2

ФОН ЗЕДДЕЛЕР, ЛЮДВИГ ФРАНЦ

ДНЕВНИК

ОБЕД В МАЙМАЙ-ЧЕНЕ, ИЛИ КИТАЙСКОЙ КЯХТЕ, 31-ГО ИЮЛЯ 1845 Г.

(Из путевого журнала Генерал-Лейтенанта Барона Зедделера.)

Вчера ездили мы во второй раз из Троицко-Савска в Кяхту, куда пригласил нас любезный Николай Матвеевич Игумнов, Коммерции Советник и почетный гражданин, чтобы отобедать в Маймай-чене, у одного из его Китайских приятелей, управляющего торговым домом Ю-чин-Ян-га, из Сю-сяна, Хан цзоудо цзи; последнее слово означает то же самое, что наше дом (торговый).

В гостеприимном доме Игумнова, которого вообще признают здесь купцом, особенно хорошо знающим Китайцев (или, как они сами себя называют, Никанцев, полагая что Китаец [168] значит раб), и который наиболее пользуется их уважением, нашли мы отличный завтрак и наших собеседников: Бургомистра Неквасина и одного чиновника из Селенгинска, и вскоре, со вступлением в ворота Маймай-чена, снова открылся перед нами странно-замечательный мир. На этот раз, у ворот стоял караул из четырех оборванных, грязных Монгольских солдат (между ими два ламы последнего класса, которых можно было узнать по застегнутым кафтанам) и преступник с тяжелою кандкою на шее, который, дерзнув в пылу вакхической смелости ударить в лице полицейского чиновника, был присужден новым, строгим Цзаргуцием (пограничным Китайским начальником) к замечательному наказанию: в продолжение двенадцати часов он должен был получать каждую минуту по пощечине бамбуковою доскою, и оттого лице его было страшно раздуто и окровавлено.

В нескольких шагах от ворот находилось жилище и лавка (пуцзы) Xан-цзоу-да, который тотчас вышел к нам на встречу с приветствием и пожимая нам руки. Он был так не красив, как и накануне, но одет опрятнее; сверх длинного голубого с цветами кафтана, он надел черный шелковый камзол с рукавами и большими пуговицами; его огромная, до лодышек достававшая коса была хорошо [169] заплетена; ноги были обуты в новых атласных сапогах с белыми, в дюйм высокими каблуками; в руках держал он четки и трубку. Следовавшие за ним прикащики и мальчики (весьма не пригожие Ганимеды) были не так грязны и отвратительны. После нескольких слов, которыми обменялись на употребительном здесь испорченном Русском языке наши спутники и хозяин, вошли мы во двор и в назначенную для обеда комнату.

Здесь стоял небольшой четырехугольный, покрытый синею скатертью стол, окруженный двумя стульями с высокими спинками, как почетными местами для меня и моего молодого спутника, двумя скамейками для прочих троих гостей и табуретом для хозяина. На столе же, перед каждым гостем, находились: чашечка с уксусом, другая крошечная фарфоровая чашечка с теплым вином или медом из риса, и наконец еще меньшая, наперсткообразная, с такою же водкою (хан джин), и та и другая весьма неприятного запаха и вкуса; дальше, сложенный лист тонкой бумаги, вместо салфетки; фарфоровая ложечка и две деревянные палочки вместо вилок. Но как ни я, ни спутник мой не умели действовать сими последними, то Игумнов снабдил нас Европейскими приборами, и кроме того он же позаботился о хлебе, вещи [170] неизветной Китайцам, о мадере и о других винах.

После кратковременного отдыха на возвышена ной лежанке, помещенной вдоль одной стены, и угощения нас желтым чаем и конфектами, дошло дело до самого обеда. Четыре прислуживавшие мальчика внесли первую его перемену (lever), или так называемую у нас закуску (hors d’oeuvre), состоявшую из двенадцати тарелочек, в роде чайных блюдечек, и симметричиски расставили их на столе. На этих тарелочках были: 1) нарезанная тоненькими жеребейками кожа морского животного хаи-ча; 2) сушеные черви, или земляные пиявки селинготы; 3) кусочки морского паука каракатицы (по поэтическому описанию нашего хозяина, страшного чудовища с сотнею ног, одним глазом, бездною бородавок, и проч.); 4) нарезанный тоненькими ломтиками и размоченный в уксусе молодой бамбук; 5) тонкие как волос полоски, или лапша из свиной кожи; 6) высушенные растения тсиле и сен-тси; 7) кусочки морской рыбы пауль-ху, вяленых фазанов, также ветчина, редька, огурцы, и т. п. Все было приправлено уксусом и пряностями, особенно чесноком, поливаемо уксусом из стоявшей перед каждым гостем чашечки, и так съедаемо. А в доказательство, что никто еще не прикасался к кушаньям, на каждом из них лежало по свежей красной ягоде. [171]

С героическим усилием проглотил я по кусочку от всех этих диковинок, поспешно заглушил их противный вкус и несносный чесночный запах хлебом и мадерою, и удивлялся вкусу моих Кяхтенских приятелей, которые взапуски с Никанцами вкушали сии лакомства, запивая их хан-джином.

По знаку Хан-дзоу-да исчезли пустые тарелочки и явилась первая часть собственного обеда, разложенного, подобно закуске, на блюдечках, в числе восемнадцати, расставленных с удивительною точностию по средине и кругом стола. Эта перемена состояла из горячих, облитых сильно приправленными соусами кушаньев, из различных родов мяса и рыбы; они были нарезаны кусочками, или, как нас уверяли в последствии, разорваны длинными ногтями поваров; гости кушали их с помощию двух палочек. Главными блюдами были: жаренная свинина, баранина и другое мясо, небольшие, весьма вкусные котлетки из тех же мяс, рыба, грибы, огурцы в уксусе, Турецкий перец, и. т. д. В промежутках происходили возлияния рисового вина и мадеры, и начались заздравные тосты: «Твоя добра здорова; моя покорна благодари, и пр.» (т. е. за ваше здоровье! Покорно благодарю за посещение!)

Наконец появился в дверях главный повар, и поставил на пароге дощечку, к которой был [172] прикреплен жареный поросенок, разрезанный снизу, и таким образом растянутый — любимое кушанье Китайцев, чао-сяо чжу. Большая красная ягода, знак не тронутого блюда, красовалась на поросенке; хозяин и гости взирали с удовольствием на предстоявшее им наслаждение.

После нескольких минуть немого удивления, лакомый кусочек был опять унесен в кухню, где надлежало снять с поросенка верхнюю кожу, и потом разрезать или разорвать его. Между тем, наши милые Монгольские Ганемиды снова наполняли пустые чашечки уксусом и водкою.

Теперь началась вторая, на две половины разделенная перемена обеда. Опять явилось множество тарелочек, которые с величайшим искусством были размещены между оставшимся от первой перемены, или поставлены на них. Они содержали в себе чрезвычайно нежную и вкусную верхнюю кожицу упомянутого поросенка; мясо его, разорванное на кусочки; различные сосиски, овощи и род макаронов из горохового теста кань тси, такие же длинные и в еде неудобные, но не столь вкусные, как Итальянские макароны, и, наконец, две тарелочки с медовыми пирогами или блинами, в виде мешечков. Хан цзоу-до приступил к ним с следующими рукодействиями. Своими высокостепенными пальцами, еще носившими на себе следы прежних кушаньев, брал он один мешечек после другого, [173] наполнял его, также пальцами, поросячьим мясом, подливал туда жира и уксуса, и грациозно улыбаясь, подавал каждому гостю, в доказательство особенного благоволения. Хотя бы пришлось моему бедному Европейскому желудку перевернуться вверх дном при виде наполнения этого приязненного кушанья, я не смел, не оскорбляя хозяина, отказаться, должен был попробовать блина, и дело кончилось, против ожидания, лучше: блин был не совсем дурен. По счастию, Игумнов, из сострадания к нам, за Байкальским варварам, — не привыкшим к таким нежностям, приказал именно в эту минуту принести шампанского, жемчужная влага которого, весьма уважаемая и Никанцами, смыла с наших губ чувство отвращения. Несколько тостов, сопровождаемых короткими речами (speech), восстановили веселость, а вместе с нею и охоту высидеть до конца любопытного обеда.

Теперь явилась вторая часть перемены, состоящая из осьми малых суповых мисок (в честь осьми главных божеств Китая) и из нескольких блюдечек, которые опять были поставлены между прежними и на прежних, и наконец образовали настоящую пирамиду из тарелок и блюд. В мисках были, почти все приятные на вкус, булионы из свинины и баранины, утиного и куриного мяса, род Русских шей из свежей капусты сиам дзи-паи, другие из [174] древесных грибов шау-яу-иоу, ухи из рыбы и морских пауков. На блюдечках находились: мясные катышки ван-тси-пермель-пианчу, пирожки с начинкою хушо, и пироги с конопляным семенем. В заключение подан был рис, в который каждый гость подливал, по желанию, один булион, или несколько из них, и тут хозяин наш, между тем порядочно развеселившийся, выказал редкую, неподражаемую штуку истинно Китайского обжорства. Он взял до половины наполненую рисом чашку, подбавил в нее понемногу каждого супа и каждого из стоявших на столе кушаньев, и при помощи своих палочек проглатил в два приема эту отвратительную олью-потриду, при дружных рукоплесканиях и возгласах наших Кяхтинских приятелей.

Шанпанское, чай и конфекты заключали собою обед, который как нас уверяли, по числу блюд (всего было их, кроме закуски, тридцать два) принадлежал к самым обыкновенным, потому что для более важных пирушек следовало бы подать слишком восемьдесят кушаньев, и между ими известные Индейские птичьи гнезда.

С удовлетворенным любопытством, но с негодующим желутком оставил я значительно отуманенного Хан-цзоу-да, который сильно пожимая нам руки, беспрестано воскликал: «моя очень довольна, моя благодари», и воротился в [175] Троицко-Савск, дав себе слово впредь никогда не искать хлебосольства господ Никанцев. Но Игумнов и спутники его уверили нас, будто нужно только немного привыкнуть, чтобы найти Китайский стол превосходным; даже Русские дамы, живущие в Троицко-Савске и по близости, разделяют, как говорят, это мнение, и поставляют своим мужьям в непременную обязанность возить их в гости в Маймай-чен, хотя раз в месяц. Chacun а son gout.

Текст воспроизведен по изданию: Обед в Майман-чене, или Китайской Кяхте, 31-го июля 1845 г. // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 58. № 230. 1846