КАРЛ ХАЙНЦ ВАН ДЕР ВЕЛЬДЕ

ПОСОЛЬСТВО В КИТАЙ

DIE GESANDSCHAFTSREISE NACH CHINA

Посольство в Китай. Сочинение фан-дер-Вельда.

(Окончание.)

— «Ты говоришь мудро, великодушный юноша!» отвечал Китаец, пожимая плечами. «Но звание мое не требует личной храбрости: оно имеет предметом своим только мирные занятия. И что было бы постыдно в высоком Ван-та-Дзине, всякий благоразумный человек найдет весьма естественным в Цинг-Инге.

— «Ван-та-дзин?» спросил Гютнер — «Это верно один из Мандаринов, находящихся теперь у нашего Посланника».

— «В Китае нет Мандаринов», объяснил ему Китаец, с важным видом. «Я говорю о высоком Ван-та-Дзине, [130] которого Государь наш отправил к вашему Посланнику, для принятия униженной просьбы Англии и для сообщения ему своих повелений».

Париш хотел было возражать на высокомерные слова сии, как два первые Мандарина вышли из большой каюты, предводимые Бенсоном, дабы осмотреть корабль.

— «Человек в красном платье, есть Ван-та-Дзин», продолжал Цинг-Инг, «один из первых наших Гванг-Фу, а не Мандарин, как называют нас глупые Португальцы на их необразованном языке. Одна красная пуговица на его шапке доказывает уже его высокий сан, а павлиновое перо ставит его еще выше. Он получил оное от Государя за свою храбрость в сражении противу южных бунтовщиков, с повелением носить оное наклоненным вниз».

— «Пуговицы на шапках и павлиновые перья», сказал с насмешкою Парит «дурные соперники наших звезд и орденских лент!»

— «Просто и народно», заметил Гютнер. «Бьюсь об заклад, что эти пуговицы составляют такой же предмет [131] желаний, зависти и происков в Китай, как орденские знаки в Европе.

— «Весьма справедливо», сказал Цинг-Инг, «мне это очень известно. Я сам должен был начать службу с серебряной пуговицы, и очень медленно достиг, сначала до золотой, потом до продолговатой белой, и наконец до круглой белой пуговицы. Желал бы очень получить темноголубую, — но я слишком уже стар, чтобы дожить до этой чести.

— «Пуговица другого Мандарина, кажется, светлоголубая?» спросил Гютнер.

— «Так точно», отвечал Цинг-Инг, «и означает степень еще высшую. Это Чау-та-Дзин, сильный гражданский чиновник в Государстве».

— «Разве оба сии Мандарина родня между собою», прервал Париш, «что имена их одинаковы?

— «Вы, Европейцы, весьма еще не сведущи!» возразил Цинг-Инг с усмешкою и с видом поучения. «Та-Дзин означает великого человека и есть звание, которым Государь отличает знатнейших своих слуг».

— «По этому у вас должно быть весьма много великих людей!» воскликнул Париш с Британскою откровенностию. «Но [132] все ли они таковы в самом деле?» — При сих словах Цинг-Инг выпрямил низенькую свою фигуру, с величественною важностию расширил маленькие глаза свои, сколько позволяло их природное устройство, бросил проницательный взгляд на дерзкого вопрошателя, и с важностию произнес: «В небесном Царстве металла, каждый человек стоит равно столько, во сколько Правительство его оценит».

— «Ну так действительно Царство ваше должно быть небесное заметил Гютнер: «на земле бывает иначе».

В это время подошел к разговаривающим Секретарь Посольства Стаунтон. — «Лорд-Посланник имеет надобность в вашей учености, дорогой друг мой!» сказал он, обращаясь к Гютнеру. «Мандарины спрашивают беспрестанно о подарках, которые мы привезли их Государю. Я велел перевести опись оным на Китайский язык; но мы боимся, что перевод наш неудачен, и желаем, чтобы Пекинские Миссионеры пересмотрели оный. Но так, как честные отцы сии недовольно хорошо знают язык наш, то надобно, чтобы вы перевели для них опись сию на Латинский». [133]

— «Очень рад, что могу быть полезен Г-ну Посланнику», отвечал Гютнер, и вместе с Стаунтоном удалился.

— «Странно однако же», сказал Париш, насмешливо улыбаясь Цинг-Ингу: «что небесное Царство металла оказывает такую жадность к подаркам иностранцев.

— «Весьма естественно», отвечал с надменностию Цинг-Инг, «что Правительство желает иметь сведение о дани, которую подвластные ему вассалы приносят в знак уважения и покорности.

— «Дань! вассалы! покорность!» загремел Парит. «Ты давно уже говоришь таким тоном, который оскорбляет слух каждого благородного Англичанина. Или ты думает, что Король наш есть подданный твоего Государя? Довольно и той для вас чести, что мы по Дипломатической учтивости согласны почитать вашего Правителя на одной степени с нашим.

— «Спаситель жизни моей», возразил Цинг-Инг горестно, «пользуется правом говорить мне всякие обиды и нелепости. Но я предостерегаю тебя: сказывай подобные речи только мне на ухо, дабы не сделать обоих нас несчастными. Сравнивать своего Правителя с нашим! Но [134] кто теперь является из них просителем? Отправлял ли, когда нибудь, наш Государь Посольство к вашему? и унизится ли он, когда нибудь, до этой степени? Иностранные народы никогда не являлись к нам иначе, как просители, которым Повелитель Света должен был оказывать милости. Ему ничего не нужно от других народов, ибо у него есть все. Вы, напротив, ищете нашего покровительства, защиты и свободной торговли. Вот почему Правитель ваш находится в отношении вассала к нашему Императору: он имеет в нас надобность, а не мы в нем. И без посещений ваших купцов, мы бы не имели даже и понятия о его существовании.

— «Божусь Богом», вскричал с досадою Париш: «Британцы верно еще никогда не позволяли говорить о себе таким образом!»

— «Мы много уже слышали о вашей гордости», возразил Цинг-Инг: «но у нас она не у места. Вы хотите быть в чужой стране уважаемы и, в то же время, посредством торговли и мены обогатиться. Это удобно, может быть, сделать со слабыми, добродушными Индейцами, но не с мудрейшим народом на земле. У [135] нас остается вам выбирать — или прибыль и покорность, или ни того ни другого. Голландцы и Португальцы выбирали первое и остались весьма довольными».

— «Жалобы их на плутовство ваших Мандаринов в Кантоне и Макао доказывают противное сему!» кричал Париш. «Но зачем расточаю я напрасно слова для убеждения Китайца в глупости его доказательств!.. »

Он обратился к нему спиною и хотел уйти; но Цинг-Инг дружелюбно удержал его. — «Я бы желал», сказал он с добродушною улыбкою: «чтобы великий Конфуций удостоил объяснить в которой либо из своих бессмертных книг причину: почему священнейшее на земле, т. е. высокая правда, всего более огорчает человека? Жалкое доказательство слабости смертных! и мне больно видеть в таком благородном юноше подобную же слабость. Но оставим спор Британцев с Китайцами! Человек спас человека. Спасенный обязан благодарностию, и впредь будет остерегаться доказывать тебе твою несправедливость, хотя бы, даже, правда была и на его стороне. Поверь мне, однако же, что ты услышал чрез уста мои мнение об вас нашего [136] народа весьма в смягченном виде. Наш третий Посланник, напр., горделивый Кванг-Инг, не только пренебрегает, но даже ненавидит вас!

— «Ваш третий Посланник?» спросил Париш. «Зачем же не пришел он вместе с вами на корабль?»

— «Он скрывает смертельное отвращение свое к морю под хвастливым предлогом важности своего звания», возразил Цинг-Инг, улыбаясь, «и хочет принять Посланника вашего на берегу.

— «Но мне кажется, что вы не менее питаете отвращения и к людям», сказал Париш: «однако же пришли к нам на корабль!»

— «Мы Китайцы», возразил Цинг-Инг, пожимая плечами, «и потому должны быть вдвое покорнее Кванг-Инга, который родом Татарин, и, следственно скорее может не исполнить воли Государя, происходящего от одного с ним народа. Но поговорим лучше о другом предмете. Не можешь ли ты рассказать мне чего-нибудь о подарках, привезенных вами нашему Императору?»

— «Подарки наши многочисленны и драгоценны», отвечал Парит. «Разного рода материи, подзорные трубы, конская сбруя, [137] военные снаряды, артиллерийские орудия, физические и математические инструменты. Важнейший же из всех подарков есть машина, изображающая систему мира, малейшую часть которого составляет земной наш шар. Машина сия показывает различные обращения оной».

— «Ты в заблуждении, молодой человек!» прервал значительным тоном Цинг-Инг». Земля совсем не обращается, но она четвероугольна и лежит неподвижно на самых твердых скалах, на которых будет лежать даже и тогда, когда и ты и я давным-давно будем забыты.

«Оставь это», продолжал он, заметив, что Париш хочет доказывать противное. «Я верю, что машина ваша столь совершенна, как только может быть совершенна вещь, основанная на великом каком-либо заблуждении. Скажи мне лучше, не привезли ли вы чего нибудь подобного тем превосходным произведениям искусства, которыми радовали нас некогда Голландцы?

— «Что же это были за произведения» спросил Париш с пренебрежением, «которые могли бы сравниться с нашею системою мира? [138]

— «Стеклянные сосуды с узким горлышком», отвечал Цзинг-Инг, пришед в восторг от воспоминания, «в которых непонятным образом вставлены были, весьма искусно вырезанные из дерева различные предметы: самопрялки, лестницы, мельницы и проч. Во дворце Великого Колао Го-Чунг-Танга я видел один подобный сосуд с мельницею внутри, которой крылья приводились в движение посредством мелкого песку. Удивительнейшее произведение, за которое я бы с охотою отдал десять твоих систем мира!...»

— «О закоренелый Китаец!» вскричал с громким смехом Парит. — Тут вышли опять на палубу оба Мандарина, в сопровождении Бенсона, дабы оставить корабль.

— «Да сохранит тебя Тин!» говорил Цинг-Инг, протягивая к Паришу руку, между тем как Чау и Ван-Та-Дзин опускались обратно в ионку. «Надейся во всех обстоятельствах на мою благодарность. Я буду в свите Чау-Та-Дзина сопровождать вас до самой столицы, и по прибытии в оную, Цинг-Инг сочтет себя весьма счастливым, ежели ты позволишь ему угостить себя в его доме, [139] дабы показать тебе, сколь много он уважает тебя не смотря на разность своих мнений».

С великою осторожностью, поддерживаемый Паришем, сел он на одно из поднятых обратно кресел и, опускаясь вниз, еще раз знаками простился с Паришем. Наконец ионки, сопровождаемые громкими восклицаниями экипажа, поплыли к Китайскому берегу.

Корабли Индостан и Лев, шедшие весьма глубоко в море, не могли приблизиться в сем месте к берегу по причине мелей, и потому пошли к гавани Хузан. Лорд Макартней, поместив на бригантины Кларанс, Шакал и Ендеавур свою свиту, служителей, гвардию, музыкантов и все необходимые вещи, отправился сам, в сопровождении бесчисленного множества ионок, к устью Пеи-го или Белой реки, изливающей свои клубящиеся, мутные волны в море на восточной стороне провинции Пе-че-ли. Медленно подымались из моря плоские, песчаные берега Китая, коих равнины, покрытые богатыми пажитями, доказывали, что труд человека может везде снискать благословение упорной природы. Леса из Камфарных деревьев уничтожали местами сие [140] однообразие, и некоторые отдельные купы сальных дерев с их красивыми, красными листьями и белыми, как снег, плодами, доставляли стране сей необыкновенно странную пестроту. Наконец корабли достигли устья Пеи-го; морской прилив и благоприятный ветер скоро перенесли их чрез находящуюся в оном большую мель, и плавание началось вверх по реке; но, по причине множества извилин оной, с таким затруднением, что во многих местах должно было тащить корабли канатами вперед. Домы многочисленных деревень, находившихся по обеим сторонам реки, состояли по большей части из бедных хижин с глиняными стенами и соломенными крышами, и образовали резкую противуполжность с представлявшимися изредка чудесными строениями, высокими и великолепными, отличавшимися пестротою красок, блестящею позолотою и множеством этажей, из которых каждый отделялся особою, вычурною крышкою со странными украшениями из колокольчиков, драконов и чудовищ.

На обоих берегах реки толпилось столько народу, что в оном, казалось, заключено было все народонаселение [141] Китая. — Крепкие, статные мужчины в халатах темного цвета, с обритыми по Татарскому обыкновению головами и только небольшим пучком волос, оставленным на маковке; женщины, с их прекрасными, черными волосами, искусно заплетенными и прикрепленными на верхушке булавкою, или украшенными цветами, и нагие дети, с любопытством теснились со всех сторон, чтобы видеть прибывших иностранцев. — Как мужчины, так и женщины и даже маленькие девочки держали во рту трубки, из которых выходящий дым носился в виде легкого тумана над волнующимися толпами; находящиеся впереди, желая быть ближе к кораблям, стояли по колено в воде, и дабы не заслонять вида находящимся сзади, снимали свои остроконечные шляпы. Ионки, стоявшие повсюду у берегов на якоре, и плоты, с выстроенными на оных, по недостатку места на земле, целыми деревнями, были до такой степени наполнены людьми, что едва не тонули, и при всем том, в ужасной сей массе народа, существовал такой порядок, спокойствие и благопристойность, которым должно было удивляться. [142]

«Стала ли бы вести себя с такою пристойностию наша Лондонская чернь», спросил Париш у Гютнера, стоявшего подле него и Арабеллы на палубе Кларанса, «ежели бы Китайский флот явился подобным же образом у нас на Темзе?»

— «Едвали» отвечал Гютнер; «но я не нахожу большого достоинства в спокойствии этой черни, состоящей из рабов: оно не что иное, как следствие страха. Государь их, вероятно, дал строгие приказания».

— «Бедный народ!» воскликнул Париш, смотря вокруг на волнующихся людей, с благородным чувством сострадания. «Как жалок человек, обязанный следовать законам, происходящим от воли сильного!»

— «Счастье еще» — говорил Гютнер, «что народ сей в течение столетий привык уже к своему рабству, что цепи, обременяющие его, успели врости в тело и не столь уже для них чувствительны. Посмотрите, не все ли видимое нами носит на себе отпечаток рабства? Самые эти соломенные крыши, близ горделивых чертогов Мандаринов, доказывают, что здесь нет среднего состояния и что все — или повелители, или рабы. [143]

— «Пожалуйста, Гютнер, взгляните сюда», вскричала вдруг Арабелла, указывая на берег и на реку. По реке ехала к кораблю дородная женщина в лодке, нагруженной рыбою, и гребла веслами, между тем как сзади и спереди привешены были у нее маленькие дети, из коих последний сосал еще грудь; на берегу другая женщина, впряженная в плуг, которым управлял мужчина, возила оный по пашне.

— «С сих пор, я ничего не хочу знать об этих гнусных Китайцах!» продолжала Арабелла, пылая от гнева. «Народ, обходящийся таким образом с своими женами, хуже зверей».

— «Позвольте мне, прекрасная Мисс», сказал Париш с ироническою учтивостью, «привести в оправдание сих жалких людей то, что женщины их очень малозначащи и едва ли чем лучше домашнего скота, годного только для умножения породы и для работы. Ежели бы в Китае были женщины, подобные Арабелле, то верно бы соделались повелительницами, также, как и в Англии.

— «Мне никогда не удается изъяснить ни одного своего мнения без того, чтобы у вас не было уже готово возражения», сказала с досадою Арабелла, поняв [144] насмешку, но имея, однакоже, в себе столько гордости, чтобы не показать сего. «Прошу вас избавить меня впредь от ваших мнимых учтивостей и не сравнивать ни в чем с Китайскими женщинами. Каждая похвала на их счет будет для меня обидою».

Громкий треск, происходивший как будто бы от обрушившихся бревен, прервал речь разгневанной девицы. Шум от всплескивания воды и жалкие вопли многих смешанных голосов последовали за оным.

— «Что такое случилось?» спросил удивленный Париш Мандарина низшей степени с серебряною пуговицею на шапке, посещавшего прежде сего, вместе с прочими, корабль Кларанс. Мандарин сей стоя на палубе одной из ионок, находившихся под начальством его, курил трубку и отдавал приказания.

— «Любопытная чернь», отвечал сей спокойно, указывая чубуком к берегу, «стеснилась на передней части той ионки в таком множестве, что ионка от чрезмерной тяжести разломилась: глупый народ попадал в реку и кричит теперь».

Париш обернулся, и действительно увидел изломанную ионку, вокруг [145] которой выказывалось из воды множество рук, хватавшихся за плавающие бревна, и голов, кои самым плачевным образом умоляла о спасении.

— «Ради Бога, скажи мне, разве никто не подает им помощи?» спросил ужаснувшийся Париш.

— «Должность моя не позволяет мне отлучиться от кораблей», отвечал Мандарин, медленно выпуская из трубки густое облако дыма; «другой Мандарин занят людьми, тянущими корабли. Всего бы сходнее могли взяться за это люди, стоящие праздно на берегу; но любопытство оковало их, и потому, я думаю, что несчастные должны будут как нибудь сами помочь себе.

— «Да они утонут!» кричал Парит; «вели ионкам твоим поспешить к ним на помощь. Я беру на себя ответственность пред моим Посланником.

— «Перед твоим Посланником, молодой человек?» возразил, презрительно улыбаясь Мандарин: «я боюсь только моих начальников, у которых твое заступление не имеет большой цены, и совсем не желаю носить ша за Англичанина.

— «Да поразит вас Бог, [146] хладнокровные амфибии!», воскликнул Париш, становясь на борд.

— «Что выделаете, Париш?» закричала Арабелла, вне себя от ужаса: «неужели хотите вы жертвовать жизнию для спасения этих людей? Я запрещаю вам это!

— «Во всяком другом случае запрещение ваше было бы для меня весьма приятно, но теперь я не могу уважить его. Я человек, вижу людей в опасности; и так, Бог поможет мне!» сказал юноша и с сими словами бросился в реку.

— «Он утонет!» закричала в отчаянии Арабелла, закрыв глаза руками. Но Париш благополучно приплыл к ионке, вокруг которой выказывались из воды, уже только изредка кричавшие, обритые головы с длинными пучками волос. Он схватил было уже первую попавшуюся ему под руки, как вдруг увидел в самом близком от себя расстоянии прекрасное, бледное женское лице, с распущенными черными волосами. Глаза были закрыты; полные, круглые руки держались несколько времени за отломившееся бревно, но вдруг ослабли и опустили оное. Слабейшему должно помогать прежде, думал юноша, и схватя девушку в то время, когда она начинала уже тонуть, с [147] радостию выплыл с нею на берег. Он положил ее на траву и с удивлением глядел на лице, которое, не смотря на некоторые странные черты, не было однако же ни в чем похоже на физиогномию Китайскую и имело нечто благородное. Темная кожа не только не обезображивала, но даже доставляла ему некоторую приятность, и когда девушка открыла свои большие, черные глаза и устремила их на своего спасителя, то Париш не знал, что с ним происходило. Ему не удалось, однако же, услышать из уст ее благодарности за свою рыцарскую услугу, ибо в ту же минуту протеснилась к ней из толпы пожилая, хорошо одетая Китайская женщина, которая с громким, радостным криком: Иангь! ианг! и обливаясь слезами, бросилась к ней на шею.

В то же время подошел к Паришу слуга Посланника. — «Лорд-Посланник с неудовольствием видел ваш поступок», сказал он, «ибо полагает, что жизнь офицера в продолжение экспедиция принадлежит не ему, но Государству. По сей причине он желает, чтобы вы сию же минуту возвратились на Кларанс, и прислал за вами бот». [148]

Нехотя, с обращенными назад взорами, последовал Париш за посланным, и с удовольствием увидел во время пути, что пример его не остался без подражания. Бригантины спустили свои боты, Китайские ионки пришли также в движение, и кого можно еще спасти после столь продолжительной медленности, те были спасены.

Возвратившись на корабль, Парит тотчас хотел итти в каюту к Посланнику; но Арабелла с бледным лицем и гневным видом вышла к нему на встречу.

— «Куда вы?» спросила она сердито.

— «Иду извиниться перед Его Превосходительством в том, что я исполнил долг человечества», отвечал огорченный Парит.

— «Не трудитесь», отвечала Арабелла; «слуга был послан не от батюшки, но от меня. Я желала сохранить Королю офицера, и воспрепятствовать, чтобы вы, следуя своей бешеной отважности, не бросились еще раз в воду.

— «Прекрасная Арабелла все готова сделать для, Англии» шутливо отвечал Париш. «Я не смею и думать, чтобы в заботливости вашей скрывалась хотя несколько участия ко мне». [149]

— «Ступайте в свою комнату и перемените платье», продолжала Арабелла: «вы легко можете сделаться нездоровы».

— «И на несколько времени неспособным к службе», отвечал смеяся Париш. «Благодарю вас, Мисс, от имени моего Государя, за ваше ко мне внимание».

— «Несносный!» прошептала Арабелла, обернувшись как будто бы для того, чтобы уйти, но не сходя однако же с места».

Париш подошел между тем к борту, и смотрел с большим вниманием в ту сторону, где произошло несчастие. Взорам его представилась спасенная девушка, которая, пробравшись между толпами народа, простирала с благодарностию руки к кораблю. Париш дружественно махнул ей, чтобы она возвратилась, и девушка исчезла.

Между тем Арабелла., подошед к нему, следовала за его взорами и, увидев происходившее, спросила с поспешностию: «Кого спасли вы? не женщину ли? — По странному покрою одежды этих получеловеков, я право не могу различить».

— «Да, Мисс», отвечал Париш, все еще погруженный в мысли и смотря на то место берега, на котором скрылась девица. [150]

Арабелла громко захохотала и оставила палубу.

— «Прекрасна, как Ангел», думал Париш, смотря ей в след: «но надменна, причудлива и исполнена странностей. Все это, конечно, может служить лучшим противуядием от ее красоты, но жаль, однако же, что в этой великолепной оболочке не обитает настоящая нежная женская душа!»

В. Лангер

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Китай. Сочинение фан-дер-Вельда // Сын отечества и Северный архив, Часть 128. № 36. 1829