БАРАБАШ Я.

СУНГАРИЙСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1872 ГОДА

СУНГАРИЙСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1872 ГОДА.

Статья третья.

(См. «Военный Сборник» 1874 г. №№ 1 и 2.)

V.

Для уяснения тех выгод, которых, в настоящем из будущем, мы вправе ожидать от свободной торговли по Сунгари, могут послужить излагаемые в настоящей главе факты.

Прежде всего я приведу несколько примеров из последней сунгарийской экспедиции, чтобы показать с каким барышем наши купцы сбывали на Сунгари некоторые товары. Стенные часы, с кукушкою, стоящие у нас на Амуре около 22 рублей, проданы за 42 пуда буды, или за 50 рублей 40 копеек 1. За кусок, в 50 аршин, дреля, стоящий в Хабаровке 20 рублей, получено 52 пуда буды, или 62 рубля 40 копеек. За фаянсовую чашку с блюдечком, стоящую у нас 50 копеек, давали 1 1/2, пуда буды, или 1 рубль 80 копеек. Один аршин плису, стоимостью от 1 рубля 20 копеек, продавался за 2 пуда буды, или за 2 рубля 40 копеек. Часы с кукушкой, небольшой бархатный ковер и шерстяное одеяло, стоящие у нас около 60 рублей, проданы за 116 пудов буды, или за 139 рублей 20 копеек.

Некоторые товары, как то: ситцы, карманные часы, стеклянная посуда и другие постоянно спрашивались и могли бы продаваться с не меньшею выгодою, но их не было у наших купцов.

Этих немногих примеров достаточно для того, чтобы понять, почему наши торговые люди так упорно, хотя и безуспешно, добиваются открытия свободной торговли по Сунгари.

Нет сомнения, что конкуренция, неизбежная при свободной торговле, значительно понизит цены на наши товары, но тогда в соответствующей степени увеличится и сбыт их.

Для казны свободная торговля по Сунгари могла бы представить следующие выгоды. Известно, что войска наши, расположенные в [135] Приморской области, довольствуются, так называемым, кругосветным провиантом, доставляемым из России в порты Японского моря, вокруг света, и только частию провиантом, закупаемым в Амурской области и в Забайкалье.

Так, по плану интендантства восточного сибирского военного округа на 1871 год, в потребность войск Приморской области требовалось муки 159,944 пуда. В это число должно было поступить кругосветной 116,595 и амурской только 20,000 пудов 2. Остальные 23,349 пудов предполагалось пополнить остатками от предшествовавших годов, то же, почти исключительно, кругосветной доставки.

Каждый пуд амурского провианта обошелся казне 1 рубль 21 1/4 копейки, с доставкой в Хабаровку, а кругосветного 2 рубля 9 копеек, с доставкой в приморские пункты: Владивосток, Николаевск и другие. Я буду основывать свои расчеты на этих последних, наименьших ценах, которые в остальных пунктах Приморской области будут выше стоимостью перевозки.

Таким образом, в этом году все количество амурского провианта стоило казне 24,250 рублей, кругосветного 292,472 рубля 96 коп., а обоих вместе 316,722 рубля 96 копеек.

Зная цены на хлеб, существующие в разных пунктах прибрежий Сунгари, легко определить, во что обошлось бы казне заготовление того же количества провианта в Маньчжурии. Разумеется, в этом случае пришлось бы закупать пшеницу, так как рожь в Маньчжурии не разводится, отчего, полагаю, войска не остались бы в потере.

Мы уже знаем, что один пуд пшеницы в окрестностях Хуланя и Баян-сусу стоит около 60 копеек. Определение стоимости перевозки одного пуда тяжести от Хуланя до Хабаровой я основываю на том предположении, что товарищество амурского пароходства, обязанное перевозить казенные грузы по рекам амурского басейна за плату с версты и пуда 0,017 копейки по течению и по 9,085 копейки против течения, не откажется от этого обязательства и в том случае, если бы пароходное движение открылось и по Сунгари; а оно непременно откроется, лишь только будет разрешена свободная торговля с внутренней Маньчжурией.

В таком случае перевозка одного пуда хлеба от Хуланя до [136] Хабаровки, на расстояние около 750 верст, по течению, обошлась бы около 13 копеек.

На основании вышеизложенного, цена одного пуда сунгарийской пшеницы в зерне, с доставкой в Хабаровку, определится в 73 копейки. При этом я не принимаю во внимание стоимости доставки хлеба в дальнейшие пункты Приморской области и разных накладных расходов, как не принимал в соображение этих данных при определении стоимости казне одного пуда амурского и кругосветного провианта.

В окрестностях Хуланя и Баян-сусу можно также покупать готовую пшеничную муку, но это было бы не расчетливо, как потому, что туземная мука, вследствие несовершенства мельниц, плохо перемалывается, так и потому, что цены на нее, сравнительно с зерном, несоразмерно дороги.

Гораздо выгоднее привозимую из Маньчжурии пшеницу в зерне перемалывать в муку на своих мельницах. Устройство для этой цели одной, или нескольких паровых мельниц было бы благодетельно для нашего амурского и, в особенности, южно-усурийского населения, крайне нуждающегося в мукомольных мельницах. Если предположить, что перемол каждого пуда зерна на этих мельницах обойдется в 20 копеек, то цена одного пуда пшеничной муки определится в 93 копейки.

Таким образом, казна, продовольствуя войска Приморской области пшеничным хлебом, заготовляемым на Сунгари, расходовала бы на этот предмет ежегодно не 316,722 рубля 96 копеек, — а всего только 148,747 руб. 92 коп. или у нее ежегодно оставалось бы в экономии около 167,975 руб. Разумеется, эти расчеты приблизительные.

Такое сбережение казна имела бы от одной муки, но на Сунгари можно заготовлять с такою же выгодою и крупу, овес и проч. Если же, кроме того, принять в соображение, что казне, вследствие разных неблагоприятных случайностей, часто приходится продовольствовать своим провиантом не одни войска, но и жителей Амурского и Усурийского краев, то понятно, что сбережения ее должны принять значительно большие размеры.

В своем месте было упомянуто, что в Сунгарийском крае пшеницы засевается мало, но было также сказано и то, что это обстоятельство находится в прямой зависимости от ограниченного на нее требования. Нет сомнения, что при увеличении спроса, увеличится размер запашек пшеницы и едва ди может быть [137] сомнение в возможности закупать на Сунгари все потребное для нас количество ее.

Но, может быть, свободный вывоз хлеба из Маньчжурии убьет наше земледелие на Амуре и Усури? На это можно заметить, что, в настоящее время, закуп хлеба в Айгуне не запрещен и это не вредит нашему хлебопашеству в окрестностях Благовещенска, по рекам Зее, Томи и другим. Полагаю также, что никакая конкуренция не помешает развитию земледелия в местностях к югу от озера Ханка, потому собственно, что как здесь, так и возле Благовещенска, земледелие нашло очень благоприятные для себя условия.

Но Усури и в очень многих местностях по Амуру, земледелие, благодаря неблагоприятным климатическим и почвенным условиям, никогда не разовьется до надлежащей степени, а искуственно поддерживать его едва ли было бы рационально. Силою самих вещей, жители, ныне заселяющие такие местности, принуждены будут или переселиться на новые, более благоприятные для хлебопашества места, или обратиться к другим, выгоднейшим занятиям, в отношении которых Амурский край, можно сказать, еще не почат.

Закуп хлеба на Амуре, по довольно высокой цене, еще можно допустить в настоящее время, как полезное поощрение для наших амурских хлебопашцев. Однако, земледелие на Амуре не на столько развито, чтобы удовлетворить всей потребности войск Приморской области в хлебе. И то количество его, которого не может дать Амурский край, выгоднее было бы приобретать под рукою, по дешевой цене, нежели доставлять с огромными затратами кругом света.

Далее, казна, в потребность войск той же Приморской области, ежегодно заподряжает в Иркутске: рубашечного холста около 67,812 аршин, подкладочного около 120,833 аршина и фламского полотна около 11,250 аршин, по цене за аршин первого 11 7/8 коп., второго 9 5/8 коп. и третьего 26 коп.

Принимая во внимание цены на перевозку тяжестей от Иркутска до Стретенска сухим путем и от Стретенска до Хабаровки водою, в последнем пункте каждый аршин рубашечного холста обойдется казне, в круглых цифрах, 14 коп., подкладочного — в 12 коп. и фламского полотна — в 28 коп. Следовательно, в Хабаровке все количество первого сорта, холста стоит казне 9,493 руб. 68 коп., второго 14,499 руб. 96 коп. и третьего 3,150 руб., а всех вместе 27,143 руб. 64 коп.

Известно, что наш народ привык к употреблению бумажных тканей для рубашек. Полная же годность китайской дабы для [138] исподних брюк, летних панталонов и как подкладочного материала, не подлежит никакому сомнению. По отзывам всех, хорошо знакомых с ее свойствами, она в носке прочнее каждого из наших холстов. Поэтому, если бы войскам Приморской области, вместо русских холстов, отпускалась китайская даба, то, принимая в соображение цены на нее в Баян-сусу, с перевозкой в Хабаровку, вся годовая потребность ее обходилась бы казне около 21,749 3 руб., или у казны ежегодно сберегалось бы около 5,394 руб.

Но, в этом случае, означенное, относительно ничтожное, сбережение играет не главную роль. Снабжение войск Приморской области холстами из Иркутска, при громадности расстояния, часто влечет за собою несвоевременное удовлетворение войск годовыми вещами и притом в таких местностях, где часто ни достать, ни купить ничего нельзя. Устранение таких вредных случайностей более желательно, чем приобретение незначительной экономии.

Выше было уже замечено, с какою выгодою наши товары сбываются в Маньчжурии. Но обстоятельства предоставляют нам возможность снабжать ее не только нашими товарами, но и теми иностранными и китайскими, которые привозятся в сунгарийские города из Ню-чжуана и Шань-хай-гуаня, а через это держать Маньчжурию в экономической зависимости от себя, пользуясь всеми проистекающими от того выгодами. К сожалению, экономические условия края не согласуются с видами и желаниями китайского правительства.

Припомним также, что население прибрежий Сунгари быстро увеличивается: места, где не так давно еще была пустыня, теперь покрыты многочисленными поселениями. Какой обширный рынок для сбыта наших товаров будет представлять басейн Сунгари в то время, когда население его достигнет той же густоты, как, например, в Ляо-дуне. Потерять его самим и отдать в руки другим ловким промышленникам, будет очень невыгодно.

Снабжать Маньчжурию товарами из Шань-хай-гуаня и Ню-чжуана мы можем двумя путями: или через Николаевск по Амуру и Сунгари, или через Владивосток по Суйфуну до поста Раздольного, отсюда сухим путем до Камня Рыболова, а затем по озеру Ханка и рекам Сунгаче, Усури, Амуру и Сунгари.

Каждый из этих путей имеет свои выгоды и недостатки. Путь [139] через Николаевск представляет то важное преимущество, что здесь товары, после перегрузки в Николаевске с морских судов на речные, могут быть доставляемы водою до самого Хуланя, центрального пункта в басейне Сунгари, на расстояние около 1,600 верст. Но этот путь более кружен. Наконец, Николаевский порт, но своему мелководью затруднителен для плавания больших судов, и к тому же очищается от льдов всего на пять месяцев в году. Последнее неудобство могло бы быть устранено проведением или железной дороги, или канала от Софийска к заливу Де-Кастри, на расстояние всего около 60 верст, где навигация продолжается от семи до восьми месяцев и где без всякого затруднения могут плавать суда самых больших размеров 4.

Другой путь через Владивосток по Суйфуну до поста Раздольного (71 верста), отсюда сухим путем до Камня-Рыболова (131 верста), а затем снова водою по озеру Ханка и рекам Сунгаче, Усури, Амуру и Сунгари до Хуланя (около 1,450 верст) короче первого, так как здесь выкидывается около 1,500 верст морского пути от Владивостока до устья Амура. Независимо от этого, Владивостокский порт открыт для плавания почти круглый год.

Неудобство сухопутной перевозки товаров, не говоря уже о незначительности самого расстояния (131 верста), на котором возможно устройство железной дороги, облегчается ещё тем обстоятельством, что здесь, по всей вероятности, будут провозиться товары более ценные и менее громоздкие. Наконец, путь этот пролегает по лучшим местам нашего Южно-Усурийского края, где, вероятно, разовьется густое земледельческое население, для которого близость порта послужит источником обогащения. В настоящее время, здесь проводится почтовая дорога.

Между тем, мы уже знаем, откуда и какими путями снабжается иностранными и китайскими товарами басейн Сунгари, и что перевозка каждого пуда тяжести по этим путям, на расстояние 100 верст, [140] обходится от 8 до 18 коп., смотря по времени года. Поэтому, цена за перевозку одного пуда от Ню-чжуана до Хуланя, на расстояние около 905 верст, определится от 73 коп. до 1 руб. 63 коп., а от Шань-хай-гуаня до Хуланя от 90 коп. до 2 рублей.

Если товарищество амурского пароходства найдет возможным перевозить, направляемые в Маньчжурию, товары по тому же тарифу, по которому оно, в настоящее время, перевозит казенные грузы, против течения, то перевозка одного пуда тяжести от Николаевска до Хуланя обойдется около 53 коп., т. е. дешевле, нежели стоит перевозка того же пуда от Ню-чжуана до Хуланя, на сумму от 20 коп. до 1 руб. 10 коп., а от Шань-хай-гуаня до Хуланя от 37 коп. до 1 руб. 47 коп.

Ценность морской перевозки так незначительна, что еслибы наши купцы перевозили закупленные ими в Шань-хай-гуане, или Ню-чжуане грузы сначала морем, а потом но Амуру на Сунгари, то они могли бы продавать свои товары в Хулане дешевле, чем продаются в нем те же товары, привезенные из тех же пунктов сухим путем. Понятно, что в Баян-сусу, Сань-Сине и других пунктах, ближайших к нашей границе, они, в этом отношении, будут находиться еще в более благоприятных условиях.

Стоимость перевозки товаров в центральную Маньчжурию из Владивостока определится в будущем. В настоящее же время можно сказать лишь то, что этим путем с выгодою может быть снабжаема товарами Нингута с округом. От Ню-чжуана до Нин- гуты считается около 880, а от Шань-хай-гуаня около 1,090 верст, между тем как от Владивостока, через селение Никольское, всего около 360 верст. Притом же, от Владивостока до Раздольного, а когда Суйфун на прибыли, то до сел. Никольского (100 верст) и даже далее, товары могут быть отправляемы водою. Все дело в перевозочных средствах, которые, полагаю, можно добыть и теперь как в сел. Никольском, так и далее по дороге в Нингуту, в самых пределах Маньчжурии.

К изложенным выше доводам о пользе открытия свободной торговли с внутренней Маньчжурией я присоединю еще один, касающийся экономического положения наших амурских гольдов.

Гольды амурские, наравне со своими сунгарийскими соплеменниками, подданными Китайской империи, поставлены в тяжелую необходимость приобретать хлеб, вору, табак и другие предметы, необходимые в их быту, в Сань-Сине, в обмен на произведения звериного промысла. В 170 верстах от устья Сунгари есть деревня [141] Сусу. В ней сидит маньчжурский чиновник, обязанный снабжать гольдов, едущих в Сань-Син, билетами на право покупки в нем всего нужного. Билет выдается только тому, кто уплатит, в виде водяной пошлины, несколько, иногда до десяти, гинов рыбьего клея и хряща. По приезде в Сань-Син, каждый гольд, наш ли он подданный, или китайский, отдает в казну установленный албан, т. е. подать, состоящую из лучшего соболя. Взимание албана, производящееся в ямуне, сопровождается самыми унизительными церемониями. Иногда гольду приходится час и долее стоять на коленах, пока чиновники из всех принадлежащих ему соболей выберут самого лучшего. После этого гольда начинают обирать сначала чиновники, а потом купцы. Соболей, стоющих иногда очень дорого, он вынужден продавать им за бесценок.

Китайские торгаши, между которыми есть много агентов сань-синских купцов, снующие по Амуру и Усури на своих чжонках, нагруженных, по преимуществу, хлебом, табаком и водкою, поступают с гольдами еще бессовестнее. За то, что в Сань-Сине стоит 1 рубль, эти торгаши берут с гольдов 4 руб. За кусок парчи, или мерлушачий мех, которые, по обычаю гольдов, дарятся родителям высватанной девушки, гольд уплачивает в Сань-Сине четыре или пять соболей, а дома семь или восемь. За одного соболя в Сань-Сине ему дают целый пуд табаку, а дома только 20 папуш, или около 10 фунтов. Самым баснословным образом китайские торговцы наживаются от продажи в раздробь китайской водки (шао-цзю), называемой у нас хань-шином 5. За сто гинов этой водки, стоющих в Сань-Сине не более пяти серебряных рублей, они выручают по десяти и более соболей, стоющих не менее 60 рублей монетою.

Но этого мало. Между китайским торговым людом бывают плуты, которые нередко составляют и предъявляют гольдам для расчета подложные грамоты о том, что отец, или дед такого-то гольда, избранной жертвы китайского мошенничества, остался должен отцу, или деду предъявителя грамоты известное число соболей. Почти всегда гольды уплачивают то, что показано в фальшивых документах, иные по простодушию и свойственной им честности, а большинство из боязни, чтобы торговцы не привели в исполнение угрозы: не продавать ничего тому, кто откажется от уплаты [142] вымышленного отцовского, или дедовского долга, угрозы, исполнение которой, в иных случаях, может быть равносильно обречению гольда на голодную смерть. Отчасти по той же причине наши гольды боятся доводить до сведения начальства об обидах и притеснениях, терпимых от китайцев; но за то горько жалуются на свою участь всякому русскому частному человеку, который сумеет расположить их к откровенности.

Иные торговцы устраивают временные лавочки, наполненные всяким товаром, в таких местах, чрез которые гольды непременно должны проходить, возвращаясь домой с зимних промыслов. Голодные, изнуренные всевозможными лишениями, зверопромышленники находят здесь все для себя нужное, а главное, массу хань-шина. Тут уже дело не ограничивается продажею всего по неслыханным ценам, оно доходит до формального грабежа, который безнаказанно совершается над обезумевшими от неумеренного употребления хань-шина гольдами. По реке Пору, впадающей в Усури выше станицы Трех Святителей, верстах в 150 от устья, есть местность, носящая название Дабан. Мне указывали на нее, как на один из приютов подобного рода китайских торговых хищников.

Почти той же участи подвергаются и наши амурские гиляки, с тою лишь разницею, что они, будучи энергичнее гольдов, не так, легко дают себя в обиду китайским торгашам.

Преосвященный Вениамин, епископ камчатский, курильский и благовещенский, в беседах единою неоднократно высказывал, что описанная выше кабальная зависимость гольдов от китайцев, главнейшим образом, препятствует распространению между ними христианства, к принятию которого они, народ добрый, кроткий и честный, расположены более, нежели другие инородцы.

Средство помочь несчастным гольдам — свободная торговля с Маньчжурией. Только при этом условии наши купцы в состояний будут снабжать гольдов всем, что им нужно, и таким образом вырвать их из рук китайских эксплуататоров. И торговля соболями может перейти в наши руки только при этом условии. Теперь наши амурские купцы, в большинстве случаев, покупают соболей из вторых рук, у китайских торговцев, которые, как мы видели, приобретают их от гольдов всякими неправдами.

Итак, многие весьма существенные интересы наши требуют открытия свободной торговли по Сунгари, а вторая статья айгунского трактата дает нам на нее неотъемлемое право, которым мы, [143] однако, воспользоваться не можем, благодаря упорству маньчжурского правительства. Что это зависит единственно от упорства маньчжурского правительства, можно заключить из объяснений, сделанных мне маньчжурскими чиновниками, иногда в порыве откровенности, как лицу частному, не уполномоченному вести с ними официальные переговоры.

Но у нас есть два письменные документа, касающиеся того же предмета и носящие официальный характер 6.

Первый относится к 1869 году и принадлежит сань-синским властям, которые, по требованию благовещенского купца Очередина, дали нижеследующее письменное объяснение причин, почему русским воспрещается торговля по Сунгари: «Правления Тун-чжи, 8 года, 5 луны, 29 дня (26-го июня 1869 года) купец Российского государства Очередин, с товарищами, имея билет и нагрузив товаром пароход, нарочно прибыл, в г. Илань-хала (Сань-Син) и просил позволить ему торговать.

«По сделанным в нашем ямуне справкам, оказалось, что в трактатах совершенно нет такого правила, чтобы русские люди, поднимаясь вверх по Сунгари, производили торговлю в маньчжурских городах; а кроме того, также не получено от министерства иностранных дел разрешения, чтобы русским людям дозволить производить торговлю в маньчжурских городах. Вследствие чего в нашем месте не дозволена торговля.

«Причем каждая сторона должна сохранять смысл трактатов и укреплять дружбу нашу. Ради сего, управляющий правым отделением сань-синского ямуня, Гусайда-Нерги, выдал сие. Правления Тун-чжи, 8 года, 5 луны, 5 дня (2-го июля 1869 года)».

Второй документ относится также к 1869 году, когда в Амурский край, по Высочайшему повелению, был командирован генерал-адъютант Сколков. Случилось так, что когда генерал Сколков находился в Благовещенске, в Айгун прибыл хей-лун-цзянский (цицигарский) цзянь-цзюнь Де-Ин. Воспользовавшись этим обстоятельством, генерал Сколков, которому не задолго перед сим была принесена амурскими купцами жалоба на стеснения, претерпеваемые ими со стороны китайцев по сунгарийской торговле, обратился с запросом по этому предмету к самому цзянь-цзюню. Получен был следующий ответ: «Великого китайского государства, управляющего Хей-лун-цзянскою провинциею и другими [144] подведомственными ей местами, главнокомандующего кавалерийскими и пехотными войсками маньчжурскими, монгольскими и китайскими 8 ввален, войсками солонов, дауров, баргутов, олютов и орочонов и начальника населения всей провинции, исправляющего должность хей-лун-цзянского цзянь-цзюня, фудутуна города Гирина, Де-Ина.

«По справкам оказывается, что в сем году, в 6 луне (в июле), нашей провинции градоначальник города Хуланя донес мне, что русские купцы прибыли к ним на пароходе для торговли; но он, градоначальник, объяснил им ласковыми словами о том, что русским нельзя торговать в Хулане и отправил их из пределов хуланьских. Затем еще, по внимательном соображении, оказывается, что в 4-й статье пекинского договора сказано; «свободная беспошлинная торговля дозволяется подданным обоих государств по всей границе с тем, чтобы пограничные власти по справедливости содействовали и покровительствовали им». В айгунском и тян-цзинском трактатах не сказано, чтобы была позволена свободная торговля русским купцам в других местах, кроме пограничных мест обоих наших государств. Поэтому, со дня утверждения трактатов до сих пор, в течение 10-ти лет, русские купцы в нашем Хулане не производили торговли. Из этого ясно видно, что люди обоих государств строго поступали по трактатам. С изложением вышеизложенных обстоятельств о прибытии русского торгового парохода в город Хулань и желании производить торговлю, донесено нашим цзянь-цзюнским ямунем нашему великому императору, с тем, чтобы указом своим он соизволил указать пограничным генералам обоих государств, чрез министерство иностранных дел, как они должны поступать впредь, во исполнение трактатов.

«По получении в скором времени высочайшего указа, наше министерство иностранных дел непременно сообщит об этом посланнику Российского государства. А как, по внимательном обсуждении, оказывается, что два государства находятся в тесной дружбе, то кто стал бы без всякой причины притеснять подданных почтенного государства?

Сего ради исправляющий должность хей-лун-цзянского цзян-цзюня, Де-Ин, послал в г. Благовещенск. Правления Тун-чжи, 8 года, 8 луны, 12 дня (5-го сентября 1869 года)».

В обоих этих документах, кроме обычной изворотливости, бросается в глаза то обстоятельство, что китайцы, как бы и не подозревают о существовании 2-й статьи аргунского трактата, что [145] как нельзя более согласно с тем направлением, которого вообще придерживается в политике маньчжурское правительство. Оно исполняет трактаты только тогда, когда боится их не исполнить, или когда в исполнении их видит свою собственную выгоду; в других случаях, трактаты для него не существуют. Англичане, хорошо понявшие это, содержат в самом Китае (Гон-конг) войска с управлениями, морские и сухопутные запасы, а в китайских портах, открытых для европейцев, грозный военный флот.... Во всем этом китайцы, отнюдь не ошибаясь, видят Дамоклов меч, готовый каждую минуту обрушиться на их головы.

В вышеприведенных двух документах, точно так же, как и во всяком другом, касающемся наших официальных сношений с маньчжурским правительством, мы встречаем напоминание о нашей дружбе с Китаем. В официальных бумагах, обыкновенно, Китай называется не Китаем, а Россия не Россиею, а просто двумя дружественными государствами. У нас это принятая форма официальных сношений, а у китайцев совсем нет. Глубже вникая в содержание некоторых официальных актов, по неволе можно придти к заключению, что здесь слово дружба в отношении к нам часто употребляется в совершенно ином смысле. Китайцы, хотя косвенно, но имели случай убедиться в нашей силе. И если они, не смотря на это, не стесняются действовать в отношении нас совсем не подружески, то, нужно полагать, в уверенности, что имеющийся у них запас льстивых слов и уверений в дружбе способен успокоить нас во всякое время и при всяких обстоятельствах. Слово дружба играет у них роль конька, на котором, по их мнению, всегда можно спастись от нашего справедливого гнева. Какова же в действительности эта пресловутая китайская дружба, известно всякому, кто знаком с историей наших сношений с Китаем 7. [146]

Обращу внимание читателей еще на одно обстоятельство. По мнению цицигарского цзянь-цзюня, богдыхан может дать указания не только своим, но и нашим пограничным начальникам, относительно того, как они должны действовать в исполнение трактатов. Это указывает на новую особенность наших соседей, считающих себя владыками почти всего земного шара. В Бодунэ многие спрашивали нас: кто мы, французы, или англичане? Когда мы отвечали, что мы русские и приехали с севера, то нам не хотели верить, на том основании, что на севере живут лоча, народ дикий и подвластный Китаю. Лочами, в прежних официальных маньчжурских актах, назывались мы, русские.

Я имел в виду, на сколько мог, доказать, что наши интересы требуют открытия свободной торговли с Маньчжурией и что если мы сами не успеем добиться этого, то названная страна подпадет под владычество чужих торговцев и промышленников, которые; чрез Маньчжурию, могут поставить в экономическую зависимость от себя и наш Амурский край. Тогда мы навсегда потеряем обширный рынок, для сбыта в будущем нашим произведений.

VI.

В «Военном Сборнике» 1871 года, № 9 и 1872 года, 7, помещены статьи о Китае и Маньчжурии, принадлежащий, перу полковника Венюкова, в которых, высказывается: что из всех, прилегающих и к России, азиатских земель одна Маньчжурии можед занять относительно нас угрожающее, или, по крайней мере, наступательное положение;

что дислокация маньчжурских войск, составленная по мысли проницательного императора Кан-си, знаменитого соперниа Петра Великого, так хороша, в отношении обороны страны и перехода из нее в наступление, что искуснейший европейский стратег не сделал бы лучшей;

что по какому бы из пяти, указываемых полковником Венюковым направлений маньчжуры ни предприняли наступление в наши [147] пределы, везде на их стороне будут все выгоды и преимущества и что самый важный, по своим последствиям, удар они могут нанести нам завоеванием приморской полосы между устьями Суй-фуна и Тумень-улы;

что в случае наших наступательных действий в пределы Маньчжурии, мы, кроме неудобств, ничего не встретим. Какую бы из дорог мы ни избрали для наступления, «она представляет дефиле в том смысле, что по сторонам ее на несколько сот верст от нашей границы — пустыня (?). Уничтожив, запасы по самой дороге (какие запасы в пустыне?) и попортив мосты (которых почти нигде нет), маньчжуры поставят нас в весьма затруднительное положение, можно сказать, лишат возможности наступать. Отступая внутрь страны, маньчжуры будут все более и более сближаться с средоточием своего могущества, с местами запасов, с центрами большого населения, тогда как мы будем все более и более удаляться от своих и без того ненадежных базисов. Малая война чрезвычайно удобна (но не для маньчжурского войска и не для алтайского народа) на всех сухопутных дорогах от нас в Маньчжурию. Пользуясь закрытиями от гор и лесов, маньчжуры (не подозревая и самой возможности действовать на пересеченной местности) могут наносить нам огромный вред (?), не вступая с нами в решительное сражение;

что мы, предприняв наступление в Маньчжурию, «ничего более не можем сделать, как занять Хайлар, Айгун, Хунь-чунь и, быть может, Сань-Син».

Действительное положение вещей не таково, каким оно изображено в статьях полковника Венюкова. Чтобы доказать это, я предварительно скажу несколько слов о маньчжурском войске.

Все маньчжуры, дауры цицигарского ведомства и хань-цзюни принадлежат к маньчжурскому восьмизнаменному войску. Они владеют участками земли, занимаются на них хлебопашеством, назначаются на все высшие и низшие военные и гражданские должности 8 и обязаны военною службою, со всем своим потомством. Жалованье от казны они получают ежегодно в нижеследующем размере, но лишь в том случае, когда призываются на действительную службу: рядовые 24 лана, бошко (урядники) 36 [148] ланов; чиновники: 7-й степени 50 ланов, 6-й степени 60, 5-й степени 80, 4-й степени 105 и 3-й степени 125 ланов.

Чиновникам 9-й и 8-й степеней размер жалованья не определен, а виновники 2-й и 1-й степени, занимая высшие административные должности, подувают особые усиленные оклады.

Независимо от этого, каждому служилому человеку, в неурожайные годы, выдается по одному доу (около 2 1/2 пудов) гу-цзы в месяц. В эти же годы, каждый принадлежащий к маньчжурскому восьмизнаменному войску, имеет право брать заимообразно из казенных хлебных магазинов столько хлеба, сколько нужно для прокормления его самого и его семейства, с обязательством возвратить взятое у казны в следующий урожайный год.

В военному сословию, но не к восьмизнаменному войску, причисляются и матросы. Занимаясь, исключительно, перевозкою по рекам казенного провианта, они за действительную службу также получают жалованье, но в размере вдвое меньшем, чем маньчжурское восьмизнаменное войско. Это правило распространяется и на чиновников, назначаемых из их среды, до 7-й степени включительно. Заведывающие же ими чиновники высших степеней, которых в каждом ведомстве, где есть матросы, положено определенное число, назначаются из хань-цзюней, и получают содержание наравне с чиновниками соответствующих степеней маньчжурского восьмизнаменного войска.

Общая числительность, как сухопутных солдат, так и матросов в Маньчжурии, определена полковником Венюковым, по г. Дерби, в 37,539 человек. В «истории маньчжурского народа и войска», составленной в начале прошлого столетия по приказанию императора Юн-чжена, с предисловием, написанным им самим, числительность маньчжурских войск в некоторых городах показана та же, или почти та же, как и в росписании, приводимом полковником Венюковым. В виду того, что маньчжурские солдаты всегда были семейными хлебопашцами, число их, за столь продолжительный период времени, едва ли могло остаться без изменения. По всей вероятности, военных поселян в Маньчжурии более 37,539 человек. Но здесь, очевидно, дело не в общей их числительности, а в том, какой процент из общего числа их может быть в данное время призван на действительную службу и, главное, на сколько эти люди представляют собою действительную военную силу страны.

Маньчжурским войскам положено два раза в год, весною [149] и осенью, делать сборы для военных упражнений. В ноябре месяце 1872 года, я видел маньчжурские войска, собранные для этой цели в Айгуне, который расположен по соседству с Благовещенском. Все, что делается в Айгуне — известно в Благовещенске. Китайцы это хорошо знают, а потому не прочь похвалиться перед нами, как многочисленностию своих войск, так и их качествами. Посмотрим же как велика числительном маньчжурских войск, ежегодно собираемых для военных упражнений и как производятся самые упражнения там, где все делается на показ.

В Айгуне считается 2,995 человек маньчжурского войска, а между тем на сборы, бывающие только раз в год, осенью, является не более 300 солдат. В сборах, очевидцем которых я был в 1872 году, участвовало всего около 150 всадников. Они сидели на порядочных лошадях. Каждый солдат имел саблю и фитильную винтовку через плечо, а десятый человек, кроме того, небольшой флаг.

Выступив, под предводительством самого амбаня, из Айгуна, маньчжурское войско направилось в деревню Сахалин, перешло по льду Амура в Благовещенск, откуда, через маньчжурские деревни, расположенные на нашем берегу, направилось обратно в Айгун. Во время следования из Айгуна в Сахалин, маньчжурские солдаты затоптали одного зайца; что они сделали во время обратного движения в Айгун мне не известно. По прибытии в Айгун, солдаты тотчас были распущены по домам.

Охотою на зверей, да иногда стрельбою в цель из ружей, ограничиваются все военные упражнения маньчжурских войск. Во время охоты, зверей убивают не огнестрельным, а холодным оружием, или же просто топчут лошадьми. Для этого солдаты окружают известное место цепью и начинают сходиться к центру. Животные, очутившиеся в этом кругу, делаются их добычею. После того, как зверь убит, или затоптан, между маньчжурскими воинами начинается свалка за овладение добычею. Тому, кто поднесет ее начальнику отряда, дается, большей частью, денежный приз.

Если образование маньчжурских войск ведется таким образом в показном Айгуне, то что же можно думать в этом отношении о других городах и местах, находящихся в глуши.

Я проходил по Маньчжурии около того времени, когда войскам, по закону, следовало делать сборы, но никаких приготовлений к ним нигде не замечал. Да и сомнительно, чтобы они где-либо [150] производились, собственно для военных упражнений. Если же в каждом городе и собирается ежегодно некоторое число солдат, то лишь столько, сколько нужно для исполнения равных командировок, службы на пограничных караулах, полицейской и проч. По всей вероятности, начальники находят более выгодным то жалованье, которое полагается солдатам за время сборов, класть себе в карман, нежели расходовать по надлежащему.

Если оборы войск для военных упражнений и производятся ежегодно, то нет никакого основания предполагать, чтобы они в других местах производились в больших размерах, чем в Айгуне, где каждому солдату приходится участвовать в них в 20 и много в 10 лет один раз 9. Наконец, такие, сборы, какие описаны выше, очевидно, не могут оказать никакого влияния на усовершенствование солдат в военном деле, отчего маньчжурское войско и представляет собою скорее собрание мирных поселян, чем боевую силу страны. Такое заключение можно сделать уже по одному жалкому виду маньчжурских военных хлебопашцев.

Неспособность маньчжурских войск в боевом отношении блестящим образом была доказана в начале прошлого десятилетия, когда партии золотоискателей, занимавшиеся тайною добычею золота в отрогах Чянь-бо-шаня, южнее Гирина, бросились в северную Маньчжурию. Они овладели городом Бодунэ, захватили в плен амбаня и таскали его с собою, пока он не умер от изнурения. Разрушив города Сюань-чань-пу, Аши-хэ и много деревень на правом берегу Сунгари, они подступали к самому Сань-Сину и долго еще бесчинствовали в крае, пока не были рассеяны только соединенными силами гириньского и цицигарского воеводств. Если маньчжурские войска долго не могли справиться с простыми разбойничьими шайками, то в каком положении они очутились бы при столкновении с европейскими войсками.

Само китайское правительство, кажется, понимает, в каком жалком положении находятся войска в Маньчжурии. В сань-синском ямуне я видел вывешенное на стене объявление, на маньчжурском и китайском языках, следующего содержания: «Замечено, что маньчжурские войска начинают отставать в военном образовании от китайских, а потому строжайше предписывается всем маньчжурским военачальникам обратить внимание на обучение вверенных им войск и т. д.». Кто видел китайские войска рядом [151] с маньчжурскими, тот не может не согласиться с справедливостью этого замечания. Но эко объявление не повлекло за собою никаких последствий. На образование маньчжурских войск не обращается никакого внимания после объявления так же, как не обращалось в позднейшее время и до него. Иногда невольно приходит в голову мысль, что китайское правительство так враждебно относится ко всяким попыткам европейцев проникнуть в Маньчжурию, между прочим, из опасения, чтобы они собственными глазами не увидели, что эта страна, родина китайского царствующего дома, совершенно беззащитна.

В каждом из более значительных городов есть арсенал, в котором хранится огнестрельное и холодное оружие, выдаваемое людям, призываемым на службу, и отбираемое от них при роспуске по домам. Есть и пушки, которых в сань-синском арсенале считается до ста 10.

Было время, когда маньчжурские войска находились в гораздо лучшем положении. Образование, в особенности тех частей, которые находились внутри Китая, часто поверялось самими императорами, посредством грандиозных смотров, для которых войска строились большими четыреугольниками. Пушки располагались впереди. На этих смотрах войска, изображая примерный ход сражения, наступали и отступали с громкими криками. В заключение производилась стрельба в цель из пушек, причем, по словам лиц, описывавших эти смотры 11 и часто впадавших в пафос, мишени разлетались в дребезги от попадавших в них снарядов. Раз на одном из таких смотров, в конце XVIII столетия, случилось присутствовать нескольким монгольским князьям. Стрельба из пушек произвела на них такое потрясающее впечатление, что они попадали на землю и, под влиянием страха, долго не могли подняться на ноги.

Действительно, в XVII и XVIII столетиях маньчжурские войска победоносно справлялись с своими противниками. С конца XVIII [152] столетия начинается быстрый упадок их, равно как и государства, представителями силы которого они служат. Помогут ли маньчжурским войсках нарезные ружья и европейский устав, о введении которых, впрочем, нет и помину — это еще вопрос, потому что едва ли разлагающееся государство может выставить войско, сильное не числительностью, или совершенством вооружения и обучения, а духом, без которого совершеннейшая во всех других отношениях армия все-таки представляет собою мертвый организм.

Правда, в китайском государстве есть готовые элементы для сильного политического потрясения, которое может смыть с пекинского престола настоящую одряхлевшую маньчжурскую династию и на ее месте утвердить новую, с новым духом и направлением. Такие элементы знатоки китайской истории видят в китайских магометанах. Китай, обращенный в магометанское государство и вдохновленный идеями мусульманского прозелитизма, конечно, может сделаться опасным для своих соседей. Но это может случиться, а может и нет.

Государство, в котором военная сила находится в таком крайнем упадке, едва ли может занять угрожающее положение не только относительно нас, но и относительно кого бы то ни было. Поэтому, как бы ни была совершенна, в отношении перехода к наступательным действиям, дислокация маньчжурских войск, составленная по мысли проницательного Кан-си, Маньчжурия слишком слаба для наступательных действий 12. [153]

Но допустим, что Маньчжурия, имея средства дня ведения наступательной войны, откроет наступательные действия против нас из трех пунктов: Цицигара, Сань-Сина и Нингуты. Каждый из них, по крайней мере в хозяйственном отношении, удовлетворяет условиям, требующимся от порядочной операционной базы, чего нельзя сказать ни о Хайларе, ни тем более о Хунь-чуне.

Из Цицигара маньчжурам можно наступать или через Хайлар к Аргуни, к стороне, например, Абагайтуевского караула, или через Мергэнь и Айгун к Благовещенску.

Из Сань-Сина — к устью Сунгари, против наших казачьих станиц на среднем течении Амура.

Из Нингуты — к устью Тумень-улы, или же к селению Никольскому, едва ли не самому важному для нас, в стратегическом отношении, пункту в целом Южно-Усурийском крае, так как потеря его могла бы передать в руки маньчжуров весь край к югу от него, а в том числе и приморскую полосу между устьями Суйфуна и Тумень-улы.

Вот те операционные линии, по которым маньчжуры могли бы действовать к стороне наших пределов. Понятно, что операционная линия тогда только удовлетворяет своему назначению, когда она ведет к достижению какой-либо важной цели. Рассмотрим же, в этом отношении, каждое из пяти перечисленных направлений.

Операционная линия из Цицигара через Хайлар приведет маньчжуров к Аргуни, где они встретят окрепшее уже русское казачье население, которое сумеет постоять за себя. Разорение нескольких прибрежных станиц — вот весь результат, которого здесь может достигнуть противник. Далее ему нечего делать. Результат не блестящий! А между тем, за достижение его маньчжуры могут поплатиться Хайларом. Не только овладение им, но и прочное удержание его за собою для нас было бы не трудно, между прочим, потому что он окружен кочевыми племенами, тяготящимися своею зависимостью от Китая.

Операционная линия из Цицигара через Мергэнь и Айгун ведет к Благовещенску и русским поселениям на Зее и Томи. Занятие Благовещенска, или разорение как его, так и некоторых наших деревень — лучший результат, который могут доставить [154] противнику действия в этом направлении. Но прежде нежели будет занят, или разрушен Благовещенок, прежде нежели будет тронуто какое-либо наше поселение, в наших руках очутились бы многие цветущие маньчжурские деревни, расположенные на нашем берегу, а, может быть, и самый Айгун, промышленный и торговый город, с населением более 10,000 душ. Очевидно, что и здесь маньчжуры более потеряют, чем выиграют. Прочно утвердиться, на нашем берегу Амура им нельзя и думать, пока мы владеем самою рекою. Мы не допустим подвоза противнику, ни продовольственных, ни других припасов, а на месте он их не найдет. Иначе защищать Амур, на расстоянии около 200 верст, владея одним берегом его, редко покрытым казачьими станицами, мы не можем, да и нет в этом никакой надобности.

О выгодах, которые маньчжуры приобрели бы, действуя из Сань-Сина к устью Сунгари, против наших поселений на среднем течении Амура, можно сказать то же, что и в первых двух случаях. Владея пароходами и действуя решительно, мы можем овладеть Сань-Сином прежде, нежели противник успеет разрушить, например, станицу Михайло-Семеновскую, ближайшую от устья Сунгари.

Итак, действия по трем вышеописанным операционным лилиям не только не доставили бы нашему противнику никакой выгоды, а, напротив, послужили бы ему во вред. Это так ясно, что не может быть не понято и самими китайцами, а потому наступательных действий с их стороны в одном из перечисленных.направлений, ожидать нельзя.

Остается Южно-Усурийский край. Наступательные действия маньчжуров из Нингуты к селению Никольскому и к устью Тумень-улы могут передать в их руки весь наш Приморский край к югу от озера Ханка, или, но крайней мере от селения Никольская, вместе с Владивостоком и другими лучшими нашими южными гаванями в Японском море.

Но от нас зависит, чтобы достижение таких результатов для противника было не только трудно, но и невозможно...

Для этого в селении Никольском, как важном, стратегическом пункте, можно построить, хотя недорого стоящее, укрепление 13, защиту которого возложить на крепостную команду. В Никольском же расположить один линейный баталион с горною [155] батареею и конною сотнею. Владивосток, куда к последнее время перенесен порт с разными портовыми, учреждениями, может быть укреплен не только с моря, но и с сухого пути и в нем расположить крепостной баталион. В окрестностях же залива Посьета и в Хабаровке поставить по одному линейному баталиону, к несколькими орудиями. Баталион, расположенный в Хабаровке, оттуда, как на центрального пункта, может быть двинут, смотря по обстоятельствам, или в Софийск, или в Никольское, или, наконец, к устью Сунгари и в Благовещенск. Одну роту этого баталиона, можно было бы поставить поближе к устью Сунгари, например, в станице Михайло-Семеновской.

Тогда, для овладения нашим Приморским краем к югу от селения Никольского, маньчжурам нужно будет взять два укрепленные пункта, разбить два баталиона, расположенные в Южно-Усурийском крае, третий, который подоспеет из Хабаровки и четвертый — усурийский казачий пеший баталион, который, в случае надобности, также может быть призван на театр военных действий.

Чтобы выполнить такую задачу, полагаю, недостаточно соединенных сил всех трех маньчжурских воеводств, хотя все они, очевидно, не могут разом появиться в Южно-Уссурийском крае.

Такие меры можно было бы принять для пасивной бороны Южно-Усурийского края. Но едва ли не выгоднее предпочесть ей активную оборону. Знание правила, что на войне нужно действовать быстро, решительно, не давая опомниться противнику, чего не знают китайцы, дает нам, независимо от всего прочего, громадное преимущество перед ними, не воспользоваться которым было бы крайне не расчетливо. При первом столкновении с Маньчжурией нам необходимо занять Сань-Син и Нингуту. Полезно, было бы так же овладеть, и пограничным Хун-чуном.

Занятием этих трех пунктов мы отрезали бы у Маньчжурии пространство, ограниченное рекою Сунгари, от устья до Сань-Сина, Мудан-цзяном, от устья же до Нингуты, и отсюда линиею к нижнему течению Тумень-улы до ее устья, или до южной оконечности наших настоящих владений в Южно-Усурийском крае. Вместе с тем, мы перенесли бы театр военных действий в неприятельскую страну, приобретая возможность содержать на ее счет наши войска, и избавили бы тем наши молодые населения от неизбежного во время войны разорения.

В Сань-Син войска могут быть перевезены на буксирные биржах в несколько суток, без особых затруднений [156]

В Нингуту могла бы быть направлена часть войск из селения Никольского, с вьючным обозом и командою людей, привыкших в исправлению дорог. Из описания пути от Нингуты в селение Никольское видно, что особых затруднений для движения войск он не представляет. Все речки и ручьи, пересекающие дорогу до самого Мудан-цзяна, проходимы в брод в сухую пору. Во время дождей одна речка Лян-цза-хэ потребует устройства переправы из обильно растущего по берегам ее леса; при этом предполагаю, что, в случае военных действий, мы не успеем овладеть перевозом, который устраивается здесь во время прибыли воды 14. Для переправы через Мудан-цзян, на левом, западном берегу которого расположена Нингута, могут послужить лодки прибрежных жителей, а в крайности, можно было бы переправиться, верстах в 50 ниже Нингуты, в местности Чан-чу-лиза, где русло Мудан-цзяна, заваленное с обоих берегов камнями, в некоторых местах очень узко. Говорят, что неподалеку отсюда есть места, удобные для переправы в брод.

Продовольствие для отряда может быть доставлено на лодках из селения Никольского вверх по Суйфуну до Ван-лун-гоу, на расстояние около 80 верст и далее. От Ван-лун-гоу до долины речки Мо-до-ши, на расстояние около 125 верст, отряд должен будет иметь все продовольствие с собою, так как на дороге встречаются лишь одинокие фанзы, владельцы которых хотя и занимаются земледелием, но в небольших размерах. Долина же Мо-до-ши густо населена и отлично обработана, как и пространство далее до самой Нингуты, на расстояние около 50 верст. Здесь войска могут найти все нужное продовольствие на месте, разумеется, в том лишь случае, если движение в Нингуту будет исполнено внезапно и быстро. Тогда маньчжуры, может быть, не успеют истребить запасов продовольствия, в изобилии имеющихся у местных жителей. Предположение это тем вероятнее, что они, очевидно, и не подозревают возможности движения когда либо наших войск этим путем. Здесь не принято никаких мер, чтобы известия с нашей границы могли быстро передаваться в Нингуту, подобно тому, как это сделано в отношении других важных пограничных пунктов. По дороге от Никольского до Нингуты, есть только один небольшой маньчжурский караул; но он расположен где-то далеко в стороне от дороги, на речке Мо-лин-хэ. [157]

Вода и топливо, необходимые в ночлежных пунктах, на всем протяжении пути, встречаются в изобилии.

Если бы наш отряд встречен был на пути маньчжурскими войсками, высланными из Нингуты, то они не могли бы остановить дальнейшего его движения. Путь от нашей границы до Нингуты пролегает по местности крайне пересеченной, на которой маньчжурские войска, как известно, состоящий из кавалерии, действовать совсем не умеют. При том же их не может быть много. В целом нингутинском округе считается 1,569 солдат. В короткое время все они не успеют собраться. Ближайшие подкрепления могут подоспеть в Нингуту из Гирина, за 350 слишком верст, тогда как от селения Никольского до Нингуты только 250 верст. Малая война на всем этом пространстве немыслима, да притом маньчжурские войска окончательно к ней неспособны. Еще менее возможна народная война, благодаря системе самого маньчжурского правительства, которое, из опасения восстаний, строго воспрещает жителям держать какое либо оружие. К тому же, китайское население от души ненавидит своих притеснителей маньчжуров, и если только суметь искусно воспользоваться этим благоприятным обстоятельством, то сочувствие народа было бы скорее на нашей стороне, нежели на стороне наших противников.

Отряды, занявшие Нингуту и Сань-Син, могут сообщаться между собою правым берегом Мудан-цзяна.

В случае неудачи, отступление из Нингуты в нации пределы может быть совершено беспрепятственно, под прикрытием нашего лучшего союзника в войне с маньчжурами — пересеченной местности. В тылу у нас не откуда появиться ни одному неприятельскому солдату.

Приведенные выше сведения и соображения могут послужить к посильному решению вопроса об оценке военного положения как Маньчжурии, так и нашего, на Амуре и в Южно-Усурийском крае.

Я. Барабаш.

Иркутск, 1873 год.


Комментарии

1. Купцы наши, по возвращении в Хабаровку, тотчас же продали имевшийся у них запас сунгарийской буды по 1 руб. 20 коп. за пуд; временами же цена на нее в Хабаровке доходит даже до 2 руб. 50 коп. за пуд. Нужно заметить еще, что у нас все виды маньчжурского мелкого проса называются будою.

2. Извлечено из дел окружного интендантского управления восточного сибирского военного округа.

3. Рубашечный и подкладочный холсты имеют одинаковую ширину с китайскими дубина. Фламское же полотно шире их. Поэтому отпуск дабы, взамен Фламского полотна, должен быть соответственно увеличен, что и принято во внимание при выше приведенном расчете.

4. Если Амурскому краю, в будущем, предстоит вывозить свои произведения за границу, то они, главнейшим образом, будут принадлежать к разряду предметов громоздких, каковы: лес, металы, хлеб, каменной уголь и проч., которые только и могут выдержать перевозку на дешевых сплавных. баржах вниз по течению до Николаевска, где могут быть нагружаемы на морские суда. Направление их более прямым путем к одному из наших южных портов, по Усури, против течения, с перегрузкой в устье ее на более ценные буксирные баржи, а потом на телеги для сухопутной перевозки, едва ли и в будущем представит какие либо выгоды. Поэтому, амурский путь через Николаевск важен, как путь вывоза за границу наших произведений и этого значения он никогда не потеряет.

5. Нужно заметить, что ввоз хань-шина в наши пределы воспрещен, почему он составляет контрабандный товар. Хань-шин своею крепостию равняется нашему спирту и имеет отвратительный запах. Опьянение от хань-шина проходит нескоро.

6. Извлечены из отчета о действиях сибирского отдела Императорского русского географического общества за 1869 год.

7. Разительные примеры этой дружбы можно найти в статье г. Васильева: «Две записки о падении Кульджи и о взятии ее русскими. «Русский Вестник» 1872 год, №5.

Я приведу только один пример, может быть, мало кому известный. В некоторых местах по Амуру и Аргуни наши поселения до того стеснены скалистыми горами, что жители принуждены распахивать поля на противоположном пустынном китайском берегу. Казалось бы, что до этого нашим друзьям, не извлекающим никакой выгоды из ничтожного количества обрабатываемых нами полей? Между тем ежегодно, когда созревают хлеба, из Айгуна, а, может быть, и из других мест, высылается отряд маньчжурских солдат, человек в 50, под начальством офицера, с целью истребление русских посевов, которые встретятся на китайском берегу. Жители станицы Амазара, в верховьях Амура, рассказывали мне, что им неоднократно приходилось на коленях молить китайских офицера о пощаде хотя части их пашен. Если эти мольбы иногда принимались, то под тем лишь условием, чтобы наши жители непременно донесли своему начальству, что у них все посевы на китайском берегу истреблены. Иначе, объяснял офицер, если пославшее его высшее начальство проведает, что он оставил русским поселенцам хотя скудный кусок хлеба, то он может подвергнуться за это строгой ответственности.

Так поступает дружественное нам правительство в то время, когда подать ему уплачивается, главнейшим образом, теми Соболями, которых китайские обязанные зверопромышленники добывают в наших пределах.

8. Если между должностными лицами в Маньчжурия встречаются природные китайцы, то они принадлежат к числу хань-цзюней, которые, как уже было замечено, пользуются одинаковыми правами с коренными маньчжурами.

9. Принимая в основание этого расчета то, что в айгунском округе число военных поселян доходит до 2,995 человек, а в сборах ежегодно участвует только от 150 до 300 человек.

10. Четыре из этих пушек выставлены на показ в сань-синском ямуне. Все они чугунные. Два орудия напоминают собою наши гладкостенные пушки старой конструкции. Третье — китайская митральеза — состоит из трем стволов, соединенных между собою железными скрепами. Средний ствол имеет больший калибр, нежели два боковые. Четвертое — какой-то дробовик, небольшого калибра, длиною более сажени. Каждое орудие прикреплено железными скобами к двум брусьям, положенным на четырехколесную повозку. Колеса состоят из толстого деревянного круга с отверстием по середине, играющим роль ступицы.

11. «История маньчжурского народа и войска».

12. Я еще раз воспользуюсь «историей маньчжурского народа и войска», чтобы представить образчики китайских военных соображений. В этой книге говорится, что маньчжурских войск сначала было 4 знамени, а потом, когда на каждое из них были положены каймы, образовалось 8 знамен. Это произвело во всех сердцах великую радость и удовольствие, так что тысячи тысяч народа им покорились. Когда эти войска потребовалось расположить, наивыгоднейшим образом, для защиты столицы государства, перенесенной в Пекин, то их расставили вокруг столичного города таким порядком, «как звезды «по небу рассеяны, или, как шахматы по доске расставлены». Для защиты самого города войска были расположены на основании следующих соображений: два желтые знамя поставлены в северной части города, «потому что из элементов земля преодолевает, или побеждает воду. Двум белым знаменам места назначены в восточной части города, вследствие того, что из элементов метал побеждает дерево» и т. д. Девятое зеленое знамя китайских войск учреждено на основании расчетов, о которых история говорит следующее: «Из пяти элементов дерево не было в употреблении по его действию; но, очевидно, что наши государи, от восточных стран восстав, при основании монархии первое в свете величие получили от действия дерева. Так как первые государи, обладая всеми четырьмя морями, маньчжуров и китайцев в одно целое, как в один дом, соединили, то во всем китайском войске повелено иметь знамя зеленого цвета, чтобы зеленым цветом дерева дополнить совершенство всех действий».

13. В Никольском и теперь есть остатки какого то старого земляного укрепления, которыми, конечно, можно воспользоваться при сооружении нового.

14. В крайности, можно вовсе избежать переправы, сделав трудный переход чрез хребет Цюй-пи-лин.

Текст воспроизведен по изданию: Сунгарийская экспедиция 1872 года // Военный сборник, № 3. 1874

© текст - Барабаш Я. 1874
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
©
OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1874