№ 277

1806 г. февраля 4. — Экстракт из журнала переговоров и переписки Посольской канцелярии с изложением речи Ю. Л. Головкина по поводу нанесенных цинской стороной оскорблений русскому посольству

/л. 174/ Февраля 4 дня

(Дата указана в соответствующей графе журнала).

Ввечеру февраля 1 числа по объявлении его сиятельству богдыханскаго указа велено было изготовиться немедленно к возвращению из Урги за границу всему посольству, и 3 февраля в 1 час пополудни отправились в обратный путь. Его сиятельство с прочими, за усталостию лошадей при сильном той ночи морозе, без убежища и пищи, принужден был с некоторыми кавалерами проводить всю ночь при дороге без сна. На другой день, то есть 4 числа, собрав несколько свежих лошадей к прежним, прибыл на первой от Урги станок, Куй называемый, куды приехал ввечеру назначенной для препровождения обратно подарков бейсе Нинбоудордзи (любимец ургинскаго вана Юндона) (Скобки в тексте). Испросив дозволение видеть его сиятельство, он вошел в ставку и спрося о здоровье посла, сожалел, что он столь много претерпел безпокойства, проводя целую ночь на пустом месте при сильном морозе и на дороге. Посол, поблагодаря за его участие, отвечал, что он зделал весь почти путь до сего станка пешком чрез вершину хребта Гунтуя (Здесь и далее подчеркнуто в тексте), и крайне устал, и что он после всех претерпенных им крайних обид, уничижений и неслыханных притеснений в Урге принужден был ваном и амбанем вынести все неприятности прошедшей ночи, чего всего не мог он вообразить, а паче ожидать от ургинского правительства, нося характер чрезвычайнаго и полномочнаго посла /л. 174об./ великаго всероссийскаго императора, которой повелевает многими царствами и котораго уважает вся Европа и Азия, от самаго запада до востока, и ван не знает разве того, что сия великая Всероссийская империя имеет более милиона храбрых и сильнейших воинов, кои за честь своего государя, котораго лица он имеет щастие представлять, готовы в один час пожертвовать своею жизнию или прославиться. ”И сия голова”, — указывая себе по шее, продолжал его сиятельство, — не стоит и пяти копеек, чтоб бросить за честь моего великаго императора”. Бейсе тотчас, прервав речь с почтительным изумлением, сказал, что как он явился к его сиятельству партикулярно, то и не может о сем деле разсуждать, поелику оное относится до его начальства, а только весьма [441] сожалеет о сем. Посол отвечал, что потому-то самому, как сие дело уже учинилось государственным и зависит от соизволения, решения великаго всероссийскаго императора, долженствующаго иметь дело с самим богдоханом, не в таком тоне и говорит с ним, бейсеем, и не в виде конференции, но из доверенности и откровенности к нему. Поелику же он, посол, по особенному предназначению его императорскаго величества всероссийскаго императора имел препоручение отправить и сию комиссию к богдохану по сторонне (Так в тексте) и окончил оную со своей стороны толь исправно, что все возможныя умеренности и терпения /л. 175/ его не довольно оправданы будут всем светом, но и самим всероссийским императором одобрены и похвалены и что бейсе сам был свидетелем обид, уничижений, явных притеснений, учиненных полномочному послу вероссийскаго императора, котораго цель и намерение, напротив того, состояли в том, чтоб издревле поныне благополучно существующия мир и доброе согласие наивящше укрепить, но и даже распространить для блага обоюдных подданных, что все не довольно испровергнуто, но и самое прежнее доброе согласие нарушено и уничтожено со стороны ургинскаго вана невероятными и дерскими поступками. И как он, посол, остается уже после сего в Иркутске как генерал-инспектор всей Сибири, и есть начальник не довольно части той границы, которую заведывает ван ургинский, но и всей протчей, к другим областям прилегшей, и между протчими его подчиненными имеет не мало ванов, каков в Урге. Поелику же Сибирская линия большею частью граничит с Китаем, то и было главнейшею причиною, что его сиятельство облечен знатным достоинством чрезвычайнаго и полномочнаго посла при начале приступления к определенному ему над Сибирью начальству и единственно для наивящшаго достижения и /л. 175об./ укрепления теснейшей дружбы с соседственным дайцинским правительством, но все сие не довольно, не уважено, но и испровержено. Удивительнее и непонятнее всего, что столь великий и сильный всероссийский император сравнен с ханом частным, маленьким владельцем, и притом подарки его хотели дерзновенно обратить в ясак, в дань, устращивая уморить голодом, дабы принудить полномочнаго посла всероссийскаго императора валяться по снегу и ползать по нечистому дворишку ванскому, без наималейшаго к тому предуготовления или предупреждения с какой-либо стороны. И после таковой обман и хитрость слагают на упущение и ошибку одного маленькаго чиновника, секретаря их Токтобуя, отказывая послу в жизненных припасах и потребностях, уничтожая все и всякое народное право и явно запрещая покупать оные, содержа при том во все время пребывания его в Урге взаперти. Но поздно или рано, тою или другою дорогою, дойдет все сие до сведения пекинскаго двора.

Бейсе все слушал со вниманием и пресек тем же, что он как не правительственная особа, то и судить о сем не может, а только в произшедшем и сам соболезнует.

Посол отвечал, что он, любя его, бейсе, дает ему на разсуждение, как частному человеку, что сверх /л. 176/ известных наилутчих намерений сего посольства знает он, бейсе, и то, что он, посол, принужден был ургинским правительством проживать в Кяхте на самой границе около трех месяцов единственно для того, чтобы вести переписку о самых маловажностях, как то: о телегах, скоте и слугах, в чем он подал, однакож, явныя опыты своей умеренности и снисхождения требованиям ургинскаго вана, согласившись на все, причем не упустил подтвердить еще с самой границы словесно и письменно, что он по силе данных ему от государя императора точных повелений обязан свято и ненарушимо соблюдать все те узаконения и обряды, коими поныне содержится доброе согласие обоих государств, и во всем последовать, а особенно в должном [442] почтении богдыхану, примерам его предместников отнюдь не отступая. Каковое предупредительное извещение и, особенно, о коленопреклонении и поклонении пред лицем самаго богдохана, как и все прочия статьи, еще до въезду в пределы дайцинскаго государства со стороны его недовольно приняты, но и подтверждены торжественно без изъятия во всей своей силе чрез формальное объявление кяхтинскаго заргучея.

И после всех сих официальных сношений и торжественных обещаний /л. 176об./ возможно ли было ожидать послу всероссийскаго императора такого обмана, тяжких обид, явных притеснений, всевозможных уничижений и неслыханных дерзостей, коим в российской истории нет подобнаго примера? Причем, напротив всякаго благонравия, и снисхождения, и всевозможных учтивостей, употребленных и выдерженных до последу им, послом, против всей переписки и при свиданиях с ваном, но сей большею частию отвечал грубо и надменно и, наконец, к довершению своей дерзости вздумал употреблять брань, достойную омерзения.

Бейсе слушал, хотя и спокойно, но оказывал некоторое участие, однакож без всякаго подтверждения и отрицания. После чего бейсе, зделав учтивое приветствие о благополучном пребывании, изъявлял желание о восстановлении здоровья его сиятельства и откланявшись до будущаго свидания, ушол в свой лагерь с обещанием поутру явиться к послу для прощания. Однакож, назавтря поутру он сам не явился, а прислал вместо себя своего терегуна Мунгу (I степени дворянин) (Скобки в тексте) с извинением, что он не успел быть лично и желает его сиятельству щастливаго пути, поелику он остается для препровождения обратно подарков, ибо с сего станка вся свита разделена была для успешнейшаго путешествия на три отделения до Кяхты.

По листам 173-176 под текстом скреплено: 2-й секретарь посольства коллежской советник граф Яков Ламберт.

АВПРИ, ф. СПб. Главный архив, 1-7, on. 6, 1805 г., д. №  1-а, п. 28, л. 173 об.  — 176 об. Запись в журнале Посольской канцелярии.