ВАСИЛЬЕВ В.

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ И. И. ЗАХАРОВЕ

Извлечено из Журнала Министерства Народного Просвещения, Ноябрь 1885 г.

С.-Петербургский университет понес новую потерю: 26-го сентября скончался ординарный профессор Иван Ильич Захаров, семнадцать лет преподававший в нем маньчжурский язык.

В прежнее время восточными языками у нас считались только арабский, персидский и турецкий (хотя сомнительно даже, восточные ли это языки; что они языки западной Азии — это, конечно, не подвержено сомнению). По мысли графа С.С. Уварова, предполагалось преподавать их во всех университетах, но преподавание их успели ввести только в С.-Петербурге, в Москве и в Казани, в которой стали также вводить и другие восточные языки. Потому, чтобы приобрести знание языков крайнего или действительного Востока — китайского, маньчжурского и даже монгольского — нужно было отправиться в китайские владения, доступ в которые был возможен тогда только членам Пекинской духовной миссии. Большие тегости приходилось тогда выносить мирянину, увлекавшемуся любознательностью; он должен был на десять лет, самых лучших лет своей жизни, запереться в доме миссии, подчиняться всем распоряжениям ее начальника, который нередко оказывался врагом научного образования; десять лет приходилось не видать не только ни одного европейца, но даже ни одного русского, кроме тех, с которыми он приехал, а китайцы требовали, чтобы приезжало не более десяти человек. При таких-то обстоятельствах Иван Ильич Захаров, по выпуске его из здешней духовной академии, поступил в число студентов Пекинской миссии. Миссия отправилась из Петербурга в конце 1839 года, а возвратилась только в 1850, и то еще на один год ранее обыкновенного, потому что два года приходились на передний и обратный путь. В Пекине Иван Ильич посвятил себя изучению языков маньчжурского, на котором производилась тогда вся переписка с китайским правительством, и [4] китайского. Если бы Захаров изучил один только маньчжурский язык, он никогда не стал бы таким глубоким знатоком Востока, каким признавали его все не только имевшие с ним дело или учившиеся от него, но и те, которые сами занимались изучением того же Востока. Без китайского языка нельзя быть знатоком не только маньчжурского, но и монгольского, даже японского, корейского и аннамского; основанием литературы этих языков, а с тем вместе и умственного, равно как гражданского и политического развития тех стран, где они употребляются, служит все та же китайская литература; без нее нельзя знать и понимать не только древней истории всех этих стран и народов, но и настоящего их строя, их учреждений, их взглядов, а без знания последних не возможно ни самому говорить, ни убеждать туземцев при всяких сношениях.

Пекинская духовная миссия доставляла нам еще в прошлом столетии много хороших знатоков Китая; говорят, что сама императрица Екатерина не брезговала распрашивать Владыкина и Леонтьева, и некоторые ее мероприятия были сообразованы с действием подобных или противоположных в Китае 1. Но в текущем столетии, до половины его, у нас прославился один только архим. Иакинф. Это вполне зависело от того положения, в какое были поставлены светские члены миссии, присоединяемые к ней министерством иностранных дел, во время пребывания своего в Китае. Зависимость этих мирян от начальства миссии была полная. Магистр Казанского университета, которого едва согласился принять в миссию азиатский департамент, не имел права, без разрешения начальника миссии, распоряжаться ни одною копейкой из сумм, отпускаемых ему университетом для приготовления к занятию кафедры, к которой он предназначался: понятно, каким еще другим невзгодам подвергался он целые десять лет.

Судьба светских членов Пекинской миссии оказывалась малоутешительною и по возвращении их в Россию; министерству иностранных дел не представлялось и надобности в их службе: все наши сношения с китайским правительством в продолжение столетий состояли почти исключительно в смене, чрез десять лет, [5] духовной миссии. Во главе министерства иностранных дел стояли лица, не имевшие понятия о крайнем Востоке, и им не могла прийти и в голову мысль о развитии сношений с Китаем, не смотря на то, что и тогда уже границы наши соприкасались с ним от восточного океана до Киргизских степей. Но как раз к возвращению Захарова нашему министерству дан был толчек; до сороковых годов признавалось несомненным, что если Китай, с которым мы не имели серьезных столкновений в продолжение 200 лет, замкнут для нас, то он на столько же замкнут и для западных европейцев; если вся наша торговля ограничивалась Кяхтой, то и для европейцев открыт был только Кантон. Но вот в 1842 году была пробита бреш в картонной ограде: англичане заставили Китай открыть для европейцев пять приморских пунктов. Тогда возник вопрос: где бы и нам на сухопутной границе открыть еще торговлю. Между тем оказалось, что она давно уже de facto существует в Чугучаке и Кульдже, но под видом данничества. Уже с 1825 года, после того как генерал Капцевич прогнал китайских вельмож, приехавших возводить на ханский престол признавшего наше подданство Киргизского султана, вся так-называемая Киргизская орда, Семиреченский край находились в нашем владении, и мы уже построили Верное (Алмату) у подножия Тяншаня (Александровский хребет). Но китайцы, владевшие на восток отсюда, продолжали притворяться, что они и знать не знают русских властей, и что Киргизские степи по прежнему суть вольные земли, принадлежащие дружественным им киргизам; стоило любому киргизу явиться с караваном на китайский пикет и объявить, что он послан от такого-то султана (хоть бы даже выдуманного) с данью для богдохана, как его принимали с распростертыми объятиями; дань могла заключаться хоть в одной лошадке, но что за дело 2: мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь! Дань не пропадала, китайцы отдаривали за нее посланца, а между тем с ним следовал караван товаров, как собственность его и свиты, и эти товары могли впускаться и продаваться беспошлинно; равным образом посланец вывозил беспошлинно и вымененные товары. Но конечно, [6] из Киргизской степи нечего было вывозить, кроме баранов, которых и в бывшей Цзюнгарии тоже было довольно. Между тем на этот край ежегодно отпускалось китайским правительством несколько миллионов на жалованье войскам и чиновникам, которые нуждались не в продуктах кочевого народа; этим-то и воспользовались наши русские торговцы, впереди которых шли татары; они стали, так-сказать, нанимать султанов, чтоб они их выдавали за своих посланцев, и таким образом в Россию, которая в торговле со всеми другими странами всегда доплачивала звонкою монетой, только из одного этого края стали вывозиться знаменитые ямбы (юаньбао) и дешевые бязи, которыми туркестанцы уплачивали китайцам свои подати; русские же товары проникали отсюда даже во внутренний Китай и Тибет. Но понятно, что такая не урегулированная торговля не представляла верного обеспечения; как мелким, так и крупным китайским чиновникам, которые очень хорошо понимали, в чем дело, нужно было подносить; плохо удовлетворенный китайский начальник прибегал иногда к насилию, отбирал все товары, назначал им произвольную цену, и с ним ничего нельзя было сделать. Наш знаменитый путешественник Е. П. Ковалевский, в своих „Странствованиях по суше и морям", разказывает, что случалось даже, как китайская плеть гуляла по башкам и плечам переодетых русских, быть может, не из одних торговцев.

Итак, после первого открытия портов европейцами, и наше правительство решилось добиваться открытия новых пунктов для русской торговли с Китаем. Но как это сделать? Разрешение этого вопроса казалось чрезвычайно трудным; азиатский департамент вступил в переписку с тогдашним честолюбивым начальником Пекинской миссии. Он принял на себя ведение переговоров, но с условием, чтоб ему было прислано поболее подарков для китайцев. Европейцы, которые не имели доступа в Китай, не раз писали с завистью, что будто мы пользуемся в Пекине большим влиянием; но существование нашей духовной миссии было допущено только вследствие того, что захваченные в плен и оставшиеся в Китае албазинцы были христиане, и никаким влиянием она не пользовалась в глазах китайцев. Когда начальник миссии вступил в переговоры об открытии торговли, китайцы сперва вежливо отказали; тогда подарки были усилены и торжественно несены, как свадебное приданое, на носилках по всему Пекину. Уже это обнаруживало, со стороны начальника миссии, полное непонимание [7] китайских законов; ведь если бы согласились открыть торговлю, так первый цензор донес бы, что русские подкупили. Затем, уже если начальник миссии был уполномочен для переговоров, ему следовало бы обратиться лично к министрами, а он вел все переговоры только с приставом русского подворья, мелким чиновником пекинского трибунала (ли-фань-юань). Все это кончилось тем, что китайцы отвечали начальнику миссии: Лама (так называют и наших духовных, хотя это название принадлежит буддистам), твое дело молиться, а не вмешиваться не в свое дело...

Между тем, в 1849 г. прибыл в Пекин Егор Петрович Ковалевский, препровождавший на смену старой миссии новую. Егор Петрович сумел тотчас же оценить Захарова; последний был почти исключительным его путеводителем по Пекину; он сообщал ему все те интересные сведения, которые появились о Китае в книге нашего путешественника... Мы не думаем, что этим сколько-нибудь унижается слава последнего: каким литературным талантом не обладал бы путешественник в чужую заселенную и притом обладающую письменностью страну, он поневоле должен обращаться за собиранием сведений к знатокам местного языак и его литературы.

Прибытие Е. П. Ковалевского поправило и неудачные переговоры о торговле. Так как до англо-французской войны Китай не позволял никому в свете сноситься с своим богдоханом иначе, как на правах вассалов, то с самого Кяхтинского (Буреинского) трактата графа Владиславича Рагузинского о всех важнейших делах сносились между собою, с русской стороны — сенат, а с китайской — ли-фань-юань, трибунал заведывавший делами вассалов. При первых переговорах о торговле мы повели дело иным путем и — потерпели неудачу. Когда мы вернулись к прежнему порядку сношения, на русский запрос последовал благоприятный ответ со стороны китайцев. Они предложили прислать в Кульджу как резиденцию главной администрации всего западного края, доверенных для заключения договора и условий. Этот ответ пришел вслед за выездом из Пекина Ковалевского, с которым посылался запрос нашего правительства. Отправили для переговоров того же Ковалевского, и он взял с собою вывезенных им из Пекина Захарова и Татаринова 3. С такими помощниками [8] легко было устроить дело, и вскоре заключен был договор, по которому мы имели право держать консулов в Кульдже и Чугучаке при достаточной охране из казаков; под консульства отводились даром удобные места, ввоз и вывоз должен был производиться беспошлинно. Китайцы даже не требовали ратификации договора. На счет предложенного открытия консульства в Кашгаре предполагалось обсудить впоследствии. Мы тогда не владели еще даже Иссикулем, не только Ферганой: не к чему было спешить, когда и о более близких пунктах, об Улясутае и Кобдо, еще не было речи.

Первыми консулами, то-есть, отцами всех наших консулов в Китае, были теперь назначены в Кульдже Захаров, а в Чугучаке Татаринов. В первый раз на крайнем востоке появляются русские деятели, знающие страну и ее язык, и от этого зависела вся будущая судьба наших консульств и консулов. Уметь внушить к себе уважение, уметь поладить с китайскими властями, не раздражая, но и не уступая, защищать интересы, не нарушая справедливости, не выказывая жадности, в которой китайцы упрекают всех иностранцев, держать в границах благопристойности русских торговцев, которые состояли на первых порах из всякого сброда, — такова была задача наших первых консулов, и они умели с честью выполнить свое назначение. В этом случае, главная доля заслуги должна быть приписана Захарову; хотя в Чугучаке торговля стала развиваться, благодаря близости и уже установившимся прежде тайным сношениям, сильнее, чем в Кульдже, но в Кульдже была главная резиденция главного китайского управления всем обширным краем, начиная от Алтая до Кунь-луня (то-есть, Тибета) и от Алатау-Памира до Великой стены; здесь заседал цзянцзюнь, и конечно, от положения, в которое поставил себя к нему наш консул, от обращения его с последним зависело и обращение чугучакского правителя, подчиненного цзянцзюню, с [9] Татариновым. В прежнее время русские дипломаты, не боявшиеся ездить к цезарю и в Речь Посполитую, затруднялись, однакожь, поездкой в Китай; для этого считались удобнее грек Спафарий или граф Владиславич Рагузинский, имевшие дела с турками (первому они отрезали нос, второго заставили бежать); посольство графа Головкина, состоявшее из цвета дипломатов, тоже не удалось. Захаров, конечно, не был светским человеком; но он имел редкое преимущество пред всеми: он говорил по китайски и по маньчжурски. Этого мало — он знал, что и как говорить, потому что знал страну, людей, с которыми ему приходилось иметь дело. В старое время наши дипломаты считались самыми искусными во всей Европе, но не оттого ли, что они знали Европу, а Европа тогда не знала России? Не то ли же самое должно иметь в виду и при посылке людей в Азию? И конечно, вопрос о влиянии в Пекине заключается в том, кто посланник у англичан и кто у русских!

Говорят о надменности китайцев; это правда — в том случае, когда они встречают невежественного по их понятиям человека; но как скоро они видят, что имеют дело с человеком, который не оскорбляет их своим обращением, они превращаются в самых предупредительных и вежливых хозяев или гостей, смотря по обстоятельствам. Кроме того, надо еще прибавить, что личный характер Захарова, помимо его знаний, как нельзя лучше подходил к занятому им посту. Бывало в Пекине, другие его товарищи с снисхождением и усмешкой смотрели на какую-нибудь невежливую выходку пришедшего к ним посетителя из китайцев; один Иван Ильич не дозволял этого, и пришедший не только не обижался, а сейчас же возвращался к должному порядку. В сношениях с азиатцами такая твердость необходима и чрезвычайно облегчает самые сношения.

Как бы то ни было, сношения с китайскими властями установились в обоих консульствах самые отличныя; торговля не встречала никаких затруднений, русские торговцы находили всевозможную защиту, но за то и не позволяли себе тех безобразных выходок, которые в старое время случались в Урге, из которой за то они и были выгнаны. По всей дороге от Кульджи до Москвы пронеслась между торговыми людьми слава Захарова.

В 1855 году случилось горестное происшествие в Чугучаке, и не по вине тамошнего консула. Известно, что так-называемый [10] китайцами Западный край, то-есть, бывшая Цзюнгария, служила для Китая местом ссылки; край был переполнен ссыльными, и они должны были, как умели, снискивать себе пропитание. Многие из сосланных в Чугучак занялись добыванием золота, и так как тогда не было определенной границы между Россией и Китаем с этой стороны, то чимпанзе (то-есть, цянь-фань, ссыльные) и проникали в наши Киргизские степи для добычи золота. Впоследствии оказалось, что это были самые скудные прииски, и ни один из наших золотопромышленников не взялся за их разработку, так что можно пожалеть даже, что китайцы, которые не гонятся за большими барышами, не были допущены продолжать эту разработку, хотя бы из сотого процента; поселившись на нашей земле, они способствовали бы и к скорейшему развитию окрестностей. Но в то время наши золотопромышленники, как только заслышали, что китайцы роются в Киргизских степях, стали хлопотать, чтобы русские власти занялись охраной их мнимой собственности. Китайцев не легко вытеснить оттуда, где они могут заработать на хлеб насущный: их прогонят, а они опять воротятся; наши власти устали и ожесточились. Чугучакские ссыльные, видя себя лишенными куска хлеба и услышав о гибели своих товарищей, приписали все свои бедствия русскому консулу, он будто бы извещал русских чиновников о выходе к ним партий, он научал их, как действовать. В одну прекрасную ночь, в то время, когда в городе, обнесенном стенами, бывают заперты ворота, и заседающий в нем амбань не может знать, что делается в предместье, там собралась китайская чернь и решила сейчас же покончить и с русскою факторией, и с русским консулом. Предупрежденный во время, Татаринов успел со всеми бывшими на лицо русскими спастись на русский пикет (Бахты), лежавший всего в 7 верстах от Чугучака. Но фактория со всеми хранившимися в ней товарами и частными имуществами была разграблена и сожжена. Разумеется, началась переписка, повелись переговоры о наказании и вознаграждении. Дело тянулось до 1858 года, когда, наконец, Захаров заставил китайцев принять обязательство уплатить 200, 000 рублей.

Прошло два года; в Китае совершились небывалые дела; англо-французские войска подошли к Пекину, разрушили Юань-мин-юань; китайцы не могли уже отказывать европейским посланникам в их справедливых требованиях. В знаменитом трактате, заключенном в это время генералом (ныне графом) Игнатьевым, [11] между прочим, постановлено было определить с точностью границы России с Китаем там, где оне еще не нанесены на карту, а таких мест оказалось еще более на западе, чем на востоке. В последнем месте работа была небольшая. Договор графа Муравьева-Амурского провел живое урочище для этой границы, реку Амур; точно также нечего было разбирать границу и по реке Усури, впадающей в Амур, земли на восток от которой признаны были по трактату генерала Игнатьева русским достоянием; оставалось только обозначить границу от Хинкая, из которого вытекает Усури до Корейской границы, всего не более 150 верст.

Мы сделались соседями Китая на этой самой дальней окраине востока всего только несколько лет тому назад; но на западе наше соседство продолжалось более ста лет (китайцы фактически уже владели всем бывшим Цзюнгарским царством с 1756 года), но последнее разграничение происходило еще ранее — в 1728 году, после Буреинского договора графа Савы Владиславича Рагузинского. Замечательно взаимное соприкосновение двух великих государств в Азии: в то время, как наш Ермак Тимофеевич отправлялся с буйными молодцами на Урал, в горных проходах Маньчжурии подымался из своего клана, с тринадцатью ратниками, Нурхаци; клан за кланом ему подчиняется, и он делается обладателем всей Маньчжурии; сын его присоединяет южную Монголию до Тибета, а внук возводится на китайский престол в Пекине; в шестьдесят лет выросло огромное царство. В эти же шестьдесят лет и мы успели добраться до Амура, даже выходили из его устья на Восточный океан. Первое столкновение с пекинским (маньчжурским) правительством остановило наше дальнейшее движение на юго-восток, отодвинуло наши границы от Амура; первый пограничный пункт, поставленный на первой утвержденной договором границе, был Горбица (слияние Шилки с Аргунью); от него тянулась граница только далее на восток, а на запад ее еще не было, потому что маньчжуры не владели соседними с нами землями западнее; мы же дали им опорную точку, и они очутились господами северной Монголии (Халхи), семь князей которой при проезде нашего посланника Головина, заключившего первый трактат в Нерчинске; касательно вышесказанной границы, дали шертные грамоты на подданство Русскому царю. Ускользнувшая из наших рук Монголия потребовала установления дальнейшей границы от востока на запад. Здесь самый последний пункт был Шабин Дабага (южнее Минусинска). [12]

Китайцы нашли новую точку опоры и стали двигаться далее на запад. У них тут были смертельные, непремиримые враги цзюнгары — вследствие того, что шестьдесят слишком лет тому назад они из северной Монголии, преследуя бежавших из нее номадов, вторглись в землю тех монголов, которые находились уже под властию Пекинского двора, и приняли к себе беглецов. Это китайцы считали за неслыханную дерзость! Чтобы не дать повадки другим народам, Пекинский двор употребил все усилия, чтобы доканать смелого врага, унизился — по своему мнению — даже до того, что отправлял посольства в Россию, чтоб сманить калмыков и отвлечь наше правительство от подания какой бы то ни было помощи Контайшам; китайцы выдавали их пред нами за своих взбунтовавшихся вассалов, чему у нас легко верили, как это показало впоследствии дело Амурсаны 4. Китайские посланники обещали даже поделиться с нами цзюнгарскими землями, когда китайцы накажут бунтовщиков. Наконец, Пекинский двор достиг таки своего. В 1756 году китайские войска вступили в Кульджу и вырезали более 300,000 цзюнгаров; ни старые, ни малые, ни мужчины, ни женщины, никто не был пощажен; самое название Цзюнгарии должно было с того времени исчезнуть из географической номенклатуры. На место ее поставили термин "Новая граница", Синь-Цзян. Китай приобрел не одну только Цзюнгарию, лежавшую на запад от Кобдо и Баркюля, но и весь восточный Туркестан вплоть до Цунлина, да сверх того, прихватил еще и наших калмыков, которые, прослышав, что цзюнгары, от соперничества коих они уклонились на берега Волги, уже не существуют, мечтали, что они найдут прежние свои кочевья, превосходящие приволжские степи, пустыми и таким образом, будут блаженствовать на свободе и не будут вынуждены выставлять по требованию русских в их войска вспомогательного отряда. Но не тут-то было; китайцы не довольствовались одним истреблением своих врагов, но решили [13] занять и их земли, чтобы на них на веки не мог возникнуть какой бы то ни было неприятель. Поселены были правительственные войска (маньчжуры, чахары, солоны, сибо); приглашались из Китая землепашцы, которым выдавались и деньги, и земледельческие орудия; устроены были каравенсераи, складочные места для торговли. Край сделался совершенно не узнаваем 5. Впрочем, во время владычества цзюнгаров земли их простирались гораздо далее на запад; в окрестностях Иссикюля, около Верного и далее, находят поныне остатки их кумирень, надписи и проч. Одно время цзюнгарам принадлежал и Ташкент; можно сказать наверное, что весь нынешний Семирченский край и земли севернее его были кочевьями цзюнгаров. Китайцы не хотели шириться во всю глубь; они наметили себе границы, в которых легче было сгруппироваться и защищаться; прежний Чугучак был выдвинут гораздо далее нынешнего, но потом они нашли его расположение неудобным и перенесли на то место, в котором мы его застали 6. Тем не менее, китайцы мечтали поддерживать всегда [14] свое влияние на оставленные земли; их войска вступали даже в Кокан и Бадакшан. Отступление китайцев дало и нам возможность подвинуться к новым китайским границам. Сильны или слабы, но мы уже были близко в то время к новым владениям; однако же китайцы хотели нас игнорировать; не было и помину о прежнем обещании поделиться с нами цзюнгарскими землями. Дошла однако очередь и нам, опираясь на китайскую границу, двигаться вдоль ее на юг, подбирая оставленное. Известно, что отсюда совершилось наше движение на Ташкент, послуживший опорным пунктом наших приобретений в Туркестане. Но китайцы все-таки продолжали нас игнорировать; еще в сороковых годах поступали к Пекинскому двору донесения о дани киргизов или о их вторжениях, как будто это были все прежние покорные только китайцам рабы. Даже когда заключался, в 1851 году, договор об открытии торговли в Кульдже и Чугучаке, китайцы смотрели на нас, как на гостей в Киргизских степях. Вероятнее всего, что чугучакская катастрофа внушила нам же первым мысль добиваться разграничения в этом краю, что и было внесено в трактат генерала Игнатьева 7. 18-го января 1864 года И. И. Захаров назначен был полномочным коммиссаром для определения государственной границы со стороны западных пределов Китая. Не прошло и несколько месяцев, как был уже подписан им, по словам формулярного списка, "выгодный протокол, по которому весьма значительное пространство отошло от Китая к России".

Новая граница имела огромное протяжение; от старого пункта на едва отысканном Шабин-Дабага она выходила на Черный Иртыш к нынешнему Зайсанскому посту, оставляя целиком в нашем владении озеро Зайсан, в котором хотя и ловили прежде рыбку наши казаки, но должны были за это преподносить китайскому амбаню ежегодно 500 стерлядей 8. Далее границы спускались, огибая Чугучак, по хребту Алатау до Тянь-Шаня. [15]

Захаров десять лет пробыл в Пекинской миссии, четырнадцать лет служил консулом в Кульдже; в награду за решение дела по сожжению чугучакской фактории возведен лично в звание генерального консула, за разграничение получил чин действительного статского советника. После того наступила для него пора более покойной службы: он был оставлен в Петербурге драгоманом 5-го класса (13-го июня 1864 года), но не прошло и двух лет, как, 28-го февраля 1866 года был отчислен за штат с пенсией, в которую обращено было жалованье, получаемое им по званию драгомана (1200 р.). В это же время уволены были и все почти знатоки восточных языков, служившие подолгу на востоке, а затем состоявшие в азиатском департаменте, а именно Татаринов, Гошкевич, первый консул в Японии, издавший японский словарь профессор Чубинов, переводчик грузинского языка.

Оставив министерство иностранных дел, Захаров перешел на другое поприще. Еще на службе дипломатической он был известен, как многосторонний ученый. Не известно, куда девалась его обширная рукопись "Описание западных китайских владений", над которым он трудился несколько последних лет своего пребывания в Пекине. В свое время, по выезде Захарова из Пекина, она была представлена азиатскому департаменту, но осталась не напечатанною. Более посчастливилось двум статьям Захарова, помещенным в "Трудах членов российской духовной миссии в Пекине", 1852 и 1853 годов: "Историческое народонаселение Китая" (т. I, стр. 247-760) и "Поземельная собственность в Китае" (т. II, стр. 1-96). Эти статьи составлены были с не известною до тех пор полнотой, по источникам, которые прежде не были доступны ученому, даже в новейшее время, когда изучение Китая приняло огромные размеры, эти статьи служат ссылкой не только русских, но и иностранных ученых. Кроме того, в бытность свою консулом, Захаров составил (при механической помощи офицеров генерального штаба) подробную карту западного китайского края, включавшую все застенные владения на запад от Цзя-юй-Гуань (которым оканчивается Великая стена), как бывшую Цзюнгарию, так и Туркестан. В первый раз здесь появились тысячи не известных местностей и урочищ, гор и речек. Карта эта также до сих пор не напечатана, но была впоследствии награждена медалью на Парижском международном географическом конгрессе. [16]

На факультете восточных языков С.-Петербургского университета, с самого преобразования его в 1855 году, маньчжурский язык был введен в курс, но не было никого, кто мог бы исключительно посвятить себя его преподаванию. По неволе приходилось возлагать лекции его на профессора китайского языка; но этот профессор и сам теготился преподаванием, отвлекавшим его от работ по собственному предмету, который нуждался со всех сторон в ученых пособиях для слушателей. Тот же профессор впоследствии, представляя факультету ходатайство об удостоении Захарова ученой степени доктора за его "Полный маньчжурско-русский словарь", указывал, что он с гордостью вспоминает о том, как, за шесть слишком лет пред тем, он имел честь рекомендовать Захарова на свое место в преподаватели маньчжурского языка.

Кто немного занимался восточными языками, тому нечего говорить, что за огромный труд — словарь Захарова (1123 стр.): но и не занимающиеся понимают, что составление лексикона с верным и всесторонним обозначением значений, без пропуска слов, есть дело кропотливой усидчивости. Мы не будем много распространяться о таком понятном всем труде; скажем только одно: лексикон Захарова в русском издании (из него сделано извлечение одним бельгийским ученым) есть дело законченное; более уже не будут, как при лексиконах других языков, трудиться над усовершенствованием его, пополнением новыми словами, являющимися по мере развития литературы. Дело в том, что маньчжурский язык, может быть, скоро изчезнет с лица земли, как живая речь, станет достоянием книжного изучения, для филологических сравнений и наблюдений. Известно, что для маньчжур, поселившихся в Китае, язык их предков давно уже перестал быть знакомым с детства; если некоторые из них и учатся еще для получения ученых степеней, то также, как у нас учатся иностранным языкам из книг; во всем Китае не слышно чистой маньчжурской речи. В самой Маньчжурии наплыв китайцев, особливо ныне при поощрении к тому со стороны правительства, вытесняет природную речь. Положим, что часть маньчжурского племени может существовать даже и по падении самой династии, но так как трудно предположить, чтоб оно когда-нибудь могло приобрести политическое значение, то уже, конечно, [17] нечего и ожидать, чтобы в нем родилось стремление к развитию своей литературы, которая если и существует теперь в довольно значительных размерах, то все-таки не может назваться народною, а разве правительственною. Такие литературы не оставляют следа в народе; мы знаем, что чжурчжени, предки маньчжуров, когда они в XII столетии владели Китаем, старались, как и нынешняя династия, о переводе китайских книг на свой язык, но когда они были прогнаны, то не сохранили ни одной книги, и при начале нынешней династии никто не умел написать ни слова по маньчжурски. Маньчжурская династия сначала очень много хлопотала о создании литературы своего языка; составив алфавит, заботилась о переводе на маньчжурский язык классических, исторических, законодательных книг, при чем обогащала его искусственными оманьчжуренными китайскими словами в pendant к славящимся богатством оригиналам, почему и дополнила природный язык более чем 10,000 слов. Но маньчжурское правительство само же подорвало маньчжурскую народность из наивного желания сохранять в своих соплеменниках мнимую непорочность. Оно запретило переводить романы и драмы легкого содержания, тогда как, конечно, не все увлекаются серьезными книгами; в свое время, сами китайцы стали было учиться по маньчжурски, но правительство не согласилось допускать их до экзаменов на этом языке. Но ныне сами маньчжуры, учащиеся своему языку из книг, не отличаются хорошим его знанием. Мы имеем два маньчжурские перевода (с китайского) трактата, заключенного графом Путятиным в Тяньцзине в 1868 году; один сделан нашим, бывшим тогда студентом миссии Храповицким, другой — китайскими чиновниками, и в самом трактате сказано, что при толковании пунктов его должно держаться текста последнего. По скольку мы знаем этот язык, перевод Храповицкого кажется нам написанным более чистым и правильным маньчжурским языком. Таким образом, может быть, ни далеко и то время, когда лексикон Захарова (по его же справедливому замечанию в предисловии, стр. XXX) спасет от забвения язык и труды династии, которая начала уже четвертое столетие своего существования. Заметим еще, что труд Захарова был составлен во время службы его по министерству иностранных дел, и если он явился только чрез шесть лет по поступлении его преподавателем в восточный факультет, то нужно отсчитать три года на печатание [18] и столько же на окончательную переписку и отделку словаря, когда составитель убедился, что явилась возможность издать его в свет 9.

Как мы уже говорили, русская миссия в Пекине была единственным рассадником в России знатоков языков китайского и маньчжурского. Знаменитый профессор монгольского языка О. М. Ковалевский не миновал того, чтобы не побывать в Пекине, хотя бы в звании казака; нынешний профессор китайского языка в С.-Петербургском университете не мог быть откомандирован в Китай с ученою целью от Казанского университета иначе, как под условием, чтоб он (магистр) все десять лет играл роль ученика. Ни одна миссия не возвращалась без того, чтобы в числе возвратившихся не было отличных знатоков, чтоб они не представили министерству иностранных дел богатого собрания своих трудов; так об архимандрите Петре Каменском, бывшем в Пекине лет семнадцать, с 1790 по 1807 год, студентом, а потом с 1820 но 1830 архимандритом, разказывают, что он представил целые мешки своих записок, извлечений, переводов. Но кто их читал, и где они теперь? Очень не мудрено, что и труд Захарова не появился бы в свет, также как и предшествовавший словарь Розова, еслиб университет не оказал содействия его изданию.

Дабы сохранить консульскую пенсию при вступлении в университет, Иван Ильич долго состоял в нем по найму; даже после возведения в звание почетного доктора он оставался в нем как преподаватель не штатный. Только когда министерство иностранных дел, не перестававшее обращаться к Захарову за сведениями и советами, исходатайствовало ему Высочайшую милость, чтоб его пенсия не была препятствием к дальнейшей его службе, он немедленно был, возведен в звание экстраординарного профессора; а вскоре затем университет добавил ему из своих специальных сумм к штатному жалованью по званию до оклада ординарного профессора, в котором он был утвержден при введении устава 1884 года.

Ученая деятельность Ивана Ильича не прекратилась с изданием маньчжурского лексикона; в 1879 г. издана им отчетливая маньчжурская грамматика; пишущему эти строки известно, что он [19] застигнут был внезапною смертию почти при окончании другого еще более важного труда — китайско-маньчжурско-русского лексикона.

Мы много останавливались на гражданской деятельности покойного. В сравнении с тем кажется как будто умаленною его деятельность ученая. Но почему это? Только потому, что деятельность гражданскую можно сделать более понятною, чем деятельность ученую. Только специалист может говорить, и притом специалисту же, о достоинстве какого бы то ни было ученого труда. Но деятельность гражданская может быть проходящая, плоды, ей принесенные могут быть испорчены деятельностью других, и от них может остаться только горькое воспоминание. Ученые заслуги не знают этой порчи; слово за словом, строка за строкой подвигается вперед наука, но подвигается без устали; все сделанное для нее дельно и честно, хотя бы и нашло временно порицателей, непременно воскреснет, когда пройдут личные столкновения. У Ивана Ильича не было однакоже завистников: все оценили его труды с самого начала; одни из них послужили основанием для будущих изысканий и усовершенствований, другие останутся навсегда законченными, не требующими дальнейших работ. Таков его маньчжурский лексикон.

Иван Ильич, как мы видели, не принадлежал к числу питомцев университета; воспитанник семинарии (Воронежской) и духовной академии, он провел на востоке лучшие года своей жизни до тех (50) лет, с которых уже многие начинают старческий возраст. Но отчего же он сделался истинным любимцем всех профессоров? Они слушали с восторгом его безыскусственную, нечопорную речь, дышавшую свежестью мысли, вдохновляемую природным остроумием, оригинальными взглядами. И долго еще будут помнить его сослуживцы и слушатели; но тот из них, который провел с ним горькие десять лет в Пекине, привык в продолжение сорока-шести лет делиться с ним мыслями, спешил сообщать ему равно и прочитанное, и надуманное, как и жизненные удачи и невзгоды, все даже обиходные жизненные случаи, тот чувствует, что с потерей его сам очутился только в половине своего существования: улетел лучший его друг и гений! Мир праху твоему!


Комментарии

1. На это указывают и переведенные Леонтьевым по Всевысочайшему повелению: Все законы и установления китайского правительства. С.-Пб. 1781 — 1783.

2. Не далее как в прошлом 1884 году торжественно было объявлено в Пекинской газете, расходящейся на весь Китай, что один Бурут Кипчак прислал в дань 1/2 унца золотого песку.

3. Александр Алексеич Татаринов был доктором при Пекинской миссии с 1840 по 1856 год; он не знал по маньчжурски, но говорил отлично по китайски и сопровождал впоследствии наших посланников в Китай графов Путятина и Игнатьева. В числе же лиц, сопровождавших в Кульджу Е. П. Ковалевского, находился тогда молодой горный офицер Александр Егорович Влангали, будущий посланник в Пекине, ныне товарищ министра иностранных дел. Покойный Егор Петрович умел находить людей; в бытность его директором азиатского департамента заключены были все дальнейшие договоры с Китаем; при нем же началось и наше движение в Туркестан.

4. Мы должны были удовлетворить зверскому требованию богдохана, выслать труп Амурсаны, который вовсе не был китайский подданный, а природный князь перебитых цзюнгаров, искавший спасения в наших пределах. Какой контраст представляет, в новейшее время, дело Бояньху, дунганина, уроженца внутреннего Китая, во время возмущения перебившего с своими приверженцами сотни тысяч китайцев и потом спасшегося в наших пределах! Китайцы требовали было и его выдачи, но должны были отказаться от своих притязаний.

5. А в 1864 году эта вечность была мгновенно свеяна с лица земли; исчезли все города, кишевшие многочисленным населением; все поселки, весь край превратился почти в пустыню. Теперь приходится снова обзаводиться. Странная судьба этих китайских усилий выступить из пределов, однажды отведенных Китаю. И самый собственный Китай был некогда населен разнородными племенами, но китайцы сумели объединить его, сделать достоянием одной нации, какие бы политические затруднения не представлялись. Китай не раз дробился на части, подпадал под иноземную власть; в нем селились и инородцы, но китайская нация все перемалывала в своих данных границах, все мало по малу становились китайцами. Между тем земли вне Великой стены и на западе, и на севере не раз заселялись китайцами, везде (как и ныне в южной Монголии) слышался их говор, распахивались земли, строились дома, посады, крепости; проходило несколько десятков лет, и все это внезапно стиралось. Так, даже при Минской династии, в XIV столетии, одно время юго-восточная Монголия была заселена китайцами, а к XVII веку китайцев не было уже и в Ордосе.

6. Границы киргизов и послужили к их усилению; на всех этих соседей китайцы смотрели свысока и считали их своими данниками. До какой степени китайцы считали себя хозяевами в заграничных землях, это доказывает то, что они не позаботились обеспечить за собою Иссикюльский район, который представлял самый удобный путь для сообщения Кульджи с Кашгаром. Кульджинские цзянзюни никак не могли предположить, чтобы встал когда-нибудь кто-нибудь поперек дороги во время их торжественных прогулок, на которых к ним являлись с поклоном Киргизские султаны и Бурутские беки.

7. Если бы не было этого разграничения, то мы с еще большим правом могли занять все, что уходило с возмущением дунган и усилением Якуб-бека из рук китайцев. Ведь мы имели право не признавать их границы.

8. Замечательно, что, начиная от берегов Черного моря до Чжилиского залива, никто из номадов не привык питаться рыбой. Потому-то не только Каспийское море со своими притоками, но даже маленькие озера в Средней Азии кишат рыбой, так что после сильной бури берега этих озер усееваются выброшенною рыбой.

9. Императорское Русское Географическое общество присудило И. И. Захарову, за его маньчжурский словарь, свою высшую награду, Константиновскую медаль.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания об И. И. Захарове. СПб. 1885

© текст - Васильев В. 1885
© сетевая версия - Тhietmar. 2006

© OCR - samin. 2006
© дизайн - Войтехович А. 2001

Мы приносим свою благодарность
netelo за помощь в получении текста.