Сношения с Китаем с 1848 по 1860 год.

В Апреле 1846 г. было поручено командиру брига «Великий Князь Константин», корпуса флотских штурманов подпоручику Гаврилову 2-му (состоявшему на службе в Российско-Американской Компании) производство гидрографических работ в Охотском море, при чем замечено, что экспедиция эта предназначается по высочайшему повелению и что Государю Императору угодно, чтобы в исполнении ее была избегаема всякая гласность. Поэтому Гаврилову предписано было взять все на себя и устранить даже помощников своих от известности, в каком месте он будет плавать. В инструкции Гаврилову сказано было, что от Тунгусов, скитающихся по берегам Охотского моря, правительство наше известилось, что многие из Русских перебежчиков или бродяг-беглецов, преследуемых законом, пробрались на устье Амура и основали там свои поселения точно так, как подобные же им люди основали когда-то Албазин. Поэтому Гаврилову велено было соблюдать строжайшее инкогнито, выдавая себя за не-Русского рыболова, со всеми малейшими предосторожностями, имея на судне даже табак Виргинский, а не Русский. Ему было предписано войти таким образом в лиман Амура и отыскать его устье; а в случае встречи Русских поселенцев говорить им, что по-русски научился на берегу Охотского моря от Русских, где ловил рыбу.

Гаврилов встретил мели, и исследования его не только не привели ни к каким результатам, но скорее, если можно так выразиться, закрыли Амур.

Начало и выполнение вопроса об отыскании и занятии устьев Амура принадлежит вполне одному графу Муравьеву-Амурскому.

Император Николай Павлович, назначая его генерал-губернатором в Восточную Сибирь, говорил с ним о развитии различных отраслей местного хозяйства и об отношениях наших к Китаю, и изводил прибавить следующие замечательные слова: «Что же касается до Русской реки Амур, то об этом речь впереди».

Генерал Муравьев, перед отъездом своим в Сибирь, не теряя времени начал знакомиться с тем положением, в котором находилось в то время дело об Амуре. Хаос сведений, мнений и предположений об этой реке, в конце 1847 г., только возбудил энергию и настойчивую силу воли Муравьева. Он вполне понял сказанный ему покойным Императором полунамек — a bon entendeur peu de paroles (Для смышленого слушателя не нужно много слов.). [258]

Во время пребывания своего в Петербурге, генерал Муравьев познакомился с капитан-лейтенантом Невельским, находившимся в то время при постройке в Гельсингфорсе транспорта «Байкал» для периодического обыкновенного доставления в Камчатку различных грузов и припасов от морского ведомства. Он сообщил г. Невельскому свое мнение о необходимости более правильного исследования устья Амура, где по словам, сказанным ему Государем, будто бы только три фута глубины при входе (Так донесло Государю Правление Российско-Американской Компании.).

После отъезда генерала Муравьева, г. Невельской стал хлопотать как о назначении своем командиром судна, идущего в Камчатку (что не было еще решено в бытность Муравьева в Петербурге), так и о скорейшем окончании строющегося транспорта и вооружении его, чтобы иметь возможность придти весною 1849 г. в Петропавловск, сдать там груз и остающееся время навигации употребить на опись и исследование юговосточных берегов Сибири и Амурского лимана. Вместе с тем он отправил в Иркутск к генералу Муравьеву, в Феврале 1848 г., письмо, в котором прямо сознавался, что без его ходатайства в Петербурге никто об Амуре и думать не хочет, а без предписания сам собою он действовать не посмеет.

По высочайшему повелению назначен был Комитет, 29 Января 1849 г., в котором обсуждался вопрос об Амуре. В 8-й день Февраля высочайше утверждено положение Комитета о морской экспедиции для исследования устьев этой реки. На счет ее исследования и плавания по ней с этою целью, решено было воздержаться от подобного предприятия, могущего встревожить Китайцев. А как в Министерстве Иностранных Дел, по высочайшему повелению, составлялось предположение установить сношения с Гиляками, обитающими на северной стороне устьев Амура и наблюдать в тех местах за действиями и происками иностранцев: то Комитет выразился, что желательно, чтобы левый берег устья Амура и находящаяся против него часть Сахалина не были заняты никакою постороннею державою. Но, чтобы предупредить это, не дав повода к притязаниям или разрыву с Китаем, граф Нессельроде полагал отправить в те места из Аянского порта морем небольшую экспедицию, под каким-либо благовидным предлогом, поручив начальство над нею лицу, заслуживающему доверия и на благоразумие и осторожность которого можно бы вполне положиться, снабдив его разными вещами для торговли с Гиляками и с прочими обитателями тех мест и наставлениями, в видах привлечения к нам Гиляков, теснейшего с ними сближения и упрочения там нашего влияния. В этом же Комитете постановлено, чтоб, для наблюдения за могущими появиться в Охотском море иностранными судами, учредить в тех местах временное крейсерство, которое могло бы содействовать также и к поддержанию торговых и приязненных связей с тамошними жителями.

В случае каких либо со стороны Англичан или другого народа покушений на остров Сахалин или прилегающую к устью Амура местность, предоставлено генералу Муравьеву, немедленно по получении о том известия и не ожидая разрешения от высшего правительства, сообщить о замеченном чрез Иркутского губернатора Ургинским пограничным правителям, дабы таким образом [259] обратить внимание Китайцев на подобные покушения иностранцев и отклонить всякие на наш счет подозрения.

Приведение в исполнение этих предварительных мер полагал Комитет предоставить морскому ведомству или, лучше того, возложить на Российско-Американскую Компанию, приняв на счет казны потребные на то расходы, а между тем отстраняя явное участие правительства в этом деле.

Чтобы все это привести в исполнение «без шума и с должною осторожностью», граф Нессельроде находил удобнейшим — отправленному в 1848 г. к берегам Охотского моря, с военным судном, капитан-лейтенанту Невельскому поручить сделать осмотр берегов от Шантарских островов до устья Амура; а также осмотр северных берегов Сахалина и отыскание, на означенном пространстве и по возможности в недальнем расстоянии от устья Амура, удобного и выгодного пункта для занятия, если бы в последствии найдено было своевременным приступить и к сему предприятию. Если морское начальство признает возможным возложить на капитан-лейтенанта Невельского подобное поручение, то предписать ему, при произведении осмотра, не возбуждать подозрений и внимания Китайцев; сведения же, какие он соберет, укажут дальнейший план действия. В видах установления сношений с Гиляками решено было предоставить Американской К°, чтобы она сделала опыт подобных с ними сношений сухим путем из Аяна, собрав подробные сведения о Гиляках и об отношениях их к Китаю и чтобы на основании этих сведений, которые будут собраны предполагаемою сухопутною экспедициею, можно было потом сообразить дальнейшие средства упрочения нашего влияния над этим народом. Издержки, которые должны быть весьма незначительны, граф Нессельроде полагал принять на счет казны.

В Феврале 1849 года граф Нессельроде обо всем этом сообщил Главному Правлению Российско-Американской К°, прося обратить особенное внимание на выбор лиц, которым будет поручено завязать сношения с Гиляками; привлекать последних выгодами и приласкать тех, которые имеют над ними влияние и таким образом облегчать пути к дальнейшим и теснейшим сношениям, избегая всяких столкновений с Китайцами и вообще храня поручение это в особенной тайне.

Обо всем этом государственный канцлер уведомил в тоже время и генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева, прося оказывать компании зависящее содействие. Так как зимняя Камчатская почта из Охотска в Петропавловский порт в это время уже ушла, то генерал Муравьев, получив от Комитета инструкцию капитану Невельскому, отправил ее со своими секретными наставлениями из Иркутска с нарочным курьером, штабс-капитаном Карсаковым, который, быв задержан в Охотске льдами до Июня, вышел в начале этого месяца на боте «Кадьяк» в море и направился прямо к северным берегам Сахалина: он рассчитывал, что в это время не может уже застать транспорта «Байкал» в Петропавловском порте. Разошедшись с ним у северных берегов острова Сахалина и выдержав здесь несколько свежих ветров, вот «Кадьяк», крейсировал между этим и матерым берегом, два раза заходил в Константиновскую гавань, но, не отыскав транспорта «Байкал», отправился в обратный путь и [260] пришел в Аян. Между тем в Мае капитан Невельской был уже в Петропавловске, где нашел письмо от генерала Муравьева, в котором он предлагает ему идти к описи устья Амура, уведомляя, что по всем вероятиям об этом скоро последует высочайше утвержденная инструкция из Петербурга.

Капитан Невельской решился действовать, не ожидая этой инструкции. Чтобы не терять времени, он сдал в Петропавловске груз и 31-го Мая 1849 года направился со своим транспортом «Байкал» к восточному берегу острова Сахалина, с целью оттуда начать свои исследовании; обогнул северную оконечность острова и за тем направился с Севера в пролив между матерым берегом и островом; заходил в залив Обмана, назвал его именем своего транспорта и, продолжая путь далее к Ю. З., 24 Июня встретил у мыса Головачева отмели, стал на якорь, спустил шлюпку и послал на них мичмана Грота и подпоручика Попова отыскивать фарватер. Но поиски были неудачны. От мыса Головачева он поворотил на С. З. вдоль песчаной отмели к матерому берегу. Здесь при прочистившемся тумане увидали гористый берег Маньчжурии; не доходя до него около 4-х миль, обогнули банку (Банкою называется подводная отмель, мешающая плаванию.) и, следуя в дальнем расстоянии от этого берега к Югу, между им и банкою, 28 Июня вошли в лиман Амура. Здесь капитан Невельской стал на якорь и на шлюпках начал промер и исследование северной части лимана. Мичман Грот пошел вдоль Сахалинского берега, а лейтенант Казакевич вдоль матерого. Последний открыл устье Амура, вошел в реку и, следуя левым ее берегом, пристал к Гиляцкой деревне Чадбах. Потом сам капитан Невельской заходил в устье Амура и, следуя из него далее по лиману на Юг, через несколько дней подошел к тому месту, где матерой берег сближается с противуположным западным берегом о. Сахалина и здесь, у мысов, названных им Лазаревым и Муравьевым, вместо воображаемого Лаперузом, Броутоном, Крузенштерном и Гавриловым перешейка, оказался пролив, в котором глубина была 5 сажен. Пройдя южнее паралели, до которой в прошлом столетии доходил капитан Броутон, от мыса матерого берега (м. Невельского), капитан Невельской поворотил обратно на Север. Пройдя тем же открытым им проливом, а после того следуя вдоль Сахалинского берега по глубокому каналу, возвратился после 30 дней отсутствия на транспорт «Байкал» (который в это время занимался исследованием лимана) и после 45-ти дневных тщетных усилий войти с транспортом в Амур, направился обратно к Северу в Охотское море. В это время Российско-Американская К° отправила прапорщика корпуса штурманов Орлова на двух байдарках из Аяна к Югу, вдоль берега моря. Ему, между прочим, поручено было отыскать транспорт «Байкал», который, между тем, выйдя из лимана и следуя матерым берегом около Гиляцкой деревни Искай, открыл залив, закрытый с моря песчаною низменною косою. Капитан Невельской назвал его заливом Счастия. Заштилев у мыса Мухтеля, он был найден г. Орловым, который, следуя вдоль берега, доходил до деревни Коль, лежащей в 20 милях к С. З. от залива Счастия, и вступил в сношения с туземцами. [261]

1-го Сентября (Замечательно, что в переписке с г. Невельским, генерал-губернатор назначил ему свидание именно 1-го Сентября.) транспорт «Байкал» завидел Аян и в глубине залива трехмачтовое судно (транспорт «Иртыш») с адмиральским флагом на стеньге. При входе в залив, 2-го Сентября, транспорт был встречен катером, на котором прибыл на транспорт генерал Муравьев (Генерал Муравьев выехал из Иркутска 15 Мая 1849 года с супругою, проехал от Якутска до Охотска 1100 верст верхом, оттуда отправился на транспорте «Иртыш» в Петропавловск и обратно в Аян.) со своим штабом, нетерпеливо желавший узнать результат поручения. Передав капитану Невельскому свои соображения и наставления, генерал Муравьев отправился в Иркутск, куда приказал прибыть и капитану Невельскому.

Эти исследования и открытия капитана Невельского обратили на себя внимание высшего правительства в С.-Петербурге, куда он был командирован генерал-губернатором. По представлению сего последнего, была утверждена особая Амурская Экспедиция, и с возвратившимся из Петербурга капитаном Невельским (Назначенным для особых поручений при генерал-губернаторе.) дано генералу Муравьеву разрешение основать зимовье в заливе Счастия для установления сношений и торговли с Гиляками и для разведывания края, не касаясь ни под каким предлогом устья Амура.

Капитан Невельской отправился в Апреле 1850 года в Аян, а оттуда на транспорте «Байкал» 21-го Июня прибыл в гавань Счастия. Тамошние жители приняли его с радушием и ласкою. По тщательном исследовании местности, он нашел наиболее удобным для устройства зимовья пункт против острова Лутковского.

При этом принято было в соображение, чтобы подход судна к селению был прост и безопасен; чтобы из селения во всякое время можно было подать помощь входящему с моря судну; чтобы у селения можно было грузиться и наливаться водою и в случае нужды зимовать судну и, наконец, чтобы из селения можно было достигнуть сухопутьем берегов р. Амура. Избранное место удовлетворяло всем этим потребностям, земля была доброкачественная.

Жители селения Гинель-во, находившегося в 200 саженях от нашего зимовья, предложили добровольно для устройства поста свои услуги; лес к первоначальной закладке тотчас был приготовлен, и 29-го Июня, помолясь Богу, Русские заложили первое в преддверии р. Амура заселение, которое, во имя св. апостола, и в священную память Петра Великого, названо «Петровское Зимовье» Российско-Американской Компании.

Между тем в Петербурге все было вооружено против г. Муравьева. Министр финансов Вронченко писал министру иностранных дел, что из Москвы граф Закревский передал ему, что Маймачинские Китайцы сообщили некоторым проживающим на Кяхте торговцам нашим, будто бы усилия Муравьева к открытию плавания по Амуру возбудили ропот и неудовольствие Китайского правительства. Об этом подана была Государю всеподданнейшая докладная записка, на которую, к счастию, Его Величество не обратил особенного внимания. Генерал-губернатор Западной [262] Сибири князь Горчаков тоже выразил свои опасения за будущность вверенного ему края. Он конфиденциально сообщил князю Чернышеву, что Амур для России лишнее, что неизмеримые дебри от Якутска до Камчатки и к Охотскому прибрежью являют собою границу, не требующую охранения и, что всего важнее, отстраняют жителей Сибири от непосредственного прикосновения к иностранцам, которое легко могло бы обратиться в дело пагубной пропаганды и в путь существенного вспомоществования беспорядку. Положение это князь Горчаков считал тем опаснее, что жители Сибири отнюдь не питают к России той привязанности, которою льстит себя генерал Муравьев. Одно уже то, что в Сибири Петрашевский, убеждало князя Горчакова в сомнительном состоянии Зауралья. Но что будет, спрашивал он, если народонаселение сблизится с Англичанами и Американцами, которые примут на себя легкий труд внушить народу, что ему за свое золото удобнее получать от них то, что поныне доставлялось из России, и что в случае нужды они поддержат эту сделку оружием? Князь сослался на современную и даже древнюю историю, свидетельствующую, что «дух крамолы принимает всякие формы и сверх ожидания заводит людей далеко». Он кончает письмо желанием, чтобы все, сказанное им, сохранилось в тайне, предоставляя впрочем сделать из письма то употребление, которое потребует служба.

Князь Чернышев не преминул воспользоваться этим нелепым пугалом и доложил письмо Государю, прося учредить комитет для обсуждения вопроса о возможности отложения Сибири от России. Государь Император, прочитав письмо, изволил сделать следующую резолюцию: «Будем иметь в виду, по приезде генерал-лейтенанта Муравьева. 22-го Октября 1850 года».

В этом же 1850 году, капитан Невельской плавал верст на сто вверх по Амуру и в 25 верстах от устья заложил 6-го Августа Николаевский Пост. Приехав в Иркутск, он не застал там генерал-губернатора, при котором он назначен был состоять, и отправился в Петербург, где и сделал донесение генералу Муравьеву, который, вместе с запискою майора Карсакова, лично доложил о том Государю 20-го Ноября, в день двадцатипятилетия его царствования, присовокупив, что Невельской поставил на Амуре флаг и пушку.

Вследствие этого донесения и доклада назначен был «Гиляцкий Комитет», в котором участвовали: граф Нессельроде, князь Чернышев, министр финансов Вронченко, князь Меньшиков, граф Перовский, граф Берг, тайный советник Сенявин и генерал Муравьев.

В комитете этом господствующею мыслью графа Нессельроде было не допускать занятия устья Амура; гавань Счастия совершенно его удовлетворяла, соответствуя его видам, так как устье Амура оставалось свободным. Граф Нессельроде находил, что возводить постройки в Гиляцкой земле опасно и рановременно. Касательно же пункта, занятого на Амуре, он полагал, что торжественное занятие это не может по встревожить Китайцев, и благоразумие требует оставить этот пункт, не ожидая никаких поэтому предмету вопросов и жалоб от Китайского правительства, «чем избегнем крайней опасности» (!). Кто может поручиться, заявлял [263] поседелый дипломат, что Китайцы не придут туда в значительной силе, не вытеснят горсть наших людей, не разорят в глазах Гиляков наши постройки и не попрут самого флага? Все это, по словам его, произведет вреднейшее для нас влияние на Гиляков, нежели добровольное оставление нами поста. И так, для сохранения чести и достоинства нашего правительства гораздо лучше, говорил он, теперь же удалиться оттуда, нежели продолжать занимать этот пункт на Амуре в ожидании, что напишет Китайское правительство.

Генерал-губернатор доказывал необходимость этого занятия, чтобы предупредить иностранцев, которые могли занять это пустынное место. В особенности были против занятия устья Амура, после графа Нессельроде, г. Сенявин и князь Чернышев. Последний имел даже неосторожность обратиться к генералу Муравьеву с упреком, сказав ему: «вы хотите воздвигнуть себе памятник!»

Заседание кончилось без всякого определенного заключения; но граф Перовский, уходя вместе с генералом Муравьевым, сказал ему, что постановление вероятно будет неблагоприятно для занятия Амура. Так и случилось. Через несколько дней прислали генералу Муравьеву подписать журнал, который прежде уже был подписан всеми членами, исключая г. Сенявина. В журнале этом доказывалось неудобство занятия устья Амура, выражены опасения о разрыве с Маньчжурами, и в заключение сказано было, «что призванный в заседание генерал-губернатор согласился с этим мнением». Курьер, привезший протокол для подписи к генералу Муравьеву, объявил ему от имени графа Нессельроде, что его просят только подписать и требуют немедленно журнал возвратить. Это было вечером; у г. Муравьева были гости. Он не решился исполнить этого настоятельного требования графа Нессельроде и, предложив курьеру стакан чаю, поспешил написать особое свое мнение, покуда тот пил чай, так что, не задерживая курьера, он однакож в весьма кратких выражениях и с соблюдением всех приличий в отношении сановитых подписей, изъявил решительное свое несогласие на содержание этого протокола. Князь Чернышев был страшно недоволен и выразил даже это неудовольствие г. Муравьеву на другой день в Комитете Министров, но тем не менее журнал с мнением г. Муравьева был доложен Государю Николаю Павловичу, и Его Величество велел собраться комитету вновь, под председательством Государя Наследника, ныне благополучно царствующего Государя Императора, и из всех прежних членов.

Государь Наследник, прежде назначения заседания, призвал генерал-губернатора Муравьева и взял от него пояснительную записку по всему этому делу; а в заседании, которое состоялось 19 Января 1851 года, решительным своим мнением в пользу занятия устья Амура, убедил некоторую часть членов; но граф Нессельроде, князь Чернышев, гг. Сенявин и Вронченко остались при прежнем своем мнении. Тем не менее Государь Император, прочитав это новое постановление, повелел военный пост, постановленный капитаном Невельским на устье Амура, оставить там и еще усилить содействием одного морского судна в летнее время. Пост этот должен был быть в виде торгового склада Российско-Американской К°; за тем постановлено продолжать дальнейшие действия чрез эту же компанию, в указанных видах, на Гиляков. [264]

Так решено было, после немалых затруднений и борьбы, занятие нами устья Амура. Брандвахту на Амуре, как реке нам не принадлежащей, учреждать нашли излишним; с Китайским правительством положено было снестись обычным порядком, с приглашением войти с нами в объяснения касательно обеспечения устьев Амура от всяких покушений иностранных держав, предоставив в тоже время Российско-Американской К° и нашему крейсеру, в случае появления близ устья Амура иностранных судов и обнаружения ими намерения занять какой либо там пункт, делать им объявление, что, без согласия Российского и Китайского правительств, никакие распоряжения в тех местах не могут быть допускаемы и что последствия таких самовольных поступков могут пасть на их ответственность.

5-го Февраля была написана от Сената в Китайский трибунал внешних сношений следующая бумага: «До сведения нашего дошло, что с некоторого времени у устья Амура стали появляться иностранные суда, и мы имеем причины думать, что появление там сих иностранных судок, из коих некоторые были военные, — не без цели. Вековые, дружественные наши с Китаем сношения побуждают нас довести до сведения Китайского правительства о сем важном обстоятельстве. Овладение устьем Амура или занятие в тех местах пункта какою либо морского державою не может быть нами терпимо, так как Амур вытекает из наших пределов и притом самые земли, от р. Уди к Востоку лежащие и следовательно примыкающие к устью Амура, по трактату нашему с Китайскою империею, оставлены неразграниченными. Поэтому существенные выгоды как Китая, так и России требуют, чтобы никакие иностранные суда не могли иметь вход в Амур и плавать по этой реке, и чтобы устье оной не принадлежало никакой сторонней державе. Все это дружески сообщается Китайскому правительству на дальнейшее его размышление, и не признает ли оно полезным войти с нами в соглашение на счет обезопасения устья помянутой реки и противолежащего острова от всяких покушений на сии места иностранцев, чего, по-видимому, требовала бы взаимная безопасность наших и ваших в тех местах пределов.

Между тем из донесений капитана Невельского, посланных в Ноябре 1851 года из Петровского Зимовья, генерал Муравьев усмотрел, что, при постепенном распространении нашего влияния и заселения в земле Гиляков, открываются и новые потребности в командах и каботажных средствах; а с другой стороны из отзывов Российско-Американской К° он заключил, что экспедиция эта, особенно после крушения около зимовья барка «Шелехов», уже отяготительна для нее. Имея притом к виду, что по важности этого государственного дела должно воспользоваться успешными последствиями двухлетних там наших действий и более всего заботиться, чтоб при занятии этих мест соблюдался строгий порядок, без которого самое лучшее начало может быть испорчено, г. Муравьев полагал необходимым дать этой экспедиции следующее правильное образование: 1) в земле Гиляков иметь одну из четырех рот 46-го флотского экипажа с приличным числом штаб и обер-офицеров и мастеровых, священника, доктора и отделение Камчатского госпиталя; 2) иметь там же [265] полсотни казаков с офицером; 3) всем этим командам предоставить преимущества и содержание по особо им составленному проэкту штата и подчинить непосредственно особому начальнику экспедиции, из состоящих при генерал-губернаторе морских штаб-офицеров; 4) Российско-Американскую К° освободить от всех обязанностей, которые на нее возложены в отношении к описанию и заселению тамошних мест и, приняв в ведение казны все находящиеся там заведения и строительные материалы, предоставить компании продолжать торг с местными жителями на общих правах, помещая товары ее в казенных уже зданиях, там возведенных и возводимых; 5) вознаградить компанию за понесенные ею убытки ныне же, как это имелось в виду в 1855 году, если б она отказалась тогда от сего предприятия. Учреждение это не представляло никаких особых значительных для правительства издержек, исключая справедливого единовременного вознаграждения компании за понесенные ею убытки, вместо 1855 г., в 1852 году. Содержание 4-й роты 46 флотского экипажа могло быть отнесено на счет этого экипажа, а содержание полсотни казаков на счет Забайкальского казачьего войска. Без правильной отчетности экспедиции и без надлежащего утверждения высшего начальства об употреблении там морских и воинских чинов и обеспечении их всеми потребностями, г. Муравьев нашел для себя затруднительным удовлетворять справедливым и необходимым требованиям капитана Невельского; а между тем права Российско-Американской К° на все занятые там места и возводимые здания могли бы впоследствии сделаться отяготительны для правительства.

Вышеизложенное образование, облекая экспедицию в правильные размеры и давая ей стройное утверждение, не представляло в тоже время и никаких неудобств и изменений в отношении политическом: ибо двухлетнее пребывание команд наших в тех местах известно было уже как Китайцам, так и другим иностранцам; ни те, ни другие не подозревали даже, что команды эти числились компанейскими, а не правительственными. Между тем дружественные наши сношения с Китаем на тамошних границах укреплялись более и более, что ясно обозначалось всеми переговорами с ними в 1851 г. и даже при посылке курьеров наших в Ургу в начале Января 1852 года. Впрочем Китайское правительство было предупреждено еще листом от 5 Февраля 1851 г. о причинах, которые нас побуждали обращать особое внимание на те места, и хотя г. Муравьеву не было известно, был ли ответ на этот лист из Китайского трибунала внешних сношений, но и самое молчание в этом случае, при продолжении дружеских на границе отношений, убеждало его, что действия наши при устьях Амура Китайским правительством не оспариваются. Муравьев понимал, что дело Амурское, начатое по высочайшей воле и продолжавшееся успешно, достигло уже той степени, в которой неудобно было оставлять его без надлежащих средств и непосредственного руководства правительственного, как для дальнейшего успешного развития его, так и во избежание столкновений, которые бы могли произойти от преждевременного стремления к получению материальных от него выгод.

Поспешая удовлетворить требования капитана 1-го ранга Невельского, г. Муравьев в тоже время распорядился об отправке к [266] нему медикаментов и прочего на 12-ть больничных кроватей и с открытием навигации 1851 года распорядился командировать к нему из Охотска нижних чинов морского ведомства и казаков в дополнение к находившимся уже в Петровском Зимовье, сколько могло оказаться из Охотска возможным, и на всех продовольствие до навигации 1853 года.

Обо всем этом г. Муравьев представил в Петербург. Ему отвечали, что, «при постоянном желании Государя, чтоб в распространении наших сношений с чуждыми нам доселе племенами восточного Азиатского края соблюдалась крайняя осторожность и неспешность, предлагаемые ныне генерал-губернатором по этому предмету меры и распоряжения признаются при настоящих обстоятельствах рановременными и потому в исполнении своем должны быть отложены». Вопрос же о вознаграждении Российско-Американской К°. вместо 1855 г. в 1852-м велено было передать на решение Комитата о Гиляках.

Все, на что решились в Петербурге, это послать на устье Амура священника.

Энергическая деятельность капитан-лейтенанта Невельского подробно выяснена в напечатанных его посмертных записках. Патриот в душе, ободряемый настойчивостью генерала Муравьева, он с твердостию шел вперед и, не взирая ни на какие противудействия, основал несколько военных постов в устье Амура, в гаванях Татарского берега и на острове Сахалине.

Теперь мы обратимся снова к постановлению Комитета 8 Февраля 1849 года, которым, вместе с экспедициею капитан-лейтенанта Невельского, разрешена была сухопутная экспедиция к устьям Амура.

В конце 1848 года, без всяких предварительных сношений с генералом Муравьевым, составлена была секретная экспедиция под начальством подполковника генерального штаба. Агте, под видом исследования Забайкальского края. В бумаге, по этому случаю, от генерал-адъютанта князя Долгорукова к генерал-квартирмейстеру Бергу сказано было, что Государь Император, имея в виду не довольно точное определение нашей границы с Китайскими владениями, полагал бы необходимым, для подробного означения ее, составить коммиссию из офицеров корпуса горных инженеров и путей сообщения под руководством одного штаб-офицера генерального штаба, присоединив к коммиссии одного или двух офицеров корпуса топографов и нескольких топографов. Экспедиции этой поручалось исследовать пограничный край и в минералогическом отношении для открытия там драгоценных металлов и других ископаемых.

В Январе 1849 года департамент генерального штаба представил все соображения об экспедиции и между прочим сведения о границе нашей с Китаем, из которых убедились, что о местности от р. Горбицы, впадающей в Шилку, до Охотского моря нет никаких положительных топографических сведений и все показанное по картам на этом пространстве не заслуживает никакого доверия. На счет этой неизвестной границы, названной в трактатах наших с Китаем предварительною, сообщены были академиком Миддендорфом, посланным Академиею Наук в Сибирь в 1844 и 1845 годах, кое-какие смутные сведения. [267] Возвращаясь из Удского края, он видел четыре столба, поставленные Китайцами и принял их за пограничные на основании последнего пункта трактата 1689 года. Как должно полагать, г. Миддендорф говорит о столбах, разграничивающих Хейлунцзянскую провинцию от Циринской, поставленных от реки Науна по левую сторону Сунгари до соединения ее с Амуром, а отсюда по хребту Янь-Шань и Доусэ к Становому хребту, что явственно показано на карте иезуита Дю-Гальда, приложенной к описанию Китая. Становой хребет составляет естественную границу с Китаем, и Китайцам не для чего было ставить пограничные столбы гораздо южнее от хребта и признавать этим места, лежащие от него к Югу, принадлежащими России. Да и в последнем пункте Нерчинского трактата, на который ссылался академик Миддендорф, ничего вообще не говорится о границах и о постановлении каких либо пограничных знаков; самые знаки эти иначе не могли бы быть поставлены, как обоюдными коммисарами, а поэтому нельзя было допустить, чтобы открытые г. Миддендорфом столбы действительно в глазах правительства означали границу с Россиею.

Описывая за тем богатства Приамурского края по всем царствам природы, записка, составленная в генеральном штабе, упоминает о выгодах, каких должно ожидать от учреждения свободного судоходства по Амуру, как единственному пути сообщения Сибири с Востоком, необходимого нам для упрочения владения Охотским краем, Камчаткою и Северо-Американскими колониями. Приведено было указание того же академика Миддендорфа на необходимость рекогносцировки течения реки Амура и на опасное соперничество Англичан, которые могли предупредить нас на устье Амура основанием твердого пункта в земле Гиляков и тем захватить в свои руки все выгоды от сообщения по Амуру, что подтверждалось попытками Англичанина Остена, который, под предлогом геогностических исследований и пользуясь гостеприимством России, занимался исследованием р. Амура и ее притоков. Что же касается до Гиляков, то они считали себя от Китая независимыми и охотно, как надо думать, уступят за бесценок часть своей земли, для основания, при самом устье Амура, складочного торгового места.

Доклад, с представленными департаментом генерального штаба сведениями, по высочайшей воле передан был государственному канцлеру иностранных дел, который донес Государю Императору, что осмотр пространства между Горбицею и Удью, по отдаленности от обитаемых мест Китая, может быть допущен без особенных неудобств в политическом отношении, но с одним условием, чтоб осмотр этот был сделан с осторожностию и чтобы начальнику экспедиции постановлено было в непременную обязанность не приближаться к реке Амуру и избегать всяких столкновений с Китайцами; от действий же по исследованию р. Амура, как могущих встревожить Китайцев, должно воздержаться до благоприятнейших обстоятельств.

Так как предназначавшаяся экспедиция имела связь с составлявшимся в Министерстве Иностранных Дел предположением об установлении сношении с Гиляками, обитающими близ устья Амура, и о наблюдении в тех местах за движениями и происками иностранцев: то государственный канцлер испрашивал повеления о [268] рассмотрении обоих дел в особом комитете, который и был составлен из графа Нессельроде, князя Чернышева, князя Меньшикова, графа Перовского и генерал-адъютанта Берга, и 8 Февраля 1849 г. подписано высочайшее повеление отправить сухопутную экспедицию под начальством подполковника Агте с прикомандированием к ней двух ученых, одного по горной части, а другого для метеорологических наблюдений. Экспедиции велено было ограничиться точным определением той части границы нашей с Китаем по трактатам, которая оставлена без ближайших изысканий, отнюдь не посягая на земли, нам не принадлежащие, дабы на основании точных сведений можно было ясно определить, по какому именно направлению гор должна следовать наша с Китаем граница на основании Нерчинского трактата. При этом начальнику экспедиции поставлено в непременную обязанность производить исследования с крайнею осторожностию и избегать всего того, что может встревожить Китайцев и подать повод к каким либо с ними столкновениям. В инструкции сказано, что осторожность в действиях в сих видах должна быть главным и первым его правилом. Граф Нессельроде до того простер свою мнительность, что даже самые исследования по горной части предписал лучше производить на северной покатости гор, т. е. в местах, неоспоримо принадлежащих России; что же касается до земель южной покатости, то положительно воспрещено было приближаться к Амуру и к населенным местам Китая. Дабы самые распоряжения об отправлении экспедиции не могли подать повода к толкам, ей велено было именоваться «экспедициею для исследования Забайкальского края». В случае встречи с Китайцами (чего, как сказано было, впрочем никак ожидать нельзя) велено было на спросы их отвечать, что люди зашли с промышленною целию для отыскания звериных промыслов. И пред туземцами, состоящими в Русском подданстве, приказано было выдавать себя за частных промышленников. Срок действий экспедиции определен был на три года; Китайские пограничные столбы, которыми настращал академик Миддендорф, поручено осмотреть лишь на третий год, и то в таком случае, если начальник экспедиции успеет собрать достоверные сведения, что совершить это можно с успехом, не возбуждая подозрения Китайцев.

Вся эта экспедиция была следствием записки, поданной в 1845 г. академиком Миддендорфом на высочайшее воззрение. Указывая на необходимость рекогносцировки всего течения Амура, г. Миддендорф сам вызывался спуститься в сопровождении двух топографов и четырех казаков на лодке, особенно для этой цели устроенной, вниз по течению Амура в море, намереваясь выплыть к Аянскому порту Охотского моря. Но, как мы видели, об Амуре граф Нессельроде не хотел и слышать. Военного же министра, князя Чернышева, экспедиция вовсе не интересовала, что ясно видно из того, что он, в конце Июля 1849 года, спрашивал собственноручной запиской департамент генерального штаба, что послужило началом к секретной экспедиции Агте, было ли дело это рассмотрено в Азиатском Комитете и где теперь подполковник Агте? Он позабыл, что дело это было кончено уже в Марте комитетом, в котором сам же присутствовал. [269]

Генерал-адъютант Берг предлагал послать коллежского советника Миддендорфа через Якутск и Аян морем к Гилякам для дипломатических с ними переговоров об уступке нам земли за несколько пудов табаку, утверждая, что никто лучше г. Миддендорфа не в состоянии исполнить этого поручения: ибо ему одному известна местность, он уже свел с Гиляками знакомство, был со многими из них в дружеских отношениях и сверх того знает (?) их язык. Генерал Берг видел даже возможность, по приобретении от Гиляков земли за весьма недорогие подарки, поселить на ней, для удержания ее за нами, два или три семейства, по мере возможности увеличивая это поселение.

Не так и не то думал в это время генерал Муравьев, лично собиравшийся на устье Амура.

Сухопутная экспедиция состояла из начальника оной, подполковника генерального штаба Агте, назначенного по высочайшей воле, астронома Пулковской обсерватории Шварца, двух опытных и знающих свое дело минералогов, из офицеров корпуса горных инженеров, штабс-капитана Кованько и поручика Меглицкого, назначенных министром финансов; 2 штейгеров, двенадцати горных мастеровых, 2 топографов, 4 казаков, 4 Тунгузов и 2 человек прислуги. На издержки экспедиции назначено по 10,000 р. сер. в год. В Апреле 1849 года, военный министр уведомил генерала Муравьева, что экспедиция отправляется в Иркутск и просил его об оказании ей возможного содействия, а так как план действий экспедиции может по обстоятельствам измениться, то, не упуская из виду главной цели, дальнейшее исполнение предоставлено ближайшему усмотрению подполковника Агте, по предварительному обсуждению и сношению с ним, генерал-губернатором, если по месту нахождения экспедиции будет это возможно.

15-го Мая 1849 года генерал Муравьев выехал из Иркутска в Камчатку. Но едва успел он доплыть до Якутска, как получил высочайшее повеление о назначении экспедиции под начальством подполковника Агте. Как мы видели выше, об экспедиции не было никаких предварительных сношений с г. Муравьевым; ей строго вменялось в обязанность не доходить, не касаться Амура, что одно и могло бы быть полезно, и наконец, ей назначено было действовать именно в то время, в то самое лето, в которое генерал-губернатор отправлялся в Камчатку, что в Петербурге давно было известно.

Генерал Муравьев, предусматривая помеху, которую могла экспедиция эта сделать в настоящих видах на Амур и в то самое время, когда без огласки производилось исследование его устья, решился не исполнить высочайшего повеления и предписал председательствующему в совете в Иркутске остановить в этом городе экспедицию до возвращения своего из Камчатки, и из Якутска же донес о том Императору Николаю Павловичу в собственные руки. Он убеждал Государя, что, если с нашей стороны имеются какие либо виды на занятие устьев р. Амура, то всякое секретное предприятие по ту сторону р. Горбицы неуместно до тех пор, покуда не будет занято устье Амура и не возбуждено будет с Китайцами приличных переговоров о возвращении в наше [270] владение левого берега этой реки; что исследование неопределенных наших границ с Китаем за рекою Горбицою неоднократно было предпринимаемо; и что после путешествия академика Миддендорфа в этом отношении едва ли более представляется надобность, тем более, что единственною целию наших предприятий в этой стране может быть обладание р. Амуром, какая бы ни была почва земли на левом ее берегу, что простое исследование северной покатости Станового хребта до Олекмы и Якутска, а также Удского края может быть сделано из Иркутска с несравненно меньшими издержками и людьми, гораздо опытнейшими в крае; что движение экспедиции за Горбицу непременно дойдет до сведения и возбудит внимание Китайцев, тем более для нас неудобное, что мы не можем представить им никакой уважительной причины этому действию, а потому генерал Муравьев, по лежащей на нем ответственности, не смея скрыть своих опасений в этом деле (особенно когда долговременное и отдаленное отсутствие лишает его всякой возможности наблюдать за ходом экспедиции, поставленной в независимое от него положение) просил Государя повелеть отложить исследование, по крайней мере до возвращения его из Камчатки, присовокупляя, что он принял смелость приостановить экспедицию в Иркутске до получения дальнейших повелений.

Князь Чернышев и граф Вронченко, задетые за живое, употребляли все усилия, чтобы доказать неосновательность самовольных распоряжений генерала Муравьева по делу экспедиции; но Государь Император 30-го Сентября 1849 г. положил высочайшую резолюцию: «оставить дело это до прибытия в С. Петербург генерал-лейтенанта Муравьева».

В ожидании разрешения на дальнейшее следование приостановленной в Иркутске экспедиции, г. Агте, с согласия председательствующего в совете главного управления Восточной Сибири, в Июле 1849 г., сделал следующее распоряжение: двух офицеров, штабс-капитана Кованько и поручика Меглицкого, командировал в Нерчинский округ на тамошние золотые промыслы для подробного изучения местности оных, так как данные, представляемые этою местностию и направление гор заставляло предполагать, что пространство, предстоявшее обзору экспедиции, заключает в себе одинаковые условия с пространством Нерчинского округа; при чем офицерам этим поручено было составить полное геогностическое описание Нерчинских золотых россыпей. Астронома Шварца с топографами подполковник Агте послал для определения астрономических пунктов и производства наблюдений в уездах Иркутской губернии и на Байкал. Гг. Кованько и Меглицкий окончили занятия свои в Октябре 1849 года, при чем последний, сравнивая золотоносную долину р. Кары и ближайших речек с долиною пограничной реки Малой Горбицы, вывел то замечательное заключение, что и на других речках, текущих паралельно Горбице и впадающих ниже ее в Шилку с левой стороны, должно искать, с верною надеждою на успех, новых, доселе еще неоткрытых золотых россыпей.

По возвращении в Иркутск, генерал Муравьев нашел там подполковника Агте с другими членами экспедиции и, чтоб извлечь из нее хоть некоторую пользу без вреда, который бы мог произойти от первоначального ее направления, решил, что признает [271] возможным и полезным с наступлением весны 1850 г. направить действия экспедиции для обозрения и описания пространства между р. Удью, Охотским морем, Амурским лиманом и рекою Амуром, не смотря на то, что в инструкции г. Агте запрещено было и приближаться к этой реке.

Не желая отрешаться от первоначально возложенного на него в Петербурге поручения, подполковник Агте изложил в поданном генералу Муравьеву проекте, будто бы подробный и основательный осмотр вышеупомянутой местности может представить возможность разъяснить обстоятельства о границе нашей с Китаем. Генерал Муравьев не мог понять, как можно искать границы там, где ее по трактату нет и доказывал всю ошибочность взгляда подполковника Агте: и действительно, во всех трактатах наших с Китаем пространство между Удью и Охотским морем было оставляемо неразграниченным, и конечно с благонамеренною целию со стороны Российских уполномоченных, которые всегда уклонялись от Китайских предложений в этом отношении. А потому всякое покушение частного лица или даже экспедиции, правительством отправленной, искать границу в неразграниченном пространстве было неуместно, неблагоразумно и противно государственным пользам. Не следовало даже и вменять в обязанность экспедиции разъяснять вопрос о несуществующей границе, дабы не подавать повода в последствии к каким либо превратным толкованиям о каких либо пограничных знаках, кем либо насыпанных и кем либо виденных, но не могущих иметь никакого значения, когда все это пространство не разграничено.

В дополнение к занятиям экспедиции, какие предполагал подполковник Агте, генерал Муравьев находил полезным и необходимым поручить экспедиции самое подробное исследование и съемки от устья р. Амура вверх по обоим ее берегам на всем пространстве, обитаемом Гиляками, а также и северной части острова Сахалина, куда переезд через лиман в Гиляцких лодках незатруднителен, а вместе с тем выбор и съемку в большом масштабе пунктов для укреплений, как при устье Амура, так и на Сахалине. Что касается до возвращения экспедиции, то если бы в продолжение ее занятий на вышеозначенном пространстве не было никакой перемены в пограничных наших отношениях с Китаем, должно возвратить ее опять через Удской край; а оттуда, занявшись исследованием пространства по северному склону Станового хребта до вершин Алдана (по которым в древние времена предприимчивые казаки наши направлялись к Амуру) направить ее в Якутск. Кроме того генерал Муравьев полагал, что по его мнению прежде, чем приступить к утверждению проэкта о занятиях экспедиции, должно было бы решиться, в случае претензий, могущих возникнуть от Китайцев, отвечать им положительно, что мы признаем то пространство, где будет действовать экспедиция, принадлежащим России. Если же всякий сомнительный в этом отношении вопрос будет разрешаться уступкою с нашей стороны, или трусливою отговоркою, что нам неизвестно, какие люди там были, то лучше никого не посылать за Удской край и совсем отложить так называемую Забайкальскую экспедицию, которая, за Горбицею, непременно бы возбудила внимание Китайцев и родила бы означенные вопросы, а в предназначенном ей ныне направлении [272] могла бы возбудить их лишь случайно; уступчивый же ответ наш только отодвинул бы назад исполнение всякого полезного для государства предприятия в тех странах.

На живые и разумные предложения генерала Муравьева Министерство Иностранных Дел отвечало робкими, мертвыми, казенными бумагами. Оно повторяло избитую фразу Китайского трибунала внешних сношений, что «наше государство и Китайское государство с давних пор находятся в мирных и дружественных отношениях», поэтому мы не должны подавать повода к справедливым со стороны Китайцев жалобам; что существующие с Китаем трактаты должны служить основанием всех наших действий в отношении к Китаю, так что самая осторожность, которую рекомендовали подполковнику Агте, в особенности нужна относительно Удского пространства, не столько из опасения сделать неприятности Китайцам, сколько из лежащей на нас священной обязанности не поступать в противность трактатам, не нарушать условий, ими постановленных, не подавать, следственно, повода к справедливым и законным со стороны Китая жалобам; а потому Министерство Иностранных Дел осталось при прежнем мнении своем и полагало нужным подполковнику Агте подтвердить, чтобы он при научных исследованиях своих не выходил из границ осторожности и отнюдь не простирал этих исследований в Приамурский край. Граф Нессельроде назначал даже пределом изысканий г. Агте верховья рек Тугура и Уди, что, по его мнению, составило бы немалую пользу, если их надлежащим образом исследовать.

Обо всем этом граф Нессельроде составил всеподданнейший доклад, на котором покойный Государь, 5-го Сентября 1850 г., собственноручно написать изводил: «решить по приезде генерал-лейтенанта Муравьева».

Еще в Феврале того же 1850 года генерал-лейтенант Муравьев был вызываем Государем в Петербург. По приезде его вопрос о Забайкальской экспедиции обсуживался в Азиатском Комитете (Учрежденном еще в Январе 1849 г. для рассмотрения предположений об исследовании восточной части границы нашей с Китаем.). Заседание назначено было 30-го Ноября в квартире министра иностранных дел.

26-го Декабря высочайше утвержден журнал этого комитета, которым изменялся первоначальный план занятий экспедиции; ей поручались разные изыскания по горной части и проследование направления хребта гор, идущего от Горбицы к Востоку и составляющего нашу умственную границу с Китаем, держась при этом, разумеется, только нашего северного склона, чтобы не нанести оскорбления замкнутому Китаю.

В комитете этом, кроме генерала Муравьева, заседали граф Нессельроде, князь Чернышев, князь Меньшиков, граф Вронченко, граф Перовский, генерал Берг и Сенявин.

В конце 1852 г., подполковник Агте возвратился в Иркутск и доставил весьма важные и полезные сведения по пограничному с Амуром вопросу, почерпнутые им и членами его экспедиции как на северной, так и на южной покатости Станового хребта, и согласно этим сведениям составил даже карту, на которой было [273] обозначено, какое именно пространство на левом берегу Амура местные жители, подданные Китайской империи, называют им принадлежащим и с какого места считают земли, на Амуре же, принадлежащими России. Подполковник Агте привез также некоторые сведения и о течении р. Амура и о возможности плавания по всему ее протяжению, о чем до того времени последние сведения почерпаемы были лишь из показания ссыльного беглеца, Гурия Васильева, проплывшего через весь Амур.

Генерал Муравьев, предположив отправиться сам опять в Петербург в начале 1853 г., нашел однакож нужным, чтоб подполковник Агте с подробными донесениями своей экспедиции отправился в Петербург прежде и отпустил его с наступлением зимы 1852 г., а в конце Марта 1853 г. приехал и сам в Петербург.

Покойный Государь Николай Павлович, по прибытии подполковника Агте, приказал доложить себе все эти дела, когда приедет генерал Муравьев, и по приезде его доклад этот был назначен 22 Апреля 1853 г. в присутствии Наследника Престола, Великого Князя Константина Николаевича и военного министра.

К докладу потребованы были генерал-губернатор и полковник Агте. В тоже время представлены Государю Императору все съемки и карты Восточной Сибири, составленные как экспедициею полковника Агте, так и другими членами генерального штаба Восточной Сибири.

Государь принял очень милостиво полковника Агте, рассматривал все карты, расспрашивал его подробно о его путешествии и сведениях, им собранных и по рассмотрении той карты, о которой выше упомянуто, и соображении ее с Нерчинским трактатом, изволил сказать о том пространстве Приамурья, которое лежит от реки Бурей к морю: «И так это наше!». Обратившись к военному министру, Николай Павлович сказал: «Так и снестись об этом с Китайцами».

Потом, подозвав к общей карте Амура генерал-губернатора, говорит ему: «Все это хорошо, но я ведь должен посылать защищать это из Кронштата» (указывая на устье Амура). Тогда Муравьев сказал ему: «Кажется, нет надобности, Государь, так из далека» и, проводя рукою по течению Амура из Забайкальского края, прибавил: «Можно и ближе подкрепить».

Государь при этих словах положил ему руку на голову и сказал: «Эх, Муравьев, ты право когда нибудь сойдешь с ума от Амура!» Муравьев отвечал: «Государь! Сами обстоятельства указывают этот путь». Николай Павлович, ударив его по плечу, сказал: «Ну так пусть же обстоятельства к этому и приведут: подождем».

Что Государь был очень доволен докладом и всеми теми сведениями, которые он тут получил, ясно было: потому что на другой же день, 23 Апреля, генерал Муравьев, полковник Агте и все члены экспедиции были осыпаны наградами.

Рассматривая 22 Апреля 1853 года подробную карту, составленную полковником Агте, Государь Император, как мы знаем, сказал военному министру, чтобы снестись с Китайцами о том пространстве Приамурья, которое лежит от р. Буреи к морю. [274]

Но в Азиатском департаменте это приказание, в том смысле и направлении как думал Государь, было замято: там тянули и тянули отправлять это сношение до тех пор, покуда генерал Муравьев уехал в отпуск за границу для излечения болезни, и отправили свою ноту в Пекин в то время, когда уже его не было в Петербурге и в таком смысле, который мог только вредить Амурскому делу. Нота эта, от 16-го Июня 1853 года, была следующая:

«По трактату, существующему между Российскою и Китайскою империями, границею от вершин р. Горбицы к Востоку положен хребет гор таким образом, что все реки, текущие на северную сторону от сих гор, должны состоять во владении Российского государства, а реки, текущие на полуденную сторону тех же гор, должны быть во владении Китайского государства. Из донесения главного нашего начальства Восточной Сибири нам известно (Никогда подобного донесения не было.), что с вашей стороны были в свое время поставлены на означенном протяжении пограничные знаки, могущие служить для ваших подданных указанием границы, между тем как с нашей стороны таковых знаков доселе не было поставлено. Поэтому и вследствие представления генерал-губернатора Восточной Сибири, что постановление подобных знаков было бы полезно в виде учреждения большого порядка по границе и для отвращения всяких незаконных через оную переходов, Всемилостивейшему нашему Государю Императору благоугодно было высочайше повелеть: чтобы без дальнейшего отлагательства было приступлено к таковому распоряжению и чтобы мы предварили о сем ваше правительство на гот конец, что, может быть, оному желательно будет, дабы пограничные знаки, для большей ясности и правильности дела сего, были поставлены по обоюдному соглашению с присланными от вас доверенными лицами, каковому справедливому желанию мы с своей стороны готовы удовлетворить, и по нашему мнению всего лучше было бы прислать ваших уполномоченных в Кяхту или в Иркутск, где они могли бы предварительно условиться с нашим генерал-губернатором Восточной Сибири, яко главным начальником в том крае. Мера эта, т. е. присылка к нам уполномоченных от вашего правительства, была бы тем полезнее, что тогда, можно бы было также войти в переговоры и о пространстве, прилегающем к морю, которое, как вам известно, по трактатам оставлено вовсе неразграниченным впредь до усмотрения. Таким образом и пограничный сей вопрос мог бы дружелюбным соглашением быть приведен к желаемому окончанию, сообразуясь с потребностями обоих государств. На все сие будем ожидать вашего ответа».

Возвратившись из-за границы в Октябре месяце, генерал Муравьев поспешил переговорить с директором Азиатского департамента Сенявиным и спрашивал его, что нет ли ему надобности по сношениям с Китаем отправиться поскорее в Восточную Сибирь? Сенявин ему ответил, что нет никаких особых сношений с Китайцами и что по их ведомству ему нет никакой надобности спешить теперь возвращаться в Восточную Сибирь, и генерал Муравьев, имев другие дела, которых решения должно было дождаться в Петербурге, — остался. Но в [275] конце Декабря месяца прискакал к нему из Иркутска курьер с весьма экстренным донесением из Кяхты, что Китайские уполномоченные собираются в Урге и будут на днях в Маймачин близ Кяхты для трактования о делах Амура, вследствие ноты Русского правительства. Генерал Муравьев послал это донесение прямо к Сенявину. Тогда только сей последний сказал ему, что действительно было подробное сношение, что они имели уже ответ из Пекина, и что трактование это с Китайцами возлагается на него, генерал-губернатора.

Недобросовестность вышеизложенного листа в Китайский трибунал очевидна, и цель Министерства Иностранных Дел была достигнута. Лист этот дал повод Китайскому правительству уклоняться от мысли, которую генерал Муравьев постоянно внушал Китайским пограничным, властям, что левый берег Амура должен нам принадлежать; в листе этом указывалось преимущественно на необходимость постановки пограничных столбов по левому берегу Амура; а об определении границ в восточных оконечностях, вовсе неразграниченных, говорится как о вопросе второстепенном.

Китайское пограничное начальство, пользуясь этим оборотом нашей ноты, вызвалось послать своих чиновников для постановки столбов по левому берегу Амура, начиная от р. Горбицы и приглашало выслать туда же наших уполномоченных; но так как это основание было совершенно противно пользам России и как постановка столбов на левом берегу от Горбицы добровольно с нашей стороны положительно заперла бы для нас Амур, то генерал Муравьев от этого уклонился и просил трибунал разъяснить недоразумения и разноречия, «в этой переписке возникшие». Подробные обстоятельства дела были следующие.

Пекинское правительство, получив наш лист от 16-го Июня 1853 г., поручило предварительное рассмотрение этого предмета старшему Ургинскому правителю амбаню Бэйссе с тем, чтоб он затребовал все нужные сведения о местности по Амуру и вызвал Амурского амбаня из Сахалян-Ула-Хотона, под председательством которого коммисия должна была отправиться сперва в Кяхту, для разъяснения требований нашего правительства.

В Ноябре 1853 года Китайская коммисия для рассуждения по вопросу о разграничении съехалась в Урге. Кяхтинский градоначальник Ребиндер, ничего об этом деле не знавший, немедленно донес в Иркутск и, желая вероятно поиграть в дипломаты, просил поскорее прислать ему все дела, планы и документы по этому делу и вместе с тем командировать к нему полковника генерального штаба Заборинского. Не ограничиваясь этим, Ребиндер, помимо г. Муравьева, донес прямо от себя графу Нессельроде, что происшествия в Китае могут отразиться волнениями в Монголии и что какой-то лама Наван-Чонжин, подвыпив, проболтался ему о сочувствии Монголов к Русским и желании их принять Российское подданство. Обстоятельство это было принято министром иностранных дел за дело великой важности, и граф Нессельроде затеял об этом веселом деле с г. Ребиндером серьезную переписку.

Председательствующий же в совете главного управления в Иркутске, генерал Венцель, считал гораздо благоразумнее послать [276] курьера к генералу Муравьеву в Петербург. Курьер поскакал 6-го Декабря.

Дело состояло в том, что Китайский император, получив лист наш, велел немедленно приступить к разграничению на Востоке земель. Трибунал предписал Амурскому джанжуну собрать подробные сведения о течении р. Амура, в особенности о левом его береге. Амурский джанжун донес, что по левому берегу Амура нет никаких ни Русских, ни Маньчжурских селений, исключая немногих инородцев Тунгусского племени, под названием Орочон, которые, ведя бродячую жизнь, занимаются звероловством и часто переходят в Русскую сторону; что местность левого берега камениста, лесиста и гориста, так что вовсе неудобна к проезду и ни к какому заселению и если потребуется положить границу, то это можно сделать только сплавом по реке и не прежде, как по вскрытии оной. Донесение свое Амурский джанжун заключил тем, что требование Русских умеренное и что уступка со стороны Китайцев не принесет никакой потери. Гиринский джанжун говорил противное.

Заключение это очень не понравилось Ургинскому амбаню Вэйссе. Трибунал внешних сношений, получив донесение амбаня Бэйссе, предписал Амурскому джанжуну выслать в Ургу людей, знающих хорошо эту местность, а амбаню Бэйссе предписано, собрав подробные и точные сведения о берегах Амура, согласно желанию Русского сената, избрать достойных чиновников и послать на Кяхту, стараясь скоро и дружески окончить это дело разграничения.

Вследствие сего Амурский джанжун послал в Ургу Солонского чиновника, по имени Джирга-шаня и при нем до 15-ти человек Солон. Люди эти не могли вполне объяснить всего пространства левого берега Амура, а доставили только сведение о местах ими занимаемых, что заставило амбаня Вэйссе обратиться с новым требованием к Амурскому джанжуну, чтоб он сделал сношение с Гирин-оланским джанжуном и, истребовав от него полные сведения о целом пространстве Амура, поспешил бы доставить их в Ургу. (Декабрь 1853 года).

Пока Ребиндер готовился приступить к вырешению дипломатического вопроса, генерал Муравьев написал ему из Петербурга, что так как никакие вопросы о разграничении с нашей стороны не могут быть не только решаемы, но даже и начинаемы без высочайшего повеления, то если бы Китайские коммисары из Урги приехали в Кяхту, то отвечать им, что, при всем желании, удовлетворить их вопросов Ребиндер не может, не получив приказания от высшего, начальства, что генерал Муравьев сам еще не получил по означенному предмету никаких распоряжений, а потому Ребиндеру нет причины к особой поспешности. Генерал Муравьев советовал ему в разговорах с Китайскими чиновниками ограничиваться лишь обыкновенными учтивостями, не излагая даже своего мнения о каких либо предположениях нашего правительства. В Январе 1854 г. генерал Муравьев написал еще Ребиндеру с целью дать знать Китайцам неофициальными путями, что для приступления к рассуждениям по предмету границ, трибуналу их необходимо отнестись листом к генералу Муравьеву, т. е. к главному начальнику края и войск в Восточной [277] Сибири и сообщить ему, куда они намерены выслать своих уполномоченных, в Иркутск ли, или в другое место Забайкальской области и к какому именно времени. Предположения же Ребиндера ехать по этому предмету в Ургу генерал Муравьев не одобрил, не находя причины в этом случае и в настоящих обстоятельствах идти на встречу Китайскому правительству. Для пользы дела как в настоящем случае, так и на будущее время, генерал Муравьев признал совершенно необходимым сохранить существующие издревле пограничные сношения между нашим губернатором и Ургинскими правителями; но считал полезным, в тоже время, учредить сношения о предметах более важных между Китайским трибуналом и генерал-губернатором, а не Сенатом, как по отдаленности центрального правительства, так и по уважению тех полномочий, какие правительство предоставляет генерал-губернатору и чтоб Китайцы отнюдь не смешивали звания губернатора со званием генерал-губернатора, которое они до сих пор знали только по наслышке; он желал, чтоб они знали, что лицу этому подчинены и все сухопутные, и морские войска от отдаленных западных границ до Восточного океана и что ему же подчинен непосредственно губернатор. Мысль эта была высказана впервые, достигнута впоследствии Николаем Николаевичем Муравьевым вполне и послужила главным основанием успеха дальнейших переговоров.

По тогдашнему положению дел в Китае, все эти обстоятельства принимали особенную важность и, в ожидании дальнейших инструкций от высшего правительства, генерал Муравьев просил Ребиндера сделать об этом кому следует надлежащие внушения и излишнею поспешностию не испортить в самом начале такого дела, которое обдумывалось и приготовлялось многие годы.

В начале Марта генерал Муравьев писал из Красноярска г. Венцелю, что на днях должен быть лист в Китайский трибунал из Министерства Иностранных Дел, то чтобы этот лист задержать в Иркутске до дальнейшего распоряжения.

В листе этом, от 6-го Февраля 1854 года, было сказано, что еще прошлого 1853 года Июня 16-го писано в трибунал внешних сношений, что по делу об определении границ предоставлено со стороны России войти в надлежащие объяснения с Китайскими уполномоченными, и что ныне Государь Император разрешил генералу Муравьеву лично от себя по этому делу сноситься с трибуналом. В этом же 1854 г. назначен к генералу Муравьеву секретарь по дипломатической части и переводчик Китайского и Маньчжурского языков для переписки с Китайским правительством.

После объявления войны Турции и явной уже неприязни к нам Англии и Франции, генерал Муравьев, находя необходимым принять особые меры для защиты прибрежных наших владений в Охотском море и Восточном Океане, еще в конце 1853 года лично представил Великому Князю Генерал-Адмиралу подробную записку об этих мерах, в числе коих главнейшее было сплавить войско, продовольствие и снаряды по р. Амуру. Записка была рассмотрена в особом Комитете, где и разрешено г. Муравьеву плыть по Амуру. Государь Император изволил утвердить постановление Комитета, и таким образом настала та минута, которой Россия ожидала полтораста лет. [278]

Г. Муравьев тотчас же отправил в Иркутск подполковника Карсакова курьером, с поручением приготовить окончательно Амурский сплав, который уже заранее подготовлен был в Шилкинском заводе капитаном 2 ранга Казакевичем, где построен им был пароход «Аргунь». Вскоре за отъездом подполковника Карсакова, сам генерал-губернатор в начале 1854 года выехал из С.-Петербурга в Иркутск, откуда уведомил Китайское правительство о том, что он отправляется по Амуру для сплава войск и различных военных снарядов. Считаем нелишним привести здесь подробности первой по Амуру экспедиции. 14 Мая экспедиция, после напутственного молебна пред древней иконой Божией Матери, вынесенной из Албазина и при салютации из древней Албазинской пушки, отвалила от берега и пустилась в дальний путь. Впереди плыла лодка г. Муравьева. Под ним флотилией командовал капитан 2 ранга Казакевич, а сухопутными войсками подполковник Карсаков. С Муравьевым был баталион пехоты, сотня конных казаков и два горных орудия, всего до тысячи человек. В свите его были горный Офицер Аносов, чиновники Свербеев и Бибиков, капитан 1 ранга Арбузов, полевые инженеры Рейн и Мровинский, естествоиспытатель Герстфельд, потомственный почетный гражданин, Кузнецов и чиновник от Кабинета Е. И. В. Пермякин. 17 числа экспедиция подошла к Усть-Стрелке и 18-го вошла в Амур. Трубачи заиграли «Боже царя храни», все встали на лодках, сняли шапки и крестились. Генерал зачерпнул в стакан Амурской воды и поздравил всех с началом плавания по Амуру. В ответ раздалось громкое ура!

20 Мая экспедиция подошла к бывшему. Албазинскому острогу. Причаливая к пустынному месту, священному по преданиям, музыка играла «Коль славен наш Господь в Сионе»; по всем судам скомандовали на молитву, за которой следовал народный гимн. Первым взошел на Албазинский вал генерал-губернатор.

28 Мая экспедиция подошла к Маньчжурскому городу Сахалян-Улахотон, или Айгуню. Г. Муравьев остановился на ночлег на у. Зеи, послав вперед на лодке чиновников, которые передали правителю города Маньчжурскую копию с посланного им 14 Апреля в Китайский трибунал листа, в котором между прочим было сказано, что, по случаю открывшихся у нас военных действий с другими державами, генерал-губернатор, вследствие полученного им приказания, отправляется с приличным числом войска на судах по р. Амуру на подкрепление наших приморских владений. Комендант города, не получивший от своего правительства никаких известий, затруднился было пропускать Гусских, но видя огненную лодку и множество судовых людей, выразил желание, чтоб Гусский отряд как можно скорее миновал их город.

Продолжая путь далее к устью Амура, экспедиция 30 Мая достигла устья р. Бурей, проплыла устье р. Сунгари, 2 Июня и 5 числа миновала устье Усури.

За неимением никаких карт р. Амура, длину пути считали по генеральной карте Азии и 9 Июня, находясь 200 верст ниже Усури, полагали, что подходят к озеру Кызи, по сходству местности, как уверяли бывалые там. В этот, день внезапно налетела буря, в несколько минут затопила суда, и экспедиция едва не потеряла весь свой груз. Два дня сушили провиант у низменного острова, [279] названного островом Св. Кирилла, празднуемого в этот день. 10 числа вечером завидели на встречу плывшую лодку с мичманом Разградским, который сообщил, что до Мариинска еще 500 верст. Разградский вручил генералу письмо от капитана Невельского, в котором он указывал на необходимость оставить на устье Хунгари конную сотню казаков, чтобы войти оттуда в сношение с Императорскою Гаванью.

До сих пор экспедиция находила большую часть прибрежных деревень пустыми, потому что жители бежали от страха; но отсюда экспедиция встречала расположение местных жителей. Из числа их явились лоцманы и проводники, приготовленные Разградским, которых до того времени нельзя было достать нигде, что сильно затрудняло плавание по названной реке.

Жители прибрежных деревень получали от генерал-губернатора подарки, серебряные слитки и монеты.

Продолжая свое плавание по Амуру, г. Муравьев, не доходя Мариинского Поста, отправил вперед пароход «Аргунь», который и прибыл туда 12 Июня. В 7 верстах от поста капитан Невельской встретил экспедицию и донес генералу Муравьеву о благополучном состоянии наших постов на Амуре и острове Сахалине.

К полудню 14 Июня, экспедиция прибыла в Мариинский Пост, где все барказы и лодки вошли в залив Амурской протоки. На берегу стояли тогда только две избы. В этот день за обедом у Николая Николаевича собрались все его спутники и поздравляли друг друга с успешным окончанием первой Русской экспедиции.

Для усиления защиты Петропавловского Порта, 350 ч. нижних чинов, сплывших по Амуру на укомплектование 47-го флотского экипажа, немедленно отправились из Мариинского Поста через оз. Кызи в залив Декастри, а оттуда на транспортах «Иртыш» и «Двина» направились в Петропавловский Порт.

Сотня казаков при двух горных орудиях была оставлена в Мариинском Посту; остальные чины отряда спустились вниз по Амуру в Николаевский Пост.

Генерал-губернатор пешком прошел просекой в Декастри и откуда на шкуне «Восток» отправился в Императорскую Гавань для свидания с адмиралом Путятиным.

Подполковник Карсаков был послан на шкуне «Восток» с донесением к Государю.

Между тем (как мы уже упомянули) в Апреле 1854 г. послан был от генерала Муравьева лист в трибунал с извещением, что он, Муравьев, едет с войском к устью Амура для защиты наших восточных островов от неприятелей и просит его уведомить, к какому времени и куда именно будут посланы уполномоченные сановники Дайцынского государства для определения восточных границ двух великих империй, доселе остающихся неразграниченными.

В Феврале 1855 года Ургинский амбань писал г. Ребиндеру, предупреждая его, чтобы Русский посол и чиновники прибыли к Июню месяцу на Горбицу для постановки пограничных знаков, вследствие просьбы нашего Сената.

В Мае того же года тот же абмань уведомил Кяхтинского градоначальника, что в Кяхту прибудут чиновники для взаимного соглашения с нашими на счет постановки столбов. Градоначальник [280] отозвался, что без разрешения генерала Муравьева, проплывшего в низовья Амура, он ничего сказать не может.

Китайские чиновники приехали 7 Мая в Кяхту. Из писем находившегося при миссии нашей в Пекине, о. Палладия, видно было, что трибунал ничего не смыслит в деле переговоров и положился во всем на амбаня Бэйссе-Ургинского.

Между тем генерал Муравьев, еще в Феврале 1855 года, предложил трибуналу отсрочить время переговоров до осени по тому случаю, что продолжающиеся военные действия наши с Англией обнаружили замысел Англичан завладеть нашими приморскими восточными местами, а также, прорвавшись чрез приморское устье Амура, совершенно проникнуть в реку. Для достижения сего своего намерения, продолжает генерал Муравьев в отзыве трибуналу, они летом минувшего (1854) года, приехав на шести военных кораблях, уже нападали на нашу Камчатку, но были отражены и прогнаны. Великий наш Государь Император, не только пекущийся о своих владениях и своем народе, но и желающий сохранить выгоды соседней Дайцынской державы, более 200 лет с нами в дружбе состоящей, недавно изданным указом повелел генерал-губернатору Восточной Сибири, взяв достаточное количество войска, больших и малых пушек и прочих припасов, тотчас по вскрытии рек отправиться к морю и истребить коварных и своекорыстных Англичан. Исполняя волю Монарха, генерал Муравьев обязан отправиться в экспедицию на устье Амура и возвратиться оттуда может только в Октябре. Если трибуналу угодно будет прислать ответ на сие к устью Амура, то Муравьев с радостию займется там этим важным делом.

В это время послан был и из Пекина лист, с требованием, чтобы весною Китайские и Русские уполномоченные сошлись на Ургинской границе и отправились к Горбице. Генерал Муравьев отвечал 8 Мая трибуналу, что лист этот он получил ныне на Амуре и, чтоб не было замедления, отвечает через город Сахалян-Ула-Хотон. В ответе своем он упоминал, что переговариваться с Китайскими уполномоченными о разграничении предоставлено великим нашим Государем ему, Муравьеву; а он, как уведомлял их в Феврале, плывет теперь с войсками на устье Амура для защиты его от неприятелей; но желая, сколь можно, поспешить совещаниями о разграничении, готов принять Китайских уполномоченных для предварительных о том переговоров на устье Сунгари-Ула, где он пробудет до Сентября. Генерал Муравьев кончает лист тем, что он совершенно согласен с трибуналом, что по дружеским обоих государств отношениям, в этом важном деле медленности и проволочки допускать не должно.

Следуя по р. Амуру, близ Камарекого караула, встретил Муравьев 12 Мая четыре джонки: на них было несколько Китайских чиновников, отправленных от правительства из прибрежных Амурских областей на Горбицу для постановления столбов и совещаний с нами о разграничении. Муравьев объявил им, что ему необходимо плыть поспешно к устьям Амура и предложил чиновникам плыть обратно в Сахалян-Ула-Хотон, где и дожидаться дальнейших распоряжений из Пекина вследствие листа, посланного им в трибунал; на. что они отозвались, что не смеют не исполнить указания богдыхана и не плыть в Горбицу, при чем [281] однако полагают получить вскоре повеление следовать для совещаний на устье Амура. Предоставив им действовать по усмотрению и долгу своему и снабдив их охранительным билетом к нашим начальникам, генерал Муравьев отправился далее по Амуру.

15 Мая чиновники, состоявшие при генерал-губернаторе послали мейрень-джангину города Сахалян-Ула лист, которым сообщили, что в настоящее время генерал-губернатор едет к Восточному морю на устье Амура для защиты его от Англичан, что при нем следуют 104 больших судна, в числе коих один пароход, что с Амура обратно вверх пойдут три парохода, что малых судов к устью Амура идет 50; что на больших судах 300 слишком лошадей, 300 голов рогатого скота и слишком 8000 людей обоего пола. На больших же судах помещаются пушки, ружья, порох и всякое военное оружие и припасы. Суда, имеющие билеты, просили не задерживать.

Можно себе представить, какое сделало это впечатление на Китайцев.

Граф Нессельроде видел, что дело Амурское ушло из его рук. Он написал 31 Мая 1855 г. Его Высочеству Генерал-Адмиралу, что ему сомнительно, чтобы Китайцы уступили левый берег Амура без войны, а война к добру не поведет. Но генерал Муравьев взялся исправить дипломатическую ошибку графа Нессельроде; он твердо решился, если Китайцы, основываясь на нашем листе 16 Июня 1853 года, будут требовать постановки столбов от р. Горбицы, им объявить, что не имеется на это полномочия Государя Императора; что подобное разграничение совершенно бесполезно, когда р. Амур представляет естественную границу и что если в листе 16-го Июня и упомянуто о постановке столбов от Горбицы, то ему, Муравьеву, предоставлено было прежде удостовериться о возможности исполнения сего и что, найдя это по местности совершенно невозможным, он, Муравьев, так и донес Государю и ожидает высочайшего повеления трактовать о разграничении возможном и удобном для обоюдных польз Российского и Дайцынского государств, особенно в видах защиты реки Амура от вторжения иностранцев.

В Июне Его Высочество Генерал-Адмирал писал к Муравьеву, что Государь Император соизволил признать необходимым, в видах развития Сибирского края, «утвердить за Россиею весь левый берег Амура» и получить право свободной торговли в северных областях Китайской империи. Поэтому Государь поручает генералу Муравьеву вступить с Китаем в сношения и заключить формальный договор.

12-го Августа Дайцынского государства охраняющий все места по р. Амуру генерал, приближенный к государю сановник, князь 6-й степени И, послал генералу Муравьеву письмо, которым извещал, что посланные Китайские чиновники имеют прибыть на Сунгари-Ула для переговоров. По требованию Муравьева трибунал приказал им быть на устье Сунгари-Ула к 3-му Сентября.

8-го Сентября Китайские уполномоченные прибыли к Мариинскому Посту. Четверо из них были те же самые, которых генерал Муравьев встретил у Камарского караула в Мае месяце. Они были на Горбице, где долго ожидали повелений от своего двора и потом, получив таковые, пошли в город Сахалян-Ула, где к ним присоединились еще четыре чиновника из Урги. [282]

9-го Сентября в Мариинском Посту составлен протокол первого заседания по случаю совещания с Китайскими уполномоченными о разграничении земель. Генерал Муравьев, по случаю болезни, предоставил председательствовать вместо себя Камчатскому военному-губернатору контр-адмиралу Завойке.

Китайским чиновникам выставлены на вид быстрые завоевания Англии в разных частях света, распространившей свои виды и на здешние владения, вовлекшей с собою и Францию и угрожающей России, которая должна принимать все меры против соединения вражеских сил.

Китайским уполномоченным сказано было, что еще в 1851 году правительство наше, вследствие появления военных иностранных судов у устья Амура, писало в Китайский трибунал, что оно не потерпит, чтоб устье Амура было занято какою бы ни было иностранною державою, так как вершины этой реки находятся во владениях России и земли, к Востоку по Амуру лежащие, доселе остаются неразграниченными. Им объявили, что Государь Император повелел генерал-губернатору Восточной Сибири образовать во вверенном ему крае до 100,000 постоянного войска, имея в виду с одной стороны необходимость охранения и защиты р. Амура от вторжения иностранцев; а с другой — возникшие в то время в дружеском Дайцынском государстве смуты, произведенные конечно теми же иностранцами. Чиновникам Китайским внушено, что защита Амура, деятельно и с огромными издержками предпринятая Россией, не может быть временной мерой. Сосредоточенные на устьях Амура военные наши силы и воздвигнутые укрепления на вечные времена должны еще усиливаться и охранять эту страну от всякого чуждого вторжения, а потому генерал Муравьев требовал следующего:

1. Все места, для этой цели занятые нами там, и весь приморский край должны окончательно остаться во владении России.

2. Для необходимого и беспрерывного летом и зимою сообщения войск и крепостей наших, на устье Амура находящихся, со внутренними областями нашими (так как сообщение горами, по всем исследованиям, решительно невозможно ни зимою, ни летом) нам должно иметь свои поселения на всем левом берегу Амура, который вместе с тем представляет самую естественную и бесспорную границу между обоими государствами. Таким только образом внутренние области Восточной Сибири будут вполне обеспечены от всякого покушения иностранцев со стороны моря, и таким только разграничением оба государства, Китайское и Российское, устранят всякий повод к недоразумениям между собою, как в настоящем, так и в будущем времени возникнуть могущим.

Заседание окончилось в 8 часов вечера. Китайские уполномоченные просили дать им прочтенный протокол письменно, так как иначе они упомнить не могут и не могут поэтому сделать своих замечаний.

Второе заседание было 11-го Сентября. Уполномоченные явились в 12 1/2 часов. По докладе о том, на заседание прибыли генерал Муравьев и контр-адмирал Завойко.

Генерал Муравьев спросил уполномоченных, все ли сказанное в первом заседании находится в бумаге, вчера им переданной и им подписанной? На это уполномоченные заставили младшего [283] чиновника прочесть на Маньчжурском языке бумагу: это оказался знаменитый лист нашего Сената от 16 Июня 1853 года.

Генерал Муравьев сказал им, что единовременно с отправлением вышепрочтенного листа в Китайский трибунал, ему, Муравьеву, было повелено Государем сначала иметь совещание о землях неразграниченных и уже после того приступить к самому разграничению. Генерал Муравьев кончил следующими словами: «Сообщая мысли мои, вам прочитанные, прошу представить их Китайскому правительству и быть уверенными, что главною мыслию нашего правительства есть сохранение мира для обоюдных польз двух великих соседственных держав, Дайцынской и Российской, на вечные времена».

Генерал Муравьев просил поспешить ответом из трибунала, так как время военное, и будущею весною он снова должен был сплавить по Амуру значительное количество орудий и войска для подкрепления крепостей; а также учредить постоянное летом и зимою сообщение крепостей и войск наших на реке Амуре с внутренними областями.

Генерал Муравьев, после совещания, послал о том лист в Китайский трибунал от 12-го Сентября, и просил в тоже время ходатайства Его Высочества Генерал-Адмирала, чтобы Сенат немедленно отнесся в трибунал, что генерал-губернатору дано повеление, по военным обстоятельствам, еще значительнее усилить в будущем году защиту устьев Амура и снабдить продовольствием тамошние войска из внутренних областей Восточной Сибири. Генерал Муравьев просил сообщить Китайцам, что все, доводимое до сведения их нашим генерал-губернатором, основано на данных ему высочайших повелениях.

Генералу Муравьеву хотелось, чтобы Сенат подтвердил Китайскому трибуналу все то, что сообщено ему генерал-губернатором. Лист 5 года, 4 луны, 25 дня говорит, что плавание судов могло быть не иначе, как по взаимному соглашению с Сенатом, то чтоб не оставить 4000 человек, защитников устьев Амура, без продовольствия, от Сената должен был быть отзыв: иначе, имея в виду лист 16 Июня 1853 г., Китайское правительство могло думать, что Сенат имеет не одни с Муравьевым виды, и особенно в отношении разграничения.

12-го Ноября Китайский главнокомандующий великий хуанди писал Сахалян-Уласкому джангину (помощнику дивизионного командира) Фулхунге о том, что вышел указ богдыхана, чтобы в будущем 1856 году не дозволялось Русским судам спускаться по реке.

Генерал Муравьев не сомневался, что мера эта изменится вследствие переговоров его, бывших в Мариинском Посту с Китайскими уполномоченными. Дружеский тон последних листов доказывал, что Китайское правительство, не смотря на изложенное в них запрещение, отнюдь не желает поставить себя во враждебное отношение с нами и, говоря о неприкосновенности р. Амура, как своего достояния, защищает его (как полагал генерал Муравьев) только потому, что доселе ясно и определенно нами не была высказана необходимость, заставляющая Русское правительство постановить Амур граничною чертою, между двумя государствами.

В последнем листе 25 числа, 4-й луны, трибунал обещал нам, в случае нужды, позволить плавание по Амуру после взаимной [284] переписки обоих правительств. Причина такой явной уступки Китайского правительства заключалась единственно в опасении разрыва с Россией, которое, при беспокойствах внутренних и энергических настояниях генерала Муравьева, без всякого сомнения должно было дать уступчивое направление Китайской политике с нами.

Относительно же вышеупомянутого указа о недозволении нам плавания в 1856 году, Фулхунга, из личного уважения к генералу Муравьеву, рискуя на себя навлечь гнев своего начальства, оказывал содействие и пособие нашим запоздавшим лицам и командам, поднимавшимся вверх по Амуру, снабжал их лошадьми и провизией, отказываясь от всякой за то платы и вознаграждении. В письме своем, от 1-го Ноября к генералу Муравьеву, он ему пишет: «Вы, почтеннейший, великий главнокомандующий Муравьев, своею справедливостью, точностью и необыкновенною твердостию навсегда оставили такую по себе славу, что обитатели нашей Черной реки вечно будут превозносить вас похвалами».

12 Января 1856 г. генерал Муравьев уведомил Китайский трибунал о новых приготовлениях к сплаву того года, а сам уехал в Петербург.

Государь Император повелел приостановиться всякими сношениями с Китайским трибуналом до получения от него ответа на лист Сената от 14 Декабря 1855 года. Тот лист, который проектировал генерал Муравьев, велено было оставить, не предъявляя Китайцам никаких новых домогательств.

Все это было следствием представлений Министерства Иностранных Дел, которое испугалось листа, полученного в Петербурге в начале Февраля 1856. Лист этот был от трех главных начальников Китайских пограничных областей, амбаней Гиринского, Амурского и Ургинского. Они ссылались на Нессельродовский лист 16 Июня 1853 года о постановке столбов. «Мы, говорят они, выслали чиновников; но ваш генерал-губернатор, для защиты от нападения Английского флота, занял на р. Сунгари от моря несколько городов и несколько селений, издавна платящих дань нашему государю. Муравьев вовсе не заботится о поддержании двухсотлетнего дружественного согласия и твердого мира, и потому просим вразумить Муравьева».

Министерство Иностранных Дел считало крайним пределом дипломатического искусства «испросить у Китайцев права плавания по Амуру и учреждения на сей реке, в некоторых пунктах, станций для склада нужных заготовлений провизии и топлива».

К счастию в это время прибыл в Петербург сам генерал Муравьев. Он доказал необходимость дарования ему формального уполномочия для переговоров с Китайским правительством при заключении нового трактата, опроверг все доводы Министерства Иностранных Дел, и убеждения его до того были ясны и сильны, что Государь Император повелел Министерству Иностранных Дел снабдить генерала Муравьева полномочием для переговоров с Китайцами и заключения с ними условий, но тем требованиям, которые уже были сообщены им от него; плавание по Амуру велено продолжать и Китайцам, за требуемые уступки, предложить артиллерию в том числе орудий, какое заранее будет определено; воздерживаться, впрочем, от всяких насильственных мер, употребляя открытую силу только для освобождения из плена Русских [285] в случае задержания их Китайцами, имея в виду, что в подобном случае нужны скорые и решительные меры, и что всякая переписка, которая, по Китайским обычаям, продолжается целые годы, была бы вредна. Полномочие получил генерал Муравьев 30 Марта и немедленно отправил в Иркутск курьера с предписанием полковнику Карсакову энергически стоять в отношении сплава экспедиции 1856 года.

В половине Мая полковник Карсаков спустился по Амуру.

21-го числа, около 9 часов утра, Русский отряд из 10 барказов, одной канонирской лодки и парохода «Надежды», имевшего на буксире лодку губернатора Забайкальской области полковника Карсакова, подходил к левому берегу против города Айгуна и был встречен Маньчжурскими чиновниками, которые просили губернатора от имени трех амбаней пристать к городу в том месте, где приготовлена палатка, и что там его ожидают Чернорецкий (Айгунский) мэйрень-джангин Куйфу, хулун Буирский мэйрень-джингин Дзираминга и из Чичигара гусайда Фунянга. Губернатор приказал поблагодарить амбаней за внимание их и велел сказать, что сначала пристанет против города к левому берегу реки, чтоб видеть свой отряд, который приставал к берегу против города, а потом приедет к амбаням. Чиновники отправились. Осмотрев на пароходе суда отряда, полковник Карсаков пристал к берегу и тотчас же послал чиновника и переводчика в Айгунь, на пароходе, дать знать амбаням о приезде своем и сказать, что он спустя несколько времени будет к ним сам. Подойдя к городу наши бросили якорь и, сев на шлюпку, съехали на берег. На берегу в городе была раскинута палатка и окружена разного звания народом; впереди по обеим сторонам входа в палатку стояли Маньчжурские чиновники. Начальник города, старик лет 60 слишком, стоял в палатке (прочих амбаней тут не было); чиновник и переводчик подошли к нему и засвидетельствовали почтение от лица своего губернатора. Спустя немного времени, пришли один за другим хулун Буирский мэйрень-джангин Дзираминга и Гиринский гусайда Фунянга, который был в прошлом году, в числе прочих коммисаров от Китайского правительства, на устье Амура по делу о разграничении. Начальник города просил их передать губернатору, что они (три амбаня) будут ожидать его тут в палатке, и что они особо пошлют своих чиновников поздравить его с приездом и просить к себе.

Чиновники Маньчжурские были у полковника Карсакова, поздравили его от имени амбаней с приездом и просили в город. Спустя час, губернатор отправился в Айгунь в сопровождении своей свиты. Амбани встретили его при входе в палатку, спрашивали о здоровье, благополучно ли совершает путь, просили сесть по левую руку Куйфу, подали вина, чаю и конфект.

После взаимных приветствий полковник Карсаков объявил амбаням, что он прибыл сюда по распоряжению генерал-губернатора Муравьева проводить наши суда, идущие на устье Амура, и встретить у города Айгуня наш большой пароход, который должен быть с устья Амура и, передав для него разные распоряжения генерала Муравьева, возвратиться в Читу. Он предупредил их, кроме того, что будут ходить в течение всего лета, вверх и вниз по реке, наши суда и пароходы, а также и команды [286] возвращаться с устьев Амура, для чего генерал-губернатор приказал оставить на некоторых местах по левому берегу Амура продовольствие с людьми для хранения оного и оказывания, в случае нужды, помощи проходящим нашим судам и командам.

Амбани, подумав, сказали, что о пропуске Русских плавать по реке они никакого разрешения не имеют от своего начальства, но, уважая дружбу двух государств, пропускают нас и боятся не получить бы за это от правительства своего неприятности; поэтому, по мнению их, не следовало бы оставлять продовольствие и команды.

Губернатор отвечал, что он это делает по приказанию высшего своего начальства, предоставив амбаням, во избежание ответственности, донести об этом в Пекин.

На вопрос сколько у нас войска на устье Амура, полковник Карсаков отвечал: около десяти тысяч, и в нынешнем году пройдет еще тысяч пять; а когда он сказал, что на Зейском посту будет около 500 человек, то амбани и чиновники с беспокойством значительно переглянулись между собою.

Амбани просили дать им записку о числе чиновников, находящихся при губернаторе, имена их, о числе проходящих в течение лета вниз и вверх наших судов и пароходов, а также о количестве людей. При этом амбани просили внушить нашим людям, чтобы они не обижали их людей, равно как и они внушают своим не обижать наших.

Простившись с губернатором, амбани провожали его до того места, откуда он сел на шлюпку.

В Августе генерал Муравьев имел намерение писать в трибунал, чтобы уполномоченные от Китайского правительства были отправлены в Кяхту, к белому месяцу, для трактования с ним и окончания всех дел и чтоб, во избежание бесполезной траты времени, чиновники сии были снабжены полными уполномочиями, как и Муравьев на этот предмет уполномочен от великого Государя своего.

Министерство Иностранных Дел добилось, что лист этот не был послан.

В Декабре генерал Муравьев уехал из Петербурга.

В 1857 году, в Январе, Его Высочество Генерал-Адмирал писал из Гановера князю Горчакову о необходимости послать доверенное лицо в Китай для окончательного разрешения возникшего вопроса о границах наших, дабы непременно предупредить прибытие в Пекин Английского и Французского резидентов. Его Высочество указывал на графа Путятина, который заявил в Японии свои способности и выговорил выгодный для нас трактат.

Из Дрездена он же сообщил генералу Муравьеву, от 24 Января, что Англичане и Французы намерены послать в Китайские моря значительные силы и резидентов в Пекин, и что из Петербурга думают послать графа Путятина для выговорения левого берега Амура и прибрежного края.

В Феврале назначение графа Путятина полномочным в Китай состоялось, и от Министерства Иностранных Дел послано с фельдъегерем официальное о том извещение к Китайскому правительству, которому написали, что, желая поскорее кончить все возникшие между Россиею и Китаем вопросы и не желая, чтобы [287] внутреннее волнение в Китае и нападения на него извне отразились на наших границах, как сухопутных, так особенно морских, Государь Император признал за благо послать немедленно лицо, пользующееся полною доверенностью Его, собственного генерал-адъютанта графа Путятина, предоставив ему полную власть условиться и решить по всем делам, до России и Китая относящимся.

Так как это делалось тайно, то предлогом поездки графа Путятина избрано было поручение-осмотр берегов Восточной Сибири и избрание места для нового порта. При этом нашли неудобным заселение левого берега Амура казаками, так как оно могло отразиться на переговоры, имея на них вредное влияние; в случае же успеха переговоров, переселение казаков должно было определиться трактатом.

21 Февраля граф Путятин, снабженный надлежащими инструкциями, выехал из Петербурга.

Петербургские распоряжения не парализировали настойчивой деятельности генерала Муравьева; он видел, что Китайское правительство становится тем неразумнее, чем затруднительнее его положение и убеждался все более, что много разговаривать с ним бесполезно; а все сомнительные вопросы надобно нам разрешать самим, ибо действиям нашим оно препятствовать не смеет и не препятствует. Он помнил слова покойного Государя, сказанные ему в 1853 году: «Китайцы должны исполнять справедливые наши требования и если не захотят, то у тебя теперь есть войска, мы можем их заставить». И действительно, если бы переговоры повели к пушечным выстрелам, генерал Муравьев был готов и к ним.

© текст - Шумахер П. 1878
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1878