееся с нашей стороны потерями в офицерах и нижних чинах и уничтожением нескольких деревень и крестьянских семейств.

В эту пору получили первое боевое крещение наши Уссурийские казаки, линейные батальоны – отцы теперешних дальневосточных стрелков – и тихоокеанские моряки.

На заре своего существования была до тла выжжена крошечная деревня Никольская – теперь наш главный войсковой лагерь в Приамурье – Никольск-Уссурийский – конец Маньчжурской железной дороги, на которую как на главную нашу угрозу Китаю, обрушились скопища китайских боксеров – националистов-фанатиков в 1900 году и грозное значение которой вырвала у нас последняя несчастная война.

Впервые, робко и осторожно прячась за чужие спины, китайское правительство, ничего не забывшее и не простившее нам занятия исконных китайских областей, сделало попытку вернуть себе упущенное в тяжелую для него годину Пекинского договора. Первая молния желтой опасности блеснула на русском небе; первый дым сожженных деревень мелькнул за той рекой, за которой повис он сплошной пеленой на глазах беспокойно смотрящих на него народов Западной Европы в знаменитой картине, созданной проникновенным воображением Императора Вильгельма.

____________________________

При составлении предлагаемого очерка вооруженного подавления китайских беспорядков в Южно-Уссурийском крае в 1868 году мы пользовались исключительно подлинными официальными документами, большая часть которых, по-видимому, не находится в архивах, и которые достались нам от одного из главных деятелей как усмирения восстания, так и вообще второй половины 60-х годов в Уссурийском крае, и частным письмами к нему же от современных восстанию и позднейших деятелей Амурского края [М. П. Тихменев, ныне умерший, бывший в 65-68 гг. первым начальником штаба войск Приморской области, впоследствии военный губернатор и командующий войсками той же области в трудные для нас 80-81 годы, когда грозила опасность ежеминутной войны с Китаем из-за Кульджи].

Современные восстанию печатные материалы исчерпываются, по-видимому, небольшой статьей в № 298 «Русского Инвалида» за 1868 г. да [25] несколькими словами из двух-трех других газетах; позднее по этому вопросу в печати не появилось, как кажется, почти ничего.

На месте, главным образом в Никольск-Уссурийском, сохранились до настоящего времени в неясном и искаженном виде предания о главном боевом столкновении этой «Манзовской войны», бывшем неподалеку от нынешнего города, а тогда небольшой деревни, у станка Дубининского.

I.

По Пекинскому договору 1860 г. мы окончательно размежевались с Китаем, присоединив себе бывшую дотоле в общем нашем с китайцами владении страну между Тихоокеанским прибрежьем, Амуром, Уссури и водораздельными хребтами, тянущимися к юго-западу от озера Ханка до устья реки Тюмень-Ула.

Южная часть новых наших владений с самых первых годов своего присоединения получила название Южно-Уссурийского края, прочно удержавшееся и поныне. Этот обширный богатый край, когда-то часть густо населенного царства Бухай, представлял собой полную почти пустыню, лишенную человеческого жилья, кроме, впрочем, южной части. Здесь, по долинам рек Сучана, Май-хэ, Циму-хэ, Ле-фу, Дуби-хэ, Вай-фудзянь (Аввакумовка), Амба-бира, Мангугай и др. находилось довольно значительное китайское население, исчислявшееся уже в 1868 г. цифрой в 40 тысяч человек. Затем кое-где бродили местные инородцы-охотники. В административном и военном отношении новый край был присоединен к незадолго перед тем учрежденной Приморской области, обнимавшей земли от Берингова пролива до устья Амура. Еще до официального присоединения края, именно в 1859 г., мы позаботились о том, чтобы заявить перед китайским правительством и местным населением о фактическом занятии нами находившейся в совместном владении территории и тем, в связи с появлением в Печелийском заливе эскадры капитана 1-го ранга Лихачева, подготовить успех дипломатических переговоров гр. Игнатьева. С этой целью из находившихся в то время в Приморской области линейных батальонов были выделены небольшие команды, занявшие в течение навигации 1860 г. посты в нескольких пунктах края, преимущественно в [26] южных гаванях, а на реку Уссури было послано некоторое количество Забайкальских казаков.

С присоединением края заботы правительства направились на заселение его и связь южных портов с Амуром, как более давним и отчасти уже населенным нашим владением, где при устье Амура находился город Николаевск, тогдашний административный центр области.

Колонизационная деятельность выразилась на первых порах в водворении на реке Уссури казачьего населения и в привлечении в Уссурийский край незначительного числа крестьян. Связь Южно-Уссурийского края с Амуром потребовала устройство сообщений, что за полным отсутствием русского гражданского населения могло быть исполнено лишь единственными тогда работниками – линейными батальонами. Постоянное присутствие этих последних в крае необходимо было также и для того, чтобы занять его важнейшие пункты как с военными, так и с колонизационными целями. Прочное устройство управления новыми колонистами и туземным населением заставило поднять вопрос об организации местных административных органов.

Успех заселения страны, состояние колонистов и войск, деятельность этих последних и административное устройство края в 1868 г. – с одной стороны, - а с другой местное китайское население (Манзовское) население и его политические отношения к нам и к заграничным китайским властям – вот те данные, которые требуют хотя бы краткого очерка, чтобы понятны были причины, приведшие к кровопролитию в бескровно присоединенном крае в первые же годы обладания им, и обстановка, которой сопровождалось это кровопролитие.

Первыми русскими поселенцами в Уссурийском крае, как уже сказано, были казаки, двинутые из Забайкалья и поселенные на Уссури, в ряде станиц и поселков. Все это казачье население первоначально образовало особый «Уссурийский пеший казачий батальон Амурского казачьего войска», впоследствии превратившийся в самостоятельное Уссурийское казачье войско.

Заселение пограничной реки Уссури и именно казаками обусловливалось теми же общими причинами, по которым образовывалось казачество на всех вообще наших окраинах. В частности, относительно Уссурийского края, причины эти заключались, во-первых, в желании заявить возможно скорее китайскому правительству о фактическом занятии нами края; во-вторых – в [27] желании устроить на первых же порах сообщение между Амуром и южными нашими гаванями возложением почтовой гоньбы на повинность казачьего населения и, в –третьих, самое главное, в желании иметь в среде самого населения боевую силу, как для пограничной защиты, так и для удовлетворения прочих военных надобностей края. Поспешность, с которой преследовались эти цели, не позволяла произвести ни топографических, ни почвенных исследований Уссурийской долины. Поэтому выбор мест для поселений был сделан преимущественно с расчетом по возможности соблюсти декоративность в расположении населения на берегу реки и сохранить равномерность расстояний между станциями. Сами казаки в этом выборе участия не принимали, в силу подначального своего положения, и поселились на местах, указанных им их начальством.

Результаты поспешности выбора мест новых поселений не замедлили сказаться самым роковым образом: через год по водворении Уссурийского батальона на Уссури, в 61 году, летним разливом этой реки, для всех неожиданным по полному незнанию ее свойств, большая часть только что возникших станиц была затоплена; пашни, скот, сено, дома – все погибло. Это было первое тяжкое несчастье, постигшее новых колонистов. Имущественное разорение и влияние этого несчастья на нравственную сторону казаков было самое решительное: крайний упадок духа был всеобщим.

Такому печальному явлению способствовал много и самый состав нового казачьего населения. Это были колонисты поневоле, люди, насильно оторванные от родной Забайкальской земли, вполне их обеспечивавшей, и двинутые в новый неизведанный край, о котором ходили в Забайкалье темные и зловещие слухи, не своей охотой, а по крайнему принуждению начальства, в силу чуждых им оснований. По словам очевидца, отправление переселенческих партий из Забайкалья на Амур и Уссури сопровождалось прямо отчаянием, воплем, «библейским плачем». Вдобавок переселенцы не были лучшими или хотя бы заурядными хозяевами у себя на родине. Назначение семей для переселения производилось по жребию с правом замены одних другими. Очевидно, что при таком порядке более богатые и прочные хозяева оставались на родине, а в Амурский край двинулись средние. Но из этих последних лучшие по дороге были задержаны и поселены на Амуре, а до Уссури дошли самые плохие остатки. Но и эти, так [28] сказать выкидыши Забайкалья, могли бы, при некоторой удаче, образовать производительное население в новом крае. Но удачи-то и не было. Уже во время движения из Забайкалья к Уссури, сплавом на плотах по Амуру, - единственным тогда способом сообщения, - и при том так, что имущество, скот и сами переселенцы, по недостатку перевозочных средств шли порознь, новые колонисты были наполовину разорены, так как большая часть имущества пропала, а скот погиб. Наводнение следующего года уничтожило первые результаты неимоверных трудов поселенцев и тем способствовало полному их разорению. Мрачные предчувствия, сопровождавшие отправление казаков из Забайкалья, те ужасы, которые рассказывались там об Амуре, оправдались, и колонисты впали в отчаяние.

Первый печальный опыт не изменил порядка выбора станиц не здравым смыслом самих казаков, а административным усмотрением, и неудачи поселенцев не прекращались, оказывая самое губительное действие на дальнейшее развитие казачьего населения. Наводнения периодически через год продолжали разрушать станицы и угодья. К этому присоединились и другие несчастья. Все почти пособия, направлявшиеся генерал-губернатором из Забайкалья в Уссурийский батальон (хлеб, соль, скот, семена) вследствие небрежной заготовки и неудачных сплавов – портились, уничтожались или приходили несвоевременно, не принося пользы. Между тем, все они были зачислены полностью долгом за казаками и послужили им лишь в тягость. В довершение неблагополучия, для увеличения численности населения, едва приютившегося, к нему в первый же год было приписано около тысячи человек штрафованных нижних чинов корпуса внутренней стражи. Почти все они, за ничтожными исключениями, оказались никуда не годными пропойцами, которые лишь увеличили число уголовных дел и умножили число голодных, требовавших попечения, в ущерб батальонному хозяйству. Затем значительная часть рабочих рук отнималась от батальона назначением служилого состава на полевую и внутреннюю службу и на содержание тяжелого почтового сообщения с постами в южных гаванях – зимой конного, летом на лодках. Далее обязательная бесплатная поставка дров для военных пароходов, другие повинности, а также постоянное опекунское и военное управление – истощали рабочие средства населения, отнимая у него бесплатно и дорогое время. Как следствие всех этих причин, [29] образовался на Уссури хронический угнетающий голод со всеми обычными его последствиями: изнурительными болезнями, физической слабостью, упадком нравственных сил, полнейшей апатией к труду, одуряющим и тупым пьянством и развратом.

Начиная с 65 г., было предпринято несколько мер, направленных к облегчению участи многострадального казачьего населения.

Именно в 65 году нескольким станицам было разрешено выбрать места для поселений по своему желанию, причем для переселения жителям было дано пособие; в 67 и 68 гг. нескольким окончательно изнуренным и разоренным семьям разрешено было возвратиться в Забайкалье. «Я был свидетелем дикой и безумной радости некоторых возвращавшихся на родину», пишет очевидец.

В эти же годы был намечен целый ряд других мер в том же направлении улучшения быта Уссурийского батальона, явившихся следствием всесторонней инспекции, произведенной по поручению тогдашнего военного губернатора Приморской области контр-адмирала Фуругельма его начальником штаба М. П. Тихменевым. Однако, в 1868 г. меры эти не были еще приведены в исполнение, и положение Уссурийского батальона по-прежнему оставалось бедственным.

Всего к 1-му января 68 года в Уссурийском батальоне состояло казаков 5290 душ [сведения составлены по официальным данным врачом Уссурийского батальона Сысоевым для М. П. Т. при отправлении его в С. -Петербург в 1868 г. ], из них мужчин 1527 чел., остальные женщины и дети.

Из числа мужчин, за вычетом неспособных, стариков, служебного наряда и не имеющих определенных занятий, оставалось работников всего 633 человека. Из 788 семей, составлявших население батальона, только седьмая часть жила круглый год своим хлебом, имела скот и семена; остальные семьи в течение 5-7 месяцев получали то или другое пособие из казны.

Вот что писал в апреле 68 г. М. П. Тихменеву дивизионный врач Приморской области статский советник Плаксин по поводу Уссурийского батальона:

«Вообще Уссурийские казаки находятся в печальном состоянии – хозяйство большинства не представляет ничего отрадного: всей земли распаханной менее 1/2 десятины на душу; большинство существует без хлеба и питается чем попало, преимущественно бурдюком (отварная вода с горстью муки или какой-либо крупы – гречи или буды (пшена); с 1-го апреля положение этого большинства несколько улучшается; дают заимообразно по 20 фунтов ярицы на душу, чтобы люди в самую рабочую пору не оставались вообще без хлеба; да и эта помощь по приговору общества выдается только тем, на кого надеются, что долг осенью будет уплачен [долг этот не был уплачен, т. к. наводнение 68 года больше чем все предыдущие, окончательно разорило казаков и посадило их на казенный хлеб].

«С казаками ближайшее начальство [преимущественно командир батальона, войсковой старшина Марков] обращается слищком сурово (что, полагаю, Вам вполне известно). Мы с Сысоевым (врачом), исполняя возложенные на нас поручения (по осмотру батальона) поступили с крайней осторожностью и ни мало не вызывали казаков на откровенность, а если прорывались наружу некоторые прискорбные факты со стороны казаков, так сами собой, невольным образом, от избытка горя. Мне показалось крайне удивительным, что между казаками, прежде, нежели мы приступили к делу, разнеслась идея, что доктора идут увольнять казаков в Забайкалье, и потому многие обращадись к нам с этой просьбой.

Не весела был жизнь Уссурийских казаков. Не мудрено, что дело доходило до «батрачества и постыдного приживательства у манз» - а что это значило, увидим позже.

Таково было в 68 г. положение главной и наиболее значительной части русского населения в Уссурийском крае.

По злой иронии судьбы все бедствия, которые претерпело многострадальное Уссурийское казачество в первые годы своего существования, - казачество, поставленное на Уссури, как страж для ограждения русской границы от китайцев – оно претерпело совершенно напрасно, так как самое поселение казаков на Уссури было бесцельно.

В самом деле. Весь левый берег Уссури и Сунгачи, т. е. 100 слишком верст протяжения нашей границы представлял собой совершенную пустыню. На всем этом пространстве обитали всего две китайские семьи: одна по близости р. Сунгачи, другая против устья реки Имана; кроме того против станицы Казакевичевой стоял Маньчжурский караул из 8-ми человек. Вся страна от Уссури до Сунгари, т. е. на сотни верст, представляла дремучую тайгу или болото, безлюдное и бездорожное [31]. Всего три тропы почти звериных, шли от Уссури вглубь страны. Движение войск по ним было невозможно и даже сообщение отдельных лиц прерывалось на все весенние, летние и осенние месяцы, т. е. на полгода.

Напротив, по юго-западной и южной нашей границе – к юго-западу от озера Ханка до Тюмень-Улы – было сгруппировано относительно густое промышленное китайское население. На этом пространстве шло несколько торных торговых дорог из внутренних областей Маньчжурии (гор. Нингута и Хунчунь) в наш южно-Уссурийский край, населенный китайцами, имевшими постоянные торговые сношения с людными маньчжурскими центрами.

Таким образом Уссурийское казачество, в ущерб его хозяйственных удобств, было поселено как раз против пустырей, откуда нельзя было ожидать никаких покушений на нашу границу. Напротив юго-западная часть границы отделяла значительные заграничные маньчжурские торговые города от довольно значительного же, и, как увидим ниже, враждебного нам китайского населения, обитавшего в наших пределах. С первыми нам было весьма важно с самого же начала установить взаимные отношения, а над вторым утвердить наше влияние. Между тем, именно эта часть границы и осталась незаселенной, тогда как заселение ее теми же казаками было бы по местным ее свойствам благодетельно и для них самих и предотвратило бы, быть может, напрасное кровопролитие и те бедствия, которые претерпел от китайского произвола Южно-Уссурийский край в 1868 г., рассказ о чем и составляет предмет настоящего очерка. Мало того, быть может, и на следующие тридцать слишком лет – до самого 1900 года Южно-Уссурийский край был бы обеспечен от постоянной тревоги и появлений в нем разбойничьих китайских шаек.

Итак, первая и главная цель заселения р. Уссури – образование на ней пограничного караула – чему было принесено в жертву население слишком в 5 тысяч душ, уничтожалась сама собой.

Вторая цель – заявление китайцам о фактическом обладании нами вновь присоединенным краем достигалась бы, еще в лучшей степени, водворением русского населения именно в областях, занятых китайцами, находившимися, как увидим, под влиянием заграничной администрации.

Наконец, третья цель – устройство по Уссури почтового сообщения с южными гаванями еще менее могла иметь значение. Летом это сообщение могло бы производится пароходными рейсами [32] по Уссури, а в зимние месяцы почтовая гоньба могла бы быть устроена на тех же основаниях, как она в то же время была устроена по р. Сунгаче и в Южно-Уссурийском крае, т. е. при помощи казенных лошадей и почто-содержателей. Последние в личных своих интересах поселились бы по Уссури и положили бы первое начало прочного, естественно развивающегося населения.

Все эти обстоятельства были понятны для каждого казака, и к упадку духа, бывшему следствием ряда неудач и бедствий при начале поселения, присоединялось еще следующее, в высшей степени вредное для самодеятельности казачества, убеждение: за отсутствием видимых причин удержания казаков на неудобных и затопляемых местах казаки объяснили это удержание желанием начальства и полагали, что в таком случае само же начальство обязано кормить и их семьи наравне со строевыми солдатами.

Таковы были условия образования Уссурийского казачества. Допущенные при этом ошибки оказали свое вредное влияние на всю последующую, вплоть до настоящего времени, историю Уссурийского края. Что же касается до описываемой эпохи, то, очевидно, что к 1868 году уссурийские казаки не представляли из себя силы, которая своим внушительным влиянием могла бы действовать на местное китайское население в смысле предупреждения восстания, последовавшего летом того же года.

II.

Другим элементом русской колонизации Южно-Уссурийского края были крестьяне. Не касаясь первоначального законодательства о колонизации Приамурья крестьянами – в сущности истории грубых и с неохотою исправляемых колонизационных ошибок, укажем здесь лишь на ту наличность крестьянского населения, которое было в Южно-Уссурийском крае к 1868 г. и состояние, в котором оно находилось. Первые крестьянские деревни в Южно-Уссурийском крае были основаны крестьянами, которые ранее того поселились на Амуре между Хабаровкой и Николаевском и были выгнаны оттуда наводнением Амура в 1863 году. С Амура они перебрались к югу и поселились в Турьем Роге ( на Юго-Западном берегу озера Ханки), около гавани Ольги, по р. Аввакумовке и на р. Сучан, вверх от гавани Находки (слободы Владимирская и Александровская). Все эти селения приютились поблизости одноименных военных постов; это явление имело место и впоследствии. В 1866 г. прибывшие из Благовещенска крестьяне [33] молокане основались у поста Камня Рыболовов на Ханке. В том же году была основана астраханскими переселенцами деревня Астраханская в 2-х верстах от Камня Рыболовов, к поселившимся ранее в Турьем Роге прибыли новые переселенцы, и, наконец, малороссы разных губерний основали деревню Никольскую – теперь гор. Никольск-Уссурийский – недалеко от впадения в р. Суйфун речки Сахэ, близ старинного китайского городища. В следующий год население этих деревень увеличилось новыми переселенцами, и основаны были новые деревни: Усачи на озере Ханке; Суйфунское в месте военного поста того же имени, где поселились сначала прибывшие в Никольскую и не ужившиеся там великороссы-раскольники, и деревня Шкотова в устье реки Цимухэ. В то же время (66-67 гг. ) были основаны незначительные поселения на Дауби-хэ и на Верхней Уссури.

Таковы были все крестьянские деревни Южно-Уссурийского края к 1868 г., вмещавшие ничтожное по числу население.

Кроме молокан, переселившихся с р. Зеи (из окрестностей Благовещенска) и по общему отзыву современников пользовавшихся значительной степенью благосостояния, прочие крестьяне жили скудно. Собственного хлеба едва хватало до новины, каких-либо запасов на случай неурожая не было. Поэтому в случае голода приходилось обращаться к помощи местных китайцев-манз, батрачествуя на них и состоя при них в качестве приживальщиков. О характере этого приживательства можно судить по следующему документу: «кроме того, здесь весьма не редки случаи, особенно в голодные годы, что русские крестьяне временно уступали манзам своих жен и дочерей в наложницы, и опять-таки не за деньги, а лишь только за двухпудовый мешок зерна чумизы, в виде помесячной платы. Это еще с давних пор, т. е. с 60-х гг. всегда водилось напр. в Аввакумовском Округе» [«О положении и нуждах Южно-Уссурийского края». Записка ротмистра Всеволода Крестовского, бывшего секретаря главного начальника русских морских сил Тихого Океана в 1881 г., стр. 18, XV]. Одна из корреспонденций «Восточного Приморья» за 1866 г. (газеты, издававшейся в Николаевске в 60-х гг. ) сообщает: «крестьяне (Ольгинские) рассказывают, что в минувшую зиму сильно бедствовали, и много еще спасло то, что манзы, по неимению своих женщин, лакомы на наших. Но дело не ограничивается только женским элементом; продают и мальчиков». Как свидетельствует М. Р. Тихменев, порожденные нуждою отношения [34] уссурийских казаков к манзам, о чем упомянуто выше, были таковы же.

Очевидно, что крестьянство Уссурийского края, хотя бы по одной ничтожной своей численности, не говоря уже про экономическую беспомощность, не было элементом, способным внушить уважение и страх к русскому имени смежному китайскому населению.

III.

Первыми и главными пионерами как всей Приморской области, так, в частности, и Южно-Уссурийского края были войска. Явившись, вследствие бескровного присоединения края не завоевателями, а носителями мирной идеи труда и колонизации, пять линейных батальонов (1-й, 3-й, 4-й, 5-й и 6-й Восточно-Сибирские линейные) были первыми насадителями русской гражданственности в диком и пустынном новом нашем владении. Безответные труженики, работники, проводившие в глухой тайге целые годы, они построили в крае первые жилища, провели первые дороги, устроили телеграф. Можно без преувеличения сказать, что вся Приморская область в 50-х и 60-х годах была хорошо ли, худо ли, устроена руками линейных батальонов. И если когда-нибудь возникнет мысль о постановке в Приморской области памятника ее первым культуртрегерам, то прежде всего такой памятник должен быть поставлен названным войсковым частям.

Передвижение линейных батальонов в Уссурийский край началось с 1855 года, когда для выражения фактического обладания нашего течением Амура до его устья, необходимо было занять военными отрядами главные пограничные посты: Хабаровский, при слиянии р. Уссури с Амуром, Мариинский, как ближайший к заливу Де-Кастри в Татарском проливе, и Николаевский при устье Амура, куда, вместе с тем, определено было перенести из Петропавловска порт и областные учреждения вновь образовавшейся Приморской области. Двинутые с этой целью на Амур первоначально два линейных батальона были впоследствии, с присоединением к Приморской области всего Южно-Уссурийского края до границы Кореи, усилены передвижением в область, в период 59-61 гг. двух гарнизонных батальонов Иркутского и Енисейского, приведенных для этого в подвижное состояние. Наконец, осенью 1863 г. прибыл в Хабаровку из Забайкалья еще один батальон. Все батальоны прибыли по Амуру со сплавом казенных грузов, т. е. единственно возможным в то время путем и способом. Но потребность в войсках для Приморского края [35] обусловливалась не столько политическим положением вновь приобретенной нами страны, сколько необходимостью в рабочей силе для удовлетворения как правительственных, так и колонизационных надобностей. Пустынные, покрытые вековыми лесами и болотами прибрежья Амура, Уссури и Японского моря требовали значительных рабочих средств для устройства на них войск, разных административных учреждений и даже первых наших переселенцев, прибывших в край без земледельческих орудий, без рабочего скота и даже без средств к существованию.

«Постройка казарм, соляных и провиантских магазинов, разных каменных зданий, домов для переселенцев и в особенности для уссурийских казаков, почтовых станций, пристаней и пр. легло всей тяжестью на войска, состоявшие из пяти батальонов, на которые также возложено было устройство укреплений Николаевского порта в устье Амура, проведение телеграфной линии между Николаевском и Новгородским постом на протяжении 2-х тысяч верст, устройство колесных дорог и разработка бичевников в Южно-Уссурийском крае. Все эти работы усложнялись разработкой огородов, рыбными ловлями, покосами, кожевенными и другими производствами, необходимыми, при полнейшем отсутствии частной промышленности, для существования самих войск. На эти работы расходовалось ежегодно около 1/3 всего состава батальонов. В то же время полнейшее незнакомство наше с краем и видимая безопасность со стороны прилежащих к нам корейских и маньчжурских провинций еще более убеждали в необходимости для края войск, исключительно как рабочей силы. Потребность в рабочих, при недостатке населения, состоявшего из сотни с небольшим семейств, поселенных по Амуру на протяжении тысячи верст, и 400-500 казачьих семейств, бедных, больных и полуголодных, составлявших население р. Уссури, увеличенное впоследствии бессемейными штрафованными нижними чинами корпуса внутренней стражи, ощущалась во всех более важных пограничных и в особенности приморских пунктах, занятие которых по причинам политическим или торговым признавалось необходимым [в некоторые из портов Японского моря прибывали суда с хлебом и маркитантскими товарами, которые надо было выгрузить, а суда нагрузить балластом, что исполнялось войсками].

«В силу этих причин по окраинам Приморской области, на протяжении более 4000 верст были заняты нами, кроме Николаевска, посты: Дуэ и Косунай на острове Сахалин, Александровский в гавани Де-Кастри, Константиновский в Императорской гавани, св. Ольги, Находка, Владивосток, устье р. Суйфуна и Новгородский [36]; урочища: Раздольное на Суфуне, Камень Рыболовов, Турий Рог и верховье р. Сунгачи при оз. Ханке, Хабаровск, Софийск и Мариинск.

«Для занятия этих пунктов выделялись из линейных батальонов, расположенных по Амуру от Хабаровска до Николаевска включительно, отряды, из которых только Дуйский и Новгородский были в составе полных рот, а все прочие состояли из небольших команд, не имевших самостоятельного устройства и подчиненных иногда офицерам посторонних ведомств или своим унтер-офицерам. Положение этих отрядов было в особенности тяжело. Обремененные тяжкой работой, они, не получая своевременно, по отдаленности от своих батальонных штабов и неимению регулярных сообщений, следуемых им денег и вещей, терпели часто недостаток в одежде, обуви и пище и в этом крайнем положении должны были обращаться к помощи туземцев.

«Немногим было лучше и положение рот, состоявших при батальонных штабах. Государственные работы, производившиеся на огромных расстояниях в тайге, непроходимых лесах и болотах, истощали все средства батальонного благосостояния. Все денежные и другие отпуски от казны (кроме денег на продовольствие, отпускавшихся в несколько усиленном размере) войска Приморской области получали наравне с расположенными в Европейской России. Между тем для таежных работ приходилось, вдобавок к казенной, выдавать особую одежду; та и другая уничтожалась быстро. Иногда затраты, не полагавшиеся от казны, сделанные, например, на приобретение полушубков, пропадали даром, так как сплавляемые из Забайкалья овчины подмокали на сплавах; войска оставались и без полушубков, и без денег, так же бывало и с другими вещами. Кроме того при работах утрачивалось значительное количество съестных припасов от дождей, потоплялось при переправах и проч. Мясо доходило до невероятной для войск в половине 60-х годов цены в 9 руб. пуд. Вследствие всего этого войска довольствовались преимущественно рыбой, добыча которой обходилась тоже очень дорого.

«К этим материальным недостаткам прибавлялось оскорбительное сознание униженного достоинства воинского звания, тягость работ, часто не совместных с достоинством военнослужащего, употребление солдат сторожами и вообще на службу в посторонние ведомства [в глазах главного местного начальства, тогда морского, линейцы были пасынками, а симпатии были на стороне моряков. Следствием этого было, например, назначение под благовидными предлогами, солдат для мойки полов в морских казармах, что и делалось на глазах свободных в то же время матросов], лишение офицеров тех прав, которыми пользовались [37] офицеры-моряки и гражданские чиновники – порождали в войсках уныние, пренебрежение к своему званию и пьянство с неизбежными последствиями [рапорт М. П. Тихменева начальнику главного штаба от конца 1867 г. ].

Такими словами, в официальном донесении на имя военного начальства, характеризует деятельность и состояние линейных батальонов лицо, близко стоявшее к ним по своим служебным отношениям. Это были не военные части, а простые рабочие команды, по горло занятые прямо каторжной работой. Военной выучки и воспитания они не получали никаких, да и не могли получать. Положение как нижних чинов, так и офицеров было тяжелое до крайности. Ко всему этому присоединялась еще чрезвычайная дороговизна жизни и всех самых необходимых предметов первой потребности.

«Трудная и многосложная работа линейных офицеров через возлагаемые на них различные обязанности по устройству Приморской области, еще более (помимо дороговизны жизни) усугубляет их жизненные недостатки.

«На этих офицерах лежал главный труд по возведению и устройству городов, станиц и селений, равно и пограничных постов от р. Уссури до залива Петра Великого; при их же содействии обстраиваются все южные наши гавани на Восточном океане. Некоторые офицеры состоят при проводе телеграфной линии и устройстве зимнего пути сообщения от Хабаровска до Софийска, на них же частью возлагается обязанность доставления из Забайкальской области продовольствия и проч. для всего обширного Амурского края, и, наконец, линейные офицеры несут службу на разных отдельных постах, весьма удаленных от батальонных своих квартир, причем подвергаются неблагоприятным случайностям, лишению общественной жизни и часто необходимых жизненных потребностей. Между тем линейные офицеры в преимуществах по службе не сравнены с офицерами морского ведомства и Амурского казачьего войска.

«Ощутительный недостаток в обеспечении существования линейных офицеров и лишение их тех преимущества, которыми пользуются на глазах их прочие ведомства, и именно морское и гражданское, необходимо имеет вредное влияние на их нравственное положение, вселяет в них часто равнодушие к служебным своим обязанностям, и сами они если остаются служить в том крае, то единственно за неимением средств на выезд из такого отдаленного края» [рапорт военному министру и. д. генерал-губернатора и командующего войсками Восточной Сибири 23-го декабря 1862 г. Содержание этого рапорта состоит в ходатайстве об уравнении прав офицеров линейных батальонов со служащими других ведомств]. [38]

Под этими казенными выражениями служебной бумаги ясно сквозит то отчаянное положение, в котором находились линейные офицеры. Заброшенные в глушь, лишенные всякого общества, жившие в постоянной ссылке, без медицинской помощи, без книг, без почты, без денег и иногда даже без пищи, по крайней мере без соли, хлеба и сахару, годами несли эти безвестные герои свою работу в качестве первых пионеров тайги.

Позволим себе на минуту отвлечься в сторону для того, чтобы указать на некоторое общее, но всегда забываемое явление в истории колонизации наших окраин. Оно состоит в том, что начало насаждения русской культуры на всех наших дальних окраинах принадлежит войскам. В Туркестане, Сибири, Приамурье, на Кавказе – всюду войска были первыми носителями русской национальной идеи, первыми насадителями русской государственности, первыми работниками в деле насаждения цивилизации в диких странах. С гордостью может русская армия считать за собой эту гражданскую заслугу, доселе мало признанную и мало оцененную. Никогда в России не являлись войска с целью только закрепить своей силой фактически уже присоединенную предприимчивыми купцами страну, как это почти всегда было в Западной Европе и Америке. Напротив, всегда промышленная и гражданская жизнь шла следом за войсками, подготовившими для ее принятия новый, иногда совершенно дикий край, своими руками, своим тяжелым трудом.

В мае 1865 года были учреждены в Приморской области особые команды (крепостные, местные и постовые), чем улучшено было положение линейных батальонов, хотя в том отношении, что они были избавлены от своего раздробленного размещения. Вследствие этого, хотя работы не уменьшались, явилась возможность заняться и военным образованием. Со второй половины 66 года, т. е. только за 1 1/2 года до событий 68 года, линейные батальоны стали учиться военному делу и должны были, таким образом, в некоторой степени придать себе присущий им военный характер, хотя все же не теряя по преимуществу значения рабочих команд.

Это последнее их значение было таково, что на инспекторском смотру во второй половине 67 года они осматривались равно как в военном, так и в рабочем отношениях. В некоторых батальонах эти две части – военная и рабочая, осматривались порознь: так, например, кадры рот 1-го и 2-го батальонов были осмотрены в местах квартирования, а «рабочий состав» [39] (официальное выражение приказа об осмотре) был осмотрен на работах по устройству Южно-Уссурийского края. Насколько мало воинскими были эти части, насколько слабо было в них военное образование, видно из следующего замечания упоминаемого приказа. 1-й батальон совершал в это время передвижение на новую стоянку из Хабаровска в пост Новгородский, и оружие его не находилось при этом на руках у людей, как это неминуемо было бы теперь, да и тогда в войсках Европейской России, а было упаковано для перевозки в ящики, отчего и не было осмотрено. Таким образом, войсковая часть при передвижении для занятия пограничного поста на расстоянии тысячи верст по дикой стране не имела у себя под рукой ни одного ружья. О 3-м батальоне, стоявшем Камне Рыболовов на озере Ханке и поставленном туда, между прочим, для воспрепятствования вооруженным шайкам китайских разбойников вторгаться в наши пределы, в приказе отмечено, «что стрельбой, военными упражнениями и грамотой люди не занимались по случаю постоянного нахождения на работах. Ружья все находились в цейхгаузе, заржавленными под густым слоем сала». В 4-м батальоне «не занимались стрельбой»; в 5-м батальоне «стрельбой, уставной частью и грамотой не занимались». Вообще в батальонах, по словам приказа, «на фронтовое образование, не только линейных, но даже и стрелковых рот не обращено ни малейшего внимания, так что только в 1-м, 4-м и 6-м батальонах сделаны легкие попытки к обучению солдат военному делу». Воинская дисциплина тоже не оказалась на надлежащей высоте: «не обращено ни малейшего внимания со стороны начальников частей на поддержание между нижними чинами воинской дисциплины».

Найденные на смотру недостатки строевого образования батальонов и отягощение их работой вызвало два главных распоряжения. Первым установлено было в рабочем составе батальонов полагать только половину всего числа нижних чинов. Второе касалось собственно поднятия военного обучения, особенно стрельбы и воспитания солдат. С этой целью в Хабаровке была учреждена учебная стрелковая школа, в которую ежегодно приказано было высылать на год определенное число нижних чинов от каждого батальона. Кроме того, был сделан еще целый ряд второстепенных распоряжений, касавшихся организации воинских упражнений в самих батальонах. Затем было обращено внимание и на улучшение собственно рабочего быта войск, так как ни довольствие солдат во время работ, ни их рабочая [40] одежда не были найдены удовлетворительными. Все расходы по этой части приказано было производить из ежегодного отпуска в 6 рублей, которые, в виде воспособления выдавались в батальонные сыммы казной на каждого нижнего чина и составляли, таким образом, ту годовую рабочую плату, которую давала казна за производство необходимых государственных работ в крае.

Недостаток удальства, подвижности, отваги и военного духа в батальонах отмечается как в официальных докладах, приказах и проч., так и в донесениях многих лиц во время военных действий 1868 года.

Вообще, цитированный приказ об инспекторском осмотре линейных батальонов области во второй половине 67 г. дает полную и печальную картину их состояния. Очевидно, что почти десятилетняя жизнь и непосильные работы батальонов в тайге окончательно расшатывали их.

Кавалерии в области не было совсем. Полевую артиллерию представлял собой четырех-орудийный артиллерийский дивизион, имевший лошадей, однако, только на 2 орудия. Кроме полевых войск, в области с осени 65 года были учреждены еще, как сказано уже выше, особые команды (крепостные и постовые), за счет сокращения численного состава линейных батальонов, которые в то же время были переведены из военного в усиленный мирный состав. Очевидно, что выделенные из состава линейных батальонов команды ничем не отличались от них по своим качествам.

Несмотря на то, что учреждение команд имело целью освобождение линейных батальонов от несения несвойственной полевым войскам службы, однако, на деле это произошло лишь в весьма незначительной степени. За неимением специальных законоположений, резко очерчивавших круг деятельности тех и других войск, обязанности их были перепутаны настолько, что ни одна часть не соответствовала своему действительному положению. В окончательном результате по словам современника «в настоящем своем положении сухопутные войска Приморской области составляют не более как массу плохих рабочих, не пригодных вовсе к военному делу в силу полнейшего отсутствия между ними военного образования». [41]

Текст воспроизведен по изданию: Манзовская война. Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г. // Военный сборник, № 2. 1908

© текст - Тихменев Н. М. 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Киселев Д. В. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1908