-

КИТАЙСКИЕ ДЕЛА.

Недавно еще передавали мы здесь, по корреспонденциям Times, гибель парохода Малабар и с ним множества золотых слитков, заключавших в себе все средства английского и французского посольства, — и как уже далеко мы теперь от этого неудачного начала! Через Гонконг, Та-лиен-хуан, Петанхо, союзники проникли в реку Пейхо, на которой в 120 милях внутрь страны лежит столица Китая, Пекин; взятие фортов Таку и города Тянь-дзина открыло союзной армии Пекин, на который она и двинулась, после неудачных переговоров в Тянь-дзине 30 (18) августа; рядом блистательных побед они скоро достигли стен Пекина и победоносно вступили в [179] столицу Небесной Империи: расслабленный богдыхан бежал в Манджурию, а мандарины совсем покорились союзникам. Победы союзников в Китае должны быть признаны, по словам газеты Times, одним из самых замечательных и поразительных событий, даже и в наше богатое событиями время. «Небесная империя, столь долго отделенная от остального мира, предмет удивления для одних и предмет насмешки для других, готова, очевидно, выйдти из своей заключенности и утратить, следовательно, отличительный характер своего существования... Волнения, испытанные Европой в последние тридцать лет, отозвались во всех концах мира. В Китае почувствовалось это совершенно особым образом. Обширная империя совсем распалась под ударами секты инсургентов, которые ведут свое учение будто бы из Евангелия. Давно уже возникло это возмущение. Первоначально Тай-пинги одерживали большие успехи, и имя их стало известно по всему свету, так что слабые умы в христианских странах думали даже, что великий переворот совершился на отдаленном Востоке. Тогда счастье повернулось и перешло к императорским войскам. Инсургенты повсюду терпели поражение, и, вероятно, под влиянием этих успехов, пекинский двор вообразил, что может потягаться с западными державами. Если так, то торжество было непродолжительно». Действительно, новые успехи Тай-пингов была так велики, что подвергли опасности самое существование империи.

«Явление любопытное, заключает Timesт, что одновременно с тем, как европейские нации подвигались с морского берега к столице, внутреннее возмущение как бы помогало этому движению, распространяясь от внутренних провинций к морю. Никто не станет сомневаться, что вся система китайского правительства давно уже подгнила и близка теперь к своему окончательному разрушению. Она держалась столько веков лишь потому, что никакой посторонний, свежий элемент не касался ее. Но как только европейские идеи столкнулись с китайскими, тотчас же в дребезги разлетелось все здание, столь же хрупкое, как и знаменитые фарфоровые вазы Китая. Скорое падение или преобразование монархии близится, очевидно, с часу на час».

Читателям нашим, мы уверены, не безынтересно будет ознакомиться с подробностями последней китайской экспедиции Англо-Французов. Но прежде чем приступим к ее изложению, считаем не лишним представить краткий очерк событий, вызвавших собою настоящую войну.

Уже десять лет, как император Хиен-Фунг стал [180] повелителем 400.000.000 человек. Он имел несчастие вступить на престол в революционную эпоху. Принадлежа к династии Манджурской, уже двести лет царствовавшей над империей, он преждевременно состарил себя невоздержностью, и развратом. Десять только лет назад, и ничье чужое знамя не разгневалось на городских стенах империи, от берегов Амура до Иравадди, от Тихого океана и до подножия Гималая; десять только лет назад — и владения богдыхана были свободны от внутренних раздоров, и безопасны от внешних войн. Теперь же северные границы его империи постоянно подвигаются перед напором могущественного и настойчивого соседа. Лучшие его провинции находятся в руках мятежников. Его столица занята соединенными армиями Англичан и Французов. Любимцем его был старый советник, заклинавший его тенями его предков не верить варварам, принимать против них всякие враждебные меры, неутомимо противиться всякому нововведению и изо всех сил держаться старого порядка вещей.

В 1856 году, представителя держав, имевших договоры с империей, предположили произвести совокупную экспедицию на север, для поверки этих договоров. Бохдыхан, узнав об и этом, отозвался, что варвары стремятся на север из страха, внушаемого наместником Иехом, которого они привыкли бояться. «Такова уж натура варваров, писал император, — быть хитрыми и лукавыми. Что касается до форм, которые должен соблюдать Иех при приеме варварских предводителей, то пусть он строго держится старых порядков: никакой уступки, даже самой ничтожной, да не рассеется их страх». Ободренный таким повелением, Иех довел своими поступками дело до того, что после известного происшествия с пароходом Стрела, Кантон был взят штурмом, наместник пленником отвезен в Калькутту, где он и умер, союзники силой вошли в Пейхо, и заключен был тяньдзинский трактат. Трактатом этим (26 июня 1857) Великобритания достигла пяти важных уступок: 1) английский посланник может жить постоянно в Пекине, или посещать его по временам, и так как Англия — «страна независимая и во всем равная Китаю», то посланник, приближаясь к императору на аудиенции, может не соблюдать тех церемоний, которые могли бы оскорбить достоинство нации; 2) королева имеет право назначать консулов в торговые порты, и новые порты должны быть открыты; 3) все учители «учения Христа, небесного Владыки» должны пользоваться покровительством; 4) великобританские подданные имеют право, с паспортами, полученными от консулов, быть во всех внутренних провинциях [181] империи; 5) в реку Янгци должен быть открыт свободный доступ английским купеческим кораблям, как только побеждены будут инсургенты.

Таковы были мирные условия, вырванные лордом Эльгином у правительства, которое в первый раз отказалось от претензии своей не вступать в сношения с державами, не признающими над собою его превосходства. Но главная трудность была не в заключении трактата, а в той упорной оппозиции, которую должен был он встретить со стороны старой консервативной партия Китая. В то самое время, как шли переговоры в Тянь-дзине, в Пекине партия эта делала всевозможные усилия, чтобы подействовать на воображение и волю императора.

Император не решился, однако, внять этим советам и увещаниям, до тех пор пока еще оставались канонерские лодки под стенами Тянь-дзина. Он, напротив, даровал как будто все, чего у него требовали. Но барон Гро возвратился во Францию, лорд Эльгин отправился полномочным министром в Японию, эскадра вышла из Пейхо, и тон речи китайского правительства тотчас же изменился. Весь следующий год, между мирными переговорами и тем сроком, который был назначен для обмена в Пекине ратификации (через посредство гг. Брюса и Бурбильона), доказал очень ясно, что император вовсе не думал сериозно исполнять условия, столь обидные для китайских предрассудков и столь выгодные для Англии, Г. Брюсу, английскому посланнику, умышленно воздвигались всевозможные затруднения. Когда истекал год, он выразил свое намерение отправиться в Пекин для условленного размена ратификаций. Тогда императорские коммиссары предложили ему произвести этот размен в Шанхае. Им указано было на трактат. Тогда они сказали, что сухим путем до Пекина не скоро доберешься, разве дней в сорок. Г. Брюс объявил, что он пойдет обыкновенным путем, по морю. Коммиссары и на это нашли возражение; они не успеют сами достигнуть Пекина, чтобы принять посланников. Словом, было ясно, что коммиссары хотели задержать г. Брюса в Шанхае и совсем не допустить его до Пекина. Тогда г. Брюс дал знать адмиралу Гопу, чтоб он вошел с своею эскадрой в устье реки Пейхо, и возвестил прибытие английского и французского посланников. В то же время он потребовал от коммиссаров, чтоб они отправились сами на пароходе в северные провинции. Они отвечали, что не могут сделать этого и возвратятся, как приказал им император, по почтовой дороге. Ни слова, однако, не было сказано о том, что заперт водяной путь к Тянь-дзину; ни одним словом не была определена какая-либо исключительная дорога на Пекин. Английский [182] посланник, по точному смыслу трактата, имел полное право следовать в столицу Китая, какою ему угодно дорогой, и совершенно законно требовал удовлетворения этому праву. Коммиссары молчали, а между тем знали очень хорошо, что Сан-ко-линь-синь готовился оспаривать доступ к Тянь-дзину и укреплял Таку. 16 июня (1859) адмирал Гоп приблизился к Пейхо, чтобы возвестить о прибытии полномочных министров. Эскадра его остановилась у Ше-линь-тиена, в 30 милях от устья реки. На другой день адмирал произвел сам рекогносцировку на канонерской лодке и заметил, что река заграждена была железными вехами, бонами и плотами; укрепления, разрушенные в прошлом году, были возобновлены. Между тем войска не было видно, и прибрежные мирные земледельцы объявили, что китайских властей нет ближе Тянь-дзина, а берега укрепили они сами — против бунтовщиков и морских разбойников. Адмирал Гоп потребовал, чтобы вход в реку открыт был не позже трех дней. Ему обещали это. 25 июня подъехала к эскадре китайская джонка с письмом к г. Брюсу. Письмо было от генерал-губернатора провинции Ханг-фу. Он писал, что занят срытием укреплений в Пе-тан-хо, небольшом городке у устья реки того же имени, в 12 милях к северу от Таку, а как только кончит свое дело, то явится сам просить г. Брюса в Пе-тан-хо, с тем чтобы посланники отправились оттуда сухим путем в Пекин, как только прибудут Квей-лианг и его товарищ. Таким образок г. Брюсу пришлось бы в заливе Печели ожидать губернатора, а в Пе-тан-хо императорских коммиссаров: он отклонил от себя эту «честь», и письмо губернатора было возвращено ему. Тогда произведена была атака, которая, несмотря на необыкновенную храбрость и распорядительность адмирала Гопа, кончилась неудачею для союзников.

Вот события, которые сделали необходимым принять решительные меры. Нужно было приучить богдыхана и мандаринов не считать себя выше всех на свете и убедиться наконец, что есть другие государи, которые имеют право стоять с небесным императором совершенно на равной ноге. Союзникам надлежало укрепить за собою не только те права, которые были вновь приобретены ими, но и те, которые издавна считались за ними. Только в Пекине можно этого достигнуть. Только тогда можно быть уверенным в исполнении трактатов, когда заставишь покориться своей воле верховное пекинское правительство: иначе, имея дело только с губернаторами, наместниками и коммиссарами, рискуешь постоянно, что центральное правительство не признает для себя обязательными условия и уступки, совершенные его местными представителями. [183]

Когда вопрос об экспедиции на Тянь-дзин и Пекин был решен у Англичан и Французов, армии их в заранее определенном числе собирались в назначенные места. Назначены были опять лорд Эльгин и барон Гро с самыми обширными полномочиями. Посланники отправились в свою очередь туда, где сбирались эскадры и дессант. До острова Цейлона прибыли они благополучно. Тут пароход, на котором они отправились было далее, Малабар, был разбит бурей. После крушения Малабара, оба посланника, их свита и пассажиры погибшего парохода, отправились в Китай, к вечеру 5 июня 1860, на пароходе Пекин (из Бомбея). «В бурю и грозу, поперек Бенгальского залива, говорит корреспондент Times, в тихую и ясную погоду по проливам малакским и через залив архипелага (Bay of Islands), Пекин доставил посланников в Сингапур». Это случилось 13 июня, а 14 Пекин развел уже пары, чтобы следовать в Гонконг. В Сингапуре лорд Эльгин, властию чрезвычайного посланника, распорядился, чтобы при первом удобном случае отправлен был в Китай полк Сейхов, который в половине мая пришел из Калькутты в Сингапур. С самого начала было видно, что война должна будет принять весьма широкие размеры. Условия союзников были отвергнуты с гневом, при чем на долю французов пало наибольшее императорское негодование. Правительство приготовилось к отчаянной защите. Император совершенно находится, по справедливому замечанию корреспондента Times, в руках партии войны, напыщенной сверх всякой меры прошлогодними успехами китайского оружия в Таку. Император, говорят, протестовал против дурного обычая, принятого Англичанами. «Когда вы начинаете войну, сказал будто бы император, у вас всегда оказывается недостаток в деньгах. Вы требуете, чтоб я заплатил вам за потерянные вами канонерские лодки: а кто же мне заплатит за форты, разрушенные вами в Кантоне и других местах?»

Очень строгия требования союзников, главнейшим образом Англичан, возбудили некоторую оппозицию и в самом парламенте. В заседании палаты общин 13-го июля, г. Кокрен, ссылаясь на некоторые места дипломатической переписки между Эльгином и китайскими коммиссарами, указывая на огромность предстоящих расходов, на невозможность доверяться Китайцам и на неизбежность постоянной с ними войны, предложил, в заключение своей речи, для предотвращения препятствий к прочному миру, послать британскому уполномоченному инструкцию, чтоб он не настаивал на выполнении 3 статьи тяньдзинского трактата, по которой его величество, китайский [184] император дозволяет посланникам министрам и другим дипломатическим агентам ее величества королевы великобританской, вместе с их семействами, свитой и заведением (establishment), постоянно жить в Пекине, или же временно посещать его, как заблагорассудится. На предложение это лорд Джон-Россель отвечал следующею речью: «Почтенный джентльмен сделал предложение, не употребительное по форме и посягающее притом на прерогативы короны. (Слушайте, слушайте!). Лорд Эльгин послан ее величеством; от ее величества получил он свои инструкции, и будет поступать сообразно с этими инструкциями. Совершенно невозможно, в случае еслибы предложение было принято, чтобы президент палаты общин отважился послать инструкции лорду Эльгину. Еслибы почтенный джентльмен действительно хотел достигнуть своей цели, то он должен был бы предложить адресс королеве с просьбой изменить инструкции лорду Эльгину. Еслибы палата общин позволяла себе давать нашим иностранным министрам инструкции, противоположные тем, какие они получают от ее величества, тогда наши дела пришли бы в страшный беспорядок. (Слушайте!). Что касается до самого предложения, то ответ на него короток. Почтенный джентльмен говорит нам, что Китайцам кажется величайшим унижением иметь иностранного министра в Пекине, что народ восстанет, что император упадет в глазах своих подданных, и что нельзя настаивать на этом условии, не разрушая императорской власти в самом ее основании. Случилось между тем, что, после того как лорд Эльгин выставил это условие и ввел его в тяньдзинский трактат, Россия потребовала себе привилегии посылать министра в Пекин. Китайское правительство нисколько не воспротивилось и потребовало только, чтобы посланник прибыл горным путем (overland route). Он прошел этим путем, принят был с большим почетом на китайской границе, прибыл в Пекин и пробыл там многие месяцы. И что ж? империя Китайская не пала, император не унижен. Жители Пекина увидели быть может впервые, что есть другие властители, кроме их богдыхана, и другие государства, повелители которых не только не подданные и не вассалы императора, но и требуют себе одной с ним чести. Вопрос изменился, и, так как в Пекине есть русский министр, то китайское правительство не может уже теперь отказать Великобритании в том праве, которое оно уступило России. (Слушайте, слушайте!). Лорд Эльгин, а равно и все члены кабинета, были того мнения, что следует непременно [185] настаивать на допущении британского министра в Пекин и не в виде возмездия, а как последствие условия, на которое уже согласился император. Выбор резиденции британскому министру в Пекине или в другом месте был уступкой, на которую лорд Эльгин согласился уже после того, как император утвердил трактат; и выбор этот должен был зависеть не от императора, а от британского правительства. То самое условие, на которое, по словам почтенного джентльмена, никогда не согласится китайское правительство, заключалось уже в тяньдзинском трактате и не только принято было министрами императора, но и конфирмовано особою ратификацией императора». Предложение г. Кокрена было отвергнуто палатой.

В то же заседание, 13 июля, военный министр, г. Сидней Герберт объявил, что английских войск в Китае от 17.000 до 18.000; в том числе войск, составляющих собственно экспедицию, 10.000; в Сингапуре оставлен резерв в 1.700; все остальное держит гарнизоны (в Кантоне, Шанхае и пр.). Г. Брайту цифра эта показалась чудовищно-великою; со стороны казалась она, напротив того, недостаточною чтобы вполне была достигнута предположенная цель, и необыкновенные успехи союзников в Китае (у французов войска там еще менее чем у Англичан), судя по этой ничтожной цифре, едва ли могли быть предвидимы. Передовые органы общественного мнения в Англии были все на стороне самого решительного и энергического образа действий в Китае. Когда в Лондоне стало известно, что лорд Эльгин не прочь был подписать мирный трактат в Тянь-дзине (после взятия фортов Таку) еслибы только не был обманут императорскими коммиссарами (см. ниже), а потом с тою же целью хотел остановиться в Тон-чоу (Tung-chow), газета Times выражалась таким образом: «Старый мандаринский дух столь же упорен в Пекине теперь, как и всегда. Что за дело мандаринам столицы, если в береговых провинциях побивают Китайцев сотнями и тысячами? Они преспокойно с давних пор покрывают стены Пекина бюллетенями о небывалых блистательных победах, и если лорд Эльгин вступит в Пекин с своим конным конвоем, он будет, подобно лорду Макартнею, встречен восклицаниями: «Вот они покорились! вот идет раб Китая!» «Мы пошли в Китай, продолжает, с такими силами, не для того только, чтобы подписать мирный договор, но и для того, чтобы наказать за вероломство. Если есть сколько-нибудь мужественного достоинства в нашей политике, то в Китае отправлена армия для того, чтобы наказать, — не бедных солдат, отчаянно защищающих береговые болота, не трепещущих [186] подчиненных, которые повиновались только повелениям высших властей, и которые действовали под страхом потерять права, состояние и жизнь, а самый источник измены, унизив в глазах всей империи правительство, которое изменническим образом пролило кровь наших соотечественников (в прошлом году под Таку). Для этого оставался один путь — не полагаться ни на какие обещания, которые сказались столь мало заслуживающими веры, отвергать все мирные предложения, пока союзная армия не достигнет стен Пекина, и там уж только потребовать публичных извинений за вероломство, публично совершенное, и публичного обещания твердо хранить условия тяньдзинского трактата. Такое действие, вместе с жгучим влиянием военной контрибуция (которая никаким другим путем не будет выплачена), было бы гуманно, почетно и действительно. Такое существенное унижение было бы почувствовано в самых дальних концах Великой Империи. Тут уж не было бы места для ложных толковании и искажений: весь Китай узнал бы, что императору не осталось другого средства, и что единственное спасение для китайской политики — держать свое слово перед чужеземцами. Этот путь открыт был перед лордом Эльгином. У него были армия и флот, с которыми он мог пройдти Китай от одного конца до другого. Время ему благоприятствовало. Воспользовался ли он всеми обстоятельствами? Мы можем только надеяться и утверждать еще раз, что посольство не достигнет цели, если единственным результатом его будет ратификация тяньдзинского трактата. Самый трактат был нарушен со стороны Китайцев; где же гарантия, что он и впредь не будет нарушаем постоянно? Какого успеха достигнет посланник, если он в виде просителя пойдет к наглому врагу и добровольно оставит позади себя армию, которая должна бы окружать его, могущественно подкреплять своим присутствием его посольство и напечатлеть в умах жителей Пекина мысль о силе его отечества? Если же лорд Эльгин действительно поступит таким образом, то он столько же закоренелый Китаец, как и сам Иех».

Подобные же мысли постоянно высказывает и специальный корреспондент Times, писем которого мы преимущественно (хотя и не исключительно) будем держаться в нашем обозрении китайских событий.

После благополучного плавания, Пекин доставил свой дипломатический фрахт в Гонконг. 21-го июня, рано утром, пароход был уже в виду Ослиных Ушей, благополучно достиг назначенного места и бросил якорь. Еще прежде прибытия посланников, союзная армия собиралась в заливе Печели, около [187] ста миль от устья Пейхо. Вход в залив этот, суживается двумя носами: у северного носа находится гавань Та-лиен-хван, куда сбирались английские войска, у южного — Че-фоу, место, назначенное для французского корпуса. Около 2000 английских войск оставлено было гарнизоном в Гонконге, этом финансовом центре английских сношений с Китайскою империей, который скоро должен будет сделаться а главною квартирой восточных морских сил Великобритании. Кантон укреплен тоже очень сально: в нем 3500 английского гарнизона. Сэр-Гоп Грант, главнокомандующий сухопутными салами Англии, а адмирал Гоп еще 11-го июня отправились из Гонконга в Шанхай, куда и прибыли 16-го числа. 23-го туда же отправились оба посланника, лорд Эльгин на пароходном шлюпе Фироз и барон Гро на Сегоне. С их прибытием должны были начаться военные действия экспедиции на Пейхо. Дипломатическими делами управляла до тех пор гг. Брюс и Бурбильйон, английский и французский уполномоченные в Шанхае. Приближаясь к Шанхаю, корреспондент видел русскую эскадру, под начальством капитана 1-го ранга Чихачева, состоявшую из Джигита, Японца, Светланы и Passanadie(?), и узнал, что русский посланник, генерал Игнатьев оставил Пекин и во все время военных операций союзников пробудет в Шанхае, чтоб отклонить всякое подозрение, будто бы он держит руку Китайцев. Французская эскадра была здесь тоже в полном своем составе; английского же флага не было уже видно в водах — хороший и счастливый признак «Все приготовления наши кончены, пишет корреспондент из Шанхая от 30 июня, благодаря неутомимой заботливости адмирала Гопа и сэр-Гоп Гранта (20 и 22 июня они уже отправились в Та-лиен-хван.). Но экспедиция предпринята вдвоем, и мы не можем начать, прежде чем будут готовы ниши союзники. Они значительно удалились от своего базиса операций и не имеют Индии в тылу. Притом, они были очень несчастливы в своих транспортах. С одним из них они потеряли обувь для своей армии, и хотя много было спасено, однако морская ванна едва ли могла улучшить достоинство кожи. Королева Клипперов (la Reine des Clippers) сгорела, а с нею и зимняя одежа войска; между тем ночи будут в Тянь-дзине прохладны. Погиб и другой корабль, с артиллерийскою сбруей и порохом; несколько сот боченков пороху будут поэтому выданы пока из наших запасов. Вообще транспортных судов у наших союзников [188] очень мало, и приходится по нескольку раз возвращаться за новым грузом. По всему судя, пройдет еще целый месяц прежде чем французы будут готовы, — целый месяц, который мы поневоле должны будем провести в бездействии».

Шанхай, в то время, как посетил его специяльный корреспондент Times, представлял собою полнейший вид брошенного города: все лавки были заперты, и народонаселение как бы вымерло — кто прятался на джонках, кто бежал в Нинпо, Фучоу, Амой и Кантон. Шанхай постоянно находятся под страхом нападения со стороны инсургентов (тай-пингов). И вообще вся эта большая провинция Кианг-су, превосходящая пространством целую Францию и населенная 37-ю миллионами жителей, по словам корреспондент, совсем потеряна для императорского правительства. Она тянется по берегу в северо-западном направления, и равнины ее орошаются двумя благородными реками: Янг-ци, которая, истекая из тех же возвышенностей средней Азия, откуда берут свое начало Ганг и Брагмапутра, разделяет Китай на две почтя равные частя, и Желтою рекой. Плодородие Киангской провинция почти не имеет себе подобного. Открытый для европейской торговли в 1842 году, Шанхай гигантскими шагами развил свою торговли, и уже в 1859 году привоз и вывоз достиг громадной суммы в 28.454.975 фун. стерл. Таможенные пошлины китайскому правительству доходили в том же году до полутора миллионов ф. ст. Все эти обороты теперь парализованы: Китайцы ничего не покупают; купцы не могут ничего продать. В руки инсургентов пал и Сучоу — этот китайский Париж. Пословица китайская говорит: «Чтобы быть счастливым на земле, нужно родиться в Сучоу, жить в Кантоне, а умереть в Лиан-чане, потону что в первом городе самый красивый народ, во втором самая роскошная жизнь, а в третьем самые лучшие гробы». Сучоу имеет очень громкую известность по красоте своих женщин, по богатству промышленности, по способности жителей. Когда весть о том, что разбежалась императорская армия, забытая пекинскими мандаринами под Пекином, дошла до Шанхая, французский генерал предложив двинуть 2000 союзных войск на Сучоу. Г. Брюс очень сильно и очень основательно воспротивился этому. Союзники пришли в Китай совсем не для того, чтобы вооруженною рукой поддерживать императорскую власть против инсургентов.

В Шанхае, корреспондент Times виделся с русским посланником, генералом Игнатьевым, который объяснил ему всю неосновательность и нелепость распространившегося в прошлом году слуха, будто бы Русские помогали Китайцам 25 [189] июня 1859, в портах Таку. Русская миссия прибыла в Пекан не более как за два дня до этого дела, а генерал Игнатьев в первое время не хотел верить поражению, союзников, а в этом смысле доносил даже об этом событии своему правительству. Корреспондент нашел случай убедиться в полной достоверности объяснений генерала Игнатьева, a в письме своем из Шанхая, от 5 июля, рассуждает таким образом: «Не может быть и речи о том, что Россия ведет свою политику в Китае с блистательным успехом. Политика эта может быть названа мирно-наступательною. Прежде чем минует несколько месяцев, Амур будет соединен с Петербургом телеграфическою проволокой. Южная Сибирь значительно расширилась на счет Китая. Россия достигала всех своих успехов путем дипломатии, науки, в которой она никогда не занимала второй роли. Правду сказать, русское пугало вдосталь уж выставлялось на глаза английскому обществу. Константинополь цел. Россия освобождает крестьян и строит себе железный дороги. Много причин, чтобы мы были с Русскими, по прежнему, друзьями».

25 июня, ровно через год после кровопролития под Таку, адмирал Год бросил якорь в Та-диен-хване и застал английскую экспедицию в полном сборе и готовности действовать. Скоро прибыл и лорд Эльджин. Время уходило, и нужно было действовать. Между тем нельзя было тронуться с места: дело стояло за французами, и только за ними одними. Экспедиция их все еще не была готова, и самого главнокомандующего не было еще в Че-фоу до 13 июля. Последствия такой неисправности, хотя и оправдываемой отчасти разными случайными неудачами, могли быть гибельны для всего дела.

Наконец, по словам корреспендента Times, меч был обнажен, и знак был подан: 26-го июля эскадры английская и французская с дессантом, тронулись из своих стоянок и направились в устье Пейхо. Обе экспедиция действовали, как увидим, очень дружно. Тем не менее неравенство было между нами большое. У Англичан было 26 канонерских лодок; у французов только 6. У Англичан 11.000 чел. пехоты; у французов менее 5000. У Англичан 1050 чел. превосходной кавалерии; у французов 4 эск. спагов и 4 эск. африканских стрелков (chasseurs d’Afrique). У Англичан флот в 200 военных судов; у французов только 39. У Англичан 6 лафетных баттарей (mounted), две баттареи двенадцатифунтовых армстронговых пушек, две девятифунтовых; у французов три баттарем четырех фунтовых нарезных орудий. Ко всему этому, присоединились коммиссариатские неисправности, и потерян [190] был целый месяц самого удобного для военных действий времени: много причин было пороптать Джону Булю. И он действительно роптал довольно громко на своего союзника. Французы сами видели свою слабость, и, хотя, по первоначальному плану, им следовало высадиться на южный берег Пейхо, однако они на это не решились и высадились вместе с Англичанами на северном берегу, у Пе-тан-хо.

Как бы то ни было, 26 (14) июля союзная армия села на суда и 27 числа бросил а якорь на рандеву, в 20-ти милях от Пейхо. Решено было высадить войска несколько на юг от Пе-тан-хо, который остался укрепленным, тогда как форты Таку были укреплены только с той стороны, на которую прошлый год сделано было нападение канонирскими лодками. В виду грозной флотилии Англо-Французов стояло на якоре несколько нейтральных пароходов, американских и русских, которые, как видно, выжидали событий. В следующие дни экспедиция придвинулась еще к Пе-тан-хо. К вечеру 29 прибыл из Кантона британский консул г. Паркс, предложивший свои услуги лорду Эльгину в качестве толмача; но так как лорд Эльгин не мог начать своих дипломатических действий прежде окончания морских и сухопутных эволюций, то г. Паркс остался пока при командире английского дессанта, сэр-Гоп Гранте, и во все время экспедиции играл, как увидим, весьма значительную роль.

Атака Пе-тан-хо назначена была на 31 число, но вследствие неблагоприятной погоды отложена еще на день. Союзный флот стоял только в 12 милях от форта. Утром 1 августа произведена была высадка. Впереди всего флота были адмирал Гоп и сэр-Гоп Грант на Короманделе (лорд Эльгин был на Чизепике, а барон Гро на Дюшела). Приблизившись к фортам Пе-тан-хо, амбразуры которых были совсем замаскированы, военачальники распорядились произвести предварительную высадку из 400 человек, на половину Французов и Англичан, для рекогносцировки; небольшой татарский пикет, занимавший шоссе к Таку, поспешно отступил, увидев эту рекогносцировку, и общая высадка союзных сил была тогда решена. Место высадки было ровное и болотистое; едва-едва можно было выбираться на берег и размещаться по нем. Корреспондент предполагает, что в древние эпохи все это место покрыто было морем. «Повсюду кругом болото и вода — и ни капли воды, чтобы напиться», говорят он. Союзные войска действовали с необыкновенным согласием — и слишком усердные порывы отдельных начальников, занимавших чужие диспозиции, тотчас же были останавливаемы главнокомандующими. [191] В стройном порядке придвинулась армия к городу, не дав ни одного выстрела. Казалось возможным занять без выстрела весь город; но настала ночь, и главнокомандующие побоялись рисковать своими солдатами, — армия должна была провести ночь в грязи. Г. Гарри Паркс, с разрешения сэр-Гопа Гранта, отправился осмотреть форты, в сопровождении инженер-капитана Вилльямса и нескольких стрелков. «Он застал всех жителей города на ногах и в большой тревоге, но ни одного татарского солдата; с полдюжины пушек, украшавших собою амбразуры, были немы и сделаны были из дерева». На другой день, рано утром, армия тронулась и действительно заняла Пе-тан-хо без выстрела, если не считать четырех Татар, внезапно появившихся на плотине еще в часа ночи и убивших одну лошадь.

Корреспондент Moniteur Universel пишет в эту газету из Пе-тан-хо от 11 августа, что приближение европейских войск произвело всеобщий и неодолимый ужас между народонаселением, так что люди очень деятельные, трудолюбивые и совершенно безвредные, совсем теряли рассудок от страха и избирали лучше смерть, чем горькую необходимость присутствовать при том, как чужеземцы посягали бы на их старые и дорогие им привычки. Народ смышленый, почтенный числом, древностью, учреждениями, Китайцы не боятся смерти, но и не умеют бороться с нею; преследует Китайца нужда — он лишает себя жизни; власть гнетет его в сфере искони уступленных ему прав личной свободы — он опять-таки лишает себя жизни; приходят Европейцы и в виду беззащитного народа сбрасывают с себя свой воинственный вид, прячут оружие, смягчают голос, ласкают, ободряют — все напрасно: Китайцы разбегаются или лишают себя жизни!.. В той комнате, которую я занимаю, на той самой постели, где лежу я теперь, было, как я вошел, пять мертвых женщин: четыре из них отравились, пятая перерезала себе горло осколком тарелки. Среди их сидел на корточках отец семейства, пьяный от опиуму и, обводя бессмысленным взором комнату, смеялся сухим смехом безумия. Другой человек, должно быть родственник этого семейства, старался утопить, в кадке с водой, двух малолетних, мальчика и девочку, которые, повидимому, спокойно готовы были встретить ожидавшую их участь». Корреспондент Times замечает в свою очередь, что в городе находили молодых девушек лет 15 и 16, отравленных своими женихами и братьями, чтоб они не достались в руки варварам.

Петанхо, несмотря на строгия меры военачальников был отчасти разграблен солдатами союзных армий; жители [192] особенно жаловались на находившихся при армиях кулиев. За скромными и жалкими на вид стенами убогих жилищ открылись богатства, о которых нельзя было себе составить никакого предварительного понятия: великолепные шелковые материи, драгоценный фарфор, изящнейшие деревянные работы и пр. Пекинские мандарины очевидно желали бы, чтобы посланники, высадившись в Петанхо, ждали здесь повелений богдыхана, или отправились бы в Пекин в экипажах. Союзные армии, действительно, вступили в Петанхо; но не ждали долго, и на другой же почти день направились на Пейхо. Петанхо ни в каком случае не может быть назван сухопутною дорогою в Пекин. Речонка, на берега которой высадились союзники, не имеет никакого сообщения с рекою Пейхо, разве провести канал; речонка эта течет к северу, тогда как Пейхо направляется к западу.

3-го августа сделана была по дороге к Пейхо рекогносцировка, которая повела к важным результатам: оказалось, что по шоссе, которое тянулось в этом направлении через болотистую местность, легко действовать и кавалерии и артиллерия, и что следовательно армии смело могут подвигаться вперед. Рекогносцировка свела союзников лицом к лицу с татарскими войсками (преимущественно кавалерией), и союзники должны были убедиться, что это уж не те жалкие орды, с которыми Англо-Французы имели дело на юге. «Татары, говорит корреспондент Таймса, глядят очень храбрыми, решительными людьми; у них заметна и дисциплина, и тактика; лошади у них превосходны; продовольствие и резервы являются всегда вовремя и вообще видно, что их предводители отчасти понимают дело. Но что может их вьючное ружье (gingal) против армстронговой пушки, или сам Сан-ко-линь-синь против таких рубак, как Пробин и фен?»

После новой рекогносцировки 9-го числа, армии пошли на городок Синхо, расположенный при одном из поворотов реки Пейхо, по дороге через Танкоу и северные форты (Таку) на Тянь-дзин. В семи милях к юго-западу от Петанхо, в трех милях к северо-западу от Танкоу и в шести милях к северо-западу от Северных фортов, Синхо образует собою самую передовую позицию на северном берегу реки. Три укрепленные лагеря, к востоку от города, командовали над шоссе и защищали подступ к Синхо. За милю от города, авангард, под начальством генерала Напира, остановился и расположился в боевой линии: пехота в колоннах к ат-Боффы (Buffs) впереди в стрелках, три армстронговы пушки в центре, три на левом фланге, кавалерия на [193] правом фланге с батареей Старлинга для прикрытия тяньдзинской дороги. Огонь открыт был с центра. Первый выстрел был неудачен; он безвредно перелетел через головы неприятелей. Но это был единственный промах, и баттарея стала действовать великолепно. Ни один выстрел не пропадал даром; каждый снаряд разрывался именно на том самом месте, куда был предназначен. Направо и налево, с фронта в кавалерию, во фланг против укреплений, на 1200 на 1600, на 2200 ярдов, армстронгова пушка действовала с математическою точностью. Татары не в силах были долго выдерживать такой убийственный огонь и решились на отчаянный подвиг — обскакать фланг английской боевой линии и ударять в тыл. Попытка эта не удалась: массы татарской кавалерии были отброшены действием фланговых баттарей, армстронговой и Старлинга. Только 80 или 90 татарских всадников, отделившись от прочих, все-таки кинулись на правый фланг, на батарею Старлинга в то время, как их менее всего ожидали. Их появление было так внезапно, что пехотного прикрытия не случилось, и баттарея была в опасности. Здесь было только двадцать пять Сейхов, под начальством поручика Мак-Грегора (M’Gregor). Не долго думая, эта горсть храбрецов кинулась в сечу, налетела на Татар как ураган, оглушила их своим бурным, неудержимым нападением, и враги рассеялись: превосходство Сейхов перед татарскою конницей выказалось несомненно и блистательно. Между тем подоспела французская пехота и артиллерия, и со всех сторон возобновлен был против неприятеля смертоносный артиллерийский огонь. Татары ушли за первую линию укреплений, и потом мало-по-малу должны были отступать все далее и далее, из одного укрепления в другое и, наконец, совсем отступили на Танкоу: Синхо оставлен был во власти союзников. Результат этот был достигнут действием одной артиллерии, так что ни одна рота пехоты не принимала участия в битве.

Тем временем Пробин и Фен переведывались с Татарами в самом плесе реки. Поручик Андерсон (из Пробиновой конницы) отделился от своего полка с семью всадниками. Триста или четыреста Татар окружили их. Пробин, узнав об этом, бросился на выручку. Татары, завидев иррегулярную конницу Англичан, отступили на рысях. Пробин старался удержать пыл своих всадников и преследовать неприятеля осторожно, так как местность была болотиста, и лошади могли дорого поплатиться за храбрость своих седоков. Но с каждым шагом нетерпение Сейхов страшно возрастало, и они наконец не выдержали. Вождь Рисильдар [194] издал во весь свой голос оглушительный военный клик; его примеру последовали другие, и вся конница стремительно понеслась в погоню за Татарами. По словам одного офицера, убито было Татар ужасно мало — всего 50 только или 60 человек; на долю одного Андерсона досталось не менее семи человек.

Вообще Татары бились в этот день (12 числа) с чрезвычайным мужеством. Их было 5000 против 15.000 союзников, и они делали все, что было в их власти. Но луки и стрелы не могли устоять против нарезных орудий. Монгольские и манджурские всадники все очень рослы, широкоплечи и мускулисты; но вооружение их бедно. У них нет сабель; каждый вооружен луком и стрелами; сверх того, у каждого шестого воина фитилевое ружье (match lock), а у каждого десятого пика. Пущенки их или пищали (gingals) помещаются на лошадях, орудие на одной, а станок (stand) на другой.

В квартире татарского военачальника найдена была связка официальных бумаг. Между ними был мемориал Хо-квей-танга, императорского коммиссара и генерал-губернатора двух киангских провинций, в котором заключался ультиматум, извлечение из английских газет, императорский декрет, назначавший Санг-ко-линь-синя против Англичан, Французов и Русских, и его ответный мемориал. Так как тон «варваров» возмутителен в высшей степени (в ультиматуме), то верховный совет предписывал Хо-квей-тангу дать им строго почувствовать всю их дерзость. Английские газеты, говорилось в этом декрете (от 27 марта), утверждают, что союзные силы доведены до 30.000 человек и намерены атаковать северные форты: хотя и нельзя всему этому верить, однако, так как Брюс и Бурбулон неразлучны в низостях, склонные оба по натуре своей к кровожадности и изменам, то совсем не лишнее будет принять все нужные меры к защите. Пускай Санг-ко-линь-синь готов будет их встретить. Что касается до Русских, то, если они придут на военных судах, объявить им, что они могут приходить в мирное время, а теперь берега находятся в осадном положении. В ответ Сан-ко-линь-синя и Хан-фу господствует успокоительный тон и слышится необыкновенная беспечность и самоуверенность. Относительно русских варваров, эти почтенные мужи обещают производить в тихомолку самые тщательные исследования, и всякий найденный Русский будет тотчас же отправляем пленником в Пекин. Англичане же и французы, после прошлогодней кары, не отважутся на новое поражение; а что писалось в их газетах, все это вздор: они еще не пошлые дураки, чтоб открыто и во всеобщее сведение объявлять, сколько собралось [195] войска, сколько орудий, сколько кораблей, когда выступят они в поход и даже кто именно взялся снабдить их продовольствием. Они просто хотят мира, но только не хотят первые заговорить о нем. Очень понятно, почему невоздержен и дерзок язык их: они в продолжении последних двадцати лет постоянно питали свою гордость и не могут сразу привыкнуть сгибать шею, вертеть хвостом и молить о пощаде. Но если они в безумии своем действительно жаждут отмщения, то пускай они идут опять под Таку и попытаются овладеть фортами с бою.

Сражением 12 августа открылось движение на Танкоу. Утро 13 числа было ясное и светлое, как бы предвестие славной битвы. К полудню все инженерные работы были окончены, и в тот же день армии были уже в виду города. Передовая линия неприятельских укреплений, на которую прежде всего должна была быть поведена аттака, имела форму полумесяца, упираясь обоими концами в реку (Цейхо); вал простирался на три мили и лагерь мог заключать в себе от 8000 до 1000 человек.

14 августа, в шесть часов утра, союзная армия двинулась к этому лагерю. Впереди шла артиллерия, прикрытая двумя сотнями стрелков. На пути встретилось, в изгибах реки, несколько казаматированных баттарей, имевших назначением брать во фланг экспедиционный корпус; первая из них расположена у маленького заливца на южном берегу; нужно было содействие Чезапика, чтобы заставить ее молчать. Постепенно умолкали под огнем армстронговых пушек и другие баттареи. Приблизившись на 800 ярдов, артиллерия союзников открыла огонь по первой линии укреплений; Татары отвечали очень громко, но скоро должны были умолкнуть. Тогда союзники подошли на 400 ярдов и снова открыли убийственный огонь по укрепленному лагерю. Действие артиллерии, как английской, так французской, было великолепно; но превосходство армстронговой пушки пред французским нарезным орудием оказалось очень скоро. Когда совсем замолчала китайская артиллерия, сбитая разрушительным огнем союзников, тогда настало дело пехоты, и, соперничая друг с другом, Англичане и Французы с двух сторон, через ров и бруствер, ворвались в укрепление. Первым Англичанином, вступившим в татарский форт, был поручик Шоу (Shaw), первым Французом был подполковник Шмиц (Schmitz), на другой же день произведенный в полковники. Около 2000 Татар отступили по шоссе. Вторая английская дивизия и французские войска вернулась к позиции у Синхо, Англичане заняли Танкоу. Блистательным я скорым успехом союзники положительно обязаны были [196] армстронговой пушке. Можно было указать и сосчитать следы каждого выстрела: каждый снаряд неизменно проходил сквозь стены укрепления, вспахивая по дороге дно и щеки амбразур, и разрывался уж внутри. Потеря неприятеля была очень велика. Во время самого жаркого дела Китайцы подъезжали на 13 или 14 джонках к южной стороне форта и забирали по 30 и 40 убитых и раненых на каждую: много трупов найдено было в домах города и в переднем рву укрепления. Из дальних ворот Танкоу видны были через реку форты Таку и Тау-Ямунская пагода на южной их стороне, где, как полагали, находилась главная квартира Санг-ко-лянь-синя. Позиция вообще казалась очень сильною. Сэр-Гоп Грант решился навести мост через реку и, перейдя ее, с частию войск напасть на северные форты с тылу, в то время как флот аттаковал бы их с фронта.

14 же числа, по полудни, прибыл парламентер, с письмами на имя лорда Эльгина и барона Гро, от генерал-губернатора провинции, Ханг-фу. Г. Паркс (толмач) принял посланного, на флаге которого значилось, английскими буквами: «Уважайте парламентерский флаг». Вскоре потом приехал другой посланный, из Таку, жители которого просили покончить несогласия, так как война причиняет населениям самые жесточайшие бедствия. Китайцы, действительно, достойны сожаления: они очень страдают от безумного упорства пекинских мандаринов и от тщеславной самоуверенности татарских войск совершенно неспособных защищать их. «В течение недели, продолжает корренспондент ежедневно приезжали от Ханг-фу с письмами к послам. Лорд Эльгин оставался в Петанхо, барон Гро на своем фрегате. По получении пяти писем, г. Паркс, в сопровождении майора Ансона, был послан, 18-го числа, с ответом лорда Эльгина. Они отправились с парламентерским флагом и прошли краткое расстояние вдоль реки, после чего встретили адъютанта Ханг-фу, который спросил их, что им угодно. Г. Паркс объявил, что несет письмо от лорда Эльгина и желает переправиться через реку и повидаться с наместником. Адъютант утверждал, что это невозможна, и что если он дозволит такую переправу, то это будет ему стоить головы. Г. Паркс возразил, что это до него не касается, что он должен или передать письмо вице-королю, или воротиться в Танкоу. Вследствие этого, он просил адъютанта немедленно доложить о нем наместнику. Адъютант уехал и через полчаса возвратился с разрешением. Г. Паркс и майор Ансон тотчас переправились через реку и, пройдя между [197] рядами манджурских войск, построенных в ряд, с целью представить из себя торжественное зрелище, добрались до ямуна, вице-короля. Ханфу пожилой человек, за 50 лет, весьма тонкий и вежливый. Он заметил, что так как привезли мирный флаг, то война кончилась. «Нет, отвечал г. Паркс, — неприязненные действия приостановлены лишь до тех пор, пока флаг будет снят, и мы приехали только с тем, чтобы передать вам письмо».

— У нас в Китае это не водится, сказал наместник, — для нас мирный флаг влечет за собою безусловное прекращение всех военных действий.

— Право? Почему же в таком случае, возразил г. Паркс, — выслав к нам пять парламентерских флагов, вы стреляли вчера по нашим патрулям?

Ханфу умолял, чтобы ему дали двухдневный срок на прибытие коммиссаров из Пекина, но ему положительно сказали, что срока никакого не дадут, и что неприязненные действия возобновятся немедленно.

После того как сделаны были все необходимые приготовления к атаке, 20-го числа рано утром, г. Паркс, сопровождаемый несколькими офицерами главного штаба генерала Напира, отправился верхом к северному форту с требованием о сдаче. Командовавший в нем китайский офицер весьма высокомерно сказал английским посланным, что они должны немедленно удалиться, а если хотят занять форты, то пусть берут их. Около 11-ти часов оба северные форта стали стрелять по работам союзной армии, а 21-го числа началась полная атака со стороны Англо-Французов.

После упорной битвы, при чем Китайцы потеряли не менее 1500 человек, взят был один из северных фортов и нападение поведено было на другие. «Едва успели дать приказание об атаке, рассказывает корреспондент Times, как военные флаги исчезли с фортов и подняты были парламентерские. Г. Паркс и майор Серель приблизились, чтоб узнать, что означают эти сигналы. Переправившись через реку, на противоположном берегу, встретили они человека, назвавшего себя майором. Г. Паркс требовал сдачи фортов. «Нелепое и смешное требование!» отвечал тот: «из пяти вы взяли только один форт, это еще не много!»

— Ну так мы возобновим огонь в два часа.

— Чем скорее, тем лучше. Мы подняли парламентерские флаги только для того, чтобы позволить нашим гражданским начальствам войдти в сношения с вашими.

В два часа все приготовления были сделаны, и французские [198] и английские ракетные роты двинулись против последнего северного форта. Сопротивления не было, не раздалось ни одного выстрела. Около 2.000 солдат, почти все раненые, сдались в плен. На южном форте подняли новый парламентерский флаг. Г. Паркс, майор Ансон и г. Лох снова переправились через реку. Они осмотрели южный форт с фронта, но ни один человек не показывался. Переходя через мост, ведущий к воротам, они встретили офицера, который приказал им удалиться. «Мы не уйдем, отвечал г. Паркс, мне нужно видеть генерал-губернатора». Офицер не вдруг повел их к дому Хангфу, и дорогой они встретили посланного с парламентерским флагом и с письмом от губернатора. Он соглашался на то, чтобы лорд Эльгин отправился вверх по течению Пейхо, до Пекина, но отказывался сдать форты. Г. Паркс отослал это письмо назад и велел сказать, что примет только полную сдачу всех фортов, пушек и боевых снарядов. Наместник подписал эту капитуляцию, сказав при этом: «Предместник мой был разжалован в 1858 году; то же будет теперь и со мной». (Он не ошибся.) Наступила ночь, когда г. Паркс возвратился; все южные форты перешли уже в руки союзников; триста человек Англичан и Французов переправились через реку, для занятия их. Неприятель выступил, а они без бою вошли в большой форт Пейхо.

Таким образом, замечает корреспондент, в десять дней похода форты реки Пейхо были взяты; неудача прошлого года вознаграждена, и китайская война 1860 года почти окончена. Все работы по атаке, мосты, дороги, баттареи производимы были исключительно Англичанами; Французы прибывали на место уж тогда только, когда нужно было открывать огонь. Сэр-Гоп Грант показал необыкновенную неустрашимость и глубокое соображение. Настаивая на том, чтобы произведена была аттака на северные форты, он брал на себя огромную ответственность; но он не ошибся, считая северные форты ключом всей позиции. Большой южный форт окружен со всех сторон болотом, которое недоступно для артиллерии. Во рву было 16 футов глубины, и форт имел 207 крепостных орудий, из которых 53 были самого большого калибра. Переход через реку был защищен ретраншаментами, делающими честь остроумной изобретательности Китайцев.

Наибольшая честь дня 21 августа принадлежит все-таки армстронговой пушке, которая производила решительные чудеса при атаке фортов.

23 августа, адмирал Гоп с г. Парксом и пятью канонерскими лодками, на которые посажен был небольшой [199] дессант, подступил водой к Тянь-дзину. Народ вышел к ним навстречу и просил помилования: «Мандарины все бежали; мы принадлежим вашим величествам». Санг-ко-линь-синь положительно находился в южном форте 21 числа, а на следующий день проехал через Тянь-дзин с конвоем во сто человек, по дороге в Пекин. Он оставил, говорят, в фортах обоим главнокомандующим записку такого содержания: «Генерал! храбрые солдаты великого твоего императора (великой твоей королевы) храбрее моих. Я сдаюсь». 26 августа г. Паркс видел императорский эдикт, которым Санг-ко-линь-синь лишается павлиного пера и почетного положения своего в ряду телохранителей. Что касается до самого г. Паркса, то он оказал очень важные услуги для экспедиции; всегда впереди войск, с неизменною энергией и ловкостью, он не мало способствовал добытым результатам. В Тянь-дзин он приехал с адмиралом Гопом, для приготовления квартир союзным армиям и посланникам Англии и Франции. В Тянь-дзине надеялись заключить давно желанный мир, но надеждам этим не суждено осуществиться: «Казалось, замечает Overland China китайское правительство решилось не оставить камня на камне чтобы только выиграть время или обмануть, обморочить нас».

Как только лорд Эльгин и барон Гро прибыли в Тянь-дзин (25 августа), им тотчас дали знать, что Квейлиан, государственный секретарь, который договаривался при заключении трактата 1858 года, назначен императорским коммиссаром и едет из Пекина с полномочием заключить мир. Он должен был приехать 31 числа. Лорд Эльгин на это отвечал, что Англия требует всего того, что заключалось в ультиматуме; он потребовал, чтобы Тянь-дзин был открыт для иностранной торговли и определил военную контрибуцию в 8.000.000 таэлей то есть около 17.000.000 руб. сер., при чем форты Таку должны быть заняты войсками союзников до тех пор, пока не выплачена будет вся эта сумма.

1-го сентября прибыл Квейлианг и объявил гг. Веду (Wade) и Парксу, что он и Хангфу (губернатор провинции) уполномочены заключить мир, и имеют для этого императорскую печать. Он изъявил также свое желание посетить лорда Эльгина; но ему сказали, что английский посланник до тех пор не может принять его, пока не получит официяльного ответа императорских коммиссаров на свое письмо. Впрочем 2-го числа получен был ответ, заключавший в себе самое полное и безусловное согласие на все требования. Составлена была конвенция для подписания уполномоченными обеих сторон и [200] условлено было, что лорд Эльгин и барон Гро отправятся в Пекин, с конвоем в 2000 человек, для ратификации тяньдзинского трактата. 6-го числа, когда все предварительные условия были уже решены, гг. Вед и Паркс имели свидание с коммиссарами, чтоб уговориться относительно подписания конвенции на другой день. Предъявлены были тогда полномочия лорда Эльгина, и коммиссары, в свою очередь, были приглашены предъявить свои кредитивы: они оказались недостаточны; коммиссарам не предоставлено было права заключить мир; они должны были сноситься с Пекином. Они, очевидно, поставили себя в такое положение, на которое не имели никакого права. Благодаря, однако, опытности посланников и прежним примерам китайской двуличности, приняты были все необходимые меры предосторожности. Армия вовремя подоспела в Тянь-дзин, за исключением небольшого гарнизона, оставленного в Таку; коммиссариатская и провиантская часть были в полной готовности, и в тот самый день, как прерваны были переговоры, передовые посты были уже на дороге к Пекину. Коммиссарам было объявлено, что лорд Эльгин не вступит ни в какие переговоры, прежде чем достигнет Тонг-чоу, в 12-ти милях от столицы.

Санг-ко-линь-синь старался собрать свои разбитые отряды, но они уж неспособны были идти против неприятеля. Окрестные жителя, по словам корреспондента Times, говорили, что солдаты, успевшие уйдти из Таку, находились под влиянием совершеннейшего панического страха: «К чему ведет, восклицали эти несчастные, сражаться против тех, у кого пушки бьют на восемь миль!» Этот почтенный, или, вернее, потешный главнокомандующий, Санг-ко-линь-синь оказался в сущности жалким трусом: он бежал в Пекин в одежде крестьянина. Да и не он один трусит союзников — таковы все китайские военачальники. Сами Татары дерутся храбро, даже отчаянно, не хуже Мавров в Марокко: но что значит личная храбрость солдат при трусости и полном невежестве предводителей, при совершенном отсутствии каких бы то ни было тактических, артиллерийских и фортификационных сведений, или сколько-нибудь сносного вооружения войск? Не даром же ничтожная горсть европейцев (всего-на-все 15.000 чел.!) гонит перед собою и рассеивает многие десятки, а в общей сложности и сотни тысяч несчастных небесных воинов, безответных рабов нескольких верховных мандаринов. «Сам император, рассказывает корреспондент, преждевременно истощенный развратною жизнью, платится теперь за свои [201] старые грехи: он лежит в постели и совсем не может заниматься государственными делами. Управление империей находится в руках четырех мандаринов, неответственных (неприкосновенных), и которые пользуются самою безотчетною властью. Цай-ван, принц крови и верховный председатель императорского уголовного суда, человек, говорят, не без способностей; Тван-ва, принц крови, командует всеми войсками и корпусом жандармов в Пекине, что дает ему огромную власть; Су-шун (Suh-shun), брат Тван-ва, оратор классических пиршеств, занимает места супер-интенданта министерства доходов, генерал-капитана белого знамени Ганчук (то есть корпуса Китайцев, организованного подобно Манджурам и Монголам) и председателя управления колоний; наконец, Миен-ю (Mien-yu), председатель министерства музыки, единственный, оставшийся в живых брат покойного императора. Эти четыре почтенные джентльмена, безопасные в том месте, которое они почитают неприступною крепостью, снисходительно выслушивали донесения о городах, осаждаемых союзною армией, и о провинциях, опустошаемых отрядами инсургентов: до сих пор ни один иностранный солдат, никакая враждебная сила, не появлялась еще в Пекине. Тянь-дзин был пока самым отдаленным пунктом, какого только мог достигнуть варварский посланник или вождь бунтовщиков. Не было еще столь долгой руки, чтобы достать до этих мандаринов; никакая власть не трогала еще их в их убежище. Так как в предыдущие войны никогда еще не доходили до Пекина, то господа мандарины сомневаются и в праве, и решимости покуситься на это. Поведение Квейлианга лучше всего доказывает двуличие и лживость китайского характера: верховный государственный секретарь, первое лицо в империи, спокойно и совершенно хладнокровно утверждает ложь, зная притом очень хорошо, что она через день или два должна будет непременно открыться. Только страхом можно заставить китайских правителей уважать их политические обязательства; только силой оружия может быть Китай открыт для торговли. Посол иностранной державы должен вести свои переговоры имея под боком целую армию, готовую действовать по первому данному знаку. Два столетия торгуем мы в Кантоне, заключает корреспондент, и мы столько же знаем теперь о Китае, сколько знали и в самом начале наших сношений. Наконец, удобный час настал, и посланники Англии и Франции под стенами Пекина продиктуют свои условия мира».

Тайна превосходства пятнадцати тысяч Европейцев перед [202] бесчисленными полчищами Манджуров и Татар очень проста, — сила цивилизации. Не говоря уже об армстронговой пушке, о нарезных орудиях французской армии, и о превосходном вообще вооружении войск, есть много условий, возвышающих силу небольшого контингента союзников. Каждый солдат представляет собою самостоятельное, мыслящее существо, сознательно подчиняющееся общему порядку, и все вместе составляют превосходно дисциплинированную массу; наконец правительство не жалело никаких расходов на то, чтоб окружить солдат всем необходимым, возможным покоем, удобствами, чуть не роскошью. Все сделано, чтобы только беречь и охранять здоровье солдат, а больные и раненые содержатся, на особо отведенных для того пароходах, так хорошо и с такою заботливостию, как в самых лучших больницах Лондона: превосходное белье, покойное помещение, вкусная пища, целая библиотека книг, полная коллекция лондонских газет и журналов.

Окрестности Тянь-дзина чрезвычайно плодородны, и покрыты роскошною растительностию. «По крайней мере на шесть миль по большой южной дороге от Таку через Тянь-дзин на Пекин, рассказывает корреспондент, тянутся почти непрерывные сады и огороды. Обработаны они великолепно. Небольшие водяные колеса дают очень удобное орошение. Большие шведские репы и брюква, превосходные французские бобы, кудрявые редисы, салат, и множество других овощей, растут в большом изобилии. Роскошные виноградники, с красиво повиснувшими гроздиями спелого и сочного винограда напомнили нам Италию. Очень много в этих садах прекрасных персиков, арбузов, яблок, напоминающих ньютоновские ранеты, и груш всевозможных сортов. На шесть миль, повторяет корреспондент, пестрели яркие киоски, повисали отягченные плодами деревья. Дорога, по которой мы делали нашу прогулку была загромождена толпами народа, возвращавшегося в Таку. Они бежали оттуда, когда форты были аттакованы, а теперь, успокоившись, возвращались назад. Женщины ехали в красивых и высоких тачках, сделанных на подобие наших тележек для прогулки. Весь груз этих тачек падает на колесо, расположенное как раз в самом их центре и которое в диаметре равняется высоте самой тележки. Они поэтому могут везти вдвое или втрое больше обыкновенных тачек, где на долю человека приходится почти половина всей тяжести. Один мущина весело катил такую тачку с четырьмя особами прекрасного пола, которые, без сомнения, очень поражены были встречей с варварами, но не показывали [203] никаких знаков испуга. Мне впервые довелось видеть так близко китайских красавиц. Плоские носы, узкие глаза, выдавшиеся скулы, широкие лица мало имели, правду сказать, общего с Кипридой или Психеей, однако в выражении лица Китаянки есть какая-то приятность, нежность, выкупающая ее положительное безобразие. Ее черные как смоль волосы зачесаны были на маковке, в виде башенки, и покрыты там густым слоем жира и помады, совершенно по моде английских дам времен регентства. Китаянка не велика ростом, с замечательно-хорошенькими ручками и с ножками, которые тоже прекрасны в глазах ее мужа. За каждою тачкой следовали кулии, нагруженные всякими предметами, от веера до столов и стульев». Корреспонденту в его прогулке пришлось проехать через городок Ко-тай или Ко-ку, и он, по этому поводу, выражается следующим образом:«Chaqae oiseau trouve son nid beau: так я полагаю, что и Китаец доволен отвратительною грязью и вонью, среди которых он живет. На полторы мили извивалась наша дорога по улицам Ко-ку, имевшим не более восьми футов в ширину. Открытые сточные трубы были переполнены всякими нечистотами, и то, что в них уже не помещалось, лежало разбросанное по улицам. Неповоротливые черные свиньи валялись в грязи; бесчисленное множество собак грелось на солнце. Домы, выстроенные из глины и соломы, имели большое фамильное сходство с домами Синхо и Танг-коу, и какой-то особый нездоровый запах поражал наше обоняние. Жители здесь несколько повыше ростом обитателей южного Китая, но такие же плоские, немощные и вялые. Почти половина жителей страдает накожными болезнями, следствием их грязной жизни, и сыпи здесь в большом ходу».

Тянь-дзин, на южном берегу реки Пейхо, в 38 милях от Таку и 68 от Пекина, самый большой порт на север от Шанхая, до сих пор еще не открыт для европейской торговли. Он служит станцией для Большего Канала, который обходит его и впадает в Пейхо, вне стен города. По этому каналу много уже веков отправлялись в столицу все продукты и подати. Вокруг города множество соляных копей. Тянь-дзин ведет обширную торговлю хлебом и рисом. Пересекающая его Желтая река вся кишит джонками, а улицы полны жизни и движения. Положение Тянь-дзина делает его одним из самых важных городов Китая, ключом столицы. В нем, говорят, до 500.000 жителей, а уж во всяком случае не менее 300.000. Город, заключенный в стены, очень велик и столь же грязен, как все другие китайские города. За стеной находится северное предместье, еще более обширное чем [204] самый город. Улицы этого предместья, хотя и не мощеные, довольно чисты, а дома снабжены некоторыми удобствами. В окнах есть уже стекла, а комнат все таки так много, и расположены они в таком хаотическом порядке, что можно в них совсем затеряться, как в лабиринте. Самая лучшая улица, называется улицею вечного благополучия (Everlasting Prosperity). На ней постоянно бродят толпы небесных; на ней торгуют чем хотите; на ней открыто пекут, жарят, варят, едят и пьют. На ней и цирюльник бреет голову, зачесывает и заплетает косу, и извлекает серу из ушей». Эту последнюю операцию, по словам корреспондента, очень жалует небесный житель. «Но увы! восклицает тут корреспондент: фальшивые косы так же здесь употребительны, как употребительны они, говорят, и в Европе или Англии. Лавочка полна ими, по доллару за полдюжину».

Как только адмирал Гоп прибыл в Тянь-дзин, тотчас же прибита была по стенам прокламация, в которой объявлялось, что армии расположатся в двух милях от стен города, народу обещалось покровительство союзных войск и все жители приглашались к продолжению своих занятий. Г. Паркс, как всегда, был неутомим. Он отправился к таутаю (майору), который принял было на себя покровительственный характер, и думал было глядеть на Англичан и Французов, как на простых гостей своих. Но он скоро разочаровался, и должен был увидеть, что союзники владеют городом, и что он, таутай, как и все его сограждане, остаются целы и невредимы только по милости этих варваров. При расставании, таутай любовался лошадью г. Паркса и заметил, что он на две вещи никак не мог бы решиться: ездить в экипаже или верхом.

— Как же вы путешествуете? спросил его тогда г. Паркс.

— В носилках, разумеется.

— А я думал, что их тут нет вовсе, и что мандарины ездят в экипажах.

— Мандарин в экипаже! Да это неслыхано! они все употребляют портшезы.

— Я очень устал и солнце печет очень сильно; я был бы очень рад вернуться в портшезе, сказал г. Паркс.

— Без сомнения, вы должны иметь портшез, отвечал таутай. И г. Паркс вернулся к посольству в одном из портшезов, которых здесь вообще очень много; ни один порядочный Китаец без него не обойдется.

«Отсюда выходит как нельзя более ясно, справедливо замечает корреспондент, что г. Брюс непременно уронил бы [205] в глазах Китайцев достоинство Великобритании, еслибы согласился въехать в Пекин в экипаже; потому что отговорка китайских дипломатов, будто бы все ездят в экипажах и будто бы во всем округе нет портшезов, была очевидною и наглою ложью».

Сентября 10-го союзная армия была уже в Юнг-цуне, в 45 милях от Пекина, и достигла этого места без малейшего затруднения. Между тем очень легко можно было бы устроить очень много препятствий: дорога очень узка, и везде, где только нет домов, расстилается сплошная масса проса, стебель которого подымается на 14 футов над землей.

Впрочем, дорога хотя и узка, но за то прекрасна. По словам газеты Moniteur de l’armee, Тянь-дзин соединен с Пекином великолепным макадамизированным шоссе; да и везде в Китае такие дороги, и это уж в продолжении нескольких столетий. В 1792-1799 годах был в Китае с английским посланником, лордом Макартнеем, инженер и архитектор Макадам, которого поразила необыкновенная красота и прочность китайского шоссе. В 1801 году в Бристоле Макадам устроил дорогу на подобие китайских и дал всей системе свое имя. Макадамизированные дороги распространились по всей Европе, но никогда не могли сравниться с китайским макадамом, который до сих пор имеет огромные преимущества, не держит на себе воды, сохнет в несколько минут и не дает пыли.

Кстати извлекаем из другой французской газеты, следующее сведение об Официальной Пекинской Газете. Она выходит ежедневно в форме брошюры в 60 и 70 страниц. Стоит она 72 франка в год, сравнительно совсем не дорого. Официальная часть редижируется самим правительством. Чрезвычайно подробно и обстоятельно излагаются все события, переписки и пр. Приводятся судебные решения. За малейшее печатное изменение в просмотренных правительством рукописях полагается смертная казнь присяжным редакторам. В неофициальной части помещаются хвалебные оды императору, басни, сказки; в фельетоне — разные сатирические рассказы, где не последнюю роль играют западные дьяволы. «Оставив в стороне, говорит Patrie, фантастические преувеличения относительно Фу-ланг-сай (французов) и Ин-ки-ли (Англичан), должно сказать, сборник этот весьма интересен и дает очень верное понятие о Китайской империи, о ее жителях и нравах».

11-го сентября появился парламентский флаг, несомый двумя мандаринами четвертого класса, которые объявили, что предводитель военной партии, Цай-ван, председатель императорского [206] уголовного суда, и Мью-гин, председатель военного совета, следуют в Тянь-дзан с повелением о мире. Ответом на это предложение был приказ армиям двинуться вперед на Хо-си-ву. Вместе с тем однако гг. Парксу и Веду поручено было отправиться в городок Ме-тоу (в 13-ти милях от Хо-си-ву), для свидания и решительных переговоров с императорскими коммиссарами. Не найдя этих последних в Ме-тоу, гг. Паркс и Уэд, сопровождаемые конвоем иррегулярной конницы, отправились, следом за нами, в Тонг-чоу. Тут, наконец, удалось увидеть коммиссаров и переговорить с ними. Условлено было, что армия дойдет до Чанг-кай-куанга, в четырех милях от Тонг-чоу, и что посланники одни, с конвоем в 2000 человек, отправятся потом в Пекин, где они приняты будут с должными почестями. 15 числа гг. Паркс и Вед вернулись в Хо-си-ву, и когда наступление армии к Чанг-кай-куанг решено было на 17-е число, г. Паркс опять отправился в Тонг-чоу приготовить встречу посланникам и продовольствие армиям; лорд Эльгин тронулся бы сам с места только тогда, когда получил бы известие от г. Паркса, что все уже готово к его встрече в Тонг-чоу. Г. Паркса сопровождали гг. Лок, секретарь лорда Эльгина, Баульбай, корреспондент Times, де-Норман, состоящий при английском посольстве в Шанхае, полковник Уокер, квартирмейстер кавалерии, Томпсон, коммиссариатский чиновник, аббат Дюлюк, переводчик генерала Монтобана, Эскерак де-Лотюр, граф де-Батар, из французского посольства, с конвоем из 20 всадников конницы Фена, под начальством капитана Андерсона, и пять королевских драгун (King’s Dragoon Guards). 18-го, сэр-Гоп Грант приблизился к Чанг-кай-куангу и, к изумлению своему, увидел, что позиция занята сильным корпусом Китайцев, состоявшим из пехоты, кавалерии и полевой артиллерии, за брустверами, очевидно воздвигнутыми очень недавно. В то же время прибыл г. Лок с письмом от г. Паркса, что все готово в Тонг-чоу, и что коммиссары ждут посланников. Коварство Китайцев было очевидно: они хотели разом овладеть особами посланников в Тонг-чоу и окружить огромными силами армию союзников, чтобы тем самым отрезать им отступление. Китайский корпус расположился (в одну ночь, с 17-го на 18-е) как раз вокруг того самого места, которое, по условию, должна была занят английская армия. Но ни посланники, ни главнокомандующие не дались в обман: сэр-Гоп Грант, несмотря на льстивые увещания прибывших к армия мандаринов, остановился, не пошел на предложенную сначала позицию и лишил таким образом [207] китайскую кавалерию возможности зайдти ему в тыл, а мистеру Парксу с прочими офицерами дан был, через Лока и добровольно присоединившегося к нему капитана Брабазена, приказ вернуться к армии. В это время полковник Уокер, г. Томпсон и четыре королевские драгуна спокойно оставались среди неприятельской армии и поджидали мистера Паркса и др., не подозревая коварных замыслом врага и ничего не зная о приказании, которое повез г. Лок к Тонг-чоу. В исходе 10-го часа утра показался из Тонг-чоу французский коммиссариятский чиновник с мулом на поводу; Китайцы хотели отнять у него мула; француз выхватил пистолет; тогда убита была под ним лошадь и он сам сброшен на землю. Полковник Уокер дважды бросался спасти его; но дело кончилось тем, что Англичане сами должны были пришпорить коней своих, так как по ним открыт был со стороны Китайцев беглый огонь из их фитилевых ружей; один из драгун был при этом ранен пулей, а г. Томпсон копьем. Уже два часа прошло с тех пор, как г. Лок отправился в Тонг-чоу, и г. Паркс с товарищами должен был бы уже давно воротиться, если только не был задержан силой: ждать было нечего. Сэр-Гоп Грант открыл огонь и с своей стороны. Разгорелась жаркая битва. Китайская кавалерия стремительно кидалась на фланги союзников теснила их, но не менее стремительно отбрасываемо была великолепною конницей Сейхов. Победа осталась за союзниками: Китайцы ждать были выбиты из всех своих укреплении, потеряли лагерь, обоз, от 500 до 600 человек убитыми и ранеными и 75 орудий; у Англичан 1 убит и 19 ранено; у французов убит 1 офицер и 14 солдат ранено.

На другой день лорд Эльгин послал в Тонг-чоу, под сильным конвоем, г. Веда с письмом к китайским начальникам города, от которых требовали немедленного освобождения гг. Паркса и других, а в противном случае грозили взятием Пекина. Губернатор Тонг-чоу отвечал, что г. Паркс, переговорив с принцем Ай (Цай), свободно отправился из города. Такое уверение было очевидно ложью, и уже 20-го числа один из жителей Тонг-чоу объявил, что он видел, как отправляли в Пекин с полдюжины офицеров в экипаже. В лагере стали сериозно опасаться за участь этих Офицеров, а в Европе неприятнее всего были поражены тем, что между ними попался в плен и корреспондент Times: г. Баульбай: боялись надолго (если не на всегда) расстаться с блистательными и во всех отношениях замечательными корреспонденциями этой газеты. Между тем армия приблизилась к Тонг-чоу; Китайцы собрали новый корпус, по крайней мере в 40.000 [208] и 21 числа произошла новая битва, уже под стенами самого Тонг-чоу. Кончалась она блистательною победой союзников: Китайцы неистово бросалась на ряды союзников, но, не выдерживая стойкости европейских войск, очень скоро обращали тыл. Как 18-го числа главную тяжесть битвы выдерживала английские войска, под начальством сэр-Гоп Гранта, так 21-го напротив, была больше в огне Французы и распоряжался ходом сражения маркиз де-Монтобан. Китайцам не помогла ни отчаянная храбрость войска их, ни блистательная стойкость отборного отряда пехотинцев, которые, в роскошных одеждах, с распущенными знаменами, защищали мост в селении Пали-киао (в 12-тм милях от Пекина) и до последней возможности выдерживали убийственный артиллерийский огонь союзников. Китайцы потеряли в эту битву еще 25 орудий и множество убитыми и ранеными; у союзников потери были, как и в прошлый раз, ничтожны. «Перо мое бессильно дать вам верное понятие о том, что вокруг нас происходит, говорит французский главнокомандующий в заключение своего донесения военному министру. Неприятель окружил нас на необозримые пространства и, не причинив нам почти никакого урона, рассеялся в совершенном расстройстве, покрыв поле битвы трупами. Все это так странно, что, для объяснения наших успехов, нужно перенестись далеко в прошедшее и припомнить постоянные победы горсти Римлян над бесчисленными толпами варваров».

22-го числа лорд Эльгин получил от брата императора, Кунга, извещение, что он назначен уполномоченным коммиссаром для заключения мира вместо принца Ай и Мью, не удовлетворительно будто бы выполнявших свою обязанность: но английский посланник решительно объявил, что он не вступит ни в какие переговоры до тех пор, пока не будут освобождены так недобросовестно захваченные Англичане и Французы, которые, впрочем, как стало после известно, находились все в Пекине, были здоровы и содержались хорошо. Китайцы, не выполнили этого требования, и союзники двинулись к Пекину. Затем телеграф передал нам целый ряд громадных по своей важности событий. Богдыхан Хянь-Фунг бежал в Манджурию; Пекин сдался на капитуляцию; гг. Паркс, Лок, Дескерак и 13 солдат освобождены; союзники будут зимовать в Пекине, а теперь (13-го октября) стоят под стенами столицы; лорд Эльгин и барон Гро находятся в самом городе. Лондонское сатирическое издание, the Punch,забегая вперед, в одном из последних нумеров своих, изобразило уже богдыхана в самом жалком положении: присев почти совсем на корточки, [209] несчастный Хянь-Фунг, с лицом, искривленным от ужаса, плачет и мелит о пощаде, а лорд Эльгин, в марциальной позе, с ядром в руке вместо державы, повелительным жестом прикапывает богдыхану стать на колени, «и без уверток на этот раз!» Действительно, Небесной империи приходится теперь смиряться перед Европой. Впрочем некоторые боятся реакции со стороны самого народа и считают положение союзников в центре враждебной страны не лишенным опасностей: но народ, сколько нам кажется, никогда не был особенно озлоблен против иностранцев; непримиримую вражду против них вели одни только мандарины; с другой стороны, Англия и Франция примут, вероятно, все меры, чтоб их посланники в Китае не подверглись какой-либо беде.

По официальным депешам, напечатанным в английских газетах, гг. де Норман и Андерсон умерли от жестокого обращения с ними Китайцев, и мало надежды на возвращение гг. Барбазона, Баульбая и французских офицеров, до сих нор еще не освобожденных. Газета Times замечает но этому поводу, что союзники должны во что бы то ни стало требовать возвращения всех этих лиц — живыми или мертвыми.

Times выражает также надежду, что лорд Эльгин не сделает грубой ошибки, и не станет вести переговоров теперь, когда в Пекине остались одни только местные городские власти. Действительно, невозможность заключения трактата, прежде чем восстановится в Китае правильная верховная власть, кажется тем очевиднее, что в империи господствуют три политические партии, совершенно независимые одна от другой и даже враждебные между собою — партия мандаринов, военная татарская партия и партия торгового класса, которая одна только и благосклонна к Европейцам; ясно, что все, уступленное одною партией, при первом же случае непременно отнято будет другими. К чему же тогда послужат трата денег и людей, блистательные победы, самый разгром столицы Небесной империи?..

В Париже получена 8 (20) декабря Официальная депеша от барона Гро, что шанхайский ультиматум принят китайским правительством: тяндзинский трактат подписан богдыханом, и ратификации разменены; Франция получит 60.000.000 фр. военного вознаграждения; эмиграция кулиев дозволена; во всех християнских храмах империи допущено будет свободное богослужение. Если справедлива эта депеша и если, как должно предполагать, подобные же мирные условия приобретены и Англичанами, то союзники вероятно нашли способ заставить богдыхана возвратиться в столицу. Верить мандаринам невозможно и полагаться на заочную ратификацию, без [210] императорской аудиенции, странно: Китайцы, чтобы только увернуться от настоящего мира и устроить «варварам» западню, готовы подделаться под самую подпись богдыхана и представить фальшивую ратификацию. Сверх того, сумма контрибуция нам кажется слишком незначительною: союзникам экспедиция китайская. стояла, более 120 милл. фр. И наконец, какая же постигла судьба еще не возвращенных европейских пленников? Неужели договор будет подписан прежде их освобождения?..

Текст воспроизведен по изданию: Современная летопись // Русский вестник, № 11, кн. 2. 1860