БОШНЯК Н. К.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ПРИ-АМУРСКОМ КРАЕ

(Окончание).

Экспедиция в залив Де-Кастри; — опись Татарского берега и открытие гавани Императора Николая.

Наконец наступил Февраль месяц, суровые зимние морозы прекратились и природа начала оживать. Пришла пора приниматься за работу. Значительное количество леса было изготовлено для вновь заложенных зданий и топоры застучало по бревнам. И для меня наступила пора деятельности, но не в том отношении. Мичман Чихачев, по возвращении из своей Горинской экспедиции; привез известие о существовании, далеко к югу, залива Ходжо, очертание берегов которого представляло отличную и весьма удобную гавань. Г. Чихачев сообщил эти сведения капитану Невельскому. Надобно же сказать, что в известном в то время пространстве Амурского края, не было ни одной гавани, ни одного залива, который бы с помощию искусства, соразмерного силам края, можно было бы обратить в гавань. Недостаток же гавани для больших военных судов, уменьшал значение всей Амурской системы на половину. Понятно, что капитан Невельской принял в серьезное внимание привезенное г. Чихачевым известие и немедленно, под командою г. Чихачева, был снаряжен бот. Худые качества этого судна или лучше сказать плашкоута, сделали эту попытку неудачною. Два раза, из коих последний уже под командою г. подпоручика Орлова, вот выходил в море и оба раза возвращался, не пройдя 20 миль от Петровского зимовья. Оставалось командировать офицера по Амуру до сел. Кызи, откуда перевалить в де-Кастри и на туземных [194] лодках следовать вдоль берега для открытия залива. Так и было сделано. Для облегчения же провоза запасов на семь месяцев, командирован был осенью 1852 года, на барказе, оставшемся после барка Шелехова, мичман Разградский, который и сделал склад в сел. Кэтово (где ныне Мариинский пост). Других средств экспедиция не имела. Эта дальняя, судя по нашим средствам, экспедиция, с перспективою прожить несколько месяцев совершенно одному, пала на меня. С начала Февраля я начал готовиться в путь. Со мной отправились три нарты, каждая в 10 собак, с каюрами: казаками: Парфетьевым и Белохвостовым и амгинским крестьянином, якутом Иваном Масеевым, выучившимся говорить по мангунски и служившим мне переводчиком. Нагрузивши нарты, как только возможно было, всем крайне необходимым дли такой экспедиции, даже салом, смолою и пенькой для конопатки и исправления гиляцкой лодки, — 15 Февраля я тронулся в путь. Капитан Невельской приехал проводить меня и, перекрестивши, сам отправился в Петровское, а я — в противоположную сторону. Так как нарты были тяжелые, и рассчитывать не только что на близкую, скорую, но даже на какую нибудь помощь из Николаевского поста или Петровского зимовья было нельзя, и кроме того предстояло еще перевозить на тех же собакам 70-ти пудовый груз из Кэтова в зал. де-Кастри, и собак вовремя обратить в Николаевское, — то я и не делал в сутки более 25 верст, так что 20 Февраля выехал только из села Тельм. На дороге застала нас сильная пурга, так что в 5 сажен. ничего не было видно. Это нас вынудило остановиться в сел. Ауча. Тут я в первый раз увидел у Гиляков картежную игру; она производится китайскими картами, с точками вместо очков. Игра эта очень походит на соединение или смешение двух наших игр — в дураки и пары. При мне Гиляки играли в военную игру. Она состоит из деревянной доски, на которой в 3 ряда просверлены дырья. В две крайние вставляются пешки, из которых по одной переводят, чрез средний ряд, в ряд противника. Этот перевод [195] производится, судя по числу выброшенных очков, тремя костями, совершенно похожими на наши обыкновенные, употребляемые в домино; — т. е. кубы с очками на каждой стороне.

Подвигаясь далее, мы продолжали пополнять ваши запасы рыбою; холодная погода делала ее сохранение легким. 23 Февраля мы достигли сел. Пуль, в котором жили главные торгующие Манжуры того края, и там, к крайнему сожалению, узнали, что далее будем иметь недостаток в корме для собак. Поэтому пришлось сделать продолжительный привал и нарты отправить назад для закупки корма в более рыбных селениях. В этот день, обедая у Манжур, я заметил довольно странную и весьма невыгодную для иного, игру в вино (водящуюся впрочем и у нас). Она состоит в крике и кто ошибется в словах, произносимых громко, на распев, с различными жестами, тот должен выпить чашечку водки. Иному доставалось выпить таком образом 5 или 6 чашечек сряду. Вечером Манжуры играли в карты. 26 Февраля пробыли мои нарты с кормом, которого закупили на 7 дней, что с остававшимся у меня, составляло 10-дневный запас. 27 отправились далее. Вечером добрались до Аура; сломавшаяся нарта задержала нас в этом селении целые сутки. Во время этой дневки, мне удалось видеть бесновавшегося шамана. Мы все уселись по нарам; шаман, с бубном в руках, долго сидел на одном месте, слегка ударяя в бубен и тихо припевая, потом вскочил, глаза его помутилось и покраснели; сильно ударил он в бубен и с громким припевом и разными кривляньями выбежал на улицу. Долго бил он там в бубен, кривлялся и кричал, потом, вбежим в юрту, начал жадно глотать приготовленные в углу горячие уголья, причем провожавший его Манжур ударял в бубен. Давши шаману поплясать несколько времени, провожавший его Манжур вдруг посадил его на землю, совершенно одуревшего. Поднесли ему жаровню с угольями и он начал их снова глотать, запивая из обыкновенных наперстных чашечек, крепким спиртом. По окончании этой сцены, Манжур предложил шаману несколько вопросов. [196] Ответив на них, шаман опять вскочил, начал кричать, валяться по полу и бить себя по щекам; наконец у него взяли бубен, зажали ему нос пальцами и совершенно бесчувственного положили на лавку. После получасового отдыха и некоторых пособий, шаман пришел в себя и пил с нами чай. Весь вечер он чувствовал сильную головную боль и слабость и был очень расстроен.

2 Марта мы достигли сел. Кэтово, где были сложены, в прошлую осень, наши запасы мичманом Разградским, и занялись их разборкою. Они оказались в полной сохранности, за что старик Ойса, у которого они лежали, получил от меня несколько подарков. Кладь эту я разделил на три части, из которых первую взял с собой. 3 Марта выехали мы из селения и после двух сендухов (Сибирское слово, значит ночевать под открытым небом, у огонька.), 5 числа прибыли в залив де-Кастри. На западном берегу этого залива, близь северного угла бухты Сомон и речки, мы нашли шалаш из корья, полный снега. Снег выгребли, щели заткнули травой добытой из под снега и обернув шалаш палаткой, мы разостлали наши медвежины, развели огонь и растаяв в чайниках и котлах лед из речки (по мелководию она вымерзла), мы напились чаю и завернувшись в шубы и дахи (Даха делается из шкур диких коз; она легка и весит не более 5 или 6 фунтов; зато служит не долго; из нее скоро вылезает шерсть.) крепко заснули в первый раз на берегу этого залива. Месяц ровно, этот убогий шалаш, семи шагов в окружности, служил помещением для меня и трех моих спутников. На другой день оба казака были командированы за оставшеюся кладью, а я с Иваном Мосеевым отправился рубить лес для небольшой хижины и в свободное время толковать с туземцами. В этот же день несколько туземцев пришло ко мне за советами и лекарствами для одной женщины, сильно страдавшей грудною болью, и я, приготовив из своей дорожной аптеки, все нужные, согласно докторскому наставлению, средства, [197] хотел было итти к больной, как вдруг прибежал один из туземцев и объявил, что шаманка, нарочно вытребованная из Кызи, шаманила и объявила, что от русских лекарств больной будет хуже. Таким образом мой первый шаг на медицинском поприще не удался. Да впрочем и слава Богу. С этим народом в подобных случаях беда возиться. Вместо корпии для нарывов им служат деревянные стружки, а для ран, — просто древесная кора, затыкаемая в рану без всякого милосердия. 9 Марта, возвратились наконец со второю частию груза обе мои нарты и с ними же прибыл мичман Разградский, посланный капитаном Невельским, для содействия мне в перевозе вещей. Так как в Кэтове оставалась самая незначительная часть клади, то помощь эта оказалась лишнею и 10 Марта г. Разградский отправился обратно, с моими донесениями, и забрав всех собак, за исключением 8, обреченных на подарок туземцам. С этих пор до 5 Апреля никто нас не посещал; я в то время купил лодку на оз. Кызи и своими средствами перетащив ее через озеро, принялся за постройку домика. Казаки рубили лес и строили из него сруб, а я сам, как работник менее дюжий, носил с деревьев белый мох для прокладки пазов. К 5 Апреля домик наконец поспел: разумеется в нем не было ни рам, ни стекол, даже ни одного гвоздя. Пол и потолок бревенчатый, вместо печи — якутский чувал с особым устройством для печения хлеба; маленький стол из обтесанных плах, нары из бревешек и такие же полки для товаров, — вот вся омеблировка нашей хижины. Только что мы перебрались из шалаша в наше новое жилище, как из Северной бухты показалась русская нарта. Это был горный штейгер, назначенный в мою экспедицию. Я очень обрадовался его приезду, усадил и принялся подчивать гостя по русской пословице: «что есть в печи — на стол мечи». Только жаль, в печи то было немного. Это было первое угощение в первом домике русского образца на берегах Татарского пролива. Отправив тунгуза Афанасия, на другой день, с письмами к капитану Невельскому, я принялся за исправление лодки. [198] Скрепили ее пятью кокорами, сделали заспинную доску, переколотилиа нижние и внутренние рейки, сделали мачту, из двух моих простынь сшили парус — и корабль мой был готов к выходу в море. Но вот наступила и Святая неделя. В русском домике нельзя же было встретить ее без торжества; — начали придумывать и придумали. В сложенной каменке (в которой мы уже давно пекли хлебы из привезенной муки), казак Белохвостов приготовил куличи и шарики из теста, на подобие яиц. Сварили кофе и чай; вместо сыра явилось якутское масло, тоже что русское, предварительно вымытое; лавки и нары покрылись фланелью; на каждое из отверстий, служивших нам вместо окон, поставлено по два стеариновых огарка, а в дверях на воткнутых палках, зажглись две сальные свечи; сделанный нами деревянный крест и мой образ Сергия Чудотворца, составляла наш киот. Пять восковых свеч у куличей и столько же у киота, довершали освещение. Молитвенника у нас не было. Я написал на листве почтовой бумаги все воскресные молитвы, какие помнил наизусть, после чего спокойно ожидали 12 часа. Пробовали было спеваться, но хор наш решительно никуда не годился. Наконец настал ожидаемый час. Я прочитал молитвы, после чего с пением Христос Воскресе! со свечами в руках обошли три раза кругом домика и похристосовавшись, — снова вышли на улицу и сделали залп из ружей, страшно перепугавший туземцев. После всей этой церемонии принялись за импровизированное разговенье и так встретили Пасху; купленная же мною у Манжур водка, доставила два веселых дня моим спутникам и товарищам.

По прибытии моем к залив де-Кастри, 5 Марта, я, нашел залив покрытым частию торосоватым и частию гладким льдом. 18 Марта во внешней части залива, т. е. за островами, лед стало ломать, между тем как во внутренней он стоял еще довольно твердо. С 7 Апреля во внешней части залива стали показываться большие полыньи и с тех пор начался постоянный ледолом. 18 Апреля внешняя часть залива очистилась от льда, но во внутренней лед стоял еще [199] сплошною массою. К 28 же Апреля, лед лежал только на отмелях и залив был открыт для плавания. Во время таяния льда, он при восточных ветрах часто заносился обратно и залив и плавал густыми массами между островами. Порою льдины сплотясь, при утренних морозах, смерзались и стояли неподвижно целые сутки. На все время пребывания моего в зал. де-Кастри, был поставлен фут-шток, наблюдения над которым показали прибыль воды в квадратурные воды 7, в сизигийные 9 фут. С 5 Марта по 28 Апреля температура воздуха постепенно возвышалась от -1° до +7° R. Погода стояла большею частию пасмурная. 21 Апреля выпал первый дождь. В метеорологическом отношении, наблюдения показывают следующее: до 9-го часа утра ветер в эти месяцы дул с берега, небо было большею частию ясно, западные ветры преимущественно были тихие и шквалы от W находили всего раза два или три. С 9 часа стихало и ветер, перейдя к O, свежел и приносил с собою пасмурность, снег или дождь. К 6 часам вечера восточный ветр стихал и снова наставало маловетрие из W четвертей. SO-ые ветра дули ровные и сопровождались ясною погодою. Раз только, 13 Апреля, SO был весьма крепок. Наступлению восточного ветра всегда предшествовала сероватая мгла на восточной части горизонта и переход его, при этом, от S, даже свежего, весьма быстр.

Со вскрытием залива появились туземные лодки и туземцы с длинными шестами занялись тюленьим промыслом. Промысл этот у туземцев считается одним из главнейших, как доставляющий жир и мясо, до которых они большие охотники, почему полагаю будет не безынтересно описать его.

Тюлений промысел разделяется на речной и морской. Первый производится в устьях Амура, — второй, при вскрытии льда, в Лимане или заливах. Первый производится во все лето, для чего на глубине, близь отмелей, ставятся бредни с большим бревном сзади. Когда тюлень выползет, для отдыха, на это бревно, укрывающийся сзади бредня Гиляк, на лодке, [200] длинным заостренным шестом на довольно длинном конце, бьет тюленя в голову или другие, более чувствительные части, и потом подтаскивает к лодке. Но самый изобильный тюлений промысел бывает при вскрытии реки от льда. Тогда тюлени стадами ложатся на льдины и туземцы на лодках стараются подъехать или подойти к ним против ветра, и теми же длинными шестами бьют нерп, как называются по сибирски тюлени. В эту бытность мою в Кастри, одна лодка, при расходе льда, промыслила до 90 тюленей.

Но вот наступило 28 Апреля, пора было и нам собираться в путь. Нагрузивши лодку запасами на месяц, мы отвалили от берега. Но грузу было слишком много; чрез приделанные Фалшь-борты вода лилась ручьями. Так итти было нельзя; к тому же свежий NO-й ветер не дозволял вам, на нашей лодке, нагруженной таким образом, обогнуть мыс Клостер-камп; пришлось, выгрузивши все, перетащить лодку и груз через лед, еще стоявший сплошною массою на мелководье южной бухты. На перешейке Клостер-кампа, мы принялись за исправления лодки; сложивши в палатках все, без чего, по моему мнению, мы могли обойтись, и оставив горного штейгера в Кастри с письмами к капитану Невельскому, я с двумя казаками и Иваном Масеевым, 2 Мая вышел окончательно из залива де-Кастри.

Так как берег, вдоль которого мне предстояло следовать, был еще совершенно неизвестен, то я собирал о нем все возможные сведения от туземцев. Из их показаний следовало, что на значительном протяжении нет ни одного острова, тогда как на карте Капитана Крузенштерна обозначены были два: Блонделас и Лаприз. Это навело меня на мысль, что Лаперуз ошибся, приняв матерой берег, с значительною впадиною, за остров. Очерк же берега, данный мне одним весьма сметливым туземцем из Кызи, — окончательно утвердил меня в этом убеждении и я положил искать гавань в широте 49°. Очерк берега наброшенный помянутым туземцем, был так хорош, что его можно было положить на румбы. Часто идя без проводников, я постоянно [201] руководствовался этою картою, даже при самой неблагоприятной погоде. 23 Мая мы благополучно достигла зал. Хаджи.

Представляю теперь топографическое описание той части Татарского берега, которая мною пройдена.

Вышедши 2 Мая из зал. де-Кастри, мы прибыли того же числа в первое селение на этом пути — Дугу. Селение это расположено на устье реки того же имени, весьма мелкой и удобной для прохода только небольших лодок. Она вытекает из одного хребта с рекою Сомынь. Течет весьма извилисто между низкими, при устье, берегами, покрытыми по забережьям травою. По гористым, близь самого устья, двум мысам, далее по реке, и по близь лежащему хребту, растет среднемерная ель. Берега до сел. Дугу утесистые, и только два небольшие ручейка служат во время сильных ветров местом убежища для проезжающих туземцев. Самые утесы представляются здесь в различных видах. До устья первого ручейка, они преимущественно каменистого свойства, — далее же глинистого, но везде покрыты густым мелким лесом. Перед самым мысом Дугу находятся два острова, землянисто-каменистые и возвышенные. На этих островах туземцы, в Июне месяце, собирают яйца чаек и диких уток, которые по всему прибрежью водятся в изобилии. Устье реки Дугу, по наблюдению полуденной высоты солнца, лежит в широте N 51° 16' 24''.

Сел. Хои расположено на реке того же имени, в 35 милях от Дугу, и находится прямо за мысом Большой Хои. Устье реки, действием морского прибоя, завалено песком и дресвой, отчего она представляет вид озера. Местность у прибрежья преимущественно песчаная, далее тундристая и покрытая мелким лесом. На всем протяжении берега от сел. Дугу до Хои, представляются замечательные мысы: Натам, То, Агасэ, Чипсаны, Чюдое и Большой Хои. Все эти мысы каменисто-утесистые с N-й стороны, а с южной оканчиваются преимущественно глинистыми обрывами; покрыты мелким уродливым лесом и кустарником, в которых водится много медведей. Берег между этими мысами преимущественно [202] утесистый. Ручейка с низменностями и три небольшие речки: Большая Гвены, Малая Гвены, и Чипсаны служат для Туземцев убежищем при свежих ветрах. Это ручейки и речки удалены один от другого на значительное расстояние. Из упомянутых рек, одна только Большая Гвены; да залив Чюдое заслуживают некоторого внимания. Устье Большой Гвены, по свойству большей части рек этой местности, завалено дресвой; почва устья низменная, травянистая. Далее берега гористые, покрытые мелкою елью. При устье стояла юрта, никем незанятая за смертию ее владельца. По рассказам туземцев, в осеннее время вода прорывает наносы дресвы в устье и в реку заходит в большом количестве кета или лососина. Берега залива Чюдое представляют защиту от N и S ветров.

Селение Сюркум или Хойсмо лежит в 3-х милях от Хои, близь двух речек того же имени. Из них первая, ближайшая к мысу, при устье довольно глубока; течение при приливах и отливах весьма быстрое; вторая завалена дресвою, имеет вид озера. Берег низкий, песчаный; от устья же Сюркум до мыса большая тундристая низменность, отчего самый мыс издалека, при самой ясной погоде, кажется островом. Берег между сел. Хои и Сюркум утесистый, с небольшими ручейками, представляет мало удобств к приставанию. По наблюдению полуденной высоты солнца, широта мыса Сюркум 50° 31' 34''. Следовательно это тот самый мыс, который на карте Крузенштерна назван мысом Моунти. Мыс этот, выдаваясь значительно в пролив, служит у прибрежьев разделом ветров; малые суда, идущие с севера, защищаются этим мысом от волнения, разводимого южным ветром, а обогнув его безопасны от волнения с севера. Наконец надо заметить, что мыс этот находится почти на половине расстояния между Кастри в Императорскою гаванью.

В сел. Сюркум я застал дне юрты с 6 жителями-туземцами, которые выходят сюда только на время периодического прохода рыбы; зимою же с сделанным запасом перекочевывают на р. Тунджин.

Селение Аукан, в 10 милях от м. Сюркум, находится [203] при реке того же имени; устье завалено дресвой, чрез которую она и впадает в пролив, почему имеет вид озера. Местность травянистая и представляет вид довольно красивый. Изобилует речною и морскою рыбою. Берег между сел. Сюркум и Аукан утесистый и на значительное расстояние не представляет никаких удобств к пристанью, почему считается у туземцев, местом весьма опасным..

Селения: Хойоль, в 5 милях от Аукана, и Быки в двух милях от Хойоль, — находятся первое на ручье того же имени, второе на небольшой речке Быки. Оба селения расположены на местности низменной, травянистой, местами покрытой весьма редким лесом. Рыбным промыслом не изобилуют, почему жители зимою перекочевывают в другие селения или на реку Тумджин. Устье реки Быки мелкое и каменистое. Берег на всем протяжении от Аукана преимущественно низкий и только местами разнообразится увалами, покрытыми мелким лесом. В полутора милях, к N от сел. Быки, находится камень значительной величины; замечательных мысов и рек между сел. Аукан и Быки не имеется.

Селении Дата. Селение это, в 15 милях от Быки, по полуденной высоте солнца оказалось в широте N-й 49° 25' 56'' и лежит у большей реки называемой Тумджин (слово Дата значит устье). Местность от мыса, названного на карте Крузенштерна мысом Лессепса, травянистая, покрытая редким березняком; по большому количеству трав эта местность представляет удобство для скотоводства. От мыса Лессепс, горы вдаются внутрь материка и все прибрежье представляется обширным лугом, а ближе к хребту, — тундрою, на которой виднеется горелый лес. Река Тумджин изобилует как речною, так и морскою рыбою, во время ее периодического прохода; по этой причине туземцы живут на этой реке почти постоянно и имеют небольшой рыбный завод — единственный на всем осмотренном мною протяжении Татарского берега, и далеко уступающий заводам амурских Гиляков.

Селение Дата есть последняя станция зимнего пути в залив Императора Николая, откуда бы этот путь ни шел; через [204] это селение проходят все туземцы кочующие по реке Тумджин, почему кажется, что здесь может быть устроен торговый пункт. Река Тумджин принимает в себя много речек, течет извилисто на протяжении около 600 верст, между низменными берегами, покрытыми толстомерною осиною, кедром, лиственницею и елью (последние два рода дерев, по словам туземцев, тонкомерные). Леса эти изобилуют сохатыми или лосями — главный предмет зимних промыслов туземцев — соболями, лисицами и выдрами. Ширина реки при устье до 150 сажен, глубина 4 1/2 сажени, перед входом небольшой бар; на отмелях у бара глубина 3 фута. Морской берег между Быки и Дата, преимущественно утесистый, покрытый мелким лесом, преимущественно елью. Замечательные мысы: Быки, Чумы, Юмы и наконец м. Дата или Лессепс. Все это мысы преимущественно гранитные и из них м. Чумы красного гранита. Вообще эта часть берега очень живописна. Между прочим здесь замечательны каскады, низвергающиеся в море с высоты более 150 фут; маленькие бухточки, в средине которых стоят отдельные, небольшие красноватые скалы; и наконец небольшие низменности покрытые густою травою и обрамленные густым лесом или кустарником. Около мыса Лессепс морская вода, вследствие близости большой реки, имеет цвет желтоватый. Из рек ни одна Не заслуживает внимания и скорее их можно назвать ручьями, не только речками.

Селение Джуанко, в 12 милях от Дата, на небольшой речке того же имени, лежит на травянистой низменности, в небольшой бухточке; речка эта весьма мелка и узка; чрез ее устье в малую воду с трудом проходит туземная лодка; местами на отмелях видны большие каменья. Берега бухточки покрыты мелкорослым лесом. Морской берег от Дата до Джуанко низкоувалистый, покрытый мелким лесом; рек на этом протяжении никаких нет; грунт каменно-землянистый. Замечательных мысов также нет.

Селение Уи, в 10 1/2 милях от Джуанко, на небольшой речке того же имена, — расположено в бухте на травянистой [205] низменности, покрытой мелим лесом; устье речки весьма узко. Подход с моря затруднителен при малой воде даже для маленьких туземных лодок и испещрен каменьями. Берег до этого селения одинакового свойства с предыдущим; из мысов замечательны: Козакевича и Китобойный; близь каждого из этих мысов небольшие островки. Остров близ мыса Козакевича есть скорее продолжение этого мыса, от которого отделяется каменистой грядой. Грунт его земляно-каменистый. Второй остров отделяется от Китобойного мыса проливом, около одной мили ширины, от берега же — проливом шириною не более 1/4 мил. Это большой травянистый холм на коралловом основании, в окружности имеет около 1/2 мили. Наконец последний замечательный мыс до зал. Хаджи есть м. Шхуны. Этот небольшой каменный гористый мыс, издали кажется, равно как и все мысы от устья Тумджин, низким и черным. До самого залива берег низкоувалистый с небольшими низменностями, покрытыми довольно густым лесом; рек от последнего мыса до самого залива никаких нет. В поименованных, последних от Дата речках, при селениях, водится в небольшом количестве речная рыба. Жители из селения Дата часто ходят пешком в сел. Уи и Джуанко и даже в залив Императора Николая.

Наконец, пройдя все вышеозначенные селения, 23 Мая 1853 года, при довольно свеженьком, для нашей лодки, SO-м ветре, имея в виду на NO около 4 миль, двух мачтовую шкуну-бриг, мы, с волнением в сердце, подошли к перешейку, перетащили чрез него нашу лодку, и вошли в обширную в совершенно закрытую бухту. Перед нами тянулась широкая масса воды, совершенно тихой и гладкой как зеркало. Густой лес окраивал эту прекрасную водяную ленту. Я приказал измерить глубину 2-х саженным шестом; шест пронесло; я скомандовал, шапки долой в усердно перекрестился. И было отчего. Дурные погоды слишком замедлили наше плавание, — и, находясь в настоящее время в 180 милях от зал. де-Кастри, где осталась вся ваша запасная провизия, мы имели в суме только сухарную пыль, немного чаю в гороху; больше [206] ничего. Во избежание продолжительного голода я распорядился оставить небольшой запас в сел. Дата, чтобы оставаться бел хлеба не более 5 или 6 дней. Назвав открытую вами бухту именем Александра, мы вошла в обширный залив; на лево, к O, синелся Татарский пролив, на право — полоса воды опять между утесистыми и покрытыми лесов берегами. Пересекши залив мы увидели островок и позади его — бухту, в которой и расположились, как в находящейся по видимому в центре предстоящих по описи работ. Мы пришли в залив уже вечеров; изжарили на тюленьем жиру вяленую камболу, закусила юколой и остатками сухарей и, напившись чаю, заснули, в пустом шалаше из корья, на медвежинах. С следующего дня мы принялись за глазомерную опись залива, единственную, которую при маленьком ручном компасе и секстане я мог предпринять. Погода во все время стояла дождливая, что весьма замедлило работы, — между тем есть было почти нечего. Наконец быстрый обзор залива и впадающих в него рек Хаджи и Ма был окончен и, водрузивши на мысу той бухты, где мы сделали наш привал, крест с надписью на доске: «гавань Императора Николая, открыта и глазомерно описана Лейтенантом Бошняком 23 Мая 1853 года, на туземской лодке, со спутниками казаками Семеном Парфентьевым, Киром Белохвостовым, амганским крестьянином Иваном Мосеевым», мы вышли из Императорского залива, чтобы следовать обратно в залив де-Кастри.

Но прежде чем описывать остальные действия этой маленькой экспедиции, скажу несколько слов о гавани и о жителях Татарского прибрежья.

Залив Хаджи по туземному, или по моему названию зал. Императора Николая лежит в широте N 49° 1' 20'', долготе 140° 20' O-й, — заключается между увалами и отпрысками дальнего хребта, опоясывающего мыс Ажвко (Слово плохо читаемо. — OCR), (или по моему названию — Путятина) и все прибрежье до мыса Лессепс. Это вероятно и было причиною ошибки Лаперуза в назначении островов. Должно быть он принял берег за хребет и низменность то остров Блонделас, а мыс Путятина за [207] остров Ляприз, что вполне подтверждается широтою и долготою островов на карте Крузенштерна. Увалистые берега Императорской гавани, покрыты на южной стороне залива превосходным лиственным и еловым лесом. По хребту, по словам туземцев, растет кедр, что подтверждается виденными мною по прибрежью кедровыми шишками. Залив этот принимает в себя, кроме большого числа ручейков, две значительные реки Хаджи и Ма. Первая впадает в главную бухту залива, вторая в бухту В. К. Константина, открытую мною после.

Залив Императора Николая разделяется на 4 части или бухты: на собственно зал. Хаджи и на принадлежащие ему побочные бухты: Александровскую (по туземному Уи), Константиновскую (по туземному Ма) и бухту Ырга.

Каждая из этих бухт есть сама по себе гавань, но Константиновская бухта особенно замечательна. Она ограничивается с северной стороны горами матерого берега, с южной же возвышенным берегом полуострова и по этой причине совершенно защищена от всех ветров. Глубина ее от 5 до 13 сажен. Берега приглубые, 5 сажен под берегом. Речка Ма, впадающая в Константиновскую бухту, имеет в устье узкий канал, 11 ф. глубиною. По рассказам туземцев, берега ее покрыты толстомерными кедром, лиственицею и елью. На прибрежья этой реки в жаркое время выходит много сохатых, промыслом которых занимаются жители, выжидая зверя на прибрежьях. Река эта, в периодический проход морской рыбы, весьма ею изобилует. Александровская бухта уступает удобствами предыдущей, ибо перешеек открывает ее N-м ветрам; глубина ее от перешейка на протяжении до 200 сажен, от 2 до 6 фут, а далее до устья — от 3 до 13 саж.; у берега до 4 сажен.

Бухта Ырга разветвляется на два рукава, из которых каждый имеет широкий канал от 5 до 7 сажен глубиною, — оба канала выходят в одно русло на глубину залива.

Южный берег залива Императора Николая можно назвать гористым, северный же — увалистым. Первый как по опушке, [208] так в внутри, изобилует толстомерным лесом, как то: лиственью, елью и частию попадается кедр. Северный уступает ему в этом отношении. Глубина залива при входе от 9 до 12 1/2 сажен; при самых мысах 3 сажени. В этот валив впадает еще река Хаджи. Река эта, по словам туземцев, течет на протяжении 150 верст; на 40 удобна для плавания веток; в этом расстоянии от устья находится небольшое селение, посещаемое в зимнее и летнее время туземцами из Хаджи. Поперек всего залива, перед впадением в него реки, лежит отмелый бар в 1 и 21/, фута глубины; фарватер же реки, 4 или 5 фут в малую воду, идет близь южного берега залива. Далее глубина в реке увеличивается до 12 и 18 фут. Правый берег при устье гористый, левый низкий, тундристый; оба берега равномерно покрыты строевою лиственицею и елью. По реке на значительное расстояние простираются острова, представляющие, при очистке, хорошие сенокосы. В 40 верстах вверх, по словам туземцев, растет дуб от 5 до 6 вершков толщиною.

В окрестностях Императорской гавани можно полагать жителей до 50 д. обоего пола. 10 юрт их разбросаны в 5 местах (На всем протяжении берега между Императорскою гаванью и заливом де-Кастри (180 миль), число жителей не превышает 180 душ обоего пола.).

Эти туземцы, равно как и все обитающие прибрежья Татарского пролива, носят название Орочи; от сел. Бучи, около 47° N широты и далее к югу носят название Кенальцев. Ведут жизнь полукочевую и полуоседлую, потому что перемена места ограничивается постоянно 2 пунктами: в летнее время, около Мая месяца, они выходят на прибрежья, где выжидают периодического прохода морской рыбы, из которой приготовив потребный зимний запас, уходят на вершину р. Тумджин, где занимаются промыслом сахатых и пушных зверей. Со вскрытием же реки, сделавши себе из толстомерного осинника лодки, спускаются по течению в свои летовья. Летом и зимой живут они в шалашах из [209] корья или еловых ветвей. Не раз мне случалось, во время зимовки в Императорской гавани, видеть матерей греющихся у огонька, с грудными младенцами на руках, с едва накинутою на голое тело китайчатою рубашкою и шубою. При такой их жизни понятно, что они чрезвычайно нечистоплотны, как и Гиляки; и здесь дети, а не редко и большие, имеют струпья и лишаи на головах.

Заводы для промысла как рыбного, так и звериного, гораздо хуже чем у Амурских Гиляков, почему, несмотря на огромное количество речной и периодической рыбы, запасы Орочан и Кенальцев никогда не превышают количества потребного для домашнего употребления. Весною, когда время прохода рыбы еще не наступило, туземцы на легких ветках выезжают к мысам залива, где бьют камболу, быков и морских раков, — единственная пища их в это время.

Образ жизни этих дикарей мало изменчив; раз в год, и то одна только лодка, ходит в Кызи и редко в Кастри чрез р. Дабу, для покупки небольшого количества просовой крупы, табаку и предметов для одежды (преимущественно китайки), от торгующих Манжур, От этого здешние жители почти постоянно нуждаются в этих предметах; кызинские же Гиляки, разъезжающие на своих лодках легкого устройства, а зимой на собаках, для торговли даже за 300 верст от устьев Самольги, естественно не могут удовлетворить потребности 500 или 600 человек.

Вообще жизнь этих дикарей можно назвать бедною, даже в сравнении с амурскими Гиляками. Орочане и Кенальцы, сколько я мог заметить, нрава кроткого и боязливого; между ними кажется вовсе нет тех предрассудков, которые существуют у амурских туземцев.

В зимнее время, когда уже для туземцев и кызинских жителей не представляется более возможности отправляться морем, — промышленные мангуйцы на легких нартах, с товарами, едут для торговли в Императорскую гавань. Пути их следующие:

Из селения Кызи выезжают на реку Яй, из которой [210] переходят в впадающую в нее речку Хуюль, и проехавши по последней около 50 верст, переваливают чрез хребет и выходят на речку Чечималь, из которой в Тумджин и от устья по припайкам или даже по прибрежью — в залив Императора Николая; путь этот около 500 верст. По рассказам Туземцев, берега этик рек преимущественно гористые. Другой путь с Амура, из селения Кызи по реке Амур до устья река Ады, что около 30 верст к N от устьев реки Иорина; из нее попадают в реку Уильчи, переваливают чрез небольшой хребет и выходят на вершину реки Тумджин и т. д. Путь этот около 700 верст от устьев Ады, но несмотря на большее пространство, по рассказам, удобнее первого, по причине незначительности хребта, тогда как хребет первого перевала весьма крут и неудобен для подъема (Оба пути эти посещались нашими офицерами: первый гг. Орловым и Кузнецовым; второй г. Разградским и также г Кузнецовым.). Наконец остается передать рассказы туземцев о реке Самольге, находящейся примерно между 46 и 47° N-й широты. Река эта, по уверению туземцев, течет на значительное протяжение, весьма глубока и широка; берега ее покрыты толстомерным дубом. Около 200 верст от устьев, река Самольга подходит к одному из рукавов р. Усури, с которым соединяется тележною дорогою. По рассказам туземцев, прежде по реке Самольге обитало весьма много Китайцев; по устройстве селений по Усури все Китайцы были переведены туда с реки Самольги и с тех пор эта значительная река опустела. Между тем торговые сношения жителей Усури с туземными племенами, обитающими по Самольге, не прекратились и производятся таким образом: Китайцы на небольших лодках подымаются из своего селения вверх по Усури около 50 верст; перетаскивают на себе свои товары по сказанной дороге на Самольгу и по ней в туземных лодках спускаются к устью. Это бывает около Мая месяца. Теми же путями и с тою же торговою целью, только обратно, манжурское селение на Усури [211] посещается туземцами Самольги и ее окрестностей. Не ближе как в 300 верстах, суда по рассказам туземцев, от устья Самольги , между туземными населениями этого края начинается хлебопашество; сеют на грядах просо, табак, пшеницу и проч. Семяна достают от Манжур. Урожай удовлетворяет домашние потребности хлебопашцев, но в продажу ничего не остается.

31 Мая я пошел обратно в Кастри; благоприятные погоды дозволили мне следовать довольно быстро, так что 8 Июня я достиг залива и, перетащив лодку через перешеек, прибыл к нашему стану. 10 Июня с наскоро набросанными картами и журналом, я командировал казака Парфентьева к капитану Невельскому, а сам занялся исправлением нашей лачуги, которая, не имея крыши, так отсырела, что жить в ней не было возможности. В тоже время раскопали несколько грядок, посадили привезенные семяна картофеля и приведя все в порядок, я занялся обследованием р. Симыпь и обзором лесов скверной бухты. Подняться по речке далее 4 верст я не мог; на всем этом протяжении она весьма мелка, грунт камень; течение быстрое, по берегам растет мелкая ель, негодная никуда, кроме дров и загородей. В 4 верстах от устья, по островам, могут быть устроены хорошие сенокосы.

Северная бухта зал. де-Кастри хотя и мелка (1 1/2 фута в малую воду), но по причине значительного прилива (7 и 9 фут, как мы выше видели) и по близости строительного материала (порядочной строевой лиственицы) заслуживает внимания в видах легкого устройства доков.

Вообще все берега залива де-Кастри имеют грунт весьма слабый и при проливных дождях берега часто осыпаются и обваливаются.

18 Июня прибыл наконец мне на смену мичман Разградский, а 19 я вышел на оленях из де-Кастри и достигши озера, на ожидавшей меня там шлюпке, 25 Июля прибыл в Николаевский пост, где узнал о снаряжавшейся экспедиции на Сахалин, о разрыве с Турцией и о выходе [212] капитана Невельского на транспорте «Байкал», для осмотра местности, удобной для высадки Сахалинского дессанта, и потом, открытой мною Императорской гавани.

Лейтенант Н. Бошняк.

Текст воспроизведен по изданию: Экспедиция в Приамурском крае // Морской сборник, № 3. 1859

© текст - Бошняк Н. К. 1859
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1859