ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

ШИ НАЙ-АНЬ

РЕЧНЫЕ ЗАВОДИ

ТОМ II

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Пьяный Ян Сюн ругает свою жену. Ши Сю хитростью губит монаха Пэй Жу-хая

Итак, вернувшись домой, Ши Сю увидел, что лавка закрыта и решил тут же распрощаться с хозяевами и уйти к себе на родину. Однако старый Пань сказал:

— Обожди-ка, дорогой сынок! Я понял, о чем ты думаешь. После трехдневного отсутствия ты возвратился домой и нашел лавку запертой. Ты, конечно, сразу решил, что торговли больше не будет, и задумал, бросив все, уйти на родину. Уже не говоря о том, что торговля у нас идет неплохо, даже если бы мы закрыли дело, то и тогда смогли бы прокормить тебя, дорогой сынок. Обманывать тебя я не стану, дочь моя раньше была замужем за писарем Ваном, но он умер, и вот теперь была вторая годовщина со дня его смерти. Надо было устроить поминки и потому пришлось прекратить торговлю на два дня. Мы пригласили монахов из монастыря Баоэньсы (Храм воздаяния за добродетель.) совершить поминовение, они придут завтра, и я прошу тебя, дорогой сынок, взять это дело на себя. Согласен ли ты? Я уж стар, и мне трудно бодрствовать всю ночь. Ну вот, теперь я тебе все рассказал.

— Раз все обстоит так, как вы говорите, то я отложу на некоторое время свое решение, — отвечал Ши Сю.

— Дорогой сынок, ты и в дальнейшем можешь ни в чем не сомневаться. Продолжай свое дело, сколько ни заработаешь — все хорошо.

Тут они выпили несколько чашек вина и закусили овощами. Но дальше об этом мы говорить не будем.

На следующее утро в дом действительно пришли монахи. Они принесли с собой священные книги и хоругви. Соорудив алтарь, монахи расставили перед изображением будды жертвенные сосуды, барабаны, гонги, благовонные свечи. На кухне готовилась постная пища, для жертвоприношения.

В это время Ян Сюн пришел домой и, обращаясь к Ши Сю, сказал: [196]

— Уважаемый брат, я должен быть сегодня в тюрьме на дежурстве, пропади оно пропадом, и никак не могу остаться дома. Прошу тебя устроить все как следует.

— Дорогой брат, вы можете спокойно идти по своим делам, — отвечал на это Ши Сю. — Все, что нужно, я сделаю.

Ян Сюн ушел, а Ши Сю остался дома присматривать за всеми приготовлениями. Уже совсем рассвело. В это время, приподняв дверную занавеску, в комнату вошел молодой монах и почтительно поклонился Ши Сю. Тот ответил на поклон и пригласил монаха присесть.

Вскоре пришел монах-послушник, который принес на коромысле две корзины. Ши Сю сообщил о приходе монаха старому Паню. Когда тот явился, монах сказал:

— Отец, почему вы перестали бывать у нас в монастыре?

— Да вот открыли мы торговлю, — отвечал старый Пань, — и времени не было выходить из дому.

— В годовщину смерти господина писаря я не могу преподнести вам достойного подарка, — продолжал монах. — Вот только немного лапши да несколько мешочков столичных фиников.

— Ай-я! — воскликнул старик. — С какой же это стати вы, дорогой учитель, расходуете свои деньги? — И он попросил Ши Сю принять подарки. Взяв лапшу и финики, Ши Сю приказал подать чай и угостил монаха.

В это время вниз по лестнице спускалась жена Ян Сюна. Она не решилась облачиться в полный траур и вышла в светло-сером платье; лицо ее было слегка накрашено.

— Деверь, кто это принес подарки? — спросила она Ши Сю.

— Монах, который называет вашего отца своим отцом-воспитателем, — отвечал Ши Сю.

— А, это монах Пэй Жу-хай! Он хороший и честный человек, — улыбаясь, сказала женщина. — Раньше он был управляющим лавкой, где продавали шелковые нитки, а потом стал монахом в монастыре Баоэньсы. Там настоятелем наш родственник, и Пэй Жу-хай, из уважения к моему отцу, стал называть его отцом-воспитателем. Он старше меня на два года, и я называю его брат-монах. Монашеское его имя — Хай-гун. Вы послушайте, деверь, как он вечером будет читать молитвы, у него очень хороший голос!

— Ах, вот оно что! — проронил Ши Сю, и в душе его возникло подозрение.

Между тем женщина, сойдя с лестницы, пошла поздороваться с монахом. Заложив за спину руки, Ши Сю последовал за ней и, остановившись за дверной занавеской, стал подсматривать. Тут он увидел, что монах встал, сделал несколько шагов навстречу женщине, сложил ладони и отвесил ей глубокий поклон. [197]

— Зачем же вы, дорогой брат-монах, тратите деньги на подарки? — спросила женщина.

— Дорогая сестра, — возразил монах, — стоит ли говорить о таких пустяках!

— Да что вы, брат-монах? — продолжала женщина. — Ведь нельзя принимать подарки от монахов!

Монах не пожелал говорить на эту тему и заговорил о другом.

— У нас построили новый зал Воды и Суши, — сказал он. — Я все собирался пригласить вас, уважаемая сестра, пойти и осмотреть его. Но боялся, что господин тюремный начальник будет этим недоволен.

— Ну, муж не из таких людей! Когда умерла моя мать, я дала обет отслужить службу. Я давно уже собиралась пойти в храм помолиться, и прошу вас помочь мне выполнить этот обет.

— Мы свои люди, — промолвил монах. — Стоит ли об этом говорить? Я для вас сделаю все, что вы прикажете!

— Дорогой брат-монах, — сказала женщина, — читайте священные книги и побольше молитесь за мою мать. Это будет очень хорошо.

В это время из внутренних комнат вышла служанка и принесла чай. Женщина взяла чашку, обтерла рукавом ее края и, держа двумя руками, поднесла монаху. А тот, принимая чашку также обеими руками, похотливо посмотрел на женщину. Она тоже поглядывала на монаха смеющимся манящим взглядом. Еще в древние времена говорили: «Храбрость, придаваемая страстью, не знает преград». Вот и эти двое, ничуть не остерегались Ши Сю, который, стоя за дверной занавеской, наблюдал всю эту сцену. Теперь он все понял и подумал про себя: «Правильно говорится: "Не верь тому, что существует добродетель незапятнанная, и опасайся человеколюбия не гуманного". Я уже несколько раз замечал, что эта женщина слишком вольно ведет себя со мной, но относился к ней, как к своей сестре. А она, оказывается, просто шлюха! Ну, смотрите, не попадайтесь в мои руки! Ведь я могу вступиться за честь Ян Сюна».

Подумав так, Ши Сю окончательно решил, что дело здесь нечисто, и, откинув занавески, быстро вошел в комнату. Увидев его, плутоватый монах торопливо поставил чашку и сказал:

— Прошу вас присесть, уважаемый господин.

— Это мой деверь — новый побратим мужа, — вставила свое слово женщина.

— Могу ли я спросить, откуда вы родом и как ваше имя? — учтивым, но холодным тоном спросил монах.

— Зовут меня Ши Сю, — отвечал тот, — а родом я из Цзинлина; прозвище мое «Отчаянный», так как я всегда готов [198] выступить в защиту справедливости. Я неотесан и невежествен, и если чем-нибудь обидел вас, так вы уж не обижайтесь!

— Что вы, что вы, смею ли я? — смиренно возразил монах. — Сейчас я пойду позову остальных монахов, — и он поспешно выскочил из комнаты.

— Брат-монах! — закричала ему вслед женщина. — Возвращайтесь поскорее!

Но монах так торопился убраться восвояси, что даже не ответил ей. Проводив монаха до дверей, женщина ушла во внутренние комнаты. А Ши Сю, сидя около дверей, продолжал раздумывать.

Прошло довольно много времени, пока, наконец, из храма пришли служки и зажгли свечи и ароматные курения. Вскоре возвратился и монах и привел с собой других монахов, чтобы отслужить панихиду. Старый Пань попросил Ши Сю угостить монахов чаем. А после чая они стали бить в барабаны и цимбалы и запели священные песнопения. Руководил церемонией похотливый монах вместе с другим, одного с ним возраста монахом. Они звонили в колокольчики, сжигали бумажные жертвенные деньги и возносили перед алтарем молитвы, чтобы умилостивить богов и вымолить переход в рай души покойного писаря Вана.

Затем на панихиду пришла хозяйка, одетая в темное платье, скромно причесанная и слегка набеленная. Она принесла курильницу, поставила в нее ароматические свечи и совершила жертвоприношение будде. Похотливый монах совсем распалился и, позванивая колокольчиком, громким голосом распевал молитвы. Остальные монахи заметили, что монах и женщина льнут друг к другу, и пришли в полное замешательство. После панихиды всех пригласили во внутренние комнаты на скромную трапезу.

Между тем монах, пропустив вперед всех других, шел позади и, оборачиваясь, улыбался женщине. А та, прикрыв рот рукой, также с улыбкой смотрела на него. Все время они переглядывались и бросали друг на друга влюбленные взгляды. Наблюдая за ними, Ши Сю понял, что не ошибся, и сильно опечалился.

Наконец монахи расселись за столом; были поданы овощные закуски и легкое вино. Все выпили по нескольку чашечек. Затем принесли постные кушанья. После трапезы каждому монаху было выдано вознаграждение. Немного спустя старик Пань извинился, сказав, что он нехорошо чувствует себя, и ушел спать. Потом и монахи встали из-за стола и пошли прогуляться.

У Ши Сю на душе было очень тяжело. Пожаловавшись на боль в животе, он лег спать на лавку за перегородкой.

Между тем женщина, воспылав страстью, забыла о всякой осторожности и сама прислуживала монахам. После перерыва [199] снова забили барабаны и началось песнопение. Затем опять принесли жертвы; подали чай, закуски и фрукты. Брат-монах без устали побуждал других монахов петь молитвы, умоляя Владыку неба о прощении души усопшего. Кланяясь трем изображениям будды, они совершали богослужение до полуночи, пока не свалились от усталости. Только сластолюбивый монах становился все более возбужденным и продолжал громко распевать молитвы.

Что касается женщины, то она долго стояла за занавеской и у двери, и разгоревшееся в ней пламя страсти жгло ей грудь; почти не сознавая того, что делает, она приказала служанке передать монаху Хай-гуну, что у нее есть к нему разговор, и этот лысый разбойник сразу же явился к ней. Тогда она взяла его за рукав и сказала:

— Дорогой брат, завтра вы придете за вознаграждением, так не забудьте сказать моему отцу, что надо совершить богослужение по данному мною обету.

— Не беспокойтесь, я не забуду, — отвечал тот. — Ведь если вы решили выполнить свой обет, так надо это сделать скорее. — И, помолчав, добавил: — Какой свирепый вид у этого вашего деверя.

— А стоит ли обращать на него внимание? — покачав головой, сказала женщина. — Ведь он нам не родственник.

— Ну если так, то и беспокоиться не о чем, — отвечал монах.

С этими словами он взял руку женщины и пожал ее. А женщина, сделав вид, что застеснялась, опустила занавеску. Засмеявшись, монах вернулся в комнату, где совершалось моление. Но ни он, ни она не подозревали, что лежащий за перегородкой Ши Сю только притворяется спящим и видит все, что происходит.

На рассвете, во время пятой стражи, богослужение было закончено, перед изображением будды были сожжены бумажные предметы, и монахи, распрощавшись с хозяевами, отправились обратно в монастырь. Хозяйка ушла спать к себе наверх. Обдумывая все происшедшее, Ши Сю сильно негодовал: «И надо же было случиться, чтобы такому удальцу, как мой старший брат, попалась такая распутная баба!» Однако, подавив в своей душе гнев, он также пошел в свою комнату и лег спать.

На следующий день, когда Ян Сюн пришел домой, ему никто ничего не сказал, а он поел и снова ушел. Вскоре в дом почтенного Паня явился сладострастный монах в новой одежде. Услышав об его приходе, хозяйка быстро спустилась вниз и, пригласив гостя во внутренние комнаты, приказала подать чай.

— Вчера мы заставили вас потрудиться, уважаемый [200] брат-монах, — сказала она. — Но до сих пор не расплатились с вами за ваши труды.

-Да стоит ли об этом говорить! — возразил монах. — Я договорился, уважаемая сестра, о заупокойной службе по вашей почтенной матери. И вот пришел предупредить, что если вы желаете выполнить свой обет, то напишите об этом, и все будет сделано.

— Хорошо, хорошо, — отвечала женщина и велела служанке позвать отца.

Старый Пань сначала поблагодарил монаха, а потом, извиняясь, сказал:

— По старости лет я уже не могу проводить ночи без сна и потому не присутствовал на богослужении. К сожалению, и почтенный Ши Сю расхворался, так что никого из хозяев не было на молениях. Уж вы, пожалуйста, не сердитесь.

— Дорогой отец, вы должны беречь себя, — отвечал на это монах.

Тут в разговор вступила дочь старого Паня:

— Я хотела бы выполнить свой обет и совершить заупокойную службу по матери. Брат-монах говорит, что завтра в храме будет совершаться такое богослужение и нам можно к нему присоединиться. Надо попросить брата-монаха начать богослужение без нас, а мы позавтракаем и тоже пойдем в храм. Приняв участие в молении, мы выполним свой долг.

— Ну что же, хорошо, — согласился старый Пань и добавил: — Вот только боюсь, что завтра торговля будет большая, а за прилавком некому стоять.

— Деверь Ши Сю за всем присмотрит, так что все будет хорошо, — возразила дочь.

— Ну, раз ты дала обет, так придется завтра идти, — сказал Пань.

Женщина принесла немного денег и, передавая их монаху, сказала:

— Уж вы извините нас, брат-монах, что за ваши труды мы так скромно благодарим вас. Завтра я непременно приду в монастырь и откушаю вашей трапезы.

— С нетерпением буду ждать вас и воскурю благовония, — отвечал монах и поклонился. — Премного благодарен за вашу милость. Я разделю эти деньги между остальными монахами. Уважаемая сестра, завтра я буду ждать вас на богослужение.

После этого женщина проводила монаха до дверей. А Ши Сю, выспавшись, встал и отправился резать свиней на продажу.

В этот день Ян Сюн возвратился домой поздно. Жена подождала, пока он поест и умоется, а потом попросила своего отца поговорить с ее мужем. И старый Пань, обращаясь к Ян Сюну, сказал: [201]

— Когда моя жена умирала, дочь дала обет совершить по ней богослужение в храме Баоэньсы. Так вот я хочу предупредить тебя, что завтра мы с дочкой пойдем на моление, а потом вернемся домой.

— Жена, да что же ты сама не сказала мне об этом? — удивился Ян Сюн.

— Боялась, что ты рассердишься, вот и не решалась заговорить с тобой, — отвечала та.

Ничего больше в этот вечер не случилось, и все разошлись на отдых.

На следующий день в пятую стражу Ян Сюн встал и отправился в управление. Там он отметился в списке и приступил к работе. А Ши Сю, тоже поднявшись рано, занялся торговлей.

Затем встала и жена Ян Сюна. Она подкрасилась и разрядилась, приготовила коробку с благовониями и приказала, чтобы подали паланкин.

Проснулся и старый Пань. В это время Ши Сю занимался своими делами и не обращал внимания на то, что делается в доме.

После завтрака принарядилась и служанка Ин-эр. В полдень старый Пань переоделся и, подойдя к Ши Сю, сказал:

— Уж ты похозяйничай без меня, дорогой сынок. Мы с дочерью отправляемся в монастырь на. богослужение и скоро вернемся домой.

— Что же, конечно, я здесь присмотрю, — улыбаясь, сказал Ши Сю. — А вам, уважаемый тесть, советую получше смотреть за своей дочерью. Побольше поставьте свечей и пораньше возвращайтесь!

Ши Сю знал, чем кончится это богослужение.

Старый Пань и служанка Ин-эр, следуя за паланкином, где сидела женщина, вскоре пришли в монастырь Баоэньсы.

Надо сказать, что лысый разбойник — молодой монах, в расчете на сближение с молодой женщиной, признал ее отца также и своим приемным отцом. Он опасался только Ян Сюна, однако сделавшись побратимом этой женщины, он совсем потерял голову. При совершении богослужения в доме Ян Сюна он убедился в том, что его желания полностью совпадают с желаниями женщины, и теперь, когда близился срок приезда его возлюбленной, он был готов на все, чтобы утолить свою похоть. Он с нетерпением ожидал их у ворот; при виде паланкина не мог скрыть своей радости и бросился навстречу гостям.

— Опять мы доставляем вам хлопоты, — сказал старый Пань.

— Мы все беспокоим вас, брат-монах! — добавила женщина, выходя из паланкина.

— Что вы, что вы! — запротестовал тот. — Мы с остальными монахами со времени пятой стражи совершаем [202] богослужение в зале Воды и Суши. Они и сейчас там продолжают службу. Все мы ждали, уважаемая сестра, когда вы приедете и выполните свой обет. Это зачтется вам как большая заслуга.

Говоря это, монах проводил женщину и старика в Зал церемоний. Там уже были расставлены в надлежащем порядке свечи и курильницы с благовониями; с десяток монахов распевали песнопения.

Войдя в зал, женщина поклонилась всем и совершила церемонию поклонов перед тремя статуями будды. Затем лысый разбойник подвел их к статуе будды — спасителя душ. Склонясь перед ним, они принесли свои покаяния. После того, как было закончено чтение молитв и сожжены жертвоприношения, монахи сели за трапезу, а послушники прислуживали им.

Что касается брата-монаха, то он пригласил своих названых отца и сестру выпить чаю в его келье, где заранее все было приготовлено. Вскоре два послушника внесли на ярко-красном подносе ароматный чай в высоких чашках из белоснежного фарфора.

После чая монах пригласил гостей пойти отдохнуть и провел их в маленькую дальнюю келью. Там стоял низенький черный лакированный столик, над которым висело несколько картин и надписей известных художников и каллиграфов. На столике стояла курильница с зажженой ароматической свечой. Старый Пань и его дочь сели рядом, монах — напротив них; служанка Ин-эр стала в сторонке.

— А у вас, отшельников, брат-монах, очень уютно, — сказала женщина. — Чистое уединение и тихая радость.

— Вы уж не смейтесь над нами, дорогая сестра, — произнес монах. — Разве можно сравнить это с вашим домом.

— Мы сегодня доставили вам много хлопот, брат-монах, — сказал старый Пань, — а сейчас нам пора домой.

Но разве мог монах так отпустить их?

— В кои-то веки, дорогой отец, собрались вы к нам в монастырь. Да и я как будто не совсем чужой вам человек, — сказал он. — И сегодняшняя трапеза приготовлена на пожертвования дорогой сестры, так что не откушать вам никак нельзя! — И он сказал послушнику: — Принесите скорее еду!

Тотчас же на стол поставили самые изысканные овощные кушанья, вино, яства и фрукты, которые подаются лишь в особых случаях.

— Дорогой брат-монах, — сказала тут женщина. — Зачем вы устраиваете такое пиршество? Опять выходит, что мы доставляем вам только хлопоты!

— Что же тут особенного? — возразил монах. — Это не более как скромное доказательство тех чувств, которые я питаю к вам.

Когда вино было налито в чашки, он сказал, обращаясь к старому Паню: [203]

— Дорогой отец, вы давно у нас не были, и я прошу вас отведать этого вина!

— Доброе вино! — сказал старый Пань, осушив чашку. — И крепкое и душистое.

— В свое время один из наших благодетелей открыл нам способ приготовления этого вина. Мы израсходовали на него даней (Дань — мера веса, около 60 килограммов.) пять рису. Завтра я пришлю вам, дорогой отец, несколько фляг этого вина, чтобы вы распили его вместе с вашим зятем.

— Да с какой же это стати? — стал возражать старик.

— Мне нечем больше отблагодарить вас, — сказал на это монах и обратился к женщине с такими словами: — Дорогая сестра, выпейте хотя бы один глоток!

Прислуживающие послушники без устали подливали вино и даже уговорили служанку Ин-эр выпить несколько чашечек.

— Довольно, — сказала наконец женщина. — Я больше не буду пить.

— Но вы так редко у нас бываете, — продолжал уговаривать монах, — что можно было бы выпить еще одну чашечку.

Тут старый Пань напомнил, что надо было бы позвать носильщиков и угостить их вином. На это монах сказал:

— Дорогой отец не беспокойтесь! Я уже распорядился обо всем. Послушники приготовили для носильщиков угощение во дворе. Им дали вина и лапши. Будьте покойны, дорогой отец, прошу вас, выпейте еще две-три чашечки!

Здесь следует сказать, что этот лысый разбойник припас крепкое и ароматное вино специально для того, чтобы споить своих гостей. Старый Пань не в состоянии был отказаться и, выпив еще несколько чашечек, совершенно опьянел.

— Почтенного отца мы пока уложим на кровать, пусть он немного поспит, — сказал брат-монах и приказал послушникам отвести старого Паня в тихую прохладную келью. Затем он принялся уговаривать женщину: — Дорогая сестра, чувствуйте себя свободно и выпейте еще чашечку.

Женщину и без того влекло к монаху, а тут еще вино разожгло ее, и она почувствовала сильную истому.

— Что это вы, дорогой брат-монах, все уговариваете меня пить вино? — спросила она игриво.

— Мной руководит лишь искреннее почтение и любовь к вам, дорогая сестра! — тихонько отвечал монах.

— Вина я больше пить не буду, — отказалась женщина.

— Может быть вы, дорогая сестра, пройдете ко мне в келью, я покажу вам зуб будды, — предложил монах.

— Мне очень хотелось бы посмотреть зуб будды, — согласилась женщина. [204]

Тогда монах повел ее прямо наверх, где была его спальня. Кровать была чисто и аккуратно убрана. Увидев это, женщина с восторгом воскликнула:

— Какая у вас чистая и уютная спальня!

— Здесь не хватает только женщины! — захихикал монах,

— А разве вы не можете найти? — со смехом спросила женщина.

— Где найдешь такую, как вы, благодетельница? — отвечал тот.

— Покажите же мне зуб будды! — попросила она.

— А вы отошлите Ин-эр вниз, тогда я достану его, — шепнул монах.

— Ин-эр, пойди вниз и посмотри, не проснулся ли мой отец, — приказала женщина.

Служанка вышла, и монах закрыл дверь, ведущую на лестницу.

— Дорогой брат-монах, зачем же вы закрываете меня здесь? — спросила женщина.

Блудливое сердце монаха неудержимо трепетало. Подойдя к женщине, он обнял ее и сказал:

— Я люблю тебя всей душой! Вот уже два года, как я только и думаю, что о встрече с тобой, и сейчас, когда ты, наконец, здесь у меня, я умоляю тебя помочь мне!

— Мой муж страшен в гневе, — сказала на это женщина. — Если он узнает, как вы со мной обошлись, он никогда не простит вам этого!

— Умоляю тебя, дорогая, пожалей меня, несчастного монаха! — воскликнул тот, падая перед ней на колени.

— Ах ты, лакомка, — рассмеялась женщина, протягивая ему руку. — Ловко умеешь подъезжать к женщине! Вот надаю тебе хороших оплеух, тогда будешь знать!

Но монах, хихикая, сказал:

— Бей, дорогая! Только боюсь, как бы ты не поранила себе руки!

Теперь и у женщины страсть разгорелась неудержимо, и, обнимая монаха, она сказала:

— Да разве я могла бы ударить тебя!

Тут монах схватил ее в объятия и, положив на кровать, развязал ей пояс и утолил свою страсть. Они долго блаженствовали и успокоились лишь, когда полностью насладились.

— Теперь, когда я знаю, что ты любишь меня, — сказал монах, обнимая женщину, — я не пожалел бы и жизни своей за нашу любовь. Ты осчастливила меня, но счастье наше продолжалось недолго. Я не могу наслаждаться тобой всю ночь и, наверно, умру от страсти.

— А ты не торопись, — отвечала женщина. — Я уже придумала кое-что. Мой муж дней двадцать в месяц, а то и больше ночует в тюрьме. Я подкуплю свою служанку Ин-эр [205] и скажу ей, чтобы она каждый день дежурила у задних ворот. В дни, когда муж уходит, она будет выносить столик с курильницей и зажигать благовонную свечу. Это будет для тебя сигналом, и ты без страха входи в дом. Боюсь только, что мы можем проспать пятую стражу. Надо найти монаха, который будит народ на утреннюю молитву, заплатить ему, чтобы он приходил к нашим задним воротам и громко бил в свою колотушку, призывая на молитву. Если бы нам удалось подкупить этого монаха, он мог бы на всякий случай сторожить на улице и вовремя будить тебя.

Выслушав ее, монах остался очень доволен и сказал:

— Очень хорошо! Сделай так, как задумала. У меня есть один даос по имени Ху. Стоит мне только сказать ему, и он будет приходить и караулить у ворот.

— Я больше не могу здесь оставаться, — сказала женщина. — А то кто-нибудь заподозрит меня. Лучше поскорее вернуться домой. Так смотри же, помни наш уговор!

С этими словами женщина поспешила привести в порядок свою прическу, напудрилась и подкрасилась, а потом открыла двери на лестницу, сошла вниз и позвала служанку. Приказав ей разбудить старого Паня, она вышла во двор монастыря.

Носильщики, которых угостили лапшой и вином, сидели в ожидании у ворот. Монах-лакомка вышел проводить гостей. Распрощавшись с ним, женщина села в паланкин и в сопровождении служанки Ин-эр и старого Паня отправилась домой. Однако распространяться об этом нет надобности.

Сейчас расскажем о том, как беспутный монах отправился на поиски даоса Ху. Прежде этот даос жил в монастыре, а теперь поселился в маленькой хижине за монастырем и жил там в одиночестве. Ежедневно во время пятой стражи этот даос бил в деревянную колотушку, призывая народ к утренней молитве, а когда наступал рассвет, собирал подаяние.

Монах привел его к себе в келью, поднес три чашки хорошего вина и, кроме того, дал ему немного денег. Даос Ху встал и, кланяясь, сказал:

— Я ваш слуга и ничего не сделал для вас. Как же я осмелюсь принять эти деньги? Я и без того постоянно пользуюсь вашими милостями, уважаемый отец!

— Я давно заметил, что ты честный человек, — сказал в ответ монах. — И все собирался дать тебе денег, чтобы ты купил себе монашеское свидетельство и постригся в монахи. Но на эти деньги ты пока купи себе что-нибудь из одежды.

Надо сказать, что монах постоянно посылал даосу Ху какую-нибудь еду, а на праздники приглашал его петь священные песнопения. Таким образом даос кое-что зарабатывал и чувствовал к монаху большую признательность. Сейчас, сидя у него, он раздумывал: «Почему он дал мне эти деньги? [206] Наверно, я нужен ему для какого-нибудь дела. Зачем же заставлять его самого говорить об этом?» И он спросил:

— Дорогой отец! Если у вас есть какое-нибудь поручение я готов тотчас же его выполнить.

— Брат Ху, если ты с такой готовностью предлагаешь свои услуги, то я буду с тобой откровенен. Дочь старого Паня вступила со мной в связь. Мы договорились с ней, что если у задних ворот их дома будет стоять столик с курильницей, то это будет означать, что она вызывает меня к себе. Однако мне самому неудобно слоняться там. А вот если бы ты взялся следить, стоит там столик или нет, я бы мог на тебя положиться. Кроме того, в те ночи, когда я буду у дочери старого Паня, ты бы подходил к задним воротам и, призывая народ к утренней молитве, бил в деревянную колотушку, давая мне знать, что никого нет и мне можно уходить.

— Да что же здесь трудного-то? — выслушав эти слова, воскликнул даос Ху и, не раздумывая, дал свое согласие.

На следующий день он подошел к воротам дома старого Паня и попросил подаяние. К нему вышла служанка Ин-эр и спросила:

— Почему ты подошел за подаянием к задним, а не к передним воротам?

Тут монах, не отвечая, стал бормотать молитвы; его услышала находившаяся на дворе хозяйка и, тотчас же выйдя за ворота, спросила:

— Не тот ли ты даос, который в пятую стражу подымает людей на утреннюю молитву?

— Да, это я. По вечерам я еще возжигаю курения, чтобы умилостивить будду.

Услышав это, женщина очень обрадовалась и приказала служанке Ин-эр принести для даоса связку медяков. А тот, как только служанка ушла, торопливо сказал женщине:

— Я доверенный монаха Пэй Жу-хая. Он послал меня узнать, нет ли чего нового.

— Да я уж догадалась, — отвечала женщина. — Приходи сегодня вечером и, если увидишь столик для возжигания благовоний, сейчас же сообщи брату-монаху.

Даос лишь головой кивнул. В это время возвратилась Ин-эр, отдала даосу связку денег, и он тут же ушел. А женщина поднялась к себе наверх и там открыла Ин-эр все, что у нее было с монахом. И разве могла служанка, которой кое-что перепадало, не послушаться своей госпожи?

Продолжим наш рассказ. В этот день Ян Сюн как раз должен был дежурить ночью в тюрьме. Еще до наступления вечера он унес туда свою постель. Служанка Ин-эр, получив подарок, с нетерпением ждала вечера. Она заранее приготовила столик для возжигания курений и, как только стало смеркаться, вынесла его за ворота. А что касается самой [207] хозяйки, то она притаилась у ворот и стала ждать. В начале первой стражи какой-то человек с косынкой на голове быстро прошмыгнул в ворота. Ин-эр даже вскрикнула от испуга:

— Кто это?

Неизвестный не отвечал. Тогда хозяйка, протянув руку, сорвала с его головы косынку и увидела лысую голову.

— Ах ты блудня! — игриво выругалась женщина. — И хорошо же ты придумал!

Обнимая друг друга, любовники поднялись наверх. А Ин-эр внесла в дом столик, закрыла ворота и ушла к себе спать.

Двое влюбленных прилипли друг к другу, как клей к лаку, как мед к сахару, как мозг к кости, и, чувствуя себя как рыбы в воде, всю ночь придавались наслаждению. Как только они заснули, послышались удары деревянной колотушки и громкий голос, призывающий к молитве. Монах и его любовница сразу же проснулись. Одеваясь, монах сказал:

— Хоть мне и надо сейчас уходить от тебя, но я надеюсь, что сегодня ночью мы опять будем вместе.

— А это уж твое дело — следить, когда за воротами будет выставлен столик с курильницей. Только если столика не будет, смотри не приходи!

Монах встал с постели, и любовница повязала ему на голову косынку. Ин-эр открыла задние ворота и выпустила монаха на улицу. Начиная с этого дня, как только Ян Сюн уходил на ночное дежурство в тюрьму, монах являлся в его дом. Что касается старого Паня, то он уходил спать еще до наступления вечера, а Ин-эр делала все, чтобы услужить своей хозяйке и обмануть Ши Сю.

Женщина так разгоралась, что уж ни с чем не хотела считаться. Про монаха же только и можно было сказать, что, познав вкус запретного плода, он ходил, как в дурмане, и лишь ждал даоса, чтобы уйти из монастыря. Стараясь для своей госпожи, Ин-эр встречала и провожала его. Так любовники наслаждались и предавались удовольствиям более месяца.

Вернемся же, однако, к Ши Сю. После торговли он прибирал в лавке и оставался там на ночь. Но прежнее сомнение не давало ему покоя, и он просто не знал, что ему делать. Однако ему ни разу не удалось заметить, как приходил и уходил монах. Он всегда вставал во время пятой стражи и все раздумывал об этом деле. Он слышал и стук колотушки монаха, оповещающего о наступлении рассвета, и голос, призывающий к утренней молитве. Будучи человеком довольно сообразительным, Ши Сю обо всем догадался. Он рассуждал: «Задние ворота выходят в тупик. Для кого же этот монах изо дня в день бьет тут в свою деревянную колотушку и призывает к молитве? Тут что-то нечисто».

И вот однажды в середине одиннадцатого месяца, во время пятой стражи, когда Ши Сю никак не мог заснуть, он вдруг [208] услышал у ворот стук деревянной колотушки и призыв: «Вставайте на молитву будде, спасающего всех живущих от страданий и бедствий!»

Услышав этот голос, Ши Сю вскочил с постели и, осторожно подкравшись к двери, стал смотреть в скважину. Тут он увидел, как в тени из ворот вышел, крадучись, какой-то человек в косынке и удалился вместе с даосом. Ин-эр закрыла за ним ворота. Теперь для Ши Сю все стало ясно, и он с гневом подумал:

«И надо же было, чтобы такому благородному герою, как мой старший брат Ян Сюн, попалась распутная жена! Какие подлости она вытворяет, и как обманывает его!»

Едва дождавшись рассвета, он вытащил свиные туши и, развесив их перед дверями, приготовился к утренней торговле. После завтрака он пошел собирать деньги с должников, а в полдень направился в управление, где работал Ян Сюн, и сразу же нашел его там.

— Куда ты собрался, дорогой брат? — спросил его Ян Сюн,

— Ходил собирать долги и зашел повидаться с вами! — отвечал Ши Сю.

— У меня так много работы в управлении, что нет даже времени поразвлечься и выпить с вами вина, дорогой брат, — сказал Ян Сюн. — Пойдемте-ка отдохнем немного.

И они отправились в кабачок, находившийся около моста. Там они выбрали тихий уголок и, усевшись, заказали хорошего вина и все, что к нему полагается. Они уже выпили чашки по три, когда Ян Сюн заметил, что Ши Сю сидит, задумчиво опустив голову. Будучи по натуре человеком прямым, Ян Сюн тотчас же спросил его:

— Дорогой брат, видно у тебя на душе какая-то печаль. Не получил ли ты недобрые вести из дому? Что расстроило тебя?

— Нет, из дому я ничего не получал, — отвечал Ши Сю. — Но я отношусь к вам, дорогой брат, как к родному человеку, поэтому разрешите откровенно рассказать вам, что тяготит меня.

— Дорогой брат, что это ты сегодня разговариваешь со мной, словно с чужим? — удивился Ян Сюн. — Говори все как есть, не стесняйся!

— Уважаемый брат, — сказал Ши Сю. — Каждый день вы уходите из дому и занимаетесь казенными делами, а что творится у вас за спиной, не знаете. Моя невестка — нехорошая женщина. Я уже давно наблюдаю за ней, но до сих пор не решался говорить об этом. Однако сегодня, когда для меня все стало ясно, я больше не могу молчать и решил высказать вам все начистоту. Так что вы уж не обижайтесь на меня за это! [209]

— Вот уж верно, на затылке у меня нет глаз! — воскликнул Ян Сюн. — А скажи, кто же он?

— Не так давно, когда у нас в доме совершали моление, — продолжал Ши Сю, — мы приглашали этого нахала монаха Пэй Жу-хая. Невестка все время переглядывалась с ним. Я видел это своими глазами! А на третий день она вместе с отцом отправилась в монастырь отслужить молебен по своей покойной матери и выполнить данный ею обет. И старик и невестка вернулись оттуда пьяными. Недавно я заметил, что какой-то даос во время пятой стражи стал приходить в наш тупик, бить в деревянную колотушку и призывать к утренней молитве. Мне показалось это странным, и сегодня я решил посмотреть, для чего это делается. И я увидел, как этот чертов монах с повязкой на голове вышел из нашего дома и пошел прочь. Ну зачем вам такая распутная жена?

Выслушав это, Ян Сюн рассвирепел и рявкнул:

— Да как они смеют, подлые твари?

— Успокойтесь, дорогой брат, — сказал Ши Сю. — Сегодня вы об этом ничего не говорите и ведите себя так, как всегда. А завтра скажете, что вам надо идти на ночное дежурство, но после третьей стражи возвращайтесь домой и постучитесь в ворота. Тот мерзавец, конечно, бросится бежать к задним Воротам. Тут я схвачу его, а вы расправитесь с ним, как захотите.

— Ты прав, дорогой брат! — согласился Ян Сюн.

— Но сегодня вечером, дорогой брат, — продолжал Ши Сю, — вы ничего лишнего не говорите.

— Мы договорились с тобой насчет завтрашнего дня, на этом и покончим! — отвечал Ян Сюн.

Затем, выпив еще по несколько чашечек вина, они расплатились и спустились вниз. Прощаясь, они заметили человек пять стражников, которые торопливо подошли к Ян Сюну и сказали:

— Где только мы не искали вас, господин Ян Сюн! Начальник области сейчас в саду и желает, чтобы мы с вами показали ему бой на палицах. Идите, пожалуйста, поскорее!

— Ну что ж, раз начальник вызывает, надо идти, — промолвил Ян Сюн и добавил, обращаясь к Ши Сю: — А ты, брат, иди домой.

Тот так и сделал. Приведя в порядок лавку, он пошел в помещение для разделки туш отдохнуть.

Тем временем в саду начальника области Ян Сюн показывал приемы боя на палицах. Начальник остался очень доволен и, приказав подать вина, поднес Ян Сюну один за другим десять больших кубков. Ян Сюн выпил и ушел. В этот же день его пригласили на выпивку также и его сослуживцы. Они пили до позднего вечера и так перепились, что Ян Сюна привели под руки домой. Увидев, в каком состоянии ее муж, [210] жена поблагодарила приятелей за то, что они не оставили его, и вместе с Ин-эр помогла Ян Сюну подняться наверх. Здесь она зажгла светильник и усадила мужа на кровать. Ин-эр стащила с него сапоги и чулки, а жена сняла с его головы повязку и развязала одежду. И вот, когда Ян Сюн увидел, как она развязывает на нем одежду, он сразу все вспомнил. Еще в старину говорилось: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». И Ян Сюн, грозя пальцем жене, закричал:

— Ах ты низкая тварь! И твоя мерзкая служанка! Все равно я прикончу тебя!

Женщина от страха не смела слова вымолвить и только старалась поскорее уложить его спать. А Ян Сюн, засыпая, продолжал браниться:

— Вот тварь! Грязная шлюха! И тот мерзавец осмелился приблизиться к пасти тигра! У меня только руки до вас не доходили. Это... это... так легко вам не пройдет!

А жена его в сильном испуге едва дышала и не могла дождаться, когда же наконец муж заснет. Наступило время пятой стражи. Ян Сюн проснулся трезвым и попросил пить. Жена встала, зачерпнула чашку воды и подала ему. На столе догорал огонек светильника. Выпив воды, Ян Сюн спросил:

— Ты что же, жена, так и не раздевалась всю ночь?

— Ты пришел совершенно пьяный, и я боялась, что тебя будет тошнить. Так вот, не раздеваясь, и прилегла у тебя в ногах.

— А я ничего не говорил?

— Нет. Пьяный ты всегда спокоен и сразу засыпаешь. Сегодня, правда, мне почему-то было тревожно.

— Последнее время я все не удосужусь посидеть с Ши Сю и выпить с ним вина, — сказал Ян Сюн. — Ты бы приготовила угощение да пригласила его.

Жена сидела около кровати на табуретке. Она ничего не ответила. Из глаз ее полились слезы, и она тяжело вздохнула.

— Жена! — воскликнул Ян Сюн. — А я ничем не обидел тебя, когда вернулся домой пьяный? Чем это ты так расстроена?

Но женщина, закрыв заплаканные глаза рукой, молчала. Ян Сюн спросил о том же еще несколько раз, но она не открывала лица, притворяясь, что плачет. Тогда Ян Сюн схватил ее и бросил на постель, требуя, чтобы она сказала, чем расстроена. И женщина, заливаясь слезами, заговорила:

— Мой отец и мать, отдавая меня в первый раз замуж за писаря Вана, думали, что это на всю жизнь. Никто не знал, что он покинет меня на полпути! Теперь же, выдав меня за такого доблестного героя, как ты, родители считали, что пристроили дочь к хорошему человеку. Но кто же мог подумать, что ты не будешь заботиться обо мне? [211]

— Это еще что такое? Кто посмел тебя обидеть? И как это я не забочусь о тебе? — удивился Ян Сюн.

— Сначала я не хотела говорить тебе, — продолжала женщина. — Боялась, как бы он не причинил тебе вреда. А потом уж решила рассказать, но испугалась, что ты сильно разгневаешься.

— Говори, в чем дело? — приказал Ян Сюн.

— Я все расскажу, только ты не очень расстраивайся, — просила жена. — Когда ты побратался с Ши Сю и привел его к нам в дом, вначале все было хорошо. Но потом он стал показывать свои когти. Всякий раз, когда ты оставался на ночное дежурство, он при встрече со мной говорил: «А старший брат опять не ночует дома. Вам, невестка, одной-то спать, наверно, скучно». Я не обращала на него внимания, хотя это повторялось не один раз. Можно было бы и не говорить об этом, но вот вчера утром, когда я на кухне мыла шею, этот мерзавец подкрался сзади и, пользуясь тем, что там никого больше не было, протянул руку и, щупая меня за груди, сказал: «Невестка, а ты не затяжелела?» Я ударила его по руке и хотела было закричать, но потом побоялась, что услышат соседи, и это будет позором для тебя. Я не могла дождаться, пока ты вернешься домой, но ты пришел пьяный, и я не решилась заговорить с тобой. Я так ненавижу Ши Сю, что готова разорвать его, а ты еще заботишься о нем!

Услышав это, Ян Сюн пришел в ярость.

— Правильно говорится, что на картине можно изобразить шкуру тигра, но не нарисуешь его костей, а, глядя на лицо человека, не знаешь, чем полна его душа. Этот мерзавец Ши Сю пришел ко мне, да еще понапрасну оклеветал монаха Пэй Жу-хая! Я сразу понял, что он чем-то расстроен. А ведь уговорил же меня! Ловкий мерзавец! Но он мне не родной брат, выгоню его, и дело с концом!

На рассвете Ян Сюн сошел вниз и сказал старому Паню:

— Засоли забитых свиней впрок! Больше торговать не будем.

И он тут же разломал все столы и прилавки, на которых продавалось мясо.

Когда Ши Сю вынес мясо в лавку и открыл двери, то увидел, что все столы и прилавки разломаны. Тут Ши Сю — человек очень умный, сразу догадался, в чем дело, и, смеясь, сказал себе: «Ладно, — пусть будет так! Наверно Ян Сюн после выпивки проболтался, а его бабенка что-нибудь придумала и заставила его разорить лавку. Конечно, она наговорила ему, что я вел себя непристойно, и если я сейчас начну с ней спорить, то поставлю Ян Сюна в глупое положение. Уж лучше подожду, а там еще что-нибудь придумаю».

Ши Сю вошел в помещение и собрал свои пожитки. А Ян Сюн, боясь, что Ши Сю будет стыдно встретиться с ним, [212] заранее ушел из дому. Затем Ши Сю взял свой узел, привесил к поясу острый кинжал и зашел проститься к старому Паню.

— Я слишком зажился у вас и доставил вам много хлопот, — сказал он. — И раз уж мой старший брат закрыл лавку, то я пойду дальше своей дорогой. Вот все счета, они в полном порядке, и ни один медяк не ушел на сторону. Если я допустил хоть какую-нибудь нечестность, пусть небо и земля покарают меня.

Зять успел предупредить старого Паня, и тот не решился задерживать Ши Сю. А Ши Сю, уйдя из дому, отыскал в одном из соседних проулков постоялый двор и поселился там.

Обдумывая все происшедшее, Ши Сю говорил себе: «Ян Сюн побратался со мной, и если я не выведу обманщицу на чистую воду, то зря погублю его жизнь. На этот раз он поверил словам жены и в душе возненавидел меня, но все же я не могу покинуть его. Надо будет разузнать, когда он дежурит в тюрьме, и в ту же ночь он обо всем узнает».

Пожив на постоялом дворе дня два, Ши Сю отправился на разведку к дому Ян Сюна. Там он увидел, как слуга вынес постель, и подумал: «Значит сегодня Ян Сюн дежурит. Ну что же, придется мне сегодня немного потрудиться, а там увидим, что будет».

Вернувшись на постоялый двор, Ши Сю лег спать. Встал он во время четвертой стражи, привесил на пояс острый кинжал и, потихоньку открыв ворота, зашагал прямо по переулку, который вел к задним воротам дома Ян Сюна. Притаившись в темноте, он ждал наступления пятой стражи и вскоре увидел даоса с деревянной колотушкой, который шел, посматривая по сторонам.

Незаметно выскользнув из своего убежища позади даоса, Ши Сю одной рукой схватил его, а другой приставил к горлу кинжал и угрожающе прошептал:

— Не вздумай шуметь! Закричишь — убью! Говори начистоту, зачем монах Пэй Жу-хай заставил тебя приходить сюда?

— Добрый удалец! — взмолился даос. — Пощади меня, и я все расскажу!

— Говори скорее! Тогда я не убью тебя! — отвечал Ши Сю.

— Монах Пэй Жу-хай вступил в любовную связь с дочерью старого Паня, — сказал монах. — Он по ночам приходит сюда, а меня заставляет следить за задними воротами. Когда там выставляют столик для возжигания благовоний, это значит: «Милости просим». Во время пятой стражи я должен будить его стуком в колотушку и призывом на утреннюю молитву. Это сигнал «пора уходить».

— Где же он сейчас? — спросил Ши Сю.

— Да все еще спит у нее в доме. А вот я начну бить в колотушку и подыму шум, тогда он и выйдет, — отвечал даос. [213]

— Одолжи-ка мне твою одежду и колотушку, — сказал Ши Сю.

Он вырвал из рук даоса колотушку, а как только тот разделся, всадил ему в горло кинжал. Даос мертвым упал на землю. Тогда Ши Сю, надев его рясу и монашеские обмотки, подвесил кинжал на пояс и пошел по переулку, стуча в колотушку.

В то время монах лежал в кровати. Услышав стук колотушки, он быстро вскочил, накинул на себя одежду и сошел вниз. Ин-эр первой подошла к воротам, чтобы открыть их, и следовавший за ней монах быстро прошмыгнул на улицу.

Между тем Ши Сю продолжал бить в колотушку. Тогда монах тихонько спросил:

— Зачем ты продолжаешь шуметь?

Но Ши Сю не ответил ему, а когда монах дошел до конца проулка, он одним рывком повалил его и, крепко прижав к земле, приказал:

— Смотри, не кричать! Заорешь — убью! Снимай одежду!

Монах узнал Ши Сю и, конечно, не смел ни сопротивляться, ни кричать. А тот раздел его, не оставив на нем ни одной нитки, и, выхватив кинжал, четырьмя ударами убил на месте. Положив затем кинжал рядом с трупом даоса, Ши Сю увязал одежду обоих убитых в узел и вернулся к себе на постоялый двор, где и лег спать. Но говорить об этом мы не будем, а расскажем о том, как живший в этом городе торговец пирожками и кашей, старый Ван, встав в этот день во время пятой стражи, вышел со своим товаром на улицу, чтобы распродать его в утренние часы. Он шел с фонарем в сопровождении мальчика-слуги. Проходя там, где лежали трупы монахов, он не заметил их, споткнулся и упал на землю. Все его пирожки рассыпались, а каша разлилась по земле. Мальчик закричал:

— Ой, беда! Здесь лежит пьяный монах!

С трудом поднявшись на ноги, старик почувствовал, что его руки в крови, и завопил, сам не понимая, что все это значит.

Услышав шум и крики, жители стали отпирать двери и вышли с огнем на улицу. Осветив место происшествия, они увидели кровь и тела убитых.

Они задержали старика, чтобы отвести его к властям.

Падает с неба несчастье,
Послано свыше оно:
Значит, страданье и горе
Нам на земле суждено.

О том, как старый Ван избавился от беды, вы узнаете из следующей главы. [214]

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Ян Сюн "Тощий Гуань-со" учиняет расправу на горе Цуйбиншань, Ши Сю, рискуя, жизнью сжигает постоялый двор семейства Чжу

Итак, соседи задержали старого торговца Вана и повели его в управление округа Цзичжоу. В это время начальник округа только что приступил к делам. Пришедшие, стоя в ряд, спустились на колени и доложили:

— Старик этот нес на коромысле пирожки и рисовую кашу. Споткнувшись, он упал на землю и увидел, что в луже пролитой каши лежат два трупа: монаха и даоса. Оба мертвеца совершенно голые; около даоса валялся кинжал.

После этого старый Ван сказал:

— Я давно живу тем, что торгую пирожками и рисовой кашей. Обычно я выхожу из дому во время пятой стражи, чтобы пораньше распродать товар. Но сегодня я встал раньше обычного и пошел вот с этим мальчишкой. Я шел, не глядя под ноги, и, споткнувшись, упал и разбил свои тарелки и миски. Милостивый господин, сжальтесь надо мной! Когда я увидел, что в луже крови лежат два трупа, я перепугался и стал кричать. Из домов вышли люди, задержали меня и привели сюда. Я надеюсь, милостивый господин, что вы правильно разберетесь в этом деле и отпустите меня.

Начальник округа приказал составить протокол и распорядился, чтобы квартальный старшина и следователь по уголовным делам в сопровождении стражников, свидетелей-соседей и старого Вана, отправились к месту происшествия для обследования трупов убитых. Возвратившись в управление, они составили отчет, в котором говорилось:

«Убитыми оказались монах из монастыря Баоэньсы — Пэй Жу-хай и даос Ху. Трупы обнажены. На теле монаха обнаружены четыре тяжелых раны. Рядом с даосом Ху найден кинжал, которым было совершено убийство. На макушке монаха имеется смертельная рана, очевидно, нанесенная [215] кинжалом, брошенным даосом. Можно предполагать, что они сами покончили друг с другом».

Затем начальник округа приказал вызвать из монастыря монахов, чтобы разузнать, не известна ли им причина убийства, но никто ничего не мог сказать, и начальник не знал, какое вынести решение. Тогда присутствующий здесь следователь сказал:

— Монах раздет догола, и это указывает на то, что они с даосом совершили какое-то неблаговидное, противозаконное дело, после чего убили друг друга. К старому Вану это никакого отношения не имеет. Всех задержанных можно отпустить под поручительство. Монастырь должен похоронить убитых где-нибудь в стороне. Кроме того, надо составить акт, что монах и даос убили друг друга, и на том дело покончить.

— Правильно, — согласился начальник округа и назначил чиновников для завершения дела. Но говорить об этом мы больше не будем.

Соседи, любители всяких скандалов, сложили такую песенку:

Жил-поживал монах веселый
В монастыре Баоэньсы,
Никто не знал, что был он втайне
Любителем земной красы.
Должно быть, в прошлых воплощеньях
Он натворить грехов успел,
Не потому ли в этой жизни
Печальный ждал его удел?
Святым он ловко притворялся,
Но страсти удержать не смог.
И вот однажды богомолку
Решил поймать на свой крючок.
Она греховной красотою
Монаху взволновала кровь.
Так сочетались воедино
И благочестье и любовь!
Свои смиренные моленья
Она к всевышним вознесла,
Свою ж земную оболочку
Монаху в жертву отдала.
Но что случилось? В ту минуту,
Когда богиня Гуань-инь
Ему объятия раскрыла,
Что сладостнее всех святынь,
Когда любовное сраженье
Кончал он из последних сил,
Явился вдруг посланец ада
И душу грешную схватил.
Увы, должно быть, в ту минуту,
Почувствовав греховный пыл,
Свои спасительные сутры
Монах почтенный позабыл.
Забыл, где пустота, где форма,
Забыл, что страсть — небытие,
И променял на миг услады
Спасенье вечное свое. [216]
И вот лежит учитель голый
И животом к земле приник,
А рядом, отойдя в нирвану,
Лежит и верный ученик.
Да, если бы законы будды
Монах получше соблюдал,
Наверно, в темном переулке
Убит бы не был наповал,
А жил бы средь монахов-братьев
Беспечно, как в земном раю,
И не окончил бы позорно
Жизнь злополучную свою!
Мы слышали: Му Лянь отважный
Все был готов перенести
И даже жизнью поплатился,
Чтоб мать от гибели спасти.
Но где же видано, скажите,
Чтоб из-за женщины во прах
Повергнут был судьбой жестокой
Благочестивейший монах!

Нашлись также зубоскалы и в дальних переулках, которые, услышав эту песню и не желая отставать, сложили на напев линьцзянсяньских стихов:

Тот, кто заповедь нарушит,
Кто нарушит свой обет,
Тот расплаты не избегнет
И умрет во цвете лет.
Справедлив и беспощаден
Высшей мудрости закон:
Совершивших преступленье
Поделом накажет он.
И, однако, очень странно:
Чей же это был кинжал?
Удивительное дело:
Нагишом монах лежал!
И крючок его, которым
Он блаженство подцепил,
В этом страшном поединке
Тоже голову сложил.
С перерезанною глоткой
Рядом с ним лежал даос.
Кто загадку разгадает:
Что с обоими стряслось?
Может быть, решили вместе
Душу дьяволу отдать
Или в чем-нибудь друг другу
Не хотели уступать?

Эти две песенки распевались по всему городу. А когда их услышала дочь старого Паня, она была ошеломлена; не осмеливаясь произнести ни слова, она втихомолку оплакивала свое горе.

В управлении округом кто-то сказал Ян Сюну, что убиты монах и даос. Тогда он сразу догадался, в чем тут дело, и подумал: «Это, конечно, сделал Ши Сю. Напрасно я обидел его. Сегодня у меня будет свободное время, надо разыскать его и узнать всю правду». [217]

И вот, когда Ян Сюн проходил мимо моста, он вдруг услышал, как его кто-то окликнул:

— Дорогой брат! Куда вы идете?

Оглянувшись, Ян Сюн увидел Ши Сю.

— Брат мой, — сказал он, — а я никак не мог тебя найти!

— Зайдемте ко мне, почтенный брат, и потолкуем.

Ши Сю привел Ян Сюна в свою комнату на постоялом дворе и спросил:

— Ну что, уважаемый брат, обманывал я вас?

— Брат мой, не сердись на меня, — отвечал Ян Сюн. — Я допустил глупость и в пьяном виде проболтался жене, а она перехитрила меня и наговорила на тебя всякий вздор, дорогой брат! Вот сегодня я и решил непременно разыскать тебя: казни или милуй меня.

— Уважаемый брат мой! — сказал на это Ши Сю. — Человек я маленький и невежественный, но честный, и поступить нечестно меня никто не заставит. Опасаясь, что вы попадетесь на удочку еще раз, я решил пойти к вам, уважаемый брат, и представить доказательства. — И с этими словами он вынул одежду монаха и даоса. — Вот все, что я содрал с них, — сказал он.

При виде этого, в груди Ян Сюна вспыхнуло пламя ненависти, и он воскликнул:

— Дорогой брат, не сердись на меня! Я сегодня же ночью разрежу на куски эту гадину, и хоть немного отведу душу.

— Ну вот, опять вы за свое! — смеясь, сказал Ши Сю. — Состоите на правительственной службе, а законов не знаете. Вы не застали ее на месте преступления, и ваш поступок будет противозаконным. А если я говорю неправду? Зря загубите человеческую жизнь!

— Но разве я могу это так оставить? — возразил Ян Сюн.

— А вы последуйте моему совету, почтенный брат, — сказал Ши Сю. — Я научу вас поступить так, как делают порядочные люди.

— Дорогой друг! Как же ты этому меня научишь? — спросил Ян Сюн.

— Слушайте. За восточными воротами есть гора Цуйбин-шань, — сказал Ши Сю. — Это тихое и уединенное место. Завтра вы скажете дома: «Давно я не возжигал благовоний и не приносил жертв. Сегодня мы с женой это сделаем». И отправляйтесь на гору вместе с женой и служанкой Ин-эр. Я буду вас там поджидать. Встретившись лицом к лицу, мы их выведем на чистую воду. Потом, уважаемый брат, вы напишете бумагу о разводе и бросите эту женщину. Разве это не лучший выход?

— Дорогой брат! Зачем ты так говоришь? — возразил Ян Сюн. — Я же знаю, что ты совершенно чист и ни в чем не виновен. Все это один наговор. [218]

— Да не в этом даже дело! — сказал Ши Сю. — Я хочу, чтобы вы, уважаемый брат, знали все, как это произошло.

— Ну, раз таково твое желание, брат мой, то мы так и сделаем, — согласился Ян Сюн. — Завтра же я приду на гору с этой потаскушкой. Смотри, приходи, не опоздай!

— Ну, уж если я не приду, значит все, что я говорил, ложь, — сказал Ши Сю.

Ян Сюн распростился с Ши Сю и, выйдя с постоялого двора, отправился на службу. Вечером он вернулся домой и вел себя как обычно. А на следующий день, как только рассвело, он сказал жене:

— Мне приснилось, будто боги порицали меня за то, что я давно уже не выполняю своих обетов. А ведь правда, я обещал устроить жертвоприношение в кумирне за восточными воротами и до сих пор не сдержал слова. Сегодня я свободен и хочу выполнить обет: мы отправимся туда вместе с тобой.

— А ты ступай один. Для чего мне туда тащиться? — возразила жена.

— Нет, этот обет был дан во время нашего обручения, и нам нужно вместе выполнить его, — отвечал Ян Сюн.

— В таком случае, — сказала жена, — мы сейчас позавтракаем постной пищей, согреем воды, помоемся и пойдем.

— Я еще должен купить свечей, бумажных денег для жертвоприношений и нанять носилки. А ты пока помойся, сделай прическу и надень на себя украшения. Мы захватим с собой и твою служанку Ин-эр.

Выйдя из дому, Ян Сюн зашел на постоялый двор к Ши Сю и сказал ему:

— Мы выйдем из дому сразу после завтрака, так что ты, дорогой брат, не запаздывай.

— Уважаемый брат, — сказал Ши Сю. — Если вы отправитесь на носилках, то оставьте носильщиков на половине горы. Дальше вы втроем пойдете пешком. Я буду ждать вас в уединенном месте. Не надо, чтобы при этом были свидетели.

Договорившись с Ши Сю, Ян Сюн купил свечей, жертвенных денег и возвратился домой. Все сели завтракать.

Жена, не подозревая о том, что ее ждет, старательно принарядилась. Ин-эр тоже приукрасила себя. Заказанные носилки давно уже ждали у ворот.

— Ну, дорогой тесть, оставайтесь хозяйничать, а мы с женой совершим жертвоприношение и вернемся домой, — сказал Ян Сюн, обращаясь к старому Паню.

— Ну что ж. Делайте все, как следует, да за меня там жертву принесите, — сказал старый Пань. — Идите и возвращайтесь поскорее!

Женщина села в носилки. За носилками шла Ин-эр, позади нее Ян Сюн. Когда они вышли из восточных ворот, Ян Сюн [219] тихонько приказал носильщикам идти к горе Цуйбиншань, пообещав щедро заплатить.

Не прошло и четырех часов, как они приблизились к горе Цуйбиншань. Эта гора находилась на расстоянии двадцати ли от восточных ворот города Цзичжоу и была усеяна могилами. Осмотревшись, можно было увидеть зеленую траву и белые тополя, но никаких признаков монастыря или кумирни там не было.

Когда они поднялись до половины горы, Ян Сюн приказал носильщикам остановиться и, подойдя к паланкину, отбросил занавеску и предложил жене выйти.

— Зачем же мы пришли на эту гору? — удивленно спросила она.

— Ничего, ничего, иди, — сказал ей Ян Сюн. — А вы подождите нас здесь, — приказал он носильщикам. — Вам незачем идти дальше. Подождите и получите на вино.

— Хорошо, хорошо, — отвечали те. — Мы подождем здесь.

Ян Сюн повел за собой жену и Ин-эр. Пройдя четыре перевала, он заметил вдали сидящего Ши Сю.

— Почему ты не захватил свечи и жертвенные деньги? — вдруг спохватилась жена.

— А я послал все это вперед, — отвечал Ян Сюн и подвел жену к древней могиле, где их поджидал Ши Сю.

Оставив под деревом свой узел, кинжал и палицу, Ши Сю вышел и сказал:

— Невестка, разрешите приветствовать вас поклонами. Женщина похолодела от страха.

— Как же вы очутились здесь, деверь? — спросила она.

— А я давно жду вас, — отвечал Ши Сю.

— Ты говорила мне, — сказал тут Ян Сюн, — что мой названый брат часто приставал к тебе, брал тебя за грудь и спрашивал, не тяжела ли ты. И вот здесь, где никого больше нет, мы должны все выяснить!

— Ай-я! — воскликнула женщина. — Ну для чего вспоминать о том, что было так давно?

— Невестка, почему ты лгала моему брату? — вытаращив глаза, свирепо спросил Ши Сю.

— Дорогой деверь, — отвечала женщина. — Если ты ничего дурного не делал, так чего же ты добиваешься?

— Ай да невестка! Вот ловко-то! — воскликнул Ши Сю и, развязав узел, вытащил одежду монаха Пэй Жу-хая и даоса. Он бросил одежду на землю и спросил:

— Ты узнаешь это?

Увидев одежду, женщина вся вспыхнула и ничего не могла сказать. Тут Ши Сю выхватил кинжал и сказал Ян Сюну:

— Об этом деле надо порасспросить Ин-эр!

Ян Сюн схватил служанку за волосы и, поставив ее на колени, закричал: [220]

— Подлая тварь! Сейчас же рассказывай все! Как они с монахом занимались блудом в келье? Как они договорились выставлять за воротами столик для возжиганий? Как заставляли даоса приходить и бить в деревянную колотушку? Говори всю правду, тогда я еще сохраню тебе жизнь! А утаишь хоть одно слово — разрублю на куски!

— Милостивый господин! — воскликнула служанка. — Я не виновата! Не убивайте меня! Я все расскажу!

И тут она стала рассказывать, как пили вино в келье монаха, как пошли наверх смотреть зуб будды, как ей сказали, чтобы она спустилась вниз посмотреть, не проснулся ли старый Пань, и как на третий день к задним воротам дома подошел даос просить подаяние; как хозяйка послала ее за связкой монет, а сама договорилась с даосом, что он, увидев за воротами столик для возжигания благовоний, должен тотчас же сообщить об этом монаху, так как это означало, что хозяин не будет ночевать дома. Рассказала она и о том, как монах нарядился мирянином, и хозяйка, сорвав с его головы повязку, обнаружила лысину монаха; как в пятую стражу, когда раздавался стук колотушки, она открывала ворота и выпускала монаха, за что хозяйка обещала подарить ей браслет, колечко и наряды; как монах часто приходил по ночам и оставался до рассвета. Она добавила, что хозяйка дала ей еще несколько украшений и велела сказать хозяину, что Ши Сю пристает к его жене.

— Но я этого сама не видела и не осмелилась солгать вам, господин. То, что я сейчас рассказала, — истинная правда, и здесь нет ни слова лжи! — закончила служанка.

Когда Ин-эр умолкла, Ши Сю произнес:

— Ну как, дорогой брат, теперь обо всем узнали? Уж наверно не я научил ее рассказать все это. Все же, дорогой брат, поговорите и со своей женой!

Тут Ян Сюн схватил жену и, подтащив к себе, заорал:

— Ну, подлая шлюха? Твоя служанка во всем призналась. Уж теперь тебе не отпереться! Говори всю правду, и я пощажу твою подлую жизнь!

— Виновата я! — отвечала женщина. — Прости меня на этот раз ради того, что я была твоей женой!

— Дорогой брат, — вмешался Ши Сю. — Все должно быть ясно для тебя. Пусть же невестка расскажет обо всем с начала до конца.

— Говори, подлая, скорее! — приказал Ян Сюн.

И тогда женщина подробно рассказала о своей преступной связи с монахом, начиная с того вечера, когда у них в доме происходило моление, и кончая ночными встречами.

— А зачем же ты, невестка, лгала моему старшему брату, что я пытался соблазнить тебя? — спросил Ши Сю.

— Как-то мой муж пришел пьяный и стал бранить меня. [221]

Эта ругань показалась мне подозрительной, и я подумала, что, видно, вы, деверь, все знаете и рассказали ему. А дня за три до этого монах научил меня, что сказать мужу в таком случае. Я сделала так, как он научил. А по правде-то, деверь, вы ничего такого, конечно, не делали!

— Ну вот, сегодня мы все выяснили, — сказал Ши Сю. — А теперь пусть старший брат решает как знает!

— Дорогой брат! — отвечал Ян Сюн. — Сделай одолжение, сорви с ее волос украшения и стащи с нее одежду. А там уж я сам с ней справлюсь!

Ши Сю выполнил его просьбу. Тогда Ян Сюн, разорвав платье жены на полосы, привязал ее к дереву.

А Ши Сю тем временем снял украшения с Ин-эр и, протягивая кинжал Ян Сюну, сказал:

— Уважаемый брат, незачем оставлять и эту тварь. Сорную траву надо вырывать с корнем!

— Это верно, — согласился Ян Сюн. — Давай-ка, брат, меч, я сам с ними расправлюсь.

Ин-эр, видя, что пришел ее конец, хотела было закричать, но Ян Сюн поднял меч и одним взмахом рассек ее надвое.

— Дорогой деверь! — закричала тут женщина. — Заступитесь за меня!

— Брат сам знает, что нужно делать, невестка! — отвечал Ши Сю.

Ян Сюн подошел к жене, кинжалом вырезал язык, чтоб она больше не кричала, и стал ее бранить:

— Низкая и подлая потаскуха! Я поддался на твой обман, поверил тебе, а ты обманула! Из-за тебя я мог нарушить узы братства, и ты бы погубила меня! Но сегодня я покончу с тобой. Есть ли сердце у такой твари, как ты?! Вот я сейчас узнаю!

Одним ударом меча он рассек грудь и живот женщины, вытащил ее сердце и внутренности и повесил их на сосну. Потом он вырезал у нее куски мяса с бедер, а ее браслеты и украшения увязал в узел.

— Дорогой брат, — обратился Ян Сюн к Ши Сю, — подойди ко мне. Нам надо договориться, как быть дальше. Любовники мертвы, с этим мы покончили, но где же нам искать убежища, куда идти?

— У меня есть такое место, — отвечал Ши Сю, — и я прошу вас, уважаемый брат, пойти туда вместе со мной.

— А где это место? — спросил Ян Сюн.

— Теперь, когда мы оба совершили убийство, нам ничего не остается, как идти в Ляншаньбо и вступить в стан удальцов.

— Обожди-ка, — сказал Ян Сюн, — ведь у нас там нет ни одного знакомого; захотят ли они принять нас?

— Вы ошибаетесь, дорогой брат, — возразил Ши Сю. — Сейчас там находится известный всему вольному люду Сун [222] Цзян «Благодатный дождь» из Шаньдуна. Он собирает всех достойных и храбрых удальцов Поднебесной. Мы с вами хорошо владеем оружием, и нечего бояться, что нас не примут.

— Любое дело трудно только начать, — промолвил Ян Сюн. — Надо только все как следует взвесить. Если взять к примеру меня, так по-настоящему, какой из меня чиновник? Но я все же боюсь, что они не будут доверять мне и не согласятся принять нас в свой стан.

— А разве сам Сун Цзян не был писарем? — смеясь, возразил Ши Сю. — Но чтобы успокоить вас, я кое-что вам расскажу. В тот самый день, когда вы, дорогой брат, заключили со мной братский союз, я сидел в трактире с двумя молодцами — один из них был «Волшебный скороход» Дай Цзун из Ляншаньбо, а другой — «Парчовый барс» Ян Линь. Дай Цзун дал мне слиток серебра в десять лян. Это серебро и сейчас еще лежит в моем узле. Так что мы можем пойти в стан и обратиться прямо к Дай Цзуну.

— Ну, если все так, как вы говорите, — произнес Ян Сюн, — тогда я пойду достану денег на дорогу, и мы сразу же двинемся в путь.

— Как вы простодушны, дорогой брат! — воскликнул Ши Сю. — Да ведь если вы возвратитесь в город, все дело раскроется, и вас сейчас же схватят. Тогда уж не уйдешь. У вас в узле есть и браслеты, и украшения, а у меня с собой немного серебра. Всего этого хватило бы и на троих. Зачем же нам еще деньги? Если мы сами полезем на рожон, так нам беды не миновать! И без того это дело раскроется очень скоро; медлить нельзя, надо уходить за гору.

С этими словами Ши Сю взвалил на плечи узел и взял палицу, а Ян Сюн засунул кинжал за пояс и сжал в руке меч. В этот момент они вдруг увидели человека, который вышел из-за сосны и сказал:

— Я долго слушал вас. В этом спокойном, ясном мире, в этой обширной вселенной режут людей на части и бегут в стан Ляншаньбо.

Ян Сюн и Ши Сю смотрели на незнакомца, а он почтительно и низко поклонился им. Ян Сюн знал этого человека. Звали его Ши Цянь, родом он был из Гаотанчжоу, провинции Шаньдун, но сейчас слонялся вокруг Цзичжоу. Он был замечательным прыгуном, мог вскочить на крышу дома, ходить по заборам, перескакивать через стены и ловко выкрасть лошадь. Однажды в Цзичжоу его все же поймали и начали против него судебное дело. Но Ян Сюн выручил его. Прозвище Ши Цяня было «Блоха на барабане».

— Как ты очутился здесь? — спросил Ян Сюн.

— Уважаемый господин тюремный начальник, выслушайте меня, — сказал Ши Цянь. — За последнее время у меня не было никакой работы, и я занялся раскопкой древних могил [223] в надежде найти в них хоть что-нибудь. Когда я увидел, уважаемый начальник, что вы здесь делаете, я не осмелился выйти, боясь вашего гнева. А потом я услышал, что вы собираетесь в стан Ляншаньбо. Я маленький человек и могу заниматься здесь только мелким воровством. Но сколько это может продолжаться? Хорошо было бы, если бы я отправился вместе с вами, уважаемые братья, в горы. Не знаю только, согласитесь ли взять меня с собой?

— Там как раз собирают таких храбрых удальцов, как ты, — сказал на это Ши Сю. — Одним человеком больше для нас ничего не значит, и если ты решил так, пойдем вместе с нами.

— А я выведу вас отсюда по тайной тропе, — сказал Ши Цянь.

И они втроем по тропинке спустились с горы и отправились в Ляншаньбо.

Теперь вернемся к тем двум носильщикам, которых Ян Сюн оставил внизу, наказав им дожидаться его возвращения. Они прождали до захода солнца и не знали, что делать дальше. Но Ян Сюн так и не возвращался. Носильщики решили, что дальше ждать нельзя и стали потихоньку подниматься в гору. Там, на старой могиле, собралась большая стая ворон. Подойдя ближе, носильщики увидели, как вороны, громко каркая, рвали внутренности трупов.

Носильщики перепугались и бросились в город сообщить о случившемся старому Паню. Потом они вместе с ним отправились в управление округом заявить о преступлении. Начальник округа тотчас же послал к месту преступления на гору Цуйбиншань чиновника и судебного следователя с отрядом стражников. Закончив обследование, чиновники представили начальнику доклад, в котором говорилось:

«Около сосны обнаружен рассеченный труп женщины по имени Пань Цяо-юнь и труп служанки этой женщины Ин-эр. Там же найден узел с одеждой женщин, монаха и даоса».

Прочитав доклад, начальник припомнил дело об убийстве монаха Пэй Жу-хая и даоса и сам подробно допросил старого Паня. Старик рассказал о том, как его напоили пьяным в келье монаха, и почему от них ушел Ши Сю.

Выслушав его, начальник сказал:

— По всему видно, что монах имел с этой женщиной преступную связь. А служанка и даос были их пособниками. Очевидно, Ши Сю, узнав об этом безобразии, убил даоса и монаха. И нет никаких сомнений, что Ян Сюн убил жену и служанку. Надо поймать Ян Сюна и Ши Сю, и тогда мы узнаем, действительно ли дело было так, как я думаю.

И он тут же распорядился разослать приказ о розыске и аресте Ян Сюна и Ши Сю. Носильщики и все остальные были отпущены по домам впредь до вызова. Что касается [224] старого Паня, то он купил гробы и похоронил убитых. Но говорить об этом мы больше не будем.

Теперь вернемся к Ян Сюну, Ши Сю и Ши Цяню. Покинув Цзичжоу, они через несколько дней пришли в округ Юньчжоу. Миновав Сянлиньва, путники увидели далеко впереди высокую гору. Наступил вечер, и они решили остановиться на ночлег на постоялом дворе, неподалеку от ручья.

Работник уже собирался закрыть ворота, но увидел путников и сказал:

— Видно, издалека идете, уважаемые гости, что так поздно прибыли?

— Мы прошли сегодня больше ста ли, — отвечал Ши Цянь. — И поэтому немного запоздали.

Работник провел гостей в помещение, где они могли устроиться на ночлег, и спросил:

— Уважаемые гости, не прикажете ли приготовить что-нибудь?

— Мы сами все сделаем, — сказал Ши Цянь.

— У нас нет других постояльцев, и на очаге стоят два чистых котла; можете ими пользоваться, если понадобится.

— Можно у вас достать вина и мяса? — спросил Ши Цянь.

— С утра было немного мяса, но его раскупили соседи — крестьяне, — ответил работник. — Вот кувшин вина найдется.

— И то хорошо, — сказал Ши Цянь. — Ты пока принеси нам пять шэн рису, а там видно будет.

Работник принес рис и отдал его Ши Цяню. Тот помыл рис, вычистил котел и зажег огонь в очаге. Ши Сю в это время разбирал узел с вещами. Ян Сюн взял одну из шпилек и, передавая ее работнику, сказал, что это пока задаток за вино, и что завтра они расплатятся за все.

Взяв шпильку, работник достал кувшин с вином, открыл его и вместе с закусками подал на стол.

Ши Цянь нагрел чан горячей воды и предложил Ян Сюну и Ши Сю помыть ноги и руки. Затем он налил в большие чашки вина и пригласил своих друзей выпить; было предложено выпить и работнику.

Оглядевшись, Ши Сю увидел десяток хороших мечей, воткнутых в станки под карнизом, и спросил работника:

— Для чего это на постоялом дворе такое оружие?

— Хозяин оставил, — сказал слуга.

— А что за человек ваш хозяин?

— Уважаемый гость, — сказал на это работник, — вы из вольного люда, а не знаете, как называется наша местность. Видели впереди гору? Она называется горой Одинокого дракона; там есть трудно проходимый перевал, который также называется перевалом Одинокого дракона. И на том перевале стоит дом хозяина постоялого двора! На тридцать квадратных [225] ли тянется местность Чжуцзячжуан, что значит поместье семьи Чжу. Главу семьи зовут Чжу Чао-фын. Есть у него три сына, известные под кличкой «Три храбреца семейства Чжу». Вокруг их поместья живет до семисот семей. Все они арендуют земли хозяина Чжу, и на каждый дом выдано по два меча. Этот постоялый двор называется Чжуцзядянь. Здесь обычно проживает по нескольку десятков человек из поместья, поэтому и оружие оставлено здесь.

— Но для чего оно нужно? — допытывался Ши Сю.

— Отсюда недалеко до Ляншаньбо, — отвечал слуга. — Разбойники могут прийти к нам за провизией, и хозяин на всякий случай готовится к этому.

— Послушай, я дам тебе немного серебра, — предложил Ши Сю, — а ты дай мне взамен меч. Согласен?

— Нет, я не могу этого сделать, — произнес работник. — Все оружие на учете, и я не хочу, чтоб меня избили палками по приказу хозяина. А хозяин у нас очень строгий.

— Я пошутил с тобой, а ты уж и струсил, — рассмеялся Ши Сю. — Пей-ка лучше вино!

— Не могу больше пить, — отказался работник. — Пойду лучше спать. А вы, уважаемые гости, чувствуйте себя свободно и пейте на здоровье!

Слуга ушел. Ян Сюн и Ши Сю выпили еще по чашке, и вдруг Ши Цянь спросил:

— Дорогие братья, не хотите ли покушать мяса?

— Где же ты его достанешь? — удивился Ян Сюн. — Ведь работник сказал, что мяса нет!

Посмеиваясь, Ши Цянь подошел к печке и вытащил оттуда большого петуха.

— Где ты достал его? — спросил Ян Сюн.

— Пошел я за дом оправиться, — сказал Ши Цянь, — и увидел там в клетке петуха; тут я вспомнил, что у нас нет еды, потихоньку поймал его, отнес к ручью и зарезал. Потом я очистил его и сварил в котле. Ешьте, дорогие братья!

— Эх ты, — упрекнул его Ян Сюн. — Вором ты был, вором и остался!

— Не успел еще сменить свое старое занятие, — рассмеялся Ши Сю.

Посмеявшись, они разорвали петуха на части, наполнили миски рисом и стали есть.

А работник, проспав недолго, проснулся от какого-то беспокойства. Он встал и пошел посмотреть не случилось ли чего-нибудь, и вдруг в кухне на столе он заметил петушиные кости, а заглянув в печку, увидел котелок с жирным супом. Тут работник побежал взглянуть на клетку, но петуха там не нашел. Возвратившись в дом, он принялся ругаться:

— Где же ваша совесть, уважаемые гости? Посмели зарезать петуха, который будил нас на рассвете. [226]

— Тебе что, привиделось? — спросил Ши Цянь. — Я эту курицу купил по дороге, а петуха твоего и в глаза не видел!

— А куда же тогда девался наш петух? — спросил в недоумении работник.

— Не иначе, как дикая кошка его утащила, может быть, хорек; а то и сокол унес его. Почем я знаю?

— Петух недавно был в клетке, и если не вы стащили его, так кто же мог это сделать? — продолжал настаивать работник.

— Хватит ругаться! — сказал Ши Сю. — Говори, сколько он стоит, я заплачу тебе, и дело с концом!

— Да ведь он же будил нас на рассвете! — твердил работник. — Мы без него не можем обойтись. И даже если вы дадите мне десять лян, этим делу не поможешь! Верните мне петуха!

— Кого ты думаешь застращать! — крикнул взбешенный Ши Сю. — А если я тебе ничего не заплачу, тогда что будет?

— Ну вот что, почтенные гости, вы здесь не скандальте! — пригрозил работник. — У нас не такие порядки, как на других постоялых дворах. Вот возьму да отправлю вас в поместье, а там с вами управятся, как с разбойниками из Ляншаньбо!

Ши Сю рассвирепел и заорал:

— А если бы мы и были удальцами из Ляншаньбо, то как бы ты смог задержать нас да еще получить за это награду?!

— Мы добром хотели заплатить тебе за петуха, — добавил также разгневанный Ян Сюн. — А вот теперь не будем платить. Что ты с нами сделаешь?

— Воры! — завопил работник.

В тот же миг из дома выскочили пять огромных голых парней. Они набросились на Ян Сюна и Ши Сю, но последний, пять раз взмахнул кулаком и нанес каждому из нападающих всего по одному удару, после чего они замертво повалились на землю. Тут работник снова хотел закричать, по Ши Цянь успел ударить его в лицо, и оно так вздулось, что парень не мог и рта открыть. А избитые парни пустились наутек через задние ворота.

— Братья! — сказал тогда Ян Сюн. — Эти прохвосты побежали за помощью. Давайте-ка поскорее покушаем и уйдем отсюда.

Наевшись досыта, они собрали в узлы свои пожитки. Обувшись затем в джутовые туфли и подвесив на пояса свои кинжалы, они сняли со стены оружие и выбрали себе по хорошему мечу.

— Ну, будь что будет! — сказал Ши Сю. — А так спустить им нельзя. — И, подойдя к очагу, он взял пучок соломы, зажег и разбросал ее по комнате. Крытая соломой хижина загорелась, и от легкого дуновения ветра пламя заполыхало; столб [227] огня взметнулся к небу. Тогда три удальца вышли на тракт и пошли своей дорогой.

Они шли уже часа четыре, как вдруг увидели вокруг бесчисленное множество факелов. Их окружила шумная толпа человек в двести.

— Спокойно, — сказал Ши Сю. — Мы уйдем тропинкой!

— Стой-ка! — ответил Ян Сюн. — Может, мы их перебьем по одному, а потом пойдем дальше?

Но не успел он договорить, как они оказались в кольце. Ян Сюн вышел вперед, позади стоял Ши Сю, а Ши Цянь стоял между ними. Взмахнув мечами, они начали бой.

Нападавшие, не зная силы противника, смело двинулись вперед, размахивая пиками и палицами. Но когда Ян Сюн одним взмахом меча уложил сразу человек семь, то передние побежали, тесня тех, что были позади.

Ши Сю, преследуя отступающих, также зарубил семь человек. Остальные испугались и, думая лишь о спасении своей жизни, бежали без оглядки. Трое удальцов преследовали их по пятам. Поднялся шум и крики. Но тут из травы высунулись два шеста с крюками. Один из них, зацепив Ши Цяня, утащил его в траву.

Ши Сю бросился было к нему на помощь, но за его спиной показалось два таких же крюка.

К счастью, проворный Ян Сюн заметил это и, взмахнув мечом, отбил крюки в сторону, а сам бросился в траву. Там раздались вопли, и враг отступил.

Видя, что Ши Цяня уволокли, и не решаясь следовать за противником, Ян Сюн и Ши Сю решили, что продолжать бой нет смысла и что Ши Цяня выручить невозможно. Осмотревшись по сторонам, они нашли дорогу и отправились дальше. Вдали еще мелькали огни факелов, но к ним никто больше не приближался, и по тропинке, на которой не было ни кустарника, ни деревьев, они пошли на восток. А селяне перевязали раненых и, связав Ши Цяню руки за спиной, отвели его в поместье Чжуцзячжуан.

Вернемся, однако, к Ян Сюну и Ши Сю. Они шли, не останавливаясь, до рассвета и наконец заметили впереди деревенский кабачок.

— Дорогой брат, — сказал Ши Сю. — Давайте зайдем в кабачок, нам надо подкрепиться, поедим, выпьем по чашке вина и расспросим о дороге.

Войдя в кабачок, они поставили у стены свои мечи и сели за стол. Подозвав слугу, заказали вина и рису. Слуга тотчас же накрыл на стол, поставил закуски, подогрел и принес вино. И вот, когда названые братья совсем уже было собрались приступить к еде, в кабачок вошел здоровенный детина. У него было широкое лицо с выдающимися скулами, широко расставленные глаза и большие уши. На вид он был некрасив [228] и неуклюж. На нем была шелковая куртка чайного цвета; на голове — повязка узелками вперед. Подпоясан он был белым шелковым кушаком; на ногах кожаные промасленные сапоги. Входя в кабачок, он сказал:

— Господин приказал принести поклажу к нему в поместье!

— Все готово! — поспешно отвечал хозяин. — Я сейчас же посылаю!

Пришедший повернулся к двери.

— Быстрее! Не медлите! — приказал он и хотел было выйти за дверь, но тут заметил Ян Сюна и Ши Сю. Ян Сюн узнал пришедшего и обратился к нему с такими словами:

— Почтенный друг! Как это ты попал сюда! Ты даже смотреть на меня не хочешь?

Неизвестный воскликнул:

— Благодетель вы мой! Да как же вы очутились здесь? — и он отвесил глубокий поклон Ян Сюну. Если бы Ян Сюн не встретил этого человека, то не случилось бы и того, что

Три поместья союз меж собой заключили,
Но остались их клятвы пустыми словами:
Появились, рыча, разъяренные тигры,
Возвещая селениям гибель и пламя.

О том, кого встретили Ян Сюн и Ши Сю, читатель узнает из следующей главы.

(пер. А. Рогачева)
Текст воспроизведен по изданию: Ши Най-ань. Речные заводи. Том 2. Гос. изд. худ. лит. М. 1959