МАСТЕРСКАЯ КИТАЙСКОГО ЖИВОПИСЦА. Известнейший из живописцев южного Китая, Рубенс Поднебесного Государства, Лан-гуй, живет в Макао. Все Европейцы, заезжающие в эту гавань, стараются достать какое-нибудь произведение его оригинальной кисти. Дом этого художника отличается от других соседних только черною досчечкою, на которой белыми буквами означены ремесло и имя Лан-гуя. Дома эти двухэтажные. В верхнем обыкновенно живут купцы. Туда всякому фаньки, иностранцу, вход запрещается. В нижнем находятся лавки, открытые для всех. Дом живописца отличается тою особенностью, что в нем и иностранцы могут [84] безвозбранно ходить по всем отделениям. В каждом отделении исполняется какая-нибудь особая часть работы.

У Лан-гуя дом трехэтажный. Сам он живет в верхнем, где и работает. Во втором находится мастерская, где делают рисунки на рисовой или другой бумаге, а нижний служит собственно лавкою.

В Макао есть живописцы, которые копируют европейские гравюры, рисунки кораблей, пейзажи, и прочая, и подражают даже нашим масляным картинам; есть другие, которые пашут по чисто китайскому способу.

Вступив в дом Лан-гуя с улицы, вы входите сперва в лавку, где оконченные произведения выставлены на показ. Это рисунки на рисовой бумаге, которые особенно уважаются. Они накладены целыми стопами и накрыты стеклянными колпаками. Тут находятся и другие вещи, которые хотя не касаются живописи, однако ж составляют предмет торговли всякого такого дома, — как то разного роду камни, резанные или изваянные с особенным искусством. Тут же продаются и различные материалы и приборы для живописи, краски, кисти, щеточки, и так далее. Все это покрыто шелковою материею, шитою золотом. Рисовая бумага, сложенная в кипы по сту листов, составляет одну из важнейших статей торговля знаменитые художника. Бумага эта привозится из Нанкина и продается более или менее дорого, смотря по величине листов.

Из лавки маленькая деревянная лестница ведет во второй этаж, в мастерскую. Тут вы видите осемь или десять человек Китайцев, с засученными рукавами и обернутыми вокруг головы хохлами, занимающихся работой. Свет проходит в эту мастерскую через два окна, проделанные в крайних противоположных стенах. Комната не велика и все украшения ее составляют только что оконченные картины, выставленные дли принципа охотников. Тут же находится несколько европейских гравюр и масляных картин, выменянных у морским офицеров на китайские произведения, и китайские копии с них.

Удивительно, с какою точностью и изяществом эти [85] живописцы копируют. В особенности же они отличаются блестящем колоритом, который заслуживает быть замеченным, потому что при копирования гравюр эта часть работы совершенно поручается их собственному вкусу. Они обладают даром гармонически сочетать краски по произволу своей фантазии. Случается также видеть на стенах мастерских рисунки кораблей, лодок и пейзажа довольно странного виду.

Мастерская уставлена длинными столами. Китайских художников нисколько не беспокоит присутствие и любопытство иностранцев: они спокойно продолжают работу и даже всегда готовы объяснять, что делают. Поэтому не большого труда стоит подметить у них все приемы при исполнении прекрасных рисунков на рисовой бумаге, которые нынче столько ценятся в Европе.

Глядя на этих людей, сидящих за столами на маленьких табуретах и окруженных материалами и инструментами, удивляешься чистоте и изящности, с какими они отделывают каждую безделицу. Рисунки их не совсем оригинальные и не совсем копированные: добрую часть целого составляет производство механическое. Сначала художник выбирает лист рисовой бумага, в котором было бы как можно меньше дыр и пятен, и по величине сообразный с ценою, какую намерен взять. Находящиеся в бумаге пороки Китайцы очень искусно умеют скрывать. Чтобы, например, выровнять прореху или дыру, они вкладывают в то место кусочек вещества, совершенно похожего на слюду и приготовленного из рису. Выровняв таким образом края дыры, они вкладывают в нее прирезанный кусочек бумаги и заглаживают. Когда бумага хорошо приготовлена, ее покрывают раствором квасцов в воде, чтобы сделать способною к принятию красок. Эта операция повторяется несколько раз в продолжении исполнения рисунка, обыкновенно раз осемь. От этого краски не только не растекаются на бумаге, но вообще держатся прочнее. Затем делается очерк, почти совершенно механически. На это у китайских живописцев есть книги, в которых они находят готовые эскизы и даже раскрашенные рисунки [86] человеческих фигур, животных, деревьев, цветов, скал и зданий с различных сторон, и эти рисунки служат им образцами для картин. Таким образом, чтобы составить пейзаж, они берут на одной странице скалу, на другой дерево, дом, приищут человека, животных, какие нужны и, разнообразя сочетания одних и тех же предметов по своему произволу, сочиняют новые картины. Этим объясняется однообразие покроя скал, деревьев и даже человеческих фигур, замечаемое вообще в китайских рисунках, хотя в целом они и не походят один на другой. У Лан-гуя, так же как и у других живописцев, есть образцы мандаринов, знатных дам, птиц и деревьев, которые подкладываются под лист прозрачной рисовой бумаги и прорисовываются. Поэтому-то во всех лавках и встречаются почти одни и те же предметы.

Особенная заслуга китайского живописца состоит в большем или меньшем совершенстве колорита. Краски приготовляются заранее. Они, так же как и масляные у Европейцев, накладываются. Подмалевка, всегда темная, делается с величайшим тщанием. Когда краски все наложены, рисунок смачивается водою и уколачивается стеклянною колотушкой на фарфоровой плите, покрывается еще слоем квасцового раствору, — потом клеем, для прочности. В Европе предпочитают аравийский, но Китайцы употребляют обыкновенный клей, который у них всегда наготове, горячий.

Драпировка и аксессоары пишутся сперва, обыкновенным способом, на поверхности бумаги, но когда нужно изобразить лицо или вообще нагое тело, то краски наводятся на оборотной стороне, чтобы просвечивала насквозь и придали рисунку ту прозрачность, какой европейские миниатюрные живописцы достигают посредством слоновой кости. Для этой части работы китайскому живописцу уже не нужны образцовые книги: колорит совершенно зависит от фантазии и искусства исполнителя.

Каким образом китайские живописцы достигают такой удивительной точности и чистоты отделки подробностей? Этот род совершенства зависать вместе от [87] невероятно ловкости работников и от свойства рисовой бумаги. Бумага эта чрезвычайно гладкая и способна принимать от кисти самые тончайшие черты. Китаец, держа кисть перпендикулярно, в руке, поднятой на воздух и опирающейся только локтем, может придавать своим штрихам удивительную легкость. Терпение этих людей превосходит всякое описание: они иногда копируют кистью, штрихами, самые нежные английские гравюры с такою точностью, что глаз обманывается.

Главный недостаток китайской живописи, относительно к нашим понятиям об искусстве, состоит в отсутствии перспективы и светотени. Это отсутствие не происходит от невежества артистов: кому угодно иметь картину с перспективой, со светами, тенями и полутенями, тому они тотчас напишут ее отлично, на манер картин европейских. Дело заключается просто в противоположности теорий, которым следуют Европа и Китай. Мы думаем, что предметы надо изображать в живописи так, как они кажутся глазу, а по китайской теории о художестве предметы должны быть изображаемы так, как они есть в натуре: платье из голубой шелковой материи повсюду одного, ровного цвету в природе, и в картине, в подражании, оно должно быть такое же; дом, стоящий за другим домом, кажется глазу меньше того, который находятся впереди, хотя оба они равны, и китайские теоретики утверждают, что картина должна представлять их совершенно равными величиною: иначе, вы изображаете не природу, а недостатки нашего глаза. Китайская живопись подражает природе точно по тому правилу, как у нас подражает скульптура. Сказать по правде, теория эта так же основательна логически, как и противоположная ей, та, которой мы следуем. И результат обеих теорий одинаков: наши картины нравятся нашему глазу, а китайские китайскому, который находит живопись Европейцев ровно столько же уродливою и невежественною, сколько мы взаимно находим живопись Китайцев; кто знает, не приймем ли и мы когда-нибудь китайской теории? В новой изящной словесности подобная теория уже принята: новая литературная школа утверждает, что [88] должно изображать все, как оно есть в природе. В этом состоит романтизм. Шекспир — китайский живописец нравственной стороны человека.

Текст воспроизведен по изданию: Мастерская китайского живописца // Библиотека для чтения, Том 67. 1844