-

СГИБНЕВ А. С.

АМУРСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1854 Г.

(Рассказ очевидца).

Взгляд на прошлое Амура.

Приступая к описанию действий Амурской экспедиции 1854 г., необходимо прежде всего коснуться исторического прошлого Амура, на сколько оно находится в связи с Амурскими событиями пятидесятых годов. Мы не будем обременять читателей выписками из истории Амура, о подвигах там русских в XVII столетии (Об этом можно найти в «Ежемесячных Сочин.» изд. Миллера.), а заметим только, что 45 лет (с 1644 по 1689 г.) владели мы тогда этой рекой, и владели по тому же праву, по какому владеем всею Сибирью.

Партии русских промышленников и казаков, известных в XVI столетии под названием «бродячих людей», постепенно подвигались со своими поисками и завоеваниями от пределов Томской губернии до Восточного океана, придерживаясь направлению рек и горных хребтов. Слухи о сильном монгольском племени, обитающем будто бы в южной Сибири и природные препятствия, представляемые горною системою Саяна и Байкалом, заставили их держаться севернее нынешнего пути к Восточному океану через Забайкальскую область. Но воды Ледовитого, Берингова и Охотского морей, преградили им путь и способы к дальнейшим завоеваниям, и только тогда отважные странствователи решились ознакомиться с южными пределами Сибири и в особенности с Амуром, который в 1640 году был уже известен им по рассказам тунгусов Охотского прибрежья. На родине Чингис-хана — Забайкалье, победители, вопреки слухам, не встретили больших оседлых населений, а добрые тунгуские племена дауров, салонов, манегрий, нитков, шляков и других, обитавшие на Амуре, были легко покорены и река эта была бы, без сомнения, с того времени достоянием России, если бы бродячий люд на пути своих завоеваний не столкнулся с манчжурами, борьба с которыми была им не поплечу.

Не довольствуясь плодами своих побед на Амуре, казаки стали делать набеги на подданных Китайской империи, живших оседло по большим притокам Амурского басейна. Между тем, в 1644 году, случилось важное историческое событие в Китае, — завоевание Срединной империи манчжурами, повлиявшее отчасти на положение наших дел на Амуре. По окончании своих расчетов с китайцами, совершившихся так славно для манчжуров, Кхан-си (Кан-си) второй китайский [215] император из манчжурской династии, начал постепенно укреплять северную часть Манчжурии и приближаться к границам Даурии, часть которой была уже занята русскими, беспокоившими не раз своими набегами манчжуров. Обстоятельство это, в связи с ненавистью Амурских туземцев к русским, за их жестокое с ними обращение, побудившей их искать покровительства манчжуров, заставило последних взяться за оружие, чтобы вытеснить русских со всех пунктов их заселения на Амуре. Русские заперлись в своей крепости Альбазин (построен. в 1651 г.) и долго сопротивлялись могущественному неприятелю, не смотря на крайний недостаток в порохе и продовольствии, пока, наконец, не была снята манчжурами осада, по случаю начавшихся в городе Нерчинске переговоров китайских уполномоченных с окольничим Головиным о разграничении земель. По трактату, заключенному Головиным 27-го августа 1689 года, мы уступили китайцам почти всю северную Манчжурию и часть Даурии, с обширною водяною системою Амура и северными его притоками. Правительство наше, повидимому, не придавало большого значения потери Амура и такой обширной территории, как это можно заключить по щедрым наградам пожалованным лицам, принимавшим участие в заключении позорного для России трактата. Впрочем, в этом деле нельзя винить Головина: он принужден был к подписанию этого трактата силою. Прибывшие с Амура китайские уполномоченные привезли с собою на судах до 10,000 войска и грозили, в случае упорства. Головина, занять Нерчинск, в котором весь гарнизон состоял из 500 стрельцов.

Китайцы хотели сперва скрыть от русских присутствие на судах солдат, но Головин знал об этом, и еще до начала переговоров поставил это обстоятельство им на вид. Но уполномоченные ответили ему, «что это не солдаты, а сплавщики, для управления судами с провиантом». А на вопрос Головина «для чего понадобился им в таком большом количестве провиант»? они отвечали, «что для прокормления этих сплавщиков».

Китайское правительство без подобной обстановки, не могло рассчитывать на успех переговоров: оно сознавало, что по всем правам уступленные ему земли принадлежали русским, которые первые заняли их. Из всех Амурских жителей, до прихода туда русских, одни гиляки, обитавшие на устье Амура платили незначительную дань манчжурам и на всем протяжении этой реки не было в то время никаких манчжурских учреждений. По документам, изданным манчжурскою династиею, видно, что управление ее в землях, принадлежащих к Амуру, началось с 22 года царствования Кхан-си, когда построен был на Амуре единственный китайский город Айгун, т. е. гораздо позже занятия этой реки русскими.

II.

Значение Амура для Сибири

После Нерчинского трактата, в Европейской России мало по малу стали забывать об Амуре, тем более, что сопредельное с ним Забайкалье сделалось местом ссылки преступников и казалось для России только угрозою. Не забыли о нем только забайкальские промышленники: они, не смотря на строгия меры, принятые с обеих сторон к исполнению в точности Нерчинского договора, целыми партиями ходили на Амур для зверопромышленности, не обращая никакого внимания и на вооруженных китайцев, ежегодно высылаемых летом из городов Айгуни и Науна для осмотра Амура и его притоков. Но не прошло и нескольких десятков лет, после заключения договора, как нашему правительству пришлось убедиться в важности и необходимости Амура для Восточной Сибири. [216]

Со времени занятия русскими Камчатки и Охотского края, правительство наше постоянно заботилось об устройстве почтового тракта между Якутском и Охотским портом; но все его усилия остались бесплодными. Вся местность между этими городами, на протяжении 1,040 верст, покрыта сплошь горами, речками, болотами и тундрами, где немыслимо устройство тележной дороги: весенние разливы горных речек и потоки с гор от таяния снегов, смывали мосты и заносили дорогу валежником, камнем, илом и песком до такой степени, что в некоторых местах не оставалось и следов ее. При таких невыгодных местных условиях, обходились сообщением на верховых лошадях. В начале 18-го столетия, когда потребности Камчатки и Охотского порта были невелики, недостаток удобного сообщения Сибири с Охотским морем не был слишком ощутительным; но по мере увеличения народонаселения в том крае и развития действия Российско-Американской Компании и Охотской флотилии, вопрос этот не мог не обратить на себя внимание правительства. При всем том опыт показал, что хлебопашество в Камчатке и на всем прибрежьи Охотского моря невозможно, по суровости климата. Следовательно, необходимость заставила доставлять туда и хлеб. Ежегодно из Якутска отправлялись в Охотск до 15,000 вьючных лошадей с разными грузами, причем громоздкие вещи представляли большое затруднение: канаты, например, перерубали на куски, якоря перевозили также по частям. Такая транспортировка грузов, кроме неудобств, была сопряжена с громадными денежными расходами.

В течение 100 летнего существования Охотского порта несколько раз пытались изменить направление этой дороги, но всегда встречали один и тот же характер местности. Сибирские реки не могли принести этому делу никакой пользы: все они текут в Ледовитый океан, недоступный для плавания судам. Один только Амур представлял удобный путь к Тихому океану; но он принадлежал уже китайцам, с которыми правительство старалось сохранить дружественные связи, потому что Кяхтинская торговля в то время составляла одну из выгоднейших статей государственных доходов.

Но не одна эта причина заставляла людей, близко знакомых с условиями Охотского края, сожалеть о потере Амура. У нас не было в Охотском море опорной точки для развития там судоходства. Охотский порт, не смотря на свое столетнее существование, был терпим по одной крайней необходимости. Не говоря уже о частых наводнениях, уносивших в море портовые запасы, а иногда и целые здания, — вход в порт был прегражден мелями, так что не проходило года, чтобы неразбивались около него суда Охотской флотилии. Сто лет было посвящено на приискание другого, более удобного места на Охотском прибрежье для перенесения этого порта; но все труды и денежные затраты остались бесполезными. Сибирские власти не раз указывали правительству на устье Амура, как на единственный удобный пункт для устройства порта, но оно, как увидим ниже, постоянно уклонялось от осуществления такого предложения. Не говоря уже о боязни за Кяхтинскую торговлю, правительство было убеждено, что вход в Амур с моря загражден мелями и даже песчанным перешейком. Это заблуждение было увековечено именами Лаперуза, Браутона и Крузенштерна, которые единогласно заявили о недоступности Амура с моря. Преклоняясь перед такими авторитетами, правительство оставляло без последствий все доводы местного начальства о невероятности предположений этих мореплавателей. [217]

III.

Попытка русских к возвращению Амура.

С того времени, когда русские убедились в важности дли Сибири Амура, был сделан лицами, заинтересованными в этом деле, ряд попыток к открытию плавания но этой реке русским судам, и даже к возвращению ее во владение России.

Сибирский губернатор, из моряков, Мятлев, в 1753 году, первый подал правительству эту смелую по тогдашнему времени мысль. На первых порах правительство отнеслось к проэкту Мятлева весьма сочувственно и разрешало даже начать постройку судов для предстоящего сплава грузов по Амуру, но едва моряк Соймонов (Впоследствии сибирский губернатор.) успел устроить для этой цели в Нерчинске адмиралтейство, как все распоряжения по этому предмету были отменены. Надо думать, что недостаток в Сибири военной силы, без которой, как известно, трудно вести какие бы то ни было переговоры с азиатскими правительствами — заставило отложить это предприятие на неопределенное время.

Предание говорит, что Петр I, не смотря на темные и сбивчивые понятия о прибрежьи Тихого океана, видел важность потери Амура для Сибири и, рассуждая с любимцем своим Меньшиковым о будущем развитии России, указывал на три важных для нее пункта: устья Дона, Невы и Амура.

Императрица Екатерина II при снаряжении кругосветной экспедиции Муловского, поручила, между прочим, этой экспедиции описать Сахалин и устье Амура. Из инструкции, данной Муловскому в 1787 году, видно, что государыня распространяла свои виды и на Амур. При рассмотрении инструкции императрица сказала: «Если бы Амур мог нам служить только как путь, чрез который можно продовольствовать Камчатку, то и тогда обладание им имело бы значение».

Император Александр I-й, отправив особое посольство в Пекин, под начальством графа Головкина, между прочим, поручил ему разведать о степени судоходства по Амуру и постараться вытребовать у китайцев позволение ходить по Амуру, хотя нескольким судам ежегодно, для снабжения Камчатки и русской Америки. Если же по Амуру могут ходить только суда мелкосидящие, не могущие пускаться в море, в таком случае домогаться, чтобы китайцы дозволили устроить нам на устьи Амура складочное место.

Но обе эти попытки не удались. Экспедиция Муловского по политическим обстоятельствам не состоялась, а граф Головкин, после неудачных переговоров с китайцами, донес императору, что не посольству, а начальнику военных сил в Сибири должно трактовать с китайцами о пограничных делах.

Генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский в 1828 году снова возбудил вопрос об открытии плавания но Амуру и о возможности приведения этой меры в исполнение, а в 1831 г. доставил в министерство иностранных дел самые подробные сведения об Амуре и о степени его судоходности. Но министерство иностранных дел сочло нужным препроводить эту переписку на заключение министра финансов, который нашел, «что всякое предприятие плавать по Амуру бесполезно и, в отношении подозрительности китайцев опасно, потому что мы не имеем ни силы, ни намерения обладать тем краем, а без обладания им нельзя думать о судоходстве».

По этому поводу министерство иностранных дел сообщило Лавинскому (17-го мая 1833 года.), что «сколь не кажутся основательными и мудро обдуманными все предположенные вами средства, но необходимость требует, дабы приведение оных в исполнение при настоящем положении дел было отложено, доколе обстоятельства не откроют министерству возможности приступить к [218] распоряжениям, соответствующим и времени и пользам России».

Спустя 9-ть лет, т. е. в 1842 году, генерал-губернатор Восточной Сибири Руперт также предлагал высшему начальству снестись с китайским правительством о необходимости для нас открытия плавания по Амуру; но представление это было оставлено без всякого внимания. В это время правительство было озабочено случайным упадком Кяхтинской торговли, что послужило поводом к образованию в 1843 году особого комитета, которому поручалось обсуждение мер к поддержанию Кяхтинской торговли. Труды этого комитета, для Амурского вопроса, имели некоторое значение. Начальнику предполагавшейся к посылке в Китай и Японию морской экспедиции, контр-адмиралу Путятину, между прочим поручалось: осмотреть северную оконечность Сахалина, губу, образуемую этой оконечностию и материком, где предполагалось устье р. Амура, и устье этой реки. Но и этой экспедиции не суждено было осуществиться. Министр финансов отклонил ее, по недостатку денежных средств (17-го августа 1843.).

Между тем Руперт вошел с новым представлением об изыскании около устья Амура удобной местности для порта. Тогда правительство поручило Российско-Американской Компании подробно исследовать устье Амура. Компания наскоро исполнила это поручение, взяла за него с правительства 5,435 рублей, 4,500 рублей в награду своим служащим, и донесло, что вход в Амур с моря невозможен на морских судах, ибо устье его запирается баром, на котором глубина от 1 1/2 до 3 фут.

Такие неблагоприятные известия заставили правительство искать другого места для порта. В проектах недостатка не было, но все они имели свои неудобства, так что трудно было решить, которому из них следует отдать предпочтение. Во время этой безурядицы был назначен генерал-губернатором Восточной Сибири Ник. Ник. Муравьев и Амурский вопрос принял другой оборот.

IV.

Занятие устья Амура и Сахалина.

Генерал Муравьев, ознакомясь с положением наших дел на Охотском море, счел необходимым прежде всего проверить донесения Компании о недоступности Амура с моря, без чего река эта не имела бы для нас настоящего значения.

Пользуясь назначением Николая Николаевича генерал-губернатором, морское министерство, при заботах своих об устройстве удобного порта в Охотском море, просило его доставить свое заключение на проект начальника Охотского порта Вонлярлярского, относительно перенесения порта на юго-западный берег Охотского моря в Тугурскую губу и проведения сухопутного сообщения этой бухты с Забайкальскою областью. Николай Николаевич воспользовался этим случаем и написал кн. Меньшикову, что проект этот неудобоисполним, и что, по его мнению, следовало бы вновь и гораздо подробнее осмотреть юго-восточный берег Охотского моря от Ту- гурской губы до устья Амура. Дело это он просил поручить отправлявшемуся в 1848 году в кругосветное плавание, на транспорте Байкал, капитану Невельскому, с которым Николай Николаевич успел уже познакомиться и передать свои соображения, относительно исследования устья Амура. Надежнее этого выбора трудно было и сделать, потому что капитан Невельский и сам давно помышлял об этих исследованиях.

Во время этой переписки, в 1848 году, прибыл в Иркутск англичанин Остен, с целию осмотреть Забайкальскую область и спуститься по Амуру. У Остена были от наших правительственных лиц рекомендательные [219] письма к генерал-губернатору. Николай Николаевич, под разными предлогами не допустил Остена до осмотра Амура, и по этому поводу писал министру внутренних дел, что подобные путешественники, под предлогом ученых розысканий, имеют в виду другую цель — исследование нового сообщения Сибири с Восточным океаном. При этом был сделан министру намек о необходимости скорейшего занятия устья Амура, чтобы предупредить иностранцев.

Отношение это послужило поводом к образованию, в начале 1849 г., особого комитета, состоявшего из министров: иностранных дел, внутренних дел, военного и генерал-адъютантов: Чернышева и Берга. Комитет этот признал полезным: «поручить осмотр юго-восточного берега Охотского моря и северных берегов Сахалина капитану Невельскому, чтобы доставленные им сведения могли служить указанием к дальнейшим действиям. По занятии нами пункта вблизи устья Амура к северу от него, учредить в тех местах крейсерство, а для сношений с гиляками, предоставить Российско-Американской Компании послать в землю их, сухим путем, особую торговую экспедицию».

На основании этого постановления, капитан Невельский был снабжен инструкциею, посланною к нему чрез Сибирь с особым курьером (При отношении графа Несельроде от 20 февраля 1849 г.), а Российско-Американская Компания отправила в 1849 году к устью Амура чиновника Орлова, который доставил весьма любопытные сведения о гиляках.

Одновременно с отправлением в кругосветное плавание транспорта Байкал, была снаряжена, по инициативе военного министерства, особая экспедиция, под начальством полковника Ахте, для исследования южных покатостей Саянского хребта в топографическом и геологическом отношениях. Николай Николаевич, желая и из этой экспедиции извлечь пользу к осуществлению своих планов, остановил ее в Иркутске и донес в Петербург, что предполагаемая экспедиция не принесет никакой практической пользы, а только возбудит опасения китайцев и при этом указал на более полезную, в практическом отношении, цель — на обследование соседнего с Амуром Удского края, что и было впоследствии исполнено.

Между тем капитан Невельский в июне и июле 1849 года подробно осмотрел Амурский лиман и низовье Амура и первый из мореплавателей рассеял вековое заблуждение о недоступности Амура с моря, и там, где на картах обозначили знаменитые мореплаватели — перешеек, соединяющий Сахалин с берегом, — нашел глубину 5-ть сажен.

В то время, когда капитан Невельский занимался гидрографическими исследованиями, Н. Н. Муравьев, первый из генерал-губернаторов, предпринял трудное путешествие в Камчатку и Охотский край, чтобы лично убедиться в недостатках Охотского порта и окончательно решить вековой вопрос — куда должен быть перенесен этот порт?

В Аяне и потом в Якутске Николай Николаевич встретился с Невельским и с особенным интересом выслушал его отчет об исследованиях устья Амура, который поспешил сообщить правительству. С этой поры мысль о возвращении Амура не покидала Николая Николаевича ни на минуту и чем больше представлялось ему к выполнению ее препятствий, тем сильнее она созревала и крепла.

Из Якутска Николай Николаевич сделал распоряжение о посылке зимою к устью Амура служившего в компании Орлова, для наблюдения за вскрытием реки. Орлов отправился по назначению 28-го февраля 1850 года на оленях через Удской край.

Результаты исследований капитана Невельского побудили правительство обратить серьезное внимание на южное прибрежье Охотского моря, тем более, что Николай Николаевич настойчиво хлопотал о скорейшем занятии устья Амура. В феврале 1850 года (3 и 9-го февраля.), [220] министр иностранных дел уведомил генерал-губернатора, что высочайше утверждена проектированная им Амурская экспедиция, главная цель которой под видом торговли Российско-Американской Компании, основать около устья Амура, в открытом Невельским заливе Счастия (но не на Амуре), зимовье, чтобы оно считалось складочным магазином для расторжки с гиляками. При этом министр просил не подавать никакого виду, что правительство принимает в этом деле какое-либо участие. Такое разрешение дало Николаю Николаевичу возможность поставить в главе этой торговой экспедиции того же капитана Невельского (Назначенного к нему 4-го февраля 1850 г. для особых поручений.), который в 1850 году, 29-го июня, заложил первое русское селение около устья Амура, названное им Петровским.

Капитан Невельский в течение лета 1850 года успел осмотреть низовья Амура, войти в сношение с гиляками и основать другой пост — Николаевский (ныне Николаевск) и зимой возвратиться с отчетом в Петербург, где находился и генерал Муравьев.

О действиях Невельского Николай Николаевич лично доложил государю императору, который остался всем доволен и поручил Николаю Николаевичу составить записку о всех будущих его предположениях на Амуре. Впоследствии, записка эта была передана на рассмотрение особого комитета, который не нашел побудительной причины к занятию устья Амура и постановил: «Поставленный на Амуре Николаевский пост — снять». Но государь император приказал комитету собраться вновь, под председательством наследника цесаревича, ныне благополучно царствующего государя императора Александра II. На этот раз комитет пришел к более благоприятным для Николая Николаевича заключениям: Николаевский пост положено оставить в виде торговой колонии Российско-Американской Компании, но дальнейших распространений не предпринимать. Постановление это было высочайше утверждено.

Такой оборот дела заставил правительство предупредить китайцев о занятии устья Амура и потому был послан в Пекинский трибунал внешних сношений от нашего сената лист, от 5-го февраля 1851 года, в котором между прочим было сказано, что занятие это сделано в видах наблюдения за устьем Амура.

При заботах своих о занятии Амура, Николаю Николаевичу приходилось еще изыскивать источники на покрытие расходов по Амурским предприятиям. Изворотливостию своего ума, он успел на первый случай склонить к участию в Амурском деле Российско-Американскую Компанию, которая в виду предоставленных ей Николаем Николаевичем выгод, приняла на свой счет расходы по занятию устья Амура, но с тем непременным условием, чтобы в случае, если бы Компания в течении трех лет, начиная с 1852 года, не приобрела от Амурской торговли никаких выгод, то убытки Компании будут вознаграждены казною. По получении, в феврале 1851 года, такого отзыва главного правления Компании, Николай Николаевич просил князя Меньшикова исходатайствовать высочайшее разрешение на принятие предложений Компании, имея в виду, что дело это в политическом отношении для государства столь важно и полезно, что хотя бы и не принесло торговых выгод, то незначительные издержки не обременили бы государства, тем более, что сумма, которая бы могла потребоваться на это вознаграждение, может быть откладываема от различных ежегодных сбережений по сметам Восточной Сибири. Ходатайство это было доложено государю императору, который высочайше утвердил предположения Николая Николаевича о будущем вознаграждении Компании, но с тем, чтобы было определено свыше какой суммы не должен простираться ежегодный расход и чтобы генерал-губернатор для определения сей суммы вошел в сношение с князем Меньшиковым (Отзыв князя Меньшикова, 10 марта 1851 г.). [221]

Но Николай Николаевич не желал и не мог заблаговременно определить точной цифры предстоящим расходам по Амурскому делу. Это стеснило бы его в дальнейших действиях и потому он просил князя Меньшикова (12 марта, № 852.) исходатайствовать высочайшее разрешение на образование из вышеуказанных остатков, на предмет действия в земле гиляков, особый капитал, на счет которого и предполагал уплатить Компании могущие быть убытки.

По этому поводу завязалась новая переписка, а между тем Николаю Николаевичу нужны были денежные средства безотлагательно и потому он просил князя Меньшикова (10 декабря 1851 г., № 1097.) дать ему решительный ответ, ибо к составлению капитала необходимо приступить с 1852 г., а вслед за тем (28 января 1852 г., № 2.) вошел с новым представлением, в котором между прочим писал:

«Усматривая из донесения капитана Невельского, что при постепенном распространении нашего влияния и заселений в земле гиляков, открываются новые потребности в командах и каботажных средствах, с другой стороны, из отзывов Американской Компании видно, что экспедиция эта для Компании отяготительна, и имея при том в виду, что по важности этого государственного дела должно пользоваться успешными последствиями двухлетних там наших действий и более всего заботиться, чтобы при занятии этих мест соблюдался стройный порядок, без которого самые лучшие начала могут быть испорчены, я, по всем соображениям, полагаю необходимым дать ныне же этой экспедиции правильное образование».

При этом Николай Николаевич представил штат Амурской экспедиции, по которому полагал иметь: роту 46-го экипажа и полсотни казаков при офицерах, под начальством одного из состоящих при нем флотских штаб-офицеров, с тем, чтобы все расходы по этой экспедиции были отнесены на теже источники от сметных сумм Восточной Сибири. Кроме того предлагал «освободить Компанию от всяких обязательств по Амурскому делу, потому что права ее на все занятые в Приамурском крае места и возводимые здания могут сделаться впоследствии отяготительными для правительства. В настоящем же положении дела, без правильной отчетности по экспедиции и без надлежащего утверждения правительства об употреблении там морских и военных чинов и обеспечения их потребностями, нахожусь в затруднении удовлетворить справедливые и необходимые требования капитана Невельского». Кроме того Николай Николаевич возбудил вопрос о занятии острова Сахалина.

Представление это шло в разрез с прежними предположениями правительства. Оно старалось придать Амурской экспедиции вид торгового предприятия и до времени не подавать никакого повода китайцам думать о нашем намерении занять Амур. Для них поставлен был Амурский вопрос так, что все участие правительства в деле заключается лишь в наблюдении за иностранцами. С утверждением же настоящих предположений правительству приходилось устранить от дела Компанию и принять на себя все дальнейшие действия Николая Николаевича на Амуре. Мы склонны думать, что по этому только поводу Николай Николаевич более года не получал на свои представления никакого категорического ответа. Наконец, 7 мая 1853 года, генерал-адмирал уведомил его, что последовало высочайшее соизволение на принятие расходов по Амурской экспедиции и утвержден проектированный им штат по Амурской экспедиции.

Между тем капитан Невельский стал твердою ногою на устье Амура. Местные обитатели гиляки смотрели на русских с уважением и боязнью, видя их вооруженными.

Убедившись опытом, что климатические условия усть-Амурского прибрежья не представляют возможности к устройству хорошего порта, капитан Невельский обратился к [222] исследованиям Татарского пролива, притоков нижнего Амура, и Сахалина.

Указывая с особенным уважением на эти изыскания, производившиеся чинами экспедиции в диком и безлюдном крае, с редким самоотвержением (В трудах этой экспедиции участвовали: флотские офицеры: Невельский, Бачманов, Чихачев, Рудановский, Бошняк, Петров, Куприянов и Разградский; штурмана: Воронин, Орлов и Семенов; священник Вениаминов, лекарь Орлов, казачий офицер Имберг и прикащики Компании: Березин и Бауров.), мы считаем лишним входить в подробности этих исследований, потому что при настоящем знакомстве с краем они потеряли уже прежний интерес, тем более, что сведения о них можно найти в печати (См. «Морской Сборник» т. XXXIX.); заметим только, что результатами этих исследований были: открытие Императорской гавани, кратчайшего сообщения залива Де-Кастри с Амуром, через озеро Кызи, и каменного угля на Сахалине.

12 апреля 1853 года генерал-адмирал сообщил генералу Муравьеву, что его величество высочайше повелеть соизволил занять остров Сахалин на следующих условиях:

1) Предоставить Российско-Американской Компании занять остров и владеть оным на тех же основаниях, как владеет она другими землями.

2) Компания обязуется не допускать вновь на Сахалине никаких иностранных заселений.

3) На издержки по сему предприятию отпустить Компании безвозвратно 50,000 рублей, кроме 49,767 руб., уплаченных за разбитие компанейского барка «Шелихов» при нашем занятии Амура.

По этому поводу, 23 апреля 1853 года, Николай Николаевич послал курьера к капитану Невельскому с предписанием на счет занятия Сахалина, залива Де-Кастри и селения Кызи, лежащего на Амуре в 270 верстах выше Николаевска.

Капитан Невельской, получив это предписание, отправился 12 июля на транспорте «Байкал» к острову Сахалину, для выбора удобного для занятия пункта, и около устья р. Кусуная, в самой узкой части лимана, 21 июля поставил пост, названный Ильинским, поручив начальнику поста наблюдать отсюда за действиями ожидаемой американской эскадры. Отправившись отсюда в Императорскую гавань, где 1 августа поставил другой пост, названный в честь генерала-адмирала Константиновским, 5 августа поднял русский флаг в заливе Де-Кастри, а 7-го при выходе из озера Кызи в Амур, положил основание Мариинскому селению.

Между тем Российско-Американская Компания, приняв на себя обязательство занять Сахалин, доставила на своем судне «Николай» из Камчатки на Сахалин, в залив Аниву, 80 человек нижних чинов. Команда эта была вверена маиору Буссе и лейтенанту Рудановскому. На зиму команда устроила для себя деревянный острожок с башнями, названный Муравьевским постом. Но существование этого поста было непродолжительно. 1 июня 1854 года, по случаю разрыва с Франциею и Англиею, он был снят, по предложению генерал-адъютанта Путятина, по недостаточности средств к защите.

Здесь нельзя умолчать о довольно замечательном событии в летописях Амура, именно о входе в Амур 13 сентября 1853 года первого русского военного судна, из эскадры вице-адмирала Путятина. Командир шхуны «Восток», Римский-Корсаков, следуя Татарским проливом, достиг через лиман до южного, входного в Амур мыса Пронга. Обстоятельство это имело то важное значение, что тогда только в Петербурге поверили доводам Невельского и Николая Николаевича, что Амур доступен из Японского моря для морских судов. [223]

Поводы к Амурской экспедиции.

Ожидаемый разрыв с Франциею и Англиею понудил генерал-губернатора в начале 1853 года прибыть в Петербург, для представления разных предположений к защите края, в случае открытия военных действий. При этом он не упустил случая воспользоваться военными обстоятельствами для осуществления своих видов на Амур.

22 апреля 1853 года, государь император изволил принимать его и благосклонно выслушал донесения о наших действиях на устье Амура и будущие предположения и доводы о правах России на Амур и в заключение генерал Муравьев доложил его величеству, что военные обстоятельства вынуждают меру необыкновенную — сплав по Амуру из Забайкальской области до моря людей и разного груза. Без этого — продолжал он — нельзя подкрепить Камчатку и отправить сухим путем больших орудий и много войска, и что наконец, доставка грузов по Амуру обойдется несравненно дешевле сухопутной перевозки.

Государь представление генерала Муравьева передал на рассмотрение особого комитета по Амурским делам (Постановления этого комитета подписаны: его импер. высоч. государем наследником Александром Николаевичем и великим князем Константином Николаевичем, кн. Чернышевым, Муравьевым, кн. Долгоруковым, Броком и Синявиным.), в котором участвовал и генерал Муравьев. При этом его величество повелел на счет Амура снестись с китайским правительством. По этому поводу, 16 июня 1853 года, был послан в Китайский трибунал внешних сношений лист сената, в котором, между прочим, было сказано:

«Из донесения главного нашего начальника Восточной Сибири, нам известно, что с вашей стороны были в свое время поставлены от р. Горбицы к востоку пограничные знаки, могущие служить для ваших подданных указанием границы, между тем, как с нашей стороны таковых знаков доселе небыло поставлено... Всемилостивейшему нашему государю благоугодно было высочайше повелеть: чтобы без дальнейшего отлагательства было приступлено к такому распоряжению и чтобы мы предваряли о сем ваше правительство... По нашему мнению, вам лучше было бы прислать ваших уполномоченных в Кяхту или в Иркутск, где они могли бы предварительно условиться с главным начальником в том крае. Мера эта, т. е. присылка уполномоченных, была бы тем более полезна, что тогда можно бы было также войти в переговоры и о пространстве, прилегающем к морю (Намек на устье Амура.), оставшемуся вовсе не разграниченным».

Китайский трибунал прислал на этот лист ответ (4 марта 1854 г.), в котором, между прочим сообщил, что «для подробного исследования берегов беспредельного моря, по случаю наступивших морозов нельзя послать поверенных и потому дело это отложено до открытия водяного сообщения, на что нужно будет много времени».

При личном участии Николая Николаевича в делах Амурского комитета, Амурский вопрос принял самый благоприятный оборот. В начале 1854 года комитет постановил:

1) Доставить на устья Амура войско сплавом по Амуру.

2) Эскадре виц-адмирала Путятина идти к устью Амура, для усиления наших сил и отражения неприятеля.

3) Командировать в распоряжение генерал-губернатора двух инженеров.

4) Предоставить генерал-губернатору сноситься с китайским правительством прямо от себя, и

5) Генерал-губернатору распоряжаться остаточными средствами края.

Государь, 11 января 1854 года, утвердив это решение, изволил лично прибавить [224] Муравьеву: «Но чтобы и не пахло пороховым дымом».

На основании этого постановления, сенат 6 февраля 1854 г. сообщил китайскому правительству, что государь разрешил генерал-губернатору непосредственно сноситься с Китайским трибуналом внешних сношений. Право это для Николая Николаевича имело большее значение.

Зная хорошо, что при переговорах с китайцами, кроме смелости, нужна и военная сила, могущая служить им постоянною угрозою, Николай Николаевич еще в начале пятидесятых годов настоял на необходимости образования Забайкальского казачьего войска, с несколькими батареями артиллерии. Кроме того, были передвинуты за Байкал линейные баталионы, расположенные до того в Иркутске.

Китайцы не могли не знать сосредоточении значительного числа войск в пограничной с ними Забайкальской области тем более, что не раз, почти на глазах их, под Кяхтою производились войскам маневры.

Первый лист, написанный Николаем Николаевичем в трибунал, на основании данного ему права, был послан Напрела 1854 года и заключался в следующем:

«Из посланных от нашего правительствующего сената в трибунал внешних сношений, 16 июня прошлого 1853 г. и 6 февраля сего 1854 г. листов известно оному трибуналу, что по делу об определении ясных границ между российским и дайцынским владениями в Восточной части, всемилостивейший наш государь-император предоставил мне генерал-губернатору Восточной Сибири войти в сношение с уполномоченными от вашего правительства, а в случаях экстренных и скорых сноситься с трибуналом.

Случай не замедлит представиться.

Всемилостивейший наш государь император, заметив лживые поступки некоторых иностранных держав, питающих враждебные замыслы на наши приморские владения, повелел отправить в Восточный океан шесть больших военных кораблей, а мне генерал-губернатору повелел, избрав кратчайший путь лично и немедленно отправиться к берегам Восточного океана и сделать все нужные распоряжения, необходимые для предупреждения враждебных их замыслов на Восточные наши острова и владения простираться могущие.

С благоговением исполняя таковую волю моего государя императора и вполне уверенный, по долговременной дружбе, в искреннем доброжелательстве повелителя великой Дайцынской империи нашему государю императору, питающему эти же чувства своего благорасположения его богдыханскому величеству, клонящиеся к одной цели — достигнуть во всех делах успеха, водворить спокойствие — я поспешаю отправиться к берегам Восточного океана с приличным числом чиновников и войска на судах, по реке Сахалин-ула и Сунгари-ула, известных у нас под общим названием Амура».

Но этот лист остался без ответа, что впрочем не помешало Николаю Николаевичу продолжать приготовления к экспедиции.

VI.

Опись реки Шилки.

Генерал Муравьев, при заботах своих склонить правительство к выполнению его предположений по Амурскому вопросу, заблаговременно сделал все необходимые подготовления к Амурской экспедиции, рассчитывая, вероятно, что при своей энергии и настойчивости он сумеет разрешить этот вопрос самым благоприятным образом.

Еще в 1851 году я командирован был с капитаном 2 ранга Казакевичем (Ныне вице-адмирал и главный командир в Кронштадте.) в [225] Забайкальский край для определения степени судоходности рек Аргуни и Шилки, составляющих Амур. С этого времени и до самого окончания Амурской экспедиции 1854 года я был очевидцем и даже участником Амурского дела.

Желая поделиться с читателями своими впечатлениями и заметками, начну прямо с описания Амурского бассейна, так как о Забайкалье, по сю сторону Яблонного хребта, было уже много говорено в печати.

В исходе августа 1851 года мы прибыли в Читинский острог, сделавшийся впоследствии областным городом. Острог этот, построенный на речке Чите, при впадении ее в Ингоду, памятен декабристам, еще оставшимся в живых. Но с того времени, как декабристы были переведены в Петровский завод, Читинский оставался острогом только по названию, и в мое время служил складочным местом для разных грузов горного ведомства Нерчинского округа.

Изыскания наши начали мы с реки Ингоды, которая с р. Ононом составляют реку Шилку. Читинский острог служил нам исходным пунктом. По неимению там никаких сплавных средств, нам пришлось производить опись Ингоды и Шилки с плота, устроив на нем из бересты рубку и из камней очаг. Здесь нельзя не вспомнить с признательностию о декабристе Д. И. Завалишине, проживавшем в то время в Чите. Он, как местный старожил, оказал нам большую услугу своими советами и содействием к приисканию хороших лоцманов и не отказывал в этом содействии и в последующих затем работах по снаряжению Амурской экспедиции. Кроме того, в доме его мы встретили самый теплый и радушный прием.

Позднее осеннее время заставляло нас дорожить каждым часом, и потому мы целые дни производили глазомерную съемку и промер и только в сумерки приставали с своим плотом к берегу, для отдыха и ночлега. Незадолго до нашего сюда прибытия, крестьян, живших по рр. Ингоде и Шилке переименовали в казаки, а деревни в станицы. По этому поводу, по берегам этих рек шла самая оживленная деятельность: всюду строились новые здания разных форм и величин, предназначаемые для бригадных и полковых штабов, цейхаузов и других надобностей.

Старик лоцман, со слов которого я наносил на план названия станиц, речек, островов и т. д., был очень недоволен этими нововведениями.

- И на какой ляд доспели (сделали) их казаками? — спрашивал он меня.

Я уклонился от ответа, потому что и сам в то время не знал для чего нужны эти перемены.

Река Ингода мелководна, так что в малую воду в некоторых местах ее переходят в брод, а местами и камениста. Особенно, памятен нам Капитанский порог, на котором едва не развалился наш плот.

Лоцман говорил мне, что не мало разбивалось в этом месте паромов с грузами.

- Понос (течение) велик — хлестко бьет, — добавил он.

Впрочем р. Ингода имела для нас относительное значение — более тщательный промер был сделан на Шилке. Когда мы доплыли до вершины этой последней реки, начались уже сентябрьские утренники, и в одну ночь выпал даже снег. Плот наш, по причине малой воды, подвигался вперед медленно. Живописные берега Шилки, покрытые горами, поросшими густым лесом, не производили на нас такого приятного впечатления, какое они могли бы произвести в другое время и при другой обстановке.

Город Нерчинск, а за ним и устье реки Кары, на которой разработывались казенные золотые прииски, мы прошли не останавливаясь.

Словоохотливый лоцман, проходя около устья Кары, не мог не посвятить меня в тайны приисковых дел, которые, повидимому, ему хорошо были знакомы. «Горный полковник Разгилдеев, — рассказал лоцман — наобещал генерал губернатору добывать с этих приисков по 100 пудов золота [226] ежегодно, а статья-то вышла не подходящая, ну и налег он на несчастных (ссыльных), да и заводским (крестьянам) пришло тошно».

И действительно пора эта была самая тяжелая для Нерчинского края. Много рабочих было вытребовано с заводов на прииски и разумеется без семейств, которые за отсутствием рабочих рук, бедствовали. Положение этих рабочих отличалось от положения каторжных только тем, что они жили на свободе; но за то каторжный, отработав свой срок, делался свободным поселенцем, тогда как заводский рабочий освобождался от работ за дряхлостью или когда «на гору (на кладбище (В Восточной Сибири кладбища преимущественно устраиваются на горах.)) свезут» как объяснял мне с озлоблением лоцман.

При таком положении заводских рабочих, им был прямой расчет совершать какие-либо уголовные преступления. Тогда по суду назначалась каторжная работа, т. е. та же, в которой рабочий находился до совершения преступления, но только на известный срок, после которого он делался свободным.

За устьем Кары, высокие утесистые горы с обеих сторон сдавили реку. В некоторых местах, около крутых берегов, глубина доходила до 3 и 4 сажень. Один из утесов — Полосатик, выдвинувшийся в реку недалеко от Кары, замечателен по множеству находимых в нем цветных камней.

Напротив этого утеса, в малую воду, как объяснил лоцман, живет шивера (мель), а за самым утесом — заводь, т. е. залив, который минует течения реки. Весьма часто попадались в реке ямы, на которых вода вертится как в воронке. Такие места известны у сибиряков под названием улова.

Около 160 верст от верховьев Амура, расположена на Шилке большая станица — Горбица, получившая это название по речке, близ ее протекающей. Эта речка, по Нерчинскому трактату, служила в то время границею между Россией и Китаем. Сюда ежегодно приплывали с Амура из города Айгуна вооруженные манчжуры для осмотра границы, а русские торговцы, пользуясь этим случаем, производили С'Ь ними меновую торговлю.

При неоднократных моих поездках в Горбицу, мне случилось раз встретиться здесь с манчжурами и быть даже у главного их начальника Гусайды (полковника) на обеде. В числе пяти блюд, поданных за этим обедом, и сильно приправленных перцом, жареный поросенок, мясные котлеты и пирожки с мясом, были приготовлены очень вкусно. После каждого блюда наливали в стоящие перед каждым гостем маленькие фарфоровые чашечки разогретую рисовую водку. После обеда подавали чай, без сахару, и сухие варенья в роде киевских. За обедом сосед мой, станичный начальник, убедительно просил меня порыгать немного, иначе, заметил он, хозяин очень обидится — эта азиатская вежливость показывает, что гость очень доволен угощением.

Гусайда, как видно было не первый раз встречается с русскими: он знал некоторые наши обычаи и даже умел сказать несколько русских фраз, но только по особой кяхтинской грамматике. Кяхтинское русское купечество, по свойственной русскому простолюдину привычке коверкать свой язык при объяснении с иностранцами, объяснялось с китайцами каким-то ломаным языком с самого основания Кяхты, пока язык этот окончательно не выработался и не был усвоен китайцами в настоящей его форме. Театр на этом языке — поигро, а если китаец хочет придти в гости к русскому, то скажет — ему: «наши к вашим походи» и т. д.

После обеда Гусайда сделался разговорчивее и, между прочим, спросил меня: «отчего это в последние два года по Амуру много плывет щепы от новых построек?»

Я просил переводчика передать ему, что наш государь прислал на китайскую границу много войска, для помещения которого и строятся дома. [227]

Гусайда задумался и покачал головою. Потом он вздумал в свою очередь пугнуть и меня своими пограничными средствами к военной обороне. «Напротив города Айгуна, — объяснил он очень наивно, — поперег всей реки протянуты канаты, которые не пропустят ни одного судна. К этим канатам, на городском берегу, привязаны колокола, которые звонят при малейшем прикосновении к канатам. При этом береговые батареи должны палить в приходящие суда, а Айгунская флотилия, состоящая из ста судов преграждать путь к отступлению. Кроме того, в двух наших провинциях Горинь и Х’элун цзян — продолжал он — расположено до полумиллиона войска».

- «Все это он брешет» — заметил мне переводчик, хорошо знавший, что делается на границе.

Вся местность от Горбицы до верховья Амура до того гориста и непроходима, а почва до того непроизводительна, что немыслимы тут никакие поселения. В настоящее время хотя и устроено на этом пространстве для зимнего сообщения по Амуру, семь почтовых станций, известных там под названием семи смертных грехов; но на станциях этих, кроме необходимого числа ямщиков, не встретишь ни одной живой души.

Почти шесть суток провели мы в пути от Горбцы до Усть-Стрелочкина караула, расположенного на мысе, при слиянии рек Шилки и Аргуни. Дика и девственна здесь природа; всюду не возмутимая тишина и какая то невыразимая мертвенность.

На этом пути истощились наши запасы провизии и только благодаря лоцманам, мы неголодали. Они, между прочим, угощали нас омулями и кирпичным чаем. Омуль в таком же, если не в большом, употреблении в Сибири, в каком сельдь в Европейской России. Ловля их производится на Байкале. Не менее того распространено в Сибири употребление кирпичного чаю (Кирпичный чай имеет форму кирпича, длиною около 7 верш., шириною 5 и толщиною в вершок.). Он приготовляется особенным образом: берут кусок кирпича, толкут его и опускают в котел с кипящею водою. Дав этому навару еще кипеть, прибавляют туда соли, масла, молока, а иногда и муки. В пост варят его с толченными вместе с скорлупою кедровыми орехами или с толченым конопляным семенем. Такой чай в большинстве случаев заменяет сибирякам русские щи.

В Усть-Стрелочном карауле, расположенном при слиянии рек Шилки и Аргуни, мы кончили свои гидрографические изыскания. Самая меньшая глубина на Шилке оказалась 3 фута, следовательно вопрос о ее судоходности был окончательно решен.О реке Аргуни мы и без промера уже знали, что она не судоходца, и потому отправились с отчетами обратно в Иркутск.

VII.

На Аргуне и в Петровском заводе.

От Усть Стрелочного караула вверх по Шилке и по Аргуне нет никакого сухопутного сообщения. Нам предстояло или обратно идти бичевником по Шилке, более 300-т верст, или подняться бичевником же, до Аргунского острога, откуда лежит тележный тракт, через большой Нерчинский завод. Мы избрали последний путь, как ближайший.

Казаки устроили нам импровизированную лодку на двух однодеревках, т. е. лодках выдолбленных из толстых дерев и называемых здесь ботами; поставили рубку, в виде маленького домика, связав оба бота, на некотором расстоянии один от другого, общею поперечною палубою.

Эти боты тащили лямкою четыре казака, а пятый правил рулем. Шедшего с лямкою впереди и хорошо знакомого с берегом реки, товарищи называли шишкою. Бичевник [228] преимущественно шел по левому, т. е. русскому берегу реки, но где встречались трудные места для бечевника, то казаки не стеснялись переходить и на китайский берег Аргуни. Утесы обходили на шестах, упираясь ими с ботов в дно реки. В каждой станице казаки сменялись.

Зажиточные аргунские казаки, кроме хлебопашества, занимаются охотою за белками, или, как здесь говорят, белкованьем. Кроме того некоторые из них имеют большие табуны лошадей, находящиеся круглый год на подножном корму.

В прежнее время, когда серебряное производство процветало в Нерчинских заводах, казаки сбывали своим пограничным соседям манчжурам серебро, приобретенное ими с заводов разными путями. Мне рассказывали об этом местные старожилы, и рассказы их подтверждаются отчасти тем, что у казаков и в настоящее время имеется фамильное серебро, массивной и грубой работы. Выделка изделий из серебра и золота запрещена в Сибири, и там вовсе нет мастеров этого производства, и потому виденная нами посуда, по всей вероятности, вышла из рук каких-нибудь доморощенных художников.

Река Аргунь, по множеству подводных камней, не удобна для судоходства. Берега ее замечательны по своим утесам из белого мрамора, который остается здесь без всякого употребления. Белые утесы, с нагроможденными на них обломками мрамора, представляются руинами, которые от времени поросли мохом и густыми лиственницами. В некоторых местах деревья пустили свои корни в расщелины этих утесов и нередко растут почти горизонтально над рекою. Аргунь богата сазанами. Эту рыбу гастрономы выписывают в Иркутск и даже в Красноярск.

Из Аргунского острога по тележному пути добрались мы до большого Нерчинского завода. Нерчинские рудники достались нам от некогда обитавших здесь дауров. Все руды, добываемые здесь — свинцовые с большим или меньшим содержанием серебра. Находившиеся на заводе ссыльно-каторжные были освобождены от кандалов, и только самые закоренелые преступники содержались в ножных кандалах, а некоторые кроме того были прикованы к тачкам. В Акатуевском руднике в тюрьме, содержался один арестант, лет 60-ти, прикованным к стене. Он на своем веку совершил до 10-ти убийств и без всяких корыстных или других целей, а единственно из любви к искусству

На пути моем в Иркутск мы по делам службы заехали в Петровский железоделательный завод, лежащий в стороне от тракта, недалеко от Верхнеудинска. Завод этот служил местом заключения декабристов, после Читинского острога. В это время мы застали там только одного декабриста — Горбачевского, пользовавшего в заводском округе большою известностию и любовью.

Петровский завод производил тогда в год от 35 до 50 тысяч пудов чугуна и чугунных изделий и до 25-ти тысяч пудов железа. Но железо это хрупко и вообще дурного качества. Сибиряки пользовались им только по крайней необходимости и большею частью покупали железо уральское, доставляемое в Восточную Сибирь ежегодно в большом количестве.

На пути из Петровского завода в Иркутск, в Селенгинске, познакомился я с декабристами Бестужевыми, которые жили здесь с своими сестрами. В этом милом и патриархальном семействе не раз проводил я впоследствии по несколько самых приятных часов. Особенно нравился мне в этой семье как по уму, так и обширному образованию, Николай Бестужев, оставивший по себе в Верхнеудинском округе добрую память. Он был учителем, судьей, советником и миротворцем у соседних крестьян и бурят, которые обращались к нему как к отцу и покровителю во всех своих нуждах. Н. Бестужев знал почти все мастерства и охотно обучал им детей, имевших к тому призвание и охоту. Придуманные им часы с [229] весьма простым механизмом из дерева и рессорах, известны не только за Байкалом, кабриолетки бестужовки, на деревянных рессорах, известны не только за Байкалом, но и в Иркутской губернии.

VIII.

Снаряжение экспедиции в Шилкинском заводе.

Когда вопрос о судоходности р. Шилки был разрешен, мы весною 1852 года были снова командированы на р. Шилку для постройки 60-сильного парохода «Аргунь», на счет 100 т. рублей, пожертвованных на этот предмет известным в то время иркутским золотопромышленником Кузнецовым. Так как все предположения по Амурской экспедиции держались тогда в величайшем секрете, то был распространен слух, что пароход этот строится для нужд казаков, расположенных на Шилке. Выбор места для постройки парохода был предоставлен нам, и мы избрали Шилкинский завод.

На заводе этом в прежнее время выплавлялись серебро и свинец; но с открытием вблизи завода золотых промыслов, его упразднили, а рабочих перевели на прииски, так что в заводе оставались только старики, жены и дети рабочих. Завод был совершенно запущен, и все казенные строения пришли в разрушение. Поддерживался только небольшой стеклянный завод, на котором выделывалось стекло грубой работы и зеленого цвета для приисковных надобностей. Заводом заведывал горный урядник, носивший звание полициймейстера.

Заводские строения были раскинуты по берегу Шилки и тянулись версты на две. На конце селения стояла полуразрушенная деревянная церковь, а по середине — кабак и единственная лавка, в которой можно было найти все необходимое для быта заводских жителей, начиная с сахару и шелковых материй и кончая ворванью.

Для наших работ потребовалось до 100 человек рабочих; их предоставлено было нам вытребовать с Карийских золотых приисков. Разумеется мы бесцеремонно воспользовались этим разрешением и взяли лучших мастеровых из ссыльно-каторжных. Нет мастерства и художества, для которых не нашлось бы между каторжными лиц, знающих их в совершенстве. В то время жил в Нерчинских заводах скульптор-самородок Цезик, сосланный за подделку фальшивых ассигнаций. Скульптурные произведения его рук можно встретить и теперь в Восточной Сибири. Он был художник в полном смысле этого слова. В мое время Цезик был освобожден от работ и считался поселенцем. Мне рассказывало одно лицо, стоявшее на одной из высших ступеней местной администрации, что однажды ему поручено было произвести следствие по делу о фальшивых ассигнациях, к которому был привлечен, по подозрению и Цезик. Следствие не обнаружило его виновности, и когда, по просьбе Цезика, ему показана была одна из фальшивых бумажек десятирублевого достоинства, то он, взглянув на нее, с чувством оскорбленного художника, заметил следователю, что такой грубой работы никогда не выходило из его рук.

Рабочие, живя у нас на свободе и пользуясь некоторыми льготами, против рабочих на приисках, дорожили своей командировкой, зная, что за первый же проступок их отошлют на Кару, которую они считали карою в полном значении этого слова.

В течении трех лет у нас был один только случай воровства. В праздничный день пропала, как доложил мне заведывавший ссыльными горный урядник — слесарная снасть (Сибиряки все инструменты называют снастью.). На другое утро я объявил рабочим, что если они сами не найдут виновного, то ответственность за эту кражу ляжет на всех на них. Вечером, после работ, [230] явились ко мне двое рабочих и принесли с собою пропавшие инструменты.

- У кого они нашлись?

- Вот у него, — ответил мне один из них, указывая на другого.

- Брешит он: я его привел, — возразил другой.

Затем, сколько не старался я узнать: кто из них украл и кто привел вора — не мог добиться никакого толку и поручил разобрать дело своему уряднику Черемных, который всю жизнь провел среди каторжных и хорошо был знаком с их плутнями.

- Экая аказия доспелась (сделалась), — заметил Черемных, — плутовской народец!

Но оказалось, что и Черемных не в силах был открыть виновного.

- Оба они лучше, — доложил он мне: — Таперича хошь убей их — правды Не добудешь: значит сговор был, а уж знамо, что ворон ворону глаз не клюет.

Любимым развлечением ссыльных были беги, но только не на лошадях, а на своих на двоих, как сами они выражались. В особенности этим упражнялись они зимою, когда, по причине коротких дней, не утомлялись работами. Хорошие бегуны были известны в заводе на перечет. Перед бегами, общество обыкновенно делилось на две партии, и каждая из них выбирала своего бегунца, который выговаривал себе, в случае удачи, известное количество водки, а в противном случае на несколько стаканов меньше. Между тем в обеих партиях рабочие бились об заклад и разумеется на ту же водку. Когда пари окончательно состоялись, бегунцы, не смотря на двадцати градусный мороз, снимали обувь, шапку и верхнюю одежду, и по условленному знаку, вылетали из дверей кабака, босые и в одном белье, прямо на реку, где на льду было отмерено расстояние, которое должны они пробежать. Толпа зрителей, с криком, бросались также на реку. Мальчишки силились их догнать, а между заинтересованными делом, шли оживленные споры. По мере приближения бегущих к кабаку, крики поощрения усиливались и наконец раздавался общий крик — ура! Вся толпа опять снова бросалась в кабак, сбивая друг друга с ног.

Картежная и другие азартные игры сильно развиты между каторжными. Но как в остроге игры эти запрещены, то они придумали игру вшами. На нарах или на листе бумаги, делают несколько кругов, один другого больше. В самый меньшой круг игроки пускают своих вшей, которые расползаясь в разные стороны, переходят из одного круга в другой. Как только перешагнула одна вошь первый круг игроки кладут в кон условленную монету, кроме того игрока, которому принадлежит бойкая вошь. При переходе второго, третьего и т. д. круга, производится таким же порядком уплата денег, пока чья нибудь вошь не выйдет из последнего круга, тогда игра оканчивается и все положенные в кон деньги достаются хозяину этой последней вши. Для этой игры каторжные воспитывают и лелеют вшей около своего тела.

В числе наших рабочих были два непомнящих. Один из них значился в списках под именем Семена Непомнящего, а другой — Ивана Непомнящего, он же Федоров, он же Сидор Поликарпов. Это бродяги, скрывавшие свои имена и звания и называвшие себя непомнящими родства. Последний два раза бегал с работ и оба раза был пойман с фальшивыми видами. Значащиеся в этих видах фамилии и были присоединены к его прежней фамилии — Непомнящий. Он объяснил мне, что зиму ему живется и на приисках, но весной, когда кукушки закукуют, трудно удержаться от побега.

К побегам с приисков не представляется больших затруднений. Прииски, по большой части, окружены густым лесом, или как говорят сибиряки, — тайгою, а ссыльные, для удобства работ, как сказано уже выше, расковываются. Правда место работ постоянно охвачено цепью вооруженных казаков; но конвой этот так не велик, что при желании уйти всегда встретится к тому возможность. [231] Много уходит каторжных с работ, но не много доходит их до места родины. Бродячая жизнь, сопряженная со всевозможными лишениями, доступна только для крепких и здоровых натур. Не многие выносят ее и гибнут в тайге или сами отдаются в руки правосудия. Не мало погибает их и насильственною смертию. Сибирские крестьяне относятся к беглым каторжным имеющим там особое название — варнак, — слишком снисходительно. Не только не препятствуют их побегу, но, напротив, даже содействуют им, выставляя на ночь за воротами своих изб хлеб, молоко и другие предметы продовольствия. Это делается и из чувства сострадания к ним и отчасти из страху, чтобы каторжные проходили селение без всяких проказ.

Не так смотрят на варнака тунгусы и бурята, занимающиеся охотою в прибайкальских местностях. Добрый человек, говорят они, не станет пробираться лесами, а пойдет большой дорогой, а не доброго надо стрелять — и стреляют. Кроме того, варнак выгоднее белки или какой нибудь птицы: у него и лопать (по сибирски одежда) есть, а быть может и деньги найдутся.

Инородцы-охотники преследуют бродяг и по другой причине. По их словам, бродяга хуже лешака (лесного). Лешак только иногда шутит, а варник, — чтоб его язвило (Любимая брань сибиряков.) — то и гляди пустит палы (лесной пожар), а вместе с тем разгонит и птицу и зверя. Но напрасно инородцы винят в лесных пожарах одних только бродяг: все сибиряки обращаются с разводимыми в лесах кострами весьма небрежно. «Не сгорит, так сгниет на корню, — рассуждают они, — кому он нужен». Потому-то палы явление весьма обыкновенное в Восточной Сибири и никому нет о них заботы, не смотря даже и на то, что при этом горят на дорогах мосты и верстовые столбы «Бог пошлет дождь и пожара не будет».

Не мало помогает лесным пожарам сибирский обычай проводить летом праздничные дни в поле После раннего сибирского обеда, друзья и приятели отправляются компаниями в лес, с чаем, закускою и вином. Выбрав удобное место, разводят костер, стелят ковры тюменской работы, и бражничают до полночи. При возвращении домой им разумеется не до костра, потому что и сами едва помнят о себе. На моих глазах вблизи самого Иркутска, на речке Ушаковке, горела тундра, поросшая редким кустарником, от тех же причин. Явлению этому местные власти, привыкшие к лесным пожарам, непридавали сперва никакого значения, но когда огонь дошел до горы, содержавшей в себе каменный уголь, и когда он добрался по ращелинам до этого угля, то прислали на место пожара пожарную команду, которая, разумеется, была тут бессильна. К счастию, наступившая зима, а вместе с тем и выпавший большой снег остановили распространение пожара.

Местное заводское общество состояло из офицеров расположенного здесь баталиона и нескольких человек поляков, сосланных в этот баталион на службу солдатами, за политические преступления. Кроме их, жили в заводе, без всяких занятий, государственные преступники М. В. Петрашевский и Ф. Н. Львов. Поляки известны в заводе под названием политических, а Петрашевский и Львов — секлетных (секретных).

С поляками я виделся довольно часто, хотя и не нравилось мне их пристрастие ко всему польскому, превосходящее всякую меру. «То Рафаель», говорили они про одного из своих товарищей Т..., проживавшего в Нерчинском заводе и малевавшего там вывески; а другого товарища, игравшего весьма посредственно на фортепиано, не называли иначе как Лист. По их словам, Польша служила рассадником европейского образования. Не раз силились они доказать мне, что все русские талантливые писатели были польского происхождения. Паны не расставались и в [232] ссылке со своим польским гонором. Ни один простолюдин поляк не смел разговаривать с ними в шапке и не оказывать должного почтения. Солдаты поляки носили венгерки и четырехугольные шапки-конфедератки. Службою их не занимали.

Биография одного из этих поляков Мигурского весьма интересна. За политические преступления он был разжалован в солдаты и назначен в оренбургский линейный баталион В Варшаве оставил он невесту, которая спустя некоторое время, приехала к нему в Оренбург, где они и обвенчались. Пока первый пыл любви еще не угас, им жилось и в Оренбурге, но не прошло и двух лет, как стали помышлять о побеге за границу. В один летний день жена Мигурского дала знать его начальству, что муж куда-то пропал и другие сутки не является домой. Начались розыски, но нигде не могли его найти, и только через несколько суток нашли в лесу, около реки, его платье, и в кармане сюртука два письма: одно к жене, а другое к командиру баталиона. В письмах этих он сообщал, что постоянные неудачи в жизни, заставили его решиться на самоубийство. Мигурский между прочим просил начальство оказать содействие жене его к скорейшему выезду на родину, если она того пожелает. Когда в смерти Мигурского никто уже не сомневался, жене его разрешено было выехать, по болезни за границу, но с тем условием, чтобы до границы сопровождал ее жандарм.

Между тем Мигурский скрывался в подполье своей квартиры, сделав предварительно все приготовления к побегу при содействии своей жены и горничной польки, привезенной из Варшавы. У Мигурского был ребенок, который умер скоро после рождения.

Не желая оставлять его трупа в русской земле, он вынул его из могилы, чтобы увезти с собою. Тарантас, в котором приехала в Оренбург жена Мигурского, имел два дна, так что Мигурский свободно мог поместиться в нижнем отделении, с гробом ребенка.

В начале путешествия обстоятельства благоприятствовали побегу. Сидевший на козлах жандарм ничего не подозревал, путешественники благополучно достигли уже границы Царства Польского, как в один несчастный для них день, нижнее дно тарантаса треснуло, и Мигурский с гробом младенца вылетел на дорогу. Мигурский, пока его арестовали, успел нанести себе ножем несколько ран. Но его вылечили и перевели солдатом же в тот баталион, который расположен был в Шилкинском заводе В мое время Мигурский был уже вдов. Этот эпизод из его жизни он рассказал мне сам.

Государственные преступники Петрашевский и Львов считались только в работах; но жили на свободе, нанимая маленькую квартиру, и нуждались в средствах к жизни. Мать Петрашевского, с которою я был знаком, имела хорошие средства, но не только не помогала сыну, а даже и себе отказывала во всем, пока не умерла голодною смертию. Кроме того, при аресте сына, она так была напугана следствием и допросами, что боялась с кем бы то ни было разговаривать о нем. В 1859 году, в бытность мою в Петербурге, я последний раз виделся с ней, и после долгих просьб о помощи сыну, она всунула мне в руку двадцати-пяти рублевую бумажку с просьбою не напоминать ей о Мише.

Вообще делу Петрашевского было придано такое важное значение, что даже в Сибири все избегали сношений с ним и его соучастниками. Впрочем, они и сами старались никого не компрометировать своим знакомством и вели затворническую жизнь, пока не разрешен им был выезд в Иркутск.

М. В. Петрашевский был человек с энциклопедическим образованием, пригодным только для справок. Но если он и первенствовал в своем кружке, то отнюдь не своим нравственным или умственным превосходством, а только характером, [233] придирчивым, тяжелым и в высшей степени беспокойным. По страсти своей вмешиваться в чужие цела и в особенности в неотносящиеся до него распоряжения начальства, он приобрел много недоброжелателей и был беспрестанно переводим на жительство из одного города в другой, пока не кончил свою скитальческую жизнь где то в Енисейской губернии, кажется в Минусинске, в то время когда соучастники его были уже прощены.

Общество офицеров состояло из людей, не получивших почти никакого образования. Не могу без улыбки вспомнить о покойном командире баталиона полковнике Демине, который, играя в вист, сдавал карты по чинам: сперва себе, потом старшему из гостей и т. д., требуя и от других играющих с ним того же чинопочитания. Не менее смешен был и помощник его маиор Бочаров, человек с претензиями на образование, любивший блеснуть в разговоре иностранным словцом, путая их одно вместо другого. Напр. вместо «фамильярно» говорил «формулярно» и т. д.

В окрестностях Шилкинского завода находится Екатерининский рудник, из которого и добывалась руда для заводского производства: Я осмотрел все шахты этого рудника и убедился — на сколько тяжелее рудниковая работа промывки золота. Какое-то невыразимо-неприятное чувство овладело мною, когда обходил я эти подземные корридоры. Мрак, сырость и запах гнилью невольно наводили на мысль о могиле. С сальною свечею в руке, по следам проводника, спускался я по узеньким деревянным лестницам, почти вертикально поставленным с одной площадки на другую. В шахтах на каждом шагу встречались подставы, поддерживавшие массу земли, тяготевшую над пустыми шахтами. В стенах блестела свинцовая руда. Этот богатый рудник страшно запущен и остается теперь без всякой пользы, только окрестные жители добывают руду в незначительном количестве, для муравления глиняной посуды.

В 1853 году, когда пароход был почти окончен постройкой и спущен на воду, мы получили распоряжение генерал-губернатора заготовить к маю 1854 г. баржи и плоты для предстоявшей экспедиции с таким расчетом, чтобы на этих судах можно было поднять до 1000 челов. солдат и 100.000 пуд. груза. Не легко было выполнить это последнее поручение, по недостатку инструментов и необходимых материалов. Даже не было заготовлено лесу и его прямо с корня употребляли в дело. Но при всем том к назначенному сроку все постройки были окончены.

Генерал-губернатор прибыл в Шилкинский завод в исходе апреля 1854 года и застал там самую кипучую деятельность. Завод походил в это время на муравейник: тысяча солдат занята была нагрузкою на баржи провианта, мастеровые конопатили, смолили и спускали суда на воду; вся Шилка, далеко вверх от завода, была загромаждена плотами, шедшими к заводу с разными экспедиционными грузами. Всюду шумели, бегали и суетились. Такая лихорадочная деятельность продолжалась до 13-го мая, пока генерал-губернатор не отдал по войскам приказ об отплытии экспедиции.

Вечером 13-го мая горное ведомство устроило в заводе, в честь предстоящего события, великолепную иллюминацию. Окрестные горы осветились бенгальскими огнями, и на видных местах были выставлены из разноцветных огней вензеля виновника торжества — Н. Н. Муравьева.

А. СГИБНЕВ.

(Окончание в следующей книжке).

Текст воспроизведен по изданию: Амурская экспедиция 1854 г. // Древняя и новая Россия, № 11. 1878