СТРУВЕ В. В.

ГРАФ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ МУРАВЬЕВ-АМУРСКИЙ

Из воспоминаний о его деятельности.

Торговля на Кяхте.

(Статья эта получена редакцией «Русской Старины» при следующем письме от Б. В. Струве:

Спб., 1 сентября 1885 г.

«Милостивый государь Михаил Иванович! Имея честь препроводить при сем небольшую статью: «Воспоминания о деятельности графа Я. Н. Муравьева-Амурского», «О торговле на Кяхте», составленную мною на основании лично мне принадлежащих и в течении нынешнего лета еще полученных от частных лиц данных, убедительнейше прошу вас не отказать мне в помещении ее в одном из ближайших нумеров всеми уважаемого журнала вашего «Русская Старина».

При составлении задуманной мною цельной, по возможности, биографии этого замечательного государственного деятеля, я, в сожалению, встретил трудно преодолимые препятствия, которые во всяком случае замедлят появление ее в свет на неопределенное время.

А так как я уже не молод и едва ли не единственный остался в живых из небольшого числа лиц, на долю которых выпал счастливый жребий с самого начала деятельности Н. Н. Муравьева в Восточной Сибири работать под ближайшим его руководством и познакомиться со всеми оттенками его обширных планов, то я считаю святою своею обязанностью, пока я еще могу, поделиться с просвещенною публикою всем, что мне известно об этом передовом труженике, память о котором для меня слишком дорога.

Примите и пр. Б. Струве».)

В статьях моих о графе Николае Николаевиче Муравьеве-Амурском, напечатанных в декабрьской книге 1883 года журнала «Русская Старина» и в июльской книге 1884 года «Русского Вестника», я высказал, что Н. Н. Муравьев, предвидя какие важные перевороты и события должны будут совершиться в Китае и что Россия должна быть подготовлена, чтобы идти им на встречу, во всех своих мероприятиях по различным частям управления обширною Восточною Сибирью руководился этою возвышенною мыслию и во всех случаях действовал так осмотрительно и в то же время так подготовительно в широком смысле слова, что этим несомненно заслуживает название замечательного и передового по времени государственного деятеля. [338]

Все мною высказанное я могу подтвердить многими данными, что и надеюсь исполнить постепенно. Начну с одной из отраслей восточно-сибирского управления, на которую Муравьев, немедленно по прибытии своем в Иркутск, по важности ее, обратил зоркое внимание, побуждаемый к тому сведениями, полученными им в проезд его через Москву на пути в дальнюю Сибирь, и представленною ему тогда же московским купечеством копиею с записки, поданной городским головою Лепешкиным, от имени всего торгующего на Кяхте купечества, министру финансов Ф. П. Вронченко.

В январе 1848 г. я отправился вперед в Сибирь с приказанием дождаться приезда нового генерал-губернатора во вверенный его управлению край в Красноярске, в ближайшем к западной Сибири губернском городе Восточной Сибири. По приезде генерала Муравьева в Красноярск, мне немедленно было поручено вступят в управление путевою канцеляриею генерал-губернатора по гражданской части. Все занятия по военной части были возложены на адъютанта командующего войсками, в Восточной Сибири расположенными, ротмистра Василия Михайловича Муравьева, с которым я тут только познакомился, но вскоре стал с ним в самые дружественные, задушевные отношения. Тогда же я прочел с величайшим интересом вышеупомянутую записку московского купечества я был свидетелем как Н. Н. Муравьев, еще в Красноярске, предварял своего адъютанта Вас. Мих. Муравьева, что по прибытии в Иркутск ему придется немедленно отправиться в Кяхту для негласного и по возможности точного исследования всех изворотов торговли с китайцами. Командировка эта и состоялась вскоре после приезда нашего в Иркутск и Муравьев тогда же уведомил об этом министра финансов конфиденциальным письмом.

По возвращении адъютанта Муравьева из Кяхты и по соображении собранных им данных, генерал Муравьев, в письме от 19 [339] мая 1848 г. к Ф. П. Вронченко, указывая на представленную министру финансов московскими купцами и мануфактуристами записку с предложениями об устройстве кяхтинской торговли, заявил, что он, затрудняясь еще высказать решительное свое мнение по вопросу о необходимости изменения правил 1800 года о кяхтинской торговле, по кратковременности вступления его в управление Восточною Сибирью, тем не менее находит, что по местному взгляду на этот предмет столь важные интересы отечественных мануфактур и промышленности нельзя оставлять в руках и безответственном, распоряжении таких людей, у которых они теперь находятся.

По существовавшим с 1800 года для кяхтинского торга правилам, мена с китайцами производилась исключительно товарами по ценам, назначавшимся предварительно, с общего согласия купечества, на основании ежегодно составляемого положения; покупка же или продажа товаров на деньги была строго запрещена. Московско-кяхтинское купечество поданною г-ну министру финансов запискою ходатайствовало об освобождении кяхтинской торговли от стеснительной предварительной оценки товаров по общественному положению.

Для Муравьева не было тайною, что как государственный канцлер гр. К. В. Нессельроде, так и министр финансов Ф. П. Вронченко положительно были тогда против изменения правил 1800 г. и поэтому он предвидел, что в этом деле, как и во многих других случаях, ему предстоят тяжелая борьба, к которой нужно явиться во всеоружии и с вескими подкреплениями.

В виду этого Н. Н. Муравьев, в письме от 27 апреля 1849 г., из Иркутска, перед самым своим выездом в Камчатку, счел своею обязанностию вновь обратить внимание министра финансов Ф. П. Вронченко на неудовлетворительное положение кяхтинской торговли, указывая, что торговые наши интересы в Китае приняли невыгодный оборот и год от году будут клониться к упадку, если мы не обратимся и сами к новым направлениям и предприятиям для поддержания и распространения их. «Китайская империя, пишет Муравьев, при всем желании своем сохранить вековую свою неподвижность, которая и для нас была очень выгодна, получила, к сожалению (Сожаление относится, разумеется, только к тому обстоятельству, что Китай получил этот толчок от Англии, а не от России, как бы следовало ожидать при тех вековых торговых сношениях, которые Россия имела с Китаем. Б. С.), такой толчок от Англии, который по [340] неволе заставляет и нас приходить здесь в подвижность. С полною осторожностью и осмотрительностью, особенно к сохранению государственных финансовых выгод, приготовляюсь я к этому новому здесь порядку вещей, но не могу скрыть опасений моих за успех различных предположений и соображений моих, которые уже не могут согласоваться с прежним порядком вещей, если ваше высокопревосходительство не удостоите меня личным вашим доверием».

Не взирая на письма Муравьева от 10 мая 1848 г. и 27 апреля 1849 г., которыми он надеялся и Россию заставить придти в подвижность по отношению к Китаю, и на ходатайство московско-кяхтинского купечества, дело это оставалось в прежнем положении. Вследствие этого Муравьев, немедленно по возвращении своем из Камчатки в ноябре 1849 г., решился представить свои соображения о тех мерах, которые должны быть приняты безотлагательно, по его мнению, хотя бы только для прекращения тайного вывоза звонкой монеты в Китай, в ожидании возможности возобновить ходатайство об изменении прежнего порядка на Кяхте, с уверенностью на успех. Представляя о принятии мер строгости для предупреждения тайного вывоза драгоценных металлов за китайскую границу, Муравьев имел только одну цель: на практике доказать, что никакие меры строгости не в состоянии прекратить это мнимое зло, составляющее в существе необходимое условие торговли, и что следовательно единственным средством для поддержания наших торговых сношений с Китаем должен быть признан свободный торг, так как прежний порядок по правилам 1800 года оказался уже окончательно несостоятельным.

В 1850 году я был командирован генерал-губернатором Муравьевым из Иркутска в С.-Петербург по различным делам и между прочим имел поручение, воспользовавшись моим знакомством со многими московско-кяхтинскими фирмами, следить за ходом и развитием дел, касавшихся кяхтинского торга, что и дало мне возможность в подробности познакомиться с этим вопросом, за разработкою которого я и впоследствии, до последнего времени, следил с величайшим вниманием, состоя в постоянных сношениях с сибирскими купцами.

Здесь уместно будет заранее оговориться, чтобы разъяснить какая существенная разница была между взглядом московского купечества и Н. Н. Муравьева на вопрос о свободе торговли на Кяхте. Московские купцы и фабриканты считали для себя стеснительным и для торга вредным установленный правилами 1800 года порядок [341] предварительного определения цен на товары, вне которых мена товаров на товар ни под каким видом не разрешалась, и только в этом отношении добивались свободы, отнюдь не допуская мысли о торге на монету и кредитные билеты. Муравьев же, с своей стороны, убежденный в невозможности бороться с контрабандою драгоценным металлом и денежными знаками, задумывал полное освобождение торговли на Кяхте от всяких ограничений, кроме, разумеется, пошлин в пользу казны.

По высочайшему повелению, еще в 1848 году, был учрежден в Москве комитет из торгующих на Кяхте негоциантов и фабрикантов, под председательством московского генерал-губернатора, для обсуждения вопроса об устройстве кяхтинской торговли.

Рассмотрение состоявшегося в московском комитете заключения, с присовокуплением к ним мер, предложенных Муравьевым для предупреждения вывоза драгоценных металлов за китайскую границу, продолжалось, не смотря на важность дела, до 15 января 1851 года, значит, почти три года.

Высочайше утвержденное в 15 день января 1851 года мнение государственного совета о дополнении и в существе незначительном изменении существовавших тогда правил кяхтинского торга достойно внимания в том отношении, что сколько до этого времени высшие административные лица и места как будто видимо и умышленно хотели игнорировать местного главного начальника, столько настоящее, высочайше утвержденное, мнение государственного совета доказывает, что в этом отношении, с начала 1851 года, последовал замечательный поворот, ибо по всем предположениям, которые не требовали безотлагательного утверждения и распоряжения, повелено было таковые внести на рассмотрение высших правительственных учреждений непременно через посредство и с мнением генерал-губернатора Вост. Сибири, а относительно тех мер, которые разрешены этим мнением государственного совета, было повелено привести их в действие в виде опыта, с возложением на генерал- губернатора Восточной Сибири обязанности, по истечении трехлетнего срока, сообразить последствия упомянутых мер и сообщить свое заключение о них министру финансов для дальнейшего распоряжения. Этот благоприятный, для дел восточной Сибири и вместе с тем для общей государственной пользы, поворот может быть только объяснен пребыванием генерал-лейтенанта Муравьева тогда в Петербурге и теми выражениями личного доверия к нему, которых [342] его удостоивали государь император Николай I и тогдашний цесаревич Александр Николаевич.

Тогда же, в бытность Муравьева в Петербурге, в числе других значительных преобразований по Восточной Сибири состоялось, согласно его ходатайству, учреждение отдельного кяхтинского градоначальства и градоначальником был назначен действительный статский советник Николай Романович Ребиндер, человек проницательного ума и последовательного мышления.

Неудовлетворительность изданных в 1851 году дополнительных узаконений о кяхтинской торговле не замедлила проявиться во всей своей наготе. В ноябре 1853 г., не дождавшись наступления трехгодичного срока, в течении которого, в виде опыта, назначено было действовать правилам 1851 года, генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев, находясь в Петербурге, сообщил министру финансов П. Ф. Брок, что по зрелом обсуждении, в течении шести лет, порядка производства торговли нашей с китайцами на Кяхте, он пришел к тому убеждению, что наступило время изменить правила, установленные для сей торговли еще в 1800 году, а именно: сделать кяхтинский торг свободным для всех и каждого на общих правилах внешней торговли Империи, не стесняя оного никакими исключениями, ни решительными совещаниями какого либо общества, ни какою либо общею расценкою, и затем, в отмену нынешних таможенных постановлений, разрешить на Кяхте производство торговли меною или чистыми деньгами только в монете, а не в песке и слитках, и даже кредитными билетами, столь охотно принимаемыми в китайском местечке Маймачэнах.

Этот новый порядок, по мнению генерал-губернатора Муравьева, во 1-х, должен был устранить все злоупотребления, происходящие в расценках по невежеству большей части тогдашнего нашего купечества, и всякое посягательство на контрабанду монетою, которою пользовались торговцы наиболее недобросовестные, во 2-х, он был современен нашему веку и обычаям даже китайцев, которые производили тогда уже со всеми другими европейскими государствами и Америкою торг свободный для всех и каждого, и, наконец, в 3-х, при тогдашнем положении дел он мог указать нам в какой степени китайские возмущения собственно имели влияние на застой кяхтинской торговли. К тому же генерал-лейтенант Муравьев выражал свое убеждение, что по тогдашнему положению китайского правительства не предстояло никакой надобности предварительно [343] сноситься с ним о предполагавшихся изменениях в порядке нашего торга на Кяхте, а достаточно только уведомить о том трибунал, или пограничных китайских начальников, чрез сибирское начальство.

Муравьев, разумеется, не мог иначе выразиться, как, что наступило время изменить правила, установленные в 1800 году для китайской торговли, потому что он не мог и не хотел оффициально сознаться, что заявления его, как главного местного начальника, министру финансов об этом вопросе не только не были приняты во внимание в течении 6-ти лет, но что он, чтобы доказать полнейшую несостоятельность мер строгости против контрабанды золотом и серебром, сам даже был вынужден предложить еще временное усиление этих мер и, наконец, потому что в то время сошел в могилу один из главных противников системы свободной торговли на Кяхте — Ф. П. Вронченко, а выразить это в оффициальном представлении было бы неудобно.

Тогда же, по высочайшему повелению, был учрежден в Петербурге особый комитет, под председательством товарища министра финансов из сведущих по торговой части членов трех министерств: финансов, иностранных и внутренних дел для рассмотрения вопросов, касающихся нашей азиятской торговли вообще и кяхтинской в особенности.

В 1853 и 1854 годах торговля на Кяхте совсем почти было остановилась и вымен чаев ограничился бы какими нибудь 20,000 мест, если бы не появилась у наших купцов новая, неизвестная дотоле на Кяхте, променная статья: серебряные и золотые изделия по кяхтинскому тарифу дозволены были к отпуску в Китай, и при том беспошлинно, наравне с прочими отпускными товарами, но таковых изделий до 1854 г. вовсе в Кяхту не доставлялось, а с этого времени эти изделия, в особенности серебряные, сделались главною и почти единственною променною статьею на Кяхте. По всеподданнейшему докладу министра финансов об этом обороте по кяхтинской торговле, основанному на предшествовавшем соглашении с генералом-губернатором Муравьевым, состоялось 6 августа 1854 г. высочайшее повеление, коим разрешено впредь до усмотрения, для облегчения сбыта в Китай наших мануфактурных и пушных товаров, променивать китайцам серебряные и золотые изделия в совокупности с другими товарами так, чтобы сии изделия составляли по цене не более 1/3 мануфактурных товаров и не более [344] половины товаров пушных, вместе с серебряными изделиями промениваемых.

Представителем со стороны генерал-губернатора Муравьева в комитете, высочайше учрежденном в ноябре 1863 года для обсуждения положения нашей торговли с Китаем, и защитником его идей о свободе торга на Кяхте, после знаменитого первого сплава по Амуру в 1854 г., явился с января 1856 г. бывший тогда кяхтинский градоначальник Н. Р. Ребиндер, которого Муравьев уполномочил лично доложить комитету и министру финансов обо всех предметах, касающихся до Кяхты. Для Ребиндера в течении почти 4-х лет вопрос о кяхтинской торговле составлял главнейшее его занятие и труды его преимущественно были направлены на развитие и поддержание спорной кяхтинской торговли в тогдашнем критическом положении Китая.

Еще в августе 1853 года Н. Р. Ребиндер имел в Троицко-Савске (Кяхте) многознаменательное дружеское свидание с ургинским амбанем Бэйсе, что составило в то время важное событие на нашей границе с Китаем, так как это случилось в первый раз после 200 летних сношений русских с китайцами. Описание этого свидания в высшей степени интересно, как характеристика тогдашних наших отношений к властям Небесной империи и тех церемоний, с которыми сопровождался этот, по европейским понятиям, простой обряд обоюдной вежливости. Амбань Бэйсе прибыл из Урги в Маймачэны 19-го августа 1863 г. Удостоверившись через нашего пограничного коммисара, что амбань намерен непременно иметь в Троицко-Савске свидание с русским губернатором (так называли китайцы кяхтинского градоначальника и это название было ему также присвоено в оффициальных сношениях), Н. Р. Ребиндер счел своею обязанностью предупредить его своею любезностью.

21-го августа, утром в 12 часу, он отправился в Маймачэны церемониально. Поезд открывали 12 конных казаков с урядником и хорунжим впереди. За ними шла, с музыкою впереди, рота 12-го баталиона, по отделениям, в 6 рядов, а за нею ехал градоначальник в 4-х-местной карете, запряженной на-унос четверней красивых коней. По сторонам кареты ехали урядники. Поезд замыкал взвод конных же казаков. Чрез Кяхтинскую слободу в китайские Маймачэны поезд сопровождался громким барабанным боем и музыкою, что произвело большой эффект в Маймачэнах, где китайцы и монголы с глупым удивлением смотрели на [345] парад, храня молчание и соблюдая строгий порядок, — вещь необыкновенная у них. Действительно, было им чему потешиться. Когда Ребиндер подъехал к дзаргучеевским воротам, казаки и рота баталиона были уже выстроены по левую сторону во фронт; он поздоровался с ними и громкое — «здравия желаю вашему превосходительству» потрясло сжатый, неподвижный воздух Китая. В узком проулке или, лучше сказать, галлерее, ведущей от ворот к дому дзаргучея, следовавшие с градоначальником штаб — и обер-офицеры и гражданские чиновники в мундирах построились по обе стороны и открыли шествие. Достигнув дома, они стали во фронт, приложив руки к каскам и шляпам. Градоначальник прошел чрез весь ряд их, опираясь на трость и кланяясь направо и налево. Все это происходило в прямой перспективе против входных дверей, у которых с внутренней стороны амбань ожидал приближения русского губернатора. У самого входа встретили градоначальника коммисар, прибывший заранее с известием о его прибытии, и маймачэнский дзаргучей, взявший Ребиндера под руку, чтобы помочь подняться несколько ступеней вверх. Переступив порог, Ребиндер был встречен амбанем весьма ласково. Большое спокойствие и чувство достоинства выражались на лице амбаня, который родом монгол, княжеского происхождения, был по жене родственник богдыхана. Когда кортеж входил в гостинную, то в дверях амбань как будто смешался, не зная дать ли русскому губернатору шаг вперед. Ребиндер вывел его из затруднения, взяв его за руку и войдя в гостинную с ним в одно время, так что равенство было сохранено. В гостинной Ребиндер занял, по манжурскому обычаю, место по левую сторону, на которую перешли и бывшие в его свите; старшим из них, т. е. маиорам, по китайскому понятию, были предложены стулья; они уселись на них, но китайская свита продолжала стоять во все время аудиенции.

После обыкновенных расспросов о здоровье и о прочем, Ребиндер обратился к амбаню с следующим приветствием:

- «Не умею выразить вам, почтенный амбань Бэйсе, сколько я счастлив, встречая вас здесь. В продолжение почти 200 летней дружбы Дайцинской империи с Россиею ни разу еще амбани не сходились с губернаторами, по собственному побуждению, с желанием только личным знакомством, личною беседою, еще более скрепить дружеские отношения, существующие между ними издавна. День свидания нашего должен быть днем радостным для меня и для вас, ибо мы, как представители здесь правительств наших, вполне можем [346] оценить последствия оного. Желаю, чтобы последствия эти скорее отразились на взаимных отношениях подданных обоих государств, чтобы, по мере утверждения взаимного доверия свыше, исчезали и препятствия к более тесному сближению их между собою и чтобы в скором времени новый союз соединил оба государства на более широких началах. Желаю этого потому, что того же желают все русские, привыкшие видеть в китайцах не врагов, а друзей своих».

Амбань с своей стороны выразил те же чувства и те же желания. Затем Ребиндер стал расспрашивать его о разных предметах, касающихся его лично, и разговор незаметно пришел опять к дружелюбным отношениям России с Китаем. Ребиндер воспользовался этим, чтобы доказать ему, что хотя они и основаны на трактатах, но далеко уже опередили смысл и цель их, что в настоящее время есть как бы противоречие между существующими, как он сказал, дружелюбными отношениями и буквальным значением трактатов, ибо в последних говорится только о праве торговать в Кяхте, Цурухайту, а все остальное в них касается только разбоев и грабежей, как будто подданные обоих государств одни воры, разбойники и враги между собою. Теперь уже не то, и самый договор, заключенный о торговле в Или и Тарбагатае, доказывает, что прежние отношения во многом изменились.

Амбань при этом улыбнулся ласково и видимо одобрял мысль русского губернатора. Ребиндер пошел далее, представив ему разницу между нами и европейцами на юге. «Мы, русские, говорил он, ограничены во всем, европейцам же на юге предоставлены большие торговые выгоды, особенно англичанам; предоставляю однако самому амбаню решить по справедливости кто из нас: русские или они заслуживают более внимания китайского правительства?» Тогда амбань спросил Ребиндера, что он хочет этим сказать, — говорит ли он как губернатор, оффициально, и каких выгод требует русское правительство? Ребиндер ответил ему, что он не знает чего может желать и требовать правительство наше, ибо он не уполномочен им на это, но что он говорит как человек, как русский, которому близки к сердцу пользы и выгоды отечества его, что право выразить ему, амбаню, личное его и общее всем русским желание дают ему откровенность, с какою амбань вступил в беседу с ним, а еще более продолжительный мир России с Китаем, не нарушенный ни разу в течении 60 лет, и необходимость, для пользы того и другого государства, в расширении торговли, что возможно только при более тесном сближения [347] китайцев и русских между собою. Далее шла беседа о торговле вообще. Когда Ребиндер сказал, между прочим: «жаль, что торговля остановилась», амбань заметил, что он только по приезде своем в Маймачэны узнал об этом, и что если губернатор хочет, то он, амбань, прикажет своим расторговаться, лишь бы и он, губернатор, сделал то же с своей стороны; но Ребиндер отвечал — предоставим дело это самим купцам, которые лучше нас понимают свои выгоды. Амбань принял слова эти с видимым удовольствием и сказал: «совершенно справедливо, я с вами одних мыслей».

В этом духе продолжался разговор около получаса. После чего Ребиндер встал, желая удалиться, но был удержан амбанем. Он дал знак и на блюде вынесли подарок (китайскую чернильницу), который амбань просил Ребиндера принять от него в знак приязни и на память. Затем, были обдарены все прочие лица свиты градоначальника и он стал прощаться с амбанем. С той и другой стороны было много любезностей и уверения, что день свидания этого будет одним из счастливейших в жизни обоих сановников, причем, между прочим, амбань извинялся, что не может угостить губернатора театром и другими увеселениями, потому что в короткое время ничего не успели приготовить.

Возвращение последовало тем же порядком. Китайцев занимало небывалое зрелище. Монголы с восторгом рассказывали о пышности и блеске поезда русского губернатора, о многочисленном войске, о барабанном бое в Маймачэнах и о множестве телег, т. е. экипажей; «видимо-невидимо», говорили они. Другие, менее сметливые, видя войско, собранное у Кяхтинской заставы перед поездом градоначальника в Маймачэны, спрашивали купцов: что значит это войско; не будет ли подериза, т. е. война, как они называли нынешнюю междоусобицу в Китае. Появление кяхтинского градоначальника в Маймачэнах и оживленная искренняя беседа с амбанем произвели самое благоприятное впечатление на всех китайцев, манжуров и монголов.

22-го августа, в 12 часов, из войск, в Троицко-Савске расположенных, 1-я рота 12-го баталиона, более полусотни казаков и 70 рядовых с унтер-офицерами инвалидной команды были выстроены в две линии на площади от моста до дома градоначальника. У всех входных дверей и в прихожей стояли часовые, а гг. штаб- и обер-офицеры и гражданские чиновники ожидали амбаня в комнатах, занимаемых Ребиндером. В гостинной находились небольшой диван и шесть стульев для высших чиновников амбаня. Возле [348] гостинной в кабинете устроено было также особое сидение для амбаня и самого Ребиндера и повешен портрет государя императора. За полчаса до амбаня приехал маймачэнский дзаргучей с известием о приближении его; явился, наконец, и он сам, в крытой будке, везомой на руках конными монголами, в сопровождении многочисленной свиты и 110 воинов с луками и стрелами. Когда амбань въехал в ряд нашего войска, ему была отдана честь при барабанном бое и звуках музыки. Смешение европейского и азиатского войск и толпа любопытного народа, собравшегося кругом, представляли прекрасное зрелище. У входных дверей в прихожей амбань был встречен градоначальником. Разменявшись любезностями, оба сановника вместе пошли в гостинную, где по русскому обычаю амбань сел на диван по правую сторону.

После взаимных вежливых вопросов, Ребиндер обратил внимание амбаня на всеобщее торжество и прекрасную погоду. «Поверьте, г. амбань, до приезда вашего несколько времени дожди шли постоянно, небо было мрачно; со вчерашнего же дня прояснело, солнце ярко светит, само небо, кажется, радуется, что мы вместе и дружественно ведем речь; посмотрите на радостные лица, нас окружающие; все понимают, что в эту минуту завязывается узел новых лучших отношений между обоими государствами». Слова эти очень были приятны амбаню, он взял руку Ребиндера и с непритворным чувством пожал ее. Тут подали чай на серебряном подносе, в таком же чайнике и со всеми прочими принадлежностями из серебра, чтобы блеском поразить амбаня и китайцев. Наливши чаю, Ребиндер подал ему чашку и предложил папироску. Амбань закурил ее и похвалил. «Саин?» (хорошо, по-монгольски), спросил его Ребиндер. «А, так вы знаете наш язык?» возразил амбань.

- Нет, еще учусь и когда столько узнаю язык, чтобы не краснея разговаривать на нем с такой важной особой, как вы, то мы побеседуем без толмачей.

Амбань обернулся к Ребиндеру и живо спросил; «когда и где?»

- Когда, не знаю, ответил Ребиндер, а где, так, пожалуй, и в Урге, если мне позволят вас навестить в вашем городе.- Амбань засмеялся.

После того Ребиндер спросил амбаня: «что богдыхан никогда не выезжает из Пекина или редко?»

- Очень редко, отвечал амбань, а ваш император как?

- «О! наш император другое дело. Всякий год раз, а иногда и по два, объезжает он часть своих обширных владений; все хочет [349] видеть собственным отеческим оком; оттого у нас удивительный порядок и все благоденствуют. Мало того, император нередко посещает соседних государей, а они его».

- Неужели? это совсем не согласно с нашими обычаями.

- «В самом деле! Частые свидания государей сделали то, что все государства в Европе между собою в мире и в такой тесной связи, что вся Европа представляет как бы одно целое. Такой союз дает им большое влияние и на государства других частей света; но кстати, хотите ли, амбань, взглянуть на изображение в картине государя императора, вот в той комнате», и Ребиндер повел амбаня в кабинет, сделав знак своим чиновникам, чтобы они не следовали за ними. Они остановились и вместе с ними чиновники амбаня, кроме дзаргучея. Амбань, увидев портрет, остановился в нескольких шагах от стены и, казалось, с благоговением рассматривал черты русского монарха.

Затем, градоначальник посадил амбаня на диван и сказал: «позвольте поговорить с вами наедине». Он посмотрел на Ребиндера, но потом сказал: «очень хорошо»; «нет, заметил ему Ребиндер, я желаю поговорить с вами глаз-на-глаз». Он понял, сделал знак своему дзаргучею, чтобы он вышел. Амбань и градоначальник остались вдвоем с одним лишь русским переводчиком.

Пока дзаргучей выходил из комнаты и двери в гостинную запирались, амбань с вопрошающим видом смотрел на Ребиндера который начал разговор, закуривши папироску и поподчивавши амбаня.

Началось с того, что Ребиндер старался доказать амбаню, что Россия и Китай, как соседние государства, связаны обоюдными выгодами, что выгоды эти условливаются поддержанием с той и другой стороны доброго согласия и допущением всего, что может споспешествовать распространению торговли, с чем он и согласился. Потом Ребиндер провел параллель между русскими и европейцами, торгующими с Китаем на юге, и вывел из того, что последние имеют более выгод и преимуществ и что в особенности англичане пользуются положением своим во вред России, водворяя с моря в наши западные провинции, тайным образом и в большом числе, чаи, от чего терпит наша сухопутная торговля, и что если южный Китай, по своему положению, омываемый с юга морями, ближе связан в торговом отношении с европейцами, то, наоборот, с северной стороны он более должен дорожить торговыми сношениями с Россией, с которою соприкасается от Тихого океана до отдаленных западных пределов, на весьма обширном [350] протяжении, а тем более со времени открытия торговли в новых двух пунктах на западе. На это амбань сказал, — что при каждом представлении его богдыхану он всегда расспрашивает его о России и всегда подтверждает поддерживать мир с русскими.

- Верю вам, г. амбань, говорил Ребиндер, но время уже не ограничиваться одними уверениями, пора доказать и на деле, что русские, имеющие более 150 лет самые дружеские сношения с вами и не обнаружившие ни разу покушений, какие выказали, и особенно в последнее время, англичане на юге, заслуживают больше преимуществ, нежели они; на деле же выходит совсем иное. До сих пор наши сношения ограничены, мы не смеем переступить границы и слишком отдалены от ваших рынков, чтобы знакомиться с торговыми потребностями вашего государства, что во всякой торговле необходимо знать.

Амбань, выслушавши Ребиндера со вниманием, спросил: «чего же желала бы Россия».

- Положительно сказать — в чем могут заключаться требования нашего правительства — я не могу, ответил Ребиндер, — но откровенность, с какою мы начали беседу, позволяет мне объяснить вам, что желания русских, понимающих лучше меня условия, при которых возможно более обширное развитие торговых сношения их с вашими подданными, клонятся к тому, чтобы им позволено было по торговым делам их ездить в города, где сосредоточены операции торгующих с ними китайцев.

- «Да, сказал амбань, понимаю, что вы хотите сказать. Бывать вашим купцам в наших городах нужно для того, чтобы узнать вкусы и применяться к потребностям наших жителей. Я совершенно разделяю эту мысль, понимая, какие последствия могли бы произойти от того для обоюдных выгод наших, но вы знаете наши порядки, как ведутся у нас в Пекине подобные дела. Богдыхан все решает, но в совете его есть много высших чиновников, между которыми не бывает согласия, когда дело коснется до нововведений, ибо у нас привыкли основываться на бывших примерах, а потому, хотя я признаю средство сближения, вами указанное, полезным и возможным, но едва ли мое мнение будет уважено».

Не продолжая рассуждений с ним о возможности большего сближения русских с китайцами, Ребиндер повел разговор прямо к цели.

- Вы с таким дружеским вниманием выслушали мысли мои, продолжал он, и с такою откровенностью отвечали на них, что я решусь, не боясь сделать нескромного шага, обратиться к вам [351] с вопросом — в таком ли действительно дурном положении находятся внутренние дела ваши, как нам описывают их иностранные газеты и агенты европейских государств, следящие с большим вниманием за всем, что происходит у вас.

Сначала амбань замялся, но после нескольких ласковых слов, выражавших доверие Ребиндера к нему, как человеку, дал ему понять, что действительно положение дел внутри государства не совсем отрадное.

Считая неуместным распространяться далее об этом предмете, Ребиндер обратился к торговле.

- Как вам известно, г. амбань Бэйсе, русские купцы доставляют вам в большом количестве пушные товары и еще в большем — обработанные изделия. Те и другие закупаются за год, за полтора, иногда и за два года вперед. Если наши купцы, попрежнему, сделают закупки для будущих лет и привезут товары сюда из-за 12,000 ли (6,000 верст), а чаев в привозе не будет, то куда девать им свои капиталы? — они должны будут обанкротиться, ибо ценность товаров, промениваемых ими вашим купцам, простирается на многие миллионы лан (с небольшим 2 р. сер.). Говорю об этом с вами, г. амбань Бэйсе, потому, что обязан по званию своему ограждать выгоды русских купцов и предупреждать их там, где грозят им очевидные убытки, а потому прошу вас сказать со всею откровенностью — можно ли надеяться, что мы будем иметь чаи?

- «Конечно, отвечал он, здесь их уже очень много и еще новые транспорты кирпичных чаев понемногу подвигаются к Кяхте».

- Это так; на нынешний год мы обеспечены, заметил Ребиндер ему, но в следующие годы не встретим ли мы недостатка в них, по случаю внутренних беспорядков в ваших юго-западных провинциях?

- «Разумеется, сказал он, не будет в привозе новых чаев, пока будут продолжаться военные действия, пока мятежники и самые войска богдыхана не отдалятся от мест, чрез которые провозятся чаи, ибо теперь дорога пресечена ими; впрочем, присовокупил он, надо надеяться, что все это скоро прекратится». Видно было, что ему не хотелось более говорить об этом предмете.

Оживленная беседа, доверие к Ребиндеру, высказанное амбанем словами, непритворно веселым выражением лица его и частым пожатием руки своего собеседника, позволили Ребиндеру завести речь, и об Амуре.

- Я говорил вам, г. амбань Бэйсе, что северная часть Китая [352] связана общими интересами с Россиею и потому опасность, угрожающая с сей стороны России, не менее касается и вашего государства. Амур имеет в этом отношении важное значение. И вот почему. Вы знаете, что в 1689 году разграничение с обеих сторон остановилось на слиянии Шилки с Аргунью, т. е. на истоке Амура; далее граница не определена, но сказано: «отсюда по воде до моря». На этом основании Россия хотя и считала земли на север от Амура своими, но как они были необитаемы и пустынны, то не обращала на них внимания; теперь же, как известно, есть уже по левому берегу наши поселения. Амур важен для Сибири и для Манжурии, но как он впадает в океан, то легко по нем врагам нашим проникнуть внутрь с морской стороны и угрожать и вам, и нам общею опасностью. В чаянии сего наш император, узнав несколько лет назад, что английские и американские пароходные и парусные суда высматривали берега около Амура и устье этой реки, с явным намерением завладеть ими, повелел судам своим отправиться в эти места и высадить там войска, которым в устье Амура и построена крепость. Посудите сами, какие последствия угрожали бы Манжурии, если б Амуром завладели американцы или англичане, ищущие распространения владычества своего где можно и пользующиеся для того слабою защитою всех мест, которые по их коммерческим соображениям могут быть для них выгодны. Разумеется, они стали бы теснить вас с севера, как уже давно делают с юга, вы бы были тогда между тисков. И для России утверждение американцев или англичан на Амуре имело бы важные последствия; она не могла бы спокойно владеть землями своими на север от реки и распространять там поселения. Следовательно, и в наших и еще более в ваших интересах нужно на Амуре утвердить русские силы, русское владычество, ибо мы имеем для ограждения реки от посторонних покушений флот и достаточные материальные средства; у вас же их нет, и потому, если попрежнему ни вы, ни мы не укрепимся на берегах Амура или вы одни желали бы удержат ее за собою, то вы не успеете оглянуться — как у вас отнимут ее и начнутся для вас бедствия, которых вы и не ожидали. Следовательно, собственная ваша польза требует, в случае переговоров об Амуре, решить этот вопрос миролюбно, признанием Амура и права плавания по нем за нами. Так и будет, ибо наш император, как бы ни был он одушевлен желанием сохранить с вашим государем мир и дружбу, в отношении Амура ничего не может уступить.

Амбань с большим вниманием слушал Ребиндера; при имени [353] американцев и англичан спросил — неужели они покушались завладеть Амуром, потом задумался и вдруг обратился к Ребиндеру с вопросом — «да как говорит трактат, не сказано ли там — от Шилки и Аргуни по хребту и водам до Амура?»

Вопроса этого Ребиндер ожидал, ибо видел, с кем имел дело, и потому, не обнаружив никакого замешательства, показал вид будто забыл и стал припоминать, потом сказал: кажется, точно упоминается в трактате о хребте, но вот как идет хребет, и он показал амбаню на карту Китая. Сначала хребет идет к северо-востоку, потом направляется к югу и достигает Амура. Таким образом, по буквальному смыслу трактата, только малая часть Амура, между хребтом и соединением Шилки с Аргунью, должна бы принадлежать вам, а остальная большая часть течения — русским, но, спрашивается, стоит ли из-за такого малого пространства спорить и нарушать мир и тем паче, когда вы не в состоянии даже удержать этой частички за собою, если б государь наш решился силою утвердить ее за Россиею.

Амбань задумался. Помолчав несколько, он спросил Ребиндера как бы с озабоченным видом: «скажите, губернатор, что же из всего разговора нашего могу я передать моему правительству».

- Г. амбань Бэйсе, повторяю вам еще раз, ответил Ребиндер, разговор наш был дружеский и не обязывает ни к чему ни вас, ни меня. Передайте правительству своему, что можете; я же обязан в подробности донести обо всем своему правительству; так уже принято у нас.

Тем кончилась беседа Ребиндера с амбанем, продолжавшаяся два с половиною часа. Он был утомлен, но на лице его выражалось совершенное удовольствие. Уже не Ребиндер обращался к нему с приветствиями, а он к Ребиндеру; несколько раз брал он Ребиндера за руку и выражал непритворным образом удовольствие, которое доставило ему знакомство с ним, его откровенность, непринужденное его обхождение с ним в кабинете, отличное от строгого спокойствия и внимания, с каким он обращался с ним в присутствии чиновников свиты. Он несколько раз повторял о необходимости сохранения дружбы между русскими и китайцами, присовокупив, что и дзаргучею он внушит поддерживать всячески доброе согласие в сношениях его с коммисаром. Словом, они расстались друзьями. Перед самым отъездом поднесли ему в память от Ребиндера несколько вещиц, которые он и принял с благодарностью. По раздаче подарков чиновникам, при амбане бывшим, он раскланялся, Ребиндер с ним поцеловался [354] в присутствии всей публики и этим заключилось вторичное и последнее свидание этих сановников.

Амбань с своей свитой на возвратном пути заезжал в кяхтинскую церковь посмотреть вновь изготовляемый бронзовый иконостас. Богатство материалов, блеск и роскошь украшений чрезвычайно поразили его. Долго он любовался целым и рассматривал во всей подробности все части и принадлежности иконостаса, утварь и прочее. Не скрылась от внимания амбаня высокая степень совершенства искусств в России; особенно удивляли его механические инструменты в руках мастеровых, установлявших иконостас, и то, что они простые мужики. Тут он сделал сравнение с искусством китайцев и признался, что наши способы гораздо совершеннее. Колонны из чикойского мрамора также поразили его; при виде их он сделал замечание, что мы все умеем находить и из всего извлекаем пользу, между тем как они и не знают, что на берегах Чикоя, составляющего границу, есть мрамор. Когда коммисар показал престол и Царские двери из кованного серебра, амбань не мог довольно налюбоваться ими и сказал: «если уже частные лица могут приносить в жертву такие богатства, так что же должно заключить о государственном богатстве России?» Рассматривая образа и указывая на мелкие части каждого рисунка, он прибавил — видно все в вашей церкви основано на предании и освящено историческими воспоминаниями; потом, окинув взором всю церковь, сказал коммисару: благодарю вас, маиор, за великие и прекрасные вещи, мне показанные; они навсегда останутся у меня в памяти, я много видел произведений искусств, но подобных не встречал. Тогда коммисар заметил ему, что это еще ничтожно в сравнении с тем, что можно видеть в Петербурге и Москве и что он был бы счастлив, если б мог служить ему вместо чичероне в наших столицах; амбань улыбнулся и отвечал, что он был бы очень рад, ибо живо представляет себе, что должно быть там, судя по тому, что он видел на краю России.

При выходе из церкви он обратился снова к коммисару, взял его за руку и просил поблагодарить губернатора за все доставленные ему удовольствия и все редкости, которые он видел; все это останется, прибавил он, навсегда в моей памяти; прощайте, маиор, заключил он — извините, что я причинил вам в продолжение двух дней столько беспокойств.

На другой день, по принятому обычаю, амбань и градоначальник обменялись подарками.

Посещение кяхтинского градоначальника амбанем породило много толков между китайцами. [355]

Об этом свидании Н. Р. Ребиндер сообщил Н. Н. Муравьеву в Петербург конфиденциальным частным письмом, полученным именно в то время, когда шли самые оживленные предварительные совещания по поводу предположенного Муравьевым первого сплава по Амуру, перед разрывом с Англиею и Франциею.

После этого небезцветного отступления возвращаюсь к дальнейшему изложению наших торговых дел на Кяхте.

Главные три повода, которые были приводимы московским купечеством против введения свободной торговли на Кяхте, были: а) что причиною неустройства кяхтинского торга не организация оного по правилам 1800 года и не самые правила, по которым он производится, а уклонение от исполнения сих правил со стороны торгующих, побуждаемых своекорыстием и мелочными расчетами, поэтому опасно было бы изменять установленную правилами 1800 года систему торга с таким народом, как китайцы, в которых в высшей степени развит дух общинный; б) что если рассматривать кяхтинский торг в связи с благосостоянием нашей внутренней промышленности и в отношении к довольству, распространяемому им в народе, то нельзя не признать, что обращение кяхтинского торга из менового в покупной может иметь гибельные последствия как для сибирского звериного и извозного промысла, так в особенности для мануфактурной производительности в России, и в) что введение свободной торговли было бы противно содержанию акта или письменного знака, обмененного в 1792 году между русскими и китайскими правительствами. Таковая торговля могла бы быть допущена, если б китайское правительство предоставило торгующим с нами сансинцам также неограниченную свободу сбывать свои чаи на Кяхте по произволу каждого, чего однакож достигнуть весьма трудно и едва ли возможно.

Против этих доводов кяхтинский градоначальник Ребиндер, по поручению генерал-губернатора Муравьева, представил в комитет следующие опровержения:

1) Русские и китайцы давно уже не в тех между собою отношениях, в которых были прежде; прежняя недоверчивость их друг к другу заменилась полным доверием. Те и другие стремятся к тому, чтобы иметь дело между собою лично, а не целым обществом. Маймачэнский дзаргучей в 1853 году откровенно высказал, что китайцы привозили бы на Кяхту ежегодно 240,000 ящиков и более (вместо обыкновенного привоза от 120,000 до 150,000 ящиков), если бы ежегодные положения и променные цены не давали русским купцам возможности, при каждом, часто [356] неосновательном, слухе о привозе в Маймачэны чаев в большей против обыкновенного пропорции, возвышать променные цены на свои товары, что и заставляет китайцев быть осторожнее, выдерживать цены на чаи и умерять привоз чаев для ограждения себя от убытков. Составление положений заключало в себе источник всех беспорядков, развившихся впоследствии на Кяхте.

Общее уравнение цен для каждого производителя торга в частности не могло быть справедливо, а потому торгующие с давних пор принуждены были прибегать к отступлениям от положений и придумывать для сего разные уловки. Правила, несогласные с интересами торгующих, существовали с 1840-х годов только уже номинально, в сущности же свобода торговли вошла в свои права, только незаконными путями, и заградить ей эти пути никаких средств не представляется.

2) Разрешение выпуска золота и серебра за китайскую границу, без ограничения количества, усилит вымен чаев на Кяхте и притом с значительною выгодою, что, в свою очередь, повлияет на возможность продавать чаи в России гораздо дешевле и этим самым представится единственное средство противодействовать контрабанде кантонскими чаями, восстановится прежняя цифра государственных доходов по сбору пошлин за ввозимый через Кяхту чай и, наконец, поддержится наша прежняя торговая связь с Китаем, прекращение которой было бы неминуемым и самым пагубным последствием сохранения устарелого порядка, т. е. если бы мы сожалели отпустить туда 50 пудов золота из ежегодно добываемых в России 1500 пудов. Наконец, опасение, что с разрешением отпуска в Китай звонкой монеты китайцы вовсе перестанут брать наши товары, представляется неосновательным потому, во 1-х, что если в Китае существует потребность на наши товары — а это несомненно, так как наши отпускные по кяхтинскому торгу статьи имеют в северном Китае сотни тысяч потребителей, которые, конечно, не перестанут требовать нужных для них предметов, так называемых ургинских товаров, европейцы же наделяют южные страны Китая своими изделиями, которые с требуемыми на Кяхте ничего общего не имеют — то они пойдут своим чередом, не смотря на дозволение покупать чаи на деньги; если же китайцы в товарах наших надобности не имеют или торговлю оными находят невыгодною, то никакими насильственными мерами не возможно заставить их принимать сии товары в обмен на свои произведения.

3) Приведенные третьим пунктом доводов затруднения на деле вовсе не существуют, ибо, во первых, ни в акте 1792 г., ни в [357] трактате 1728 г., который поныне сохраняет свою силу, нет никакого постановления о том — как производить мену китайцам и русским, свободно ли каждому по вольным ценам, или же токмо целым обществом по обязательным для всех променным ценам, и во вторых, сансинские купцы пользуются и всегда пользовались со стороны своего правительства полною свободою в производстве кяхтинской мены; данная же китайцам в 1792 г. инструкция, давно уже ими несоблюдаемая, не имеет никакой обязательной силы, а содержит в себе только наставление в виде совета, чтобы для извлечения из кяхтинской мены наибольших выгод китайские торговцы старались по общественным между собою соглашениям, сколь можно более, возвышать цены на свои и понижать цены на русские товары.

Высочайше учрежденный комитет, по всем сим соображениям, вполне соглашаясь с мнением генерал-губернатора Муравьева о необходимости разрешить на Кяхте производство торговли по вольным ценам, без всякого ограничения какими либо общественными положениями и на звонкую монету, находил, однако, нужным принять во внимание и особые обстоятельства, как последствия смутного положения дел в Китае, затруднявшего там все торговые обороты, и поэтому, признавая опасным выпуск монеты в Китай без всякого ограничения, полагал на первый раз, впредь до дальнейшего усмотрения, дозволить отпуск туда монеты в том же размере и с тем же условием — как допущен был в 1854 г. промен на Кяхте серебряных и золотых изделий. Руководствуясь вышеизложенными соображениями и признавая все эти рассуждения вполне основательными, тем более, что они подтверждаются фактами, не подлежащими сомнению, сибирский комитет журналом, высочайше утвержденным 1 августа 1855 г., разрешил промен товаров с китайцами на Кяхте производить по вольным ценам без всякого ограничения какими либо общественными положениями и отпуск за границу чрез Кяхту золотой монеты совокупно с товарами, с тем, чтобы ценность ее вместе с ценою промениваемых золотых и серебряных изделий составляла каждый раз для каждого торговца не более одной трети ценности мануфактурных и не более одной половины ценности пушных товаров, а относительно вызова за границу через Кяхту серебряной монеты определил, что как высочайшим указом 29 декабря 1850 года, по случаю возникшего тогда стремления к возвышению цены на серебро, безусловно запрещен вывоз таковой по всей империи вообще, т. е. как по границе европейской, так и по азиятской, то разрешить вывоз ее чрез одну Кятху считает неудобным, доколе будет существовать означенное воспрещение. [358]

Но вслед засим, 5 августа 1855 г., особым высочайшим повелением, разрешен выпуск чрез Кяхту и серебряной монеты иностранного чекана, с тем же ограничением, какое было постановлено для золотой монеты и изделий из драгоценных металлов.

Таким образом, возбужденный Муравьевым в 1848 и 1849 годах вопрос о необходимости нового порядка вещей на Кяхте, не согласующегося с прежним, в принципе был разрешен настоящим постановлением сибирского комитета, хотя и с ограничениями, которых Муравьев не считал необходимыми, но тем не менее он достиг, что Россия и с этой стороны государственного развития пришла в подвижность по отношению к Китаю.

В. В. Струве.

Текст воспроизведен по изданию: Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. Из воспоминаний о его деятельности // Русская старина, № 11. 1885

© текст - Струве В. В. 1885
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1885