-

ЛАДЫЖЕНСКИЙ М. В.

ДНЕВНИК,

веденный в Пекине с 1-го декабря 1830-го года.

(Продолжение см. вып. 14-15 Кит. Бл.)

Отобедав наскоро, Я, о. В., и. П, П. и. М, Е. И. Бун. и Фус, и конвойный офицер отправились по обещанию в кумирню Хуан-сы (или желтая кумирня) к Фое (прозв. П. Е. Головастиковым), который давно уже желал нас всех видеть у себя и приглашал на сегодняшний день непременно. Я по обыкновению (кроме первых дней) ехал в архимандричьей карете со стеклами и с дверцами, запряженной наемным мулом, прочие господа помещались в нескольких наемных колясках, для приличия были впереди и сзади повозок 4 казака и конвойный офицер впереди коляски. У моей кареты два кучера бежали попеременно у головы лошака, таким образом, что один сидел сзади и сменял правившего, когда тот уставал. Приличие сие крайне бесчеловечно, ибо от нашего монастыря до кумирен более 5 верст расстояния. Мы ехали теми же шумными улицами, которыми и въежали вчера в Пекин. Народ, толпившийся на улицах, показывал не меньше любопытство к [3] одному виду иностранцев, даже чиновники (не из важных) заглядывали в мою карету и высовывались из своих экипажей, лавочники же выбегали из своих лавок. С полудня начал дуть сильный ветер и от оного пыль густыми облаками поднимались по улицам пекинским. В 3 часа мы выехали за ворота, вне города еще чувствительнее было действие противного нам ветра, не без труда и скуки мы приехали к кумирням, покрытые толстым слоем мелкой пыли. Недалеко от ворот города нам попалась навстречу возвращающаяся похоронная процессия в траурной одежде (белые халаты и шапки) несколько китайцев верхом и одни зеленые носилки, какого-нибудь знатного родственника умершего. Мы въехали на небольшой двор с северной стороны кумирни. Иосиф Павлович обогнал нас, чтобы предупредить приятеля и ученика своего Хутухту о нашем приближении. При вторых воротцах, ведущих на главный двор, где расположены жилища Гегена с флигелями, нас встретили старшие ламы и просили идти далее, — дом его входом обращен к югу, у крыльца он сам вышел нас встретить и весьма ласково приветствовал, предлагая мне идти в комнаты вперед, поторговавшись несколько для приличия, я уступил требованию вежливого Фо-е. Первая комната или середняя есть как бы его домовой храм, против двери у стены, стоит на возвышении большое кресло с подушками, желтою материею обитыми, сидя на нем Хутухта принимает усердных монгольских поклонников, как нисшего, так и высшего звания; для сих последних по обеим сторонам престола Хутухты поставлены низенькие табуреты, также обитые желтою материею, перед креслами стоит небольшой стол и на оном — колокол и другие мелочи, означающие принадлежность верховному жрецу. Сзади кресел по всей стене в шкафах расставлены в несколько рядов небольшие в четверть аршина литые кумиры разного рода, и пред ними на уступе шкафа чашечки с жертвою.

Нас ввели в боковую комнату направо, приемную для маньчжурских и китайских чиновников, весьма хорошо убранную, а именно, — в решетчатых рамах окна вставлено четыре неменее аршина в квадрате стекла, на диване 5 подушек, обтянутых штофной желтой материей, столик, на оном четки лакированные с золотыми вырисовками, около оного уложены подушки, по ним постлан тонкий полушелковый коврик к стенкам на двух скамейках, из дерева хуа-ли сделаных, поставлено с левой стороны двое одинаковых старинных Английских столовых часов, в деревянных, чехлах однако хорошей работы, с правой стороны другой [4] формы английские часы с бронзой; над диваном на стене повешены два земных полушария с китайскими надписями, европейцами, сделанные. Пол устлан шелковыми коврами. Здесь мы нашли наших И. П. с Парф. Евген. и Племянника Хутухты. На сей раз Хутухта был одет в соболью курму, желтый шелковый кафтан, на голове имел шапку с меховым околышем как у китайцев, вместо же красных кистей, свисающихся на маковке, у него сделан из одной с кафтаном материи род острого колпачка, имеющего в профиле следующую вместе с околышем фигуру: ([рис. 1]). Нас просили садиться, меня на первое место т. е. левое у столика на кану, самое же почетнейшее — среднее возле стены, где к ней прислонена большая желтого цвета подушка. ([рис. 2]) По правилам китайской политики надлежит отказываться от предлагаемой чести и несколько заставить постоять хозяина и всех гостей и после согласиться, — следуя в точности оной пословице — в чужой монастырь с своим уставом не ходят, я откланялся от занятия лучшего места и потом сел на оном; по правую у меня руку на креслах поместился о. В., а на том же диване справа у столика сел сам Хутухта, — прочие господа также заняли места на табуретах, у стены поставленых. Вся прочая мебель покрыта шелковым травчатым штофом. Разговор начался обыкновенными приветствиями — о здоровье, коснулся слегка погоды, дальнего расстояния нашего монастыря от кумирень. Хутухта заметил, что я с любопытством всматривался в земные полушария, висевшие, на стене, обратился к нам с вопросом, как мы находим сие изображение достаточно ли верным, хотя и против совести, но мнение наше было в пользу составителя сих полушарий. Здесь он показал некоторые, приобретенные им сведения в географии от общения с нашим И. П., говорил о пространстве России, о столицах наших, об обычаях, важных реках, различных народах, под державою ее состоящих, о веротерпимости, — Хутухта с жадностию слушал и желал знать более и более. Подали чай и фрукты, — пред гостями поставлены маленькие столики, на кои также помещены блюдца с дессертом и плодами. Между тем медики наши занимались разговорами с Племянником Хутухты. Он узнал прежде, что П. Е. весьма затрудняется в выборе себе китайского имени, приискал для него приличное, — коим назывался один из отличных китайских медиков именно Цзин-Хуан, — он написал сие имя на хорошей розовой бумаге и подал П. Е. Просидев около часу у Хутухты, [5] я спешил кончить сей первый визит, тем более, что время сближалось, а нам еще желалось, хотя поверхностно осмотреть кумирни. Я предложил о сем Хутухте и он с большою охотою на сие согласился, приказав Да-ламе, старичку лет под семьдесят, который тут же входил в желтом засаленном халате, разговаривая по монгольски с Е. И., чтобы отворить кумирни. В средней комнате собралось много из старших лам, из числа оных мы заметили одного молодого с весьма привлекательной наружностью и нашего халганского знакомца, хорошенького юношу Дзюнь-Вана оштрафованного и сосланного на жительство в сей город. Молодой князек стоял в числе прочих зрителей у притолки в весьма простой одежде, — т. е. в китайском кафтане без курмы и в паленой войлочной шапочке с шелковыми обшивками. Смотря на нас, он приятно улыбался, но несмел приветствовать. Хутухта между разговорами благодарил меня за присланные подарки, на что я из учтивости должен был отказываться, что подарки далеко не соответствуют моему почтению, но по дальности трудно было привезти более достойные внимания. Наконец мы встали и в сопровождении самого Гегена отправились для осмотра кумирень. При выходе из приемной он обратил наше внимание на малого кумира поставленного в шкафах в средней комнате. Отсюда Хутухта сам, не смотря на нашу просьбу не беспокоиться, проводил нас в первые кумирни, против его дома на юг, находящиеся. При выходе из средней комнаты взор Хутухты встретил моего булгара Христофора, который стоял у двери, — Гегена весьма заняла бархатная шапочка с серебряным галуном и кистяти, на Христофоре надетая, — он снял с него оную и любовался чистотою отделки и вкусом европейским. Любопытство Хутухты ищет во всех предметах себе пищи, — его занимал крайне мой мундир и шитый ворот И. М. — он хотел знать все малейшие принадлежности оного. Кумирня, в которою мы вошли с севера, не заслуживает большого внимания. Хутухта сам водил и рассказывал нам в оной находящихся бурханов. Здание необширно, разделено на 3 комнаты, — средняя больше и две по бокам маленькие. В средней — трон Гегена по бокам оного у стен — бурханы, а на против на полдень к дверям места на полу для жрецов или лам, говоря простым языком.

Мы застали их за моленьем: густые басы ревели под такт музыки тибетской молитвы. Звуки нестройные рогов и стук огромных бубнов заглушали наши голоса, так что и на ухо говоря, едва можно было понимать друг друга. В боковой комнате на восток находится статуя Пуна, пред ним на жертвеннике [6] наставлено много различных жертв и чаша, сделанная из человеческого черепа в оправе. При сем случае я рассказал Хутухте об нашим знакомце — пустынике в Гоби и то, что он употреблял пищу в черепе. Геген заметил, что у них нет такого обыкновения, но что в Тибете есть различные многие секты или расколы, подобные нашим Арианам и что пустынник должно быть принадлежал к одной из них. Кроме сего в сей комнате помещены были различные служебные утвари в открытых шкафах и книги духовные на Тибетском языке разного рода и величины. В левом приделе я не помню название бурхана, тут же на стене повешена изображение с бычачьей головой, которое как-то объяснял нам Хутухта, но за страшным шумом музыки мы не могли вслушаться в его слова. Здесь мы раскланялись с Фо-е, упросив его более не беспокоиться, он поручил племянику своему и ключарю показать нам все, что может заслуживать наше внимание. Торопясь возвратиться в город, ибо я был намерен отравится на ночь в шелковую лавку, мы отложили подробный осмотр кумирень до другого времени и пожелали только видеть знаменитый надгробный памятник Банченя-Эрдени. Нас повели на запад через несколько дворов, на некоторых есть кумирни, другие же пусты, кажется в крайнем находится упомянутый памятник или субурга. Он построен из белого, мрамору подобного камня, плиты в сажень величины иссечены с большим искусством. Памятник сей действительно поражает величием и приятностью отделки. При посещении кумирень в другой раз я опишу оный подробно и, если можно, то сделаю план всем строениям в сих кумирнях находящимся. Полюбовавшись оным, мы пошли к нашим экипажам, — не смотря что здесь несравненно менее лам, чем в Юн-хогунских кумирнях (там их 2000, а здесь только 200), толпы их ожидали нас у ворот. Племянник Хутухтин, прощаясь со мною из подрожания нашим обычаям, снял шапку, раскланялся и жал мне дружески руку, обещая побывать у меня с почтением. Как ни спешили мы, но въехали в город не ранее как в пять с половиною часов. — Улицы приметно пустели, торгаши уже большею частию убрали свои товары с лавочек, раскинутых посреди дороги; несся запах от помой, коими с вечера поливают улицы, и распространялся уже повсюду.

Чрез час мы приехали к себе в монастырь, т. е. с лишним в шесть часов, хотя и досадно, но надобно было отложить предполагаемый выход на ночь в шелковую лавку, ибо ворота городские должны уже были быть запертыми, поутру же ни кто не [7] смеет выходить со двора, — переулки все переграждаются и завешиваются рогожами и полотном. Полиция строжайше наблюдает, чтобы ни одна душа не только не была на улице, но даже и не выглядывала бы откуда.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Дневник веденный в Пекине с 1-го декабря 1830-го года // Китайский благовестник, № 16-17. 1908