ГЕЙНС А. К.

О ВОССТАНИИ МУСУЛЬМАНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

ИЛИ ДУНГЕНЕЙ В ЗАПАДНОМ КИТАЕ 1.

(Согласно желания автора, редакция «Военного Сборника» с особым удовольствием перепечатывает настоящую статьею, помещенную в «Известиях Императорского Русского Географического Общества».)

В прошлом, 1865 году, в киргизские степи была командирована комисия, состоявшая из председателя от [186] министерства внутренних дел, действительного члена общества, Феодора Карловича Гирса, члена от военного министерства, и других членов-депутатов: одного от оренбургского генерал-губернаторства, другого от сибирского. Назначение этой комисии состоит в выработке начал, долженствующих служить основанием будущих законоположений для киргизских степей. Исполняя возложенное на нас поручение, мы, между прочим, пробыли четыре месяца в Семипалатинской области. Помимо своих прямых обязанностей, мы не могли не интересоваться причинами, произведшими настоящий переворот в западном Китае, переворот, могущий иметь огромное влияние на судьбу Средней Азии. Находясь так близко от мест, охваченных восстанием, мы старались пользоваться каждым случаем, могущим объяснить нам значение, характер и силу бунта дунгеней. По особенно счастливому случаю, члену-депутату от Оренбурга, генерал-маиору Гутковскому, и мне несколько раз удавалось говорить об этом предмете с людьми, близко знакомыми с дунгеньским восстанием. Таким образом, правитель атбановских родов (Большой орды), полковник султан Тезек, имевший беспрерывные связи с самими отдаленными частями Китая, посвятил нам целых два дня и весьма обязательно рассказал весь ход восстания дунгеней. Месяц спустя, когда мы были в укреплении Верном, в купеческом караване, пришедшем из китайского Туркестана, оказался один кашгарец, знающий положение дел в Китае. Он неоднократно рассказывал нам о восстаниях по северной и южной тянь-шаньским линиям. Аксакал укрепления Верного, потомок Магомета-Сеида-Ахмета, человек, занимавшийся историею Азии, весьма часто проводил с нами свободные вечера. Заинтересованный, косвенно, в деле ходжей, он с большим вниманием следил за ходом восстания как в Туркестане, так и в Джунгарии. Будучи аксакалом, он [187] имел возможность расспрашивать о политических новостях каждый караван, приходивший из Китая, и потому можно было не без основания думать, что ему хорошо знакомо настоящее положение дел в Срединной империи.

Во время пребывания комисии в Семипалатинской области, из китайских пределов бежали в нашу територию киргизы кизяевского рода и калмыки олетского полка. Они охотно рассказывали нам обо всем виденном и слышанном ими. Особенно, в этом случае, был нам полезен полувладетельный султан кизяев, батырь Ботаке Абулфеизов. Кроме того нам помогли своими рассказами о китайских событиях копальские купцы Негмет Улла и Карым Якубов, хорошо знающие Китай; г. Бардашев, чиновник, служащий в укреплении Верном, имя которого не раз уже цитировалось в периодических изданиях общества; таранчи, выбежавшие к нам из китайских пределов, и другие.

Когда отрывочные заметки, которые мы делали немедленно вслед за рассказами, были сведены в одно целое, явилась возможность поверить большую или меньшую их достоверность.

Еще более ясности получило для нас восстание дунгеней, когда мы прочли о них все дело канцелярии губернатора Семипалатинской области. Наконец, здесь, в Петербурге, изучив путешествие Валиханова в Кашгар, мы могли заметить, что многое остававшееся для нас неясным, после знакомства с историческою частию этого замечательного труда, стало понятно.

О других предметах, непонятных для нас, мы расспрашивали г. Захарова, бывшего нашего генерального консула в Кульдже и известного знатока китайской жизни.

Описание организации дунгеней составлено нами исключительно по распросным сведениям, следовательно гарантировать безусловно верность всего, о чем говорится в этой статье, мы не можем; но смеем заверить, что рассказ каждого лица тщательно поверялся нами показаниями других. Если в статью все-таки вкрались некоторые ошибки, виною тому будет одинаковость неверности в рассказах тех, с которыми нам приходилось говорить о восстании дунгеней.

Не без робости перед ученою публикою, здесь присутствующею, решился я приступить к чтению настоящей статьи. [188]

При этом я имел в виду, что отсутствие в ней достоинств может, частию, замениться важностию разбираемого предмета. Если переворот, могущий произойти в пределах китайско-монгольского мира, не может не обратить на себя серьезного внимания всего образованного мира, то мы, русские, еще более заинтересованы в судьбе соседственной и дружественной с нами державы, которая всегда хотела оставаться с нами в самых близких отношениях.

Дунгени (по-киргизски дунгэне, по-ташкентски или узбекски тунгень) называют себя тургенями 2. Турмак, по-тюркски, значит остаться. Ученые азияты производят следующим образом название дунгеней: Тамерлан, объявив войну Китаю, двигался из Самарканда на Наманган, Иссык-Куль и горный проход Сан-Таш, находившийся тогда во власти Джунгарии. Из Китая Тамерлан возвращался тою же дорогою 3. Вероятно, в виду важности обладания таким стратегическим пунктом, как верховье реки Или, Тамерлан оставил на восточной стороне Сан-Таша значительный корпус монголов. Эти-то войска, осевшие по рекам Текесу и Или, считаются азиятцами родоначальниками западных дунгеней, тургеней или «оставшихся».

Восточные дунгени или китайские магометане получили свое начало гораздо раньше. Предания, слышанные нами об их происхождении, весьма близко подходят к мнению, выраженному г. Захаровым, в его записке о дунгенях.

Таким образом, китайцы, в царствование династии Тан, в VIII веке, начали упорную войну со своими ближайшими западными соседями-уйгурами или ойхорами. Древние уйгуры были тюркского происхождения; их столица находилась в [189] нынешнем Карашаре, называвшемся тогда Гао-Чан. В VIII веке борьба кончилась полною победою китайцев и разрушением Гао-Чана. Но так как и после того уйгуры были достаточно сильны, чтобы производить восстания, то императоры из дома Тан переселили часть этого народа в Китай, в конце VIII и в начале IX веков. По свидетельству г. Захарова, до 1,000,000 семейств поселены в губерниях Ган-су и Шан-си. Переселенцы были жаркие поклонники буддизма.

Чтобы усилить господствовавшую тогда в империи народность китайцев собственно, императоры из дома Тан поощряли браки переселенцев с китаянками. Существует даже предание, будто бы уйгурам приказано было вступать в браки исключительно с китаянками.

Мусульманство стало проникать к переселенным уйгурам из Малой Бухарии, где оно утвердилось окончательно после того, как один из потомков Чингис-хана, Туглук-Тимур-хан, владевший землями от Или до Куэн-Луня, принял ислам от потомка магометова Сеида-Рашеддина. Это было в 754 году гиджры. Примеру Тимур-хана последовали в восточных городах Туркестана многие уйгурские эмиры. Потому конец XIV столетия нужно считать временем распространения магометанства и у уйгуров, переселенных к Великой Стене. Успеху здесь ислама должны были особенно содействовать враждебные отношения переселенцев к правительству империи, придерживавшемуся буддизма, и связь с прежнею родиною. Но и после того, как восточные дунгени стали ревностными мусульманами, они удержали за собою право жениться на китаянках, и притом воспитывать своих детей в исламе.

Западные дунгени оставались мусульманами со времен Тамерлана 4.

Китайцы называют всех дунгеней вообще хой-хой, что нужно принимать за испорченное уйгур 5. [190]

После покорения калмыцкого ойратства, в 1757 году, встретив в Джунгарии людей, исповедывавших ту же религию, как уйгуры, китайцы могли назвать и остатки полчищ Тамерлана именем хой-хой. Это предположение получает особенное вероятие, если вспомнить, что Джунгария, оставшаяся пустою после избиения китайцами калмыков, была населена жителями провинции Ган-су. Как сказано выше, древние уйгуры были в большом числе переселены, в VIII веке, из окрестностей Карашара в губернию Ган-су. Следовательно, главным элементом, колонизовавшим, тысячу лет спустя, Джунгарию, где с давних пор жили западные дунгени, являются восточные дунгени. С того времени обе мусульманские народности Китая должны были вступить в тесные сношения друг с другом 6.

Алтышар (западная часть китайского Туркестана), покоренный китайцами вслед за Джунгариею, был предан мусульманству, но, вследствие исторических причин, имел мало общего с дунгенями. Оттого периодические восстания Алтышара, как имеющие характер более династический, чем религиозный, не прямо касались дунгеней, а потому последние и не принимали в них участия. Это обстоятельство могло приучить манджурское правительство отличать именем хой-хой всех китайских мусульман, не принимавших участия, враждебного империи, в восстаниях Алтышара. По крайней мере теперь китайцы называют этим именем всех мусульман империи, кроме жителей Туркестана 7. [191]

Люди, знающие Китай, определяют приблизительную цифру дунгеней более чем в 30,000,000 (не считая в том числе магометан Туркестана). Они распространены по всей империи, групируясь более в провинциях Ган-су, Шан-си, Сы-чуан, Юн-нань и по северным отрогам Тянь-Шаня.

Дунгени носят китайскую одежду, имеют китайский тип лица и говорят китайским языком. Они известны как чрезвычайно строгие и набожные мусульмане. Дунгени суниты, но придерживаются разным толкам: одни следуют учению имама Шафие, другие — учению имама Ханифе 8. В дунгеньских мечетях молитвы читаются на арабском языке, коментарии же и пояснения делаются по-китайски. Дунгени подстригают усы по мусульмански, не пьют вина и водки, не курят опиума и табаку. В Средней Азии они известны своею честностию, особенно в торговых делах. Китайское правительство, вследствие этой честности, охотно определяло дунгеней в полицейские должности. Дунгени горячи, заносчивы и при ссорах хватаются за ножи, которые они носят при себе 9. По наружности они отличаются от манджуров и китайцев сильным физическим сложением и более осмысленным лицом. Особенно характерическая черта дунгеней — наклонность к промышленым предприятиям.

Сознание своей силы и нравственного превосходства давало дунгеням возможность находиться в исключительном положении. Несмотря на политическую щекотливость манджурского правительства, оно не вмешивалось в дела сильной дунгеньской общины Салар, в провинции Ган-су 10, где мусульмане живут сплошною массою. Этою общиною управлял имам, имевший значение духовного главы дунгеней; со стороны же правительства в саларской общине находился один [192] чиновник-пристав. По словам киргизов, бывавших в Китае, в саларской общине считается около 4,000 мечетей.

Это, впрочем, не мешало китайцам смотреть на дунгеней как на людей, стоящих ниже прочих граждан-буддистов. Потому дунгени были обложены большим количеством податей, не только по сравнению с господствующими в Китае народностями, но и с другими покоренными племенами. Вероятно, желая ослабить резкое различие, существовавшее между дунгенями и остальными жителями городов империи, манджурское правительство, когда могло, касалось обычаев и внутреннего порядка дунгеньской жизни. Таким образом, в начале нынешнего столетия издан императорский декрет, в силу которого дунгени должны были носить длинные косы, а их дочери — иметь уродливые китайские ножки. Точно также административным путем было произведено несколько опытов заставить дунгеней отдавать своих дочерей замуж за китайцев-немусульман. Эти притеснения, особенно последнее, чрезвычайно оскорбившее дунгеней, ставили всех их в одинаково враждебное отношение к манджурскому правительству и давали большую солидарность их политическим убеждениям. Если бы дунгени и были составлены из обломков разных мусульманских народностей, то единство их интересов и единство законов для всех их вообще должны были сплотить дунгеней в одно политическое целое.

В правление ныне царствующего манджурского дома неоднократно вспыхивали восстания в саларской общине, которые и распространялись по местам, где жило много дунгеней. Но эти восстания кончались как-то глухо и неопределенно, потому что мусульмане удерживали statu quo. Нет сомнения, что правительство Срединного государства поступило бы иначе, еслиб дунгени не казались ему опасными или еслиб манджуры получили решительный перевес при восстаниях.

По сведениям, собранным нами на китайской границе, можно предполагать, что политически-религиозная пропаганда, враждебная китайцам, давно уже делала успехи среди дунгеньского населения. Главою этой пропаганды нам называли уроженца Салара, Савуна, имевшего чин вана и пользовавшегося особенным доверием пекинского двора. Савун уже умер, несколько лет тому назад; но имя его еще ценится дунгенями, называвшими Савуна своим ханом. [193]

О последнем поводе, послужившем к настоящему восстанию, нам рассказывали чрезвычайно разнообразно. Вот один из этих рассказов, слышанный нами от двух лиц, следовательно и более вероятный. В городе Синган-Фу 11 жили два богача: один манджур, другой дунгень. Последний был купцом и покупал у первого скот на ямбы. Так как обороты купли и продажи были очень велики, то расплата производилась гуртом, по прошествии некоторого времени. Однажды дунгень почему-то не захотел отдать манджуру своего долга. Последний осрамил его публично. Тогда дунгень выхватил саблю и распорол манджуру живот. Убитый пользовался между своими громкою репутациею и имел множество клиентов, которые подстерегли дунгеньского богача и убили его, а имущество и дом совершенно разграбили. Это обстоятельство послужило сигналом общей резни между дунгенями и манджурами, жившими в Синган-Фу. Тех и других было почти поровну; но манджуры, потерявшие, в последнее время, всякую энергию, вследствие непомерного употребления опиума, не могли дать надлежащего отпора и были истреблены, а обширный Синган-Фу достался в руки дунгеней. При известии об успехе инсурекции, из Салара прибыл в Синган-Фу сын упомянутого выше Савуна, Сохунжан, молодой человек 21 года, и принял начальство над восставшими.

Еще при начале смут в Синган-Фу, из Пекина был послан Дцян-Дзюн с 1,000 манджуров и с приказанием восстановить порядок; но едва этот отряд подошел к городу, как был истреблен мятежниками. Вскоре из Пекина подошел новый корпус войск в 10,000 человек; но и он испытал участь первого. Тогда Ижень-хан послал в Синган-Фу 40,000-ю армию, для усмирения восстания, начинавшего принимать серьезные размеры. Не допуская манджурских войск к городу, инсургенты вышли им на встречу и вступили в бой. Результатом сражения было совершенное истребление манджуров. Это случилось в 1862 году.

Из Синган-Фу восстание стало постепенно двигаться на северо-запад, по линии наибольшего распространения дунгеньского населения. Это восстание было тем более опасно для [194] целости империи, что должно было иметь большое влияние на борьбу манджуров с тайпингами или китайцами. При династии Тан, как мы говорили выше, дунгени весьма часто вступали в брачные союзы с китайцами и считают их своими родичами — обстоятельство очень важное в Азии, где родство служит иногда связью между племенами, не имеющими, кроме того, ничего общего. Этим объясняется факт, кажущийся с первого раза чрезвычайно странным: некоторая близость буддистов-тайпингов с дунгенями, фанатически преданными мусульманству.

Примеру Синган-Фу последовала вся саларская община. Отсюда во все места, где жило много дунгеней, отправились влиятельные духовные лица, чтобы проповедывать «газат», священную войну против манджуров. По прибытии в какой-нибудь город, саларские ходжи и ахуны входили в сношение с местными имамами и начинали волновать дунгеней 12. Они говорили, что настало для правоверных время готовиться к борьбе с манджурами, борьбе, долженствующей продолжаться до окончательного их истребления либо обращения в истинную веру. По примеру саларской общины, все дунгени-мужчины должны идти на войну, несмотря на лета и физические недостатки. Они должны отказаться от всего мирского и свое состояние отдать в мечеть. Все это говорилось и читалось в мечетях до тех пор, пока возбуждение не достигало крайних пределов: тогда достаточно было незначительного повода, и дунгени брались за оружие. Одно из лиц, рассказывавших нам это, полковник султан Тезек, далеко не симпатизирующий дунгеням, прибавил с некоторым умилением: «Нужно сказать правду: не было еще примера, чтобы кто-нибудь из богатых дунгеней не отдал всего, что имеет, в мечеть. Впрочем, если бы что-либо подобное и случилось, то ахуны, ходжи и имамы непременно казнили бы обманщика, как врага Божия».

Фанатическое возбуждение, производимое духовными [195] лицами, разрешалось обыкновенно кровавыми стычками между дунгенями и манджурами во всех городах, где было многочисленное мусульманское население. Первоначально инсургенты не имели никакого оружие, кроме палок, резаков, кистеней, небольших топориков (чётов) и камней; но, надеясь на небесную помощь, они не боялись кидаться на своих, относительно хорошо вооруженных, врагов и отнимали у них много оружие. Вскоре между дунгенями нашелся мастер, который стал делать им деревянные пушки, из которых каждая могла выдержать до семи выстрелов. Помощию этих пушек, дунгени стали отбирать у манджуров настоящие пушки и крепости.

С самого начала восстания, несколько городов в губернии Шен-си пали в руки дунгеней; в других же, где мусульмане жили в перемежку с манджурами, они должны были первоначально бороться, чтобы истребить своих врагов; наконец, из очень многих городов, где манджуров было много, дунгеням пришлось бежать. Там, где восстание увенчивалось успехом, дунгени оставляли свои семейства на местах, под покровительством мусульманского гарнизона. Там же, где невозможно было брать с собою семейства, и чтобы не стесняться мирскими интересами, дунгени убивали своих жен и детей, извиняя себя тем, что они, все равно, попадут в руки неверных манджуров 13.

Из средств, собранных при мечетях, составились денежные кассы, назначение которых состоит в содержании воинов, их семейств и в расходах на продолжение борьбы с врагами. Кроме того образованы центральные денежные склады, куда поступили часть средств из каждой мечети и вся добыча, взятая от манджуров. В Илийской провинции три главные кассы: в Кульдже, Тугус-Тагау (урочище на реке Или) и Баянцае. Главнейшие денежные склады в прочих местах находятся: в Урумчи, Манасы, Карасу, Куча, Карашаре, Хомуле, Джаеване и Куну-Турфане.

Хотя, до окончания священной борьбы, ни у одного дунге— ня не должно быть своего состояния, однако каждый инсургент имеет право на получение из мечети всего ему нужного. Ему даются исправная одежда, кольчуга и вообще полное [196] вооружение. Если что испортится, мечеть, при которой находятся много работников из дунгеней и пленных, должна исправить попортившееся. Все семейства дунгелей продовольствуются от мечетей. Дунгени имеют общий стол. Во время боя, за некоторым количеством воинов должен стоять один неспособный носить оружие и держать два кушанья: одно холодное, другое горячее, чтобы, по первому требованию, иметь возможность подкрепить силы дерущихся. Для раненых устроены большие госпитали при мечетях, где лечат муллы, имамы и ахуны. Дунгеньские начальники не пользуются никакими материяльными преимуществами и получают то же самое, что и простые рядовые. За неповиновение старшим, виновным отсекают головы. Грабеж тоже строго наказывается. Если, во время боя, дунгень поднимет с поля золото, серебро, чужое оружие или какую-нибудь вещь, его казнят на месте. После боя, вся добыча от побежденного неприятеля должна поступить полностию в кассы 14. Кто курит табак или опиум, или пьет вино, наказывается также весьма строго.

Таким образом, восстание дунгеней обратилось во что-то похожее на средневековой монашествующий орден, у которого, в руках распорядительной власти, имеются огромные материальные средства. Главою дунгеней считается Сохунжан, сын Савуна. Он очень храбр, способен, всегда разбивает манджуров, а потому, несмотря на свою молодость, пользуется большим доверием между инсургентами. По делам войны он распоряжается сам, непосредственно; но администрациею инсурекции ведают старики, из знаменитейших муфтиев и ахунов, которые и ездят всюду за Сохушканом. После него более всех уважается, по уму и опытности, старик Ажи-Ахун, великий ходжа, проведший пятнадцать лет в Мекке, в молитве. Ажи-Ахун управляет теперь делами Илийской провинции. [197]

Вожди дунгеней, при начале восстания, оставляли все управление краем в том же порядке, как это было при манджурах; только последним подстригали усы, в знак того, что начнутся мусульманские порядки. Выступая против манджуров, дунгени возили с собой важнейших из императорских чиновников, признавших над собою власть инсургентов, с тою целию, чтобы они дрались против манджуров же. Однако вскоре открылось, что чиновники переписываются со своим прежним правительством и всячески стараются вредить инсургентам. Тогда, по приговору дунгеньских старшин, им всем отсекли головы. В настоящее время, по овладении какой-либо страной, дунгени переделывают все на свой лад: все мусульмане сейчас же сбрасывают с себя китайский наряд и одеваются в сартское платье; китайские и калмыцкие божницы немедленно разрушаются; детей, без различия происхождения, дунгени отдают в мечеть на воспитание и обращают в мусульман. Кто из китайцев принимает ислам — пользуется всеми правами дунгеней; кто остается буддистом — обращается в работника или пастуха. От женщин же не требуют перемены исповедания.

Вот организация дунгеней, так, как о ней рассказывали нам несколько азиатов, лиц разного состояния и положения. Эта организация имеет, впрочем, свои слабые стороны даже в том случае, если предположить, что деятельность дунгеней будет зависеть только от религиозного возбуждения и останется свободною от индивидуальных страстей, играющих такую роль в каждом азиатском перевороте.

Если народ поднимается поголовно, то он неодолим в обороне и чрезвычайно слаб в наступлении. Милиции, составленные подобно дунгеньской, из большей части мужского населения страны, не бывают ни подвижны, ни хорошо дисциплинированы, как бы ни было велико воодушевление, как бы ни были строги законы, наказывающие ослушников. К тому же дунгени должны, по самому свойству восстания, нападать или обороняться на протяжении многих тысяч верст; следовательно, их усилия должны быть направлены к достижению многих целей, зависящих от такого же количества разнообразных местных условий. Нельзя также забывать, что дунгени — аборигены Средней Азии и должны придерживаться тому способу войны, который всегда существовал у [198] здешних народов. Среднеазиатские войны не похожи на то, что мы привыкли разуметь под словом «война». Они то напоминают переселение народа в територию неприятеля, то имеют характер обширной баранты. Опустошение неприятельских городов, напольные пожары, где существует земледелие, вытаптывание пастбищ, угон скота, истребление всего, чего нельзя увезти с собою, избиение всех принадлежащих к враждебной народности, или обращение их в рабство — вот средства для среднеазиатской войны. Смотря с этой точки зрения на последние происшествия в Китае, можно думать, что сильная теократическая организация там, где дунгеней много или где они утвердились, ручается за окончательное уничтожение манджурской власти; там же, где буддийский элемент значительно сильнее, манджурская власть останется такою же сильною, какою она была и до сих пор.

Ход восстания дунгеней во внутренних губерниях Китая неизвестен; кажется, впрочем, что мусульманские инсургенты потерпели там неудачу. За то вся древняя Джунгария и весь китайский Туркестан находятся, в настоящее время, в их руках. Успехи дунгеней начались на северной тянь-шаньской линии, после того, как мусульманские эмисары, а может быть и беглецы, прибыли из внутренних губерний в Урумчинский округ. В корпусе императорских войск, здесь расположенных, находилось много офицеров и солдат из дунгеней; следовательно, революционная пропаганда должна была иметь успех. В 1864 году, летом, предводимые своими офицерами, дунгени взбунтовались против манджурских властей, взяли Урумчи и сожгли часть этого обширного города 15. При этом погибли огромные склады чая (до 30,000 мест одного байхового чая), так как из Урумчи, главного торгового пункта западного Китая, снабжались чаем вся Средняя Азия и наши степные рынки. Все манджуры, жившие в Урумчи, были убиты 16. Сарты, т. е. все мусульмане не— дунгени, и не из китайского Туркестана, жившие в Урумчи, оставались равнодушными во время борьбы манджуров с [199] дунгенями; но последние заставили их присоединиться к себе угрожая, в противном случае, истребить их.

Из Урумчи инсургенты двинулись на запад к Манасы. Завладев здесь несколькими орудиями, они продолжали двигаться на Кур-Кара-Усу. Илийский дцян-дзюн (генерал-губернатор) выслал против мятежников из Кульджи войска, которые были разбиты и отступили, через талкинский проход, к Баяндаю. Результатом этой победы было волнение между илийскими дунгенями и сартами.

Единовременно с движением на Манасы, часть инсургентов направилась на юг от Урумчи и, перевалив через Тянь-Шаньский хребет, вступила в пределы Туркестана.

Для того, чтобы уяснить себе, каким образом связалась религиозная революция дунгеней с восстанием в Туркестане, нужно бросить взгляд на причины, в зависимости от которых сложилась история страны, лежащей к югу от Тянь-Шаня.

До IX века, на всем пространстве Туркестана господствовала буддийская вера, проникшая сюда из Тибета:, но с тех пор мусульманские проповедники проникают сюда из-за Болора и Тянь-Шаня. XIV и XV века замечательны появлением в Средней Азии многих мусульманских учителей, приобретших в магометанском мире громкую славу своею святостию. Усилиями этих учителей, весь китайский Туркестан, особенно западная его часть, обращен в ислам. Один из них, потомок Магомета, ходжа Махтума-Азям, был особенно известен в окрестностях Бухары как великий подвижник веры.

Приехав в туркестантский город Кашгар, Махтума-Асям стал скоро предметом народного обожания. Это поклонение, по азиятскому обычаю, было перенесено и на его сыновей, Ишана-Каляна и Исаака-Вали. Впрочем, весьма скоро, соперничество братьев, а может быть и различие во взглядах на теологические вопросы разделили приверженцев Махтума-Азяма на две части: поборники Ишана-Каляна назвались белогорцами, или белошапочниками, а Исаака-Вали — черногорцами, или черношапочниками. Некоторые города восточного Туркестана, принимавшие участие в aамильном раздоре ходжей, приобрели в Средней Азии известность под именем Алтышара, шести городов. Из них Кашгар, Аксу [200] и Уш-Турфан стояли за белогорцев, тогда как Яркенд, Хотан и Яныссар были поборниками черногорской партии.

Во второй половине XVII столетия влияние ходжей в Алты-шаре было так сильно, что белогорская линия овладела светскою властию в Кашгаре и Яркенде. Это событие было началом вооруженной борьбы между белогорцами и черногорцами, кончившейся тем, что Джунгария подчинила себе весь Алтышар. Но сила ойратства, в свою очередь, гибнет, когда китайцы вмешиваются в раздоры калмыцких вождей. Овладев, по истреблении большей части калмыков, Джунгариею, в 1857 году, китайцы таким же кровавым путем подчиняют себе, три года спустя, и Алтышар. Из многочисленной фамилии ходжей оставались тогда всего два представителя: Сарым-Сак, белогорец, и Назыр-ходжа, черногорец. После долгих странствований, оба они выбрали местом своего пребывания Коканское ханство, чтобы быть ближе к Алтышару. Впрочем, и в несчастии потомки Махтума-Азяма ненавидели друг друга всею силою азиатской родовой вражды. Один из потомков Сарым-Сака, Джангир-ходжа, приобретший в Азии громкую известность, успел бежать из Кокана к дико-каменным киргизам и, при помощи их, изгнал китайцев из всего Алтышара, но, после первой неудачи, был продан киргизами, отвезен в Пекин и там изрезан на куски в 1827 году. После того белогорские ходжи произвели еще три восстания, кончавшиеся обыкновенно тем, что китайские войска изгоняли претендентов и опустошали Алтышар. Восстания ходжей были: в 1829, 1847 и 1857 годах 17. Когда, таким образом, шесть западных городов Туркестана были театром постоянных кровопролитий и беспорядков, восточные города: Куча, Хамиль, Карашар и Куну-Турфан, хотя большею частию состоящие из мусульманского населения, не принимали участия в спорах ходжей и в их восстаниях против Китая. [201] Независимо от других причин, это нужно приписать и тому обстоятельству, что сказанные города, вследствие близкого соседства с внутренними губерниями, подчинились влиянию китайской цивилизации.

С своей стороны и алтышарцы отделяли всегда свое дело от интересов прочего мусульманского мира Китая. По свидетельству Валиханова, во время восстаний в Алтышаре, дунгеней резали наравне с манджурами и китайцами; а дунгени и мусульмане восточных городов Туркестана служили в императорских войсках, восстановлявших порядок в шести городах. Таким образом, при Джангир-ходже, когда вся Средняя Азия, до Бухары и Кундуза, принимала живое участие в святом деле ходжей, дунгени держали сторону манджуров; а чиновник, сломивший окончательно знаменитого ходжу, был родом из Куну-Турфана.

Таким образом, если бы китайский Туркестан был предоставлен самому себе, он распался бы на три части: белогорскую партию, черногорскую и на восточные города, которые составили бы свое мусульманское государство.

Летом 1864 года, дунгени, перейдя через Тянь-Шань, двинулись по направлению на Куча. Соединившись в кучинском округе с мусульманами и дунгенями, служащими в расположенных здесь войсках, они овладели городом и опять перерезали всех манджуров. Тем из туземных мусульман, которые оставались равнодушными к делу дунгеней, было предложено на выбор: либо пристать к стороне инсургентов, либо испытать участь манджуров. Конечно, власть дунгеней была признана. По взятии Куча, главным начальником округа и города дунгени назначили Хана-ходжу, одного из династии ходжиев, черногорской линии 18.

Усилившись мусульманским населением восточной части Туркестана, дунгени двинулись на Аксу. Разбив здесь манджурские войска, инсургенты взяли город и цитадель. Аксу очень важный стратегический пункт, потому что здесь [202] пересекаются пути из Кульджи, Кашгара, Хотана и Кучи. Заняв Аксу, дунгени подчинили и этот город Хану-ходже, а сами направились на Яркенд. Должно быть, сопротивление, оказанное здесь, было еще слабее, так как Яркенд был всегда сторонником черногорской партии.

Вероятно, судьба прочих туркестанских городов постигла бы Кашгар и Хотан, если бы манджурские гарнизоны этих городов не были, до времени, спасены каким-то известием тревожного свойства, полученным дунгенями в Яркенде. Отсюда они поворотили на север и, оставив гарнизоны в завоеванных городах, под начальством Хана-ходжи, сосредоточились в Урумчи.

Вероятно, около этого времени произошло восстание и в Хамиле; по крайней мере в половине 1865 года манджурская власть там не существовала.

Почти в то же время, пользуясь неурядицею в Кокане, бежал из Андиджана живший там прежде Бзрук-хан, сын знаменитого Джангира-ходжи. Его сопровождал бывший коканский комендант Ак-Мечети (ныне форт Перовский) Юсуф-бек, человек смелый и предприимчивый. Хотя Бзрук-хан не имел с собою войск, но его имя было до такой степени популярно в Кашгаре, что могло частию заменить материяльную силу 19. Бзрук-хан со своим товарищем зажгли город с разных сторон и въехали в улицы Кашгара, наполнившиеся народом. Узнав Бзрук-хана, кашгарцы восстали и осадили манджурскую цитадель Гюль-Баг (розовый сад). В сентябре 1865 года, значительный манджурский гарнизон цитадели положил оружие, и ему дарована жизнь, под условием обращения в мусульманство.

Хан-ходжа, черногорец и дунгеньский наместник в остальных городах Туркестана, узнав о происшествиях в Кашгаре, потребовал, чтобы Бзрук-хан подчинился дунгеням. Получив отказ, он двинулся с войсками из Яркенда к Кашгару. Бзрук-хан вступил с ними в переговоры; говорил, что им, ходжам, не приходится ссориться [203] в такое время. За то же, что Хан-ходжа потрудился приходить, Бзрук-хан предлагал 200 ямб. Хан-ходжа требовал Кашгара. Начался бой, кончившийся совершенным разбитием Хана-ходжи, который бежал в Яркенд и хотел тайно пробраться в этот город; однако он был узнан дунгеньским гарнизоном Яркенда и остановлен. Дунгени обещали оборонять город против Бзрук-хана до последней крайности, а Хана-ходжу отправили в Куча за подкреплениями. Скоро значительное кашгарское войско подошло к Яркенду. Атакованное несколькими сотнями фанатических дунгеней, оно было разбито наголову, а Бзрук-хан попался в плен. Это было в октябре 1865 года. Дальнейших сведений о ходе дел в китайском Туркестане мы не имеем.

В Кульдже восстание вспыхнуло в августе 1864 года 20. Резня на улицах города продолжалась двенадцать дней и кончилась тем, что плохо вооруженные дунгени бежали из города в Старую Кульджу и в поселения таранчей 21. Первая неудача дунгеней имела важные последствия, отсрочившие падение Кульджи. Китайцы собственно, предполагая дело дунгеней проигранным, стали энергически поддерживать манджуров. Подкрепленный таким образом дцян-дзюн выступил с войсками против дунгеней, укрепившихся в Старой [204] Кульдже, но был разбит наголову, потерял всю свою артилерию и едва спасся в кульджинскую цитадель. После этой победы, все таранчи пристали к инсургентам. Дунгени заняли Кульджу и стали блокировать цитадель.

Повсеместные успехи дунгеней по обе стороны Тянь-Шаня отразились на судьбе Илийской провинции. Занятием Кур-Кара-Усу в Джунгарии и Аксу в Туркестане дунгени отрезали Кульджу от Пекина 22. Пользуясь тем, илийские дунгени получили возможность управиться с манджурами и без подкреплений из Урумчи. Отряды их постепенно отнимали у манджуров второстепенные города Илийской провинции, потом овладели крепостями: Тургень, Чан-Пандзы и Баяндаем. В последней крепости инсургенты нашли огромные запасы провиянта.

В частых сшибках, происходивших в Илийской провинции между дунгенями и манджурами, в течение всего 1865 года, последние теряли более и более свои силы. Чанпаны, ссыльные, бывшие всегда лучшею китайскою милициею, разбежались. Сибо и солоны перешли на сторону дунгеней и были пощажены, под условием принятия мусульманства 23. Очистив всю страну от манджуров, дунгени принялись за блокаду кульджинской цитадели, веденной до тех пор не непрерывно. Осенью 1865 года, гарнизон крепости, терпевший [205] крайний недостаток в топливе и соли, предлагал сдать цитадель, прося только пощадить ему жизнь. Дунгени отказали и требовали безусловной сдачи. Ко времени нашего отъезда из степей кульджинская цитадель находилась в самом отчаянном положении.

Несмотря на то, что по системе реки Эмиля живет только незначительное число дунгеней, восстание нашло отголосок и в Чугучаке. Повсеместные беспорядки заставили манджуров и дунгеней этого города быть настороже друг против друга. Тем не менее, общественное спокойствие не нарушалось до 1865 года, вероятно потому, что дунгеней в Чугучаке немного. 15-го января этого года (т. е. в новый государственный год) дунгени предложили манджурским чиновникам отправиться в мусульманскую мечеть и здесь принести обоюдную присягу в том, что манджуры не предпримут ничего враждебного против дунгеней, и наоборот. Комендант крепости (хебе-амбань) и другой генерал (амбань), приехавший из Кульджи, чтобы сменить его, приняли предложение дунгеней. С амбанями явились в мечеть восемь калмыцких старшин, приехавших, по издавна принятому обычаю, поздравить властей с новым годом, и все важнейшие лица Чугучака. Заманив их в мечеть, дунгени бросились в цитадель, овладели оружием и порохом и стали убивать манджуров. Старик хебе-амбань, сопротивляясь арестовавшим его дунгеням, был убит в мечети; калмыцкие старшины пощажены потому, что поклялись принять мусульманство; большинство чиновников перебито. Два дня продолжалась резня на улицах Чугучака; однако, благодаря энергии молодого амбаня, спасшегося из мечети, манджуры успели запереться в крепости. Дунгени начали осаду, устроив главный свой склад в мечети.

Чугучак — единственное значительное поселение к северу от хребта Барлык — окружен кочевьями разных киргизских и калмыцких племен. Следовательно, успех или неудача одной из борющихся сторон зависели от участия, которое примут номады в борьбе. Понимая это, дунгени, оставшись хозяевами Чугучака, отдали его на разграбление киргизам кизяевского и байджигитского родов. С тех пор окрестные киргизские племена стали на стороне своих одноверцев-дунгеней. Как только роль киргизов обозначилась, исконные враги последних — калмыки — примкнули к [206] манджурам. Вследствие того борьба правительства с чугучакскими дунгенями перешла в аулы кочевников. Почти весь 1865 год продолжалась обширная баранта между киргизами и калмыками, пока последние не взяли решительного перевеса. Тогда положение осажденных изменилось. Чугучакская цитадель, начинавшая уже терпеть недостаток в съестных припасах, наполнилась стадами овец, пригнанных сюда сильными отрядами калмыков, торгоутов и дурботов. Гарнизон увеличивался с каждым днем, делал беспрерывные вылазки и, в свою очередь, заставил дунгеней принять оборонительное положение. Инсургенты укрепились в мечети, предварительно сложив в нее множество запасов.

Пользуясь таким оборотом дел, хебе-авибань приказал калмыку Кегеню истребить банджигитов, стоявших тогда на осенних стойбищах у реки Хатын-су, на нашей територии. Кегень — буддистское духовное лицо, приобретший, во время взаимной баранты киргизов с калмыками, репутацию великого батыря. В ночь с 23-го на 24-е октября прошлого года, Кегень, предводя значительным отрядом калмыков и манджуров, напал неожиданно на байджигитов, овладел их аулами и, исполняя буквально приказание хебе-амбаня, начал поголовное избиение беззащитных киргизов. Кто успел, спасался куда глаза глядят, не думая об имуществе. Три дня продолжался канибальский пир калмыков. Все, что можно было увезти, калмыки брали с собою; что было неудобно для перевозки, они складывали в костры и сжигали. От одних байджигитов-мамбетевцев отобрано Кегенем 100,000 баранов, 6,000 рогатого скота, 1,300 лошадей и 600 верблюдов 24.

Это был решительный удар дунгеньскому делу в Тарабагатайском округе. С тех пор никто из киргизов не [207] смеет думать о подаче им помощи. Когда мы уезжали из города Сергиополя, дунгени, засевшие в мечети, были осаждены манджурами, решившимися выморить их голодом.

Чугучак — единственный пункт, где дунгени, вероятно, потерпят неудачу.

Неделю назад, я получил письмо из Семипалатинской области, в котором сообщается, что дунгени, при штурме кульджинской цитадели, истребили всех манджуров, и что большая часть Кульджи сгорела. Куда девался дцян-дзюн, пока неизвестно.

По взятии кульджинской цитадели, в руках манджурских властей Илийской провинции осталось всего три пункта, в том числе Ляу-Сагун, чрезвычайно важное укрепление в Талкинском проходе, лежащее около озера Сайрам-Нора.

Положение дел в Тарабагатайской провинции и Малой Бухарии в настоящее время такое же. какое было четыре месяца тому назад.

Из этого обзора дунгеньского восстания видно, что еще к концу 1865 года власть манджуров была уничтожена на огромном пространстве от Томской губернии до Тибета и от нашей юго-восточной границы до истоков Желтой реки.

Взвешивая изложенные выше факты с современным состоянием правительства в Китае, невольно сомневаешься в том, чтобы манджурская династия была в состоянии когда-нибудь восстановить, без помощи извне, свою власть в Джунгарии и в китайском Туркестане. Весьма вероятно, что мы присутствуем теперь при распадении на две части того огромного политического тела, которое занимало еще так недавно весь центр и восток Азии. В то время, как все пространство от Великой Стены на запад до нашей границы фанатически предано мусульманству, в другой части— восточной — существует полнейшее равнодушие ко всякого рода религиям.

Подобное радикальное различие верований в Азии вело всегда к различию государственного строя. Прежде философские системы, господствующие в Китае, служили, в руках пекинского правительства, средством к окитаянию полудиких неприятелей Серединной империи. Теперь этим философским системам, вместо неопределенных и никого не удовлетворявших языческих верований, приходится бороться с [208] чрезвычайно живучим и сильно-прививающимся магометанством, сломить которое едва ли возможно. Учение Магомета до такой степени просто, так подходит к естественному пониманию азиатов, так удовлетворяет их, что, по крайней мере, до сих пор не было еще примера обращения мусульманского народа в какую бы то ни было религию.

С другой стороны, возможность распадения Китая, помимо огромного политического значения, которое этот факт может иметь для нас, русских, подействует самым неблагоприятным образом на интелектуальные силы наших соседей. Если бы такое распадение случилось, то западные области Китая купят свою независимость ценою преданности мусульманству, а последнее в Средней Азии равносильно запустению стран и городов, уничтожению всяких признаков цивилизации, падению всех производительных сил народа и глубокому его невежеству.

А. К. ГЕЙНС.


Комментарии

1. Статья о восстании мусульманского населения или дунгеней в Китае читалась в общем собрании русского географического общества, 16-го апреля 1866 г., за моею болезнию, г. секретарем общества и возбудила любопытные прения.

По окончании чтения опонировал г. Скачков, долго живший в Китае и пользующийся совершенно заслуженным авторитетом знатока китайской жизни. Первоначально он указал на те места статьи, которые, по его мнению, неверны, а потом доказывал, что автор статьи преувеличивает значение восстания дунгеней и неверно придает ему характер борьбы мусульманства с буддизмом. После опонента говорил г. професор Васильев, известный своими учеными трудами о Китае и буддизме. Не опровергая замечания г. Скачкова о частностях, знать которые путем научным, по неимению источников, он признал, в настоящее время, невозможным, г. Васильев согласился с мнением, выраженным мною о религиозном характере восстания дунгеней, и подкрепил свои слова несколькими замечаниями, доказывающими, в одинаковой степени, и обширную ученость г. професора, и уменье обобщать свои сведения.

Так как статья составлена, большею частию, по расспросным сведениям, и как пишущий эти строки не имеет никаких претензий на звание ученого, а тем более знатока Китая, то очень может быть, что в нее вкралось много ошибок; может быть также, что автор статьи, вследствие этих ошибок, и преувеличивает значение восстания дунгеней. Специалисты говорят, что объяснять верно факты из китайской жизни могут только люди, изучавшие эту, во многом, загадочную страну. Во всяком случае, сырой материял для понимания таких важных событий, как совершающиеся в настоящее время в Китае, должны, как мне кажется, собирать все, кто имеет к тому возможность. Восстание дунгеней происходит близ нашей границы и вдали всех пунктов, посещаемых другими европейцами, следовательно изучить это восстание мы можем только чрез непосредственное, с ним ознакомление.

Печатая настоящую статью, я имею в виду, что лица, живущие близ границ северо-западного Китая, следовательно более знакомые с ходом восстания, исправят ошибки, которые могли быть сделаны мною, и дополнят новыми сведениями. С другой стороны, наши ученые синологи и знатоки Китая будут иметь возможность объяснить смысл совершающихся там событий, которые, иначе, могут быть затемнений европейскою точкою зрения, с которой и написана настоящая статья. А. К. Гейнс.

2. Я называю этот народ дунгенями, а не дунганями, согласно произношению русских, живущих близь границ Китая.

3. При движении в Китай, находясь на ночлеге в проходе Сан-Таш, Тамерлан приказал каждому воину взять по одному камню и бросить на указаное место. После разгрома Китая, возвращаясь прежнею дорогою, Тамерлан приказал каждому оставшемуся воину взять из прежде наложенной груды по одному камню, чтобы по числу оставшихся камней узнать, сколько его войск погибло в боях и осталось в Китае. Так объясняют себе среднеазиятцы существование в проходе Сан-Таш большой насыпи дикого булыжного камня, очевидно сложенной людьми. Самое название прохода подкрепляет приведенную легенду. Слово Сан-Таш, по переводу с современного ногайского наречия, значит в буквальном смысле — счет камней, а в обширном — бесчисленное множество камней, или пыль камней.

4. Когда калмыцкий хан Галдан покорил Малую Бухарию, в 1678 году, то назначил Аппака-ходжу своим наместником в Яркенд, а семейство кашгарского хана Измаила увел за собой в Джунгарию. Там мусульманский город Кульджа был назначен местом постоянного жительства пленного семейства.

5. До начала VI века уйгурские племена подчинялись дулгасцам. В 606 году уйгуры, соединившись с соседними племенами, свергли иго дулгасцев и образовали сильный народ, названный китайцами хой-гэ. Уйгурский хан Дунь-мохэ, посылая, в 788 году, своего первого министра Гядэ за своею невестою, дочерью богдохана, просил между прочим, чтобы простонародное название уйгуров, хой-гэ, переименовать в хой-ху, представляя к тому тот повод, что его подданные в нападении подобны кречетам (ху значит кречет). Отсюда недалеко уже и до хой-хой.

6. Среднеазиятцы, назвав дунгенями оставшихся воинов Тамерлана, перенесли это имя на всех китайских мусульман, живущих к северу от Тянь-Шаня и внутри империи. Впрочем, нам рассказывали, что и восточные дунгени считают себя выходцами из Самарканда, почему принимают, как родственников, всех приезжих оттуда.

Чрезвычайно интересно, что китайцы назвали всех мусульман по уйгурам магометанам, жившим около них; а среднеазиятцы назвали их же по дунгеням, крайним западным подданным Китая, исповедывавшим ислам.

7. Можно заметить, что китайцы вообще любят ослаблять своих политических неприятелей системою колонизации в обширных размерах. Очень может быть, что, ведя в XVIII столетии упорные войны с Среднею Азиею, они поселяли пленных разных мусульманских народностей в разных пунктах империи, называя и их нарицательным хой-хой.

8. Толк ханафие или аземи основал Абу-Ханифе-Эль-Номан-Ибне-Собит, родившийся в Куфе, 80 года гиджры, и умерший в Багдаде, в темнице, в 150 году. Толк Шафие’Э основал Могамед-Ибне-Эдрис-аль-Шафие; он родился в Мерве, в Персии, в 164 году, умер в Багдаде, в 241 году.

9. Копальские купцы рассказывали нам, что у них в Кульдже выходили частые ссоры с дунгенями за то, что последние затрудняли, как могли, выпуск скота в Россию, полагая, что от этого обеднеет их страна. Только благодаря огромному весу, которым пользовался в Кульдже наш консул, подобные ссоры ограничивались криком дунгеней на базарах.

10. Салар называется по-китайски Хой-Чжеу и находится на одном из правых притоков Желтой реки.

11. Синган-Фу, губернский город в провинции Шан-Си, близ реки Вей-хо, впадающей в р. Хоан-хо. Синган-Фу, по рассказам азиятов, в пять раз более Ташкента.

12. Места имамов и ахунов с давних пор занимают у дунгеней влиятельнейшие и богатейшие люди прихода. Они читают коран в мечетях, учат детей в школах, совершают требы и за все это получают плату от паствы. Таким образом, духовные лица дунгеней в то же время влиятельнейшие люди в частной жизни. Уже это одно достаточно объясняет, почему восстание дунгеней, по свойству их вождей, должно было получить характер священной войны за веру.

13. Об этом свидетельствовали султан Тезек и кашгарец Сеид-Ахмет.

14. Начальник дунгеней в Илийской провинции, Ажи-Ахун, распорядился, чтобы добыча из кумирень поступала на содержание гробниц двух мусульманских святых и на содержание при них сторожей. Одна гробница в урочище Кургас-Тайлы Темир-хана; другая, находящаяся между Чан-Пандзы и Кульджею, Шейк-Магомет-Седдыка, из Меддины. При этих двух могилах живут, в качестве сторожей, 200 семейств.

В других местах, охваченных восстанием дунгеней, из медных бурханов или из золотых и серебряных вещей, находимых в кумирнях, чеканят монету.

15. В Урумчи считалось до восстания, как утверждают, до 2,000,000 жителей (вероятно, с окрестностями).

16. Даже в официальных сведениях показано китайскими чиновниками до 130,000 манджуров, убитых при штурме Урумчи. Записка г. Захарова.

17. Пекинский двор платил коканскому хану ежегодно по 200 ямб за то, чтобы он не пускал в Алтышар ходжей, преимущественно белогорцев. Независимо от того, по трактату, заключенному в 1831 году, в Пекине, между Китаем и Коканом, последний получил право сбора в Алтышаре пошлин с товаров, привозимых туда из Средней Азии, и полицейскую власть над всеми иностранцами, приезжающими туда. Такие выгоды заставляли коканских ханов следить за ходжами и держать их у себя в почетном плену.

18. Генерального штаба капитан Щетинин допрашивал одного таранчи, доставленного калмыками на нашу границу. Как изложено в рапорте Щетинина, от 6-го июля 1865 г., таранчи показал, что был послан в конвое дунгеньских чиновников, ехавших из-под Баяндая к дунгеньскому начальнику в Урумчи, Нюргондже-Ахуну, с просьбою о помощи. Последний отказал, так как были сведения, что к Урумчи, из внутреннего Китая, подвигались манджурские войска. Это было в конце 1864 года.

19. Брат Бзрук-хана, Валихан-Тюре, произведший восстание в Кашгаре в 1857 году, успел поднять народ к бунту криком: «да здравствует Бзрук-хан!» хотя последний не принимал участия в сумасбродном предприятии своего брата. «Когда Бзрук-хан сядет на конь, Алтышар будет свободен», утешали себя кашгарцы после неудачи 1857 года.

20. Вот как рассказывают о последнем поводе к восстанию: когда на востоке дунгени одержали несколько успехов, из Пекина, в видах предупреждения, было разослано секретное приказание истребить всех дунгеней. Получив это приказание, кульджинский дцян-дзюн собрал на совет важнейших чиновников Илийской провинции. Пока сановники разбирали предложенный вопрос, их подслушал слуга дцян-дзюна, дунгень по происхождению, который и поспешил дать знать своим единоверцам о грозящей им опасности. Дунгени стали открыто готовиться к восстанию. Слухи о причинах, заставивших дунгеней волноваться, дошли до дцян-дзюна. Желая успокоить их, он сам отправился в мусульманскую мечеть; но тут дунгеньские старшины наделали ему грубостей. В тот же день началась уличная резня.

21. Таранчами (от слова таран — просо) называют полурабов, выселенных манджурами из Алтышара в опустошенную Джунгарию, после покорения обеих этих, сторон, т. е. около 1759 года. Тогда выселено было до 8,000 семейств алтышарцев. Таранчи имели право поднимать столько земли, сколько могли обработать; за то они были обложены непомерно большими податями. Семейство, состоящее из четырех членов и менее, обязано было платить ежегодно 32 мешка проса (в мешке около 5 пудов) подати; семейство, состоящее из 4-8 членов, платило 64 мешка проса; из 8-16 членов 120 мешков, и т. д. Содержание каждого китайского солдата стоит (по цене) 32 мешка проса. Таким образом, 8,000 семейств таранчей содержали 8,000-й корпус манджуров — постоянная цифра войск в окрестностях Кульджи, в мирное время.

22. Кульджа может сообщаться с Пекином: 1) через проход Талки, по большой дороге на Кур-Кара-Усу, и 2) через проход Музарт, по дороге из Сайрама, в Куча. С занятием инсургентами северной и южной тянь-шаньских линий, всякое сообщение Кульджи с внутренностию Китая было отрезано. Тогда илийский дцян-дзюн стал сноситься с Пекином следующим образом: он посылал на Талкинский проход; но, перевалившись через хребет Талки-Даба, курьеры поворачивали не на Кур-Кара-Усу, а к восточному берегу озера Сайрам-Нор, и, через горный проход между Алату и Барлыком, вступали в пределы России. Отсюда китайцы ездили к Усть-Каменогорску, озеру Нор-Зайсану и, землями калмыков-дурботов, в Кобдо. Другой путь был еще безопаснее. Из Кульджи китайцы ездили в укр. Верное, оттуда, на почтовых, до Иртыша и т. д.

23. При колонизации Джунгарии, в XVIII столетии, поселены были в окрестностях Кульджи манджурские племена сибо и солоны, переведенные сюда с берегов Амура. При поселении, им дана полувоенная организация, так что их довольно верно можно назвать китайскими казаками. Для успеха дальнейшей колонизации, постановлено, чтобы Илийская провинция была местом постоянной ссылки преступников изнутри Китая. Ссыльных называли чампанами. Во время восстаний ходжей в Алтышаре, чампанская милиция отличалась большею храбростию, и китайцы всегда рассчитывали на нее в затруднительных обстоятельствах.

24. Только 26-го октября кончились грабеж и избиение киргизов. Калмыки отошли к Чугучаку, оставив на месте побоища более 3,000 трупов, 200 зарезанных, но несъеденных баранов и 1 1/2 тысячи собак, принадлежавших уничтоженным киргизским аулам. Съев трупы своих бывших хозяев и обглодав их кости, собаки стали беситься от голода. Стаи отощавших собак, рыскавших между Урджаром и Чугучаком, были так велики и дерзки, что в декабре проезд у Хатын-су стал невозможен для одиночного всадника. (Донесение сергиопольского окружного начальника за № 22.) Последующие официяльные донесения низводят цифру киргизов, убитых на нашей територии, всего до 300 человек.

Текст воспроизведен по изданию: О восстании мусульманского населения или дунгеней в западном Китае // Военный сборник, № 8. 1866

© текст - Гейнс А. К. 1866
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1866