КИТАЙСКИЕ ЖЕНЩИНЫ-ПОЭТЫ.

К списку, уже довольно длинному, женщин, которые получили от неба дары вдохновения и пиитического таланта надобно прибавить целую сотню Восточных поэтов того же пола, о которых один Английский синолог возвестил Европе, прислав в Лондон весьма любопытное собрание мелких стихотворений, написанных дамами Поднебесной Империи. Не нужно сказывать, что эти стихотворения не отличаются ни смелостью мысли, ни резкостью выражения: в Китае, женщина не смеет сообщать всего что чувствует, или по крайней мере имеет еще столько стыдливости, что не в состоянии написать ни «Валентины», ни «Лелии». Ее поэзия является там под покровом притчи, под формами скромными и приятными.

Изо ста Китайских женщин, которых труды составляют присланное собрание, нет ни одной, которая бы уклонилась от этого правила. Никогда уста их не изъявляли негодования на супружество, никогда перо их не писало ничего едкого, никогда песни их не были внушены мщением. Нежные и простодушные, они чистосердечно говорят о любви своей; любя и будучи любимыми, они дышат одним сладострастием; покинутые, они плачут; обманутые, презренные, тоже плачут. Надобно знать, что и мандарины тоже обманывают женщин.

Все стихотворения этого собрания написаны в анакреонтическом роде: вот гимн любви; вот эротическое послание; переверните страницу, — там [58] четырестишие или эпиграмма, которых предметом та же любовь; вот еще элегия и тоже рассказ о любовных несчастиях. Вообще, стихотворения эти написаны со вкусом и приятностию; образы в них живы, фигуры блестящи, выражения живописны; но не смотря на свежесть колорита, в них царствует какой-то слезливый оттенок, которого не можем объяснить себе. Даже песни радости запечатлены выражением горести и задумчивости, совершенно противоположным предмету поэмы: точно как будто предчувствие несчастия мучит этих женщин, и они не смеют вполне предаваться радости. От чего это происходит? от общественного состояния женщин? от влияния ли климата, нравов народа или воспитания? Не здесь место рассматривать этот вопрос, который завел бы нас слишком далеко: отрывки, которые мы приведем, лучше всех коментарий покажут ум и характер их сочинительниц.

Первая — является Чу-шеу-чин. Ей приписывают множество замечательных стихотворений и, между прочим, собрание небольших поэм, которым она придала заглавие — «Сердечные печали». Чу-шеу-чин была молода, чувствительна и страстна; она испытала все несчастия, которым может быть подвержена женщина. Сначала, предмет ее страсти не отвечал ей взаимною любовью; потом она, как Сафо, была обманута; наконец, покинута. С растерзанным сердцем, с глазами, наполненными слез, она пела свои несчастия. Одна из знаменитейших ее элегии есть та, которую сочинила она на «праздник фонарей». Мы переведем из нее две строфы.

«Я помню, год назад, в этот же самый день, луна освещала небо, фонари блестели на земле, и невинное мое сердце любви еще не знало. [59]

«Нынче, как и тогда, фонари на земле блестят, луна освещает небосклон, а из глаз моих текут слезы; увы! я нынче люблю и никто не отвечает моей страсти!»

Кай-Янь была в числе женщин гарема Императора Янь-Цун. Часто, по примеру подруг своих, писала она стихи на коре дерев, и поверяла ветрам тайны своего сердца; однажды, в великолепных покоях своей темницы, она шила платья для солдат, охранявших границу, и вложила, в карман одного из этих платьев записочку со следующими стансами:

«О ты, которого люблю, но не знаю! когда посреди студеной ночи, ты будешь стоять на страже, опираясь победоносными руками на оружие, вспомни, что это платье шила тебе женщина!

«Как приятна, как легка эта работа! как хотелось бы мне посвящать ей и другие минуты! Посмотри на эту ткань, взгляни на эти вышивки и узоры; это работа любви!

«Но кто знает, станешь ли ты, неизвестный, отвечать на нежную любовь мою? Кто знает, быть может, ты уже выбрал себе подругу? О, я умру тогда: мне нужно верить, что я любима!»

Солдат, которому досталось платье, сшитое юною Кай-Янь, показал эти стихи своему офицеру; это приключение переходило из уст в уста, и пройдя все степени воинской иерархии, дошло до Императора. Тотчас отданы были самые строгие приказания; в тереме произведены точнейшие разыскания, и сочинительница стихов найдена; несчастная Кай-янь приговорена к смерти. Между тем, в минуту исполнения казни, жалость родилась в сердце Янь-Цуна: он простил неблагодарную и неверную супругу, и отдал ее за счастливого солдата которому случай оказал такую услугу. Вот он! сказал повелитель [60] улыбаясь: вот тот, которого ты так желала! По крайней мере о тебе не скажут, что надежда тебя обманула».

Жинь-ши не была еще замужем, и уже вверяла прелестному ветерку поэтические свои вдохновения; ученый мандарин Ху-дзи-ду увидел под ногами своими бамбуковый листок, на котором что-то было весьма красиво написано. То были стансы:

«Приди, о мой любезный, приди осушить слезы, текущие из глаз моих; приди меня утешить; оставь позлащенные свои палаты, и приди ко мне увериться, может ли любовь овладеть твоим сердцем.

«Нет, я не вверю скорби моей бумаге, не вырежу ее на камне, по займу у осени один из листков, которые отделяет она от ветвистых дерев, и вверю его дуновению зефиров.

«Летите, зефиры, несите тихим своим дыханием легкий листок мой к тому, о ком я вздыхаю; пусть прочтет он его, пусть полюбит он меня, и любовь его исторгнет меня из объятий смерти.

«Но ах, что говорю я! Быть может, он не захочет внимать моему голосу! Быть может, он не покорится владычеству любви! О, я безумная, быть может, тот, кто найдет драгоценный листок мой, никогда меня не узнает!»

Счастливый Ху-дзи-ду нашел это сокровище, и тщательно хранил его: он часто читал и часто произносил вслух стансы, на нем написанные. Между тем наступило для него время женитьбы, и, конечно игрою случая, он выбрал в супруги Жинь-ши. До тех пор ничто не показывало ему, что она была сочинительницею этого стихотворения. Однажды Ху-дзи-ду, по обыкновению своему повторял эти стансы. Услышав первые стихи, она [61] бросилась в его объятия и вскричала: «Постой, постой! эти стихи мои»; и она прочла ему всю эту оду. Стихотворения Жинь-ши прелестны, стихи ее плавны и гладки. У нее не заметно, как у ее соперниц, роскоши метафор, преувеличенных выражений, которые так часто встречаются в Восточной поэзии. Творения этой женщины пользуются в Китае большим уважением: они находятся все в Чи-мей-ши-юн, или «Книге ста женщин», из которой взяты эти отрывки.

Си-хуэй была жена офицера, по имени Ту-дао, изгнанного из государства за политические проступки. Ту-дао удалился в пустыни Шамские, и провел там три года. Си-хуэй, женщина деятельная и предприимчивая, не раз просила Императора возвратить ее мужа; но все было тщетно. Ей оставалось одно средство. Зная, что Император любит шелковые ткани, она своими руками сработала прелестную ткань, и вышила на ней разными цветами более двух сот литер. Император был этим тронут, принял подарок, и возвратил ее мужа.

Си-хуэй не писала других стихов, кроме тех, которые посылала к мужу во время его изгнания. Эти послания могут служить образцом прелести трогательного простодушия; это беспечное наслаждение жены в объятиях мужа; вздохи любовницы, разлученной со своим любезным, сладостные утешения нежного друга.

«О! сколько слез пролила я, когда ты отправился в изгнание! Отсюда следовала я за твоими стопами, отсюда переходила с тобою синие горы, отсюда переплывала реки, и попирала ногами пески пустыни.

«Безмолвная, умирающая, я хотела кричать, но голос замирал на устах моих; ты не мог слышать меня, когда [62] я говорила тебя: «Не забывай меня, мой милый, не забывай меня!»

«Бремя неизмеримое протекло с твоего отъезда, и я не знаю, жив ли ты еще! Ложе, свидетель любви нашей, простыло. Киоски, тобой воздвигнутые, террасы, тобой устроенные, остаются пустыми; великолепные покои, в которых отдыхал ты, покрыты пылью.

«С последнего нашего прощания, надежда для меня уже не существует; без тебя все кажется мне печальным. О, милый! когда позволено мне будет снова тебя увидеть! Как бы хотела я быть облаком, покрывающим гору, или бледным лучом луны, отражающимся в море!

«Это облако покоит тебя своею тенью, и луна, с лазоревого своего трона, освещает шаги твои. О! для чего, существа, к тебе равнодушные, наслаждаются твоим присутствием? и для чего же мне суждено им завидовать, когда я так люблю тебя?

«Ах, если бы за этими печальными скалами было хоть одно нежное сердце, которое бы сжалилось над твоим злополучием; если б хоть одна благотворительная рука рассыпала на пути твоей жизни цветы удовольствия. Но ах! желания мои не исполняются; они исчезают как легкое сновидение!

«Сады твои поросли травою, и я горюю в одиночестве. Дворец твой пуст, лютня висит на стене; в долине не слышно звуков твоего сладостного голоса; повсюду царствует молчание. Ах! когда же возвратишься ты, чтобы снова оживить нас жизнию!

«Горы, возвышающиеся в воздухе, реки, катящие спокойные свои воды, разделяют верные наши души; а я, днем, опершись на ветви ивы, думаю о тебе, и плачу; ночью, простертая на охладелом моем ложе, думаю о тебе, и снова плачу. [63]

«Вот уже третью весну птицы возвращаются из своего изгнания, а ты, ты не являешься! Сердце мое разрывается с горести. Довольно; слезы кропят бумагу, которой поверяю я печаль мою.

«О! не забудь о любви моей; та, которая тебя любила, любит тебя и поныне; для тебя только живет она. Быть может, небо, утомленное нашими несчастиями, смягчит сердце государя, и может быть, оно скоро возвратит тебя в мои объятия!

Мей-фо была наложницею Императора Мин-тана. В ее сочинениях заметна нежность и тонкость ума. Мей-фо не всегда имела счастие нравиться своему властителю: он оставил ее, но при удалении хотел оказать ей знаки своего благоволения, и подарил ей жемчужное ожерелье. Мей-фо отказалась, и отвечала Императору следующим четырестишием:

«Ужели ты не видишь, как я горюю и печалюсь? Ты знаешь, что я хочу только любви твоей; зачем же предлагаешь ты мне перлы?»

Если это эпиграмма, как уверяют Китайцы, то надобно признаться, что Муза их очень кротка! Их стоило б отдать в учение к некоторым из наших поэтов: тогда бы они узнали, что такое эпиграмма!

Имя Фын-сянь-линь напоминает величайшие злополучие. Она была царицею, и пользовалась всею любовию Императора; во время завоевания Китая Манджурами, она перешла с трона в тюрьму. Фун, один из завоевателей, взял ее в плен; и она старалась усладить горесть рабства музыкою и поэзиею. Однажды, когда она играла на пепе (род лиры) в присутствии своего господина, одна струна порвалась и [64] пользуясь этим обстоятельством, она прочла без приготовления следующее четырестишие:

«Я пела, о великий царь, и между тем я была печальна: я думала о моем возлюбленном супруге. Ты хочешь знать состояние моего сердца: взгляни на эту струну!»

По мнению Китайских литераторов, это тоже эпиграмма. Как бы то ни было, но Фун, тронутый этою эпиграммою, возвратил сочинительницу ее супругу.

Довольно! Слишком долго было бы исчислять все имена, составляющие это поэтическое созвездие.

о.

Revue Britannique.

Текст воспроизведен по изданию: Китайские женщины-поэты // Библиотека для чтения, Том 6. 1834