ОЧЕРКИ КИТАЯ

Очерки Современного Китая. Г. Венюкова.

В рапортах со стороны патеров и содействующих им канцелярий впереди всего можно встретить стеоротипные фразы: lache mandarin u laches idolatres. А в рапортах китайских провинциальных властей первее всего стоят жалобы на Китайцев-католиков, за их непокорность, самоуправство, похищение чужой собственности, укрывательство преступлений, и т. п. Такие жалобы с двух [42] сторон возбуждают в Пекинском синклите переговоры, разногласия и пререкания, обыкновенно оканчивающиеся уступками слабого сильному, то есть уступками пред статьями трактатов, гласящих о терпимости в Китае христианства. Но, нельзя не замечать что по мере выигрышей со стороны материальной, наростают для католической пропаганды в Китае проигрыши с моральной стороны. Эти проигрыши более и более отражаются в усиливающемся недовольстве, в открытом ропоте народа и его правителей. Католическая пропаганда высокомерием своим возбудила против себя не только туземцев, но и иноземцев не католиков, чуждающихся патеров и окрещенных ими Китайцев. Особено ненавистна она массе руководителей народа, ученому сословию, за посягательства католиков на присвоение экзаменаторских камер. В массе китайского правительства католическая пропаганда породила тайное содействие народу в местных возмущениях против христиан. Такие возмущения обыкновенно остаются бесследными, так как Пекинское правительство, всего более дорожащее кредитом в народе и, столько же как народ, ненавидящее трактаты, действует исподтишка в пользу тех же возмущений. Замечательное обстоятельство что тех Китайцев которых католические рапорты заклеймили словами laches, Пекинское правительство тем или другим способом вознаграждает, как деятелей против католической пропаганды. Еще более оно щедро к тем правителям и обывателям, или к семействам их, которые, по настоянию католических властей, получили наказание от своего же правительства. Мы знаем несколько примеров что семейства казненных получали значительные денежные вознаграждения; заточенные в тюрьме вскоре отсылались в другие провинции с правом на прибыльное участие в казенных подрядах, соляных откупах и т. п. Отставляемые по настоянию патеров правители обыкновенно назначаются в другие провинции на лучшие должности. Нам известна быстрая служебная карьера одного сметливого Китайца, который с должности исправника достиг в течении девяти лет до губернаторства, благодаря тому что его отставляли от занимаемых им должностей всегда по жалобам католических патеров, им же самим ловко возбуждаемым. [43]

Заботясь не выходить далеко за пределы своей задачи — дать отчет насколько точны суждения автора Очерков Современного Китая о влиянии христианства в Китае, не будем говорить об организации протестантской пропаганды. Для нашей цели будет достаточно сказать только в общих словах что протестантская пропаганда в Китае, в составе ее деятелей, большею частию почтенных и просвещенных, в ее организации бескорыстной и мирной, на каждом шагу парализуется тяжелыми тормазами, происходящими с одной стороны от безверия народа, с другой — от возбужденного католическою пропагандой нерасположения Китайцев. Протестантские миссионеры убедились и не скрывают убеждений что Китайцы ценят звание христиан не более как выгодный промысел, и дорожат таковым приобретением до поры пока оно кормит их. В массе таких промышленников торгующих именем Христовым мы близко знаем одного Китайца который два раза был католиком, раз протестантом и в недавнее время мечтал сделаться православным. Его кощунство конечно встретило отказ.

Что ж, спросим мы автора Очерков Современного Китая, такие Китайцы достойны ли быть названы христианами? Не откажется ли автор от своего патетического заключения выведенного из того что «Китайцы в большом числе наполняют христианские храмы»? Не согласится ли он с нами что такие оглашенные недостойны вступать даже на порог христианского храма? И наконец, мы не сомневаемся, он откажется от своих слов что будто бы католическая пропаганда «ставит около богдохана папу».

Такое сопоставление богдохана с папой очень эффектно. Это два зенита могущества: верховный глава всей вселенной, по понятиям Китайцев, и верховный глава всего христианского мира, по понятиям католиков. Сопоставление их конечно может громко звучать в ушах читателей незнакомых с Китаем. Вместе с автором Очерков они увидят наступающую новую знаменательную эпоху, когда померцающая власть пап в христианских странах восходит в Китайской Империи во всем величии, затемняя ореол богдохана. Но едва ли этими громкими фразами увлечется кто-нибудь из знакомых с Китаем на деле или из сериозных книг. Они не поверят что католическая пропаганда готовится быть победительницей, и близка к тому чтобы [44] сразить одно из самых коренных начал государственной жизни, абстрактную недосягаемость богдохана, столь тесно и крепко связанную со всем живым зданием Китая.

Мы полагаем что было бы совершенно напрасно подкреплять наши слова фактами. За них говорит история Китая, весь политический и нравственный строй его. Отвечает за них и ничтожное значение католической пропаганды в Китае.

Скажут может быть что наши суждения слишком узки, что немыслимое сегодня возможно в будущем, когда стадо католиков-Китайцев, столь легко привлекаемых, достигнет до цифры нескольких миллионов, когда, постоянно руководимое патерами, оно созреет наконец до того что сживется со своим новым положением, станет ближе к истинно верующим во Христа, о чем столь настоятельно и заботится католическая пропаганда. Тогда, скажут нам, эта масса Китайцев получит значение уже не похожее на настоящее; получит значение угрожающее, которое мало-по-малу и низвергнет весь нынешний государственный строй в Китае, столь отсталый, столь ненормальный, враждебный прогрессу; тогда, благодаря пропаганде, Китай станет страной христианской и цивилизованной.

Но такое будущее для Китая от пропаганды в нем католичества мы отвергаем, мы не верим в него. Не верим чтобы даже миллионная масса Китайцев католиков могла заставить Китай сделаться страною христианской. Законченные, закрепленные успехи великих реформ исходят из рук их руководителей, идущих дружно с общим настроением народа, с его воспитанием, складом. Не таковы реформаторы созревающие на почве католической пропаганды. Они в глазах всей интеллигенции в Китае суть темные тени, чужеядные паразиты его народности. Эти полчища новаторов, сколь бы ни были они сильны, усилиями своими могут не более как только раздуть тлеющийся огонь вражды между христианами и их противниками, поднять междуусобие, вызвать отчаянные меры со стороны народа и его правительства. Это может сильно расшатать страну; но едва ли сделает ее христианской.

Ошибочно тоже, по нашему мнению, предполагать что Китай сделается христианскою страной если его владыко, всемогущий богдохан, будет христианином. [45]

Такое будущее для Китая давно преследуется католическими миссионерами. Уже в прошлом столетии иезуиты с часа-на-час поджидали открытия настежь дверей такого будущего, полагая все порешить разом, одним ударом, надеясь подготовить Пекинский трон для богдохана по их выбору. Такой богдохан, мечтали они, в признательность, непременно будет строгим католиком. Однакожь планы их были разрушены вступившим на престол Юнчженом в 1723 году. С той поры, до своего изгнания из Китая, иезуиты натерпелись не мало гонений. Но, скажут нам, прежние мечты могут осуществиться впереди, когда наконец на Китайском престоле действительно может быть христианин: будет ли он Китаец (некоторые видели например склонность к христианству во главе Тайпинов) или же иноземец.

Правда, было бы парадоксом отвергать возможность обладания Китайским престолом христианином, когда история нам говорит что Китай не раз был в зависимости от лиц вполне чуждых его народности. Но, мы спросим, богдохан-христианин будет ли столько же счастлив в своих успехах, как например Святой Владимир, который, приняв христианство, окрестил и Русь? Таким вопросом мы задаемся не в первый раз, всегда склоняясь к заключениям отрицательным. Наше отрицание результат изучения истории Китая и наблюдения его современного государственного строя. Они сводятся к нижеследующей дилемме.

Первое. Допустим что богдохан-христианин захочет ввести христианство в Китае. Для такой реформы на первых же порах он увидит необходимость разрушить все здание страны, все основы ее государственного строя, по сию пору твердо стоявшие на своих древнейших преданиях, глубоко въевшихся в сорокавековой камень названный нами Китаем. Потребуется разбить этот камень. Исполнимо ли это? Естественно что в такой тяжкой работе будут помогать богдохану окружающие его. Они будут льстить его усилиям, но они же будут и обманывать его. Дорожа своим влиянием, они станут заслонять, скрывать от богдохана все неудачи в заботах заставить Китайцев расстаться с своими народными основами, сила коих в конце-концов неотразимо возьмет верх. [46]

Второе. Допустим что богдохан-христианин будет осторожен и, окружив себя христианами, решится предоставит времени сделать свое. Пусть вместо усилий распространить христианство между Китайцами, он будет льстить самолюбию, самостоятельности народа. Тогда он будет для Китайцев тем же абстрактным существом какое необходимо для существующего строя в Китае. Тогда для столь не тяжкой работы ему будут счастливо помогать его окружающие. Они станут и льстить его усилиям, обнажая, открывая все упования народа видеть в своем богдохане сына Неба, отца вселенной и пр. И рано или поздно может быть уже в последующих представителях династии, снова выработаются все аттрибуты такой власти богдохана как понимают ее Китайцы; сделают снова из богдохана Китайца, повелителя всех народов, патриарха всех религий.

Таковыми вполне окитаевшимися мы видим ныне царствующих в Китае Манчжуров, несмотря на то что они вместе со служителями своими по сию пору остались шаманами. И мы знаем из новой истории Китая что, благодаря предусмотрительности первых государей Манчжурской династии, понимавших зрело что прочность ее можно обеспечить только опираясь на то что дорого для китайской самостоятельности, они успели утвердить свое могущество и даже обновить и расширить Китайскую Империю, до них расшатавшуюся.

Не когда же, спросят нас, при каких благоприятных событиях Китай может сделаться христианскою страной? Не беремся дать ответа на этот вопрос.

Судьба народов неисповедима. Рушились царства казавшиеся вечными. Явились великие нации из толпы хищников. Кому предрешать судьбу Китая и судьбу воцарения в нем христианства? Это не в пределах разума человека.

III. Народное воспитание в Китае.

В двух первых главах мы высказали наше мнение о том насколько фиктивны слова автора Очерков Современного Китая о влиянии на государственный строй Китая побед иноземцев и католической пропаганды. Но вслед [47] за словами что масса Китайцев около богдохана ставит папу, автор говорит еще что «даже кое-какие другие западные учения» стали проникать в массу Китайцев, учения которые «противополагают схоластическо-неподвижной классической мудрости свободу исследования». И вот оба эти призрака побудили автора усмотреть будто бы в Китае «вносятся в жизнь элементы доселе ей чуждые и начинающие понемногу ее разлагать».

О ничтожном значении для Китайцев обаяния лапы мы уже говорили. Но мы не можем не спросить автора, о каких западных учениях хотел сказать он и отчего, задев любопытство читателя, молчанием своим оставил его в недоумении; а намеком «кое-каких» дает даже повод заключать что о распространяемых в Китае западных учениях говорить было бы нецензурно, столь они должны быть опасны для консервативного уха.

Мы довольно близко знакомы с современным Китаем, но по сию пору мы нисколько не подозревали чтобы в его народе были распространяемы западные учения не только опасного, но какого бы то ни было свойства, которые развивали бы в нем, в противоположность старой неподвижной мудрости, свободу исследования.

Правда, мы знаем что, благодаря иноземцам, в особенности Американцам, а не «Англичанам», как ошибочно замечает автор, в недавние годы китайская литература обогатилась переводами европейских руководств по математике, механике, естествознанию, а также международному праву, но известно что все эти почтенные труды исполнены по поручению самого китайского правительства, и они ни в каком отношении для него не опасны, и ни в чем не идут в разрез с китайскою мудростию. Обратим внимание еще и на то что подобные переводы не новость. Вспомним что китайская литература снабжалась ими и прежде. Так, Матвей Ричи, отворивший иезуитам двери в Китай, сам получил туда свободный вход (в 1581 году) благодаря своим переводам по-китайски руководств к арифметике и к планиметрии. Вспомним, затем, что в течение XVII и XVIII столетий, иезуиты внесли в китайскую литературу такие солидные вклады, как полный перевод курса астрономии, руководства к геометрии, алгебры и тригонометрии, [48] таблиц, логарифмов и пр. Имея под рукой китайские каталоги, мы можем сказать определительно что в те столетия ученые иезуиты издали по-китайски шестьдесят семь сочинений, напечатанных, подобно как и нынешние вышеупомянутые руководства, в Пекинской придворной типографии.

Итак, удостоверяя автора что этот элемент уже не чужд для Китайцев, мы можем удостоверить его что этот же элемент нисколько не разлагает жизненности Китайцев, нисколько не упраздняет мудрости их классиков. Мы докажем наши слова фактами из прошлого. Известно что просвещенные богдоханы Каньси (1662-1723) и Цян-лун (1736-1796), благодаря иезуитам познав мудрость западного учения, очень озабочивались просветить и народ свой, в особенности в науке о небе, в чем Китайцы во все текущие долгие века сильно хромали. Но столько же известно нам какая неблагодарная судьба постигла труды иезуитов-астрономов 17. И действительно, в своем конечном результате что оставили они в деле просвещения Китайцев? Классики-Китайцы, ознакомившись с учеными трудами иезуитов, не могли не увидеть в них много преимуществ пред своими доморощенными знаниями. Но это превосходство очень чувствительно защекотало их национальное самолюбие, и оттого тем упорнее они не сдались, не отдали западной мудрости первенства пред своей. Такая уступка первенству мудрости варваров была бы на их взгляд недостойною ошибкой, грубым анахронизмом, постыдным для истории их науки соблазном, изменой пред своими светилами древности. Что же они сделали? С необыкновенным тщанием они повытаскали из западных руководств все то что было более или менее удобопонятно для китайского склада ума, отбросив непостигаемые ими сложные математические вычисления и, благодаря такому готовому материалу, стали строчить свои сочинения, в роде, например, древних и новых исследований о науке о небе (гу-цзинь-тянь-као), в которых вполне академическими приемами, непонятными для толпы, доказывали что все то о чем современные ученые западных стран говорят как об открытиях новых, было известно [49] мудрецам китайской древности. Свои доказательства они подкрепляли и цитатами, более или менее кстати приложенными; а свои диссертации заключали восклицаниями: не жалки ли западные варвары своей немощью, похищая, воруя древнейшее достояние Китайцев! Такие восклицания электризуют Китайцев, поддерживая их в своем самообольщении. Чистосердечно самообольщаясь первенством, Китайцы признают варварами все остальное человечество. Не мы у варваров, а варвары у нас заимствовали все науки, твердят ученый и не ученый, старый и малый Китаец. Естественным последствием было то что, благодаря трудам иезуитов, в китайских комментариях на своих классиков ныне встречаются понятия об астрономии достаточно благообразные и, что, не читая и не понимая ученых руководств иезуитов, лежащих бесполезным балластом в книжных лавках, приобретенные от них знания Китайцы считают неотъемлемым наследством от своих мудрецов.

Мы предвидим что точно таким же превращением западных учений в знания восточные будут, хотя быть может и не в близком будущем, переделаны и современные труды иноземцев в Китае, нисколько не разрушая, верований Китайцев в своих национальных мудрецов.

В последнее десятилетие стали появляться в Китае газеты и книги, обыкновенно в форме журналов, на туземном языке, издаваемые иноземцами. Прежде они заменялись брошюрами. При этом заметим что только китайские издания читаются Китайцами, несмотря на то что многие живущие в портах привыкают болтать по-английски. Зная не чисто английское, а особо скованное англо-китайское наречие, называемое pigeon english, они обыкновенно не понимают английских книг. Исключения есть, но весьма редкие. По содержанию своему новые издания иноземцев преимущественно политические, но иногда тоже сообщают сведения до предметам географии, истории, торговли; часто встречаются статьи религиозные и экономические и пр. В настоящее время три китайские газеты издаются в Шанхае и одна в Гонконге. Первая шанхайская газета называется Вестник Объявлений (Шэн бао). Она выходит ежедневно, заключая в себе очень краткие политические и [50] правительственные известия о Китае и очень обильные коммерческие объявления и рекламы. Вторая газета, выходя раз в неделю, изобилует политическими сведениями в Китае и вне Китая, оставляя только небольшое место для объявлений и реклам. И наконец третья газета, Столичный Вестник, есть точнейшая перепечатка с пекинской официальной газеты того же названия. Гонконгская газета по программе своей сходна с первою шанхайскою газетой. В числе журналов один издается в Шанхае под названием Собрание Новостей (Цзян хой син бао), по одной тетради в десять дней, и другой с 1872 года в Пекине, под названием: Распространение Полезных Знаний в Китае (the diffusion of useful knowledge in China), по одной тетради в месяц. Оба журнала заключают в себе религиозные и научные статьи и краткие политические известия из всех стран.

Все перечисленные издания, пользуясь еженедельно приходящими газетами со всего света и ежедневными всесветными телеграммами, говоря вообще, отличаются замечательною свежестью известий. Притом находясь на почве нейтральной и при отсутствии в Китае цензуры, эти издания не стесняются ничем в своих сообщениях. Все они, за исключением разве несколько сдержанного пекинского журнала, подобно большей части американских периодических изданий, отличаются свободою речи и насколько не сдерживают себя ради признательности к гостеприимству Китая: нисколько не стесняясь они осмеивают общественный склад и мудрость Китайцев и дают назидания их правительству, а иногда и самому богдохану с его двором. В противоположность дороговизне издаваемых в Китае английских периодических газет и журналов подписка на вышеупомянутые издания, на какие угодно сроки, самая ничтожная. Так например годовое издание Собрания Новостей стоит полдоллара. Их редактор, американский миссионер, ловко перетасовывает статьи научные и политического содержания со статьями для целей протестантской пропаганды.

Дешевизна и свободоречие этих изданий привлекает между Китайцами огромное число читателей; читают их и высшие члены китайского правительства. От того было бы напрасно напоминать что строки их возбуждают в Китайцах много толков и пересуд, обнаруживают многие [51] недостатка и ошибки в их быте, в сфере их правительства, даже в самом богдохане.

Не смотрит ли автор Очерков Современного Китая именно на эти издания как на орудия могущественного воздействия «кое-каких западных учений» на «схоластическо-неподвижно-классическую мудрость Китайцев», не в них ли видит он проводников «свободы исследования»?

Если наша догадка верна, то мы поспешим сказать что такой взгляд автора столь же фиктивен как фиктивно погребение им заживо ореола сына Неба, как фиктивно сияние царства папы около богдохана.

Сложное определение китайской мудрости тремя прилагательными, схоластическо-неподвижной классической, как делает автор Очерков Современного Китая, по нашему мнению, не вполне точно. Правда, их мудрость несет на себе все родные ей аттрибуты древних классиков; она пропитана букетом схоластики, но неподвижности в ней не было и нет. Этого упрека она не заслуживает, подобно тому как несправедливо было бы говорить о неподвижности государственного строя в Китае.

Мы знаем из истории философии в Китае что от дней Кун-фуцзы (551-480 до Р. X.) до воцарения Манчжурской династии (1616 года), считается двести восьмнадцать философов. Правда, в этой фаланге большинство принадлежит к последователям учения Кун-фуцзы; но за всем тем было однакожь не мало и таких замечательных мыслителей которые шли в разрез с отцом философов в Китае. В китайской литературе есть свой отдел, хотя и мало заметный, принадлежащий к лагерю противников Кун-фуцзы. Правда, китайская мудрость при всей ее жизненности оставалась всегда неподвижно верна своему началу, единственному и общему для всех ее лагерей, служащему непременной точкой отправления в каждой ее школе, воплотившемуся во весь строй и быт их.. Но достойны ли Китайцы осуждения за такую глубокую привязанность их, за столь сердечное верование питаемое ими не со вчерашнего дня, сохраненное ими в лучине человеческих страстей и слабостей изумительного ряда веков. Не станем осуждать их в неподвижности, держась пословицы что со своим уставом в чужой монастырь не ходят, избегая [52] односторонности видеть все образцовое, все идеалы для счастия человечества только в пределах мудрости западных наций.

Китайцы не деревенщина; они выросли из земли не вчера; никто не может отнять у них ни образования, ни знаний, ни политического смысла, ни общественного такта. И они порядочно обстрелены в доморощенном либерализме. В их государственной жизни «свобода исследования», о которой говорит автор Очерков, играет очень заметную роль. У же один Столичный Вестник дает им не мало пищи для того. Если, как мы заметили выше, Китайцы очень увлекаются чтением периодических изданий печатаемых на туземном языке иностранцами, то должно сказать что такое явление происходит вовсе не от желания вкушать запрещенный плод, а оттого собственно что воспитание приучило, приохотило их к чтению так сказать либерального закала.

На школьных скамьях первоначального обучения, каким большинство птенцов оканчивает свое образование, не достигая до звания студента, одним из необходимых элементарных учебников считается книга Мэн-цзы. Это сочинение знаменитого философа, современника Аристотеля, ярого последователя Кун-фуцзы. Его книга состоит из ряда его бесед с удельными князьями, с высшими представителями власти и со своими учениками, записанных в его долгое странствование по Китаю. Беседы обыкновенно начинаются вопросами о способе лучшего управления, о средствах к исполнению того или другого государственного предприятия, о мерах к поднятию благосостояния подданных, и т. п., и заключаются ответами Мэн-цзы. В ответах его, обыкновенно отличающихся резкостию, всегда проведен один и тот же характер, выражающийся в настоятельном взгляде на все элементы государства как на принадлежность народа, по древней китайской тираде что государство для народа, а не народ для государства. На вопрос, какую наибольшую пользу можно извлечь от государственного управления, Мэн-цзы сказал: «Я не стану говорить о дрянной, материальной пользе, присущей мечтам лавочников; а для тебя да будет высшая польза в любви ближних и в справедливости к ним». Есть ли различие в убийствах палкой или мечом, спросил Мэн-цзы. Все равно, было ему ответом. А мечом [53] или управлением? Все равно, ему отвечают. А не будет ли убийством роскошь у тебя и голод у бедных?

Подобными, и еще более резкими ответами наполнена толстая книга Мэн-цзы, поставленная в числе четырех творений для первоначального обучения в школах, чтение его лаконических выражений сопровождается множеством комментариев, пояснений, разъяснений и ссылок, написанных лучшими китайскими учеными. Китайское воспитание требует чтобы школьник знал на память в разбивку всю книгу. Допустим что многие ученики заучат ее как попугаи. Но за то в остальных, а в Китае все надобно считать цифрой миллионов, она оставит глубокие следы.

Сказав кратко о том что читают Китайцы, упомянем о том что они слышат. Конечно, мы не предложим читателю встать за дверьми кабинета Китайца. Но попросим его, когда случится побывать ему в Китае, иногда остановиться на улице, на перекрестке, там где он заметит кишащую толпу парода. Можно с уверенностью сказать что та толпа или забавляется зрелищем фигляров, фокусников и т. п., или же слушает рассказ доморощенного оратора. Кафедра для него очень не сложна. На площадке земли стоит только мелом очертить окружность, радиусом примерно в сажень, да самому встать в центре круга, в ожидании слушателей. Аудитория вне круга быстро наполняется проходящими, падкими к свободе исследований. В такой толпе можно увидать людей всех состояний, от китайского джентльмена до оборванца, чиновников, но не в официальной форме, даже полицейскую стражу во всем ее облачении. Оратор вознаграждается бросаемыми около него медными монетами. Предмет речи, произносимой то дидактически, то юмористически, обыкновенно составляет вопрос дня из области управления, быта, скандала и т. п. Чем современнее речь, чем жгучее она, чем ближе выражает настроение народа, тем более возбуждает внимание, энтузиазм публики, термометром чему служит густеющая около оратора толпа и учащающееся подкидывание монет. Однакожь, если оратор из своего заколдованного круга речи перейдет за пределы приличия, в патетических восклицаниях заденет какую-либо высокопоставленную личность иди выскажет нечто возмущающее, то публика со всеми [54] приличиями разгоняется полицией, даже сама расходится, а оратора приводят к Фемиде. В 1850 году, на самом многолюдном месте в Пекине, в улице Дун-сы-Пайло, из подобной импровизации мы поняли внутреннюю причину начавшегося тогда возмущения в юго-западном углу Китая, вскоре разросшегося в угрожающий успех партии Тайпинов.

Не останавливаясь на улице можно наслушаться ораторов в китайских трактирах, в городе или за городом, обыкновенно открытых для всех состояний публики: там не редкость увидать рядом сидящими франта и грязного, косматого, полунагого лаззарони. В трактире кафедрой служит стол с поставленным на нем стулом. Вместе с вопросами дня, предметом декламации то же бывают более или менее выпуклые сюжеты из отечественной истории, до которой Китайцы охотники до жадности. Трактирные ораторы обыкновенно принадлежат к ученым, оттого вместо монет, вознаграждаются одобрениями и угощениями там же.

Наконец Китайцы и видят многое возбуждающее к «свободе исследования». Так например, известно что они страстные театралы, и что в их стране публичных зрелищ очень много. Китайские театры не имеют столь огромных размеров и столь блестящей обстановки как театры европейских столиц. При своей первобытной простоте, они помещаются то в особых зданиях, то в приспособленных для сцены павильйонах, то во временных бараках, обшитых рогожами, с такими же карнизами и фронтонами, сделанных в роде рококо. Такие театры можно встретить везде в Китае: в городах и в деревнях, на больших и на проселочных дорогах. При многочасовых обедах, устраиваются театральные подмостки в трактирах и в богатых домах. Входная плата в партер обыкновенно до пяти и менее наших копеек. Представления начинаются с утра и кончаются к вечеру. В публике никогда недостатка не бывает. В партере зритель садится к столу. Тут он волен курить, пить, обедать, болтать, любезничать с вызываемым им со сцены актером в амплуа женского персонажа, даже заснуть сном праведника.

Мы не будем говорить о всей обстановке, в формах самых патриархальных, театральной сцены, оркестра без [55] артистической дисциплины, и пр. Цель нашего очерка другая. Наше внимание занято тем что происходит на сцене, что видят зрители. Пьесы водевильного, комического, драматического и трагического характера, или легкого содержания, более или менее скандального свойства, или же принадлежат к сериозным сюжетам, всегда заимствованным из отечественной истории, из эпизодов событий тяжких и славных для памяти в народе. Без цензуры, при необыкновенном обилии репертуара, театральные представления делают свое дело для возбуждения энтузиазма в публике, изображая действующих лиц в том виде как приговорили история или настроение в народе, не стесняясь ни общественным положением, ни историческим значением их. Таким образом в китайском театре, даже в деревнях, нередко осуждаются и осмеиваются люди власть имущие, иногда одурачиваются, вызывая хохот и аплодисменты в публике. На сцену являются аттестованные негодяи, преступники, обнаруживая своих высших соучастников, повещают свои исповеди падшие богдоханы и пр. Сериозные пьесы обыкновенно заканчиваются эпилогами торжества добродетели и мудрости, слабого над сильным и т. п.

Такое воспитание в школе и жизни естественным путем отражается в общественном положении и на характере Китайцев. И действительно, мы видим что уровень образования между всеми их сословиями более или менее одинаков. Самый простой пахарь начал учиться с тех же самых классиков как и первый барин; в их общественном воспитании они оба видят и слышат одно и то же; и в домашнем их быту, при известной патриархальной простоте во всей его обстановке, разница не большая: только один беден, другой богат. Оденьте первого в шелковое одеяние, он немедленно примет все манеры второго. Так называемой черни в толпе между Китайцами нет. Для каждого Китайца одинаково доступна административная карьера; в ее двери каждый из них может шагнуть по одним и тем же ступеням. Для каждого Китайца в употреблении местоимение вы; и для каждого одинаковы все общественные приемы и приличия. К какому бы сословию он ни принадлежал, в каком бы материальном положении ни был, в каком бы моральном состоянии ни находился, Китаец [56] всегда горд, всегда приветлив пред старшими, глядя на них как на своих руководителей, называя их старшими братьями. Китаец стоит горой за все китайское и враг всего иноземного, сколько бы оно ни обольщало его.

Мы не станем говорить об остальных выдающихся чертах в характере Китайца, желая оставаться в тесной рамке очерков. Но подтвердим сказанное несколькими фактами, взятыми вами без всякого выбора и большею частию подмеченных нами лично.

Мы не знаем, например, человеческого создания отвратительнее китайского нищего. Этот общественный подонок представляет собой крайнее олицетворение грязи, пороков, цинизма. Но «бросьте» ему монету, он не возьмет ее. Полунагой, спасающийся от стужи клочком рогожи, его поступь столь же важна как идущего в мантии боярина. Остерегайтесь не посторониться, не дать ему дороги, бросить жалкий взгляд на него; он презрительно окинет вас своим обезображенным взором. Встретив иноземца, он осмеет его как нечто ничтожное.

Сядьте в извощичью повозку и заставьте извощика гнать своего мула; извощик не станет слушать вас. Обзовите его местоимением ты или пугните его, он сойдет с облучка и приветливо предложит вам расстаться с его повозкой.

Обойдитесь сколько-нибудь неделикатно с своим слугой. После того вы уже не увидите его; он немедленно уйдет от вашего места.

Гордость, похожая на надменность, обща всем китайским чиновникам.

Остановитесь на улице пред столпившимися Китайцами. Вы видите что тут происходит спор, драка; противники уже тянут друг друга за косы. Не полиция, остающаяся праздною зрительницей, а прохожий старик разнимает и помирит их.

Кун-фуцзы ли вы осудите или какую-нибудь немудрую местную власть, противопоставив, как лучшее, свое иноземное, Китаец навязчиво и горячо станет вас оспаривать, хотя бы и не знал качества того лучшего.

Между Китайцами никогда не заметите предпочтения к иноземному, как бывает в других странах. У них всегда все свое лучше. [57]

Однажды один из лучших китайских генерал-губернаторов, сделав нам визит, похвалил поставленные пред ним конфеты с хлопушками, спросил где можно купить их и взял их горсть для своих детей. Сказав адрес иноземного магазина; мы приказали всю вазу конфет отдать слугам гостя для его же детей. Но, как мы осведомились, даже и такое иноземное лакомство не нашло в чадолюбивом отце покупателя и он остался при китайском десерте, до арбузных семечек включительно.

Мы были в дружбе с отличавшимся своим знакомством с Западом ученым и заслуженным Китайцем. Дружба продолжалась уже пятый год. Однажды, в минуты откровенной беседы, Китаец сказал что видит в нас действительно превосходного человека, а за то тем более он вздыхает о жалком, неисправимом недостатке нашем. О каком? О том прискорбном обстоятельстве, ответил Китаец, что вы не Китаец.

Любя только родное, к иноземному Китаец чувствует природное отвращение. Мы не раз слышали интимности Китайцев, уверявших что от иноземцев пахнет чем— то отвращающим, какою-то говядиной или собачиной. И это говорят Китайцы, вообще отличающиеся нечистоплотностью, об иноземцах, в Китае ежедневно заботящихся о ванной и о двух переменах белья.

Мы не забудем как наш подрядчик Китаец отказывался от даровых русских салазок, продолжая доставлять нам много тысяч кирпича в тяжелой телеге по дороге глубоко занесенной снегом. Его смущали уличные насмешки за предпочтение иноземному. Заметим еще что этот случай мы встретили не в Китае собственно, а в дальнем Туркестане, в городе Чугучаке, и подрядчик был не чистый Китаец, а окитаевшийся Татарин, Дунган.

К живущим в Китае иноземцам между Китайцами нет никого ближе как их секретари и компрадоры. Они близки оттого что, благодаря их услугам, неведающие Китая и его языка могут жить и действовать в этой стране. Однакожь сколько бы ни ласкали и ни награждали такого Китайца, сколько бы он ни обогащался от иноземца, сердце его всегда остается глухо. Ни привязанности, ни откровенности, ни преданности, ни честности не до ждаться от него. Оттого-то иноземцы славят Китайцев [58] многими пороками; видят в них явное криводушие, бесчестность, подлость, не веря тому что тот же самый Китаец рассчитывается со своими земляками в крупных капиталах не требуя даже росписок.

The poltroons, les laches Китайцы, обыкновенно повторяют иноземцы, обманутые в своих лагерях подкупленными ими лазутчиками, или в канцеляриях задобренными ими местными властями, или наконец теми же самыми секретарями и компрадорами, которые, высказывая будто бы секреты своего правительства, лгут или повторяют всем уже известное, только бы настроить к откровенности неопытного собеседника, узнать его взгляды и секреты, для правдивой их передачи Китайцам власть имущим.

Мы готовы услышать возражение что не все же Китайцы столь примерные сыны отечества. Это так. Но и мы говорим только о преобладающем большинстве между ними.

Прибавим что есть и ереси в политическом складе Китая. Они проявляются в нескольких школах. Между ними наиболее известны три: учение белого ненюфара (nelumbium alba), называемое по-китайски «бай лин цзяо», проповедует республиканский строй страны, со многими оттенками коммунизма; учение триархии 18, по-китайски «сань хо цзяо», проповедует равенство всех и каждого в положениях материальном и нравственном, связывая все и каждого в общинной равноправности трех начал, отца семейства, учителя школы и выборного от всей общины старшины. Учение братстве, по-китайски «гэ цзяо», проповедует теснейшую взаимную политическую связь всех и каждого, жертвуя ради ее даже родственными и общественными обязанностями и связями. Последователи всех этих учений соединяются в унии.

В нашем очерке мы не имеем намерения говорить об этих униях, по тенденциям своего учения часто превосходящих ультрасоциалистские учения. Заметим мимоходом что два первые учения ведут свое происхождение далеко до времен Рождества Христова. Мы имеем основание к догадке что они внесены в Китай извне, может быть из Вавилона, пилигримствующими учителями [59] закона (лао ти), имевших значительнейшее влияние на весь слагавшийся общественный и моральный склад Китайцев. А учение братства, по словам китайских писателей, есть незаконное детище происшедшее из уставов буддистов о братствах. Некоторые, впрочем довольно темные эпизоды в истории Китая до и после Рождества Христова, могут отчасти свидетельствовать о немногих годах процветания, даже господства учения белого ненюфара, при сочувствиях к нему самого богдохана. Но при столь мимолетной исключительности, во все остальные времена китайское правительство и отчасти общественное настроение народа были против сказанных учений. Оттого они строго преследуются уголовными законами и почти покрыты тайной безмолвия в литературе 19. Впрочем между Китайцами ходят толки что учение белого ненюфара, имея много разветвлений и отличаясь многими практическими сторонами милосердия к бедным, в своих учениях имеет и по ныне последователей более чем остальные два.

Пора заключить наши замечания на Очерки Современного Китая. Но построив замечания свои на фактах, считаем себя обязанными обратить внимание и на те факты которыми автор, как очевидец, подтверждает свои заключения противоположные нашим. Если по одному и тому же предмету встретились заключения взаимно противоречащие, то естественно что по существу только те из них точны которые построены действительно на фактах, и те из них в разладе с истиной которые построены не на достоверностях, не на фактах в собственном смысле, а на фикциях и на неверных воззрениях.

Насколько наши факты годны быть названными фактами, поверять не нам. Поверим противоположные им.

Как на факт, конечно, особенной важности, автор-очевидец указывает что поколения Китайцев которые [60] верили в непогрешимость и прочность прежних порядков, вымирают, а новые родятся и растут, при условиях совершенно различных от прежнего. И затем как бы для удостоверения в сказанном, автор прибавляет: молодые Китайцы командуют пароходами, умеют приготовлять нарезные орудия, читают Астрономию Гершеля и в большом числе наполняют христианские храмы.

Таким образом из Очерков Современного Китая оказывается, если верить им, что нараждающееся новое поколение сметает с поверхности Китая старых людей, столь закоснелых в китайщине. Оттого, в праве сказать читатель, если писанное нами в настоящей статье имеет претензию на точность, то оно точно относится к вымирающему уже поколению, нисколько не касаясь китайской молодежи, достойной очерков более современных.

Пусть так. Но, в свою очередь, мы спросим автора, какой руководящий масштаб дал ему средство столь резко разграничить китайское старье от нараждающегося поколения; насколько внимательно он всмотрелся и изучил Китайцев чтобы произнести о них столь широкое заключение, ни более, ни менее как о перерождении нации. Для этого конечно требуются факты весьма веские. Между тем вместо них, автор выставляет лишь четыре указания на участие Китайцев в занятиях иноземцев. Впрочем мы покажем что и приведенные указания едва ли говорят в пользу его заключения.

И в самом деле, неужели только недавно Китайцы выучились командовать судном? Известно что в Китае военный флот существует очень давно; он имеет свою историю, свой устав, свои обычаи 20. Если ныне Китайцы командуют пароходами, которых еще так недавно они не знали, то трудно убедиться что ни Китаец капитан и никто из Китайцев на пароходе нисколько не заботятся и ничего не знают о машине парохода, за которою смотрят, вполне отвечают и которою управляют инженеры-иноземцы. Точно то же самое мы скажем и о Китайцах находящихся при нарезке орудий в своих арсеналах. Поныне они находятся только в качестве [61] рабочих при машинах, установленных и приведенных в действие механиками-иноземцами. Третий пример, чтение молодыми Китайцами Астрономии Гершеля, нам представляется преждевременным, так как по сию пору в китайском переводе нет сказанного сочинения; да притом нынешним Китайцам и не понять ничего из европейской астрономии 21. Наконец хождение в католические храмы ровно ничего не доказывает в пользу нового поколения Китайцев, если принять в соображение какова масса молящихся.

Однакожь будем справедливы. Согласимся что командиры наконец постигнут весь механизм парохода; что работники наконец станут хорошими мастерами при нарезных орудиях, и юноши наконец будут читать будущий перевод Астрономии Гершеля. Но что же тогда-то? Неужели такие знатоки в иноземном деле станут уже людьми новыми, бросят все свое родное? Неужели такие личности настолько шагнут вперед пред остальными своими соотечественниками что станут оракулами возрождения своей нации? Мы думаем что ничего подобного не выйдет. Не выйдет оттого что и без знакомства с иноземным знанием Китайцы не дикари. Кто даже из слегка знающих Китай не согласится что его народ не только умелый, а даже и славится уменьем. На этот раз обратим внимание только на разнообразные отрасли техники. Их своды и арки по сию пору непоколебимо стоят на Великой Стене, которой постройка началась за два столетия до Р. Х. Их земледелие, со всеми его отраслями, может служить образцом для Европы. Их Великий Канал столь точно описанный Стоумтоном 22, есть образец гидротехники. Их мраморные на арках мосты, шлюзы, водопроводы не разрушаются столетиями. Их система ирригации лучшая в свете. Их изделия мануфактурные, фарфоровые, литейные, токарные, столярные, резные, мозаичные, бумажные; их искусство книгопечатания, красильное, рисовальное, заставляют удивляться все образованные нации в обоих полушариях. А у кого они учились? Не у иноземцев конечно. Их учителем была их собственная натура, известная своими способностями, своим трудолюбием и изящным [62] вкусом. Под вкус их не может подладиться ни один из иноземных подражателей.

Тем не менее автор Очерков, в указанных им примерах видит несомненный прогресс в новом поколении Китайцев и удивляется что то «что едва было мыслимо за тридцать лет назад, совершается теперь воочию». А это удивление приводит его к заключению что «как ни упорны вековые предрассудки, как ни трудно победить оскорбленное народное чувство сближением с чужеземцами-оскорбителями, но дело проникновения в Китай западной цивилизации идет твердою, хотя и медленною стопой».

Мы не можем разделять с автором таких воззрений.

Зная Китайцев за консерваторов по их традициям, мы знаем тоже что они никогда не бывали врагами новизны. Их история богата примерами охотного введения Китайцами в своей стране чужеземного, если оно обещало принести практическую пользу. Имея пред глазами их историю, можно проследить из века в век что Китайцы не только не чуждались иноземцев и ничего иноземного, а даже с практическим тактом, достойным похвалы, заискивали в них вступая в сношения, пользуясь чужими услугами, передавая чужестранцам и свое. Не вдаваясь во времена глубокой древности, когда в первый раз наука была внесена в Китай извне наплывом учителей закона (дао ши), из летописей Китая мы знаем что благодаря торговым путям сухопутным и морским, в этой стране бывали Египтяне, Греки, Римляне, Индийцы, Арабы, а в последствии и нынешние Европейцы. Кто не знает о гостеприимстве встреченном у Китайцев знаменитым Марко Поло, столь щедро обогатившим Европу сведениями и нововведениями из Китая.

Не Китайцы взяли, а взяли у них в Европу книгопечатание, порох, компас, векселя, шелк, фарфор, и еще множество другого. Но мы знаем что и в Китай было много внесено из вне, из рук иноземцев, и между ними главнейшее место занимают многие сельскохозяйственные продукты, с табаком и с хлопком, некоторые краски, войлок, и проч. Еще не очень давно, с прошедшего столетия, при возникших торговых сношениях с Россией, Китайцы стали охотно пользоваться нашими продуктами, наконец усвоившимися у них в предметы необходимости, как [63] например наше сукно в форменной их одежде. Еще ранее нас в Китае были обласканы Испанцы, Италиянцы и Французы, в их иезуитских сутанах, когда Китайцы увидели возможность научиться у них астрономии, часовому делу и другим, для чего не побрезгали посадить иноземцев в Пекинском астрономическом трибунале и в мастерских во дворце богдохана, внимали их указаниям в постройке новой обсерватории, и не жалели денег, только бы иметь из Франции лучшие астрономические приборы и инструменты. Если иезуиты не удержались в Китае, если по изгнании их, Китайцы стали чуждаться каждого Европейца, то вина в том лежит не на Китайцах, а на самих европейцах, которые своей передовою милицией, иезуитами, оказавшимися политическими интриганами, уронили к себе кредит в Китае.

А то что бывало в Китае всегда прежде, мы видим и теперь. И теперь преодолев оскорбленное народное чувство, вынужденные растворить настежь двери Империи иноземцам, Китайцы не только не чуждаются сближения с ними, а даже заискивают в них, не ради дружбы конечно, а для практических нужд, и прежде всего для улучшения военной части. Давно и обильно снабженные флотом и войском, крепостями, орудиями и порохом, в войне с Англо-Французами Китайцы уверились что все их средства были хороши в старину, хороши и теперь для наказания номадов, но не годны для борьбы с хорошо вооруженными народами. Они заключили что только этот недостаток заставил их подписать ненавистные им статьи трактатов, заставил подплясывать их самолюбие под барабанный бой иноземцев. Потом вскоре когда иноземцы уже упрочились в Китае, Китайцы увидели что западные варвары тароваты, готовы делиться своими знаниями, изобретениями, открытиями, очень пригодными для улучшения военной силы. И вот, не жалея презренного металла, Китайцы, с своим правительством во главе, построили целую систему приглашений к себе на службу иноземцев, и их знанием и руками, с необыкновенною деятельностию, воздвигают, со всеми новейшими усовершенствованиями, арсеналы и пороховые заводы, доки и пароходы; накупают Круповские орудия, лучшие ружья, обучают свое войско, переводят на свой язык лучшие [64] практические руководства, в Пекинской образцовой школе обучают своих юношей астрономии, физике, химии, медицине, международному праву и иноземным языкам.

В настоящих очерках не место говорить об ожидаемых последствиях такой новой деятельности Китайцев; неуместно говорить и о том насколько она производительна во всех своих частностях. Но в указание противоречия в каком ожидания автора Очерков Современного Китая находятся с действительной современностью этой страны, мы обязаны сказать что эта новая деятельность нисколько не сдвигает с своего насиженного гнезда китайскую цивилизацию, чтоб отдать место цивилизации западной. Эта деятельность скорее усиливает чем ослабляет китайскую самостоятельность, внедряя, как бывало и встарь, принятое от иноземцев в собственную плоть и кровь Китайцев, поглащая заимствованное в бездонном ящике их самобытности.

И в результате Китайцы остаются в выигрыше. Так, например, ныне, в течение семи лет, их правительство уже успело укрепить и вооружить свои береговые крепости, в собственных верфях построило паровую флотилию, тоже вооруженную лучшими орудиями; на своих заводах Китайцы имеют порох, превосходящий английский; около берегов расставили сторожевые маяки, а в устьях рек укладывают торпеды; вникнули в наше международное право и имеют собственных драгоманов для иноземных языков. При таком начале Китайцы стали уже смелее относиться к требованиям иноземцев.

Успехам в такой новой деятельности много помогает природная сметка Китайцев, уменье прилаживаться к иноземцам. Ради своих выгод, они очень ловко прикидываются в сердечной будто привязанности к иноземному, ими презираемому; готовы слегка и осудить родное, столь им бесценное; ради шика цивилизации иногда пялят на себя европейскую шапку, сапоги, или палят наши папиросы. Благодаря своей сметке, Китайцы охотно выкупают иноземцев из затруднения говорить по-китайски, быстро слагая новые наречия для взаимных разговоров. Таково англо-китайское наречие в портах, русско-китайское в Кяхте. В открытых портах Китая такими дресированными туземцами наполнены все улицы, все дома, где [65] бывают иноземцы. Оттого иноземцы только с ними и водятся, только их и видят. Оттого же, собственно, только по таким Китайцам иноземцы произносят роковой суд, говоря что «старое поколение вымирает, а новое родится и ростет, при условиях совершенно отличных от прежнего».

Но, увы, не то на деле. Заимствованное у иноземцев не придает Китайцам даже полуоттенка отрешения их от своей самобытности, да и эти замаскированные в новую личину люди, когда расстаются с общением иноземцев, удаляясь из портов к себе домой, в бездонную глубь Китая, сбрасывают тяжкое для них платье, для смены на старое. И вот у себя дома, с иронией вспоминают и рассказывают соседям о своем хождении по иноземным канатам и честят иноземцев.

Мы пишем эти строки с натуры, не раз встречавшись с такими шутниками, изменниками западному просвещению, к которому будто бы они шли «твердою, хотя и медленною стопой».

Не можем согласиться и с тем фактом, высказанным в Очерках Современного Китая, будто бы «даже в среде чиновничества (китайского), самого своекорыстного и закоренелого в своих привычках сословия, начинают появляться новые люди; они сидят теперь среди европейских сотрудников по таможням, где не берут взяток». Закоренелость этого сословия в своих привычках обща и не превосходит закоренелости в привычках всех остальных туземных сословий. Называть их самым своекорыстным сословием неправильно, так как. между ними всегда бывало не мало людей вполне честных. Что же касается до новичков бюрократов, ныне сидящих в портовых таможнях, то и в принятии взяток, называемых подарками, они упражняются, и самая участь их жалка. Они подначальны иноземцам, получающим оклады в десять, во сто раз более, и оставались бы при них до гроба в звании писцов, еслибы не убегали без оглядки прочь, к более лакомым должностям, где и купаются вполне свободно в подносимых им обычных приношениях.

Неточно также каждое слово автора, когда он говорит будто бы новые люди, то есть Китайцы служащие [66] писарями по портовым таможням, «образуются в нескольких школах, устроенных, volens-nolens, самим консервативным правительством, и, мало-по-малу, перейдут наконец на места генерал-губернаторов и министров». Известно что Китайцы служащие по портовым таможням обыкновенно определяются не из школ устроенных в Пекине по иноземной программе. Далее, эти образцовые школы устроены не поневоле, а, как мы заметили выше, по инициативе самого правительства. Наконец, студентам образцовых школ никогда не бывать ни генерал-губернаторами, ни министрами, буде они не отрешатся от своей карьеры, данной им их образованием. Не отрешившийся от карьеры западника, в глазах каждого Китайца, даже в правительственной сфере, всегда будет казаться ренегатом своей страны. Замечательно что между своими земляками, студенты стыдятся своей принадлежности к таким школам. При сказанном взгляде, кто ж из Китайцев такому новому человеку даст ход к блистательном шагам по службе? Оттого-то вернее что он всегда будет оставаться в черном теле, на побегушках между китайскими властями и иноземцами. Этим объясняется весьма обыкновенное явление что студенты образцовых школ, смотря в даль своей будущности, пользуются каждым благоприятным случаем чтобы расстаться с своими науками. Или, уже побегав в обязанностях драгоманства, ищут удобной лазейки перешагнуть в другую должность, сколь можно подалее от общения с иноземцами. В новой своей должности, этот новый человек делается старым, записным Китайцем, и нередко отъявленным врагом всему иноземному. Если такие люди когда-либо сядут на высшие правительственные кресла, то от их влияния не будет легче иноземцам. И вследствие такого же влияния, можно поручиться что ни нам, ни нашим правнукам не дождаться того времени когда благодаря европейски образованным высшим властям, по словам автора Очерков Современного Китая, «случится что жители разных областей Небесной Империи узнают что далеко не все так однородно в их государстве, как думали их отцы, деды и прадеды».

Таким образом, почти в каждом выписанном нами слове, в каждом разобранном факте, мы видели склонность автора Очерков Современного Китая к более или [67] менее фиктивному взгляду на Китай и на Китайцев. Отчего это? быть может спросит нас недоверчивый читатель. От того, ответим мы, что Очерки написаны туристом, видевшим Китай только на оконечностях его, так сказать из окон отеля, без изучения страны и ее истории, без знакомства с настоящими Китайцами, с их бытом, языком. Автор дал свое суждение о Китае и об его народе по отрывочным и мимолетным наблюдениям над Китайцами живущими в своих портах, далеко не похожими на настоящих Китайцев; и со строк печати, принадлежащих поселившимся в китайских портах иноземцам, нисколько не изучающим страны, смотрящим на нее в бинокль своего цивилизаторского величия. Впрочем не он первый и не он последний изображает современный Китай в столь фиктивных очерках. А из суммы подобных суждений мало-по-малу слагается та крупная реклама которая доверчивых заставляет верить что чрез многие двери, отпертые ключами католической пропаганды и кое-каких учений, быстро проникает в Китай западное влияние, угрожая его сороковековой самостоятельности.

К. СКАЧКОВ.

(Окончание следует).


Комментарии

18. Писатели в западной Европе это учение называют учением триады.

19. В отделениях китайских книг и рукописей в публичных библиотеках в Петербурге, в Лондоне и в Париже нет ничего о сказанных учениях. А в Москве, в Публичной библиотеке и Румянцевском музее, в их китайском отделении, по каталогу за № 24, хранится очень ценная редкая рукопись, в 3 тетрадях, in 16°, заключающих в себе гиерограмы учения белого ненюфара; и за № 25, о секте белого ненюфара и об ее последователях, в 3 книгах, in 8°, издания 1826 года.

20. См. нашу статью О военном морском деле у Китайцев, в Морском Сборнике № 10, 1858.

21. См. мою статью Судьба астрономии в Китае.

22. См. Voyage еп Chine.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Китая. Очерки современного Китая. Г. Венюкова // Русский вестник, № 1. 1875

© текст - Скачков К. А. 1875
© сетевая версия - Тhietmar. 2016

© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1875