ПИСЬМА ИЗ КИТАЯ. — I. (Макао.) ...В Кантоне дни, предшествующие отправлению почты, исполнены какой-то мучительной тревоги; не увидишь ни одного человека, который не писал бы и не считал. В это время, как нельзя более кстати, пригласил меня г-н Ние ехать с ним в Макао. 23-го числа вечером выехали мы из города.

До войны с Англичанами ни одна поездка необходилась без дозволения мандаринов, которые, сверх того, на пути мучили путешественника беспрерывными осмотрами и притеснениями. Благодаря войне, все эти беспокойства прекратились; в продолжении всего нашего путешествия мы, кроме противного ветра и волнения, не подвергнись никаким неприятностям. Китайское судно изобразить нелегко: задняя часть его поднята очень высоко; руль неимоверной величины с дырами (для того, чтобы ослабить противодействие воды); паруса из рогож и чрезвычайно странны. Посреди палубы построено нечто в роде каюты, в которой, кроме отделений для прислуги и буфета, находится довольно просторная комната для пассажиров.

На следующее утро мы были остановлены приливом и стали на якоре ниже Вампоа. Перед нами поднимались прекрасные девятиэтажные пагоды. Эти пагоды, хорошо известные по рисункам, — не храмы, но памятники исторических событий и часто весьма древние. По несчастию, доступ к ним весьма труден для Европейцев, случалось, что в них запирали любопытных посетителей.

Мы шли против ветра и потому подвигались очень тихо; после обеда миновали мы Бокка-Тигрис с его китайскими укреплениями. Наконец, вышли мы в открытое море, и, смешно сказать, от короткой и неприятной качки нашей лодки все сделались больны, так что ни один из нас не прикоснулся к обеду. Вторая ночь застала нас еще на пути; наши мореходцы выставили на палубе свои страшные пищали, на случай нападения морских разбойников. На следующее утро мы шли уже в лабиринте утесистых и бесплодных островов, разбросанных в устье реки и вдоль всего берега. Высокий пик Линтин напомнил нам богатую своими последствиями контрабандную торговлю опиумом, которой здесь было главное пристанище. Макао достигли мы только к 6 часам вечера, — 90 или 100 миль в 44 часа. К несчастию, в то самое время начался отлив, и, торопясь поспеть засветло, мы пристали к берегу на час расстояния от [41] города, и уже пешком окончили наше несчастное путешествие. Макао весьма красиво расположен и хотя не поражает великолепием, но производит приятное впечатление; над заливом, вдающимся полукружием между небольшими холмами, тянется длинный ряд прекрасных, массивных строений улицы Прайа-Гранде. Над Прайа поднимается город и, перегибаясь на холме, спускается по другую сторону мыса. Большая часть домов построена в испанском вкусе, прочно, высоко, со множеством окон и с верандами (закрытыми дворами). В некоторых, впрочем, частях города строения китайские, так как класс рабочих людей состоит здесь по большей части из Китайцев. Здешние Португальцы преимущественно смешанного происхождения. Встречаются также Негры и Мулатты; существует рабство.

Я посетил несколько английских и американским семейств. С Португальцами иностранцы не имеют почти никаких сношений. Из числа достопримечательностей грот Камоэнса пользуется всемирною известностью; говорят, Камоэнс написал в нем Луизиаду. Этот грот находится в большом саду, при входе во внутреннюю гавань. Сад, давно запущенный, не сохранил даже следов первоначального расположения, но богатство тропической природы с избытком заменило искусство. Грот, образованный тремя огромными камнями, поднимается между красивыми группами скал. К несчастию, владелец сада, руководствуясь собственным вкусом, вздумал прилепить к гроту выбеленный портик с китайскими фигурками и воздвигнуть на верху храмик. Едва ли грот в настоящем своем виде мог бы внушить кому нибудь поэму! Внутри находится бюст Камоэнса с надписью на пьедестале.

Возле сада находится протестантское кладбище, очень красивое. Здесь между множеством Европейцев, погибших в дали от родины жертвою злой лихорадки или китайской ненависти, под простым камнем покоится великий миссионер Мориссон с сыном своим. Можно еще упомянуть о небольшом храме, находящемся во Заутренней гавани на выдавшейся утесе, единственном в своем роде памятнике вычурного китайского вкуса. К нему ведут по крутому утесу узкие я извилистые лестницы. Кругом небольшие храмики с красивыми кровлями, осененные вековыми деревьями. Скалы покрыты надписями, которые относятся к глубокой древности; при входе в храм стоят два гранитные льва; в пасть их вложены искусно высеченные шары, которых невозможно вынуть. Жители полагают в простоте своих китайских сердец, что в тот день, когда львам вздумается выплюнуть эти шары, мир почтет себе за долг разрушиться.

В Макао был я свидетелем китайской похоронной процессии. Оглушительный шум китайской музыки заставил меня выдти на улицу. Гроб, из выдолбленного дерева и покрытый красным сукном, несли с большой церемонией. Тут были фонари, знамена, [42] столы с кушаньями для покойника и т. д. Шесть родственников шли по сторонам гроба в белых траурных одеждах, до того подавленные горем, что верхняя часть их тела находилась почти в горизонтальном положении; в руках они держали жезлы, обернутые белыми тряпками. Мало сказать: они плакали — они ревели. За ними следовали женщины, не менее отчаянные, бледные, с распущенными волосами, также в белом, поддерживаемые служанками. Я, бесчувственный человек, не мог удержаться от смеха, которого, впрочем, не счел нужным скрывать, когда увидел, что и родственники покойного возвращались в довольно спокойном расположении духа. Притом я знал, что при подобных церемониях часто воют по найму.

Макао теперь свободный порт; таже мера, три года тому назад, могла бы привлечь сюда купцов из пустого, жаркого и нездорового Гонг-Конга, которого обстроение дорого стоило; но теперь уже поздно. Англичане и тут предупредили Португальцев.

II. — (Кантон, в половим мая). — Пробыв довольно долго в Макао в совершенном бездействии, 6-го числа утром я воспользовался редким и удобным случаем возвратиться в Кантон на пароходе Корсар. На пути я успел взглянуть на гавань Кумсинг-мун, где теперь открыто производится торг опиумом. В Кумсинг-муне стояло уже несколько английских и американских судов, нагруженных опиумом в значительном количестве; с нами также прибыло до 80 ящиков, которые мы здесь и сдали.

Утверждают, что опиум ничем не отличается от водки и разрушительно действуя на некоторых, другими употребляется без вреда.

Ш. (На борте Браганцы, в конце мая.) — Опять я в дороге, и намерен на досуге досказать вам остальные своя впечатления. Говоря откровенно, я нашел здесь мало занимательного. В первые дни вас поражает множество новых и чуждых предметов, но любопытство скоро удовлетворяется; без знания языка прожить в Китае полгода все равно, что три недели. Я видел почти все, что можно видеть, и довольно равнодушно оставляю государство «Середины». Перед отъездом отправились мы, в сопровождении образованного Китайца, старинного нашего приятеля Кейгна, на чайную фабрику, на острове Гонан, напротив Кантона. Чай, приготовляемый здесь под названием кантонского, весьма низкого качества; хорошие сорты ростут на севере под 30-м градусом северной широты. Приготовление чая везде, впрочем, одинаково. Чайный лист по доставлении его с плантации, часто еще раз просушивается в глиняных котлах, на медленном огне. Перед каждым котлом стоит работник и руками мешает лист. Зеленый чай производится посредством берлинской лазури. По отобрании немногих пожелтевших листьев, весь чай пропускают сквозь сито и разделяют на различные сорты, которые непосвященными в таинства чайного производства [43] считаются произведениями различных округов и фабрик. Сортированный чай очищают веялками; чайная пыль продается по той же цене, как и самый чай. Наконец, его складывают в знакомые нам ящики, и работники притаптывают его ногами. Зеленый чай часто превращается в черный, и черный в зеленый, посредством вытравливания. Черный чай вообще дороже и лучше. Европейцы в Кантоне употребляют смесь из обоих. В год или два чай теряет большую часть своей душистости; судите же по этому какую дрянь пьем мы, бедные жители севера? Впрочем, сами Китайцы, для которых свежий чай слишком крепок, держут его от 10 до 15 лет. В Кантоне фунт хорошего чаю стоит от 1/2 до 3/4 доллара, лучшего 1 1/2. Не знаю, портится ли чай от морского пути; я нигде не пил такого чаю, как в Лиме. При укладке чаю принято за правило употреблять по возможности большие ящики и складывать их в одно место. Караванный чай пользуется большой репутациею. Он получается из северных провинций и отправляется через Кяхту в Россию.

Чайная торговля в Кантоне производится в огромных размерах. В «чайной комнате» каждого торгового дома стоят иногда до 400 различных обращиков чаю. Все значительнейшие дома держат особенных людей, большей частью Англичан, которых все занятие состоит в беспрерывном отведывании чаю. Чашки то и дело сменяются перед ними... Эти господа добывают хлеб свой действительно в поте лица!

Были мы также у одного купца, которого страсть к опиуму сгубила совершенно. К нам вышел сперва брат его и тотчас начал говорить о губительном влиянии опиума; вскоре появился сам купец. Задумчивый, бледный, со впалыми глазами и резво обозначенными впадинами между щеками и верхнею губою, отличительным признаком «курильщика». Он взял при нас частичку опиума, долго мял и растирал его, потом намазал им небольшое отверстие трубки, лег на софу, поднес трубку к свечке и начал понемногу втягивать в себя дым. Трубки становится на полминуты; приятель наш выкуривает их по 20 — утром и столько же вечером. Я довольствовался двумя и непочувствовал никаких дурных последствий. Некоторые из моих знакомых доходили до 5, — и поплатились мучительной тошнотою. Вкус дыма превосходный.

Мандарины смотрят сквозь пальцы на употребление опиума, хотя до сих пор оно строго запрещено. Говорят, что почти все Китайцы курят опиум.

Расскажу кое-что о нашем китайском домашнем быту; он весь основан на чисто китайских началах и терпится, как неизбежное зло. В великом царстве середины каждый отвечает за своего непосредственного Подчиненного и пользуется им по благоусмотренью; старшие мандарины выжимают свои доходы из младшим; младшие из низших чиновников, низшие чиновники [44] из народа. Тоже самое происходит и в домашнем китайском быту Европейца. В главе его прислуги стоит и компрадор — дворецкий и казначей вместе. Он отвечает за всех служителей, выбирает их сам и торгуется с ними; он же отвечает и за все, что происходит в доме. Каждый жилец с ним ведет свои счеты. Дворецкий получает деньги только на кухню и стол, а обязан содержать весь дом, мыть белье и проч. Между тем, все эти люди богатеют. Бесспорно, отвратительное устройство!... Но иностранец, окруженный целым населением нищих и обманщиков, невольно покоряется общему правилу, избавляющему его, по крайней мере, от мелких неприятностей. В слуги обыкновенно поступают молодые люди от 14 до 20 лет из хороших семейств и прилично одетые. Они находят своя занятия весьма приятными, и многие из них достигают почтенного купеческого звания. Привыкнув к своему делу, они становятся весьма проворны, но всегда сохраняют свое достоинство и ни за что, например, не согласятся снять с вас сапогов: это уже дело кулиев. Кулии — обыкновенные работники, бедно одетые, с косою, обвитою вокруг лба, отправляют все тяжелые и низкие работы. Слуги всегда обходятся с ними с высока и бедные кулии терпеливо сносят это обращение.

Говорят, что Китаец, сколько бы ни жил в доме Европейца, никогда не почувствует никакой привязанности к своему господину. Утверждают даже, что Китайцы вообще не знают благодарности. Они действительно большие эгоисты; несчастное государственное устройство убивает в них все благородные чувства; многоженство подрывает семейную жизнь. Кого же любить им?

Перед отъездом я еще раз побывал в Вампоа, пристани европейских судов, идущих в Кантон. Вампоа лежит в 15 английских милях от Кантона и привлекательно своим местоположением. Вид совершенно китайский: красивые зеленеющие холмы, фантастические храмы, кругом множество пагод и селений. Рисовые поля покрывают прибрежные равнины. Мы решились выйти на берег хотя это и запрещено Европейцам. В особенности привлекала нас хорошенькая деревня, окруженная со всех сторон кустарником. Мы вошли в красивые ворота и пошли по мостовой, вдоль довольно простых и грязных строений. Но вскоре незваных гостей окружила вся деревенская молодежь, сопровождая нас страшными воплями и возгласами: Фан-Кви-Ло (иностранец, чорт-человек) и градом мелких камней; так как эти камни могли достигнуть, наконец, размера кирпичей (которые, мимоходом замечу, в Кантоне составляют главное оружие черня против Фан-Кви-Ло), мы решились отразить нападение. Купив кучу каш, самой мелкой монеты (1500 каш приходятся на 1 доллар), мы решились испытать действие горсти «сребрянников» на политическое устроение умок жителей Вампоа. Опыт удался сверх ожидания. Около нас собралось до 80 человек различного возраста, и борьба их за эту [45] ничтожную монету представила нам самое потешное зрелище. Отцы приводили с собою малолетних детей; одного и того же ребенка подносили к нам раз до трех разные люди. В сопровождения толпы грязных, но почтительных мальчишек достигли мы, наконец, своей лодки и оставили это место в качестве общественных благотворителей.

Текст воспроизведен по изданию: Письма из Китая // Современник, № 1. 1847

© текст - ??. 1847
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Современник. 1847