РИМСКИЙ-КОРСАКОВ В. А.

ПИСЬМА О КИТАЕ

Воин Андреевич Римский-Корсаков (1822-1871), старший брат великого композитора, крупный деятель русского флота, контр-адмирал, исследователь Татарского пролива и низовьев Амура, соратник Г. И. Невельского, был талантливым писателем. Многие его труды опубликованы в «Морском Сборнике».

Передовые общественные взгляды В. А. Римского-Корсакова, высокое чувство патриотизма, гуманизм, уважение к народам, угнетаемым англо-французскими и американскими колонизаторами, нашли яркое выражение в его неопубликованных письмах к родным из дальнего плавания. Письма эти содержат яркие описания природы, быта, нравов, культуры народов Африки, Японии, Англии, Италии, Испании, Дании и других. Большую историческую ценность представляют письма, посвященные Дальнему Востоку и защите Петропавловска-на-Камчатке от нападения англо-французской эскадры в 1854 году.

В 1852 году В. А. Римский-Корсаков принял командование над шхуной «Восток», сопровождавшей фрегат «Паллада», где находился И. А. Гончаров. Письма В. А. Римского-Корсакова из Китая и Японии не только дополняют книгу писателя, но и представляют глубокий и самостоятельный интерес.

Во время пребывания русской эскадры в Шанхае (1853-1854) революционное движение в Китае достигло огромного размаха. Это были годы великих побед революционной армии тайпинов над маньчжурскими войсками, годы создания тайпинского государства. В Шанхае вспыхнуло восстание, организованное тайным обществом «Саньхой», близким к тайпинам. Длительное время императорские войска тщетно пытались разбить повстанцев: население Шанхая оказывало деятельную поддержку революционной армии, захватившей город.

В. А. Римский-Корсаков, бывший свидетелем этих событий, отнёсся с глубоким сочувствием к китайским революционерам и в своих письмах оставил ряд ценных сведений о борьбе китайского народа за свободу.

Письма В. А. Римского-Корсакова свидетельствуют о его высоком уважении к китайскому народу. В этом отношении он разделял взгляды передовой общественности России, которая в лице Чернышевского и Шевченко относилась с глубокой симпатией к движению тайпинов. В. А. Римский-Корсаков с возмущением и негодованием пишет о грабительской колониальной политике, проводимой в Китае английскими, американскими, французскими захватчиками. Несомненный интерес представляют письма В. А. Римского-Корсакова из Гонконга (1857), посвященные развязанной Англией войне против Китая. Китайские власти в Кантоне наложили арест на китайское контрабандистское судно, плававшее под английским флагом. В наказание за «оскорбление английского флага» британский флот разрушил кантонские форты и бомбардировал город. В результате, по словам Маркса: «...утихший было огонь ненависти к англичанам, загоревшийся в Китае во время войны из-за опиума, вспыхнул теперь новым пламенем ярости...» 1.

Рисуя как очевидец зверства колонизаторов, В. А. Римский-Корсаков в то же время убедительно разоблачает измышления английских и французских газет о мнимой жестокости китайцев. Он защищает право китайского народа бороться любыми средствами против своих врагов. Вспомним, что писали К. Маркс и Ф. Энгельс о событиях в Кантоне: «...вместо того, чтобы читать проповедь по поводу ужасных жестокостей китайцев, как делает рыцарственная английская пресса, было бы лучше, если бы мы признали, что это... война народная, ради сохранения китайской национальности...» 2. [168]

Письма В. А. Римского-Корсакова печатаются по подлинникам, хранящимся в семейном архиве у сына композитора — В. Н. Римского-Корсакова. При публикации сделаны небольшие купюры, опущены мелкие бытовые подробности. Географические названия, приводимые автором, даются в современной транскрипции.


1 февраля 1854 г. Китайское море; на пути от Шанхая к Лючжоу

Я теперь спешу на соединение с эскадрою, а между тем примусь за продолжение рассказа о моих перегринациях 3. На пути от Нагасаки к Шанхаю (в ноябре) я должен был следовать за фрегатом при свежем боковом ветре и, чтобы не отстать, нёс всю возможную и даже форсированную парусину.

12 ноября стали мы на якорь у Седельных островов, а 13-го я отправился в Шанхай. Вам, конечно, известна царица китайских рек и не то третья, не то четвёртая по величине из всех рек мира — Янцзыцзян, или Синяя река. Впадает она в Китайское море между 31 и 32 градусами широты. Земля, окружающая низовья, есть огромная, совершенно плоская и очень низменная долина, занимающая тысяч десять квадратных вёрст пространства и, вероятно, сформированная в течение многих веков оседанием речного наноса. Пространство это считается плодоноснейшим, населённейшим и обработаннейшим во всём Китае. Стоит взглянуть на карту этого клочка, чтобы прямо видеть, что для торговли и промышленности это сущий клад, и, следовательно, удивляться нечему, если скажут, что на таком пространстве поселилось около восьми миллионов народу и что на нём установилось четыре огромных города, имеющих каждый от трёхсот до пятисот тысяч жителей. Города эти — Ханчжоу, Сучжоу, Нинбо и Шанхай. Первые два суть главные фабричные города Китая, а вторые два — одни из самых важных торговых.

Чтобы дать вам понятие о величии водной системы Чжэцзяна, покрывающей его превосходными сообщениями, довольно сказать, что небольшая река Усун, впадающая в Янцзыцзян, вёрст на сорок вверх от устья так же широка, как Нева у Троицкого моста, и доступна для самых больших судов. Канал Императорский 4, нарочно проведённый от городов Ханчжоу и Сучжоу поперёк Янцзыцзяна к Пекину, имеет более восьмисот вёрст в длину. Нинбо и Ханчжоу для больших европейских судов недоступны, но против них на взморье лежит Сусанский архипелаг 5 с множеством прекраснейших гаваней, который, без сомнения, перебьёт у Шанхая весь европейский товар. Словом сказать, Пекин в своей пустынной провинции Пе-Чи-Ли 6 не мог бы существовать, если бы не соединялся он с Чжэцзянской провинциею посредством Императорского канала. Там, где канал этот пересекает реку Янцзыцзян, стоит большой укреплённый город Чжэцзянфу, и город этот натурально есть ключ сообщения между Пекином и Чжэцзяном. Теперь, когда ключом канала овладели инсургенты китайские, Пекин находится в критическом положении, так что если бы не многочисленное маньчжурское войско императора, он давно уже был бы взят.

Итак, Шанхай есть один из главных городов Чжэцзянской губернии, и притом, так как европейская торговля в нём не терпит тех стеснений, каким она подвержена в Кантоне, то натурально, эта торговля в нём год от году возрастает. Главная цифра этой торговли — чай, которого в последний год вывезено семьдесят миллионов фунтов и американцами до двадцати пяти миллионов.

Главный и важный прибыльный предмет ввоза есть опиум, для склада которого держатся англичанами и американцами восемь больших кораблей. Корабли эти стоят постоянно в устье Усуна, имеют многочисленные команды, хорошо вооружённые, и, назло всем китайским властям, ежегодно вваливают в Китай до 30 тысяч ящиков яду 7. И этим бессовестным торгом занимаются самые богатые, самые почтенные торговые дома. Так, например, американский дом Росселль и Комп., имеющий конторы и в [169] Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Калькутте, и в Маниле, и в Капштадте, дом, конечно, известный всему торговому миру, имеет целых два опиумных судна в Усуне и ввозит ежегодно не менее восьмисот тонн зелья, и представители его, тем не менее, пользуются тем же самым уважением и доверием, как если бы они наживались самыми честными средствами. Во всякой другой стране, например любой европейской, где есть и таможни и правильные сборы пошлин, эти господа были бы сочтены контрабандистами и сообразно тому их бы и трактовали и осуждали, а в Китае, где некому их пугнуть, они честные и достойные люди. Вообще по всему видно, что Китай, как и вообще Тихий океан, это золотое дно для европейских спекуляторов, которым стоит только здесь показаться, чтоб собирать пригоршнями доллары.

Берега Усуна так же низменны, как и у Янцзыцзяна, так же, как и те, оторочены земляною плотиною сажени в две вышиною, в защиту от наводнений, иногда случающихся после продолжительных дождей. Так же, как и там, плотина скрывает от глаз всякие признаки жилья, но стоит только подняться сажени на три на ванты, чтоб глаз был выше плотины, и тогда тотчас же откроются тысячи домов, селения, поля, деревья, словом, всё то, чего только можно ожидать от прославленного трудолюбия китайцев. Весною или летом, когда вся зелень на полях и на деревьях свежа, вид плоского прибрежья Усуна должен быть восхитителен. Это сущий сад с бесчисленным множеством дорожек, тропинок, клумб, лужаек и беседок в китайском вкусе. Я жалел, что мог это представить себе только в воображении, потому что в исходе ноября большая часть деревьев уже потеряла листья и только никогда не отдыхающий рис да озимая пшеница зеленели. По реке большое движение: пропасть джонок, сампанов, лодок из Нинбо и тому подобных скорлупок, оригинальных и оснасткою, и окраскою, и управлением. Тут сейчас же видишь, как ошибаются, судя о китайских мореходах по картинкам и описаниям. Казалось, для чего бы им натягивать паруса на бамбуковые трости? Это, думалось, так тяжело, неуклюже и может служить разве только в попутный ветер, когда хоть доску на мачту повесь, так и та будет парусить. Но как взглянешь на эти лодки, ботики и джонки, так нельзя не признать, что для местных требований ничего лучшего выдумать было нельзя и что никакая европейская лодка не возьмёт столько грузу и так свободно на будет расхаживать по отмелям Усуна, как произведения китайских кораблестроителей, которые у наших, конечно, ничего не занимали.

Шанхай открывается уже тогда, когда подойдёшь к нему вплоть; и то собственно города не видно, потому что все его низенькие деревянные строения совершенно скрыты за каменного стеною сажен в шесть вышины, которою он обнесён. Поэтому прежде всего бросаются в глаза его два приречных предместья, из коих одно принадлежит европейцам по праву купли и продажи. Предместье это занимает пространство по крайней мере квадратную милю и всё застроено великолепными каменными домами той же архитектуры, что и в прочих английских колониях тёплого климата, т. е. с галереями или верандами кругом всех этажей. Трудно понять, как успели всё это воздвигнуть в какие-нибудь 10 лет, ибо не прежде того дозволено иностранцам тут селиться, и это одно уже должно доказать, что тут вращаются огромные капиталы. И теперь европейский квартал продолжает расти, новые дома строятся за новыми, церкви, гулянья, гостиницы — всё тут есть. Вообще положение европейцев в Шанхае вовсе не такое жалкое, как в Кантоне, и в китайском народонаселении вовсе нет той ненависти к иностранцам, что в Юго-Восточном Китае; оно здесь гораздо смирнее. Зато европейцы гораздо храбрее: гадко смотреть подчас, как иной гражданин свободной и филантропической Англии тузит с плеча какого-нибудь слугу-китайца 8. Хозяин гостиницы, в которой я жил, особенно часто нас угощал подобными зрелищами, а между тем куда какой он строгий пресвитерианец: в воскресенье у него даже и биллиардная заперта. Теперь, на время беспорядков в Китае, все живущие в Шанхае европейцы образовали из себя муниципальный батальон в двести человек, который сверх того подкрепляется всегдашним присутствием трёх или четырёх военных судов английских, французских и американских, и образовали среди чужой земли общину, которая не [170] хочет признавать ничьих законов, кроме тех, которые могут быть поддержаны влиянием их же собственных консулов. Пользуясь слабостью и междоусобиями китайцев, они решительно распоряжаются как хотят. Например, когда в сентябре прошлого [1853] года Шанхай взят был инсургентами, то натурально вся городская администрация расстроилась. Первым лицом в городе считался губернский казначей, или таутай 9, которого главная должность состояла в сборе податей и пошлин. В этом звании он был и начальником таможни Шанхайской, и, следовательно, все пошлины с ввозимых и вывозимых товаров выплачивались ему. Принуждённый по взятии города [восставшими] бежать, таутай, однакож, не бросил своего поста без борьбы. Говорят, будто бы инсургенты оставили его в живых потому только, что он дал слово не показываться более в Шанхае, а отправиться на свою родину — в Кантон, но до этого, конечно, европейцам и дела нет, так что они разве только партикулярно, по-человечески, могли осуждать таутая, когда он, собрав сколько мог войска, купив у европейцев несколько судов и образовав из них эскадру, явился обратно, чтобы отнять Шанхай. Надо вам сказать, что инсургентами занят только собственно город, т. е. только то, что заключено внутри
стен, а в предместьях и во всей окрестности старый порядок остался неприкосновенным, и, между прочим, здание таможни, находящееся в пределах фактории, осталось, как было; только, разумеется, с бегством начальника сбор на время прекратился. В начале ноября таутай явился с войском и флотом и осадил Шанхай и с моря, и с суши и, разумеется, нуждаясь в деньгах для военных издержек, первым делом принялся за восстановление таможенного сбора с европейцев.

Для ясности повторю опять, что всею окрестностью города власть его признаётся, а инсургенты только и владеют тем, что внутри стен. Казалось бы, по справедливости, что иностранным негоциантам, покуда не ниспровергнуто окончательно правительство, признаваемое их государствами, следует признать и те местные власти, которые этим правительством были установлены; и в отношении этих властей они до конца должны бы выполнять те обязательства, какие наложены на них трактатом; и потому чего бы, кажется, проще и согласнее с здравым смыслом — продолжать выплачивать пошлины с товаров таутаю? Но таутай не был в силах настоять на своём требовании, и европейцы этим воспользовались. Английский консул объявил, что при сомнительном и шатком положении дел в Китае, при беспрестанных и быстрых успехах инсургентов он не знает, на что рассчитывать, и что поэтому считает обязанностью собирать пошлину с британских судов, но удерживать её у себя, чтобы выдать после тому правительству, которое окончательно возьмёт верх и упрочится. Американский и французский консулы сначала поступили честнее и начали выплачивать пошлины за свои суда таутаю, а прочие консулы разделились между этими двумя партиями.

На беду, в исходе декабря вдруг появилось в Шанхае небывалое до того судно — австрийское. Сомнения, впрочем, нет, что судно было английское или американское, но только подняло флаг австрийский. Я забыл упомянуть, что таутай по возвращении в Шанхай, имея пребывание не на берегу, а на купленном европейском судне, обращенном в вооружённый корвет, не счёл нужным устраивать таможню в прежнем здании и в прежнем порядке, а собирал пошлину на одном из судов своей эскадры, обращенном таким образом в временную таможню; и так как судно это стояло под китайским флагом, то, разумеется, дело от того нисколько не должно было терпеть, потому что, кажется, судно и здание в этом случае всё одно, — но в этом именно и состоял его промах, как увидите из следующего.

Прибывшее австрийское судно, не имея своего консула и не найдя местной таможни, не заблагорассудило навести дальнейшие справки о том, кому оно должно заплатить пошлину, а таутай, занятый воинственными предприятиями против инсургентов, не поспешил его о том уведомить. Пользуясь таким порядком или, лучше сказать, беспорядком вещей, австрийское судно в два-три дня выгрузилось, взяло новый груз и преспокойно ушло. Только что такой скандал случился, тотчас же все европейские консулы уведомили таутая, что вследствие шаткого положения дел и вследствие того, что таутай допускает суда таких наций, которые по трактатам не должны иметь никаких [171] преимуществ перед прочими, ввозить и вывозить товар без пошлины, они с своей стороны также прекращают плату пошлин до тех пор, пока политические обстоятельства страны не примут больше остойчивости. И вот таутай остался, что называется, на бобах. Каковы поступки и каковы резоны? Нужно ли прибавлять, что английский консул поступил совершенно в духе политики своих соотчичей? В последнее моё пребывание в Шанхае в тамошней газете напечатано было одобрение поступков консула со стороны министра-секретаря колоний, сообщённое официально от гонконгского губернатора, как главноуправляющего британскою торговлею в Китае.

Итак, мы застали Шанхай в осадном положении. Инсургенты, запершись в стенах его, никого не пускали в город, кроме самых известных им лиц из европейцев. Так, например, однажды нужно было побывать в городе английскому консулу, и для него ворота отперли. Этим случаем воспользовался адмирал наш 10 и вместе с консулом прошёлся по городу, но, натурально, большой компании туда бы не пустили, а если бы и пустили, то неловко было заставлять английского консула о том хлопотать. Впрочем, по рассказам адмирала, нечего там и смотреть, потому что все лавки и дома заперты, всюду караулы и обходы, так что ни о чём нельзя составить себе понятия, кроме только о наружности улиц и домов.

Я, со своей стороны, пытался однажды попроситься в город, но караул у ворот решительно мне отказал, и даже не согласился никто доложить обо мне караульному начальнику. Я должен был удовольствоваться тем, что поглазел на разноцветные наряды и разнокалиберное оружие мятежного воинства. Многие из караульных были вооружены европейскими ружьями и пистолетами, но большая часть довольствовалась грубо сделанными копьями, ножами, бердышами и тому подобным ручным оружием. Главное отступление их от общенародного китайского наряда состоит в том, что они не бреют голов и не носят кос; волосы отпущены во всю длину, обвиты вокруг лба и маковки и поддерживаются повязкою вроде чалмы из куска красной или синей ткани. Широкие балахоны заменены коротенькими обтяжными камзолами, перевязанными широким красным кушаком. Словом, они настоящие bonnets rouges 11. Физиономии их показались мне довольно бойкими. Как говорят, это всё более народ из южной губернии - из Кантона и Фокиена, население которых всегда отличалось характером довольно бурливым и заносчивым. И в самом деле, эти инсургенты в сравнении с императорскими войсками молодцы. Несмотря на то, что их наполовину меньше, всего, как говорят, около трёх тысяч, они вот уже четвёртый месяц держатся против семи тысяч войска и пяти судов, очень порядочно вооружённых, да штук двадцати нанятых таутаем пиратских джонок, тоже вооружённых пушками, и даже почасту делают весьма удачные вылазки.

Чтобы вам яснее понять мои рассказы, я приложил в уголке препровождаемой при сем карточки небольшой план Шанхайского порта. Императорские войска расположены в укреплённом лагере, позади европейских факторий, в расстоянии сажен восьмисот, т. е. за пределами дальнего пушечного выстрела от городской стены. Палатки расположены правильными рядами посреди квадратного укрепления, устроенного из мешков с землёю и песком, образующих стену сажени в полторы вышиною, на вид довольно слабую, так что кажется, если бы два-три здоровых парня понатужились да понапёрли в любом месте плечом, так тут бы мигом и брешь была бы готова.

В лагерь [императорских войск] меня не пустили, но позволили только заглянуть в ворота. Это не много прибавило к моим сведениям, потому что, кроме множества китайцев в синих балахонах, множества разноцветных палаток и множества развешанного для просушки платья, мне ничего не удалось увидать. По обе стороны ворот высовывались из-за стены две пушчонки дрянного вида; никто не был вооружён, кроме человека у ворот, державшего в руках старое солдатское ружьё европейского изделия. В ясный, солнечный день, когда ветерок раздувает разноцветные значки и флаги, выставленные над каждой палаткой, а солнце играет на вычищенных медных шишках и иглах древков, тогда этот китайский лагерь имеет очень праздничный, весёлый вид, но вот, кажется, и всё его достоинство. [172]

Флот таутая, состоящий из двух судов трёхмачтовых и трёх двухмачтовых, обращенных из купеческих в военные, стоял всегда на том месте, где на плане показано, т. е. неподалёку от того дока, в котором шкуна моя окрашивалась, и я ежедневно имел его перед глазами. По этому случаю я имел даже небольшую переписку с таутаем. Надо вам сказать, что, так как после войны за опиум Россия не заключала никакого отдельного трактата с Китаем, следовательно, в строгом смысле, суда наши не имеют права входить в китайские порты. Но разумеется, что это запрещение может касаться только судов, приходящих с целью торгового, тогда как, разумеется, неужели, если судно нуждается в починке или в провизии, ему итти из Китайского моря в Ситху или в Манилу, когда под боком есть Шанхай? На третий день моего прибытия, когда я уже готовился войти в док, явился ко мне китайский чиновник с визитного карточкою от таутая и от имени его спросил меня, по какой причине я прибыл в Шанхай и какие намерения мои, откуда я прибыл и куда иду после. Вопросы были предложены весьма учтиво, но, разумеется, по смыслу своему они не согласовались с международными правами, и потому я ответил словесно, что шкуна пришла в Шанхай, собственно, для починки и для запасов, что прибыл я из Японии и что не знаю, куда иду после.

В течение месячного моего пребывания в Шанхае таутай сделал три нападения на город, и все три были отбиты или не имели никакого результата. Каждый раз для этого флот снимался и ставился против города, где инсургентами на самом берегу, в приречном или восточном предместье, устроена была батарея, как для помехи сообщениям таутая с верховьем Усуна, так и противодействия флоту. Став на якорь саженях в двухстах от берега против батареи, флот открывал огонь, батарея ему отвечала, и перестрелка продолжалась обыкновенно до половины отлива, если ветер к возврату был противный, или до сумерек, если дуло попутье. В то же самое время сухопутное войско выходило из лагеря и, рассыпавшись отрядами по садам и полям, прилегающим к северной стороне города, открывало ружейную и пушечную пальбу по городу, а со стен им отвечали тем же. И с той и с другой стороны пальба была далеко не беглая, потому что с одной стороны позиции прятались за стену, а с другой — за кусты. Бреши осаждающие, разумеется, и не помышляли делать, а о приступе ещё того менее думали. Главною целью их нападений была береговая батарея, обстреливавшая реку и останавливавшая их подвозы сверху. Каждый раз они пытались зайти ей в тыл через северное предместье, но тут-то инсургенты каждый раз и делали из ворот вылазку, которая обыкновенно кончалась поражением и бегством империалистов 12. Суда же со своей стороны гораздо более вредили домам предместья, окружающим береговую батарею, нежели самой батарее. С обеих сторон и порох скверный и соответственно тому плохие снаряды, плохие пушки, плохие артиллеристы, так что урон с обеих сторон никогда не превышал 20 или 30 человек убитыми и ранеными. А впрочем, с обеих сторон начинают к войне привыкать.

Мне сказывал один из английских военных командиров, что он при втором нападении на город смотрел с церковной башни на вылазку инсургентов и что ему удалось видеть очень бойкий рукопашный бой, продолжавшийся не менее десяти минут, между двумя отрядами, человек 50 каждый.

Последнее при мне бывшее нападение империалистов 13 было самое энергическое из всех прочих, но вместе с тем самое варварское и тоже не имевшее никакого успеха. Отчаявшись взять батарею приступом, таутай хотел её спалить или защитников её выкурить. Для этого при северном ветре он пошёл с эскадрою к батарее, а войска сухопутные произвели нападение прежним порядком; но на этот раз нападение было только диверсиею; настоящее же намерение таутая было зажечь предместья северное и приречное и пожаром принудить инсургентов оставить батарею. Вместе с флотом двинулось вверх по реке штук 15 джонок, большею частию пиратских, нанятых нарочно с целью поджигательства. Главный зажигательный снаряд состоит в банках с чрезвычайно горючим и невыносимо вонючим составом, приготовление которого — их секрет. Банки эти так и называются вонючими горшками, и их бросают обыкновенно [173] просто с руки, зажёгши фитилём. Горшок, упав на что-нибудь, положим, на крышу дома или на палубу судна, мгновенно разбивается, и горючий вспыхнувший состав разливается по доскам жидким пламенем, издавая такую удушливую вонь, что человек не может подойти к зажжённому месту, чтобы его затушить.

С такими-то вонючими горшками четыре пиратские джонки подошли к северному предместью. С каждой из них отвалило по небольшой лодке с четырьмя или пятью человеками, и люди эти, очень смело и проворно выскочив у набережной, устроенной из свай, в воду, принялись за своё дело. Весь европейский люд, в том числе и мы, высыпал на свою набережную смотреть на эту историю, и нам видно было каждое движение нападавших как нельзя лучше, потому что всё происходило от нас не далее как в двухстах саженях расстояния.

Минуты не прошло после того, как зажигатели соскочили в воду, как уже сваи набережной вспыхнули, а вслед за ними и стены домов, подступающих к набережной. Через четверть часа вся набережная уже пылала и пожар пробирался далее и далее по дощатым старым хижинам, из которых предместье состоит. Отряд инсургентов и с ними вместе все жители предместья бросились, чтоб воспрепятствовать пожару и отбить зажигателей, но уже было поздно: пожар слишком усилился. Однакож, вероятно, и у этих были зажигательные горшки, потому что из четырёх джонок две вскоре после начала пожара, оставаясь близко от набережной, чтобы принять назад зажигателей, зажглись и в наших глазах взлетели на воздух.

Предместье горело весь вечер и было совершенно истреблено, но желанного результата — уничтожения батареи — таутай всё-таки не добился, хотя сам весьма храбро перестреливался с нею на своём корвете. К его неудаче, ветер после зажжения предместья переменился и подул с юга, т. е. прочь от батареи, так что она осталась как была, а между тем таутай нажил себе вражду всех жителей предместья, да и конечно городских, за такое варварское лишение имущества людей, вовсе не причастных к войне. Говорят, будто через это силы инсургентов на другой же день увеличились ещё пятью тысячами народу, оставленного без куска хлеба. Кроме того, уничтожением предместья он помог инсургентам в тактическом отношении, потому что теперь очистилась вся эта груда домов, которая могла прикрыть нападение на инсургентскую батарею. Пожар предместья был единственным сериозным делом во всех шанхайских военных действиях, а перестрелка и всё прочее шутовство ни малейше не озадачивает и не пугает европейцев. Они объявили свою землю нейтральной для обеих сторон 14, и у них торговое дело идёт безостановочно. С некоторой стороны это несчастное положение страны приносит им выгоды. Так, например, чернорабочие стекаются к ним толпами, и подённая чернорабочая плата теперь ничтожна, а между тем в отношении доставки товаров они так уладили дело, что ни инсургенты, ни империалисты не задерживают того, что к ним адресуется. Европейцы по всем окрестностям Шанхая могут циркулировать, как дома, только, разумеется, нельзя соваться туда, где ядра летают, и консулы объявили, что они слагают с себя поручительство в защите, если с кем-нибудь от того случится несчастье. И действительно, неблагоразумно, например, выходить в те сады, которые отделяют лагерь от города: однажды мне случилось сунуться туда с компаниею, и не прошло десяти минут, как ядро очень близко от нас прожужжало. Но, например, под батареею инсургентов, по реке, всякая шлюпка под европейским флагом может проехать свободно; только инсургенты просят, чтоб в таком случае шлюпки держались возле городского берега, а не противоположного, чтобы им можно было рассмотреть лица едущих. Раз таким образом адмирал ездил с командиром французского парохода в церковь католической миссии, а я за ними следовал на своей гичке, под своим флагом. Мы подъехали вплоть к батарее, осмотрели её и всех бывших на ней вооружённых инсургентов, а они, со своей стороны, посматривали на нас, преравнодушно покуривая трубки и попивая чай. Всякого рода провизия — зелень, живность, дрова,— всё это получалось инсургентами беспрепятственно со стороны европейского предместья. Когда я ходил к воротам города, я застал неподалёку от них весьма оригинальный рынок. Человек 700 городских жителей сидело верхом или иначе на гребне стены, а у подошвы её [174] толпилось человек 200 продавцов всяких жизненных припасов. Со стены спускались верёвки, а внизу вешали на них всё, что требовалось, и таким воздушным путём отправлялись на стену петухи, бараны, корзинки с пирожками и пряниками. Шум и толкотня как внизу, так и наверху были настоящие рыночные. Это делалось среди бела дня, и при такой погоде, конечно, шум доходил до самого лагеря империалистов, но ни один отряд с той стороны не оказывался, чтоб воспрепятствовать.

Я упомянул выше о церкви католической миссии, и я думаю, вы не без интереса прочтёте несколько строк собранных мною сведений как об этой, так и о прочих христианских миссиях. Миссии эти, о которых мы только мельком слышали и мало помнили в Европе, здесь, на Востоке, играют громадную роль, едва ли не такую же, как торговля. Так как первоначальными путешественниками и колонизаторами в этих морях были испанцы и португальцы, то и первоначальные миссионеры были католики. Во главе этих католических миссионеров были бесспорно иезуиты и по деятельности, и по средствам, и по искусству. Люди в высшей степени практические, они удивительно как хорошо разумели дело первоначального воспитания. Натуры юные, восприимчивые и страстные, конечно, всего скорее ловятся на впечатления внешние, и, действуя этими впечатлениями, они умели приобресть влияние не только на толпу, а даже и на многих императоров китайских, так что, например, в Китае, они достигли многих почётных званий и так деятельно покровительствовали распространению христианства, что оно ни разу не терпело в Китае тех гонений, каким оно подвержено бывало в других краях. Может статься, этому много способствовало и сходство католичества с буддизмом во внешних обрядах. Главная же причина успехов католицизма состоит в том, что его агенты имеют удивительное искусство подчиняться и обстоятельствам и людям, в среду которых они заброшены. Они тотчас же надевают народный костюм, выучиваются народному языку, заводят больницы, сами в них ухаживают за больными, вообще не только не гнушаются, но стараются смешиваться с народом.

Я немало был удивлён, когда, зайдя к французскому консулу, увидел у него в гостиной китайца в полной форме — в синем балахоне с широкими рукавами, в китайских башмаках, с бритою головою и с косою, — свободно и щегольски объясняющегося по-французски. С четверть часа я был в том убеждении, что это настоящий китаец, вероятно, воспитанный в Гонконгской или иной духовной академии и приготовленный для миссионерского подвига, и, только уже внимательно вглядевшись и в тип физиономии, мог наверное заключить, что это француз. То был действительно иезуит pere Mathias, один из духовных шанхайского епископства.

В северных губерниях христианство имеет больше последователей, нежели в южных. Католическая епархия здесь процветает, видимо. В нынешнем году окончена и освящена соборная церковь, воздвигнутая на берегу реки, в южном предместье Шанхая. Церковь эта не показалась бы маленькою даже в европейском городе, а в Шанхае она решительно самое капитальное и большое здание, в котором может поместиться, наверно, человек до 700 или 800. К церкви пристроен очень просторный квадрат одноэтажных каменных флигелей под одну крышу, окружающих большой двор и служащих жильём для братии, а также и помещением для школы, больницы и странноприимных келий. Всё это устроено на большую ногу, прочно и просторно, хотя без роскоши.

Протестантские миссионеры появились в Китае, как и везде, гораздо позже католических. Средство их пропаганды — безденежная раздача библий, переведённых или ими самими, или от Лондонского библейского общества, которое печатает их на каком угодно языке во множестве экземпляров, школы для детей, больницы и, наконец, распространение европейских вкусов и европейских понятий с помощью европейских товаров, потому что рачение о спасении душ заблудших дикарей не мешает им заботиться и о своём кармане. Они обыкновенно от общества, от которого посылаются, снабжены хорошими средствами, так что по прибытии на место могут с комфортом устроиться, обзавестись необходимым, а там далее или фермерствовать, или торговать, или то и другое вместе, и, главное, никто из них не упускает, если только может, приобресть политическое влияние в своём уголке. Без раздачи библий и без торговли едва ли бы они могли иметь успех, потому что горячности и увлечения в них нет ни на грош. Это спекуляторы и политические агенты. [175]

В многолюдном и деятельном Китае влияние этих господ, разумеется, далеко не заходит, но, например, на островах Тихого океана, где народ и малочисленнее и легковернее, говорят, тошно смотреть, в каких жалких обезьян они превратили этих простодушных первобытных людей. И там они готовы рассыпать благодать только у народов смирных и безобидных, каковы, например, сандвичане и таитяне, но ни один не сунется к свирепым островитянам, например, архипелагов Фиджи или Ново-Гебридского, а этим, кажись, спасение нужнее бы, нежели первым, которые и без внушений миссионеров были смиреннее всяких христиан.

В нынешней революции китайской миссионеры деятельного участия не принимают, но в ней отзывается влияние их усилий по распространению христианства. Последователи новой династии, перебивающей Маньчжурскую 15, избрали христианские идеи и верования одним из главных орудий своей пропаганды. Они по-своему их коверкают и толкуют, применяя их к своим политическим целям, но, тем не менее, сущность их остаётся. В прокламациях Тайпингуанга и его соумышленников имя Иисуса Христа беспрестанно упоминается, признаётся его божественное происхождение, рассказываются его деяния. Глава возмущения, Тянь Дэ, то и дело что называет себя его братом, точно также ниспосланным на землю для низвержения неправды и водворения истины, но, разумеется, не внушает, что царство его несть от мира сего, и действует не кротким убеждением, а попросту силою.

Люди, знакомые с Китаем и следящие за его делами, сказывали мне, что этот господин Тянь Дэ, или, как его тоже называют, Тайпин-ван — по имени его династии, — по всем признакам должен быть человеком гениальным. Это, впрочем, согласно и с фактами, потому что иначе нельзя себе, и представить человека, умевшего в какие-нибудь два года перевернуть вверх дном царство с двумястами миллионами жителей, закоснелое в отвержении всякой новизны и всякого прогресса. Ему не более 25 лет от роду, и говорят, будто бы он первоначальное образование своё получил от известного миссионера Гуцлафа 16, но это мнение не все разделяют. Действительно ли он потомок династии Мингов или самозванец — этого также наверное никто не знает, но достоверно то, что он родился и вырос в нищете. Характер ему приписывают сериозный и мрачный. Повидимому, он не отступает ни перед какими мерами для достижения своих целей, имея, как кажется, первее всего в виду истребление дотла всех маньчжуров, которых он намерен преследовать даже в их собственных пределах. Табаку и опиуму он объявляет немилосердное гонение; не знаю, удастся ли англичанам с ним уладить опиумное дело так, как до сих пор оно улаживалось. В нём они найдут врага энергичного.

Я уже упоминал, кажется, ещё в описании Кантона и Гонконга, что китайцы несравненны, как ремесленники. С ними рядом не ужиться никакому европейскому мастеру, потому что в дешевизне и проворстве работы за ними нет возможности угнаться. В Шанхае по обеим сторонам европейских факторий — два китайских предместья, состоящих из низеньких, грязных, тесно слепленных между собой лачуг из бамбука и тростника, кое-где обмазанных глиною, наполненных китайскими мастеровыми и лавочниками. Обыкновенно лавочка или мастерская есть не что иное, как плохой навес, не более как в четыре квадратные сажени, на улицу открытый, а по трём прочим стенам снабжённый или полками для товару, или скамьями для рабочих. Сзади навеса небольшой дворик отделяет жилую половину, обыкновенно очень тёмную и грязную, которая, видимо, имеет одну только цель — пристанище на ночь.

Эти собрания лачуг прорезаны улицами не шире сажени, вымощенными плитами, по которым с утра до вечера, несмотря ни на какую погоду, течёт взад и вперёд толпа народу в синих, подстёганных ватой бумажных балахонах, в чёрных и серых низеньких поярковых шляпах с приподнятыми полями, в суконных башмаках с толстейшими подошвами, с длинными косами, с реденькими бородками и длинными, книзу опущенными усами. Кожа у шанхайца более, чем у кантонца, подходит цветом к южноевропейскому; ростом он выше и складом посильнее. [176]

Часто сквозь эту безобидную трудолюбивую толпу прорывается энергическою поспешною поступью дюжая, вскормленная фигура англо-саксонского типа, без церемонии оттаскивает одних в сторону за косы, других подталкивает пинками, третьим топчет ноги. Впрочем, я уже раз упомянул о назойливости здешних европейцев в отношении к китайцам.

Во всех закоулках этих предместий, а особенно вдоль набережных, помещены съестные рынки, и на каждом углу видны съестные лавочки с разными произведениями китайской кухни, которые тут же готовятся на небольших походных кухнях и тут же съедаются.

Я хотел вам сказать кое-что о китайских ремесленниках и в особенности хотел к этому приплести то, что подмечено мною насчёт смышлёности китайцев и изобретательности их. За недостатком паровых и водяных машин, заменяющих сотни и тысячи рук, китайцы, видимо, заботились о том, чтобы каждый мог свои две руки употребить с наибольшей выгодою, и в этом роде изобретательности они превзошли европейцев. Все машины у них такие, что один человек может свободно с ними носиться и сам один — много сам-друг — с ними управляться. Китайская кузница — это просто небольшая железная печурка, которую ребёнок унесёт за спиною; вместо мехов у неё небольшой четырёхугольный продолговатый ящик, в котором движется деревянный четырёхугольный поршень, действующий, как воздушный насос. Ящик свободно отнимается от печки и может носиться подмышкою. Наковальню заменяет железный цилиндр с расплющенной головкой на одном конце и с заострённым хвостом на другом. Хвостом он вколачивается в землю, а на головке может коваться всякая мелочь. Китайская помпа состоит из деревянного жёлоба с двумя поперечными валами с обоих концов. Кругом валов обнесена деревянная цепочка с деревянными дощечками, которые, проходя по жёлобу, становятся вертикально и гребут по дну его. Если нижний конец жёлоба вставить в воду, то дощечки, переваливаясь через нижний вал, зачерпывают воду и провожают по жёлобу до верху. Это нечто вроде нашей так называемой кетенс, или цепной помпы, только в неё не входит ни куска железа и ею управляет один человек, как бы кофейною мельницею.

В доке, в котором [наша] шкуна починялась и красилась, испортилась водокачательная паровая машина и не успела выкачать всей воды, так что осталось её фута на три на дне дока. От этого дело не остановилось нисколько: через час явилось 24 китайских помпы, хоть медленно, но уже надёжно в течение 16 часов выпили док до дна, будто соломинками. В том же доке нужно было вытащить на берег для починки якорь нашего фрегата в 160 пудов весом. И я и хозяин дока, капитан Поттер, кажется, уже на своём веку повозились с подъёмом тяжестей и, казалось бы, должны уже на том руку набить, но тут местность берега нас поставила в тупик, и мы после долгих толков истощили всю свою изобретательность, чтобы придумать несколько способов, как водится, один другого неудобнее и сложнее. Наконец, капитан Поттер позвал одного из десятников своих китайских чернорабочих и спросил его, может ли он вытащить якорь на берег. «Могу, сэр». — «Ну, так распорядись». Тот немедленно скликал человек 30 своего народу, взялись они, и не прошло четверти часу, как из разных негодных брёвен, валявшихся на дворе, устроены были козлы, стрелы и ворот, а ещё через четверть часа якорь по двум толстым стелюгам, будто по железным рельсам, выехал с плашкоута на двор к капитану Поттеру...

2 января 1857 г. Гонконг

Совсем нежданно и негаданно мы нашли Гонконг и Кантон в войне между собою. Из-за совершенных пустяков, под самым вздорным предлогом, якобы оскорбления британского флага, по самому несправедливому и неосновательному поводу и доводу англичане разорили все китайские форты по Кантонской реке, осадили Кантон и бомбардируют его и окрестности. Китайцы, со своей стороны, как я нахожу, справедливо озлобленные, отплачивают им по мере сил, стараются поджечь их суда и выжечь Гонконг. Беда только в том, что их озлобление падает слепо на всех европейцев. Американские военные суда уже имели одну перепалку с китайцами и уже разрушили им два форта, тоже по самой пустой причине. [177]

Теперь я приехал в Гонконг собственно для разных заказов по корвету («Оливуцца»). Так как в трактирах здесь решительно нет помещений по множеству собравшихся сюда иностранцев из Кантона, я занял комнату у поставщика, с которым имею дело, по его же предложению. Поставщик этот — североамериканец, и в его доме я встречаю пропасть его соотчичей, которые все заклятые враги англичан и наперерыв стараются мне выказать своё расположение к русским. Сначала меня забавляло, как каждый шкипер либо приказчик лезет рассуждать о политике, но потом уже стало надоедательно слушать одно и то же разглагольствование, большею частию нелепое.

16 января 1857 г. Около Гонконга

...Пишу к вам в запас, чтобы не смутили вас какие-нибудь нелепые слухи, на которые так горазд наш Кронштадт, потому что с этою же почтою я посылаю Врангелю 17 форменное донесение о том, как китайцы накормили меня мышьяком, и наперёд уверен, что эта весть снежным комом дойдёт до Кронштадта и там меня непременно уморят. Лучше всего, если я расскажу вам это происшествие в подробности. В день отправления почты, 3 января, я немедленно после завтрака присел за письменный стол, чтоб дописать несколько строк рапорта Врангелю, как вдруг почувствовал тошноту. Сначала я этому не удивился и приписал тошноту непривычному для меня американскому завтраку, но вскоре послышалась по всему дому беготня, и ко мне явился некто капитан Эндикотт, один из партнёров моего поставщика, с озабоченным и встревоженным лицом.

Вы чувствуете что-нибудь? — спросил он.

Да, тошноту.

Так и есть; вы ели хлеб за завтраком, а хлеб отравлен. Давайте скорее пить тёплую воду.

Я пошёл с ним к буфету и там нашёл всех живущих в доме; все пили тёплую воду. Я к ним присоединился. Через полчаса явился доктор... Опасность скоро миновала...

Как только пронеслась весть об отраве, сейчас хватились за булочника, но он в то самое утро в осьмом часу отправился на пароходе в Макао. Немедленно Эндикотт дал в распоряжение полиции один из своих пароходов, и за булочником отправлена погоня. Его настигли в Макао за несколько минут перед тем, как он готовился ехать на берег, и привезли в Гонконг. Все теперь ждут с нетерпением открытия срочных заседаний суда, ибо тогда начнётся форменный допрос булочника. Если откроется виновный, то любопытно будет узнать, сам ли он это затеял или действовал по внушению кантонского императорского наместника. Последнее вероятнее, ибо наместник в форменной прокламации обещал 150 долларов награды за каждую английскую голову, и уже не одна голова таким образом пропала. Кто уважает справедливость, тот, конечно, не обвинит китайцев, потому что надо видеть, как с ними обращаются эти западные либералы, которые так кричат о свободе и правах человечества, чтоб понять, как должна в них [китайцах] кипеть злоба. Например, после отравы я сам видел, как человек 20 [китайцев], ещё не обвинённых, но только подозреваемых причастными к делу, вели от допроса либо к допросу связанных по четверо их собственными косами. В ожидании поджога правление колонии в числе прочих мер предосторожности требовало, чтоб живущие в Гонконге китайцы по вечерам ходили не иначе, как с билетами от полиции или от кого-нибудь из европейцев и с фонарями. Всякого из них, нарушающего это правило, разрешено каждому из европейцев застреливать, и надо было видеть, как все эти господа радовались такому разрешению. Видно, что у них и тени нет помысла о том, что китаец тоже человек. Все они в один голос называют китайцев негодяями и подлецами и с отвращением говорят о том, как китайцы ведут войну, т. е. стараются ловить оплошавших. Но никто и не думает сообразить, что англичане действуют отнюдь не благороднее, бомбардируя и выжигая предместья Кантона, тогда как китайцы при своих отсталых военных средствах не в состоянии ни на волос им нанести вред. Без сомнения, они уже сгубили несколько тысяч китайцев, в том числе и жён и детей, тогда как китайцам едва ли удалось вывести у них в расход человек 30 всего. Эту безвозмездную [178] [безнаказанную] бомбардировку они не считают убийством, и подстреливание китайцев также для них нипочём, а ежели китайцы по праву войны подожгут Кантон или вместо бомб и ракет вздумают употребить яд, они их будут считать злодеями и разбойниками.

29 января 1857 г. На прежнем месте

Всё здесь покуда было спокойно, Гонконг не выжжен, да, кажется, и не будет выжжен, о чём, признаться, я жалею, потому что не мешало бы, чтоб китайцы отплатили хорошенько англичанам. Эти разбойники в настоящее время оставили Кантон и держат только реку в блокаде, но не прежде сделали это, как выжгли всё предместье и значительную часть самого города.

Мало-помалу выводятся на чистую воду самые постыдные поступки со стороны английских офицеров. Довольно сказать одно: в начале бомбардировки Кантона англичане, между прочим, вследствие отказа наместника вступить в переговоры с английским адмиралом сделали брешь в стене и, свезя десант, проникли, во дворец наместника, имея самого адмирала 18 во главе. Там, не найдя никого, они ограбили всё, что было ценного, и положительно известно, что некоторые английские капитаны возвращались на суда, таща на себе вазы и тому подобные редкости.

И что, пожалуй, ещё хуже — этого общее мнение не клеймит, как следовало бы. Все рассказывают об этом без негодования, без тех выражений презрения, какими все честят какого-нибудь жалкого булочника, который имел дерзость отравить европейцев.

Публикация, предисловие и примечания А. Гозенпуда.


Комментарии

1. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XI, ч. 1-я, стр. 157.

2. Там же, стр. 166.

3. Странствиях.

4. Великий канал.

5. Острова Чжоушань.

6. Печжили, Чжили, ныне Хэбей.

7. Торговля опиумом, насильно навязанная Китаю, составляла одну из самых выгодных статей дохода для Англии и Америки.

8. В своём дневнике В. А. Римский-Корсаков записывает 1 декабря 1853 года: англичане считают, что китайцев «можно бить и даже убивать безотчётно (безнаказанно). Граждане свободного государства в этом отношении хуже наших помещиков».

9. Любопытные подробности о таутае Самква сообщает И. А. Гончаров в своей книге «Фрегат «Паллада».

10. Е. В. Путятин (1803-1883).

11. «Красные колпаки» — прозвание французских санкюлотов.

12. То есть императорских войск.

13. В. А. Римский-Корсаков описывает как очевидец бой между революционными войсками и маньчжурами, происходивший 7 декабря 1853 года.

14. Этому «нейтралитету» американцы и англичане вскоре изменили, начав оказывать деятельную помощь маньчжурскому правительству в удушении тайпинов.

15. Объявив низложенной Маньчжурскую династию, китайские революционеры провозгласили создание государства Тайпин-Тяньго, то есть Небесного государства великого благоденствия.

16. Гуцлов Карл (1803-1851) — немецкий миссионер в Китае, агент английского правительства. Никто из тайпинских вождей не был с ним связан.

17. Ф. П. Врангель (1796-1870) — адмирал, выдающийся русский мореплаватель, исследователь Арктики. В 1855—1857 годах был управляющим Морским министерством.

18. М. Сеймур (1802-1887) — английский адмирал, спровоцировавший войну с Китаем в 1857 году.

Текст воспроизведен по изданию: В. А. Римский-Корсаков. Письма о Китае // Новый мир, № 6. 1956

© текст - Гозенпуд А. 1956
© сетевая версия - Thietmar. 2009
© OCR - Шех В. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Новый мир. 1956