КАРЛ ХАЙНЦ ВАН ДЕР ВЕЛЬДЕ

ПОСОЛЬСТВО В КИТАЙ

DIE GESANDSCHAFTSREISE NACH CHINA

Посольство в Китай. Сочинение фан-дер-Вельда.

(Отрывок).

(Небольшой, но весьма занимательный сей роман переводится вполне с Немецкого подлинника и скоро будет напечатан. — Прим. Изд.)

Флотилия Английского Посольства вбежала в Желтое море, омывающее восточный берег Китая. Утро было пасмурное; густой туман покоился на волнах, и только по временам, в виде неопределенных теней, мелькали из оного с правой стороны берега Кореи, а с левой полуостров Шантон. Корабль Индейской Компании, Индостан, пропал уже из виду прочих, и только посредством беспрерывных сигнальных выстрелов, [66] удалось линейному кораблю Льву и бригантинам Кларанс и Шакал, удержаться вместе. На палубе корабля Льва стоял Лейтенант артиллерии Артур Париш и, улыбаясь, слушал спор Английского штурмана с Китайским лоцманом, прибывшим на корабль, для проведения оного безопасно в гавань Ми-а-тно.

— «Чтоб ты был проклят, желтой тюлень!» кричал штурман, с темнобагровым лицем, — «так по-твоему, магнитная стрелка должна показывать на юг? на юг? Подобное сумасбродство может утверждать только такая Китайская голова, из которой весь мозг выполоскан теплым Яухе! Это все равно, как если бы я стал уверять, что корабль должен итти мачтами вниз, а килем к верху, или что руль должен быть не сзади, а спереди?

— «Не горячись, много чтимый господин и многодостойный друг», прошептал небольшой желтый человек с кротостию великодушной обдуманности. «Странный и едва ли слыханный когда либо, спор сей разрешен уже мудростию превознесенного нашего Монарха Канг-чи, который давно вкушает небесные [67] радости Фо. В превосходном творении своем об этом предмете, он пишет: "что так, как всякая сила и деятельность на Севере стынут и даже почти уничтожаются, то и невозможно, чтобы сила, приводящая в движение магнитную стрелку, происходила из сей страны света"».

При сих словах, вышедший из терпения Штурман, с бешенством схватил и потащил Китайца к шкафу, в котором стояли большие корабельные компасы. «Открой свои тюленьи глаза-то!» кричал он: «смотри! куда показывает магнитная стрелка?»

— «На север», отвечал с улыбкою Китаец, вынимая из-за пазухи свой маленькой карманной компас: «но уверяю тебя, что стрелка моего обращена на юг; потому-то она и называется на нашем языке: Тинг нан-чингь».

— «Брось в море эту дрянь!» закричал Штурман, вырывая компас из рук Китайца. Но Париш, с намерением примирить споривших, стал в это время между ими.

— «Не сердись, Савкинс», сказал, он: «предмет негодования твоего не стоит даже и одного волоса из бороды [68] Императора Канг-чи, о котором ты сей час слышал; вы оба неправы».

— «Оба?» проворчал побледневший от гнева Штурман.

— «Оба?» спросил с насмешливою улыбкою Китаец, устремив торжественно маленькие глаза на свой тингь-нан-чинг.

— «Оба!» повторил Париш. «Когда один конец прямой V стрелки показывает на север, то само собою разумеется, что другой конец оной должен показывать на юг. Но сим однако же еще не разрешается: в полуденной ли части света, или в полунощной находится сила, действующая на нее.

— «Будь я проклят!» воскликнул вдруг Штурман, как будто бы постигнув великую истину: «вы точно, кажется, правы, Лейтенант!»

— «Мнение твое, храбрейший Кванг-фу, имеет может быть свою справедливую сторону», заметил с большою учтивостию Китаец. «Но Государь Канг-чи определил уже один раз навсегда: «что на всем пространстве мира, по всему протяжению средоточия земли, стрелка всегда показывает на юг, и потому мнение небольших наций, живущих в [69] окружности страны нашей, не заслуживает большого внимания».

Важною поступью пошел он к рулю; с бранью последовал за ним Савкинс, а к Паришу подошел Гютнер, Немецкий учитель сына Секретаря Посольства Стаунтона, слышавший конец разговора.

— «Спор этот много позабавил меня», — сказал Гютнер. «Он может служить весьма приличным подобием вообще всех наших отношений к этому странному народу, которого направление всегда будет противоположно нашему».

— «В таком случае, немного должно ожидать успеха от нашего Посольства», заметил Париш.

— «А разве вы думали, что оно будет успешно, Г. Лейтенант?» спросил Гютнер: «я, по крайней мере, не надеюсь! Мне кажется, что все наше предприятие есть не что иное, как весьма несчастная спекуляция. Нам поручено рассмотреть торговые споры Английских купцов, положить конец ужасным притеснениям со стороны Императорских Наместников и мелочным придиркам со стороны Мандаринов в такой стране, где народ руководствуется одною только корыстию, [70] и где за одного вора готовы стоять все. Мы должны исходатайствовать вход нашим кораблям в северные гавани, которые никогда не видали и не смеют видеть иностранных флагов. Мы обязаны заключить договоры об установлении торговли с таким Правителем, который почитает все нации земного шара за своих вассалов, и будучи неограниченным деспотом, вероятно, не возьмет на себя никакой обязанности. Если Лорд Макартней преодолеет все это, то я преклоню пред ним колена, и Король должен будет по возвращении нашем сделать его, по крайней мере, — первым Министром».

— «Вы уже слишком дурного Мнения о бедных Китайцах» сказал Париш. «Нельзя, однако же, не согласиться, что они имеют значительную степень образованности; а всякой образованный народ легко может сойтися с другим образованным».

— «Но, Боже милостивый, что за образованность!» вскричал Гютмер: «это не что иное, как окостенелое, окреплое, бездушное тело, не имеющее ни малейшего признака обращения свежей крови. Китайцы стоят теперь на той же самой [71] ступени, на которой находились за тысячу пред сим лет, и будут стоять на ней еще тысячу лет: они знали порох, компасе, книгопечатание, прежде, нежели думала об оных Европа, но до сих пор еще не умеют порядочно владеть огнестрельным оружием; жалкое мореходство их ограничивается только одним плаванием у берегов, и при всем знании своем Божественного искуства: быстро распространять на земле лучи человеческого просвещения, впали они в самое смешное суеверие и в самое постыдное рабство. Чего можно ожидать от народа, который приносит в жертву богам своим нарезанные лоскутки золотой бумаги и помощию бамбуковой трости творит правосудие, гражданское благочиние и даже собирает подати!

— «Вы слишком ожесточены против наших гостеприимных хозяев, Мастер Гютнер!» воскликнула подбежавшая к ним Арабелла, прекрасная дочь Лорда Макартнея, сопутствовавшая экспедиции в одежде морского кадета: «мне, право, они не кажутся столь худыми. Я согласна, что Китайцы немного скучны; но повиновение их примерно, и управлять ими должно быть очень легко и приятно». [72]

— «Извините, Мисс», сказал Париш, «в этом я не могу с вами согласиться. Я бы никогда, например, не стал ездить на лошади, которая не закусывает по временам удила, или не бросается в сторону, и для меня гораздо более чести повелевать ротою свободных Англичан, нежели быть повелителем трех сот миллионов рабов-Китайцев.

— «Однако же, незадолго пред сим вы за них заступались», отвечала Арабелла. «По этому мне кажется, что замечание ваше произошло из одного только желания огорчить меня противоречием; из одного удовольствия — сделать мне неудовольствие, а впрочем может быть и из тайного побуждения, дать нам почувствовать, что вы не отказались бы повелевать ротою. Мне кажется, однакоже, что вы еще слишком молоды для этой должности.

Париш закусил губы и удалился в молчании.

— «Этот Париш самой несносной человек!» сказала Арабелла, следуя за ним взорами: «неправда ли, Гютнер?»

— «Я не нахожу этого», отвечал Гютнер значительно; «но желал бы однако же, чтобы вы действительно так [73] думали, хотя бы не для чего другого, как только из угождения вашему батюшке».

— «Поберегите увещания, которые столько же обидны, сколько и не нужны», возразила оскорбленная сим ответом Арабелла, и хотела удалиться, как навстречу ей вышел Подполковник Бенсон с бумагами в руке. — «Добрые вести!» сказал он: «на западе усмотрены корабли, и сколько можно различить сквозь рассеивающийся туман, то это должны быть Китайские ионки. В них, вероятно, едут Мандарины, которые должны принять нас от имени своего Государя; таким образом, наконец, после бесконечного плавания, приближается час войти в пристань, которой я с самых берегов Батавии нетерпеливо ждал».

— «Весьма естественно» сказала насмешливо Арабелла, «что офицеру сухопутных войск не нравится открытое море; но коренной Британец не должен бы однако же признаваться в этом, по крайней мере так явно».

— «Странствие это было для всех нас довольно утомительно», заметил Подполковник, «и вы сами, Мисс, едва ли бы показались теперь, с прелестным вашим лицем, на палубе, в этот утренний, [74] дурной туман, ежели бы скука не выгнала вас из каюты».

— «Что касается до моего лица», возразила Арабелла, приняв на себя гордый вид, «то я позволяю говорить мне об нем только моему зеркалу, которое по крайней мере имеет достоинство правоты и по тому самому заслуживает преимущество пред всеми вообще мужчинами».

При сих словах, загремел на корабле барабан. С мачт, из трюма, из каюты, с палубы посыпался народ, составлявший экипаж, и собрался вокруг Лейтенанта Париша, который выступил на средину.

— «Это что значит?» с любопытством спросила Арабелла.

— «Приказ вашего батюшки», отвечал Подполковник. «Мне поручено представить всем членам Посольства по экземпляру оного, дабы никто не мог отговариваться незнанием».

Барабан умолк и Парит начал читать громким голосом: «Мы должны каждое мгновение ожидать Послов Китайского Императора и в скором времени пристанем к его владениям. Для сей причины, Лорд Посланник убеждает [75] пассажиров и весь экипаж, наблюдать в «поведении своем приличие и благочиние. — Прежние дурные поступки наших соотечественников помрачили славу Англичан. Посему в обращении с сим недоверчивым народом требуется сугубая осторожность, и успех нашего Посольства, от которого отечество ожидает значительных выгод, будет преимущественно зависеть от нашего поведения., Лорд Посланник будет считать священнейшею обязанностию наблюдать сие со всевозможною строгостию. Готовый поощрять похвалою и наградами заслуги, он с неменьшею строгостию будет насказывать и проступки; а посему, ежели кто-либо причинит обиду Китайцу, или преступит их законы, тот не доложен надеяться ни на какое ходатайство и подвергнется всей строгости Китайского Правительства. Лорд запрещает солдатам, матросам, слугам и ремесленникам, под опасением строжайшего наказания, выходить на берег или оставлять отведенные им квартиры, под каким бы то ни было предлогом, без позволения своих начальников. Он надеется, что прочие лица подадут пример подчиненности и, равным образом, [76] без ведома его никогда не будут отлучаться с корабля или из назначенного им места жительства на берегу. Он запрещает всем, без исключения, продавать или покупать даже малейшую какую-либо вещь без позволения, дабы не обнаружить корыстных каких-либо видов и не унизить чрез то в глазах Китайской нации достоинства и важности сего, для высшей цели предназначенного Посольства».

Барабан загремел снова, и экипаж, восклицая: «да здравствует Король! да здравствует Англия!» и бросая вверх шапки, мало помалу разошелся.

— «Престрогий манифест!» сказала Арабелла с насмешливо-гордым видом. «Батюшка мой необыкновенно сделался осторожен и как будто бы даже несколько труслив; я бы не стала делать столько комплиментов с этими желтыми чудаками.

— «Необходимость требует этого!» сказал Подполковник. «Английские солдаты и матросы народ буйный, заносчивый, склонный ко всякому насилию; а Китайцы не любят шутить, ежели дело коснется до их собратий. Происшествие в Кантоне, где Императорский Наместник [77] настоятельно требовал выдать ему одного Английского капрала, зато, что он нечаянным образом умертвил какого-то Китайца, может служить самым поучительным для нас примером. Английский Капитан принужден бы был подвергнуть несчастного смертной казни, ежели бы по счастию не случился на корабле негодяй Малаец, который был уже обвинен в преступлении, и потому весьма мог быть принесен в жертву.

— «И так, вместо настоящего преступника, выдан был Малаец?» спросил поспешно Гютнер.

— «Выдан и в ту же минуту повешен Китайцами на берегу», отвечал спокойно Бенсон.

— «Правосудный Боже!» воскликнул Гютнер, с ужасом, свойственным истинному Германцу, и закрыл лице руками.

— «Но вы забываете, Мастер», возразил Бенсон, «что мошенник этот был уже достоин смерти...

— «Пусть так! пусть так!» прервал Гютнер: «но принятая мера была уже слишком похожа на восточную и, мне кажется, господа Англичане, что вы чем более приближаетесь к Востоку, тем более принимаете нравы оного». [78]

— «Китайцы! Китайцы!» раздалось с мачты, и море покрылось на западе бесчисленным множеством низких и неловких ионок сего народа, которые, будучи нагружены разного рода съестными припасами, плыли к кораблю. Большое количество быков, баранов, кур, уток, сотни мешков с мукою и рисом, ящиков с хлебом и чаем, с плодами и зеленью, тысячи тыкв и дынь привезены были на корабль; даже вино, свечи и фарфоровая посуда не были забыты, так, что Англичане принуждены были, по причине недостатка места, значительную, часть припасов, которые Китайское гостеприимство хотело им навязать, отослать обратно.

Между тем к кораблю Льву пристала ионка со многими странно-разряженными Мандаринами, которые с удивлением и уважением смотрели на гигантическое строение оного, и находились в недоумении, каким образом взойти на верх.

Лейтенант Париш, получивший приказание Посла взять Мандаринов на корабль, приказал спустить с палубы на веревках в ионку два кресла; знатнейшие из Мандаринов сели на оные и стали подниматься вверх со взором, [79] исполненным гордости и удовольствия, не без примеси, однако же, некоторого страха на счет необыкновенного сего восхождения. Они крепко держались за ручки кресел, и, казалось, очень были рады, когда почувствовали под ногами своими опять твердый пол.

Оба знатные сии чиновника должны были показаться довольно странными Европейским глазам. Один из них, человек важной наружности и с умным лицем, имел на себе, сверх фиолетового платья, несколько сходного с женским, некоторого рода черный халат, а на груди и на спине четвероугольники из синего бархата, на которых были вышиты золотом драконы с четырьмя лапами. На шапке его, уподоблявшейся колоколу, блестел шестиугольный, светлоголубый камень, а на шее была повешена цепь из больших пунцовых шариков, спускавшаяся ему на живот. Тонко закрученные усы украшали верхнюю его губу, и пальцы, вооруженные необыкновенно длинными ногтями, поддерживали длинную его бороду. Другой Мандарин имел мужественный вид и открытое, отважное лице. Красная, похожая на халат верхняя одежда его, была облеплена золотом и [80] уподоблялась панцырю; со стального шлема его опускались на плеча к нему стальные же бляхи; а на верхушке шлема было прикреплено пурпуровым камнем павлиновое перо, нагнутое вниз. На обоих рукавах блистали вышитые золотом гербы; с золотого кушака висел узкий, зеленого цвета фартук, опускавшийся ниже колен, и странного роду оружие, составлявшее средину между саблею и шпагою, лезвее которого было искривлено и шире внизу, нежели вверху, — служило доказательством, что человек сей принадлежал к сословию военному.

Между тем, как Китайцы сии с удивлением рассматривали все на корабле, коего военное устройство, казалось, превосходило все их ожидания, и как Подполковник Бенсон и толмач Посольства Плумб изъявляли им учтивые приветствия и повели в каюту Посланника, Париш велел опять спустить стулья для поднятия прочей их свиты. На корабль взошли опять два Мандарина, подобные первым, хотя не столь богато одетые. Один из них довольно толстый и низкого росту, ничем невооруженный, с белою, млечного цвета пуговицею на шапке, поднимаясь вверх, [81] испугался и едва стул дошел до верху, как он с такою поспешностию бросился на корабль, что, потеряв равновесие, едва не опрокинулся назад. Он непременно бы упал в море, ежели бы Париш не схватил его в ту же минуту, сильною рукою, за темносерый халат и не отбросил опять на палубу. — Как скоро Китаец, оправился от первого страха, то бросился пред своим избавителем на колена и ударяя челом в землю, кричал, как бы вдохновенный: «Благослови тебя Тиан! славный Гванг-фу! Ты спас от смерти Цинг-Инга, который пребудет за то, твоим благодарным рабом, до тех пор, пока дух жизнию будет обитать в нем!»

— Слишком много благодарности за малую услугу! отвечал Париш, усмехаясь. Ты едва не утонул, единственно от боязни, чтобы не утонуть. — Доказательство, что опасение не всегда происходит от осторожности.

(Окончание впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Китай. Сочинение фан-дер-Вельда // Сын отечества и Северный архив, Часть 128. № 35. 1829