СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГОРСКИЙ В. В.

ДВА ПИСЬМА ИЗ ПЕКИНА

I

Вофосы ¹.
31 мая 1842.

Я пишу эти строки в зале созерцания ² под звук колокола и громкое пение хэшанов ³, провожающих молитвою закатывающееся солнце. Последние лучи золотят вершину горы, щитом нависнувшей над монастырем, и длинныя тени скал разостлались передо мною фантастическими призраками. С юга поднимаются грозныя тучи, и уже слышны отдаленные удары грома, на востоке виднеется безпредельная долина,которая уже тонет в вечернем мраке; одна стена отделяет меня от небольшаго дворца, сокрытаго в густой тени дерев, где цянь-лун ⁴ иногда наслаждался уединением и тишиною, а у самых ног моих течет ручей, из котораго изволил пить сам десять-тысяч-лет ⁵. Уже другой день я любуюсь такими картинами, — и всегда мне приходило на мысль как-нибудь напомнить вам наши пекинския горы и с берегов роскошной Невы перенести вас под кровлю хэшанскаго монастыря, где я теперь мечтаю и вспоминаю о святой Руси. Вокруг меня все мрачно — самое прекрасное время для описаний; прошу запастись несколькими минутами терпения, — я начинаю свой разсказ.

Во-фо-сы, или кумирня спящаго Будды, где теперь привитаю я, расположена в одном живописном ущельи Западных Гор, которыя так величественно возвышаются на краю пекинской равнины. По словам хэшанов, она построена еще во времена Танской династии ⁶; хоть я не нашел ничего, что бы показывало такую древность, зато очевидно ея богатство, и с самаго перваго взгляда на нее — пред вами откроется много предметов, замечательных по изяществу. Прекрасная аллея тенистых байшу ⁷, ведет к великолепным воротам, во многих местах обложенным мрамором с отличною насечкою разных фигур, с фронтоном, покрытым разноцветною глазурью, и кровлями с желтою и зеленою черепицею, которая сообщает целому самое приятное разнообразие. Мраморный мост, дугою перекинувшийся чрез огромный бассейн, обложенный тем же камнем и наполненный прозрачною ключевою водою, идет к другим воротам, которыя уже составляют вход в самый монастырь. Здесь пред вами открывается обширная площадь, обнесенная огромными боковыми зданиями, где открыты целыя залы для приема посетителей; по-средине этого параллелограма возвышаются ряды кумирен, которыя богатством, вычурностию и разнообразием украшений, мраморными памятниками, [16] чистотою едва-ли не превосходят все кумирни, какия мне удавалось видеть. Они стоят под тению столетних дерев, которыя сообщают удивительное величие всей картине, и своим тихим шумом навевают на душу раздумье. Вам известно расположение здешних зданий, и я не буду описывать архитектуры кумирен, которыя в главных чертах везде однообразны.

Но здесь есть одна оригинальность, которая невольно обращает на себя внимание, — это колоссальный кумир спящаго Фо ⁸. Внутри обширнейшей залы, освещаемой только полусветом и наполненной облаками дыма, стоит ложе, где представлен лежащим будда, облокотившись одною рукою на медную подушку, с закрытыми глазами; вокруг него стоят двенадцать боддисадв ⁹ в благоговейном молчании, преклонив головы, как будто они наблюдают за безмятежным сном великаго учителя. Статуя будды имеет более двух сажен длины, и его грудь, кажется, шире двух аршин; голова, по-видимому, слишком велика, и оттого целое теряет свою соразмерность; не смотря на то, она не внушает ничего ужаснаго и чудовищнаго; лицо его выражает безмятежный покой, и если не имеет особенной изящности, то, по-крайней-мере, не поражает грубостию форм. «Посмотрите», говорил мне старый хэшан, водивший меня по кумирням: «на этот стол, где курятся свечи; он весь сделан из дорогаго душистаго дерева; а из чего построено ложе, на котором почивает будда, — этого ни в каких книгах не мог отъискать и сам император Юн-Чжен ¹⁰, а он был мудрый государь». Весь будда вылит из чистой меди и верно стоит множества денег. Покойный дед нынешняго китайскаго императора приказал сделать отверстие внутри кумира, чтоб узнать, что хранится в нем; «но из раны» прибавил хэшан: «потекла кровь». О-ми-то-фо! О-ми-то-фо ¹¹! сказал набожный старик и подняв руки, сделал три глубокие поклона. «Государю чудно показалось это событие» продолжал он: «и он прислал в кумирню ту доску с золотыми буквами ¹², которая висит над дверьми. Государь Юн-Чжен особенно любил Bo-фо-сы; по его приказанию, написаны двадцать пять портретов, которые изображают знаменитых хэшанов, достигших высокой святости в мире перерождений. Они пожертвованы им в залу созерцания на пример и поучение нам недостойным; вы увидите их там, и даже можете сами иногда углубляться в этом прекрасном месте; сам император Цянь-лун любил уединяться и жил в этом дворце, который стоит почти в ограде нашего монастыря. Там далее [17] возвышается двух-этажное здание; здесь совершается обряд посвящения и нынешний год будут многие возведены в различныя степени. Теперь уже сбираются со всех сторон кандидаты; приезжайте в шестой луне взглянуть на эту священную церемонию: в это время вся кумирня наполняется народом и оживает самая пустыня».

Рядом с кумирнями тянется другое отделение зданий, где могут жить приезжающие сюда подышать чистым воздухом, и где помещаются сами хэшаны, которых здесь считается до семидесяти человек. Самое прекрасное место — где живет настоятель: весьма свежий и зеленый бамбук растет по обеим сторонам его небольшаго двора и безпрестанно колеблется от малейшаго ветра; несколько кустов древесных пионов ¹³, растущих во всей красе, и между ними молодая юй-лань ¹⁴; в огромном гану ¹⁵ стоит дикий камень, изрытый дождевыми каплями; он образует собою искусственную скалу, на которой налеплены маленькия модели кумирень, а внизу стелется роскошный лист ненюфара; одним словом, это образчик китайскаго вкуса. Я не был в общих комнатах и столовой хэшанов, и потому ничего не могу сказать об них. Кумирня весьма многолюдна; но чистота и тишина необыкновенныя; редко увидите кого-нибудь, — и ваша прогулка никогда не нарушится толпою зевак, которые готовы осмотреть все с головы до ног. Кумирня с запада защищена крутою горою, а за ней возвышается хребет. Когда вы подымитесь на вершину, пред вами откроется удивительная картина. С одной стороны, великолепный императорский дворец, прилегающий к горе Сян-шань ¹⁶, раскинувшийся по глубокой впадине и постепенно возвышающийся по хребту; из тени дерев возникают жолтыя кровли, как будто облитыя золотом, группы теремов, беседки и киоски; все это обнесено стеною, которая вьется ожерельем вокруг царскаго дворца; один шаг вперед из-за этой таинственной ограды, — и уже одни голыя скалы, камни и горы: ни деревца, ни былинки, — странный, но прекрасный контраст! С другой — пред вами развивается безпредельная даль пекинской долины, покрытая зеленью как бархатом, усеянная деревнями и садами; Хай-дянь ¹⁷ — дворцы, разбросанные по пригоркам и озерам, наполненным только что вышедшими листьями лянь-хоа ¹⁸; даже в туманной дали виднеются башни городской стены, — а далее все сливается с прекрасною синевою восточнаго неба и наконец тонет в световых облаках, как в море. Только что вышедши из-за стен монастыря, по направлению на запад, вы приходите к водопроводу. Он состоит из высеченнаго или сложеннаго каменнаго русла, сверху покрытаго покатою кровлею; здесь он идет незаметною линиею, но, спустившись в долину, достигает большой высоты и прямою чертою протянут к озерам в Хай-дянь, которыя, кажется, наполняются его водою. Этот водопровод не представляет ничего особенно замечательнаго ни по искусству, ни по трудности [18] выполнения, и не стоит сравнения с тем великолепным водопроводом, который сделан из Мытищ до Москвы. Вода в нем сама собою возвышается в некоторых местах, прежде, нежели дойдет до равнины. С каким удобством можно было бы устроить здесь артезианские колодцы, которые били бы огромными фонтанами и еще более оживили бы это прекрасное место! Поднявшись на одну версту вышины, можно дойдти до самаго начала водопровода, между тем, как самый источник еще скрывается в дальнейших горах. Отсюда начинается дорога, высеченная ступенями в горных скалах, поднимается на самый хребет и вьется по вершинам, теряющимся в облаках. Она ведет к одной знаменитой кумирне, которая скрывается за цепью внешних гор, и куда теперь тянутся целыя вереницы набожных пилигримов и пилигримок — сделать поклонение и жечь свечи. Все ущелье наполнено народом, растянувшимся непрерывною линиею, то возвышающеюся, как самыя горы, то падающею вниз, как пропасти, изрытыя потоками, через которыя должно проходить. Достигнув ручья, истомленные и сожигаемые жаром, они падают на колени и жадно пьют холодную струю, и все это оканчивают омовением лица чистою водою, которая имеет для них какое-то священное значение. Презанимательная картина и дышет патриархальною простотою; с другой стороны — вот доказательство китайскаго благочестия...

Сильный удар грома прервал мое описание; молния стелется блестящими полосами по вершинам гор; проливной дождь и вихрь! Облака несутся при сильном ветре: значит, скоро кончится буря. Так мне удалось увидеть это место во всем его величии; я любовался и здешним безмолвием, и получил понятие о горных грозах. Но более всего мне нравится и глубоко подействовало на душу, когда, среди глубокой полуночи вдруг раздается призывный звук колокола ¹⁹; вся окрестность, погруженная в невозмущаемый сон, оживает и откликается на этот торжественный зов, и среди ночнаго безмолвия раздается благоговейная песнь хэшанов, сопровождаемая мерным ударом барабана, который, при горном отражении, издает потрясающий звук. Это не походит на резкие и дикие вопли лам ²⁰, которые невольно наводят ужас и отвращение. Завтра я отправляюсь в наш душный и пыльный Пекин, и уже кончу мое письмо в тихой келлье, среди своих друзей и братий. Теперь уже поздно; буря тихнет; только горное эхо повторяет отдаленные удары грома, как влюбленный заветные обеты своей милой, или как изгнанник твердит последния прощальныя слова своей любимой родины. Скоро засну под шум падающаго дождя и верно увижу, хотя во сне, благословенную Русь.

II

Русское подворье.
2-го июня.

Я начинаю другое письмо свое в стенах нашего тихаго гуаня ²¹, и первое мое слово — это живая благодарность за те строки, которыя вы низпослали с верху вниз и которыя были для меня самым живым доказательством и вашего внимания ко мне, и вашей памяти о Годуфане ²².

Моя жизнь идет тихо и безмятежно, и так хорошо, как только можно жить на чужбине. Часы грусти делю в дружеской беседе и бегу от [19] уныния, как от гибельной заразы. Каждый день вспоминаю прошлое, каждое утро смотрю, не взошло ли русское солнышко, и всякое скорбное чувство стараюсь сменить сладкою мыслию о возврате в Россию, и часто все забываю в этой прекрасной мечте. Перед нами широкое поле для думы и раздумья! Мало-по-малу начинаем вглядываться в окружающий нас мир и, как мы ненавидим все китайское, не смотря на то, дивимся самому Китаю, и каждый день новая загадка, новое поприще для трудов. Стоит только перейдти от частностей к целому, чтоб видеть, какое море жизни скрывается в тумане, — жизни, во многом резко отличающейся от нашей, и не смотря на то, достойной глубокаго изучения и внимания. Грустно думать, что Китай — великолепное кладбище, заброшенное вдали и разрушающееся от времени, куда приходят только вспоминать события минувшаго величия и отъискивать только следы уже прошедшей жизни. На развалинах сооружаются новыя здания, и из шелковичнаго червя раждается бабочка... Знакомлюсь по-немногу с историею Маньчжуров: и как бы хотелось перенестись в те дикия места, где зараждалось первое величие этих бродячих племен и где расцвело их могущество! Теперь только в своем воображении ношусь над этой таинственной страною, — да и то все мрак и тьма, — такая бездна, над которою, кажется, никогда не взойдет солнышко. Являются без спроса целые роды и поколения и уходят незаметно и противно всем законам китайскаго театра, даже не сказав ни своей фамилии, ни чина; а их характеры так темны и неопределенны, что трудно определить, кто они такие; на все вопросы и допросы нельзя дождаться никакого ответа; а нынешние Маньчжуры забыли и свой язык и свои песни. Жду с нетерпением, когда разрешат иностранцам путешествовать по всему Китаю; тогда с палкою в руке, пешком отправлюсь на Чан-бошань ²³ и окунусь в глубоких водах Амура.

Нынешней весной я не делал никаких поездок за город, кроме несчастнаго странствования в Вофосы, где я имел глупость сделать вам такое длинно-тошное описание, от котораго у меня самого заболела голова. Ботанических экскурсий я не делал, потому что ныне было самое неблагоприятное время для растений. Ранние жары, потом постоянный сильный западный ветер и совершенная засуха — истребили почти все прозябаемое. Только наше подворье цвело и благоухало лучше прежняго. Тын-ло ²⁴ было так роскошно, так роскошно, как-будто в Тань-шане ²⁵: купленныя прошлаго года модань ²⁶ ныне цвели, и это было для меня ручательством, что и вывезенныя вами в Петербург должны быть также хороши. Недавно я узнал от одного хэшана, знатока в разведении цветов, что для разведения ненюфаров семенами нужна только глина хорошо смоченная и покрытая на четверть водою; по его словам, масса глины должна быть втрое более воды. Трехгодовалыя семена не теряют еще своей растительной силы. На первый год может выйдти только корень, а не цвет; значит, — если посланныя семена по каким-нибудь обстоятельствам не дадут ростков, — то такая неудача не должна еще лишать [20] надежды. По первому требованию их можно выслать достаточное количество.

Кстати здесь упомянуть о пекинской новости, о которой вы, без сомнения, узнаете и без меня, именно о пожаре Ци-хуа-мыньских Ворот, знаменитых в истории нынешней династии тем, что ровно почти за двести лет (без двух годов) ими вошли Маньчжуры и заняли столицу. Я смотрел на этот пожар уже утром на другой день, но успел еще видеть всю силу огня и действия здешней пожарной команды. Вся стена, прилегающая к башне, была наполнена чиновниками и несколькими ротами солдат; на зубцах развевались знамена для большей важности и торжественности при таком редком зрелище. Три или четыре коротенькие насоса, на каждой стороне, чуть-чуть брызгали по бокам пылающаго здания. При появлявшемся паре все приходило в восторг и с самодовольствием кричало: хао, хао! ²⁷; за то, когда вода не достигала до назначения, целыя тысячи народа, столпившияся вокруг пожара, освистывали громким смехом своих брандмейстеров; когда недоставало воды, восемь человек по-парно с ушатами, — каждая пара в сопровождении двух солдат, державших в руке небольшое знамя, — торжественно спускались со стены и отправлялись на канал; при громких криках к народу, чтоб посторонились, они минут через пятнадцать снова поднимались на стену и опять начинали тушить; опять насосы брызгали, чиновники курили трубки, солдаты держали знамена, народ зевал, а башня горела; одним словом, пожар совершился по всей законной китайской форме. Не знаю, каковы были первоначальныя действия: по-крайней-мере, я застал это дело в таком положении, в каком мною описано.

В. Гopский.

Комментарии

1. Буддайский монастырь, находящийся верстах в 20 от Пекина, в западных горах.

2. Зала, в которую буддайские монахи собираются безмолвствовать и углубляться в предметы мира духовнаго, совершенно отчуждаясь от всего земнаго.

3. Хэшан — буддайский монах из Китайцев.

4. Цян-лун собственно есть название правления государя Гаоцзун, деда ныне царствующаго императора; здесь оно употреблено вместо собственнаго имени государя, по обыкновению Китайцев.

5. По китайски: Вань-нянь, или Вань-суй, это выражение в просторечии иногда употребляют в виде титула императора.

6. Царствовавшей в Китае с 618 до 908 года по P. X.

7. Thuia orientais.

8. Китайское название будд вообще, и в частности будды Шагямуния, — основателя буддайской религии, — о кумире котораго здесь идет речь.

9. Боддисадва — праведник, достигший высшей степени святости, но еще не сделавшийся буддою.

10. Название правления императора Шицзун, употребленное вместо собственнаго имени государя.

11. Воззвание к будде Абиде, владыке райских обителей.

12. Доски с надписями у Китайцев составляют род памятников, воздвигаемых в честь духов, в их кумирнях, также в казенных и общественных заведениях, ими покровительствуемых, — и людей, в местах их жительства. Оне делаются из дорогаго дерева и бывают около двух аршин длины, одного ширины и вершка два толщины. Надписи на них большею частию выражают похвалы той особе, в честь которой доска поставлена, а иногда объясняют случай, побудивший поставить ее. Эти доски обыкновенно вешаются или над воротами при входе во двор, или над дверьми самаго здания.

13. Pionia mutan.

14. Magnolia.

15. Кадь, или ваза, сделанная из глины.

16. Сян-шань лежит в 5 верстах от загороднаго дворца Юань-мин-юань (от Пекина в 15 верст.), на западе. При ней находится загородный дворец Цзин-и-юань.

17. Слобода при загородном дворце Юань-мин-юань, населенная большею частью купечеством и разными мелочными торговцами; при ней же находятся загородные дворцы князей и дачи вельможей.

18. Ненюфар, или лотос (uelumbium speciosum).

19. В больших буддайских монастырях сзывают монахов на молитвы звоном в колокол, если он есть тут, или в литавру.

20. Лама — буддайский монах из Монголов, Тибетцев или Маньчжуров.

21. Гуань значит подворье.

22. Китайское имя автора письма.

23. Название гор в Маньчжурии, лежащих на южных пределах области Гиринь.

24. Wisseria Sinensis.

25. Императорский дворец, отстоящий в 20 верст. от Пекина к северу; при нем находятся горячия минеральныя воды и устроены ванны. Он получил это название от горы, лежащей в полуторе версте от него к западу.

26. Древесный пион; маньчжурское название.

27. Славно, славно!