Сношения с Китаем с 1848 по 1860 год.

10-го Сентября Су-шань приехал к г. Игнатьеву, который ему сказал, что значительные силы будут направлены из Европы и Индии для наказания Китайцев за поражение, нанесенное при Да-чу Английской эскадре и что потому для Китая необходимо сохранить дружественные отношения к России и окончить как можно скорее пограничные дела наши. Су-шань старался убедить г. Игнатьева, что Китайское правительство нисколько не опасается возобновления военных действий с Англичанами, не нуждается ни в руководителях, ни в войсках, ни в оружии, ни в боевых снарядах и что Китайцы будут драться упорно с Европейцами. В заключение продолжительного разговора, Су просил Игнатьева не настаивать на требованиях, замечая при этом, что все другие государства будут над ними смеяться, если узнают, что двухсотлетняя дружба между нашими государствами нарушится от подобных причин. Он просил Игнатьева непременно довести до сведения нашего Государя, что богдыхан решительно не может согласиться на уступку предлагаемой нами границы на Востоке и предложил для продолжения переговоров ожидать ответа из С. Петербурга.

Г. Игнатьев полагал, что предъявление энергического листа из Министерства Иностранных Дел в верховный совет и выезд его из Пекина на границу произведут, может быть, желаемое впечатление на Китайское правительство, и за тем думал возобновить наши предложения в Кяхте и на Амуре и поддержать их, в случае надобности, занятием Урги, Айгуня, Сан-Сина и движением к Цицикару пароходов. Г. Игнатьев находил это время самым благоприятным для наших решительных действий. Война Китая с Англиею должна была, по его мнению, способствовать быстрейшему достижению желаемого нами результата.

Но граф Муравьев думал иначе. Он полагал, что для нас не существует настоятельной необходимости добиваться решения этого вопроса непременно в этом году и даже посредством военных действий. Хочет ли, или не хочет Китайское правительство признавать Айгунский договор, мы с своей стороны от него не должны отступаться и удержим за собою все, что приобрели в силу этого договора. Граф был убежден, что умышленные превратные толкования значения условий не переменят фактов и не заставят нас отказаться от наших прав; он решился продолжать действовать на Амуре, основываясь на своем понимании условий Айгунского договора, а не на Китайском лжетолковании его и если вследствие этого известное пространство останется на время неразграниченным между Россиею и Китаем, то невыгода от этого едва ли не будет вся на стороне Китая. Другое дело, если б вместо слов Китайцы вздумали перейти к действию и силою осмелились помешать нам пользоваться тем, на что мы приобрели право вследствие Айгунской конвенции: тогда без сомнения на силу мы ответили бы силою. Но граф Амурский видел, что со стороны Китайцев все ограничится одним словопрением, и г. Игнатьеву он советовал категорически объявить в Пекине, что Китайское [313] лжетолкование Айгунского трактата не может быть нами принято, что мы складываем с себя ответственность за все неприятные последствия и столкновения, которые в будущем могут произойти от неразграничения наших владений от вершины Усури до моря; прекращение торговых сношений мы будем считать нарушением существующих договоров, а обращения к суду иностранных народов мы не страшимся, потому что наши действия основаны на строгом исполнении трактатов.

На вопрос г. Игнатьева, должен ли он выехать в место действия союзных посланников, если они будут вести переговоры не в Пекине, ему отвечено было из министерства, что виды и стремления наши в Китайской политике были совершенно другие, чем Европейских держав; содействия их к достижению нашей дели мы ожидать не могли, противодействовать им одним своим влиянием или оказать существенную пользу Китаю едва ли Игнатьев в состоянии: а потому в таком только случае, если бы иностранные представители действительно пожелали присутствия Игнатьева и личного его участия в сношении с Китайским правительством, ему разрешено было отправиться в тот приморский пункт, где будут ведены переговоры.

Китайцы исполнили одно из желаний г. Игнатьева, выслали в Айгунь для переговоров с графом Муравьевым, во время его проезда, Гиринского дзянь-дзюня (Тэ-пу-цына.); но он сам к графу не являлся, а выслал в Благовещенск амбаня Айжин-щая, который сообщил графу, что богдыхан запретил Русским плавать по Сунгари и Усури и старался узнать, будет ли он разговаривать с дзянь-дзюном, если тот поведет речь о разграничении около Кизи. Граф отвечал, что о разграничении у нас речь может быть только относительно страны на Юг от озера Ханка до моря, что об этом трактует наш посланник в Пекине; а что относительно как плавания по рекам, так и всего остального, граф строго и в точности будет исполнять Айгунский трактат, что ему приказано Государем.

Положение дел в Китае и медленный ход переговоров генерал-майора Игнатьева в Пекине понудили Министерство Иностранных Дел написать в Октябре графу Муравьеву, что если он убедится из дальнейших донесений нашего полномочного в Пекине, что Китайцы никак не соглашаются на проведение границ, указанных богдыханом в повелении, сообщенном графу Путятину в Тянь-цзине Китайскими полномочными, — то граф Муравьев должен приступить к фактическому занятию этих границ, нашими войсками правого берега Усури, а судами портов Маньчжурии, коль скоро время года и местные соображения допустят, каковое занятие есть «неизбежное последствие упорства и неисполнения принятых на себя обязательств Пекинским кабинетом».

Повелевая генерал-майору Игнатьеву оставаться в Пекине, Государь Император приказал графу Амурскому иметь неослабное наблюдение за тем, чтобы, на случай каких либо крайних или непредвидимых обстоятельств, одно из судов было в распоряжении его у устьев Пей-хо. [314]

В половине Ноября граф Муравьев был в Благовещенске. Значительные приготовления, делаемые в Англии и Франции к новой войне с Китаем, поставляли и нас в необходимость иметь в готовности все суда Амурской флотилии к выступлению в море немедленно по вскрытии льда в лимане, под личным начальством контр-адмирала Казакевича. Эскадре этой граф Муравьев велел занять и укрепить два пункта для небольших команд в гаванях Новгородской и Владивостоке в заливе Петра Великого, крейсировать около него и описать все берега его от границы Кореи с Юга до бухты Ольга к Северу со всевозможною точностию и подробностию. По всей Амурской и Усурийской линии, граф Муравьев предписал быть регулярным войскам и казакам в военной готовности и построить две канонирские лодки. Все военные приготовления делались не скрытно, а напротив открыто в виду Китайцев и Маньчжуров.

В Айгуне опасались военных действий с нашей стороны и объясняли враждебно пребывание графа Муравьева в Благовещенске. Тэ-пу-цын уехал в Цицикар, чтоб сообщить о своих опасениях в Пекин. Граф Муравьев находил полезным дать заметить Китайскому правительству, что Тэ-пу-цыну легко поссорить оба государства своими ложными донесениями богдыхану и бесконечными отступлениями от исполнения трактата. Он считал полезным, чтобы Тэ-пу-цына сменили и не возвращали в Гирин, о чем сообщил генералу Игнатьеву.

В Забайкалье и Иркутске граф приказал распустить слух о вероятном движении наших войск весною за границу, так что сведения об этом с разных сторон должны были достигнуть до Пекина, что он считал полезным для переговоров г. Игнатьева.

Генерал Игнатьев, со времени прекращения с его стороны переговоров с Китайскими полномочными, вследствие невозможности соглашения по вопросу о границах, не имел никаких сношений с Пекинским кабинетом, не видел исхода бездейственному положению, в котором находился и считал необходимостью принятие нашим правительством решительных мер. Он указывал на вредное для нас в этом деле влияние Англии, когда представитель ее будет находиться в Пекине, и предлагал два средства для удовлетворительного окончания разграничения, а именно: ждать в Пекине исхода войны с Англо-Французами и воспользоваться поражением Китайцев для склонения их к уступкам, или же, сделав последнее предложение Китайскому правительству о приведении в исполнение Айгунского трактата, оставить в случае отказа Пекин и перенести переговоры на Амур, подкрепляя наши домогательства понудительными мерами и движением войск на границах.

Граф Муравьев предлагал согласиться по Китайским делам с Европейскими державами, снабдить генерал-майора Игнатьева инструкциями на случай возможного посредничества с его стороны в Китайских делах и предписать ему выехать из Пекина вместе с Китайскими уполномоченными на место, где будут ведены переговоры между Китайцами и Англо-Французами, если последние откажутся от занятия Пекина. В случае же падения Маньчжурской династии, властвующей в Китае, принять решительные меры к ограждению соседних нам Монголии и Маньчжурии от влияния нового Китайского правления. [315]

Неопределенность положения генерал-майора Игнатьева вызвала из С.-Петербурга в Январе 1860 года повеление ему выехать из Пекина и отправиться в Бей-тан на Русское судно, которое будет там находиться по примерному соображению в Апреле месяце. Прежде окончательного выезда г. Игнатьев должен был сделать последнее предложение Китайскому правительству о приведении в исполнение Айгунского трактата относительно разграничения вверх по р. Усури и от истоков ее к морю, как сказано в инструкции графу Муравьеву-Амурскому от 13 Октября 1859 г. В предложении своем генерал-майор Игнатьев должен был упомянуть, что ежели за сим Китайское правительство не согласится утвердить находящиеся у него планы и карты обоюдных границ, то он оставит Пекин, а Сибирский генерал-губернатор сделает надлежащие распоряжения о приведении в исполнение Айгунского трактата. Рассчитывая на вероятность отказа, генерал-майору Игнатьеву предписали соображать подачу предложения с приходом нашего судна в Бейтан для того, чтоб иметь возможность немедленно привести в исполнение объявление свое относительно выезда из Пекина.

Если же Китайское правительство согласится на наши предложения, то он должен был объявить министрам богдыхана, что останется некоторое время с Русскою эскадрою в заливе Печели на тот конец, чтоб в случае нужды оказать дружеское содействие свое в пользу богдыхана во время переговоров его уполномоченных с уполномоченными союзных держав.

Что же касается до командирования военного судна в Бейтан, то решили немедленно отправить курьером морского офицера через Суец и Шанхай в Хакодате к командиру находящегося там крейсера с тем, чтоб он немедленно отправился к указанному ему месту и по приходе своем уведомил генерал-майора Игнатьева. С тем вместе имелось в виду распоряжение об отправлении военной нашей эскадры, в Николаевске находящейся, в Печелийский залив в распоряжение нашего полномочного, который, пересев на Русское судно, должен был сообразовать свои действия с положением Англо-Французской эскадры и если найдет в Печелийском заливе Американские военные суда, то имеет пригласить их к совместному с нами миролюбивому действию. В подкрепление Сибирской эскадре командирован был в распоряжение уполномоченного нашего в Пекине капитан 1-го ранга Лихачев; в составе эскадры, им командуемой, находились фрегат Светлана, корвет Посадник, клипера Разбойник и Наездник, отправленные в Восточный Океан в 1859 году и клипер Джигит со станции в Хакодате. Затем были командированы в состав эскадры капитана Лихачева из портов Восточного Океана корветы Боярин и Воевода и клипер Опричник. Капитану Лихачеву поручено было как можно поспешнее, с раннею весною, занять одну из самых южных гаваней в заливе Посьета, — обстоятельство весьма важное, как одна из мер фактического подкрепления наших требований. Кроме того назначение эскадры имело ту важность, что представляло первый факт единодушного и согласного действия Петербургских распоряжений с местными усилиями генерал-губернатора и Пекинского посланника.

Не участвуя в военном движении, Игнатьев должен был [316] находиться в наблюдательном положении до того времени, когда Китайские полномочные войдут в переговоры с начальниками морских и военных сил союзных держав. В этом случае он должен был, подобно графу Путятину в 1858 г., следить, чтоб державы, ведущие переговоры, не коснулись условий, противных нашим интересам, и если найдет возможным, то вновь предложить Китайским уполномоченным об утверждении и размене карт разграничения, что должно было заменить самый размен ратификаций Айгунского трактата. Новые же права и преимущества, которые Китайцы должны будут уступить Англичанам и Французам в политическом и торговом отношении, сами собою, по силе 12 ст. Тянь-цзинского трактата, распространяются и на Россию.

Графу Муравьеву-Амурскому подтверждены прежние инструкции касательно занятия Усури и портов Маньчжурии, и если бы Китайские полномочные выехали для переговоров в Айгунь или на Усури, то поручить оные генерал-майору Карсакову.

Генерал-майор Игнатьев продолжал получать на свои бумаги сухие отказы верховного совета, который писал ему, что из прежних сообщений усматривается, что Игнатьев в Пекине не имеет таких дел, которые можно было бы решить по возможному соглашению и что следовательно ему не о чем здесь совещаться.

Г. Игнатьев сообщил с своей стороны причины, заставляющие его желать назначения вместо Су и Жуй новых уполномоченных и препроводил засвидетельствованную копию с Китайского текста указа, сообщенного министром Гуйляном графу Путятину. В этом указе от 5 числа 5-й луны, Сян-фын 8 года (3-го Июня 1858 г.) именно сказано, что р. Усури назначена пограничною между двумя государствами до морских портов и что Айгунский трактат утвержден богдыханом. Указ этот играет весьма видную роль в наших дипломатических сношениях этой эпохи. Генерал Игнатьев выразил убеждение, что, по сличении этого документа с копиею, хранящеюся в государственном совете, члены оного согласятся с законностию объявления Игнатьева, что Айгунский трактат мы считаем уже утвержденным богдыханом и реку Усури пограничною между Китаем и Россиею, и что ежели Китайское правительство будет отрекаться от прежних трактатов и данных обещаний, то ни одно государство не может иметь к нему доверия и подобное расположение породит нескончаемую войну и бесчисленные затруднения.

Государственный совет, желая выдержать до последней возможности раз принятый способ действия, вручил ответ свой Су и Жуй и уведомил о том г. Игнатьева, предлагая назначить день свидания. Ответ совета был придуман довольно ловко для того, чтобы согласить законное требование нашего посланника с назначением уполномоченными Су и Жуй: не отвергая довод г. Игнатьева и не говоря, что Су и Жуй останутся по прежнему уполномоченными, или что им сделано внушение для более примирительного и уступчивого образа действий, совет доставил случай Су и Жуй приехать к Игнатьеву для примирения под предлогом доставки бумаги и дал ему возможность принять этих сановников, не отступая от объявленного решения. Г. Игнатьев готов был принять у себя каждое из лиц, назначенных правительством, но вести переговоры и переписываться решился только с государственным советом. [317]

В бумаге совета Су и Жуй не были даже названы, как прежде, уполномоченными, а просто президентами.

На этом основании г. Игнатьев изъяснил, что примет Су и Жуй только как подателей бумаги государственного совета. Тем более ему следовало на это согласиться, что из числа высших сановников тогда почти некого было назначить, кроме этих двух лиц, так как из министров один Гуй-лян не был занят особенным поручением; да и тот, когда только услышал в государственном совете о необходимости удовлетворить настоятельные требования г. Игнатьева, заболел и просил увольнения.

Не желая однакож, чтобы верховный совет объяснил согласие на личное свидание с Су и Жуй внезапною сговорчивостию и ослаблением настойчивости, г. Игнатьев воспользовался тем, что Су-шунь не прислал своих чиновников в подворье условиться о дне и часе свидания, как это делалось прежде, и написал новую бумагу в верховный совет, в которой вкратце снова изложил свои требования и намекнул (вследствие бывшего за несколько дней в подворье разговора с Китайскими чиновниками) на ту пользу, которую могла бы оказать Россия в настоящих обстоятельствах участием своим к положению Китая, в случае если бы богдыхан согласился на предложения Игнатьева.

В тот же самый день, 8-го Января 1860 года, явились чиновники от Су-шуня с извинениями, говоря, что он потому не присылал спросить о дне свидания, что крайне был занят в палате финансов; но что теперь он, не смотря на обременение делами, просит Игнатьева избрать по произволу день свидания. Г. Игнатьев поручил драгоману передать чиновникам, что если Су-шунь намерен вести себя также, как в предшествовавшие свидания или привезет неудовлетворительный ответ, то лучше бы не беспокоился приезжать. Чиновники вздумали предложить г. Игнатьеву принять. Су и Жуй без бумаги совета. Тогда им объявлено было решительно, что они будут приняты как сановники, которым поручено доставить лично ответ верховного совета, или, ежели они желают, как частные знакомые; но что без бумаги государственного совета Игнатьев их для личных объяснений по делу переговоров не примет и не намерен с ними тратить время в пустых спорах, ни к чему не ведущих.

Часа два прошло в напрасных настояниях чиновников; видно было, что разгадали намерение Су-шуня приехать под благовидным предлогом, но без положительного ответа. Вечером приехал другой чиновник с известием, что Су и Жуй привезут в назначенный Игнатьевым день и час обстоятельный ответ государственного совета.

4-го Января, — в полдень, приехали президенты Су и Жуй. Г. Игнатьев принял их вежливо, но холодно и серьезно. Перед ними несли бумагу из совета, которую они подали г. Игнатьеву запечатанною. Бумага эта в сущности признавала за нами права относительно восточной границы, которые Игнатьев доселе тщетно отстаивал, но отличалась своею наивностию. Сознавшись в том, что Айгунский трактат был утвержден богдыханом, т. е. что указ, на который г. Игнатьев постоянно ссылался, существует в том виде, в каком мы его представляли, Китайские сановники однакоже не высказали положительно этого [318] позднего сознания. Вместе с тем они думали объявить действия И-шаня самовольными и глупыми на том только основании, что уступленные им земли принадлежат ведомству не Амурского губернатора, а Гиринского, и что И-шань не приложил к своему донесению карты местности (И). Стараясь объяснить происшедшее после того изменение и намерение богдыхана уклониться от исполнения постановлений Айгунского трактата, они высказали, что причиною тому было донесение Гиринского главнокомандующего и донос его на И-шаня. В бумаге Китайцы полагали скрыть от Игнатьева имя главнокомандующего под именем «одного военного чиновника Гиринской области»; но известно, что оттуда имеет право посылать донесения никто другой, как один главнокомандующий; притом из собранных под рукою сведений предположение это вполне подтвердилось. Далее в бумаге своей совет уведомляет, что богдыхан, собственно ради взаимной дружбы обоих государств, опасается уступкою Усури поставить нас в невыгодное положение, произвести неудовольствие в местных жителях и возбудить споры и несогласия между ими и поселенцами нашими, которых, по уверению Гиринского генерал-губернатора, жители решились, во что бы то ни стало, не пускать на р. Усури.

В заключение верховный совет высказывает неслыханную в Китайской официальной переписке мысль, что «гневом народа трудно управлять и что богдыхан не в состоянии принудить местных жителей быть довольными».

Таким образом для опровержения доводов, представленных г. Игнатьевым, верховный совет, по истощении всех обыкновенных уловок Китайской дипломатии, не нашел, наконец, другого средства, как сослаться на глупость своего уполномоченного, на недостаток пограничной карты и на гнев местных жителей.

Прочитав перевод бумаги государственного совета, г. Игнатьев сказал Су и Жуй, что не может считать ответ верховного совета ни удовлетворительным, ни достаточным, но будет возражать письменно. Су и Жуй хотели было возобновить с ним прежние прения и сказали, что они собственно присланы для того, чтобы, пополнить и объяснить бумагу совета. На словах они снова начали отвергать утверждение Айгунского трактата, объясняя указ богдыхана незнанием местности и проч. Г. Игнатьев прекратил все подобные рассуждения, сказав, что все это он уже не раз слышал и все это неоднократно и достаточно опровергнул, а потому находит излишним продолжение спора.; притом он ведет переговоры с верховным советом, а они как не присутствующие в этом совете, могут только передать ему то, что им поручено добавить на словах к переданной бумаге; что же касается до незнания местности, то нельзя допустить, чтобы земля, принадлежащая Дайцынскому государству и столь важная, как они говорят, была вполне неизвестна и богдыхану, и Гуйляну, и государственному совету и, судя по их словам, мы должны скорее придти к заключению, что земли, находящиеся на правом берегу Усури, никогда не принадлежали Китайской империи.

На предложение Су и Жуй донести еще раз в С.-Петербург о встреченных затруднениях и ожидать оттуда ответа и новых инструкций, г. Игнатьев отвечал решительным отказом, говоря, [319] что правительству нашему уже известно все происходившее здесь в течении прошлого лета, что он получил достаточно полную инструкцию, не действует иначе, как сообразно с точною волею и указаниями правительства и снабжен полномочием на все случаи. На замечание Су и Жуй относительно того, что для переговоров послан к графу Амурскому Тэ-пу-цын, г. Игнатьев сказал им, что по полученным им с последнею почтою от графа известиям, Тэ-пу-цын сделал такие же неуместные предложения для проведения граничной линии, каковые были сделаны и ему, что поэтому граф Амурский и не намерен был входить в обсуждение предложений Тэ-пу-цына, и что, следовательно, ожидать какого-либо результата от этих переговоров во всяком случае нельзя.

Затем г. Игнатьев прекратил официальную беседу с Китайскими уполномоченными. Подали угощения и начали говорить об общих предметах: о наступающих здесь праздниках нового года, об известиях из Европы, о газетах и журналах, о телеграфах и железных дорогах, пароходах, о способе выделывания у нас и у Китайцев пороха, об Англии и Франции, о минувшей войне нашей с четырьмя Европейскими государствами, об обороне Севастополя и рассуждали о будущих действиях союзников в Тянь-цзине. Су и Жуй, озадаченные сначала ответами г. Игнатьева, старались однакоже быть чрезвычайно любезными, и вообще как они, так и их чиновники были вежливы и вели себя очень чинно. В обращении Су-шуня произошла значительная перемена; он не позволил себе ни одной неуместной выходки и ни разу не возвысил голоса. По всему видно было, что Су-шунь получил замечание за свой прежний образ действия и приказание быть осторожным и избегать ссоры.

Во время разговора, продолжавшегося около двух часов, и Су, и Жуй старались допытаться, правда ли, что мы помогаем и деньгами и людьми Англичанам в их действиях против Китая и под конец объяснили, что слухи о нашей двуличности и о тайной помощи, данной Англичанам, получены из Шанхая, где рассказывали это Китайским чиновникам иностранцы, утверждая даже, что в Да-чу были в числе десанта Русские, переодетые в Английскую военную форму. Хотя это, монет быть, была и чисто Китайская выдумка и сообщено было для того, чтобы выведать действительные наши намерения; но может статься, что подобные слухи распространялись в Шанхае с целию поколебать предполагаемые доверие и расположение к нам Китайского правительства. Г. Игнатьев объяснил Су и Жуй, что мы не только не помогаем Англичанам в настоящее время, но из дружеского расположения к Китаю старались отговорить Американцев и Французов от оказания помощи Англии; что Англичане так убеждены в превосходстве и искусстве наших войск и в добром расположении нашем к Китаю, что, встретив отпор в Да-чу, воображали себе, что на батареях находились Русские офицеры и опасались вторично подступить к Тянь-цзину, пока не убедились, что Русские не помогают Китайским войскам на этом пункте. При этом г. Игнатьев сослался на известные Китайцам статьи Шанхайской газеты, в которых упоминается о предположении, что на батареях в Да-чу находились Русские офицеры и Китайские войска были вооружены Русским оружием. [320]

Су и Жуй сообщили под конец г. Игнатьеву, что они понимают, что Англия боится России, а потому желает различными внушениями поссорить Китайцев с Русскими. На это г. Игнатьев заметил Су-шуню, что, не соглашаясь с нашими справедливыми требованиями и не исполняя данных обещаний, Китайские сановники действуют совершенно в видах Англии, старающейся, по их же словам, разорвать наши дружественные связи, чтобы легче одолеть Китайскую империю.

В продолжение разговора Су-шунь высказал убеждение, что Французы потому только посылают войска свои против Китая, что Англичане наняли их за недостатком собственных войск. Все старания г. Игнатьева разуверить в этом отношении Китайских уполномоченных были, по-видимому, напрасны; но Су проговорился также, что, хотя Американцы несравненно лучше, нежели Англичане и даже Французы, но и они довольно ненадежный народ, и сознался, что между Китаем и Америкою произошли в последнее время новые затруднения по исполнению Тянь-цзинского трактата. Как кажется, эти недоразумения произошли потому же поводу, по которому Китайское правительство обратилось к г. Игнатьеву в Августе 1859 г. с требованием, чтобы он признал недействительным Тянь-цзинский трактат в отношении к открытию портов и морской торговли, до ратификации Английского и Французского трактатов.

Увлекаясь разговором, Су-шунь сознался, что все недоразумения относительно Айгунского трактата произошли потому только, что Гиринского главнокомандующего не было при переговорах и что в его отсутствие Амурский главнокомандующий уступил места, не подведомственные ему; что вообще Китайское правительство мало знакомо и с пограничною местностию и с пограничными делами, и потому, если бы прошлою зимою Гиринский главнокомандующий и мы сами в Пекине не возбудили сего дела, то Айгунский трактат прошел бы незамеченным до известного времени. Эта черта вполне характеризует Китайское правительство и объясняет, почему пограничные начальники могут до времени делать все, что им вздумается на границе, но за то никогда не смеют доносить правительству о положении дел во вверенном им крае в истинном свете. Так, например, по распоряжению графа Амурского выведен за реку Амур караул Маньчжурский, находившийся до того времени в Улусу-Модоне, на левом берегу реки; Тэ-пу-цын, донося об очищении этого караула, объяснил, что караул сожжен по неосторожности начальника оного и что за небрежное обращение с огнем сей последний должен быть предан суду; о Русских же и о переводе караула с левого берега Амура — ни слова.

Су-шунь был любезен и очень вежлив до конца свидания, неоднократно повторяя, что отношения России к Китаю нельзя сравнивать с отношениями других государств и что нам не следует воевать между собою, потому что другие государства будут смеяться тогда над нашею дружбою. Г. Игнатьев заметил ему, что если Китайское правительство не примет наших предложений, то можно будет придти к заключению, что невыгодно быть в дружественных отношениях с Китайским правительством, так как оно не принимает в расчет ни доброго нашего расположения, ни справедливости и законности требований, и вообще уступает [321] только тогда, когда объявляется война; что на этом основании выгоднее быть в войне с Китаем, нежели в дружбе. Относительно Англичан, не смотря на все сказанное для поселения в Китайских сановниках убеждения в невозможности для Китая бороться с Англиею, Су-шунь продолжал утверждать, что правительство здешнее не боится Англичан, зная, что на сухом пути они ничего предпринять не могут против Китая и что они опасны только на судах и на морском берегу. Самонадеянность и самообольщение Китайских сановников изумительны были бы, если б можно было еще чему нибудь изумляться относительно Маньчжурского правительства и его представителей: они не выражали даже малейшего желания ознакомиться с новейшими открытиями наук и искусств и с положением дел в Европе, упорно утверждая, что все им уже вполне известно.

Су-шунь спросил г. Игнатьева перед самым выходом, в каких отношениях мы теперь с Англиею. Он отвечал, что в хороших, и что если Китайцы отвергнут все наши предложения, совершенно законные, то может случиться, что мы будем поставлены в необходимость удалиться от Китайцев и согласиться действовать вместе с Англичанами.

По собранным сведениям Игнатьев убедился, что верховный совет не докладывает его бумаг богдыхану; а потому и спросил бумагою у совета, имеет ли он право не доводить до сведения богдыхана его сообщений и просил непременно доставить положительный и ясный ответ на его предложения. Г. Игнатьев старался оправдать действия И-шаня и доказать, что заключение Айгунского договора нельзя назвать самовольным и необдуманным поступком Китайского уполномоченного, и что трактат этот утвержден как нашим Государем, так и богдыханом, приведен с нашей стороны в исполнение и объявлен всем пограничным жителям, и что, стало быть, об изменении постановлений Айгунского договора и непризнании его Китайским правительством и речи быть не может. Относительно р. Усури г. Игнатьев объявил Китайскому правительству, что правый берег уже заселен нашими военными поселенцами, а прибрежье Маньчжурии уже совершенно нами занято и в портах, несколько лет сряду, помещаются на зиму наши военные суда. Вместе с этим он воспользовался представившимся случаем, чтобы обвинить Гириньского главнокомандующего за его доносы против И-шаня, явное к нам недоброжелательство и постоянное противодействие распоряжениям графа Амурского и попытался удалить его от нашей новой границы или, по крайней мере, сделать для нас безвредным. Чтобы возбудить в Китайском правительстве желание скорейшим окончанием пограничного вопроса предупредить новые недоразумения, г. Игнатьев позволил себе сделать известным верховному совету, что если не прекратятся споры по разграничению, то граф Амурский вероятно поставлен будет в необходимость отправиться на пароходах в Гиринь с целью лично уговорить тамошнего главнокомандующего соблюдать правила доброго соседства с нами и заключенные трактаты, объясняя, что поездка эта не состоялась в нынешнем году только в уверенности, что Китайское правительство исполнит ходатайство г. Игнатьева сделать надлежащее внушение Гириньскому главнокомандующему. В заключение г. Игнатьев объявил [322] верховному совету, что вопрос теперь состоит только в том, хочет или не хочет Пекинское правительство заключить с ним предложенные дополнительные условия к Тянь-цзинскому и Айгунскому трактатам и утвердить карту граничной линии для предупреждения недоразумений на будущее время.

Нелишним считаем упомянуть здесь об одном довольно важном обстоятельстве. В Декабре 1859 г. умер в Пекине скоропостижно Хуа-ша-на, бывший вторым уполномоченным при заключении Тянь-цзинского трактата. Министр Гуй-лян и президент Хуа-ша-на представляли свои переговоры с иностранными посланниками, в 1858 и 1859 годах, в превратном виде, и даже некоторые статьи Английского и Французского Тянь-цзинских трактатов не были доведены до сведения богдыхана в том смысле, в каком они выражены в Европейских текстах. Богдыхан потребовал обоих к себе и начал расспрашивать в подробности о переговорах и трактатах с Англиею и Франциею. Неизвестно, что происходило на этой аудиенции; но Хуа-ша-на, по возвращении из дворца, простился со своею семьею, заперся в своей комнате и отравился. Гуй-лян подал просьбу об увольнении от службы, во внимание к престарелым его летам; но богдыхан отказал ему в этом и приказал остаться министром впредь до разъяснения дела по сношению с иностранцами.

В это же время навел страх на богдыхана и на всех Маньчжуров долетевший в Пекин из Шанхая слух, будто бы Англичане привезут с собою в Тянь-цзин одного из начальников южных инсургентов Ши-да-кая (железоеда) с тем, чтоб посадить его на Китайский престол, в случае победы над Сен-Ваном.

Пока в Пекине шли переговоры, граф Амурский, в Январе 1860 г., издал объявление всем людям, которые за установлением Усурийской границы будут находиться на землях Русской державы, что, к какому бы они племени или роду ни принадлежали, могут свободно жить на Российских землях и заниматься своими промыслами беспрепятственно. Всем, проживающим на Российской земле, оставляются в полное их владение обработываемые ими земли и пастбища. Никаких податей или сборов в казну производиться с них не будет, а равно никто не имеет права чинить им обиды, либо какие притеснения. Торговля всем и всякими товарами разрешается свободная как с людьми Российского государства, так и соседями. В случае каких-либо неудовольствий, обиженные или нуждающиеся в чем-либо имеют обращаться к Российским начальникам, постановленным на р. Усури, при Усури, при устье Суйфуна и близ р. Гаоли-дзян. В случае же, когда сии начальники не окажут желаемого правосудия, то обращаться к губернатору всей области, живущему на устье Амура.

Г. Игнатьев, думавший, что дела наши в Пекине приняли довольно благоприятное направление, ошибся в расчете. После двух совещаний в государственном совете, на коих присутствовали и Сен-Ван и Су-шунь, переговоры наши не только не подвинулись, но возвратились к тому же положению, в каком были в прошлую осень.

Совет утверждал, что И-шань был принужден страхом подписать договор, что он согласился на свободное плавание наших судов по рекам Маньчжурии, не имея на то уполномочия. [323] Некоторые сановники говорили, что было бы безрассудно сделать важные уступки России, отдать часть Маньчжурии, не зная еще, каков будет исход предстоящей борьбы с западными Европейскими державами и не удастся ли отразить новую попытку на Тянь-цзин или помириться с Франциею и Англиею, избегнув необходимости сделать уступки России или обязываться нам? По их мнению было бы опасно согласиться на наши предложения, потому что все другие государства будут смеяться над уступчивостью Маньчжурского правительства, и возбужденные примером и из зависти к России, увеличат свои требования непомерным образом. «Россия не будет воевать с нами», говорили и Сен-Ван, и Су-шунь; она не в состоянии послать войска на Пекин чрез Гоби: в этом отношении она несравненно менее опасна и страшна для Китая, нежели Франция и Англия, которые при каждой ссоре готовы идти на столицу; еще будет время сойтись с Русским уполномоченным, ежели впоследствии это сделается совершенно необходимым. Русские и так забрали у Маньчжур лучшие соболиные участки, так, что в нынешнем году (1860) получено из Маньчжурии только половинное число против прежнего соболей; ежели же уступить России еще правый берег Усури, то, по сведениям, доставленным от местных начальников, все соболи будут попадаться в руки Русским».

При этом в доказательство, что неудовлетворение требований России не может быть опасно, наши противники сослались на свидетельство амбаня Дэ-Бэйцзы, бывшего Ургинским правителем, который говорил многим, что Восточная Сибирь мало населена, что там мало войска, а «собственная Россия отстоит очень далеко от Китайских пределов» и что пройдти через Монгольские степи конечно войска Русские не могут. На этом основании совет 24 Января доложил богдыхану, что полагает ненужным соглашаться на наши требования.

По приезде курьера из С.-Петербурга, г. Игнатьев, отвечав коротко на вышеупомянутый отзыве государственного совета, еще раз выразил удивление, что по сие время предложения его не доложены богдыхану и ему не сообщено решение его величества, исказил, что явное намерение Китайского правительства не признавать святости договоров и не исполнять данных обещаний может иметь гибельные последствия. В заключение объявлено совету, что, получив различные сведения из России с прибывшим курьером, г. Игнатьев предупреждает Китайское правительство, что графу Муравьеву-Амурскому дано высочайшее повеление принять все зависящие от него меры для неослабного и точного исполнения Айгунского договора и что вследствие сего нынешнею весною вся местность, уступленная нам, на основании трактата и сообщения министра Гуй-ляна, будет занята нашими военными поселенцами, в портах же и на реках, на которых дозволено по договору плавание наших судов, будут находиться наши военные суда.

Государственный совет отвечал г. Игнатьеву 8 Февраля повторением своих прежних отказов; а 18 Февраля посланник наш получил из совета бумагу о том, что, по донесению из Гириия, в прошлом Декабре месяце множество людей Русского государства самовольно вышли на берег р. Усури и произвели там беспорядки. Вследствие сего совет обратился к г. Игнатьеву с [324] просьбою известить о том «Российского государства сановника Муравьева, полагая, что о сем ему еще ничего неизвестно, дабы он привел все это в порядок»; в противном случае «мы опасаемся, чтобы местные жители, военные и поселяне, не пришли в негодование и не нарушили тем доброго согласия обоих государств».

Видя бесполезность всех мирных усилий наших, г. Игнатьев решился выжидать приближения к Да-чу Англо-Французской экспедиции или каких нибудь особенно благоприятных обстоятельств для возобновления деятельных переговоров с Китайским правительством; но так как последнюю бумагу совета нельзя было оставить без возражения, то он написал ему, что уже давно предсказывал Китайскому правительству те неприятности, которые могут произойти от неразграничения земель, и что графу Муравьеву должно быть известно происходившее на Усури тем более, что он в начале нынешней зимы несколько времени жил в Благовещенске для того, чтобы сделать нужные распоряжения для устройства новой границы нашей. При этом снова повторено было, что нынешнею весною вся местность, уступленная нам богдыханом, будет занята нашими войсками, вследствие высочайшего повеления привести в точности в исполнение постановленное в 1858 году.

Между тем Сен-Ван написал из Шан-хай-гуаня, что принял как там, так и в Тянь-цзине все надлежащие меры для встречи врагов и надеется прикрыть доступы к столице. Не смотря на то, все зажиточные люди из числа жителей Тянь-цзина начали удаляться из города и воинственный пыл, одушевлявший местных жителей, после победы в Да-чу, уже стал исчезать: мирные граждане стали открыто поговаривать, что нельзя держаться против варваров нескольких государств, а лучше заключить мир.

Получив предписание министра иностранных дел (от 13 Января 1860 г.) о высочайшем повелении выехать с открытием навигации из Пекина в Бэй-тан, г. Игнатьев должен был войти как можно скорее в сообщение с начальником нашей эскадры в водах Тихого Океана и условиться с ним относительно принятия мер для переезда из Пекина на военное судно в Бэй-тане. Имея это в виду, г. Игнатьев попытался переслать письмо в Шанхай на имя нашего консульского агента для передачи капитану 1-го ранга Лихачеву. Все его попытки не удались. Сначала он обратился к Китайскому правительству с просьбою доставить его письмо в Шанхай; но ему было в том отказано под предлогом, что о пересылке писем наших на Юг не упоминается в Тянь-цзинском трактате. Верховный совет уведомил г. Игнатьева, что наши суда не должны приходить в Бэй-тан преимущественно потому, что Англичане могут ими воспользоваться, чтобы приблизиться, под Русским флагом, к Китайским укреплениям.

Г. Игнатьев отвечал, что, не имея возможности быть в тесных сношениях с нашими судами, он не может отвечать за те недоразумения, которые могут случиться, по мнению верховного совета, на устье реки Хай-хэ и что, видя озабоченность Китайских сановников по поводу ожидаемых ими случайностей, он намерен послать чиновника в Бэй-тан и письмо к начальнику нашей эскадры собственно для предупреждения неприятностей.

С 8 Марта письменные сношения посланника нашего с Китайским правительством снова прекратились. [325]

Все собранные под рукою сведения утверждали, что правительство опасается чрезвычайно сношений г. Игнатьева с судами и выезда его, так сказать, на встречу союзников. Инсургенты в последнее время стали снова усиливаться и одержали верх над войсками богдыхана; но правительство продолжало весьма часто объявлять в Пекинской газете о мнимых победах над инсургентами, ожидая, между тем, со страхом и трепетом, в весьма непродолжительном времени появления Англо-Французской экспедиции в Да-чу. Монгольские ламы передали г. Игнатьеву известие, что послано в Ургу приказание, из числа собранного с Халхасцев пятидесятитысячного войска оставить в окрестностях Урги 2.500 человек на случай разрыва с нами.

В конце Марта от торгующих в Айгуне Китайских купцов и некоторых Маньчжурских чиновников получено в Благовещенске сведение, что в деревне Алинь, находящейся в 70 верстах от Айгуня, по Цицикарской дороге, назначен сбор войск из Маньчжурских и Монгольских племен в 20,000 человек и что на р. Сунгари строются суда для сплава 10,000 чел. на Усури для воспрепятствования Русским селиться на этой реке. До какой степени верны были эти сведения, конечно, тогда нельзя было определить: и при занятии Амура распространялись слухи о сборе большого числа войск Маньчжурских, и эти слухи оказывались впоследствии несправедливыми. Можно было только утвердительно сказать, что у Маньчжур делались военные приготовления; что приготовления эти имели цель чисто оборонительную, по крайней мере на границе Амурской области и что они вызваны распространившимся слухом, что Русские предполагают, по открытии навигации, начать поенные действия против Китая. Военные приготовления Маньчжур высказывались в том, что в течение зимы доставлены в Айгунь 2,000 ружей, а в конце Февраля привезены крепостные ружья на пяти повозках. В Марте приехал в Айгунь амбань города Мергеня принимать рогатый скот и провиант для продовольствия войск на месте сбора, при чем весь рогатый скот, не употребляемый жителями на полевые работы, отбирался у них силою за ничтожную плату.

Граф Муравьев-Амурский находился в это время в С.-Петербурге. Возвратившись в половине Июля в Иркутск с личными повелениями Государя Императора, он подтвердил все те предписания, которые были даны разным лицам в течении прошедшей зимы как им, так и свиты Его Величества генерал-майором Карсаковым, так как предписания эти были совершенно согласны с высочайшею волею, объявленною графу. Он получил известие от Игнатьева, что Китайские христиане передали письмо его капитану Лихачеву чрез торговый дом Росселя в Шанхае, и 29 Апреля посланник наш получил чрез них же предложение дома Росселя своих услуг на будущее время нашей Пекинской миссии и письмо от капитана Лихачева, который передал отношение г. Игнатьева командиру Русского судна. Капитан Лихачев прибыл 21 Марта в Шанхай, 26 числа был намерен отправиться на нанятом пароходе отыскивать суда, находящиеся в Японии и надеялся с одним из них быть в конце Апреля в Печелийском заливе. Вместе с тем он известил нашего посланника, что хотя Французский главнокомандующий уже в Шанхае, но войск [326] Французских там еще нет; что Английские войска собираются в Гонконге; что в Шанхае ожидают, в первых числах Апреля, ответа Китайского правительства на посланный в Пекин ультиматум и что в случае отрицательного ответа Англичане намерены занять тотчас же о. Чу-сан, а в начале Июня начать военные действия в Печелийском заливе.

7 Мая, вечером, явились на подворье Китайские чиновники с известием, что Русские суда пришли к Бэй-тану; они доставили посланнику письмо от капитана 1 ранга Лихачева, который, по изготовлении транспорта «Японец» к выступлению в море, отправился в залив Петра Великого, высадил в бухте Посьета дессантскую партию из 2 офицеров, 25 нижних чинов при 1 полевом единороге и, заняв таким образом самый необходимый пункт нового приморского края, прибыл 29 Апреля в Бэйтан, а 30 пришел туда клипер «Джигит».

На случай разрыва с нами Су-шунь действительно предлагал послать к нашей границе до 20,000 Китайского войска, выведя в Китай, в замен их, 2000 Халхасцев, ненадежных (по мнению его), если воевать с нами. Министр Пын восстал противу незаконной, по Китайским понятиям, меры, и предложение Су-шуня не приведено в исполнение. Чтобы выразить свое неудовольствие, он сказался больным.

Недостаток в деньгах ощущался в казне постоянно. Правительство прибегало к различным средствам для усиления своих доходов и уменьшения расходов. Так, например, собственный дядя богдыхана лишен на 15 лет вперед жалованья по поводу неправильного решения дела по изданию жизнеописания покойного богдыхана Дао-Гуана; обвиненный в лихоимстве Пекинский обер-полициймейстер Сен-Ван пожертвовал из награбленных им прежде денег 1,000,000 руб. сер. и оставлен по этому безнаказанным; для постройки дополнительных укреплений в Шан-хай-гуане послан туда один из нажившихся чиновников, заведывавший прежде соляными сборами в Тянь-цзине, и этому чиновнику пришлось строить укрепления на собственный счет. Англичане же, не смотря на запрещения Китайского правительства, покупали беспрепятственно в Шанхае, для предстоящей экспедиции, все, что им нужно: вьючный скот, лошадей (из Монголии), крупу и проч.

По получении известия о приходе наших двух судов в Бэй-тан, г. Игнатьев, на другой ясе день, 8 Мая, отправил чрез палату церемоний отношение в государственный совет, сделав последнее предложение Китайскому правительству о приведении в исполнение Айгунского трактата утверждением и разменом пограничных карт и потребовал решительного ответа к 11 Мая, предварив верховный совет, что обязан будет выехать из Пекина в случае отрицательного отзыва и сесть на пароход, ожидающий его у Бэй-тана. Выезд из Пекина он назначил чрез 8 дней и просил сделать благовременные распоряжения по дороге для проезда к морю.

Верховный совет не счел нужным даже доложить богдыхану об этом последнем предложении, надеясь завлечь нашего посланника в бесплодные переговоры и выиграть время до разъяснения дел.

На другой день, 12 Мая, г. Игнатьев отправил в верховный [327] совет бумагу, в которой повторял, что требует положительного ответа на сделанные им в последней бумаге вопросы: «да или нет».

В этот же день, одновременно с отправлением нашей бумаги, приехали чиновники и передали, между прочим, что Су-шунь говорил им, что Китайское правительство не пустит г. Игнатьева в Бэй-тан. Однакож 15 Мая, вечером, прислали чиновников на подворье объявить, что так как посланник намерен был выехать 16 Мая, то сделано распоряжение о наряде повозок и лошадей и присылке чиновника для сопровождения и что затем верховному совету нечего отвечать на его бумаги. 16 Мая 1860 г. посланник наш выехал из Пекина, о чем член миссии, архимандрит Гурий сообщил в Иркутск.

Хотя выезд посланника нашего из Пекина вовсе не должен был иметь никакого неприязненного значения в отношении к Китайскому правительству, но так как пред отъездом своим Игнатьев получил окончательный отказ об утверждении пограничной карты: то, может быть, Китайское правительство само могло видеть в этом выезде нашего посланника угрозу разрыва. Граф Муравьев счел нужным командировать чиновника к Айгунскому амбаню, чтоб объяснить ему, что Русское правительство, по давнишней своей дружбе с Китайским, ни в каком случае не помышляет обременять положение Китая в то время, когда против него действуют две сильные морские державы и что, не смотря на отказы Китайского правительства, данные нашему посланнику, сей последний и на море будет стараться во всех случаях смягчить действия союзников против Китая. Поэтому они могут совершенно покойно смотреть на все наши военные приготовления, которые имеют только целию поддержать точное исполнение Айгунского трактата, а не какие-либо наступательные действия. Чиновник этот должен был предупредить амбаня, что в отношении исполнения трактата даны всем пограничным начальникам на Амуре и Усури решительные повелении, а именно: 1) в случае каких-либо беспорядков со стороны Маньчжурских жителей и чиновников, обратиться к ближайшему их начальству о немедленном наказании виновных и, в случае неисполнения сего, послать вооруженных людей, чтоб самим отыскать, взять и наказать этих виновных; 2) в случае сплава Китайских военных судов по Сунгари с вооруженными людьми, тотчас занять то место на устьях Сунгари, где находится Китайский караул и не допускать артиллериею выходить вооруженным судам из Сунгари в Амур; 3) по р. Усури послать вооруженные суда до оз. Ханка для устранения всех могущих произойти там между жителями обоих государств беспорядков, о которых так часто упоминали Китайские сановники. При этом поручалось сказать амбаню, что все эти вооруженные меры и строгие распоряжения происходят лишь оттого, что Китайские сановники в Пекине упрямились утвердить пограничную карту, согласно Айгунскому трактату, и что местные Китайские власти постоянно и в разных случаях старались возбуждать в жителях неприязненные к нам отношения; что конечно не в его, Муравьева, власти заставить их действовать иначе, но что не дурно бы им поспешить разграничением от оз. Ханка до моря сколь возможно скорее; что если амбань найдет возможным, или сам, или [328] через генерал-губернатора командировать ныне же на оз. Ханка чиновников для того, чтобы пройти вместе с нашими до морских портов, то осмотр этой местности ясно укажет Китайскому правительству, что нет никакого для него вреда утвердить предложенную нашим посланником карту и тем положить конец всем недоразумениям, прибавив, что впрочем собственно для России особенной в этом надобности нет, ибо в Айгунском трактате места эти впредь до разграничения оставлены в общем владении и следовательно, так как мы располагаем там большими силами, то скорее люди наши могут захватить лишнее у них, чем они у нас в тех пустынных местах, покуда не сделано будет решительного разграничения.

Поручив высказать все это амбаню, граф Муравьев в тоже время предупреждал нашего военного губернатора Амурской области, что противу Маньчжур с нашей стороны никаких военных действий в виду не имеется, и что в случае если бы Айгунское начальство вздумало вооружить жителей своих, на левом берегу Амура находящихся, то не медля устроить на острове против Айгуня батарею; а у жителей левого берега отобрать все розданное им оружие, сообщив амбаню, что по трактату им дозволено жить на этом берегу не для того, чтобы действовать против нас оружием, и что они живут там под покровительством нашим; одним словом, кроме этих полицейских мер, никаких других предпринимать граф не разрешил.

Что же касается нападения со стороны Маньчжур в больших силах, то граф положительно был убежден, что этого никогда и ожидать нельзя; но если б, паче чаяния, подобное покушение могло случиться с их стороны, то приказал везде и на всяком пункте отражать силу силою, не уступая ни одного шагу.

Для нравственного поддержания силы и значения наших постов и заселений на границе, граф Муравьев приказал держать наготове на Усури две канонирские лодки и перевезти горный дивизион Забайкальской бригады из Мариинска на оз. Ханка. Сам же он остался в Иркутске, как ближайшем пункте для получения известий с театра военных действий между Англо-Французами и Китайцами.

Союзники ждали прибытия своих последних судов и 17 Июля построились, в числе более 200 Англо-Французских военных и транспортных судов, в 7 линий, впереди Русской эскадры, на которой находился наш уполномоченный Игнатьев, посетивший, по выезде своем из Пекина, Шанхай.

Мы не станем описывать военных действий союзников. Знакомец наш Гуй-лян еще в конце Августа лишен был звания уполномоченного; богдыхан бежал в Монголию с приятелями нашими Сен-Ваном и Су-шунем, и 22 Сентября загородный дворец императора разграблен союзниками.

Между тем наш посланник оставался в Тянь-цзине, послав оттуда Китайскому правительству уведомление о своем прибытии из Шанхая и о намерении прибыть в Пекин после Английского и Французского уполномоченных. Получив на то согласие Китайского правительства и известясь о мнимом окончании переговоров с союзниками, генерал Игнатьев 6 Сентября выехал из Тянь-цзина, а 10 прибыл в Тунь-чжоу. Здесь он оставался, в ожидании [329] решения участи Пекина, до 3 Октября, получая ежедневно от союзных уполномоченных уведомления о их действиях.

Последний срок, данный Китайцам для сдачи города, кончился в полдень 1-го Октября. В случае добровольного открытия северо-восточных ворот союзные главнокомандующие обещали пощадить город. Остававшаяся в Пекине наша духовная миссия, при штурме и бомбардировании города, подвергалась большой опасности, которая увеличилась в особенности тем, что начальники войск не могли бы предохранить город от совершенного разорения и разграбления. По ходатайству нашего посланника, оба уполномоченные и главнокомандующие обещались принять нашу миссию под особое свое покровительство, не направлять выстрелов к стороне нашего подворья и при самом начале штурма отрядить тотчас особые караулы для охранения миссионеров и их имущества. Сообщения с нашею миссиею иметь было нельзя, потому что все городские ворота были заперты.

Наконец 1-го Октября Китайцы, не заключив никакого условия с союзниками, открыли северо-восточные ворота, и войска Английские и Французские тотчас заняли их, обратив пушки на город. Но в Пекине не оказалось никого, с кем бы можно было вести переговоры: богдыхан бежал, все государственное управление рассеялось.

При таком обороте дел наш посланник, желая лично удостовериться, существует ли еще Маньчжурское правительство и находятся ли в Пекине какие нибудь власти, — 3-го Октября выехал из Тунь-чжоу и, приблизившись к Пекину, остановился на Русском кладбище. В этот же день он виделся с бароном Гро и лордом Эльгином. 4 Октября он въехал в Пекин, и на другой же день к нему явились все оставшиеся в городе старшие чиновники просить совета, что им делать в настоящих крайних обстоятельствах. В числе посетителей был наш знакомец Жуй, теперь исправляющий должность генерал-губернатора Пекина. Генерал Игнатьев выразил Китайским чиновникам негодование свое, по случаю варварского обращения с пленными Европейцами, и уверил их, что поступок этот возбудит сильное неудовольствие Русского правительства и поднимет на Китай всю Европу. Вместе с тем он однако уверил их в нашем участии и желании вывести из настоящего бедственного положения, в которое поставило их недоверие к нашим советам и предостережениям и упрямство некоторых сановников. Вслед за тем, 6 Октября, сам Гун-Цин-Ван, младший брат богдыхана, оставшийся правителем государства, прислал нашему посланнику письмо, в котором извещал, что он с удовольствием выслушал доклад разных степеней сановников о том, что Русское почтенное государство согласно принять участие, в качестве примирителей, в распре, возникшей у Китая с Англией и Францией, и что это служит для них сильным доказательством взаимной дружеской приязни и расположения. В заключение Гун-Цин-Ван просил устроить примирение самым лучшим образом, по совершенной справедливости, чтобы ни той, ни другой стороне не было никаких поводов к разномыслию, и чтобы, разменявшись трактатами, они могли сохранить взаимное согласие. Наши посланник отвечал ему, что он душевно желает помочь им и готов содействовать к [330] примирению Китая с Англиею и Франциею; но озабочивается неоконченными между нашими двумя государствами делами и желал бы в непродолжительном времени получить сообщение, как доказательство того, что Китайское правительство строго соблюдает договор и проч. На другой же день, 8 Октября, Гун-Цин-Ван снова писал нашему посланнику, что как только устроится примирение между ними и Англиею и Франциею, то неоконченные между нашими государствами дела весьма легко и скоро можно будет устроить по взаимному соглашению, почему и просит не слишком о том беспокоиться.

Во время открывшихся, таким образом, прямых сношений между правителем Китайского государства и Русским уполномоченным, лорд Эльгин и барон Гро, 6-го Октября, послали князю Гуну свои ультиматумы, в которых требовали денежного вознаграждения для лиц, пострадавших в плену и для семейств умерших, всего около 1.000.000 р. сер.; сверх того требовали наказания Китайских чиновников, виновных в захвате лиц под парламентерским флагом и немедленного подписания конвенции, составленной в Тянь-цзине, с добавлением разрешения союзным войскам зимовать в Тянь-цзине. В заключение Гун-Цин-Вану объявлялось, что если 8 Октября, к 10-ти часам утра, послы не получат от него уведомления о том, что все условия, без изъятия, Маньчжурским правительством приняты, что деньги 1 милл. рубл. будут 10 Октября уплачены и что 11-го он готов подписать конвенцию и разменять ратификацию трактатов 1858 г.: то военные действия немедленно возобновятся. Лорд Эльгин прибавил к тому, что пока союзникам не дано удовлетворения за поступок с пленными, мир между Англиею и существующею Маньчжурскою династиею невозможен.

Присланные Гун-Цин-Ваном на Русское подворье, для совещаний, Жуй-чан и другие откровенно высказали нашему посланнику свое положение, объяснили затруднения, встречаемые ими в мирных переговорах с союзниками и представили, в чем именно заключаются требования последних и желания Маньчжурского правительства. Дав им надлежащие советы и поручившись за личную безопасность Гун-Цин-Вана, если бы он выехал в Пекин для переговоров, генерал Игнатьев отправился, 7 Октября, к барону Гро и лорду Эльгину и, узнав, в чем именно заключаются решительные требования, виды и предположения их, возвратился в тот же день в город, созвал вечером к себе знатнейших сановников и убедил их послать завтра, к 7-ми часам утра, удовлетворительные ответы, обещая, что в таком случае город будет пощажен. По приказанию Гун-Цин-Вана нашему посланнику привезли, поздно вечером, для предварительного просмотра, бумаги к лорду Эльгину и барону Гро и обоим главнокомандующим. В ту же ночь г. Игнатьев успел предупредить барона Гро, что Гун принимает предложения союзников, а с рассветом послал о том же записку и лорду Эльгину. Ответ Китайцев был доставлен в назначенное им время.

На другой день, 8-го Октября, начались непосредственные переговоры между Китайцами и союзниками. Уклонившись от прямого в них участия и открытого посредничества, наш посланник принял только косвенное участие советами. Китайские чиновники приходили [331] к нему на подворье по нескольку раз в день и не предпринимали ничего, не спроси предварительно его мнения и указания, как поступать.

Уладив таким образом сношения Китайцев с союзниками, наш посланник продолжал предъявлять свои настоятельные требования об окончании дел России с Китаем,

9-го Октября он отвечал на письмо Гун-Цин-Вана, что, не смотря на то, что к его советам обратились поздно, он надеется, что мирные переговоры с союзниками могут устроиться скоро; для окончания же наших дел он предлагал прислать два или три доверенных лица, с которыми бы можно было пересмотреть проект условий и подготовить все для того, чтобы на другой день после размена договоров между Англиею, Франциею и Дайцынским правительством, и мы могли бы окончательно решить дела наши.

На другой день Гун-Цин-Ван отвечал, что из всего этого он видит искренность и глубокое расположение к ним и, будучи не в состоянии высказать сего, ценит оное в сердце. Что же касается до неоконченных дел Русского почтенного государства, то тотчас будут назначены сановники, которые явятся на подворье для совещаний, чтобы в скорейшем времени устроить все то, что окажется полезным для того и другого государства;

Послы оставались с войсками в северном предместье, не решаясь перейти за стену, в город. Союзные войска занимали одни северовосточные ворота; все другие, за исключением югозападных, были заперты. Таким образом наш посланник восемь дней оставался в Пекине один, с своею свитою из 14 казаков, на скромном Русском подворье.

Наконец, 12 Октября, барон Гро переехал в Пекин, и в тоже время лорд Эльгин с большим конвоем до 2.000 чел. вступил в городские ворота и отправился в палату церемоний (Ли-бу), где Гун-Цин-Ван уже ожидал его. По время окончательных переговоров Гун несколько раз посылал к нашему посланнику за советом, как поступить и что отвечать. Наконец, в 4 часа пополудни подписана была дополнительная конвенция, условие уплаты 15 мил. рубл. сер., открытие для торговли Тянь-цзина и проч. Кроме того уступлен участок земли против Гонконга, на материке. На другой день подписана бароном Гро и Гун-Цин-Ваном дополнительная конвенция, подобная Английской. После того произошел размен ратификаций. В тот же день представитель наш послал Гун-Цин-Вану письменное поздравление с благополучным окончанием дела.

По удалении Англо-Французских войск из Пекина наш посланник остался там снова один, в той же обстановке, что и до отъезда своего в Шанхай, с тою же духовною миссиею и теми же 14 казаками, которые составляли всю материальную поддержку его значения. Не смотря на то, на другой день после удаления иностранных послов из Пекина, 29 Октября, сам Гун-Цин-Ван, брат богдыхана, прибыл к нему на подворье, извинялся, что не мог быть ранее, по случаю множества дел и хлопот, благодарил за участие, оказанное в трудных обстоятельствах Маньчжурскому правительству и лично ему, за советы и помощь нашего посланника, прибавив притом, что только в такое смутное время познаются истинные друзья. Предварительно Гун-Цин-Ван [332] послал спросить, увидится ли с ним Русский посланник и когда последний отвечал, что он помогал Китайцам по поручению своего правительства, а что лично ему нет никакой надобности видеться с Гун-Цин-Ваном, то он тотчас же прибыл на Русское подворье, изъясняя, что он спрашивал это только для того, чтобы не разъехаться с посланником.

На другой день, 2-го Октября, г. Игнатьев возвратил визит брату богдыхана, принявшему его как нельзя лучше. В этот же день Жуй-чан доставил нашему посланнику экземпляр напечатанного, по его требованию, Тянь-цзинского нашего договора с Китаем, 1858 г., который до сего времени не был сообщен и объявлен в приморских портах, а хранился под спудом.

При всем том, не смотря на письменное удостоверение князя Гуна, «что дела наши могут быть устроены легко и скоро», в первых же совещаниях было встречено весьма упорное сопротивление со стороны уполномоченных сановников относительно разграничения на Востоке и сухопутной караванной торговли нашей. Только 22-го Октября успели окончательно условиться по всем предметам и решили отложить подписание заключенных условий до представления проекта договора богдыхану и получения князем Гуном разрешения приложить печать.

31-го Октября явились на подворье три Китайские сановника, неся над головой желтый ящик, в котором находилась копия с указа богдыхана, утверждающего проект договора, составленный по соглашению между нами и доверенными от Гун-Цин-Вана чиновниками. Копия с указа была вручена нашему посланнику при бумаге Гуна. Условившись относительно дня и порядка подписания договора, приступили к переписыванию его.

2 Ноября, в четвертом часу по полудни, князь Гун с участвовавшими в переговорах Китайскими сановниками и их свитою, прибыли на наше подворье в парадных костюмах. В 4 часа договор был подписан обеими сторонами, равно как и протокол размена этого договора. Последний акт необходим был для того, чтобы Китайцы не могли потом отказаться от указа богдыхана и сказать, что князь Гун подписал договор по ошибке или по принуждению. Новый договор был утвержден и скреплен печатями тем же порядком и в той степени, как и договоры, заключенные Англиею и Франциею.

В Январе 1861 года Муравьев командировал полковника Будогоского в Хабаровку, где назначен был съезд коммисаров в Апреле, а 16 Июня в посте Турий Рог, на оз. Ханка, окончен с Китайскими коммисарами размен граничных карт и описаний. Протокол подписан контр-адмиралом Казакевичем, полковником Будогоским, директором хлебных магазинов Чен-ци и Гириньским главнокомандующим Цзин с тем, что протокол этот будет составлять дополнительную статью к Пекинскому дополнительному договору 1860 г.

Граница поставлена от устья р. Усури до оз. Ханка по р. Сунгача. Затем граничная линия между двумя государствами от истока р. Сунгача пересекает оз. Ханка и идет к р. Беленхе (Тур-бира); от устья сей последней по горному хребту к устью р. Хубиту; оттуда по горам, лежащим между р. Хунь-чунь и морем до р. Тумень. Граничная линия упирается в Тумень на 20 [333] Китайских ли, выше впадения ее в море. На карте граница проведена красной чертой, а в натуре в разных местах поставлены столбы с Русскими и Китайскими надписями.

* * *

Географическое положение бывших границ Восточной Сибири, замкнутой с Севера берегами Ледовитого Океана, недоступного для свободного плавания с Востока, хотя прилегающей к двум морям, Камчатскому и Охотскому, но также затруднительным для морского пути и наконец на Юге огражденной пустынными степями Монголии и Маньчжурии, — было между прочим виною того бездейственного состояния, в котором находилась эта страна при многих своих условиях щедрой производительности.

Международные сношения наши с Китаем приняли, со времени возбуждения графом Муравьевым вопроса о решительном возвращении бывших владений на Амуре, характер более твердый и правильный.

До назначения графа Муравьева генерал-губернатором Восточной Сибири, в международных сношениях наших с Китаем достоинство России приносилось в жертву вековому убеждению о необходимости уважать невозмутимую замкнутость Китайской империи и избегать всего, что могло бы ее встревожить. Граф Муравьев блестящим образом вырешил все спорные вопросы и увенчал ряд многолетних, настойчивых домогательств России к возвращению владений ее на Амуре. Бесспорно и навсегда утверждены права России на владение прекрасною страною, щедро наделенною богатствами природы и ожидающею лишь большого населения, которое бы воспользовалось ее богатствами и благоприятными географическими и климатическими условиями для прочного и успешного развития.

* * *

Обстоятельства, сопроводившие заключение Айгунского трактата, так интересны, что считаем не лишним изложить их со всеми подробностями. 10-го Мая 1858 года генерал-губернатор, на своем катере в сопровождении двух, так называемых канонирских лодок, отправился в Айгунь на обед к амбаню. Маньчжуры еще заранее просили позволения генерала принять его с почестями и пушечными выстрелами, на что он изъявил свое согласие. Но этому при выступлении его на берег, показался в стороне дым и послышался слабый треск несколько раз: пушек не было видно, но судя по звуку, можно было судить, что это были небольшие мортирки подобно как в Маймачине. Наши канонирские лодки отвечали им 3-мя выстрелами из полевых орудий, громкий звук которых озадачил и, как впоследствии оказалось, не понравился Маньчжурам. Генерал-губернатора посадили вместе с статским советником Перовским в парадную одноколку амбаня, свите его предложили приготовленных на берегу верховых лошадей, и таким порядком все в парадной форме следовали чрез город и крепость при большом стечении народа. Амбань встретил генерал-губернатора как почетного гостя у одних из наружных ворот, ведущих во внутренние дворы его дома. В дверях дома встретил генерал-губернатора дзянь-дзюнь, главнокомандующий Амурскими силами и краем князь И-шань, родственник богдыхана и ввел генерал губернатора в комнаты вместе с статским советником [334] Перовским, обер-квартирмейстером подполковником Будогоским, переводчиком Маньчжурского языка Шишмаревым и заведывающим путевою канцеляриею Карповым. С ними поместились дзянь-дзюнь И-шань и амбань Дзираминга. Секретарь Маньчжуров, ротный командир Айжиндай стоял за столом. Остальные члены свиты генерал-губернатора поместились в другой комнате, служившей сенями в две половины дома, и были угощаемы сидевшими вместе с ними Маньчжурскими штаб-офицерами с синими прозрачными шариками на шапках. Началось угощение, состоявшее из чаю и разных сухих сластей, поставленных на столе в нескольких блюдечках; потом подавали жареную баранину, жареного поросенка, нарезанных мелкими кусочками, которые приходилось класть в рот по-маньчжурски двумя палочками, и в заключение подобие супа. Во время обеда неоднократно подавали теплую рисовую водку (майгула) в крошечных чашечках фарфоровых, а генералу в серебряной, с соблюдением строгого чинопочитания, — т. е. начиная всегда с генерала, потом поднося г. Перовскому и тем, которые или по своей тучности, или по своей презентабельности казались им старше других. Обед прошел весьма весело: говорили любезности, сообщали друг другу новости, но о главном деле не упоминали ни слова. После обеда дзянь-дзюнь предложил генерал-губернатору переговорить о деле, но Николай Николаевич отклонил это, говоря, что сегодня будем пировать, а все дела отложим до завтра. Этим генерал Муравьев, между прочим, хотел показать Маньчжурам, что он не слишком дорожит и вовсе не торопится переговорами с ними. Обед кончился в седьмом часу вечера, после чего генерал-губернатор и его свита отправились в свои катера и вместе с канонирскими лодками перешли к противоположному берегу, где стали на якорь у песчаного острова.

На другой день, 11-го Мая, генерал-губернатор с своим штабом, в парадной форме, перешел в катере к противоположному берегу. Та же одноколка и верховые лошади ожидали их в Айгуне, но на этот раз генерал-губернатор отправился верхом, с своею свитою, в дом амбаня, где дзянь-дзюнь ожидал его к 10-ти часам утра. Предварительно было условлено, чтобы при переговорах присутствовали с обеих сторон только необходимые лица: с Китайской стороны дзянь-дзюнь, амбань и Айжиндай; с нашей — генерал-губернатор, статский советник Перовский и переводчик Шишмарев; но в первое же заседание потребовали с картами обер-квартирмейстера Будогоского. Все эти лица поместились в той же комнате, в которой накануне обедали, таким образом, что налево от входа на широких нарах сидели по обеим сторонам стола дзянь-дзюнь и направо от него амбань; направо от входа на таких же нарах сидел за столом генерал-губернатор; справа от него статский советник Перовский, а слева подполковник Будогоский, когда его потребовали. Переводчик Шишмарев и секретарь Айжиндай стояли по бокам, каждый у стола своей стороны. Остальные члены свиты находились в другой комнате.

Сначала генерал-губернатор изложил с историческою последовательностию наши действия на Амуре, причины и цель этих действий, клонящиеся к пользе обоих государств. Генерал-губернатор Муравьев указывал в особенности на то обстоятельство, что, при настоящем распространении в Тихом Океане [335] иностранных владений и Английских завоеваний, нельзя долее оставлять прилегающие к устью Амура страны и моря без разграничения, как то считалось по Нерчинскому трактату, и нельзя не распространять в этих странах заселения, способного защищать их; что Россия не потерпит, чтобы устье реки, вершины которой протекают по ее владениям, было занято какою либо иностранною державою, и что, напротив, заняв и укрепив это устье, она защищает вместе с тем и Маньчжурию от вторжения в нее какой бы то ни было иностранной силы, как это уже и было доказано минувшею войною. Кроме того, как на Маньчжурском берегу находятся удобные морские гавани, теперь безлюдные и никому не принадлежащие, то иностранцы могут занять их, основать там пристанища своим судам и потом, в случае разрыва, произвести вторжение внутрь Маньчжурии и России. Поэтому, принимая на себя защиту Маньчжурии от неприятельского вторжения со стороны моря, Россия должна иметь в своем владении часть приморской страны, а для сообщения этой страны со внутренностью Сибири, должна основать свои поселения на берегу Амура, как удобнейшего водяного пути, единственно возможного для правильного передвижения огромных масс грузов. Поэтому, чтобы не допустить иностранцев к занятию приморского берега и вторжению в реки, нам нужно занять весь Маньчжурский берег до Кореи, для чего необходимо определить границу по Амуру и Усури, составляющую удобнейшую естественную черту между обоими государствами.

По окончании своего изложения генерал-губернатор представил Китайскому уполномоченному заблаговременно написанный на бумаге проэкт граничной черты по Амуру, Усури и чрез верхние протоки ее на протоки реки Тумень-ула и по течению последней до моря. Но чтобы еще более объяснить Маньчжурам направление этой черты, он потребовал из другой комнаты Будогоского, который указал эту черту на карте Маньчжурии.

За тем генерал-губернатор предъявил свое полномочие, написанное на Русском и Маньчжурском языках, которым объявлялось, что ему, генерал-губернатору Восточной Сибири, поручено от Русского правительства вести переговоры с Китаем как о разграничении, так равно и о всех делах, которые, по его мнению, могут клониться ко взаимным пользам обоих государств. На вопрос его, какое имеет дзянь-дзюнь полномочие от Китайского правительства, последний отказался показать его, говоря, что оно писано на Китайском языке и здесь нет человека, который бы мог перевести его на Русский язык. Таким образом с самого начала предстояло выпытать от дзянь-дзюня степень предоставленного ему полномочия, и для этого генерал Муравьев, излагая, что все недоразумения между обоими государствами возникли от несоблюдения прежних договоров, предложил пересмотреть эти договоры, дабы тем яснее определить взаимные отношения. Китайский уполномоченный отказался от этого решительным образом, говоря, что он не имеет никакого права касаться прежних договоров и может только трактовать о границе на Амуре. Для этой же цели генерал-губернатор предложил сначала разобрать дела и несогласия, возникшие у нас в последнее время на Западной границе Китая, в Чугучаке, на том основании, что для получении [336] согласия на уступку Амура, он был уполномочен отказаться от претензии, которую имело Русское правительство на Китайцев за сожжение нашей фактории в Чугучаке и уступить им право на двоеданников, обитающих по западной границе Китая. Но при самом начале этого вопроса, дзянь-дзюнь положительно отклонил всякие о нем прения, говоря, что ему дано только право трактовать о Приамурских странах, состоящих в его заведывании; о делах же на Западной границе Китая имеет право трактовать только местный дзянь-дзюнь (главнокомандующий) в Или, который и получает по этому предмету все инструкции из Пекина.

Тогда генерал-губернатор снова начал доказывать необходимость уступки нам левого берега Амура и Приамурской страны, на что Маньчжуры отвечали, что для них это невозможно, потому что они издревле владеют ими, собирают с жителей ясак и что иностранцы не могут высадиться на морской берег и проникнуть внутрь страны, потому что у них на этом пространстве везде есть свои караулы, так что при появлении иностранцев пусть Русские только дадут знать о том Маньчжурам, и они их прогонят. Генерал Муравьев возразил им, что в том-то и состоит их вина, что они собирали ясак, не имея никакого права на жителей неразграниченных стран; что же касается до иностранцев, то они подходят к берегам на таких больших кораблях и с такими большими пушками, что их можно прогнать только подобными же большими пушками. Кроме того генерал объяснил им, что едва ли Китайское правительство будет в состоянии защищать морское прибрежье Приамурского края, столь удаленное от центра государства; что если уже ближайший к нему и многолюдный город Кантон не мог устоять против ничтожных сил Англичан и Французов, то еще труднее для них будет удержать за собою отдаленную, дикую и ненаселенную страну, с которой они не имеют никаких сообщений. Дзянь-дзюнь отвечал, что он главнокомандующий Цицигарской провинции, и поэтому не имеет никаких сведений о Приусурийском крае, который принадлежит к провинции Гиринь, управляемой особым дзянь-дзюном, главнокомандующим, поэтому и не считает себя вправе говорить о разграничении этой провинции. Остальные требования генерала Муравьева оспаривались весьма слабо и нелогично: Маньчжуры несколько раз принимались доказывать, что караулы их всегда могут наблюдать за морем и успеют предупредить и известить о покушениях иностранцев. Впрочем они выразились, что не мешают Русским занимать незаселенные места и гавани морского берега, но с тем, чтобы мы имели с ними сообщение не по Амуру, а внешним морским путем. Вместе с тем отзыв генерала Муравьева о Кантоне особенно неприятно выразился на лицах Маньчжуров.

Генерал-губернатор, предложив обсудит все его предположения о границах, обещал прислать на бумаге проэкт договора и сказал, что вероятно дзянь-дзюнь утомлен уже продолжительным прением (ибо был уже 3-й час после полудня) и, может быть, привык в это время обедать. Потом просил посетить его и для этого назначить час. Условились, что дзянь-дзюнь прибудет на катер в 4 часа по полудни.

Так кончилось первое заседание. Все переговоры велись на Маньчжурском языке; но не смотря на то, что дзянь-дзюнь был [337] родственник богдыхана, следовательно истый Маньчжур, — он по видимому лучше знал природный Китайский язык (как у нас Французский), нежели свой родной Маньчжурский. Речь г. губернатора к дзянь-дзюню, г. Шишмарев переводил амбаню по-маньчжурски, а тот переводил ее дзянь-дзюню по-китайски. Когда же г. губ. адресовался к амбаню, то слова Шишмарева на Маньчжурском языке передавались амбаню особым переводчиком по-китайски.

Около половины 4-го часа стали подтягиваться к катеру генерал-губернатора две огромные джонки, назначавшиеся, по словам Маньчжурских чиновников, для переезда дзянь-дзюня на катер. Их поставили по сторонам катера, но Николай Николаевич послал г. Шишмарева просить дзянь-дзюня переехать к нему на вельботе. Ровно в 4 часа показалось из города шествие дзянь-дзюня с огромною свитою, предшествуемое двумя оруженосцами впереди. На катер генерал-губернатора были впущены: дзянь-дзюнь, амбань, Айжиндай, личный секретарь дзянь-дзюня, его прислужник с трубкою и два оруженосца. Угощение состояло из чая, сластей, мадеры, Шампанского и, наконец, ликера. Хор трубачей Иркутского конного полка играл на одной из канонирских лодок. Музыка, как видно, очень нравилась дзянь-дзюню, в особенности веселые мотивы Русских плясовых песен, которые, по его желанию, повторялись несколько раз. Таким образом время шло незаметно между веселым разговором и изобильным угощением. Наконец, дзянь-дзюнь, согретый вином, снял даже свою курму (род кофты с широкими рукавами) и пожелал выйти на чистый воздух, чтобы несколько освежиться, после чего уехал на берег к себе домой.

Наследующий день, 12 Мая (1858), генерал-губернатор, сказавшись больным, отправил с статским советником Перовским и переводчиком Шишмаревым проект договора, состоящий из 5 пунктов. В первом определялась точная граничная черта между Россиею и Маньчжуриею от слияния Шилки с Аргунью по Амуру до устья Усури, далее вверх по Усури и по верхним ее притокам до водораздельного хребта, чрез который переваливала на левые притоки реки Тумень-ула и по сей последней до моря; во втором назначалось свободное плавание по всем рекам, составляющим границу; в третьем дозволялось свободное переселение жителей обоих государств с земель, отошедших во владение другого государствам течение одного года; в четвертом учреждалась взаимная торговля по Амуру и Усури для жителей обоих берегов этих рек; а потом назначался пересмотр прежних трактатов относительно торговых сношений, сообщений с Пекином, отправления миссий, послов, курьеров и прочего, могущего доставить пользу и славу двум дружественным государствам. Но предъявлении этого проекта договора, Маньчжуры снова возобновили пред статским советником Перовским свои односторонние доводы и опровержения всех пунктов, а о последнем решительно отказались рассуждать, говоря, что дзянь-дзюнь не имеет на то полномочия и что ему поручено трактовать только о здешних делах на Амуре, а если мы желаем сверх того коснуться нашей торговли с Китаем, то должны будем начать отдельные переговоры, совершенно особо от настоящих. О слове «граница», употребленном в нашем договоре, Маньчжуры на хотели и слышать, [338] ссылаясь на то, что граница России с Китаем уже утверждена прежними трактатами. Айжиндай указал на то место договора, где было сказано: ради большей славы и пользы обоих государств, говоря: зачем тут упомянуто слово слава? «Наше государство и без того так славно, что большей славы ему желать нельзя». По его желанию это выражение было заменено: ради большей, вечной, взаимной дружбы двух государств, для пользы их подданных и проч.

Вечером, в этот же день, приехал Айжиндай для подробнейших объяснений с г. Шишмаревым и привез свой проект договора, утверждая, что дзянь-дзюнь и амбань никак не согласятся изменить его, так что если генерал не согласится уступить и изменить свой проект, то они должны будут разойтись. Проект этот состоял в том, что для защиты Амура от иностранцев Русские могут поставить свои войска на левом берегу от Аргуни до устья Усури, где пожелают, исключая тех мест, где есть Маньчжурские деревни. О приморском же крае ничего не упоминалось, и Айжиндай утверждал, что об этом дзянь-дзюнь даже не имеет права и переговариваться; что они и без того зашли уже далее, нежели сколько им следовало; что их дело переговариваться только о реке Сахалян-ула, т. е. о верхней половине Амура до устья реки Сунгари, а они дошли уже до устья реки Усури, тогда как тамошнею страною управляет другой Гириньский дзянь-дзюнь. Все эти рассуждения с Айжиндаем производились на этот раз статским советником Перовским и г. Шишмаревым в каюте катера. В другой каюте, отделенной от первой тонкой перегородкой, находился генерал-губернатор, следивший за ходом переговоров и, когда нужно было, принимавший в них участие или посредством записок, передаваемых г. Перовскому, или посредством громкого разговора, заставляя подполковника Будогоского говорить громко, как бы в разговоре с ним, ту мысль или то выражение, которые нужно было чтобы слышали в другой каюте гг. Перовский и Шишмарев. Между различными своими доводами и убеждениями Айжиндай говорил статскому советнику Перовскому, что мы, предъявляя подобные требования, как бы пользуемся несчастным их положением. Г-н Перовский отвечал: разве вы не пользовались нашим подобным же положением во время заключения Нерчинского договора в 1689 году? Тогда вы привели к Нерчинску 12,000 войска, не смотря на то, что было, условлено иметь с обеих сторон только по 1,200 человек, и силою заставили нас подписать договор; теперь настала наша очередь. На это Айжиндай отвечал в смущении, что если вы хотите брать силою, то мы ничего не будем подписывать: берите что хотите. Между тем вследствие этих прений генерал-губернатор согласился несколько изменить свой проект договора, а именно: оставив граничную черту от слияния Шилки с Аргунью до устья Усури определенною по течению Амура, дальнейшее направление оной не означать с точностию, выразив это обстоятельство таким образом: «места же от Усури и до моря да останутся под защитою Российского государства, как и ныне находились». О жителях левого берега было сказано оставить вечно на прежних местах, не упоминая ничего о земле, находящейся в их владении. Пятый пункт о пересмотре трактатов был вовсе уничтожен. [339]

13 Мая утром г. Шишмарев отправился в Айгунь и предложил измененный проект договора на рассмотрение дзянь-дзюня и амбаня. Прежние доказательства и опровержения снова возобновились с их стороны, так что г. Шишмарев, после продолжительных споров, успел только согласить амбаня на допущение обоюдной торговли по Амуру, но с тем, чтобы мы изменили первый пункт договора. После этого прибыл Айжиндай, который в силу новых соглашений вместе с г. Шишмаревым составил новый проэкт договора и повез его в Айгунь. Но вечером Айжиндай снова прибыл на катер и с отчаянием уверял, что он не досмотрел первой статьи договора о землях от Усури до моря, и при чтении не вникнул в смысл этой статьи, а потом уже, по приезде в Айгунь, вместе с амбанем рассмотрел ее. При этом Айжиндай со слезами умолял г. Шишмарева изменить эту статью, утверждая, что его ожидает тяжкое наказание за этот недосмотр, так что если не согласятся изменить этот параграф, то он сейчас же в виду их утопится в Амуре. Г. Шишмарев упрекнул его, говоря, что нельзя беспрерывно изменять одно и тоже, что вероятно их дзянь-дзюнь не имеет полномочия, если отпирается от своих предложений. На это Айжиндай отвечал г. Шишмареву, что хорошо вам так рассуждать, когда вы хотите от нас брать, тогда как нашему дзянь-дзюню приходится уступать; вот если бы ваш дзянь-дзюнь уступал что нибудь, то вероятно он рассуждал бы на переговорах иначе. Г. Шишмарев повел Айжиндая к генерал-губернатору, пред которым он снова возобновил свои просьбы о том, чтобы выражение о землях от Усури до моря было вовсе исключено из договора. Генерал вместо этого приказал зачеркнуть слова, о которых говорил Айжиндай, и написать, что «об этом генерал и дзянь-дзюнь завтра будут рассуждать».

Убедившись безуспешным ходом переговоров, дливших только время, что обыкновенным путем нельзя добиться от Маньчжуров никакого толка, генерал-губернатор решился, по совету г. Перовского, изменить характер переговоров. Для этого 14 Мая он вместе с подполковником Будогоским и г. Шишмаревым прибыл в Айгунь и предложил окончательный проект договора. Маньчжуры снова начали приводить свои односторонние и шаткие доказательства на право владения этими странами, собираемый ими ясак с жителей и проч. Главное затруднение предстояло в уступке Приусурийской страны, прения о которой теперь уже более не отклонялись Маньчжурами, под предлогом, что они не имеют на это права. Кроме прежних доказательств, что у них по берегу моря везде есть свои караулы, Маньчжуры приводили, что на Юге Приусурийской страны находится родина их императорской Фамилии, и что по этому уступка этой страны была бы с их стороны государственною изменою. На это им возражали, что родина их царствующей династии есть Индень, что в Приусурийском крае у них нет никаких учреждений, что они об этой стране, как и сами сознались, не имеют никаких сведений и что там живут только одни беглые, от которых Китайцы не получают никакой пользы, даже не получают от них и сведений об иностранцах; как например им, вероятно, до сих пор еще неизвестно, что в заливе св. Владимира уже устроен нами город, а во многих пунктах морского прибрежья поставлены не Маньчжурские караулы, [340] а Русские посты. Вместе с тем приводили Маньчжурам, что все, что Россия ни предпринимала в Приамурском крае с 1854 года, все это клонилось к пользам их империи, и что, употребив уже на осуществление подобной дели столько трудов и издержек, Россия не может отказаться от своих благодетельных для Китая намерений, не приведя их к окончательному результату и т. п. Дзянь-дзюнь возражал, что он не сомневается в высокой дели Русских относительно защиты Китая от рыжих варваров, но в случае если бы для подобной цели пришли Китайцы в Нерчинский край, то дозволило ли бы им Русское правительство перейти чрез Аргунь и прогнать варваров? Время шло в подобных отклоняющих от цели разговорах; Маньчжуры не убеждались никакими доводами и тянули только время, не смотря на то, что генерал-губернатор предупреждал их, что он не может оставаться долго у Айгуня, а спешит на устье Амура на встречу Англичан и Французов (В это время ожидало прихода в Николаевск Английских и Французских судов из Китайской эскадры, намеревавшихся производить в этих морях опись берегов.). Наконец, истощив все убеждения на соглашение дзянь-дзюня и амбаня, генерал Муравьев, обратясь с сердитым видом к г. Шишмареву, поручил ему передать им, что он лично с дзянь-дзюнем останутся друзьями; но что так переговариваться нельзя, что он им сказал все, что от него зависело, и теперь их дело обсудить это и согласиться на его предложения, для чего он дает им сроку до завтра. Не дождавшись пока г. Шишмарев успел перевести это, генерал быстро вышел из комнаты, у ворот сел на коня и в сопровождении Будогоского и Шишмарева поехал к пристани, гневно посматривая на толпы народа.

Вскоре генерала догнал Айжиндай с мрачной физиономией и, подъехав к г. Шишмареву, спрашивал его, куда генерал так спешит: теперь поднялся такой сильный ветер и на реке волнение, что дзянь-дзюнь говорит, лучше бы немного обождать. Но г. Шишмарев следовал молча за генерал-губернатором, который, подъехав к берегу, быстро соскочил с коня, бросил в сторону нагайку, сел в. катер, в котором оставалась вся его свита и, приказав поставить парус, при сильном низовом ветре, быстро пошел вверх по реке к противоположному берегу. Толпы собравшихся на берегу Маньчжуров выпучили глаза от удивления, привыкнув видеть генерала всегда приветливо посматривающего на толпящийся по улицам Айгуня народ, а теперь видя его нахмуренным, рассерженным и уходящим прочь от Айгуня (Во время этого проезда по улицам Айгуня генерал потерял бриллиантовую звезду Св. Александра Невского, которая и после не отыскалась.). Отойдя вверх по реке до 7 верст, генерал остановился у Маньчжурской деревни левого берега, обедал здесь с своею свитою и к вечеру возвратился в своем катере к канонирским лодкам, стоявшим по прежнему напротив Айгуня у противоположного берега. Вскоре сюда прибыли чиновники от дзянь-дзюня спросить о здоровье генерала и о причине его гнева; а вместе с тем просили извинить их, утверждая, что вперед они будут себя вести так, чтобы генерал не сердился. [341]

Вследствие этого на другой день, 15 Мая, прибыл на катер генерала гусайда (баталионный командир) Маншань с Айжиндаем для окончательного соглашения всех договорных статей. Слово «граница», которое Маньчжуры никак не соглашались употребить в договоре, было вычеркнуто и заменено выражением, что левый берег р. Амура от р. Аргуни до морского устья да будет владением Российского государства. Право обоюдного плавания по пограничным рекам Амуру и Усури в Маньчжурском тексте вышло: по рекам Сахалян-ула, Сунгари-ула и Усури-ула (Река Амур у Маньчжуров и Китайцев разделяется на две части: верхняя называется Сахалян-ула, а нижняя Сунгари-ула.). Айжиндай возразил, что, стало быть, вследствие этого пункта Русские могут плавать по реке Сунгари внутрь Маньчжурии и торговать в лежащих по берегам этой реки городах. Ему отвечали на это утвердительно и доказывали всю пользу этого как для самых Маньчжуров, так и для всей их страны, с чем он и согласился.

В заключение генерал выразил, что так как теперь они уже окончательно согласились во всех пунктах, то он намерен подойти с канонирскими лодками ближе к городу и салютовать в честь заключения трактата. Айжиндай, предлагая подойти к их берегу, если генералу это угодно, просил только не стрелять, прибавив: мы, чиновники, не боимся, а наши военные люди не любят выстрелов. Это желание Маньчжуров было исполнено и затем ни в этот день, ни в следующий никаких выстрелов произведено не было. Для окончания разных мелких недоразумений Шишмареву приходилось еще два раза ездить на берег в Айгунь к амбаню.

Наконец наступил и достопамятный день 16-го Мая. Трактат назначено было подписывать в 12 часов, но за перепискою беловых экземпляров на Русском и Маньчжурском языках время протянулось до вечера. В 6 часов генерал-губернатор с своею свитою, в парадной форме, вышел на берег Айгуня и пешком отправился к дзян-дзюню, где по его приходе тотчас же началось подчиванье чаем и сластями. После краткого приветствия генерал Муравьев сказал дзян-дзюню, что он очень рад, что наконец они согласились во всех пунктах и кончили дело, продолжавшееся более полутора столетия и давно заботившее их правительство, после чего приступили к чтению и поверке текста на Маньчжурском языке. За тем началось подписывание трактата на Русском и Маньчжурском языках Муравьевым, дзянь-дзюнем, амбанем, г. Шишмаревым и Айжиндаем (Перо, которым И. Н. Муравьев подписал возвращение Амура, взял к себе на сохранение обер-квартирмейстер подполковник Будогоский.). После подписи Муравьев и дзянь-дзюнь взяли каждый в одну руку по два подписанных экземпляра на Русском и Маньчжурском языках, обменялись ими и передали друг другу со взаимными поздравлениями.

Окончив весь церемониал заключения трактата, генерал Муравьев вскоре оставил дзянь-дзюня, поцеловался с ним на прощанье и отправился на своем катере в обратный путь к Благовещенску. По прибытии Николая Николаевича спутники его, по Русскому обычаю, с Шампанским в руках, поздравили его с совершившимся великим событием, которое доставило России более миллиона квадратных верст богатой земли, открыло для Сибири [342] удобный водяной путь к Океану, оправдало блестящим образом дальновидные соображения и предположения Муравьева и увенчало достойным образом его десятилетние труды и усилия.

Заключенный трактат состоял в следующем: «Великого Российского государства главнокомандующий над всеми губерниями Восточной Сибири, Его Императорского Величества Государя Императора Александра Николаевича г.-адъютант, г.-лейтенант Николай Муравьев и великого Дайцынского государства г.-адъютант, придворный вельможа, Амурский главнокомандующий князь И-шань, по общему согласию, ради большей, вечной, взаимной дружбы двух государств, для пользы их подданных и для охранения от иностранцев, постановили»:

«I. Левый берег р. Амура, начиная от р. Аргуни до морского устья р. Амура, да будет владением Российского государства, а правый берег, начиная вниз по течению до р. Усури, — владением Дайцынского государства. От р. Усури далее до моря находящиеся места и земли, впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами, как ныне, да будут в общем владении Дайцынского и Российского государств. По рекам Амуру, Сунгари и Усури могут плавать только суда Дайцынского и Российского государств; всех же прочих иностранных государств судам по сим рекам плавать не должно. Находящихся на левом берегу р. Амура, от Зеи на Юг до деревни Хирмолдзинь, Маньчжурских жителей оставить вечно на прежних местах их жительства, под ведением Маньчжурского правительства с тем, чтобы Русские жители обид и притеснений им не делали».

«II. Для взаимной дружбы подданных двух государств дозволяется взаимная торговля проживающим по Усури, Амуру и Сунгари подданным обоих государств, и начальствующие должны взаимно покровительствовать на обоих берегах торгующим людям двух государств».

«III. Что уполномоченный Российского государства, г. губ. Муравьев и уполномоченный Дайцынского государства, Амурский главнокомандующий, И-шань, по общему согласию постановили, — да будет исполнено в точности и ненарушимо на вечные времена, для чего Российского государства г. губ. Муравьев, написавши трактат на Русском и Маньчжурском языках, передал Дайцынского государства главнокомандующему князю И-шань, а. Дайцынского государства главнокомандующий князь И-шань, написавши на Маньчжурском и Монгольском языках, передал Российского государства г. губ. Муравьеву. Все здесь написанное распубликовать в известие пограничным людям двух государств. Город Айгунь, 1858 года, Мая 16 дня».

Подлинный подписали: «Его Императорского Величества Всемилостивейшего Государя моего г. адъютант, г. лейтенант Николай Муравьев. Службы Его Императорского Величества по Мин. Ин. Д. с. сов. П. Перовский. Амурский главнокомандующий И-шань. Помощник дивизионного начальника Дзираминга».

Скрепили: «состоящий при г. губ. Восточной Сибири переводчик губ. секр. Шишмарев. Ротный командир Айжиндай».

Петр Шумахер.

© текст - Шумахер П. 1878
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1878