ГРАФ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ МУРАВЬЕВ-АМУРСКИЙ В 1848-1856 ГГ.

La critique eat aisee, mais l’art est difficile.

В историческом журнале «Русская Старина» 9-й книге за 1881 год, напечатана статья Амурское дело.

Восемь с половиною лет я прослужил в Восточной Сибири под непосредственным начальством бывшего генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева, впоследствии графа Амурского, сперва состоя при нем для особых поручений, затем, с 7-го февраля 1852 года, управляющим частью генерального штаба, а наконец, с 12-го января 1856 года по 1-е декабря того же года, в должности начальника штаба но морскому и сухопутному ведомствам. Кроме того, в 1851 году, с 7-го апреля по 18-е июля, исправлял должность дежурного штаб-офицера, за неприбытием такового, а с 1-го февраля 1853 года по 18-е апреля 1854 года — день отъезда в Кяхту по случаю командировки в Пекин, заведывал и казачьим отделением главного управления Восточной Сибири.

Желая, чтобы об этой эпохе Восточной Сибири, важной в историческом ее значении, а также и о главном деятеле того времени — было сколь можно более материалов, считаю нравственным долгом пояснить некоторые обстоятельства, о которых упоминается в статье «Амурское дело» за время моего там служения.

На службу в Восточную Сибирь я поступил совершенно случайно, в противность своего желания и своим интересам, [624] по настойчивому требованию бывшего в 1848 году генерал-квартирмейстера главного штаба его императорского величества, графа Берга, который, на заявление Н. Н. Муравьева о том, что назначением в Восточную Сибирь расстраиваются мои домашние дела, — ответил ему, что, согласно его же видам, он командирует меня в распоряжение как отличного офицера генерального штаба и могущего удовлетворять вполне его требованиям. Покорность воле начальства впоследствии оправдала мои опасения: кроме потерь в материальном отношении, я, для приведения в порядок своих хозяйственных дел, вынужден был оставить тот род службы, для которой учился и потратил лучшие годы свей жизни.

Это маленькое отступление, не касающееся существа затронутого мною предмета, я допустил себе сделать с тою целью, дабы устранить всякую мысль о каком-либо, с моей стороны, лицеприятии.

Н. Н. Муравьев обладал быстрым соображением и предприимчивостью, характера был настойчивого и необыкновенно деятелен, посвящая все время служебным занятиям и всегда готовый преследовать зло. В обхождении с подчиненными был очень прост и ласков. Он был чужд всякой военной формалистики и даже того, свойственного военным, тщеславия («Русская Старина» изд. 1881 г., сентябрь, стр. 87-я.), чтобы как начальник, окруженный свитою, рисоваться своим командирством перед войсками, которых он почти никогда и не осматривал. Вместе с тем Н. Н. Муравьев, как человек нервный и страдавший сердцем, был иногда до крайности раздражителен, что и было причиною некоторых с его стороны неуместных выходок и ошибочных поступков, тем более, что он был не прочь выслушивать и рассказы близких к нему лиц. Однажды, в 1854 году, я высказал ему, что такая система, по моему мнению, неудобна тем более, что находясь столько времени в Сибири и вмешиваясь во все дела до малейшей подробности, он лучше других расскащиков, которыми могут руководить и личности, — знает действия каждого, но Николай Николаевич не разделял моего взгляда и доказывал, что без этого начальнику обойтись нельзя, тем более в [625] в таком крае, где нравственные начала попраны и где лихоимство и взяточничество было так развито. Вот что было главным двигателем нередких его перемен к лицам, которые, из большого даже к ним расположения и доверия, впадали в немилость и обратно.

При всех своих достоинствах, Н. Н. Муравьев, как от болезненного состояния, так и от усвоенного им, существовавшего в то время — принципа начальнической непогрешимости, а частью и от безусловной покорности и угодливости подчиненных, нередко был упрям в исполнении своих распоряжений, хотя таковые и не согласовались с некоторыми обстоятельствами, бывшими ему или неизвестными, или открывшимися при самом исполнении на месте. К числу таких ошибочных мероприятий относится, упоминаемое в статье, заселение по рр. Алдану и Мае (Якутско-Аянский тракт) нескольких десятков семейств из старообрядцев, из числа которых, через 3 года по переселении, осталось всего 10 душ, а остальные погибли от тифа и цынги. Когда в разговоре со мною Николай Николаевич упомянул о сделанном уже им распоряжении о переселении на назначенные пункты старообрядцев, то я выразил с своей стороны, что можно впасть в большие ошибки, указывая пункты для заселения без подробного исследования окружающей местности, а по одному наглядному обозрению и при содействии только маршрутной съемки, обнимающей весьма небольшой по сторонам пути район, так как я имел случай лично убедиться, как обманчива красота местоположений в Восточной Сибири, где, даже вблизи самых очаровательных мест, нередко встречаются болота и тундры, вредно влияющие на здоровье людей. То же самое я повторил, когда, докладывая изготовленные планы р. Амура, Н. Н. Муравьев указывал, где, по его предположению, имеют быть города и где станицы. Равным образом и в силу тех же причин Н. Н. Муравьев, посвящая все время служебным занятиям, считал, что под его руководством всякая личность, лишь бы она пользовалась его доверием и была честная, — может выполнять всякую обязанность. Так, он поручил составить план укрепления Авачинской губы и Петропавловского порта офицеру корпуса топографов, снимавшему эту местность с натуры, а когда пришлось делать уже [626] окончательное распоряжение к постройке укреплений, что было мне поручено, тогда он увидел всю нелепость составленного проэкта и сам же, совместно со мною, его изменил совершенно. Равным образом, все проэкты об образовании войск в Восточной Сибири, были составляемы в V отделении главного управления, при содействии одного только начальника отделения, гражданского чиновника.

Однажды, в 1853 году, Н. Н. Муравьев, зайдя во мне, сделал предложение назначить меня управляющим горным отделением; на это я с улыбкою отвечал, что как же будут идти дела, когда ни главный начальник, ни лицо, стоящее у самого дела, будут не специалисты; на это он ответил, что без этого можно обойтись, а нужно быть только честным деятелем и преследовать зло, указав при этом, что не далее как сегодня ему доложена была смета предстоящих расходов по Нерчинским горным заводам на будущий год и он её уменьшил прямо на 150,000 рублей, не входя ни в какие подробности, и уверен, что все то, что предполагалось, будет сделано и с означенным уменьшением. Видя его в нервном состоянии, я ограничился только просьбою дозволить мне подумать, а затем, на другой день, когда он повторил предложение, то я ответил, что удивляюсь его желанию, чтобы я решился переменить мундир генерального штаба на горный, которому он так не сочувствует, тогда он ответил: «Да, вы правы, я это упустил из вида», — тем дело и кончилось.

При таком воззрении, Н. Н. Муравьев был всегда противником («Русская Старина», сентябрь 1881 г., стр. 87-я.) учреждения штаба, пока не убедился в конце 1855 года, что это необходимо, и предложил мне занять должность начальника штаба и, тогда только, когда я согласился принять эту обязанность, сделал представление о штабе я о моем назначении, так как я сперва отказывался, предвидя, что расстройство моих домашних дел достигает крайних пределов, следовательно я вынужден буду уехать. Затем, не дожидаясь разрешения, личною властью генерал-губернатора, образовал штаб, предписав мне вступить в звание начальника штаба. Вероятно такая поспешность была сделана из опасения, [627] чтобы на означенную должность не последовало из Петербурга назначения другого лица, так как не прошло еще 2-х месяцев, как я был произведен в полковники.

С самого приезда в Восточную Сибирь, я имел постоянные поручения и частые командировки, а впоследствии, как это видно из прилагаемой при сем выписки из представления военному министру от 18-го октября 1854 года за № 568, на меня было возложено очень много занятий и хотя я, до образования штаба, не имел никаких помощников, кроме писарей, но никогда не тяготился работою, потому что под руководством столь даровитого начальника, каким был Н. Н. Муравьев, трудиться было легко и приятно.

При всяком случае я откровенно и не стесняясь высказывал своя мнения, которые нередко и защищал энергически (Письмо Н. Н. Муравьева из По, от 24-го июня (6-го июля) 1856 года.), что однако никогда не вызывало с его стороны гнева, и один только раз, когда я, на приказание Николая Николаевича сделать распоряжение о заготовлении оковок для лафетов бомбических пушек и солонины для экспедиции 1855 года, возразил, что легко остаться без лафетов и солонины, если, относительно оковок, дело поручается офицеру путей сообщения и еще такому, который не сумел выстроить в Красноярске собора, так что тот провалился, а также, что 15-й баталион не всемогущ, чтобы из сырого материала сделать сухие боченки для укопорки солонины, — тогда он, сделав мне строгим тоном начальническое внушение, приказал исполнить приказание.

Таким я знал Н. Е. Муравьева и уверен, что не только я, но большая часть сибиряков, а также и история, — отнесутся с должным уважением к его памяти. В доказательство же его деятельности и служебной заботливости, а также его отношений, как начальника к подчиненному, — прилагаю при сем собственноручные его ко мне письма.

Затем, приступая к пояснению некоторых обстоятельств, изложенных в статье «Амурское дело», предварительно считаю нужным сказать, что хотя вновь возродившаяся мысль о необходимости приобретения Амура и свободного по этой реке плавания, всецело принадлежала покойному императору Николаю, [628] но к осуществлению ее постоянно встречались затруднения со стороны большей части правительственных лиц, в том числе и государственного канцлера графа Нессельроде, — считавших такое громадное предприятие, при ничтожных средствах Восточной Сибири, слишком рискованным и могущим повлечь за собою войну с Китаем. К тому же, об Амуре, и какое можно было там встретить сопротивление со стороны Манджурии, -не имелось никаких сведений (При объявлении в начале 1856 года китайским властях в Айгуни высочайшего повеления об учреждении в пяти местах по левому берегу р. Амура — постов для снабжения продовольствием возвращающихся с устьев Амура войск, в разговорах с чиновниками айгунского губернатора, на запрос, зачем каждый раз при проходе нашил судов объявляется, что пропуск делается в последний раз, тогда как они не имеют достаточных сил, чтобы этому воспрепятствовать, — один из этих чиновников проговорился, что иначе поступать они не могут, потому что, будто бы у Бохдыхана есть книжечка, в которой значится, что в Айгуне (Сахален-Ула-Хотон) имеется 40 военных судов и 200,000 войска, т. е. такая сила, которая может остановить горсть русских войск, плывущих по Амуру.). При таком колебании и неизвестности, все делалось частями, по мере получения разрешений и выяснявшихся обстоятельств, а потому полагаю, было бы преждевременным и недостижимым начать проводить дело колонизации, когда все действия могли ограничиться только основанием Петровского зимовья, Николаевского и торговлею чрез посредство российско-американской компании вблизи устьев р. Амура, следовательно, скорее можно предполагать, что эти-то условия, а не отсутствие предусмотрительности — останавливали П. Н. Муравьева от ходатайства освободить население Забайкальской области от рекрутской повинности («Русская Старина», сентябрь 1881 г., стр. 80.) и тем более во время начавшейся уже войны, окончание которой трудно было и предвидеть.

Левый берег Амура и оба его прибрежья с места крутого поворота реки на север, по своему местоположению и климатическим условиям, не представляют такого интереса, для достижения которого можно было бы жертвовать людьми и деньгами, но река эта есть единственный удобный путь, связывающие населенные места Сибири с морем. Владея этим путем, представлялась возможность и на дальнем востоке — иметь [629] достаточно сильный военный флот, что важно в политическом значении и может влиять даже при войне в Европе. На это последнее обстоятельство и было обращено первое внимание; к тому же, в виду неимения силы защищать свои права, иностранцы в Охотском море действовали не стесняясь, убивая китов близь самых берегов Сибири, а так как решительных мер для завладения Амуром не допускалось, то при желании иметь флот, нужно было и избрать для судов другую, более удобную, чем Охотский порт, гавань (В Охотске не было ни одного начальника, который бы не представлял о необходимости перенести порт в другое место. Посмертные записки Невельского, стр. 36.). По этим причинам и было указано на Камчатку, где Петропавловский порт с Авачинскою губою представляют одну из лучших на севере гаваней, как для стоянки судов, так и для их защиты. Очень естественно, что при отдаленности края, несмотря на незначительность населения, главному морскому начальнику присвоено было и звание военного губернатора. Не успели однако еще устроиться к Камчатке, как открылась война и тогда только было разрешено плыть по Амуру, чтобы доставить какое-нибудь подкрепление для защиты Петропавловского порта и устьев Амура, находившихся уже в нашей власти, благодаря смелым и решительным действиям капитана Невельского. Доставленное своевременно подкрепление дало возможность, при геройской защите Петропавловского порта, отбить неприятельский десант, что вынудило англо-французскую эскадру удалиться. После того, военный губернатор Камчатки, ожидая с весною нового нападения, донес, что дальнейшая защита невозможна, по недостатку в снарядах и порохе. По получении этого известия и невозможности ничего доставить в Камчатку по случаю крейсерства неприятельских судов, высочайше поведено было Камчатскому губернатору, со всею бывшею в Петропавловском порте флотилиею и забрав все управление, перейти на Амур, где и назначено было оставаться, так как тогда еще никто и не думал, что китайцы уступят нам Уссурийский край, а гавань Посьета, где ныне Владивосток, была только что открыта адмиралом графом Путятиным. Передвижение в Амур могло [630] только укрыть наш флот, так как ни устье Амура, ни гавань Де-Кастри, не отвечали тем требованиям, какие необходимы для военных судов. Что же касается выселения из Охотска жителей, которые будто бы оттого должны были гибнуть, то об этом мне неизвестно, и если это выселение касается служащих лиц, то полагаю, что они везде и всегда могут ожидать всякого рода передвижений («Русская Старина», сентябрь 1881 г., стр. 81.). Относительно перенесения порта из Охотска в Петропавловск, можно только указать разве на несвоевременность предприятия, так как стремиться к увеличению морских сил исподволь с ничтожными средствами и без прочного сообщения с Сибирью, не имело для этого достаточных оснований.

При генерал-губернаторах, предместниках Н. Н. Муравьева, горное ведомство пользовалось особыми правами, и его действий в видах ли специальности, или по другим каким-либо причинам, как бы боялись касаться. Очень естественно, что такой энергический человек, как Н. Н. Муравьев, не мог оставаться равнодушным, если замечал в подведомственных ему учреждениях какие-либо неправильности, упущения, а в иных случаях, может быть, и расточительность, так что легко могли быть и столкновения с министром финансов, но Н. Н. Муравьев был человек высокой честности, чтобы его можно было подозревать в том, что он из личной вражды (Там же, стр. 82.) готов был жертвовать благосостоянием людей. При постоянных и частых командировках в Забайкальскую область, я имел случай лично убедиться, как быстрое развитие золотого дела действительно разоряло горно-заводских служителей, которые бросали прекрасные дома, пашни и т. под., заведенные десятками лет, и шли на новые места, но в этом случае нельзя обвинять генерал-губернатора, заботившегося об увеличения доходов в видах государственных интересов. Такого рода передвижения зависят от самого свойства горнозаводской промышленности, так как нельзя в угоду служащим производить работы в таких местах, которые или выработаны, или убыточны. То же самое встречается и при частной [631] производительности, где также бывают случаи, что заводы и фабрики закрываются, чрез что служащие и рабочие терпят нужду и должны искать занятий в других местах. Открытие работ на Барийских золотых промыслах было сделано на основании технических исследований, а потому, если не вырабатывалось ежегодно 100 пудов золота, как предполагалось («Русская Старина», сентябрь 1881 г., стр. 84.), то в этом случае следует считать виновниками разве только лиц, производивших исследования, но и то было бы несправедливо, так как золотоносный пласт, покрытый землею, может оказаться беднее по своему содержанию против того, как при разведках показали битые на определенном расстоянии шурфы. Подобные ошибки очень часто встречаются и на частных золотых приисках.

Решаясь на такое большое предприятие, как завладение Амуром, нужно было и быть готовым во всякого рода случайностям и столкновениям, а потому нельзя было довольствоваться 4-мя линейными баталионами, только что приведенными в подвижное состояние, а необходимо было увеличить численность войск.

С этою целью и было проектировано формирование вновь 12-ти баталионов казаков из местного населения и преобразование существовавшего пограничного казачьего конного войска с добавлением 2-х конных полков из бурят. Проект был составляем, как я упомянул в начале, в гражданском ведомстве, следовательно в деталях не мало можно было видеть недостатков, но главная мысль состояла в том, что образование войска из местных жителей и соблюдение между ними очереди для службы давало возможность держать под ружьем только то число людей, какое указывала надобность, тогда как вытребовав из России дивизию, только на случай могущего быть столкновения, приходилось бы держать ее постоянно в надлежащем составе и продовольствовать в той же Забайкальской области, как в месте, ближайшем к театру действий. В этих-то видах и были обращены горно-заводские крестьяне в казаки, как ближайшие жители к театру действий, и которые несли на себе тягостную натуральную повинность и были под страшным гнетом не только своего ближайшего начальства, но даже и [632] подрядчиков. Будучи командирован в августе месяце 1851 г. для распределения народонаселения по округам, на баталионы и бригады, для исполнения чего я должен был объездить почти все места, занимаемые горно-заводскими крестьянами, я лично убедился в их тяжелом положении. При этом объезде мне было поручено также объявлять крестьянам и высочайшую волю о зачислении их в казаки, и меня крайне удивило, выраженное ими в некоторых местах, сожаление покинуть прежний тяжелый быт и перейти в новое, без всякого сомнения, гораздо лучшее положение, что следует отнести к опасению, чтобы перемена не повлекла за собою в будущем больших, чем прежде, от правительства требований. В июне месяце 1856 г., во время месячных сборов, я осматривал и инспектировал все 12 баталионов и нашел их в хорошем во всех отношениях состоянии, так что это войско было не фиктивное (О «Русская Старина», сентябрь 1881 г., стр. 84-я.), а не уступающее регулярным войскам, тем более, что многие баталионы имели в своем составе отличных стрелков. Если же забайкальское войско было укомплектовано частью дурными офицерами (Там же, стр. 85-я.), если для укрепления берегов Амура были высланы старые медные орудия и если было доставлено 4000 пудов снарядов, не подходивших под лакала, то, в этом случае, скорее можно обвинять других лиц, а не местного генерал-губернатора. Чертежи и сметы на возведение построек (Там же, стр. 85-я.), а равно и все соображения по этому предмету, были составлены состоящим для особых поручений из инженеров Кукелем (впоследствии начальник штаба), который, по изготовлении всего, что требовалось, составил и проэкт предписания о способах самого выполнения, а затем принесши их во мне, передал приказание Н. Н. Муравьева, чтобы, по переписке бумаг, я их скрепил и затем представил генерал-губернатору для подписи, так как все им составленное уже рассмотрено и одобрено. На это я ответил, что относительно переписки все будет исполнено, но скреплять тех бумаг я не буду. Конечно, мои слова, и не без удовольствия, были переданы, так что когда я принес бумаги [633] к подписи, то Н. Н. Муравьев спросил меня, отчего я не желаю их скрепить; тогда я объяснил, что хотя ответственность за распоряжение и лежит на начальнике, подписавшем бумаги, но лицо, скрепившее их, считается докладчиком по излагаемому в предписании предмету, а как я по этому делу не только не имел доклада, но даже не присутствовал при докладе их Кукелем, то и не считал себя вправе те бумаги скреплять. Ответ мой вызвал только улыбку, а не гнев Николая Николаевича, и он приказал скрепить бумаги Кукелю. На этом основании, я полагаю, что наказной атаман, если встретил при исполнении распоряжений какие-либо неудобства, ошибки или вред для казачьего сословия, то всегда мог представить надлежащие объяснения Николаю Николаевичу. Что же касается допущенных, при выполнении, злоупотреблений, то пресечь таковые также лежало — на его прямой обязанности, как ближайшего начальника.

Отдавая полную справедливость П. И. Запольскому, как человеку правдивому и поставившему войска Восточной Сибири на отличную степень фронтового образования, я не могу не обратить внимания на то, что если действительно он не мог перед генерал-губернатором отстоять правого дела, то ему, вместо пререканий, следовало самому удалиться, а не выжидать, чтобы первый шаг в этому был сделан Н. Н. Муравьевым («Русская Старина», октябрь 1881 г., стр. 397-я.), хотя, как видно из прилагаемого при сем проекта письма, писанного карандашом самим Николаем Николаевичем, причиною удаления была и болезнь, о которой ему сообщил адъютант Запольский. Кроме того, опрометчивость в некоторых случаях П. И. Запольского положила начало в изменению отношений Н. Н. Муравьева в Д. И. Завалишину, так, например, уезжая из Читы, П. И. Запольский без всякого стеснения открыто поручал Д. И. Завалишину, лицу частному, главный надзор и распоряжение по управлению и т. под. (Там же, стр. 392-я.), что, конечно, нарушая служебный порядок, возбуждало неудовольствие в служащих, которые и старались вредить обоим чрез приближенных к Николаю Николаевичу лиц. Между тем Д. И. Завалишин, при [634] блестящем образовании, обладая обширным и светлым умом и изучив до тонкости край, своими советами и указаниями принес бы большую пользу при колонизации и избавил бы от тех ошибок, о которых пришлось впоследствии читать. При частых командировках в Забайкальскую область я лично, да и все другие, пользовались его, Д. И. Завалишина, указаниями, за что и по настоящее время остаюсь ему глубоко признательным.

Когда были сформированы казачьи войска, то Восточная Сибирь могла выставить в потребном случае под ружье до 20-ти тысяч пехоты и кавалерии, а потому необходимо было потребовать и артиллерию, а как наступление или оборона могли последовать также и от Урги или Чичигара (Письмо 30-го октября 1835 года.), то и нужно было иметь в составе, кроме горной артиллерии, и полевые: батарейную и легкую батареи («Русская Старина», сентябрь 1881 г., стр. 86-я.), которые в тех местах могли без затруднений двигаться, и действовать.

Образование кяхтинского градоначальства (Там же, стр. 87-я.) имело в своем основании не какое-либо тщеславие, а необходимость иметь более удобств для сношения с ургинскими правителями при предстоявших частых переговорах и стоять вообще ближе к самому делу, а также для лучшего надзора за меновою с Китаем торговлею, так как открыты были большие злоупотребления, а именно, что некоторые купцы, при обмене товаров на чай, спускали золото и серебро, что вредило нашей фабричной промышленности и вообще разрушало выгодные для нас основания меновой торговли. До учреждения же градоначальства все сношения с Китаем велись иркутским губернатором, что при отдаленности и затруднении, по временам, сообщения, представляло не мало неудобств.

Относительно постигшего, при возвращении с устьев Амура, линейный № 13-й баталион несчастия («Русская Старина», сентябрь 1881 г., стр. 96-я.), то в этом отношении отнюдь не оправдывая тех лиц, которым предоставлены были главные распоряжения, полагаю, всего более виноват был и тот личный адъютант генерал-губернатора, которому поручено было [635] наблюдение за возвращением вообще войск в которому, на этом основании, надлежало следовать с последнею партиею, а он прибыл первым, что меня не мало удивило и я это ему тогда же высказал. Баталионный же командир растерялся, да ему и не известны были все обстоятельства, между тем, если бы тотчас были приняты какие-нибудь решительные меры и сделаны розыски, то бедствие, может быть, и было бы отвращено, тем более, что не далее как в 13-ти верстах от места катастрофы была затерта льдами баржа с 10 тысяч пудов муки. В подобного рода экспедициях, в стране, не только не обитаемой, но и неизвестной, всегда следует быть готовым в встрече со всякого рода случайностями, и тут сметливость и находчивость имеют громадное значение. Так, в 1854 году, при гораздо худших условиях, когда еще не было установлено по Амуру пунктов для постепенного довольствия, с устьев Амура возвращалась сотня казаков в составе 96 человек, и не доходя до устья р. Сунгари, в половине октября, по случаю ледохода вынуждена была бросить лодки и продолжать дальнейший путь, около 2 тысяч верст, пешком, неся с собою провиант и при наступивших холодах свыше 30°, но казаки возвратились благополучно, не потеряв ни одного человека. Когда получено было в Иркутске известие о бедствиях 13-го баталиона, то по штабу были сделаны тотчас надлежащие распоряжения об оказании помощи и командирован старший адъютант штаба; затем, передавая должность Буссе, я обратил внимание его на все обстоятельства этого важного случая, причем как ему, так и М. С. Корсакову, письменно высказал, что о таком событии не следует скрывать.

В заключении прилагаю сведение о расходах двух амурских экспедиций, действиями которых фактически был достигнут и решен вопрос свободного по р. Амуру плавания.

Ахиллес Заборинский.

29-го декабря 1882.
Г. Полтава. [636]

I.

Выписка из представления генерал-губернатора восточной Сибири и командующего войсками, в оной расположенными, военному министру от 18-го октября 1854 года за № 568-м.

Подполковник Заборинский заслуживает по всей справедливости награды не в пример другим, как за всю свою здесь отлично-полезную службу, так в особенности за занятия и действия по амурской экспедиции. Невельской, Казакевич и Карсаков действовали на местах каждый по своему предмету, Заборинский был и продолжает быть при мне единственным помощником к общим распоряжениям по всем частям и отношениям этого предприятия. Пользуясь отличными его способностями и неутомимою деятельностию, я сосредоточил в его ведении по генеральному штабу, кроме амурских дел, важные дела Камчатки, все дела эскадры и все дипломатические сношения, и потому только не взял его с собою на Амур, что предназначил ему отправиться в Пекин, еслиб тамошний трибунал изъявил на это согласие по моему предположению; поездка эта не состоялась, но оставаясь и здесь без меня, Заборинский деятельно содействовал успеху; под его руководством собирался Каранский лагерь близь Кяхты и производились на границе маневры пяти тысяч войск, большею частию казачьей кавалерии, вполне достигнувшие своей цели впечатлением на китайцев. Ныне, по возвращении моем сюда, у него же сосредоточено все многосложное и важное дело — снаряжение плавания по Амуру в будущем лете. По всему этому, считаю долгом доложить вашему сиятельству, что он не только вполне и во всех отношениях достоин испрашиваемого ему производства в следующий чин, когда государь император соизволил одобрить все мои распоряжения по амурскому делу, но заслуживает сверх того, по способностям и деятельности своей, особенного внимания высшего начальства.

II.

16-го июля 1850 года. Иркутск.

Очень благодарю вас, любезный Ахиллес Иванович, за все доставленные вами сведения, но много предметов требуют личного с вами объяснения, а потому я бы желал, чтоб вы возвратились сюда ранее первоначального нашего предположения и, если только это не помешает совершенному окончанию возложенных на вас дел, постарайтесь возвратиться не позже 16-го августа. [637]

Распоряжение о перемещения больных на Каре сделается ныне же, но его мог сделать и Разгильдеев сам; удивляюсь, что с вами он ко мне ничего не писал. Напишите мне через пароход же: приказал ли Павел Иванович (Павел Иванович Запольский, бывший бригадный командир.) Верхнеудинской инвалидной команде приготовиться к выступлению в Нерчинск, ибо она должна идти туда, а в Петровском заводе, до сформирования казаков, остается 1/2 роты 12-го лин. бат., т. е. квартирующего в Кяхте.

Я понимаю, что вас должна была тронуть картина цынги на Каре, но вы были именно в то время, когда она наиболее развилась; в июле обыкновенно свирепство ее прекращается и начинается опять с ранней весны; примем против нее решительные меры. Напишите в каком виде вы нашли Крюкова.

Не беспокойтесь о вашем пребывании здесь без меня, конечно вы никому более не можете быть подчинены, как П. И. Запольскому.

Из Кяхты, где вы вероятно найдете уже миссию, напишите мне подробно и откровенно об этих гостях и о том, что они рассказывают о Китае, a beau mentir qui vient do loin — пословица весьма правильная, но желательно и необходимо мне знать, в каком духе и лгут-то.

Напишите мне также, что вы слышали о вновь открытой Павлуцким золотой россыпи, а также до какой степени Разгильдеев бодр и доволен, ведь вы вероятно первый привезли ему новости о производстве вместе с эполетами... и остаюсь искренно вам доброжелательный. Н. Муравьев.

III.

18-го мая 1853 года. Петербург.

Благодарю за вести, любезный Ахиллес Иванович, с Бибиковым доставленные, и сообщу к вашему удовольствию, что государь был доволен работами генерального штаба восточной Сибири, но так как они не окончены, то и нельзя было выставить все то, что у нас хорошего в 1852 году сделалось; присылайте и представим.

По письму Карл Барловича (К. К. Венцель — Иркутский губернатор, исправл. должн. генерал-губернатора.) я вижу, что он очень вами доволен; благодарю вас за это душевно и знаю, что столь благородному человеку, как Б. К., всегда можно представить истину.

Ускромлять действия хищные всегда должно, но иногда приходится это делать потихоньку, ибо вообще у нас в нынешние времена не любят шуму; конечно чрез это направление благонамеренному человеку труднее [638] действовать, но истинная благонамеренность в том и заключается, чтоб достигать правды всеми, хотя трудными, путями.

Целую ручки Анны Ивановны, а вас и Сашу крепко обнимаю, жена вам желает здоровья и усердно кланяется. Ваш Н. Муравьев.

IV.

Секретно.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ И КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ, В ОНОЙ РАСПОЛОЖЕННЫМИ.

Генерального штаба господину подполковнику Заборовскому.

N 21. Мая 1-го дня 1854 года, г. Верхнеудинск.

Предположив отправить ваше высокоблагородие в Пекин, с листом моим в китайский трибунал внешних сношений, я поручил кяхтинскому градоначальнику войти по сему предмету в сношение с Ургинскими правителями, но усматривая из возникшей с ними переписки, что к поспешному отправлению и проезду вашему в Пекин встречаются некоторые затруднения, я поручил градоначальнику отправить означенный лист в Пекин обыкновенным порядком, а ваше высокоблагородие тогда только, когда получится от Ургинских правителей надлежащее для проезда вашего разрешение.

Прилагая при сем копию с вышеупомянутого листа моего в китайский трибунал для вашего сведения и руководства, когда отправитесь в Пекин, я предлагаю вам:

По получении уведомления от кяхтинского градоначальника о том, что китайское правительство разрешило вам ехать в Пекин, немедленно отправиться туда, взяв с собою за переводчика титулярного советника Донджи Банзарова и трех казаков и подарки, предназначенные мною, из числа присланных из кабинета, для китайских чиновников по особому реестру и шесть тысяч рублей серебром, прежде уже вам переданные на расходы по этой командировке; о времени и порядке отправления вашего прошу донести мне из Кяхты, в день самого вашего отъезда.

Возлагая на вас это важное поручение, я считаю нужным сообщить вашему высокоблагородию, что главнейшая цель поездки вашей в Пекин заключается в вящшем дружелюбном сближении между Россиею и китайским государством, а потому в случае вопросов о сплаве моем по Амуру, вам следует объяснить это дело в том дружелюбном виде, как оно мною предпринято и доказать всю необходимость этого плавания нашим судам для пользы и защиты обоих государств. Начальник духовной нашей миссии в Пекине, архимандрит Палладий, предупрежден уже мною [639] о ходе и положении всего этого дела, а также и о вашей командировке; вам же следует по прибытии в Пекин прежде всего обратиться к нему и дополнив изустно, всеми известными вам подробностями, мои в нему письменные уведомления — руководиться в действиях и сношениях ваших в Китае советами его долговременной там опытности, испытанной благонамеренности и просвещенного взгляда; с помощию его же вам возможно будет, в короткое время пребывания вашего в Пекине, собрать положительные сведения о прочности нынешнего китайского правительства и о степени опасений, угрожающих оному от продолжающихся несколько лет в южной части этого государства возмущений.

По вопросу о разграничении, вам должно прежде всего стараться узнать: имеет ли Китайское правительство в виду уступку нам всего левого берега р. Амура и еслиб вы убедились, что непреодолимых против этого затруднений с их стороны не встретится, то просить о скорейшей высылке ко мне уполномоченных, преимущественно в г. Иркутск, чрез Кяхту, в сентябре месяце, но еслиб вы заметили, что Китайское правительство к этой уступке еще достаточно не приготовлено, то даже стараться отклонить высылку ко мне уполномоченных в нынешнем году, дабы тем временем архимандрит Палладий мог более приготовить их к необходимости таковой уступки и в таком случае дать почувствовать, что хотя я во всякое время готов принять их уполномоченных, но что для меня было бы свободнее в будущем году, а между тем в отношении свободы плавания нам по Амуру достигать, чтоб Китайское правительство сообщило об этом местным своим там властям и, если возможно будет, то чтоб и вас они отправили из Пекина ко мне через Манжурию на Амур, на устьях коего я буду находиться до половины августа месяца; во всяком случае весьма было бы полезно, еслиб Китайское правительство согласилось отправить донесение ваше ко мне, вскоре по прибытии вашем в Пекин, на устье р. Амура, для доставления ко мне чрез наши ближайшие там посты, но дубликат этого донесения отправить к кяхтинскому градоначальнику, для доставления ко мне же. В заключение прошу вас особенно сообщить архимандриту Палладию, чтоб он всевозможно старался отстранять в Пекине всякое покушение англичан и французов водворить там свое влияние, к чему они конечно будут стремиться для того только, чтоб нам вредить; при этом можно и должно внушить Китайскому правительству, что дружба и союз с нами им прочнее и полезнее, чем со всяким другим государством и, наоборот, что вражда с нами совершенно гибельна для царствующего ныне в Китае Манжурского дома. Генерал-лейтенант Муравьев.

Управляющий путевою канцеляриею камер-юнкер двора его императорского величества Бибиков. [640]

V.

1-го мая 1864 года. Верхнеудинск.

Препровождая к вам, любезный Ахиллес Иванович, предписание мое по случаю командирования вашего в Пекин, я прошу вас не забывать и всего того, что словесно мною вам по этому предмету передаваемо было, а также и мысли о возможности заключения если не трактата, то условия: «что русским поручается защищать реку Амур, и что для этого они могут возводить по всему левому его берегу и по всему берегу моря крепости, селить своих вооруженных людей, строить и содержать свои корабли, лодки и пароходы, и что там русские обязуются не допускать никому плавания по р. Амуру, кроме русских и манжурских судов; что все эти обязанности русские исполнять будут на свой счет, не требуя от манжуров никакого за то возмездия, и что торговля русских с манжурами по р. Амуру должна производиться с обеих сторон совершенно свободно и беспошлинно; что русским предоставляется учреждать торговые сношения с иностранцами на самом устье Амура и на берегах моря к там взимать пошлину по их уже усмотрению; во всех же этих местах, манжуры пользоваться должны одинаковыми правами с русскими подданными, подчиняясь и тем правилам, которым там русские подчинены будут и пользуясь особенным покровительством русских там начальников».

Об этом можно говорить при благоприятных обстоятельствах, но во всяком случае по совету и совещанию с архимандритом Палладием.

Архимандриту Палладию сообщите все подробности не только наших здесь дел, но и Европейских и по этому он увидит как важно как не допускать в Пекин англо-французского влияния; мне кажется, что по существующей у китайцев к англичанам вражде, этого не трудно будет достигнуть.

В отношении военного от нас пособия против возмутителей, если оно нужно Китайскому правительству, то могут обратиться через меня, или прямо с просьбой к Государю, но при этом весьма полезно им указать, что скорейший и удобнейший путь для этой помощи, по р. Сунгари через Манжурию.

При всяком случае старайтесь выставлять о дружеском расположении нашем к Китаю и об искреннем нашем желании, чтоб там водворилось спокойствие, но при этом дайте почувствовать, что дружба дружбой, а служба службой, и что если кто не понимает дружеского слова, то мы сумеем его заставить понимать.

Прощайте, пожелав вам от всей души успеха, остаюсь искренне вас любящий Н. Муравьев. [641]

VI.

10-го апреля 1855 года. Бянкино.

Какое несчастие нашему генеральному штабу: три лучших топографа ушли под лед и с нами весь инструмент; опрометчивость и неосторожность очевидная; плыть ночью по реке, когда лед идет и когда по берегу идет верховая дорога; но уж этого не воротим, остается только по возможности снабдить экспедицию полными средствами по вашей части, поэтому, любезный Ахиллес Иванович, поспешите немедленно, с получением сего, отправить двух топографов, вместо трех утонувших, и со всеми инструментами для трех, ибо как видно и Грошевской (Топограф унтер-офицерского звания.) инструмент утонул, — беда, если утонул и Попова (Армейский офицер из топографов.). Топографов этих отошлите как можно скорее, если еще есть переезд через Байкал, ибо тогда они поспеют к 1-му отделению, но если им надо ехать по кругоморской дороге, то едва ли поспеют и ко 2-му рейсу. Я во всяком случае возьму с собою Попова и Грошева и кантониста, а уже высланными вами распорядятся на прочие отделения и один из них останется на Бурее, и кого вы для сей цели назначите, напишите к Карсакову.

Курьером посылается Тульский унтер-офицер, который должен был возвращаться за прогоны на одну лошадь из артиллерийского ведомства, а я ему велел добавить на другую и дать курьерскую подорожную, — не знаю поспеет ли и он прямо через Байкал.

Мы живем здесь в ожидании возможности сплава, ибо здесь и большая часть грузов, отправленных из Иркутска даже 22-го февраля, так например: здесь оба транспорта моих собственных вещей, из которых последний пришел только сейчас, — это урок полагаться на доставку подрядчиков. Я еще забираю инструменты и машины из Бянкинского горного магазейна, ибо здесь Маиоров, а у него поповские глаза, впрочем для Амура это не мешает.

Я радуюсь, что эти морозы и непогоды прошли прежде нашего отплытия и нам уже будет предстоять для плавания теплое время.

Перед моим отъездом из Шилкинского завода я буду писать Карл Карловичу, а покуда прошу ему кланяться от меня, обнимаю вас, Рыкачева, Сашу и Олю; жена всем вам усердно кланяется, но сама лежит, ибо простудилась. Ваш Н. Муравьев.

Вы уже знаете, что я выписал Крымского из Кяхты вместо Сычевского и ожидаю его на днях сюда со Свербеевым. [642]

VII.

17-го апреля 1855 года. Бянкино.

Благодарю вас, любезный Ахиллес Иванович, за вести, сообщаемый от 12-го апреля, и надеемся, жена и я, что болезнь Оленьки также минуется как и Саши; ради Бога только вы будьте покойнее и не преувеличивайте себе опасность болезней их; это вредно для самого лечения.

Трактат 1787 года между французами и китайцами мне неизвестен; Бошняк уехал и не показал, но Крымской говорит, что гораздо после того выгнали французов из Китая. Людей в артиллерию всегда непременно прикомандировать для обучения, доложите это Карл Карловичу и сделайте.

Радуюсь, что крест дали Сычевскому (Переводчик.), но другой он потерял сам от себя, зачем окачивался холодною водою после горячей, пусть же идет теперь учить детей в Кяхту, это впрочем тоже будет заслуга, но не так громкая, как переговоры с Китайцами.

Прилагаю здесь несколько партикулярных моих писем для отправления немедленно на почту и прошу вас об этом озаботиться; все они очень важны.

Горячий французский адмирал рассердился на владетелей города Шангая и может быть прав, а всего лучше то, что это может поссорить англичан с французами, — другого из этого заключения вывести нельзя.

Холода и льды на реке замедляют мое отплытие с тягостями отсюда, но во всяком случае следующего курьера я уже ни здесь, ни в Шилкмиском заводе не дождусь.

Рысева я оставляю здесь для возвращения его курьером же из Шилкинского завода, с всеподданнейшим донесением и другими важными бумагами; тогда же с плашкоута буду писать Карл Карловичу, а теперь прошу ему усердно от меня кланяться. Ради Бога приведите в ясность расчеты по комитету, также разобрать суммы у экзекутора, ожидаю об этом вашего донесения на Амуре.

Пароход окончательно будет строиться с котлами, пожертвованными Кузнецовым и Соловьевым, и пойдет на Амур между 15 августа и 1 сентября с баржею, на которой поместятся пушки Екатеринбургские. Машину из Петровского завода надобно доставить в Читу на обывательских, а из Читы сплавить, — в этой перевозке не надобно потерять ни одного дня, а потому озаботьтесь своевременным с кем следует сношением по этому делу. Буригин будет брать деньги из горного ведомства, но надобно их тотчас высылать туда.

Обнимаю вас и детей от всего сердца и остаюсь душевно вас почитающий Н. Муравьев. [643]

VIII.

12 го сентября 1855 года. Николаевск на Амуре.

Любезный Ахиллес Иванович. Мы остались без «Шилки», а следовательно и без средств в возвращению вверх по Амуру тем более, что Путятин задержал и «Надежду», которая также до сего дня обратно не приходила; Сухотин с казаками берется еще дойти, частию водою, а частию во льду до Усть-Стрелки и далее, а потону я отправляю с ним предписание о приготовлении экспедиции будущего года и требовательные ведомости. Слава Богу, что большая часть хлеба готова, остальное же поспеет — вместо солонины, для морских порций надо послать мясо в живом скоте; многие мелочи, требуемые Завойкой, могут быть и не высланы, если их нет в Иркутске, а листовое железо и подавно. Тяжелую артиллерию из Екатеринбурга нет надобности спешить отправлять, лишь бы она дошла к осени будущего 1856 года до Шилкинского завода или до Читы, чтоб оттуда сплавить водою 1857 года только. Артиллерия эта здесь в будущем году не понадобится. Я пойду через Аян вероятно в начале октября, а оттуда ранее ноября выехать нельзя по распутице, следовательно в Иркутск ранее октября меня ожидать нельзя.

На оленях через Удской я пошлю дубликат моих распоряжений и донесения к Великому Князю и наконец из Аяна пошлю впереди себя курьера.

А потому спешите изготовлять экспедицию будущего года, но только 20 т. пудов хлеба и пароход — нужны будут по первой воде, т. е. вслед за льдами, а все прочие пойдут только тогда, когда наступит коренная вода, т. е. между 9 и 15 мая, самое лучшее время; наконец, отсталые поспеют отплыть даже с прибылою июльскою водою, ибо войск и пороху у нас здесь довольно, а провиант исчисляется вперед на целый год, только весною нужно необходимо 20 т. пудов и особенно крупы, так как в ней недостаток, да и всего провианта только до 1-го июня.

Обнимаю вас и ваших малюток, до свидания черев три месяца. Ваш Н. Муравьев.

IX.

19 го октября 1865 года. Аян.

Надеюсь, что его письмо вас порадует, любезный Ахиллес Иванович: все мы в Анне, а Карсаков и Буссе едут в Иркутск, первый с тем, чтобы тотчас же отправиться в Петербург, а второй в Забайкальскую область для снаряжения третьей экспедиции по Амуру [644] основательно, как написано от меня Карл Карловичу с Сухотиным и пишется трипликатом теперь. Незнаю кто виноват, что не пришла «Шилка», но теперь этот грех обошелся, а еслиб все мы были затерты льдами или взяты в плен, или даже я должен был остаться зимовать на Амуре, то ответ на виновных пал бы тяжкий. Мне невольно кажется, что виновник должен быть Дейхман, ибо для успеха дела он меня просил переменить доктора!!

На Амуре я лично убедился в недобросовестности работы Петровского завода; они свином заливали раковины в чугуне; правду сказать, что по всей Россия только одни горные способны на подобную штуку.

Так как я не ранее поспею в Иркутск как через шесть недель, то не теряя времени распоряжайтесь снаряжением 3-й амурской экспедиция и постройкой парохода в 50 сил по чертежу Шилки.

Несколько бомбических орудий можно отправить в Читу, если они пришли в Иркутск, но всего груза не только в 90 т., но даже ж в 15 т. с экспедицией будущего года сплавлять на Амур не следует, по крайней мере по первому сплаву.

Я имею здесь известия из Петербурга только от 30-го июня последние, а потому знаю весьма мало о Европейских делах, но то что знаю — весьма не утешительно и вижу только, что мы падаем, падаем и падаем.

Обнимаю вас, целую ваших малюток и остаюсь истинно к вам доброжелательный Н. Муравьев.

X.

30-го октября 1855 г. Аян.

Снег не идет и я невольно должен откладывать выезд мой отсюда, ко дабы не терять времени, отправляю Попова с топографами м картами, они сумеют проехать и без снегу, а в Иркутске надобно их тотчас посадить за работу, отделать все то, что было снято в нынешнем году на Амуре.

Вы увидите, любезный Ахиллес Иванович, из бумаг, которые к вам Раевской привезет, вероятно, вскоре после Карсакова, что у нас делается на Амуре, в отношении политическом; разумеется, что все эти бумаги, хотя и адресованные на имя его высочества, но останутся в Иркутске, ибо Карсаков уже повез к его высочеству подлинные.

Для пользы России желать надобно, чтоб переговоры с китайцами окончились дружелюбно, ибо трудно ожидать, чтоб в Петербурге решили окончить их иначе, если китайское правительство не согласится на мои предложения добром; тем, не менее я должен быть готов на все случайности и по крайней мере вовремя показать китайцам нашу готовность [645] двинуться в Монголию и Манжурию, если они вздумают препятствовать сплаву нашему в будущем году но Амуру; в этих видах я полагаю во 1-х сделать сборы войск у Цурухайтуя и в Киранском карауле с 15-го апреля будущего года, в следующем составе: каждая пешая бригада должна выставить один сводный комплектный баталион, исключая той, которой баталион находятся в карауле в Нерчинских заводах; от этой бригады быть только одному сводному баталиону, следовательно всего будет пять комплектных баталионов казаков, а с ними 13-й линейный баталион и вся легкая рота артиллерия с горным взводом; в том же месте должны собраться два комплектных полка конных казаков из всех сих войск, по восточную сторону Яблонового хребта находящихся; все это составить слишком 6,000 пехоты, 1,750 чел. кавалерия и 250 чел. артиллерии, а всего 8,000 человек.

У Киранского караула в то же время должны собраться 16-й линейный баталион со всею батарейною ротою артиллерии, один казачий полк русских конных казахов из Верхнеудинского округа и два комплектных полка бурят, — это составят 3,500 чел. пехоты, кавалерия и артиллерия.

2) Все эти войска будут собраны там вместо месячного сбора, которого уже затем в будущем году не будет; до 25-го мая казачьи войска будут там стоять на своем продовольствии, но так как по цели сбора они могут двинуться и заграницу, то надобно их снабдить всем для похода нужным и заготовить продовольствие по крайней мере на 3 месяца вперед, что составит на 11,500 человек около 70,000 пудов, из коих в Троицкосавске 21,000, а в Цурухайтуе около 50,000 и сверх того для регулярных войск нужно будет с 15-го апреля по 25-е мая в Цурухайтуе около 11,000 пудов, в Троицкосавске — столько же.

3) На Амур поплывут, как уже предписано, две роты 14-го баталиона; при тех же из них, которые поплывут вперед, надо иметь два горных единорога, с двумя только лошадьми под каждое орудие, но с полным комплектом снарядов в ящиках и только по три номера коренных артиллеристов с одним фейерверкером.

Надобно тотчас написать к Безаку, чтоб нам выслали как можно более форм для французских пуль, которые из простых наших ружей бьют очень хорошо на 900 шагов; у нас была всего одна такая форма и оставлена на Амуре, где все пули в нее переливают.

Сигнал движения войск заграницу может быть дан из Амура не позже 20-го мая в Усть-Стрелку, а оттуда по Аргуни очень скоро в Цурухайтуй; направление каждого из отрядов сообразится после, но я вас прошу собрать сколь возможно более положительных сведений о пути на Чичигар, который кажется лежит через Хайлар; путь на Ургу нам известен. Шкуне «Восток» я приказал уже с открытием навигации идти в соединению реки Сунгари с Амуром и ожидать там приплытия [646] экспедиции; она вооружена 4-мя двенадцати фунтовыми орудиями; если обстоятельства заставят, то мы ее вытребуем и к Сахален-Ула. Сообщаю вам все эти соображения для надлежащих с вашей стороны справок и доклада мне обо всем, когда я приеду в Иркутск.

Обнимаю вас м целую ваших малюток. Ваш Н. Муравьев.

В случае движения Киранского отряда заграницу, с ним довольно 6-ти батарейных орудий, а два могут остаться в Кяхте с одною ротою Иркутского гарнизонного баталиона, которую туда придется отправить в виде резерва.

XI.

6-го марта 1856 г. С.-Петербург.

Любезный Ахиллес Иванович! Поздравляю вас с назначением и благодарю душевно за все распоряжения; — желание ваше уехать в отпуск также может исполниться, но не ранее июля или августа месяца; впрочем это не сделает разницы в путешествии вашем.

Поспешите прислать сюда еще несколько экземпляров литографированных карт, а первые пять пошли иначе, чем было назначено и везде отдают полную справедливость прекрасному труду.

Весьма было бы хорошо повидаться вам с М. С. Карсаковым, но ему нельзя и некогда приехать в Иркутск, не можете ли вы туда съездить?

Старайтесь облекать денежные дела во всевозможную формальность, разумеется не стесняя дела, ибо отчетность требуется самая точная по всем частям и ведомствам.

Мир, вероятно, повлечет за собою различные перемены, но Амур обращает на себя особенное внимание государя и великого князя; дружески вам советую, как одному из главных деятелей по этому делу, не бросать его, покуда не кончится.

Подробнее и обширнее буду писать к вам с фельдъегерем, который отправится отсюда с дальнейшими распоряжениями м по заключении мира, вероятно через две или три недели. В последнем даже случае он будет в Иркутске около 20-го апреля и следовательно поспеет в Шилкинский завод до отплытия первого отделения.

Свербеев привезет вам распоряжения пои, продиктованные на его имя, сказано для доклада Г. Л. Венцелю; я спешил это сделать перед его отъездом, но во всяком случае можно на них ссылаться.

Обнимаю вас от всего сердца, целую ваших малюток и желаю вам здоровья и успеха.

О штабе теперь идет речь, а здесь ничего нельзя скоро окончить, потому-то я и должен остаться до мая.

Искренно вас любящий Н. Муравьев.

Сейчас полученную бумагу при сем прилагаю. [647]

XII.

21-го марта 1856 г. С.-Петербург.

Из оффициальных бумаг увидите вы, любезный Ахиллес Иванович, некоторые распоряжения по случаю заключения мира, а из письма моего к Карл Карловичу увидите и то, на что еще не сделано оффициальных распоряжений; не сомневаюсь, что вы ничего не упустите из виду, и что Н. М. Чихачев исполнит многотрудную свою обязанность на устье Амура успешно.

Через несколько дней после Моллера отправится отсюда еще фельдъегерь, который привезет уже последние распоряжения, долженствующие отправиться с 1-м рейсом, а потом отправится и Казакевич, который вероятно догонит первый рейс еще до г. Айгунта.

Вам свободно будет теперь отправиться в отпуск после возвращения моего в Сибирь, т. е. в июле месяце, и надобно так рассчитать, чтоб возвратиться после четырех месяцев по первому зимнему пути в Иркутск, т. е. в начале декабря.

По медленности хода дел в Петербурге, образование штаба кончится только к моему отъезду отсюда, а офицер генерального штаба отправится вероятно в одно же время со мною.

Здесь ожидаются, по случаю заключения мира, различные преобразования и перемены, но никто не знает в чем они будут заключаться, во всяком случае мне совершенно необходимо остаться до первого летнего пути, т. е. до мая месяца, а ранее этого — нет возможности окончить всего того, что начато.

Полагаю, что Чихачев уже отправился в Шилкинский завод, а потому пишу ему особо, он должен быть главным нашим деятелем на устье Амура до приезда Казакевича, хотя все бумаги и должны писаться на имя капитана 2-го ранга Лисовского, но Николай Матвеевич знает лучше общий ход дел, и по занимаемому им месту дежурного штаб-офицера будет иметь там голос.

Целую ваших малюток вместе с женою и обнимая вас от всего сердца, остаюсь искренно вас уважающий Н. Муравьев.

XIII.

29-го марта 1856 года. С.-Петербург.

Посылаю наконец фельдъегеря с последними распоряжениями на устье Амура, любезный Ахиллес Иванович, и прилагаю приказ о Казакевиче; теперь я совсем доволен, все три воспитанника мои стали на [648] высокие степени в Восточной Сибири и, конечно, дела этого края пойдут с их помощью прекрасно.

Предписание мое Лисовскому я посылаю открытым для того, чтоб вы могли его и прочесть, и списать копию, а здесь некогда. Надеюсь, что не смотря на распутицу, фельдъегерь у вас будет через месяц, а 30-го апреля вы отправите в Шилкинский завод лихого казака, который и вокруг Байкала поспеет туда со всеми бумагами 6-го или 7-го мая.

Полагаюсь вполне на распорядительность моего штаба и уверен, что все приказания как по сухопутному, так и поморскому ведомствам будут даны подробно и отчетливо, — не забудьте однакож, чтоб войска, возвращающиеся по Амуру, имели продовольствие, кроме муки, и в свежем мясе на этапах, т. е. при устье Зеи и далее, а также и водку.

Вскоре после сего поедут отсюда Казакевич и Посьет; оба они не поспеют уже к первому рейсу и для них нужны будут легкие лодки. Посьет повезет на корвете Оливуца ратификованный трактат в Японию и желательно, чтоб он пришел туда в августе, а потом корвет отвезет его в Шангай или Гон-Конг и сам отправится в Кронштадт или около Африки, или около Америки. Не забудьте послать предписание Невельскому возвратиться с устьев Амура как ему угодно: или через Аян, или вверх по Амуру, а пожалуй себе и вокруг света, если ему это вздумается, на основании бывшего по этому предмету приказа генерал-адмирала.

Проэкт артиллерийский я здесь переделал по замечаниям великого князя генерал-фельдцейхмейстера; о штабе по морскому ведомству представлено великому князю, а по сухопутному представлено только военному министру о назначении вам содержания и столовых из сумм военного министерства.

Укрепления устьев Амура будут продолжаться, ибо весьма не мудрено, что мы скоро опять будем иметь войну с англичанами, которые очень недовольны миром, и французами, поэтому нам надобно сильно готовиться на Амуре, куда в будущем году придут 6-ть винтовых корветов и 6-ть винтовых клиперов, а с такой флотилией мы во время войны тряхнем всем Восточным океаном. 15-й линейный баталион останется там навсегда для содержания гарнизонов, а 48-й экипаж придет на вышесказанных винтовых судах в полном составе. Здесь ожидаются большие перемены в министерстве,... ратификация мирного трактата будет привезена Орловым к Пасхе или ко дню рождения Государя.

Целую ваших малюток, обнимаю вас от всего сердца и остаюсь искренно вас почитающий Н. Муравьев. [649]

XIV.

5-го мая 1856 года. С.-Петербург.

Только что собирался я к вам писать, любезный Ахиллес Иванович, с отъезжающим завтра Казакевичем, как получил ваше письмо от 30-го марта и спешу прежде всего сообщить вам, что в то самое время, когда вы так горячились, я здесь всемерно старался, не вредя вам, достигнуть вашего желания, но ответ везде тот же, что главный начальник и его начальник штаба не могут отлучаться в одно время из вверенных им войск, а между тем я должен здесь остаться до коронации и следовательно до возвращения моего, т. е. до сентября, вам выехать из Сибири невозможно. Как единственный представитель Восточной Сибири, не могу я отказаться от присутствия на коронации и вы, конечно, сами поймете, что при всем желании сделать вам угодное я не могу, в противность всякому порядку и высшим приличиям, сказать, что я должен возвратиться в Сибирь и не быть на коронации потому, что начальнику штаба надобно ехать в отпуск непременно в июле!

Жаль мне будет, если это стечение обстоятельств поведет вас к какой-либо решительной мере, жаль особенно потону, что служа с вами 8 лет я не могу желать вам ничего, кроме хорошего и достигаю этого постепенно, а вы сами все испортите, если попроситесь в перевод.

Большая часть дел моих остается к решению до коронации, ибо теперь все из Петербурга разъезжаются и Государь выезжает завтра в Варшаву и Берлин, и так как это время здесь нечего будет делать, то я поеду в Мариенбад, необходимый для моей печени.

До сих пор не мог еще добиться назначения офицера генерального штаба и вообще учреждения штаба; теперь все делается гораздо медленнее, но в течение лета все сделается. По всему этому, любезный Ахиллес Иванович, мой дружеский вам совет: готовиться к поездке не иначе, как по первому зимнему пути и не огорчаться такими неудачами во времени, которых нельзя отвратить, а когда побываете сами в Петербурге, то сами увидите как все здесь делается.

Теперь я буду ожидать от вас известий с адъютантом Моллером и вообще прошу не писать ко мне иначе, как по важнейшим предметам, а прочие решайте без моих разрешений, так как до августа месяца я буду заграницею, куда отправлюсь через неделю.

Если все войска, назначенные к возвращению из Амура, успеют прибыть в свои места, то я полагаю сплав будущего года ограничить одними пароходами с их причалками, которых построить более и затем войск туда не посылать, а нанимать людей в добавок к пароходным [650] командам и нанимать с условием возвращать их осенью домой в Забайкальскую область.

Обо всем переговорите и условьтесь подробно с Казакевичем и примите в соображение, что в нынешнем году вы отправляете туда все запасы на 5 т. человек, а там останется на зиму только 2500, с будущим летом придут 900 на корветах.

Обнимаю вас от всего сердца, целую Сашу и Олю и остаюсь искренно вас любящий Н. Муравьев.

XV.

11 (23) июня 1856 года. Мариенбад.

Письмо ваше, любезны! Ахиллес Иванович, отправленное с фельдъегерем, я получил здесь третьего дня с Волконским; душевно радуюсь, что вы вполне меня понимаете и очень благодарю за все то, что вы вделаете; верьте мне по дружески, что вам, со мною или без меня, нигде не следует служить как в Восточной Сибири, вы истинно для нее полезны, это впрочем вы и сами знаете; но к сожалению не хотите знать, что во всяком другом месте ваши способности возбудят только зависть и недоброжелательство, а в Сибири вас ценят и уважают.

О китайцах не горячитесь, а готовьтесь, все в свое время сделается; я не упущу из виду получить надлежащие уполномочие, а теперь еще не время — три месяца много сделают перемен, а после коронации я много надеюсь; еслиб не надеялся, то уже вышел бы в отставку, вместо отпуска.

Войск готовить ваше дело, особенно линейные баталионы и артиллерию, но надобно весь устав переменить и лишними пустяками их отнюдь не обременять. Нравственность офицеров конечно всего более заслуживает нашего внимания, и любовь к солдату есть первое достоинство, но для этого надобно начинать с головы, т. е. с бригадира и я поищу, если Михайловский останется в России.

Ваши карты удивительно хороши, — таков общий отзыв знатоков в Петербурге и особенно великого князя; верьте, мой любезный друг, что репутация, которую вы приобретаете в Сибири, откроет со временем широкий путь, но надобно утвердиться в том звании, которое вы недавно получили; надобно сделаться известным начальником штаба, надобно несколько лет прожужжать уши высших лиц в этом звании и тогда уже мелкая зависть замолчит, а сибирского начальника штаба высшие лица будут желать в высшие места.

Я не буду повторять общих распоряжений на будущий год, о которых я вам уже писал мое мнение, но прошу убедительно обратить особое внимание на баталионы, которые возвратятся из Амура. [651]

Отчеты военно-расходного комитета ожидаю получить в Петербурге, по возвращении моем из заграницы, чтоб представить государю с особым моим докладом, после которого окончится действие высочайше утвержденного мнения особого комитета 11-го генваря 1854 года, а для амурского предприятия должна назначаться особая сумма в непосредственное мое распоряжение; тогда, по возвращения моем в Иркутск, сумма эта поступит в ведение штаба и комитет закроется.

На днях я кончаю здесь мое лечение и отправляюсь к жене во Францию, а оттуда в начале августа приеду в Петербург, чтоб ехать в Москву на коронацию, а после в Сибирь, как только окончатся главнейшие дела.

Знакомьтесь с морскими делами подробно; будущею зимою вы будете у великого князя и надобно, чтоб он увидевши и говоривши с вами убедился, что вы и по морской части такой же дельный начальник штаба, как по сухопутной, а морская — наша главная часть: она нас бережет и ограждает от недоброжелательств всех других.

Обнимаю вас от всего сердца, целую ваших малюток, душевно желаю вам здоровья и остаюсь истинно вас любящий и уважающий Н. Муравьев.

XVI.

24 июня (6 июля) 1856 года г. По, во Франция.

Сейчас имел я удовольствие получить письмо ваше от 18-го мая, любезнейший Ахиллес Иванович, и душевно вас поздравляю с женитьбой, вместе с женою, которая от всего сердца обнимает Ольгу Александровну, а я целую ее ручки. Я радуюсь не только вашему счастию, но жав эгоист, теперь я знаю кому жаловаться на вас.

Я останусь в Петербурге не только до сентября, но даже до ноября, как я вам уже писал, ибо этого требуют дела Сибири и польза лиц, там служащих, поэтому никак не рассчитывайте ехать в отпуск ранее декабря, но теперь вам об этом и скучать нельзя; я уверен, что Ольга Александровна так полюбила ваших малюток, что и расстаться с ними не захочет.

Все служебные вести покуда весьма благоприятны, буду ожидать телеграфической депеши от Штубендорфа о возвращении Моллера из Амура.

Надеюсь, что за Байкал вы ездили с женою и не простил бы вам, еслибы вы ее оставили в Иркутске на другой день свадьбы.

Благодарю за все распоряжения; уверен, что с вашею точностию, заботливостию и опытностию, все будет успешно. Без позволения вашего не смею писать Ольге Александровне, но прошу благодарить ее за воспоминание обо мне и просить принять на себя роль посредницы, когда вы будете на меня сердиться. Ваш Н. Муравьев. [652]

XVII.

9-го августа 1856 года. С.-Петербург.

Наконец я могу положительно сказать, любезный Ахиллес Иванович, что вы можете ехать в отпуск в декабре месяце, а потому будьте к этому готовы, но на войну с китайцами никак не рассчитывайте; ее решительно не будет и быть не должно, а скорее мы будем иметь дело с прежними и с всегдашними нашими неприятелями англичанами на устье же Амура, к чему нужно постоянно готовиться.

Весьма сожалею, что Моллер не видал вас на возвратном своем пути в Петербург; вы в то время были в разъездах, но не сомневаюсь, что объезд ваш принесет войскам большую пользу во всех отношениях.

Ливен мне говорил, что офицер генерального штаба, к нам назначенный, явится ко мне в Москве; постараюсь его отправить как можно скорее в Иркутск, но едва ли ему поручено будет исправлять должность начальника штаба в отсутствии вашем, ибо он никакой опытности в наших административных делах не имеет, а это должно быть главное достоинство начальника штаба в столь обширной стране, как восточная Сибирь.

Будущею весною амурский полк пойдет к своим местам и я полагаю, что полковой штаб должен быть на Усть-Зеи, или на Усть-Буреи; если мы не совладаем отправить на будущий год всех пяти сотен с их семействами, то отправим по крайней мере три и расположим сотенные штабы на Усть-Зее, на Усть-Бурее и против устья Сунгари, тогда четвертая и пятая сотни пойдут уже в 1858 году; одна в промежуток между Сунгари и Мариинским постом, а другая туда, где окажется нужным усилить народонаселение, может быть и выше устья Зеи, но в 1858-и же году мы выберем место для пехоты и станем переселять ее; полагаю, что штаб 1-го амурского баталиона должен быть в Албазине. Начальник амурской линии будет назначен ныне и подчинится военному губернатору забайкальской области, как атаману забайкальских казаков, и который должен заботиться о благосостоянии амурской линии, собственно для улучшения быта вверенной ему забайкальской области. Пароход «Надежда» на первый случай должен быть отдан в ведение и распоряжение начальника амурской линии, а между тем мы должны приготовить еще три подобных же парохода для разных частей амурской линии. Не знаю удастся ли Карсакову учредить зимнее сообщение по Амуру, но с будущей зимы оно должно непременно учредиться.

И Государь, и великий князь отменно желают благоденствия Амура, не смотря на все неосновательные об нем рассказы ваших приятелей моряков, которые везде ищут океанской глубины. [653]

В коронацию надеюсь поздравить вас с наградою....

Целую обе ручки Ольги Александровны, если позволите; целую обоих ваших малюток без вашего позволения и обнимая вас от всего сердца, остаюсь ваш Н. Муравьев.

Жаль, что Чихачев просится в отпуск; я надеюсь, что вы убедите его остаться еще на будущий год, мы с ним вместе сходим в Америку.

XVIII.

15-го августа 1856 года. С.-Петербург.

На длинное письмо ваше от 14-го июля, любезный Ахиллес Иванович, отвечаю таким же длинным, ибо много чего сказать нужно.

Енгалычев приехал сегодня и привез мне все ваши бумаги даже от 18-го июля: благодарю, во-первых, за осмотр войск, во-вторых, за то, что остаетесь до весны 1857 года (По случаю смерти дяди моего, генерал от кавалерии Заборинского, постигшей его 3-го октября в г. Полтаве, и слепоты другого дяди, вынужден был я, по получении в последних числах ноября о том известия, выехать немедленно из Иркутска.) и пишу к вашему дяде в том смысле, как вы желаете, наконец, в-третьих, благодарю за карту, которая нам особенно будет полезна при всех здешних рассуждениях.

Всего мало, когда неблагонамеренные люди успели поселить сомнение, или лучше сказать: когда ограниченные люди возымели сомнение о том, что бессомненно, — так до сих пор меня уверяют, что по Амуру нельзя свободно плавать, хотя и знают, что мы в три года спустили туда из Шилкинского завода 600 т. пудов грузу, из коего половина пришла водою прямо даже из Читы!

Но глупость и неблагонамеренность не должны останавливать людей, истинно любящих свое отечество, достигать полезной для него цели и поэтому я возвращаюсь в Сибирь, чтоб окончить начатое, и чтоб потомство меня не обвинило, что я не потрудился еще два года, чтобы рассеять облака, возникшие над Амуром.

Поэтому и согласно изъявленному мне лично желанию Государя Императора, я возвращусь в Иркутск, но не ранее как в половине декабря.

Прежде уже я писал вам, что экспедиция по Амуру 1857 года должна состоять из одних пароходов и их причалков, — повторяю тоже и теперь, исключая снаряжения трех или пяти сотен Амурского конного полка, которые должны отправиться к своим местам; что же касается 60 т. пудов провианта, о которых вы условились с Казакевичем, то кажется они лишние; сообразите это по провиантскому ведомству, приняв в соображение, что в будущем 1857 году только три корвета придут [654] на устье Амура из Кронштадта, т. е. менее чем с 500 человек 28-го экипажа, а также, что в 1857 году ни 27-й экипаж, ни 15-й линейный баталион — комплектоваться не будут, и что наконец и самый сплав будет совершаться только флотскими командами пароходов и их причалков.

Я слышу, что хлеб в Забайкальской области очень дешев, пусть же он заготовится в магазинах Шилкинском и Читинском в полной годовой пропорции, но сплавится только в 1858 году, ибо повторяю вам,- без особенной крайности я не намерен в 1857 году трогать из Забайкальской области ни одного казака и ни одного солдата для сплава к устью, исключая Амурского полка.

Рапорт к Великому Князю я запечатавши отправляю, жаль, что он не пришел с Моллером.

После коронации я здесь приведу в ясность все мои прежние представления о штабе и прочем, теперь же ни от кого ничего не добьешься и вот причина почему я непременно должен здесь остаться сентябрь я октябрь месяцы и выеду только в ноябре...

Через две недели я буду писать к вам обо многих предметах и более положительно из Москвы с курьером, а теперь ограничиваюсь сказанным и прошу сообщить, чтоб в Забайкальской области занялись особенно возделыванием пеньки я приготовлением хорошего масла, это приедут покупать американцы не далее как нынешнею энною.

Целую ручки Ольги Александровны и обоих малюток, к жене я завтра же отправлю письмо супруги вашей во Францию, и обнимая вас от всего сердца, остаюсь искренно вам преданный Н. Муравьев.

Полагаю, что в сентябре месяце один или оба адмирала приедут к вам с устьев Амура через Аян; я бы очень желал их видеть еще в Петербурге, а потому весьма бы хорошо они сделали, если б тотчас туда отправились, но если они ранее 20-го сентября выехать не могут из Иркутска, то им, конечно, уже лучше ожидать зимнего пути и тогда мы встретимся с ними в дороге. Сеславяна же (Личный адъютант Муравьева.) я непременно желаю видеть в Петербурге и потому прошу отправить его ко мне немедленно курьером, как только он приедет, хотя бы в начале октября, а чем раньше, тем лучше.

XIX.

23-го сентября 1856 г. С.-Петербург.

Письма ваши от 3-го и 6-го августа я получил здесь, любезный Ахиллес Иванович, 7-го числа по возвращении из коронации и с тех пор все почти был болен и не выезжал из дому; впрочем двор и министры начинают только со вчерашнего дня возвращаться из Москвы [655] в только с нынешней недели начнутся делаться дела, поэтому-то я и должен необходимо остаться здесь до ноября.

Я пишу к Карл Карловичу и Михаилу Семеновичу, что главное наше дело теперь приготовить к сплаву Амурский полк в числе 5 и 3-х сотен, ибо наше правительство нам в этом способствует и желает исполнения этого, сколь возможно поспешнее, а Китайское находится теперь в таком положении, что препятствовать этому не может. Но именно это шаткое положение Китайского правительства — заставляет нас быть в готовности, если потребуется двинуться и сухим путем за Забайкалье, а для этого надобно, чтоб были готовы все три линейные баталиона и чтоб все казачье войско было также в готовности. Перемена оружия конечно совершится для конного войска, но скоро ли она до них дойдет — это вопрос.

По случаю коронации все правительственные дела здесь давно остановились, т. е. даже с мая месяца, а потому и все мои представления: о штабе, об артиллерии и портах, не получили еще окончательного решения, но тем не менее нам надобно готовить всю нашу артиллерию, т. е. все четыре батареи; где-то у вас орудия для двух последних батарей? не знаю, но надобно, чтоб они были на местах, или по крайней мере за Байкалом по нынешнему зимнему пути.

Пользуясь дешевизною хлеба, надобно иметь запасы оного в Троицкосавске и в Нерчинском округе, в первом на 5-ть, во втором на 10 т. человек на три месяца, кроме обыкновенных провиантских запасов. В это число не излишне иметь на один месяц в Цурухайтуе и в Чинданте, т. е. тысяч 20 пудов и хлеб этот не пропадет, ибо в случае ненадобности он может обратиться в горное ведомство, лишь бы склады были надежные и хлеб в них не портился.

Говорят, что французские пули из наших ружей бьют верно только на 150 сажень, т. е. 450 шагов, но чего же более нам и желать! Дай Бог только, чтоб все наши войска, как линейные так и казачьи, умели бить верно на это расстояние, а далее пули берут и везде только массою и свистом.

Новый устав показывает, что требования высшего начальства ныне весьма не велики в отношении ученья солдат — и слава Богу, а нам уже не следует увеличивать этих требований по старинным привычкам и как нас учили. Ведь догадались же и здесь, наконец, что весьма вредно сделать из солдата машину и главные занятия ограничиваются: цельною стрельбою и рассыпным строем, а от массы не требуют глупого равнения, а только плотности, чтоб локтем чувствовал соседа, — правило это я проповедую в подчиненных мне войсках 17-й год и на поле сражения они везде были успешны.

Заставлять казака вертеть пикою над головою и признавать затем, [656] что ружье за плечами вредно потому, что пика при этом вертении задевает за дуло ружья — безрассудно, ибо пика назначена для того, чтоб держать ее под мышкою и колоть неприятеля впереди себя, а не вертеть над головою; мулинеты эти могут понадобиться в одиночных только случаях и весьма редко, а не для общего действия массами кавалерии и даже фланкеров, а ружье для казака нужно необходимо, но разумеется оно должно быть не так длинно, как пехотное, это и переменится.

Я распространился в эти рассуждения не своевременно, ибо курьер дожидает; прощайте, любезный Ахиллес Иванович, целую ручки Ольга Александровны и ваших малюток, обнимаю вас от всего сердца и остаюсь ваш Н. Муравьев, до свидания в Иркутске 15-го декабря.

Моллер уехал за женою моею во Францию.

XX.

Проэкт письма наказному атаману Забайкальского казачьего войска, генералу-маиору Запольскому, писанный карандашом собственноручно Николаем Николаевичем Муравьевым.

Милостивый государь Павел Иванович! Сын вашего превосходительства адъютант мой капитан Запольский довел до моего сведения о болезненном состоянии вашем и необходимости воспользоваться советами искустных медиков, но что ваше превосходительство без согласия моего не решаетесь просить увольнения в продолжительный отпуск. Постигая всю необходимость своевременного пользования медицинскими пособиями в болезненном состоянии, в котором находитесь ваше превосходительство, я сочту себя обязанным ходатайствовать у господина военного министра о продолжительном вам отпуске для сей цели, как только получу ваше об этом прошение и принимая во внимание, что в г. Чите медицинские пособия весьма ограничены, я разрешаю вам, как только отправите ко мне прошение о продолжительном отпуске для излечения болезни, сдать вашу должность г. полковнику Салогубу и прибыть в Иркутск для ожидания здесь уже высочайшего разрешения на выезд из Сибири и пользования между тем от болезни, тем более, что в настоящем положении вашего здоровья, при обширности управления Забайкальскою областью и войском, невольно могут происходить упущения по службе, для таковой весьма вредные.

Примите уверение в совершенном почтении и преданности. [657]

XXI.

Краткий счет расходов, последовавших на снаряжение амурских экспедиций в 1854 и 1855 годах с показанием капиталов, на которые расходы эти отнесены.

Деньги эти были отпущены по экстренности расходов из следующих сумм:

О переводе сих сумм по принадлежности составлено постановление военно-расходного комитета.

Сообщ. Ахиллес Ив. Заборинский.

Текст воспроизведен по изданию: Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский в 1848-1856 гг. // Русская старина, № 6. 1883