№  189

1805 г. октября 17. — Реляция посла Ю. Л. Головкина императору Александру I о необоснованном и невыполнимом требовании цинской стороны сократить свиту посольства до 60-70 человек и о нарушении маймайчэнским цзаргучи Кэсиком этикета в отношении русского посла

/л. 96/ Государь!

На послание, отправленное мною китайским пограничным губернаторам (См. док. № 159) и копию коего я имел честь послать вашему императорскому величеству одновременно с моей реляцией от 13 сентября (См. док. № 160), я получил ответ, копию которого прилагаю (См. док. № 187).

Я не ожидал увидеть пред собою новые препятствия, в нем заключенные и выраженные неподобающим образом. Убежденный, что неизменная система верных и ясных рассуждений, а такоже учтивость суть лучшие способы побудить из чиновников поступать таким же образом, /л. 96об./ я поспешил отправить им ответ, копию коего здесь прилагаю (См. док. № 181). Как ваше императорское величество увидит из копии их последнего ответа, сия попытка была не счастливее первой.

Осмелюсь льстить себя надеждой, государь, что я не упустил ничего из могущего согласить требования китайцев с достоинством, свойственным посольству вашего императорского величества.

Удаляя вначале около 100 человек из свиты, я опирался на то место из письма самих китайских губернаторов, в коем они впервые заявили, что такова воля их государя. Я послал им подробную роспись оставшейся у меня свиты, дабы обозначать для них обязанности каждого служащего и их необходимость; большую же часть [людей] я определил при подарках, дабы дать им [китайцам] представление о том, сколь я пекусь обо всем, что предназначено их государю. Наконец, не полагая /л. 97/ возможным согласиться на их требование послать предварительно список подарков, что по их обычаям входит в обязанности князя-данника, я нашел примирительное средство для удовлетворения их любопытства и жадности, объявив в общем штате свиты также и род вверенных служащим подарков. Все эти уступки, с присовокуплением выражений учтивости и заверениями, переданные мною с одним из чиновников для поручений, не смогли ни победить их упорства, ни смягчить их поведения; и, не отвечая на основанные на договорах главные статьи моего последнего письма, [271] они категорически настаивают на сокращении свиты до 60-70 человек. Первою моею заботою было проверить, действительно ли такое сокращение возможно. Отказываясь уже от той пользы, которую надеялись получить от этой миссии для науки и искусств, даже лишая миссию всего снаряжения, которое так важно было бы сохранить, особливо в Китае, и ограничившись, наконец, строжайше /л. 97об./ необходимым простому дипломатическому агенту, я могу доказать, что установленное китайцами число неприемлемо. Я не принимаю во внимание заботы и помощь, коих могло бы потребовать мое здоровье, уже ослабленное за время моего пребывания в Сибири, в течение 1500-верстного путешествия по пустыне, лишенной абсолютно всего, и во время года, делающее ее почти непроходимой; но как спасти от болезней и смерти сопровождающих меня людей, кои после тяжелых трудов, на которые вследствие малочисленности будут беспрерывно обречены, найдут лишь дурную пищу и для отдыха — мерзлую землю?

По рассмотрении с политической точки зрения, требуемое ограничение представляет не менее важные неудобства. Китайцы, ссылаясь в своем последнем письме на закон своего государства, ограничивающий все посольства числом 60 человек, — применительно к русскому посольству подразумевают ив более /л. 98/ ни менее, как уравнять его с изъявлением подданнической покорности князьями-данниками, и весьма явственно обнаружили сие намерение, сказав пограничному комиссару, что мой приезд в Пекин разочтен по примеру посольств, ежегодно прибывающих к их государю с данью. Ежели я соглашусь на все их непристойные притязания еще до въезда в Китай и докажу им нашу безграничную снисходительность, как могу я надеяться, находясь в их власти, твердо поддержать не только требования на переговорах, кои я должен с ними вести, но даже тень сопряженного с моим званием достоинства?

Еще не начав говорить, я унижен презрительным отказом, и, быть может, моя отсылка, со всеми пагубными последствиями, кои она может иметь, будет единственным результатом миссии, имевшей целью как сблизить отношения между обеими империями, так и запечатлеть большее внимание и уважение к державе вашего императорского величества. Итак, мы все /л. 98об./ потеряем, ничего не выиграв. Позвольте мне, государь, ко всем этим соображениям добавить еще то, какое действие произведет у нас и даже в Европе возвращение лучшей части свиты и какое возникнет представление, быть может преувеличенное, о степени моих унижения и бедствий, кои не могут быть безразличны тому, кто имеет честь представлять персону вашего императорского величества. Но, с другой стороны, как отказаться, не говорю от выгод, но от взаимного уважения и благосклонности, которых ваше величество вправе ожидать от сего посольства. Это важное соображение мне не должно было упускать из виду, и я решился на единственный выход, предоставленный мне последним письмом китайских губернаторов, а именно написать им, что, не желая никогда отказываться от средств к примирению и уважая, как и они, прежние примеры, я сокращаю свиту до 120 человек — числа, разрешенного графу Саве Владиславичу, /л. 99/ хотя его достоинство и ранг были ниже моих. Дабы избежать всех неприятностей скучной переписки и в то же время объяснить им все резоны, внушившие мне сие предложение, я передам письмо с моим первым секретарем г[осподи]ном Байковым, уже дававшим мне во многих случаях доказательства своего ума и усердия. Я закончу предупреждением, что не смогу перейти этот предел, не запросив дальнейших повелений вашего императорского величества.

Немедленно по возвращении данной экспедиции я буду иметь честь доложить вашему величеству о ее результатах. Каковы бы они ни были, у китайцев будут доказательства нашего миролюбия и во всех случаях они будут неправы. Кроме того, я еще выиграю время, необходимое для прибытия стеклянной посуды, отставшей по причине противных ветров на Байкале и без [272] коей китайцы не впустят меня, /л. 99об./ либо же пойдут на то, что отошлют меня на границу до ее прибытия, ибо подарки — единственная цена, которую они придают посольству.

Не могу скрыть от вас, государь, что все весьма точные сведения, полученные мною с тех пор, как я нахожусь на границе, насчет происков иностранных держав против посольства и тревожних догадок, которые оно вызвало у китайцев, отчет о чем я имел честь послать вашему императорскому величеству, свидетельствуют, что китайцы проявляют к этой миссии безразличие, доходящее до забвения форм и прежних обязательств. Обычай требует, чтоб пограничный чиновник приветствовал значительное лицо из соседней державы, прибывающее на границу. Со времени моего приезда маймачэнский заргучай не выполнил еще сию формальность. Он полагал, что любопытство приведет меня к нему, но я строго запретил сие и себе, и /л. 100/ всей свите. По договорам и содержанию письма китайского правительства от 20 июня, они должны снабдить лошадей посольства фуражем; в последний момент они от сего отказались. Наконец, этот недостаток в воде и фураже в пустыне, которым они обосновывают сокращение числа свиты, не мешает проходить караванам из сотен людей и верблюдов. Наконец, государь, все ясно доказывает, что я имею дело с невыносимейшими людьми в мире, но сие только лишний повод, чтоб удвоить усердие и предусмотрительность.

Остаюсь с глубочайшим уважением, государь, вашего императорского величества нижайший, преданнейший и покорнейший слуга и подданный граф Головкин.

Троицкосавский форт,
17 октября 1805-го.

На л. 96 над текстом: №  5.

Записи в журналах Посольской канцелярии на французском яз. — Там же, п. 41, л. 10 об.-14; Там же. п. 46. л. 176-179 об.