НЕЙМАНН, КАРЛ ФРИДРИХ

СОВРЕМЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ КИТАЯ

И ЕГО ОТНОШЕНИЯ К СОЮЗНИКАМ.

I. Китайская история и китайское международное право.

(Статья эта написана одним из первостепенных знатоков Востока, г. Нейманом, в конце прошедшего года, по случаю новой китайской войны. Она разъясняет положение этой страны и причины войны. В заключение статьи Неймана мы представим читателям перечень событий, совершившихся номе того, как статья эта была написана. Ред.)

Сыну неба, учит китайская мудрость, умеющему все держать в покое и порядке, принадлежит по праву, данному от неба, господство над всею землею. Повиноваться ему всякий обязан. Рядом с сыном неба нет законного повелителя; только тех, кто безусловно повинуется его повелениям, можно считать за людей. Все остальные, живущие за животворным срединным садом, между четырьмя морями, впали в варварство и сопутствующие ему пороки. Они могут исправиться и обновиться только учениями Иео и Шун, Конгтзе и Менгтзе.

Такое государственное и международное право, такая бесправность всех государств и народов перед Срединною империей, вот основа, на которой держались с самого начала китайской истории все сношения Китайцев с другими народами. Все, что противоречит этому учению, считается нелепостью и восстанием против небесного порядка. Только бессмысленные и отверженные варвары могут совершать такие ужасы; они заслуживают наказания, и если не покорятся, то их следует истреблять до последнего. Договоры с такими безумными противниками единой истинной веры и власти, исключительно исходящей от неба, не больше как исписанная бумага: договоры эти не считаются обязательными, и никогда не исполняются согласно с своим смыслом и духом. Так было в прежние столетия со всеми народами, вынуждавшими Китай заключать договоры, то же самое случилось и в наше время с Англичанами, французами и Северо-Американцами.

На таком огромном пространстве, так густо заселенном, неизбежны бедственные случаи в природе и местные возмущения. [314] Всегда они случались, и постоянно, во время четырехтысячелетней истории восточной Азии, тщательно вносились в китайские летописи. Засухи, голод, наводнения, восстания тайных обществ и разбои на суше и на водах, вот основания философии истории в Китае. Опираясь на это, философы, толкователи явлений в восточной Азии, всегда готовы сказать: небо, очевидно, отняло власть у своего недостойного сына; новая династия призывается к спасению и счастию нашего образованного, черноволосого, срединного народа и всех несчастных варваров, живущих за чертою образования. Такого рода прокламации постоянно обнародовались основателями многочисленных династий, покорявшими государство по частям; эти прокламации были писаны для жителей Срединной империи и их чиновников. Такого рода прокламацию в наше время выпустил из Нанкина предводитель инсургентов, называющий себя «меньшим братом Иисуса Христа». Отсюда видно, что даже китайская история не состоит из множества отдельных, не связанных между собою историй и бессмысленных фактов, что все эти бесчисленные факты и происшествия являются естественным порождением идей и взглядов, веры и суеверия. Случайность везде заключается только во внешней форме, а внутренние движущие силы исходят из духовного настроения народа.

II. Манджу и Таокуанг.

Первоначальная родина тунгузского народа Манджу находится у подножие Белой горы в Манджурии, свежий воздух которой, тенистые деревья, великолепные растения и целительные травы описаны императорским поэтом Киянлонгом в простых и выразительных словах. Откуда происходит имя Манджу, трудно указать. Китайцы сами этого не знают. По сказанию буддистов, имя Манджу есть будто бы сокращение имени мироправителя. Манджусри Таитсу, великий предок царствующего дома, есть Хлодовик народа; а первоначальник этого дома — чудом созданный Айшин Гиоро. В первой четверти XVII столетия Таитсу покорил многие независимые племена Тунгузов; эти племена, вместе слитые, вскоре возросли в целый народ, принявший название Манджу и распространивший свое господство от границ Китая до реки Черного Дракона, которую мы называем Амуром.

До этого времени Манджу признавали господство Китая. Таитсу почувствовал себя довольно сильным, чтобы (1616 г.) покорить Мингов, или светлую династию, которая со времени падения Монголов (1368 г.) господствовала над всеми племенами, населяющими собственный Китай, в средней и северо-восточной Азии она [315] никогда не могла утвердиться. Его преемник Таитсонг принял (1636 г.) титул государя Срединной империи; он назвался Гоангти, высокий государь. Таитсонг придал также своей династии, по китайскому обычаю, высокопарный титул Таитсинг-Чао, что значит пречистый род.

Бесконечные волнения в государстве Мингов помогли честолюбивым планам потомков Айшин-Гиоро; они завладели (1644) столицею и, после долговременной и кровопролитной борьбы, всею Срединною империей. Племянник Таитсонга вступил на престол; время его правления (1644-61) по китайскому обычаю было названо Шунчи. Такие названия времен, обозначающие славу и счастие, обыкновенно принимаются у нас за имена государей и вносятся таким образом в историю. Преемники Шунчи, Канги (1661-1723), Ионгчинг (1723-1736), Киенлонг (1736-1796) и Киакинг (1796-1820), мудростью и твердостью не только истребили приверженцев павших Мингов и подавили многочисленные восстания внутри Срединной империи, но и покорили под свою власть большую часть монгольского и тунгузского племени. Сверх того они приобрели себе господство над Тибетом, Малою Бухарией и Джунгарией, так что их царство простерлось от Тихого океана до истоков Окса и Яксарта, от Алтайских гор и Амура до склона Гималая и реки Иравади и далее на Восток до островов Тайвана, или Формозы, и Лиеукиеу.

Таокуанг, преемник Киакинга (13 сентября 1820), был последним государем Срединной империи в древне-китайском смысле. В его правление начало международной исключительности и единой истинной веры должны были потерпеть поражение. Китай был втянут в общее движение, и именно поэтому Таокуанг останется навеки памятным в летописях человечества. Другие события его царствования мелки. Их все можно подвести под вечно одинаковые явления истории Китая и всех деспотических государств: бунты, голод и наводнения, придворные интриги, смена и возвышение чиновников; и все это до того перепутано, что трудно разгадать, действительно ли все эти происшествия совершались, или они выдуманы Китайцами, расказавшими их Европейцам в Кантоне. Журналистики в полном смысле слова, как представительницы общественного мнения, нет в Китае и не может быть при деспотизме; а высшие сановники, знающие придворные отношения и мысли правительства, никогда не бывают в коротких и дружеских отношениях к иностранцам. Сочинения по части новой истории являются чрезвычайно редко, и, частью по невежеству, частью по опасению сильных земли, чрезвычайно недостаточны. Хотя официальные летописи и составляются по смерти каждого сына неба (история отца Таокуанга была окончена в 1824 году), но они [316] обнародываются только по прекращении династии. Таким образом относительно продолжительной войны в Малой Бухарии, против потомков прежнего государя, так называемых Хаджа, мы должны ограничиться только официяльными известиями из Придворного Вестника. Как сам сын неба смотрел на свои дела, как он желает быть судимым, и как вероятно о нем будут судить будущие официальные летописцы, видно из его предсмертной прокламации. Китайский взгляд на религию, государство и всю человеческую жизнь, притворство и ложь всех деспотических государств, верно отражаются в этом замечательном акте, духовном завещании Таокуанга.

24 марта 1850 года наместник Шангая сделал консулам английскому, французскому и американскому следующее официяльное сообщение: «Могу вам сообщить, что я сейчас получил из столицы следующее известие. Его величество, высокий повелитель, 14 первого месяца (25 февраля 1850), предпринял великое путешествие; он поднялся, сидя на драконе, посетителем на небо. В тот же день его наследник вступил на престол. Я пишу к вам, чтобы вас об этом известить. Да возрастает ваше счастье и благословение над вами со дня на день». При этом приложено духовное завещание Лиуентсонга, Чинг-гоангти, то есть славного предка, совершенного повелителя (под этим почетным титулом Таокуанг чествуется в храме предков), и первые акты его преемника. Вот замечательнейшие места завещания:

«С тех пор, как царство его покойного величества, благодетельного, мудрого предка (Киакинга), было нам вверено (так пишет в своем духовном завещании Таокуанг, или вернее один из советников от его имени), с тех пор, как его благодать на нас просияла, протекло тридцать лет. В течение этого времени следовали мы предписаниям святых предшественников; нашим неизменным правилом было почитать небо и жить как указали наши предки. Мы любили народ и обращали величайшее внимание на управление государством. Помня наши слабости и недостатки, мы трудились с утра до ночи и тщательно наблюдали за собою. Мы со вниманием прочли все мемории и официяльные документы; нередко солнце уже всходило на вершину пути своего, а мы, не вкусив еще пищи, сидели над государственными бумагами; даже большую часть ночи посвящали мы делам. Таким образом день за день прошло тридцать лет; мы никогда не предавались ни покою, ни отдыху. Мы старались показать пример всему царству в бережливости и лишениях.

«При самом начале царствования вышли собственноручные наши указы, в коих мы предостерегали народ против расточительности, роскоши и себялюбия; мы всегда были врагом пустых [317] удовольствий, роскошной жизни и расточительности. Мы смело, с спокойною совестью, можем в этом призвать свидетельство всего народа между четырьмя морями.

«Когда бедные глупцы, на северо-западной границе нашего государства (в Малой Бухарии), были наказаны, мы надеялись, что уже никогда более не будем в необходимости обнажать меч. Но вот из торговых отношений, на юго-восточных границах и по берегам, возник спор с английскими варварами. Как могли мы, помня добрых людей прежних времен, считавших человеколюбие лучшею добродетелью, стерпеть, чтобы нашим детям наносились раны острыми мечами? Поэтому, подавив наше горе, победив себя, мы заключили важный договор. Успокоив наше государство, мы в тоже время, по совету святых мудрецов, обходились нежно и кротко с людьми, пришедшими издали. Гибельный огонь погас, и мы в последние годы с радостью видели мир. Наши подданные и варвары мирно торгуют. Теперь все, даже многочисленные противники Нанкинского договора, поймут, что наш образ действия истекал из любви к народу и из глубокого чувства человеколюбия.

«Когда не было дождя, когда были наводнения и голод, мы принимали всю вину на себя; все время мы были погружены в глубокую печаль о том, что наши недостатки навлекли такие нужды на народ. Еслибы мы были чисты и вполне добродетельны, не случилось бы таких несчастных явлений в природе.

«Из нашей казны выдавались значительные пособия в утешение несчастным людям; по представлению наших чиновников, мы целым провинциям простили подати и помогали всевозможными средствами их нуждам. Наши благодеяния лились как обильный дождь на народ; скупость была нам постоянно чужда.

«Во все продолжение тридцати лет нашего царствования, мы постоянно пользовались милостию вдовствующей императрицы; мы никогда не ослабевали в чувствах нашего к ней почтения и предупредительности, и исполняли до ее смерти все обязанности сыновней любви. В этом отношении мы считаем себя совершенно свободными от всякого упрека. До прошлого лета мы пользовались постоянно хорошим здоровьем. Теперь чувствуем мы недуг, который, при всем старании, мы не можем устранить. В одиннадцатый день двенадцатого месяца прошедшего года (23 января 1850 г.), скончалась вдовствующая императрица, и ее кончина до того поразила нас, что мы с того времени чувствовали себя все слабее и слабее. Болезнь усиливалась с каждым днем, и в последнее время у нас даже стеснилось дыхание. Мы находим это естественным и не огорчаемся. Мы сидели тридцать лет на престоле и нам шестьдесят девятый год. [318]

«Мы считаем избрание наследника за самое важное дело нашей жизни. Мы поставляем нашею обязанностию передать кормило правления в руки способнейшего принца. Вследствие чего мы, в первую стражу нынешнего дня, призвали к себе служителей нашего дома, высоких государственных сановников, министров и наших дворецких, чтобы передать им нашу волю. Теперь полдень; духовная сила все более и более улетает — такова воля неба.

«Наследник одарен от природы человеколюбием и сыновнею любовью. Воспитанием внушены ему добродетели твердости, воздержания и благотворительности. Верно он окажется достойным великого бремени, которое мы возлагаем на его рамена. Пусть же, как сын неба, вступит он на наш престол и продлит славный ряд наших предков. Небо создало людей и постановило над ними государя, который пасет их, как овец. Об этом пусть думает постоянно наследник, мой сын; пусть будет он неутомим в заботе, стараниях и внимании, чтоб изучить народ и чтоб печься о его благе. Тогда только наш могущественный царственный дом продлится на веки. Да отразится в его сердце, как в чистом зеркале, краса и безобразие людей, его помощников в правлении; он должен строго взвешивать их дурные и хорошие качества. Только при таком беспристрастии получит он дельных слуг. А сии чиновники, как гражданские так и военные, внутри и вне границ государства, да будут чисты сердцем и неутомимы в исполнении своих обязанностей, дабы, с их помощью, правление моего преемника сделалось наиблистательнейшим и наиславнейшим. Сие будет утешением нашему сердцу. Траур пусть продолжается, по старинному положению, только двенадцать дней. Да будет манифест сей обнародован немедленно во всех краях и областях между четырьмя морями».

Действительность далека от этой льстивой картины богдыханского самохвальства. Вскоре по смерти Таокуанга, в противоположность к его духовному завещанию, вышла в Кантоне записка, в которой автор, осторожно скрывший свое имя, описывает состояние империи чрезвычайно черными красками: «сыну неба следовало бы подумать, что испорченность народа причиняют сами чиновники; они прижимают, обманывают, грабят, и народу остается также только одно средство — ложь и грабеж. Общественную безопасность нарушает полиция частию сама, частию дозволяя страшные дела. Людей уводят из их домов и отпускают только за большие суммы. Разбойники, в образе мандаринов, ездят по реке и собирают непомерные пошлины. Другие шатаются по государству, и крестьяне платят им значительные подати, чтобы сохранить свой урожай, свою собственность и жизнь. В городах разбойники поджигают дома, [319] и уносят все оттуда под предлогом спасения и помощи. В этом главная причина многочисленных пожаров. Высшие сановники, присланные издалека (никто не получает места там, где он родился), не знают многочисленных наречий государства; они опираются на низших чиновников, служителей и переводчиков. Последних подкупают; они фальшиво переводят и изобретают тысячи средств, чтобы выжать деньги. Сборщики с одной стороны повышают подати; с другой стороны умалчивают о некоторых доходных статьях; деньги с них кладут в карман и обманывают государя. В округе Воюен, провинции Чекианг, превосходно растет зеленый чай, вывозимый большим количеством. В официальном описании местности об этом умолчено. Купцы, привозящие чай в Шангай, платят ежегодно своим мандаринам по крайней мере 20,000 таэлей (слишком 42,500 руб. серебр.) Эти чиновники смеются над великим сыном неба, который полагает, что строго наказал виновных слуг, лишив их половины или даже целого годичного жалованья; а это жалованье иногда достигает только тысячной части доходов. Частным людям, за известные суммы, дозволяют они соляное производство; отсюда незначительность доходов в последнее время с этой монополии. В самом же худшем положении находятся военные и морские силы; по правде они служат только к стыду государства. Офицеры ищут только выгод; множества из означенных в списке солдат нет на лицо; жалованье делят начальники между собою. Императорский флот в сношениях с контрабандистами, и государственная казна таким образом лишается миллионов. Более же всего, в физическом, нравственном и экономическом отношении, наносит вред стране ввоз опиума. Народонаселение портится, и ежегодно, по крайней мере 34-35 миллионов долларов вывозятся из государства».

Эти жалобы туземцев вполне подтверждаются известиями иностранцев различных наций, в особенности же римско-католических миссионеров, живущих внутри страны. Не менее мрачная картина открывается из многочисленных прошений от притесненных лиц, из отчетов инспекторов, которых иезуиты называют цензорами, даже из многих императорских указов и из частых восстаний. «Государственная казна истощена; военной силы, в западном смысле этого слова, почти нет, нескольких пароходов достаточно для истребления императорского флота. Толпы возмутителей и шайки разбойников беспрепятственно расхаживают по стране; нужда и бедность господствуют в многочисленном народонаселении». [320]

III. Гиенфонг и реакция.

При таких печальных обстоятельствах и всевозможных трудностях, вступил 25, февраля 1850 года, на престол предков двадцатидвухлетний сын и наследник Таокуанга; имя его Чу, а с означением шестого поколения, Ие-Чу. Мы привыкли на Западе называть нового сына неба почетным титулом его царствования, Гиенфонг: полнота счастья. С молодым государем, во главе правления стала реакционная старо-китайская партия. Она требовала восстановления достоинства Китая, устранения несчастных последствий англо-китайской войны и неисполнения условий договоров с Англиею, Францией и Северною Америкой. Стоявшим на границах варварам должно было, по их мнению, внушить прежнее благоговение к Небесной империи, чтоб они по прежнему безусловно повиновались сыну неба.

Министры и уполномоченные, несколько лет тому назад советовавшие сделать уступки Англичанам и другим иностранцам, спасшие таким образом династию и самостоятельность государства от неизбежной гибели, были обвинены в неверности и измене. Их уволили с позором. Между прочими та же судьба постигла и близких родственников царственного дома манджурских князей, министра президента Мучангаха, ведшего при Таокуанге важные государственные дела, и Киинга, посредника во всех делах между иностранцами и Срединным цветком. Оба они, Мучангах и Киинг, — замечательнейшие государственные люди нашего времени в Срединной империи. Их жизнь и деятельность содержит в себе наглядное и очень поучительное изображение образа мыслей и жизни высших слоев этого оригинального китайского мира. Заметим здесь, что следующие факты мы почерпнули из достоверных источников, частью из официальных известий Пекинского Придворного Вестника.

Всегда, по истечении нескольких десятков лет, предпринимается пересмотр законодательства и всего государственного управления. Устаревшие нормы устраняются, а новые указы сына неба вставляются на их место. Президентом коммисии последней ревизии, назначенной в 1812 году и окончившей в шесть лет свою трудную задачу, был Мучангах. Под его надзором обнародованы Таитсинг-Гоейтии, или собрание законоположений пречистого царствующего дома. В Европе есть два экземпляра этого ценного и редкого собрания, — в Петербурге и Мюнхене. Это собрание, обнародованное в 1818 году, состоит из 920 книг, каждая средним числом от 25 до 26 двойных страниц. В них собраны [321] все указы, относящиеся к управлению Империи, и многие из них с историческими и географическими пояснениями. Сюда принадлежит еще собрание рисунков музыкальных, религиозных, военных, математических и астрономических орудий и многих специальных карт в 132 книгах, с особенным пояснительным текстом. Это официальное руководство составляет основание всех новых сочинений о Китае, выходящих внутри и вне Срединной империи. Мучангах, по особенному поручению, в 1823 году, был послан следователем в округ Сечуен; там распространился слух, что один генерал, умерший несколько лет тому назад, был убит. Императорский коммиссар велел вырыть тело; но нельзя было отыскать следов насилия. На следующий год мы находим его занятым в других округах различными делами. В Гонане собирает он сведения о засухах и неурожаях; в Печили отдает он отчет о новом разделении судебных округов; в Юннане разрешает он споры между помещиками и китайскими чиновниками. Вскоре потом с экстрапочтой отправляют его в Киангнан для восстановления там нарушенного порядка. В то время Мучангах был уже членом императорской академии и министром общественных работ. Множество донесений его находится в Пекинской Газете; все они свидетельствуют о его мудрости, благоразумии и человеколюбии. Так, например, министр (1837 г.) предлагает императору простить накопившуюся с 1830 года недоимку в податях тем областям, которые назначены для содержания восьми знамен войска. «Привязанность этих военных колонистов важнее, чем несколько миллионов более или менее в казне». Когда Чанглинг, герой войны против узбекских мусульман в Малой Бухарии, умер, то опытный государственный муж (1838) получил место первого министра. С этого важного поста руководил он всеми сосредоточениями войск и другими мерами в англо-китайскую войну. Мучангах и Киинг с конца 1840 года убедились, что Китай не сладит с английскими варварами; по их мнению надобно было всячески стараться о заключении мира.

Киинг, сын одного из государственных министров и по браку своей сестры родственник императорской фамилии, был товарищем детства Миеннинга или Таонуанга. Этим он положил основание своему будущему значению. Уже в 1823 году занял он место второго вицепрезидента в министерстве финансов. Мучангах и Киинг во всех важных обстоятельствах дружно стояли вместе; они были главами партии прогресса в Срединной империи. Киинг, так же как и его друг, вел одно за другим различные дела государства. Он был президентом суда и комендантом Пекина; императорским коммисаром отправлялся он в Куейчеу и [322] Куангтонг; в Мукдене он был главнокомандующим, в Киангнане наместником. Киинг, далеко уступая Мучунгаху в благоразумии и самообладании, часто делал ошибки. Несколько раз он был разжалован и переводился на низшие места; но всегда он оставался ловкою, умною головою и превосходно умел писать. В Пекинской Газете много его официальных статей и донесений. Его рукою писаны, известные в Европе, бюллетени о занятии Чапу, Чингая, Шангая и Чинкианга во время англо-китайской войны. Киинг, как первый уполномоченный сына неба, подписал Нанкинский договор. Он вел также переговоры с другими государствами, и ловкостью и своевременною уступчивостью довел их до счастливого конца без нарушения мира. Англичане, Американцы и французы, лично с ним сносившиеся, превозносят его похвалами. Сэр-Френсис Девис, бывший наместник и главнокомандующий войск в Гонг-Конге, называет Киинга дельнейшим и честнейшим Китайцем, с которым когда-либо сносились Европейцы; по его словам, он один из любезнейших людей в свете. В многочисленных переговорах, во время четырехлетнего правления сэр-Френсиса, лишь очень редко он пытался обойти условия договора, но и это должно было приписывать не его характеру, а только затруднительному его положению.

Министры и чиновники в деспотических государствах некоторым образом подвергаются большей ответственности, чем в государствах благоустроенных. Оно отвечают за успех своих советов и мер. Невыгодные для Китая и оскорбляющие тысячелетнюю народную гордость трактаты с варварами поставлены были первому министру в вину Гиенфонгом и его советниками. Сверх того Мучангах посоветовал принять радушно Англичан, явившихся с поздравительным письмом к молодому сыну неба в Тиентзин, и вообще советовал исполнить условие трактата, о допущении Англичан внутрь Кантона. Но противная партия победила, Англичане не противились и спокойно отправились назад в Гонг-Конг. Пекинский двор, совершенно незнакомый с европейскими отношениями и соображениями, заключил из этого, что варваров и прежде можно было испугать твердостью и этим отклонить их дерзкие требования, Мучангаха и Киинга обвинили в том, что они этого не сделали: они были лишены своих должностей и подверглись жестокому наказанию.

«Кто не знает, говорит Гиенфонг в относящемся к этому делу указе (21 ноября 1850), что долг государя приближать достойных и удалять порочных? Только тогда, когда последние лишены своей силы, управление может поступить в руки достойных людей. Долговременным нерадением, государство, более чем когда-нибудь, приблизилось к гибельной пропасти. [323] Безнравственность народа и позор правительства возрастают с каждым днем. Высшие сановники должны бы были выставлять на вид хорошее, уничтожать дурное и в таком роде служить нам, чтобы мы не могли впадать в ошибки. Мучангах, первенствующий министр, вознесенный более чем кто-нибудь в предыдущие царствования, не обратил внимания на трудности своего возвышенного поста. Внимательности в нем было недостаточно; ни добродетелью, ни полезными советами, он не помогал своему государю; он старался только утвердиться в своей должности и на своем посте. Все люди достойные, могущие принесть большую пользу государству, были удалены. Не радея 6 законе и своей присяге, этот человек старался только брать угодливостию и лестью; он скрыл свой истинный взгляд и таким образом сделался изменником своего государя. Все свои знания и способности употребил он только на то, чтобы во всем следовать желаниям и взглядам своего повелителя и льстить ему. Отстранение всех тех, кто, по случаю переговоров с варварами, не соглашался с его мнением и советовал другой образ действий, может только возбудить глубочайшее негодование. Везде, где патриоты являлись с твердостью и энергией, их удаляли. Первый министр старался возвысить только Киинга, потому что в этом бесстыдном и порочном человеке находил он достойного соучастника своих низостей. Можно было бы привести множество примеров, в которых он присвоивал себе страшную власть. Его величество, блаженной памяти сын неба, чрезвычайно благосклонный и милостивый ко всем людям, не могли ни в чем отказать ему. Таким образом Мучангаху легко было проводить свои себялюбивые безнравственные планы. Еслибы свет святой мудрости просиял над нашим славным родителем, над совершенным повелителем, то этот льстец подвергся бы жестокому наказанию. Подлинно, подлинно далека была бы от него милость. Но как этот дурной человек не был познан, то он постоянно пользовался милостью, и оставался дерзким, бесстыдным и нераскаянным.

При начале нашего правления, когда представлялся случай спросить его мнения, он либо отвечал двусмысленно, либо вовсе молчал. Но скоро открылась его хитрость. Когда корабль английских варваров явился у Тиентзина, он хотел опять послать своего приятеля Киинга, с тем чтоб его виды опять одержали верх. Еслиб это случилось, то черноволосый народ потерпел бы такое же несчастие, как и в прежние годы. Опять, когда для покорения разбойников в Куангси нам представили Лина, истребителя опиума, Мучангах усумнился в способностях и силе этого дельного человека. Он ослепил нас и всех, так что нельзя было узнать правды. В этом его преступление. [324]

Недостаток патриотизма в Киинге, его трусость и бездарность так велики, что возбуждают даже удивление. В Куангтонге притеснял он народ, чтобы подольститься к варварам. Интересы государства никогда не были близки его сердцу, что ясно видно из переговоров о вступлении варваров в город Кантон. Он до того был лишен всякого божественного начала справедливости и всякого человеческого чувства, что военные действия возникали там, где их нельзя было ожидать. К счастию покойное величество узнало двусмысленность этого человека и повелело ему возвратиться в столицу. Каждый раз как Киинг в течении этого года был призываем в наше присутствие, он говорил все об английских варварах и о том, как их должно бояться; по его словам должно было всегда сообразоваться с их желаниями, когда возникнут с ними столкновения. Но все эти речи клонились к тому, чтобы скрыть его измену и обеспечить ему должность и доход. Чем далее он говорил, тем более открывался бесчестный и безнравственный человек; речь его похожа была на неистовство бешеной собаки и была по истине жалка.

Действия Мучангаха хитры, сокровенны, и их трудно разоблачить; действия Киинга открыты и ясны. Но относительно ущерба, нанесенного государству, их преступления на одной степени. Если закону не дать полного хода, как же сохранить обязанности и справедливость в сердцах людей? Мы сами оказались бы неблагодарными против покойного величества, от которого получили царство. Но помня, что Мучангах был министром при трех царствованиях, мы не можем наказать его в один день, как он этого заслуживает. Поэтому мы поступаем с величайшею милостью, лишаем его только чина и повелеваем, чтобы нам никогда не представляли его на действительную службу. Неспособность Киинга безгранична. Но принимая во внимание, что он был окружен затруднениями со всех сторон, мы хотим оказать ему также милость: он переводится в пятый класс чиновников и назначается сверхштатным писцом в министерской канцелярии. Себялюбивые поступки этих двух людей и нерадение их в исполнении обязанностей к своему государю ясны для всего государства. Но мы хотели, помня Конгтзе (Конфуция), избегавшего крайностей, избавить обоих от крайнего наказания. Мы поступили так, здраво обдумав что мы делаем; пусть признают это все наши слуги; нам очень жаль, что мы принуждены так поступить.

С нынешнего дня всякий высший и низший чиновник, военный или гражданский, в столице или в провинции, должен показать, что он действует по добрым правилам и служит верно государству. Накопившееся, вследствие долговременного нерадения, зло должно быть уничтожено и исправлено. Повинуйтесь со [325] страхом и трепетом! Никто не доджем пугаться затруднений и предаваться покою. Кто в силах действовать по одному из великих правил, важных для государства, важных для блага народного, тот пусть действует прямо и без страха. Никто да не руководствуется правилами своих покровителей и чувствами своих учителей, Мучангаха и Киинга. Все да следуют правде, не уклоняясь от нее, все да предаются обязанностям своей должности, не захватывая себе чужого. Сей указ да обнародуется в столице и провинциях, чтобы каждый знал нашу волю».

Молодой сын неба и его советники жили и живут в большом заблуждении насчет себя, своей силы и средств. Мучангах и Киинг правильно сознавали положение, думая, что только благоразумная уступчивость требованиям иностранцев может спасти государство от великих несчастий. Строгия меры новых властителей Пекина не принесли никакой пользы; они ускорили только бедствия государства и его приближающееся разложение. Внутри члены тайных обществ и другие возмутители усиливались с каждым годом; извне союзные державы настаивали на исполнении принятых обязательств. Частые отказы и различные поступки, как со стороны иностранцев, так и мандаринов, повели наконец к сериозным столкновениям, сильно угрожающим самостоятельности Срединной Империи.

IV. Тайные общества и их цели.

Тайные общества распространены не только по всем обширным областям Срединной Империи, но и там, где живут Китайцы, на островах Восточного океана, между индо-китайскими народами, в Австралии и Калифорнии. Эти гоеи, или союзы, не стремятся к какой-нибудь цели, при которой могли бы оставаться в безопасности существующие формы правления или веры; напротив они составляют самостоятельные религиозные и политические общины, враждебные всему существующему. Их скорее всего можно сравнить с философскими школами древности и клубами времен первой французской революции.

«Братство неба и земли» прямо высказывает, что оно считает себя свыше призванным уничтожить страшную противоположность между бедностью и богатством. Имеющие в руках земную власть и состояние также родились на свет и также умирают как их обманутые братья, притесненные бедные. Высшее существо не хочет, чтобы миллионы были рабами нескольких тысяч. Отец— небо и мать-земля никогда не давали тысячам права поглащать, для удовлетворения своего сладострастия, собственность миллионов братий. Владение имуществом не было дано от высшего существа знатным и богатым, как особенное право; оно скорее состоит [326] в работе и поте миллионов их притесненных братий. Солнце с своими лучами, земля с своими богатствами, свет с своими радостями — общее благо, которое для удовлетворения нужд миллионов наших братий должно быть исторгнуто из рук тысяч. Мир должен наконец когда-нибудь быть избавлен от притеснений и зла; это избавление должно начаться, производиться и окончиться с единодушием, смелостью и силою. Семя братства не должно заглохнуть между дурными травами; скорее же в пользу хорошего семени должно истребить все дурные травы. Задача велика и трудна; но должно помнить, что без борьбы нет победы и спасения. До тех пор, пока большая часть жителей городов одной провинции не присягнут, пусть каждый по видимому повинуется мандаринам и подарками привяжет к себе полицию; несвоевременные восстания вредят плану. Как скоро большая часть жителей городов и провинций сольется в союзе, тогда старое государство падет и из развалин его можно воздвигнуть новое. Миллионы счастливых братий украсят когда-нибудь гробы основателей благословенного порядка, помня их благодеяние и спасение из оков испорченного общества. Печать «братства неба и земли» покрыта разными письменами; она пятиугольная в знак пяти главных китайских блаженств: мудрости, справедливости, потомства, чести и богатства. Этим пяти блаженствам соответствуют пять стихий: земля, дерево, вода, металл и огонь; изображения их вырезаны на пяти углах печати. Непосредственно под ними пять письменных знаков; смысл их: могущественные бесстрашные вожди, китайские герои стоят вместе дружно и непоколебимо; за тем следуют несколько поговорок символического значения, написанных мерным языком, например:

«Толпа героев в тесном союзе ожидает повелений из уст начальника».

«Есть связь между младшими и старшими братьями; в боевом порядке соединены старшие и младшие братья».

«Всякий будь готов действовать по знаку начальника».

«Как выступивший из берегов горный поток разливается по равнине, так льются несметные дружины из древних времен».

«Мешай бурое, белое и красное и убивай врага».

Другой орден, «союз троичности», распадающийся, под различными именами на разные отрасли, имеет пять главных лож, под начальством которых множество второстепенных: главная ложа в округе Фокиен с черным знаменем; вторая в округе Куангтонг с красным знаменем; третья в округе Юннан с знаменем телесного цвета; четвертая в Гукуанге с белым, и пятая в Чекианге с зеленым знаменем. Каждой из этих лож подчинены отдельные округи, города и селения. Подчиненные обязаны [327] безусловно и без рассуждения исполнять приказания начальствующих. «Союз троичности» задает себе задачу соединить в одну семью китайскую породу, рассеянную по земле. Новое китайское християнство тесно связано с этими тайными обществами, особенно с «братством троичности»; большею частию оно вышло из них и стремится к тем же целям: к истреблению царствующей династии, к обновлению и соединению в одно целое всех Китайцев, под одною религией и под одним национальным царственным домом.

Северо-восточная часть провинции Куангси состоит из высоких гор, поросших густым лесом. Дикие потоки этих мест образуют столько водопадов, что судоходство по ним делается невозможным: на одной реке Ли насчитывают 360 водопадов. Эти неприступные места издавна были притоном многочисленных разбойничьих шаек, которые от времени до времени спускались в плодоносный Куангтонг, выгоняли оттуда чиновников и грабили область. Как скоро подходят войска, разбойники быстро удаляются в свои горы и ведут оттуда войну герильясов против гражданского общества. Куангси, в Срединной Империи, служила несколько раз, в течении тысячелетий китайской истории, прибежищем для законной династии, как Наварра на Пиринейском полуострове. Остатки Мингов, когда Манджу заняли Пекин (1644), держались здесь слишком десять лет. Потом в этих местах, во время двухсотлетнего чужеземного правления, появлялись от времени до времени претенденты, которые хотели восстановить туземную династию в ее прежнем блеске.

«Славный род, так говорят их прокламации к народу, который (1368) начинается с Гонгву, или великого воина, и который изгонял монгольских варваров за Великую Стену, этот род никак не угас. Кровь Гонгву живет еще в его храбрых потомках, которые теперь из Куангси, единственной независимой страны, восстают и призывают народ к самостоятельности. Потомки достойны своих предков; они изгонят варваров Манджу из прародительского наследия».

По заключении Нанкинского мира, в 1842, в Куангси снова возникли беспорядки. Партия Мингов, или патриоты, поднявшие знамя мнимых Мингов, надеялись воспользоваться неуважением к царствующей династии и низвергнуть дом Гиоро. Но напрасно! Пока жив был Таокуанг, пока Киинг, наместник сына неба на юге, управлял деятельно и умно, приверженцы законной династии, Мингшин, мингские люди, как называли себя инсургенты, не могла укрепиться. Их надежды воскресли, когда величество Таокуанга отправилось в великое путешествие, назначив своим преемником своего четвертого сына. Старо-китайская школа, как сказано [328] выше, воцарилась вместе с Гиенфонгом, и неудовольствие усилилось. К тому же присоединились неурожаи и наводнения, приведшие народ в отчаяние.

Почти в то же время, во многих провинциях, возникли восстания, объявившие войну правлению мандаринов. Главным образом мятежники усиливались в южных приморских провинциях; соединясь с пиратами, они занимали целые области и утверждались там надолго. Две трети области Куангси от 1847-52 года были под властию мятежников, повиновавшихся одному вождю и отличавшихся красными шапками. «Сотни и тысячи десятин земли, пишет главный инспектор государства в Пекинской Газете, остаются там невозделанными; все земляные и водяные пути сообщения в руках разбойников, так что подати не собираются, и чиновники не могут достичь места своего назначения».

Не менее опасно было положение Куантонга. Толпы возмутившихся, выдававших себя за отряд Тайпингов (которые впрочем их никогда не признавали), долгое время держали под своею властию земли и воды около Кантона и совершали там страшные ужасы. Разбойники разрушили богатое торговое место фушан; жителей его до 200.000 голов истребили они огнем и мечем (декабрь 1854). Не лучше было маленьким местечкам. Окружное управление употребляло все средства, чтоб остановить ужасы, но напрасно. Наконец оно обратилось к иностранцам за помощью, в которой однакоже, под предлогом нейтралитета, было им отказано. Только внутренний раздор между мятежников дал мандаринам средство возвратить провинцию под императорскую власть. Их поступки были до того бесчеловечны, что трудно было бы поверить рассказам о них, еслибы подобные примеры не встречались в китайской истории, и еслиб о них не писали достоверные очевидцы. Вообще все эти, повидимому, кроткие и проповедывающие нравственность, восточные люди жестоки; они ни во что ставят жизнь человека. «От 12-го февраля до 1-го сентября 1855 года, говорит обыкновенно-пристрастная к мандаринам China Mail в одном Кантоне казнены публично, как мы знаем из верных источников, слишком 70.000 человек. В других местах соразмерное этому количество; где 10, где 17, где даже 25.000 человек. Многие начальники возмутившихся живые были изрезаны в куски. Некто Канзин был изрезан на 108 кусков».

Не лучше обошлись при усмирении восстания в Амой, в провинции Фокиен. Бунтовщиков в Шангае, занимавших полтора года это место (от 8-го сентября 1853 до 18-го февраля 1855), не постигла такая страшная участь. Мандарины совестились близости Европейцев, они заняли город с помощию французов, и их [329] противники легко могли бежать к Тайпингам. «Говорят и жалуются на жестокость бунтовщиков, пишет наш почтенный соотечественник евангелический миссионер Лобшейд (в Hongkong Register 15-го января 1855), но страшные поступки мандаринов нисколько не отстают от действий бунтовщиков. Настоящее правление в сущности не что иное как разбой более или менее явный. Никто не добьется своего права: всякий должен брать его силою, что иногда вовлекает целые местечки и роды в кровавые споры. Я живал в городах, где «великие отцы» дозволяли долговременную борьбу на улицах, истреблявшую имущества и людей, тогда как они были в силах прекратить ее. Как можно позже являлись блюстители порядка, налагали на обе стороны по 500 долларов штрафа, и эти деньги делили между чиновниками. Тайный советник второго класса отдал правительственную джонку в аренду пиратам, которые платили ему известный процент с добычи или доставляли для продажи взятые суда. Во время этих действий вся окружность бунтовала. Роды сражались с родами; деревни и местечки горели; мущины, женщины и дети подвергались увечью, убийству и продаже в рабство. Мандарины об этом не беспокоились. Для обрисования этого императорского управления я прибавлю только один факт, рассказанный мне многими другими очевидцами.

«Недавно приверженцы императора заняли город, в котором сидели приверженцы Тайпингов; жители все были перерезаны, кроме 400 мальчиков; их привели к начальнику. Последний обратился к одному из детей: «Кто твой отец, мошенник? — Киучин (доктор второй степени). «В кого ты веруешь?» — Нас учили почитать Шангти (этим именем обозначается Бог у евангелических христиан и у Тайпингов). «Я тебя выучу, чортов сын, почитать Шангти! Убить его». Мальчик и многие другие кинулись к ногам мандарина и молили о пощаде. Все просьбы были тщетны. Изверг велел зарыть живьем детей. Их поделили между двумя начальниками отрядов. Каждому досталось по 200. Один из них исполнил повеление буквально. Детям связали руки за спину и побросали их в глубокую яму; многие сломали себе руки, ноги, шею, и яма была засыпана землею. С хохотом и криками приверженцы императора затоптали землю над могилой и смеялись над Шангти, который не мог спасти своих почитателей. Другие 200 мальчиков отделались страхом. Их выдали родственникам за высокий выкуп».

Подобные факты, подобные изображения встречаются в сочинениях и католических миссионеров, рассеянных внутри Китая. При таких ужасных варварствах Империя в постоянном волнении и постоянно бунтует. То из той, то из другой провинции [330] до иностранцев достигают известия об ужасных происшествиях и о страшных пожарах и убийствах. Мы знаем о недавних насилиях в северозападной части провинции Кантона, мы слышим о восстаниях в провинции Сечуене, недалеко от тибетской границы и в других округах. Отрывочность известий даже о происшествиях, случающихся недалеко от гаваней, открытых для Европейцев, доказывает сверх того недостаточность сношений Китайцев между собою; доказывает, как необходим прогресс для этого восточного человечества, так далеко отставшего от остального света.

V. Тайпинги и их отношение к христианству.

В тех же самых неприступных провинции частях Куангси поднялся сначала Гонг Сиутзиуэн (младший брат Иисуса Христа) с своими приверженцами; под именем Тайпинг Чао, «миролюбивого царственного дома», они господствуют ныне над Нанкином, над большею частию области течения Кианга и далее на юг. 21 марта 1857 года минуло четыре года, как приверженцы этой секты вступили в столицу династии Мингов. В тот же день в 1853 году, они, на ложно понятом основании Священного Писания Нового и Ветхого Завета, учредили в Нанкине новую религию и новую форму правления. Действительно эти последователи бедного школьного учителя провинции Куангтонг (Гонг родился в 1813 г. в округе Гоагиен) сделали в короткое время чудеса. Из пустынных гор, где они еще в 1851 году повиновались дому Манджу, они в течение 14-16 месяцев, несмотря на сопротивление, прошли по густо населенным областям более чем сто немецких миль, и заняв много городов, утвердились в них. Хребет Мейлинг, отрасль Нанлинга, или южной горной цепи, отделяет провинции Куангтонг, Куангси и Фокиен от речной системы Кианга. Выше, Пелинг, или северная горная цепь, образует другой водораздел; по его южному склону, воды текут в Кианг, по северному в Гоанго. Ущелья Мейлинга могли быть заперты многочисленным войском. Несмотря на это, приверженцам Гонга, как кажется без больших усилий, удалось пройдти их. Оттуда они отправились на северо-восток, через поросшие лесом горы, отделяющие Куангси от Гунана, «южной страны озер» и быстро заняли округи Киангоа, Ионгнинг и Мингюен, принадлежащие к южной области провинции Гунана, к Ионгчеу. Отсюда поднялись они выше, покорили Вучанг, столицу провинции Гупе или северной страны озер, перебрались опять на юг в Киангси, где выгнали императорские войска из областей Канчеу, Кингана и Юенчеу (27° 51' 52'' северной широты и 2° 5' 24'' западной долготы от Пекина), и вдоль по течению Кана дошли до большого озера Поянга. У озера Поянга императорские войска употребили все усилия, чтоб остановить бунтовщиков. Но [331] Гонг и его соправители оказались непобедимыми. «Великий Бог, говорят они, и его старший сын Иисус Христос явились перед нами и уничтожили сопротивление. Путь в Нанкин был открыт перед стопами верных».

Из Нанкина или Мойанга, как называется этот город на символическом языке «союза троичности», было объявлено народу Срединной Империи и всему человечеству сошествие на землю меньшего Сына Божия. «Вы должны ему верить: так повелел Великий Бог, Господь неба. Противники обрекаются смерти. Их имущество отбирается; Господь Бог дал землю только тем, кто Ему безусловно повинуется». Это учение проповедывалось в повременных изданиях, распространяемых в огромном количестве и испещренных цитатами из Библии. форма правления нового Небесного Царства, — так называют свое государство поклонники Гонга, — чистая теократия по образцу Ветхого Завета. Бог нисходит на землю, говорит с своими детьми и повелевает, что им делать. Изредка Бог берет своих сынов на небо, и они созерцают там его величие. Правление небесное и правление земное тесно связаны между собою. Правление земное однакоже передано не одному человеку, а целому братству царей, к которому принадлежать: сам небесный царь Гонг, называющий себя «младшим братом Иисуса Христа», восточный царь Янг, назвавший себя обетованным Христа, утешителем, святым духом, западный царь, южный царь, северный царь и еще один вспомогательный царь. Этот союз царей считает себя законным повелителем над всеми странами и народами под небом. Их Бог единственный, истинный Бог; их небесный царь единственный истинный царь. Только покорившиеся и несущие дань могут к нему приближаться. Мироправители живут в своей небесной резиденции Тиенкинге; под этим именем основатели новой религии, на своем мистическом языке, разумеют город Нанкин. С нынешнего дня, говорят они, нет уже более ни южной резиденции (Нанкин), ни северной резиденции (Пекин); есть только небесная резиденция. Пекин, вертеп чудовищ, делается местом изгнания грешников. Этот город стал Ботанибеем новой Небесной Империи.

Самоуверенность и радость победы блистала по взятии Нанкина в их глазах, была заметна во всем их образе действий. «С нами Бог, говорили они, что могут против нас демоны? Мандарины откормленный скот, приготовленный в жертву нашему небесному Отцу, высокому Господу и повелителю, единому истинному Богу». Разгоряченные до сумашествия, Тайпинги показывали своим «чужеземным братьям», Англичанам и Американцам, свои едва зажившие раны, вынесенные из борьбы против злых [332] непокорных духов Манджу. Они горели нетерпением еще раз кинуться в битву и истребить врагов Бога. Порядок и дисциплина господствовали при неутомимой деятельности. Верные были хорошо одеты, хорошо накормлены, все нужды их были удовлетворены вполне. Табак, опиум и все крепкие напитки были запрещены. В их главную крепость Чинкианг запрещен доступ женам и детям. Одни солдаты живут в домах. Предместья были разрушены, ненужные строения запечатаны. Никто не смеет входить и выходить без позволения. Всякому назначено свое место и обязанность; все нужное выдается защитникам Господа из государственной казны и из общественных запасных магазинов; частное владение, даже всякое свободное движение прекратились. В «Небесной Империи» все движется по военному, как машина, по приказанию начальника. Братство царей создало новую литературу, и ввело новый порядок учения и экзаменов. Старые классические сочинения, тысячи романов и историй Срединной Империи были истреблены. В книжных лавках осталось лишь несколько народных песен. Писания, которые должны заменить Конгтзе и Менгтзе, носят на себе печать Небесной Империи; только такая штемпелеванная литература может быть распространяема и читаема.

На Кианге встретили новых сектаторов два свежие императорские войска; одно при Гиангъйонге из 70,000 Манджу и Китайцев; другое около Кишена из стянутых войск провинций Шенси, Кансу, Печили и Манджурии. Цари противопоставили этим врагам достаточное количество войск, и с другим значительным отрядом, говоря, что получили повеление свыше, отправились на север против Пекина. «В темную ночь июня месяца (1853), так говорится в одном из откровений Гонга, отец небесный великий Бог еще раз сошел с высоты небесной и повелел своему сыну, меньшому брату спасителя Иисуса Христа, послать толпы войск в три направления на юго-запад, восток и север: к озеру Поянг, в провинции Киангси, против Сучеу и Шангая и против Пекина. Языческих Манджу следует убивать со всеми приверженцами. Не щади, говорит Господь, как говорил некогда Самуилу, убивай мужа и жену, детей и младенцев, волов и баранов». Сын Божий остался сам в священном городе Нанкине и велел через своих царей объявить государству, чтобы все классы народонаселения оставались спокойны и беззаботны на своих местах. «Пороки Манджу дошли до неба и возбудили гнев великого Бога. Смотря на землю, отец небесный узрел несчастие земледельцев, промышленников и купцов. Тайпингкуо, или мирное государство, получило сугубое поручение наказать преступников и улучшить участь невинных. Ясно, что небо борется за нас, борется [333] вместе с нами. С тех пор, как окончилась дерзкая борьба в Куангси, первые ряды противников в знак покорности быстро вложили меч в ножны, и страх Божий напал на всех тех, кто хотел нам сопротивляться. Знайте же: мирный царственный дом утвердился теперь и устроился в Нанкине; поэтому мы повелеваем вам, обновленному народу, почитать Бога отца небесного, покинуть служение идолам и достичь небесного благословения. Не бойтесь ничего! Оставайтесь спокойно в ваших жилищах и селениях. Ученые, земледельцы, ремесленники и купцы, продолжайте, как теперь, заниматься вашими дневными трудами. Наши добродетельные воины не коснутся вашего имущества; они платят за произведения на рынках, для того, чтобы земли и промыслы процветали всегда и навеки».

Большие отряды войск отправились из лежащих друг против, друга крепостей на южном и северном берегах Янг-тзе-кианга из Чинкианга и Куачеу вдоль императорского канала вверх к Янгчеу (32° 26' 32'' северной широты, 2° 55' 43'' восточной долготы от Пекина); также как в Нанкине и других местах, они истребляли всех членов племени Манджу и бросали тела их в воду. Янгчеу очень населенное цветущее торговое место на западной стороне искусственного водного пути, «желоба между югом и севером»; оно отличается своим богатством и роскошью между всеми счастливыми городами системы Кианга. По своему образованию и ловкости развратные жннщины Янгчеу славятся по всему Китаю; они играют в шахматы и на флейте, и великие мастерицы в ласках. Говорят, что искусством сочинять благозвучные пустые стихи, они превосходят западных придворных поэтов. Генерал инспектор придворной провиантской части и главный начальник соляной части округа (в Янгчеу много соляных заводов) струсили и оплошали. Их сослали в ссылку в Или, китайскую Сибирь. По кратковременном пребывании в завоеванном городе, «войско патриотов» потянулось на северо-запад к Фонгъйангу (32° 55' 30'' северной широты, 1° 1' 26'' восточной долготы), в область Нангоэй, и это место, родина основателя династии Мингов, было скоро взято; через несколько дней бесстрашные толпы стояли в Куейте (34° 23' 40'' северной широты 0° 37' 30'' западной долготы) не далеко от Желтой реки в провинции Гонане. При этом городе, призванные на помощь из Манджурии, Татары были разбиты, и толпы победителей отправились без препятствий в город Кайфонг, в котором два миллиона народонаселения. Эта знаменитая в летописях Центральной Империи столица Гонана, лежащая между реками Гоанго и Пиен, несколько раз была резиденциею, династий Вей, великих Зонг и Кин, что вероятно побудило многих персидских жидов поселиться там. До сих пор [334] еще там живут в несчастии и бедности их потомки. При Кайфонге «верные» потерпели в первый раз значительное поражение. Упавшие духом императорские войска были до того поражены своим успехом, что приписывали его не себе, а вмешательству свыше. «Бог войны Куанти, говорили они, сошел с страшными толпами с неба, разбил и истребил гнусных бунтовщиков против царственного дома и против святой веры в Яо и Шун, в Конгтзе и Лаотзе».

Около конца августа (1853 года) Тайпинги сняли осаду Кайфонга. Они переправились через Желтую Реку и, не встретив больших препятствий заняли большую часть равнины в провинции Шанси. Укрепленных городов и местечек, за недостатком артиллерии и осадного искусства, они не могли брать. У Пингъянга (36° 6' 0'' С. Ш., 4° 55' 30'' В. Д. Пекина) обратились они на восток, гнали перед собою наместника Наркингаха, с его наскоро собранными войсками, и заняли множество открытых мест в дворцовой области Печили. В течении шести недель приверженцы Гонга прошли пространство в 700 английских миль; 30 октября 1853 года они стояли перед городом Тиентзином, самым замечательным торговым местом Тихого Океана и некоторым образом гаванью Пекина. План их похода был умно составлен. Нанкин, южное устье большого канала, принадлежало царям; с занятием Тиентзина поступила бы под их власть и северная часть его. В таком случае, по этому водному пути они могли получать подвозы съестных припасов и отрезали бы у врагов все средства к получению податей, хлеба и войска. Сопротивление народонаселения разрушило план их. Север и юг Центральной Империи заселен людьми, говорящими на различных языках и с различными нравами. Северные жители Китая, постоянно враждебны к южным, из которых большею частью состояли Тайпинги; они борются с ними, как с бунтовщиками и еретиками. Тиентзина нельзя было взять.

Всякого рода смятения и беспорядки господствовали в это время в столице империи, Пекине. Говорят, что двор думал даже о побеге за китайскую стену в Манджурию. Государственные цензоры жаловались (их жалобы напечатаны в Придворном Вестнике) на нужды жителей Пекина и на нестерпимые действия его гарнизона. «Солдаты отнимают товары у честных купцов, которые везут их для продажи на рынок; они оскорбляют всех защищающих свое имущество. Вследствие этого прекратился подвоз на рынки, и наступила страшная дороговизна. Это уже было прежде, в октябре предыдущего года. У угольщиков отнимали их верблюдов; никто не хотел ехать в город. Горючие материялы поднялись до необычайных цен. Точно то же случилось и в январе 1853 года. Не платили [335] ли мы за все жизненные припасы гораздо дороже прежнего; и не пострадал ли от этого весь народ Манджу и Монголы? Кроме того гарнизон столицы страшно уменьшился в это опасное время. Немногие солдаты, которые лежат в караульных, дурно одеты, дурно накормлены и снабжены самым дурным оружием. По виду и действиям, они скорее походят на разбойников чем на честных воинов. Проходящих и проезжающих берут насильно в караульню, обирают и выгоняют с ругательствами и оскорблениями. Особенно позволяют себе это Монголы с синим знаменем. Даже у бедных хлебников отнимают товар без платы».

При этих стесненных обстоятельствах большая часть северных пограничных гарнизонов и все войско монгольских ленных князей было созвано на помощь к Хагаму, или князю князей: так называют Монголы китайского императора. Они быстро явились, под начальством Китайца Шингпао и Монгола Сангках-Ринзина, и выступили против «возмутившихся еретиков». Тайпинги не могли более держаться в открытом поле. При начале жестокой северной зимы, они стянули свои силы на западе области Тиентзина и заняли около Тулиу укрепленный лагерь. Казалось, они хотели выждать помощь с юга и, по возвращении лучшей погоды, двинуться на Пекин. Нападения Китайцев и Монголов на укрепления Тайпингов были ими отбиты, это до того рассердило Гиенфонга, пекинского сына неба, что он лишил своих генералов мест, и отправил их в ссылку. В начал весны 1854 года ожидаемые верными на помощь войска дошли до провинции Шантонга. Они вступили (4 апреля) в знаменитый город Лингтзинг, где река Вейго соединяется с императорским каналом, и старались оттуда пробраться до Печили. Завладеть каналом продолжало быть их главною целью. Отсюда эти войска прошли еще несколько вперед до Тонгчанга (36° 32' 24'' С. Ш. 0° 18' 30'' З. Д. Пекина); здесь однакоже они были на голову разбиты императорскими войсками и отброшены назад. Тогда и вожди Тайпингов были вынуждены оставить свое укрепленное положение в Тулиу, в провинции Печили, и подумать об отступлении. До сих пор неизвестны ни подробности ни путь этого отступления. Мы знаем только, что китайские чиновники в Шангае, в апреле и мае 1855 года, несколько раз положительно объявляли, что на север от Желтой Реки нет более бунтовщиков. Отдельные отряды шатались еще по Гонану; но отсюда гнали их с большим кровопролитием на юг к бассейну Кианга и к Нанкину.

О походе против «вертепа дьяволов Манджу» у верных не могло уже более быть и речи. Следующие года протекли в безуспешных переходах, сражениях и стычках, в большем или меньшем расстоянии от реки Кианг. Эти бесславные происшествия возбудили в приверженцах Гонга уныние, в некоторых [336] даже недоверие к его божественному посланничеству. Янг-Сиучин, восточный царь империи Тайпингов, «утешитель и святой дух», хотел, как кажется, основать на этом распадении юной церкви свое собственное господство. Восстание было решено. Гонга-Сиутзиуэна и его сподвижников положено было убить, а Янга провозгласить повелителем Небесной Империи. Этот восточный царь, так называемый святой дух, был прежде бедняком в Куангси, где Гонг узнал и оценил его. Когда он оживится, уверяют Тайпинги, Янг проповедует поразительным образом. Во имя Бога отца, он обличает дурные поступки и дикие стремления окружающих и строго призывает их к исправлению. Однажды, как рассказывают, восточный царь своим всеведением открыл некоторые проступки «меньшего брата Иисуса Христа», и, во искупление их, велел его прибить палками (Относящееся к этому подробное откровение отца небесного напечатано в Нанкине и вместе с другими откровениями Тайпингов находится у автора этой статьи).

Восточному царю не было однакоже откровения об измене, крывшейся в близи его. Гонг Сиутзиуэн, тайно извещенный о заговоре, ловко принял свои меры, так, что враги Небесной Империи «подобно толпам Кораевым» ниспустились в ад. Из Нанкина было отправлено послание к брату Гонга Вей-Чангоею, «царю севера», который ходил по области Нангоэй для обращения идопоклонников к служению истинному Богу, или для их истребления. Вея звали скорее со всеми верными назад в небесную резиденцию, для того чтоб очистить церковь от отпавших дьяволов. В темную ночь, в ноябре 1856 года, северный царь вступил в город и окружил квартал, где жил Янг с своими приверженцами в великолепном дворце. По данному знаку, напали на изменника, его друзей, родственников, бунтовщиков и соумышленников; мужей, жен, юношей, девиц и детей, всех убивали без милости и сожаления. Убийство продолжалось несколько дней. В числе убитых показания колеблются между 20 и 30 тысячами. Но этого было недостаточно. У Янга были приверженцы, которые жили не около него, а были рассеяны по городу. И их хотели погубить Гонг и Вей. Для этого они употребили хитро выдуманные козни. «Младший брат Иисуса Христа» велел своим самым близким приверженцам распустить слуг, что Вей и его люди, своею жестокостью, возбудили негодование верных. Вследствие этого они подвергнутся палочным ударам публично на площади; друзья и приверженцы убитого восточного царя приглашались в свидетели наказания. Говорят, что даже многочисленные жены Гонга возвещали об этом толпе с [337] балконов своего сераля. Вей повидимому сознался в своей виновности. «Дождь, длившийся в течении нескольких дней, говорил он, явный признак гнева Божия: северный царь готов, во искупление народа, подвергнуться бастоннаде». День был назначен. Все, кто являлся смотреть на наказание Вея, обезоруживались под каким-нибудь предлогом, и умерщвлялись.

Несколько друзей Янга, не бывшие тогда в Нанкине, хотели отомстить за его смерть. Они восстали против страшного Гонга. Отряд, под предводительством вспомогательного царя Ши-Такая, завел переговоры с приверженцами императора и, на некоторых условиях, хотел даже присоединиться к ним. Но в условиях не сошлись, и переговоры остались тщетными. Европейские и американские матросы, жившие довольно долго в Нанкине и прибывшие в начале 1857 года в Шангай, рассказывали, что междоусобная кровопролитная борьба между новыми сектаторами длилась несколько месяцев. Вей-Чангоей, северный царь, также восстал против династии Гонга. Это восстание впрочем окончилось также несчастливо: Вей и его приверженцы также были истреблены. Гонг Сиутзиуэн вышел победителем из всех этих несчастий и нападков. Тогда он снова дал императорским войскам несколько сражений и постоянно разбивал их. Уважение и могущество Гонг Сиутзиуэна утвердилось через это более чем когда-нибудь, в течении его семилетнего мятежничества и войны. Говорят, что жители бассейна Кианга устали от волнений, разбоев и убийств, они желают покоя и хотят его достичь во что бы то ни стало. «Три года прошло, говорят эти несчастные, с тех пор, как Тайпинги заняли второй город Империи, Нанкин. Несмотря ни на что, они не только утвердились в нем, но предпринимали походы во все стороны и покорили под свою власть целые провинции. За чем же нам противиться и не признавать их господство?» Кроме того дикий фанатизм, как кажется, стал уступать с недавнего времени разумной политике. Когда покорившиеся платят подати и, в знак отречения от татарских властителей, отпускают себе волосы; то Тайцанги уже одним этим довольствуются на первый случай. Полное преобразование религиозной и гражданской жизни по учению священного писания, как понимают его Тайпинги, и по новым положениям их теократии, может совершиться, говорят они, только постепенно, по прошествии некоторого времени.

Во владении Тайпингов находятся теперь обширные земли по бассейну Кианга и на юг до провинций Куанси, Куангтонга и Фокиена. Из тринадцати областей провинции Киангси владеют они одиннадцатью. Многочисленные отряды их вступили в провинцию Чекианг (май 1857), и заняли округи зеленого чая, отчего поднялись на него цены в Шангае. Зеленый чай растет в западной части провинции, [338] состоящей из холмов и гор футов на 6-8000 над уровнем моря. Вдоль холменных цепей, прорезанных плодоносными долинами, засаженными рисом, картофелем, ямсом, репой и другими, у нас неизвестными, плодами, тянутся, по подошве холмов, чайные кусты прямыми рядами посаженные, как у нас виноградные в наших виноградниках. Говорят, что эти места теперь заняты Тайпингами. Пишут, что в провинции Шантонг тоже похаживают довольно значительные толпы бунтовщиков, но Тайпинги не хотят вступать с ними в сношения. Эти толпы простые шайки, собравшиеся для грабежа, без политических и религиозных стремлений. Подобные же шайки беспокоят Гонан, где они называют себя Тиенчу-Киао, т. е. римско-католические христиане; в Киангсу, Сечуене то же; в Куэйчеу считается приверженным Гонгу горное племя Миаотзе. Говорят даже, что шайки разбойников беспокоят самую область Печили. Куангси и Куангтонг, как известно, в последние два года, никогда не были свободны от бунтовщиков. При этом трудном и безвыходном положении все источники доходов пекинского правительства шли на войну. Гидравлические работы на Гоанго и Кианге, на что обыкновенно ежегодно употреблялось 3 миллиона таэлей (около 6 1/2 миллионов руб. сер.), к несчастию окружающих жителей, прекратились. Придворный Вестник приводит прошение генерал директора водных построек на юге, в котором он просит, чтоб ему доставили по крайней мере 800,000 таэлей; если уже иначе невозможно, то хотя половину серебром, четверть — банковыми билетами, а последнюю четверть — потерявшими цену кредитными бумажками. Если эти средства не будут высланы, то много земель между Гоанго и Киангом будет потеряно, из чего произойдет естественное последствие — голод. Несмотря однакоже на упущения в таких важных государственных нуждах, оказывался часто и особенно теперь (июль 1857) недостаток денег для жалованья войску. Солдаты грозятся оставить свои знамена и вернуться на родину. Пекинское правительство увидело себя по этому случаю вынужденным дозволить за пошлину ввоз опиума; с его точки зрения это самое крайнее, отчаянное средство. С ящика опиума платится 12 таэлей. Так как ежегодно ввозится около 33,500 ящиков, то ввозные пошлины доходят до 402,000 таэлей, или унций чистого серебра (около 4 миллионов руб. сер.).

Во время последней религиозной борьбы в Нанкине разрушены, стоявшие еще до вступления Тайпингов, пустые стены так называемой фарфоровой башни. От нанкинской пагоды, одного из прежде славившихся чудес света, также не осталось теперь следов. Такого рода пагоды вместе с буддизмом, распространились из Индии по всем странам, где было принято учение Шакиамуни-Будды. Эти [339] башнеобразные, многоэтажные строения издали походят на узкий много угольный обелиск и служат к сохранению останков Будды и его многочисленных святых. Нанкинская пагода была первая в этом роде в Срединной Империи; построение ее приписывается, по буддистским сказкам или легендам, царю Асоке (по китайски Ойух), царствовавшему в Индии в третьем столетии до Р. X. (263-226). Асока, говорят, отстроил их 84,000. Кажется достоверным, что этот « драгоценный стеклянный Божий дом», как называется пагода у Китайцев, отстроен в третьем столетии нашего летосчисления и, с тех пор, несколько раз возобновлялся и расширялся. Постройка, как говорят, продолжалась несколько лет и стоила много денег (слишком пять миллионов рублей сер.). На девяти лестницах, состоящих из 109 ступень, начертаны были надписи в следующем порядке, начиная с нижней лестницы: «превосходящему всех в мудрости (Будде); небо и земля суть откровения; избранное из всех место; четыре моря без волн; пять чистых и ясно определенных ступеней к блаженству; живое творение великого Будды; водяная лилия семи драгоценностей; во всех местах те же обычаи; видна из великой дали».

Если эти известия, которые мы недавно получили с двух различных сторон, верны, то Тайпинги, как кажется, призваны играть важную роль в исторической драме, разыгрывающейся от Лондона и Вашингтона, от Парижа и Петербурга до Кантона и Пекина, до границ Монголии и Манджурии. Возобновление устаревшего, окостенелого китайского человечества, введение его в круг образованных наций, сделалось неотклонимою необходимостию, вследствие исторических событий. Вернее и скорее всего могло бы это совершиться посредством религии, покровительствующей всякому успеху, посредством истин Евангелия.

Но Англичане и французы сойдутся ли в выборе средств в Срединной Империи? Мы считаем это невозможным. Соединения, вытекающие из политических обстоятельств и из сближения государей, не могут уничтожить внутреннее основное разъединение двух народов. Римско-католические французы стремятся к тому, чтобы привлечь Китайцев к своей церкви; протестантская Англия стремится повсюду в Азии водворить Евангелие, на подножий нового образования. Северная Америка и евангелические христиане материка поддерживают ее стремления. Необходимым следствием этого противоречия в началах является расположение английского и американского народа и миссионеров к Тайпингам и их религии, хотя и преисполненной диких заблуждений, но все-таки допускающей на себя влияние християнства. Все движение этих нанкинских царей зародилось вследствие проповедей евангелических миссионеров и сильного распространения в народе Библии на [340] китайском языке. Римско-католической церкви напротив гораздо приятнее языческие жестокие Манджу и их мандарины, чем бунтовщики, распространяющие священное писание в Небесной Империи; католические французы подавили восстание Шангая и передали город мандаринам, тогда как отдельные Англичане и Американцы помогали и помогают возмутившимся. Англо-китайские журналы, с редкими исключениями, стоят на стороне Тайпингов. «Наша обязанность и обязанность всех евангелических христиан, говорит North China Mail в Шангае, наблюдать за действиями папистов. Мы не доверяем нашим диплотам, особенно сэр-Джону Баурингу, по известной его приверженности к иезуитам; мы хотим и должны смотреть за тем, чтобы папство не извлекло выгод из столкновений в восточной Азии. В Риме они теперь уже делят на церковные приходы всю Срединную Империю, Японию, Корею и даже русские владения в Монголии и Манджурии, и намерены отправить туда множество миссионеров. Мы не должны давать утихнуть движению, поднятому Гонг Сиутзиуэном и его приверженцами; мы должны только стараться и хотим очистить его от нелепостей, и дать ему чисто евангелическое направление. Тайпинги, как ни мало они просвещены, могут теперь принести величайшую пользу нашей церкви и нашему политическому положению в восточной Азии. Все евангелические християне, Китайцы или Индусы, Сирийцы или Армяне, наши естественные союзники повсюду на земле».

(До след. №)

Текст воспроизведен по изданию: Современное положение Китая и его отношение к союзникамя // Русский вестник, № 6. 1858

© текст - Нейман К-Ф. 1858
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1858