ЗВАНЫЙ КИТАЙСКИЙ ОБЕД. Рассказ путешественника. «Мистер Дент, английский агент в Кантоне, вежливо постарался, чтобы и меня пригласили на большой обед, который членам великобританской фактории давал богач Сам-ква, член Китайской Компании (по-китайски: хань) для торговли с Западом (по-китайски: с западными лешими). Я тоже получил от хозяина пригласительный билет, футов десять длиною, на красной бумаге, писанный какими то каракульками, которые мне после перевели. В шесть часов мы отправились к Сам-ква, который принял нас чрезвычайно радушно. Сам-ква человек видный и с благородными приемами. К несчастию, он ни слова не знает по английски. До обеда оставалось с полчаса. Я стал рассматривать расположение и убранство комнат. Длинный, выступной балкон (веренда) давал вид на реку, возвышаясь над бесчисленным множеством лачужек, построенных и обширных насыпях середи воды, два раза в день омываемых приливом. В них живет самый бедный народ. Печальная их наружность резко отделяется от веселого виду реки, по которой по всем направлениям скользят лодки и ялики. Из лодок раздавались шумные восклицания, которыми Китайцы всегда прощаются с последними лучами заходящего солнца. К несчастью, соседство факторий немножко изменило китайскую физиономию комнат. Кабинет был убран почти по-европейски; на столе стояли часы, на этажерках [16] лежали книги; можно было подумать, что находишься в кабинете нашего дельца. Другие комнаты были интереснее: в столовой, высокой и просторной, потолок увешан разноцветными бумажными фонарями, прелестного эффекту; большие буфеты, стулья, драгоценные вазы, модели китайских кораблей, и две или три софы дополняли меблировку.

Эта зала отделялась от другой комнаты перегородкой из очень тонкой материи с разноцветным узором; прозрачность этой материи заставила меня сначала принять ее за ряд длинных стекол, покрывающих картины; только дотронувшись пальцем, я открыл свою ошибку. В этой комнате находилась также диваны, стенные часы, столы мраморные и другие, обложенные бронзовыми досками, с резьбой, драгоценной по древности; но всего более привлек мое внимание чудесный арувильский орган: карнизы его были увенчаны сквозной резьбой из дерева, отлично тонкой, с странным иногда рисунком.

На конце балкона находилась статуя бога торговли, а по сторонам ее — гравюра, представляющая Наполеона на Синолоне и портрет герцога Рейхштатского. Китайская географически карта особенно поразила меня. Она показывала, какое понятие Китайцы имеют об иностранных землях: карта имела около двадцати квадратных футов поверхности; из них Китай занимал по крайней мере девятнадцать. Желтая Река шириною в ладонь; далее знаменитая Стена с зубчатыми башнями и бесчисленными воротами; потом в уголку Россия, которой едва ли бы составить крошечный остров на Желтой Реке; Англия величиною с орех; Франция и Голландия как зернышки, а несколько черных, разбросанных точек, изображали остальные страны света. Просто, было обидно! Я еще был занят картою, когда пришли сказать, что кушанье подано. Общество увеличилось четырьмя богатыми нанкинскими купцами, важными и сериозными, как мусульманы; всех гостей было осьмнадцать. Накрыто было три стола, каждый для шести особ. В Китае никогда более шести человек не садятся за один стол. Красное сукно, богато вышитое, служило скатертью; стулья было обиты тою же самою материей. Столы составляли треугольник и были расположены таким образом, что слуги могли свободно проходить между ними. Мы поместилось по двое, у трех сторон каждого из столов, оставляя пустою противоположную сторону.

Меня посадили между Сам-ква и толстым нанкинским купцом, которого звали, кажется, Ку-ньюн. Описать китайский [17] обед почти так же трудно, как и съесть его. Дент просил как милости, чтобы, обед был изготовлен совершенно по-китайски, без всякой примеси европейского, и добрый хозяин в точности сдержал слово. Я попробую, однако, описать несколько кушаньев. Прежде всего надо сказать, что обед состоял по крайней мере из пятидесяти блюд. Прибор составляли: крошечная серебренная тарелочка, такая же чашечка вместо стакана, две палочки из слоновой кости, и род круглой ложки из очень толстого форфору. Этими то орудиями надо было нам сделать нападение на самый страшный обед, какой мне случалось видеть. Нам подали сначала род супу из ласточкиных гнезд. Вы конечно слышали о ласточкиных гнездах, но верно никогда их не кушали. Мне это блюдо было уже знакомо. В Манилле я несколько раз отведывал его из любопытства, но тогда я ел ложкой. Теперь же надо было употребить в дело палочки: толстой ложкой невозможно было захватить этой густой жидкости, походившей вкусом и видом на вермишели. Я взглянул на Китайцев: они опустошали свои тарелки с удивительной быстротою, между тем как у нас палочки с трудом удерживались в пальцах. Обе палочка надо держать в правой руке: одну между мизинцем и указательным пальцем, другую между большим и четвертым, в виде треугольника, которого конец открывается и захватывает пищу. Важные лица Китайцев разгладились, когда они приметили, как бесполезно усиливались мы подражать им, и мне уже показалось было, что басня о «Лисице и аисте» осуществится с нас. Наши друзья однако дали нам несколько уроков, так что мы наконец выучились порядочно работать. Мои успехи были даже так быстры, что после часового упражнения, я мог захватывать палочками самые крошечные зернышки рису.

Все нашли, что ласточкины гнезда превосходны; это блюдо очень славится в Китае, и нам его подавали пять или шесть раз в надлежащих промежутках и в различных видах. Голубиные яйца, сваренные целиком в соку ягнятины, последовали за гнездами, и каждый из гостей объявил, что он ничего лучшего не едал. Потом явились котлеты из собачьего мяса; но хотя у Китайцев считается неучтивостью отказываться от предлагаемых кушаньев и у них лучше подвергнуться дурному пищеварению, чем решиться на отказ; я однако не мог себя принудить дотронуться до мяса этого животного. Нам [18] подали потом перья акулы, которых вкус очень походит на вкус раков. Ловля акул происходит вокруг маленьких, пустынных островков, где бедные китайские рыбаки подвергаются, в продолжении трех четвертей года, ужасным лишениям, для того, чтобы доставить это лакомство своим богатым соотечественникам. После акуловых крыльев принесли голотурии, морских червей, сваренных целиком, для того, чтобы не испортить их наружности. На этот раз опять отвращение взяло верх; мне так было противно смотреть на этих толстых, длинных, черных глистов, которые как будто оборонялись и сжимали свои колечки, вооруженные острыми рожками, что пока мои соседи, нежно захватывая их концами палочек, глотали как удавы, я закрыл своего червяка ложкой, чтобы только не иметь его перед глазами. Что еще сказать вам? подавали множество вещей, которых я не могу ни запомнить названия, ни понять составу; оленьи жилы, рыбьи глаза, овощи, мяса различного роду, и все это до такой степени измененное, что, бьюсь об заклад, вы бы никак ничего не отгадали. В моем желудке скоро начался такой страшный хаос, что приемы горячего китайского вина (сам-шу), которым подчивали меня беспрестанно, едва могли меня успокоить.

За обедом я не довольствовался одной едою, хотя это была уже довольно трудная обязанность, но еще старался всеми силами поддерживать разговор с моим соседом, Ку-ньюном. Его веселость, сначала немного степенная, становилась все живее и живее. Ку-ньюн отлично обезопасил себя от холоду: славный ватошный халат из голубой шелковой материи, длинные, черные атласные сапоги, великолепная шуба, и Бог знает еще сколько превосходных предохранительных мер, придавали его особе самый отрадный вид. Ему было так хорошо, между тем как я, в своем тоненьком, облизаном черном фраке, дрожал от холоду. Термометр показывал шесть градусов; конечно, это не большая стужа, но чтобы оледенить мою кровь, привыкшую к жару манильского климата, этого уже было довольно. Камины не известны Китайцам. Только несколько лет тому, как иностранцы ввели их в фактории. В зале зажгли жаровню; но скоро дым стал еще несноснее холоду, и мы принуждены были велеть затушить ее. Мало по малу сам-шу произвел свое действие над Ку-ньюном: он сбросил свою шубу, которую я тотчас поспешил надеть. Это возбудило неистощимый смех между Китайцами. Ку-ньюн докончил костюм мой, [19] надев мне на голову свой колпак, заменив его моею шляпой. Его дородная, добродушная рожа чрезвычайно нас смешила. Мы не остановились на размене одежд: Ку-ньюну вздумалось непременно поменяться со мною именами, и до конца обеда он отвечал только, когда его называли моим именем.

Между тем мы наелись досыта более из любопытства, нежели по аппетиту и принялись убеждать Сам-ква велеть принести рис, служащий прощальным блюдом китайского обеда. Мы воткнули в петлицы цветы, которыми был украшен стол, и перешли на балкон. Там ожидал нас дессерт, составленный из всех пирожных, известных в Китае; испанские, португальские и бордосские вина заменили сам шу; задымилась сигары и веселость Китайцев так заразила нас, что мы от всего сердца приняли в ней участие; английские и французские песни беспрерывно сменяли одна другую в продолжении трех или четырех часов, и не знаю право, кто в этом чудном концерте более прожужжал уши своему соседу. Я заметил, что наши Китайцы не имели привычки к европейским винам; из угождения, они выпили по нескольку стаканов, но с таким видом, как будто бы в них был яд. Скоро наше вино произвело над ними самое чудное действие. Был почти час по полуночи, когда мы расстались, конечно, очень утомившись нашим вечерним пиршеством, но в восхищении от хозяина и его друзей, угощавших нас так радушно и с таким благородным тоном, даже тогда, когда сан-шу и херес вывела наружу всю подноготную характеров».

Текст воспроизведен по изданию: Званый китайский обед // Библиотека для чтения, Том 91. 1848