№ 295

1806 г. февраля 19. — Депеша посла Ю. А. Головкина товарищу министра иностранных дел А. А. Чарторыйскому о несоблюдении цинской стороной установившегося порядка приема русских посольств и об обстоятельствах возвращения посольства

/л. 82/ Князь,

из прилагаемого к сему моего донесения его императорскому величеству (См. док. № 297), к каковому [донесению] прилагаются все документы касательно причин, понудивших меня возвратиться в Россию, ваше сиятельство можете рассудить, что все усилия мои предотвратить столь неприятное событие были бесплодны.

С сентября месяца прошлого года, когда я вошел в прямые сношения с китайскими властями и смог получать точные сведения, я убедился, что самое решительное недоброжелательство направляет их действия и что благорасположение, о коем я слышал в Петербурге, было мнимым. Я ничуть не сомневаюсь, что совершившееся событие /л. 82об./ было предусмотрено заранее. Я не буду направлять ваше мнение о сем предмете партикулярными сведениями, кои позволили мне уяснить оный, вам довольно будет, князь, проследить все сношения китайцев со мною с самого их возникновения, чтоб убедиться в существовании системы недоброжелательства и помех, коей они следовали. Ежели б сие посольство не было предприятием, кое нужно было непременно довести до конца, а конец сей почти сводился к тому, чтоб довести оное до Пекина и возвратить оттуда, было б довольно гораздо менее поступков китайских чиновников, чтоб оное прервать; особенно же сие было б важно тогда, когда после всех хлопот, касавшихся числа свиты, срока приезда и других требований, мне ничего уже не оставалось, как отправиться к цели моей миссии.

Прибыв на границу, где я ожидал ежели не дружественной, то, по крайней мере, подготовленной встречи, я вынужден был спорить и договариваться о моем въезде в Китай, как в государство, никогда никаких сношений с Россиею не имевшее. То, что я считал /л. 83/ правом, основанным на договорах и взаимном согласии двух дворов, превратилось в некую милость, кою я должен был [464] покупать уступками и унижениями. Наконец, разрешение войти в пределы Китая превратилось в почти единственный предмет переговоров, а получение его становилось наибольшим успехом, какого я мог пожелать. Взятое пекинским кабинетом обязательство было слишком формальным, чтоб оный посмел от сего отказаться, однако, протекшие с той поры два года дали ему время прислушаться к голосу страха либо к проискам иностранного соперничества. Многочисленного и блестящего посольства, посланного безо всякого важного ниже известного повода и в такое время, когда меж двумя государствами нет ни малейшей стычки, кою следовало б улаживать, решительно было довольно, чтоб возбудить подозрения у недоверчивого кабинета и привлечь к себе внимание торговых держав.

Затруднительно определить степень влияния той или иной из сих причин, но известно по крайней мере, что когда в Пекине узнали о назначении и отъезде посольства,/л. 83об./ то от Трибунала в Ургу был послан амбань, пребывающий там, — старый маньчжур-крючкотвор, и с того времени начинаются затруднения и требования. С помощью вана он без труда исполнил данные ему распоряжения. По достоверным сведениям, мною собранным, амбань и ван, согласные в главном — [стремлении] воспрепятствовать приезду посольства в Пекин — расходились в средствах. Первый желал остановить оное на границе, все время измышляя новые затруднения; второй — довести оное до Урги, где предъявить ему новые требования, коими его тщеславие могло б рассчитывать на удачу. Сей последний план увлек его, однако не имел ожидавшегося ваном успеха. Итак, он со всех сторон поставил себя в неловкое положение, и ежели верить слухам, был вызван в Пекин для отчета в своем поведении. Ежели он будет строго осужден, то, вероятно, не за то, что оскорбил российское посольство, но за то, что /л. 84/ уронил достоинство своего государя перед народом, коего, недовольство и желание поколебать тягостное на нем иго известного китайскому правительству.

Я изложил в докладе императору все причины, побудившие меня сохранять величайшую умеренность и бесстрастную воздержанность в сношениях моих с китайским правительством. После того, как ван нарушил взаимное соглашение соблюдать старый церемониал и вместо ожидавшегося им от сего успеха он, как я увидел, оказался в позорном положении, я решился вести его далее от проступка к проступку и, полагаю, довольно в том преуспел. Простой пересказ событий и собрание документов, коими мы обменивались, дают нам победоносное оружие, дабы убедить сам пекинский кабинет в оскорблениях и несправедливостях, каковые были допущены в отношении России, и о сатисфакции, коего оная имеет право требовать. Пекинский кабинет, невзирая на злобные его /л. 84об./ страсти и постоянную гордыню, вероятно, признал уже сию истину и в страхе рассчитывает ее последствия. Трибунал, вне сомнения, скоро напишет Сенату, не обвиняя вана, и, быть может, потребует моего наказания, но сие будет лишь формой и, разумеется, прежде, нежели принять решением они захотят узнать, каким образом дело будет принято в Петербурге. С сим определением они будут соизмерять собственные свои действия. Не мне над-Я лежит советовать или предусматривать оное, однако, будучи убежден и зная, что страх и опасение мщения существуют в общем мнении, я, насколько возможно, но благоразумно, воспользовался сим настроением. Оскорбление, нанесенное лично мне на границе, вызывало беспокойство, и я извлек из того все выгоды, какие мог. Я б, вне сомнения, сделал все от меня зависящее, что пользоваться оными и долее, однако после моей высылки и отказа мне в прямой переписке /л. 85/ с Трибуналом, я не смогу вести себя деятельно и способен, самое большее, выполнять службу почти излишнего посредника между двумя дворами. Ежели в спокойствии, требуемом истинными интересами государства, сравнить оные, без сих непостижимых воображению блестящих умозрений, с [465] достоверными данными и природой вещей, то, кажется, вопрос об отправке посольства в Китай, дабы добиться там больших выгод, решен. Разумеется, я не берусь рассчитывать поступки и успехи высших способностей или совершенной опытности. Кроме рвения к славе и счастию моего отечества, в чем я не уступлю никому, у меня не имелось достаточно могущественных средств обеспечить успех своей миссии. Я только основательно изучил историю и природу всех наших сношений с Китаем и затем сравнил их с общими и частными интересами государства, прежде всего относительно их влияния на богатства и /л. 85об./ процветание сибирских областей. Стало быть, лишь в сем качестве осмелюсь я изложить некоторые размышления о настоящем положении дел.

Ежели оглушительное оскорбление, кое китайское правительство только что позволило себе нанести в отношении России, не будет отвергнуто со всем достоинством и силою, коих требует защита священнейших прав и могущества империи ежели мы удовлетворимся переговорами с боязливою осторожностию и умеренными требованиями, на коих остановились при прежних обидах, мы потеряем то немногое уважение, кое сохранили еще в Китае и меру коего показывает последнее событие, мы безнадежно окажемся в пагубном и печальном состоянии падения, признаки и следствия коего уже ощущаются. Я представил верную картину оных в записке (См. док. № 297), каковую имею ныне честь обратить к его императорскому величеству, и льщу себя надеждою, что ваше сиятельство, убедившись /л. 86/ светом истины происшествий и важностью последствий, из оных проистекающих, рассудит, что нынешнее положение требует нового рассмотрения. Ежели, однако, соображения, посторонние китайским делам, настоятельно потребуют продолжать ту же систему ведения дел и въезд миссии будет рассматриваться как вещь неизбежная, тогда совершенно необходимо, чтоб вопросы церемониала, численности свиты, времени ее въезда, вообще всего, что может предупредить новые притязания китайцев, были предварительно обсуждены и согласованы меж обоими дворами. Без сей предосторожности миссия неизбежно приведет лишь к недоразумениям и разрыву; однако дабы сие предварительное соглашение не стало акцией унизительной и постыдной для достоинства нашей империи, дабы наш посланник не стал жертвою нововведений, кои китайцы захотят произвольно узаконить, ссылаясь на какой-либо новый закон, как они только что /л. 86об./ поступили со мною, необходимо нужно, чтоб для защиты посольства была уготована сила.

Наконец, князь, долг мой повелевает мне сказать, и я докажу сие, ежели будет необходимо, что посольство в Китай всегда произведет более зла, нежели добра, и ежели оно должно состояться, то было б неблагоразумно посылать оное без военной команды и пушек, готовых заставить уважать оное либо его защищать. Разумеется, безо всех сил предосторожностей довольно повеления посланнику, чтоб он покорился всем требуемым от него церемониям; но возможно ли предвидеть, какие пределы положит им пекинский двор? Можно ли быть уверенным, что он не воспользуется таковою снисходительностью во зло, дабы привести представителей своего могущественнейшего соседа к самому унизительному состоянию? И тогда какими могут быть выгоды от их отправки? Мы желаем требовать от китайского правительства важных уступок; оно, со своей стороны, не хочет взамен ничего, кроме рабских /л. 87/ почестей, льстящих их гордости и хитрости; но поскольку необходимо начать с церемониала, а потом уже переходить к делам, ясно, что китайцы сначала убедятся, что этикет подходит им и удовлетворяет их, о прочем же с ними говорить будет невозможно. Ежели мне заметят, что китайцы впервые еще отослали российское посольство, то я отвечу, что это было и первое посольство, отправленное безо всякого государственного [466] повода; впрочем, достаточно посмотреть записи Головина, Измайлова, Рагузинского, чтоб убедиться, что их принимали отнюдь не лучше, нежели меня, хотя они были посланы договариваться о предметах, особенно касавшихся китайского правительства. Их, правда, не отослали; и меня бы не отослали, ежели б моя миссия имела в предмете что-либо представлявшее для них известную выгоду либо, по крайней мере, не была б для них тайною, невозможность проникнуть в которую увеличивала опасность. Сколь часто /л. 87об./ я делал, чтоб вместо невнятных уверений в дружбе и добрососедстве, кои мне должно было передать, имелись бы какие-либо противные устремления, кои надлежало б согласовать, либо какие-нибудь столкновения, кои надлежало б покончить я был бы принят, по меньшей мере выслушан; ибо политика глуха к комплиментам, но внимательна, когда дело касается собственных ее выгод. Я не желаю льститься тщетною надеждою относительно решений, кои пекинский кабинет принял бы в подобных обстоятельствах, ибо его меры всегда жестоки и руководствуются торговлей; но дело столь ясно, вина настолько на их стороне, а справедливость — на нашей, что я почти осмелюсь предположить с их стороны намерение выжидать и сохранить возможность примирения. Я положительна знаю, что китайцы боятся прекращения торговли с нашей стороны; ежели мои действия могут предупредить таковую меру с их [стороны], это было б лучшей для меня наградою.

Мой долг, князь,/л. 88/ откровенно изложить вам свое мнение о настоящем положении дел — не для того, чтоб указать решение, кое сочтут наиболее подобающим, но для того, чтоб пролить свет на выгоды, свыше года занимающие все мое внимание как в силу моих настоящих обязанностей, так и по убеждению, что они еще не были представлены с истинной точки зрения. Я постоянно использовал в сих разысканиях господина Байкова; приобретенные им знания и особливые разъяснения обо всех нынешних обстоятельствах, кои он может сообщить, заставили меня признать необходимость отправить его. Кроме сего он может рассказать вам подробности обо всем, что причиняло нам страдания.

Я позабочусь доставить вашему сиятельству все сведения, кои я смог получить от секретных осведомителей, имевшихся у меня на границе, и кои могут стать гораздо более важными, ежели того потребуют обстоятельства. В ожидании сего я прилагаю к сему бюллетень сведений (См. док. № 296) ,/л. 88об./ полученных мною по моем возвращении.

Вы несомненно почувствуете, князь, сколь тягостно мое нынешнее положение. Я не знаю, какие действия предпримет в сем деле кабинет, остановлен сею неизвестностью, а также ограниченностью моей власти для принятия мер, выгоду коих сознаю, мне выгодно, пребывая в Сибири, предложить их китайцам, и в то же время я лишен возможности прямо сноситься с ними — и я покорнейше прошу вас избавить меня возможно скорее от сего состояния неуверенности, от коего выгоды государства могут много пострадать. Я не говорю о себе, судьба осудила меня на тягостнейшие мучения и жертвы; долг повелевает мне сносить их, и сознание выполненного долга утешает меня.

Я прошу вашего содействия, князь, дабы получить для моей свиты выражение благосклонности его императорского величества за ее поведение, превосходнейшее и достойное высочайших похвал. Когда вам станет ведомо,/л. 89/ что претерпела она по отъезде из Иркутска, вы удивитесь не покидавшим ее смелостию и терпением.

Я прошу вас также доставить мне указы императора относительно полугодового жалованья, кое могут у меня потребовать служащие моей свиты, особенно же служащие представительства.

Я полагаю нужным напомнить вам, князь, о неудобствах, каковые могут [467] воспоследовать от частной переписки, поддерживаемой некоторыми чиновниками свиты с зарубежными [странами]. Возможно, было бы полезно предписать меры предосторожности на сей счет Московскому и Санкт-Петербургскому почтамтам. Я со своей стороны озабочусь принять такие, какие сочту необходимыми.

К счастию, опущение обычной формулы в титуле предков китайского императора было вовремя обнаружено; сего довольно было б, чтоб отослать посольство из Пекина. Обстоятельства решат,/л. 89об./ что долженствует сделать для исправления сего.

Я опоздал на несколько дней с отправкой сей почты, что следует приписать, князь, лишь состоянию моего здоровья, полностью расстроенного тяготами путешествия.

Имею честь оставаться с нижайшим почтением, князь, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга граф Головкин.

Троицкосавск, 19 февраля 1806.

На л. 82 над текстом справа по-русски: Получено 23 марта 1806-го.

Там же слева: №  1.

Там же под текстом: Е[го] с[иятельству] князю Чарторыйскому.

Запись в журнале Посольской канцелярии на французском яз. — Там же, п. 41, л. 118-127 об.