ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ШИ НАЙ-АНЬ

РЕЧНЫЕ ЗАВОДИ

ТОМ I

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Ши Энь трижды входит в тюрьму смертников. У Сун учиняет бойню на Фэйюньпу — озерах Летающих облаков

Итак, У Сун, попирая ногой сваленного на землю Цзян Мынь-шэня, сказал:

— Если ты хочешь, чтобы я помиловал тебя, выполни три мои условия, на том мы и покончим.

— Добрый человек, — ответил на это Цзян Мынь-шэнь, — скажи лишь, чего ты желаешь, и я все исполню.

— Во-первых, — сказал У Сун, — ты должен вернуть имущество прежнему владельцу — Ши Эню и немедленно убраться из Куайхолиня. Как посмел ты отобрать чужую собственность?

— Верну, непременно верну, — поспешил ответить Цзян Мынь-шэнь.

— Как только я отпущу тебя, — продолжал У Сун, — ты пригласишь самых именитых граждан Куайхолиня и попросишь их принести извинения Ши Эню. Это второе мое условие.

— И на это согласен, — отвечал Цзян Мынь-шэнь.

— Наконец третье мое условие такое; — сказал У Сун. — Сегодня, как только ты возвратишь владельцу все имущество и покинешь Куайхолинь, ты отправишься к себе на родину. Я не позволю тебе жить в Мэнчжоу. А если ты не уедешь, я стану избивать тебя до полусмерти всякий раз, как встречу, и, может быть, совсем прикончу. Ну как, принимаешь ты мои условия?

Цзян Мынь-шэнь, который думал лишь о том, как спасти свою шкуру, торопливо пробормотал:

— Согласен, согласен! Я все сделаю, как велишь!

После этого У Сун помог Цзян Мынь-шэню подняться и увидел, что все лицо его посинело, рот распух, шея свернута, а с виска стекает кровь.

Указывая на Цзян Мынь-шэня пальцем, У Сун проговорил:

— Да что мне такой слизняк, как ты, когда на Цзинянгане я голыми руками прикончил огромного тигра. Где уж [442] тебе тягаться со мной! А ну-ка, передай все настоящему хозяину! Не то я прикончу тебя, мерзавец!

Теперь Цзян Мынь-шэнь понял, что перед ним У Сун, и принялся извиняться и молить о пощаде еще усерднее. В этот момент появился Ши Энь. В сопровождении двадцати отважных молодцов он спешил на помощь У Суну и очень обрадовался, когда увидел, что У Сун одержал победу. Все окружили У Суна. У Сун, указывая на Ши Эня, сказал Цзян Мынь-шэню:

— Вот настоящий хозяин! А ты скорее собирайся в дорогу и зови именитых граждан.

— Добрый человек! — сказал Цзян Мынь-шэнь. — Прошу вас войти в комнаты и отдохнуть немного.

У Сун со всей компанией отправился в трактир. Весь пол там был так залит вином, что ступить было некуда. Слуги, которых У Сун бросил в чан, барахтались в нем и, хватаясь руками за края, старались выкарабкаться оттуда. Остальных слуг и след простыл. Женщине же только что удалось вылезти из чана, вся голова ее и лицо были в ссадинах и царапинах, а с юбки струйками стекало вино. У Сун скомандовал:

— Эй вы! Живее собирайтесь и убирайтесь отсюда!

Цзян Мынь-шэнь приготовил повозку, собрал свои пожитки и поспешил отправить жену. Потом разыскал оставшихся слуг и послал в город за почетными гражданами, с просьбой принести за него извинение. Он достал лучшего вина, разных закусок и пригласил всех к столу. У Сун попросил Ши Эня занять место хозяина и сесть выше Цзян Мынь-шэня.

Перед каждым из присутствующих поставили чашку и наполнили вином. Когда выпили по нескольку раз, У Сун сказал следующее:

— Пусть узнают все собравшиеся здесь уважаемые соседи, что я — У Сун из города Янгу — убил человека и был сослан в эти края. Здесь я услышал от людей, что трактир в Куайхолине был построен сыном начальника лагеря ссыльных и принадлежал ему. Но Цзян Мынь-шэнь силой отнял у Ши Эня трактир и, не имея на то права, лишил его средств к жизни. Не подумайте, уважаемые, что Ши Энь мой господин. Я не имею к нему никакого отношения, но я всегда готов сражаться с людьми бесчестными и несправедливыми! Встречая на своем пути произвол, я всегда обнажаю меч и ради справедливости готов пожертвовать жизнью. Сегодня я чуть было не прикончил этого Цзяна ударом кулака (одним мерзавцем меньше стало бы на свете), и лишь из уважения к вам, почтенные соседи, оставил негодяю жизнь. Я требую, чтобы сегодня же вечером он покинул эти места. А если он не сделает этого, с ним случится то же самое, что с тигром на перевале Цзинянган. [443]

Только теперь присутствующие поняли, что перед ними командир охраны У Сун, убивший тигра на перевале Цзинянган. Они поднялись со своих мест и, извиняясь за Цзян Мынь-шэня, говорили:

— Не гневайтесь! Прикажите ему уехать отсюда, а все имущество передать прежнему владельцу.

Цзян Мынь-шэнь между тем сидел окончательно перепуганный, не смея произнести ни слова. А Ши Энь проверил всю посуду и мебель и снова вступил во владение трактиром. Мы не станем распространяться о том, как Цзян Мынь-шэнь, пристыженный, распрощался со всеми соседями, погрузил вещи на повозку и уехал.

Расскажем лучше, как У Сун угощал своих гостей и напоил их допьяна. Разошлись они поздно вечером, а У Сун как заснул, так и проспал до позднего утра.

Надо вам сказать, что, как только начальник лагеря услышал, что сын его Ши Энь снова стал хозяином кабачка, он тотчас же сел на коня и прискакал в Куайхолинь лично отблагодарить У Суна. Несколько дней подряд они пировали в кабачке, и все жители Куайхолиня до единого, узнав о силе и храбрости У Суна, приходили к нему наперебой выразить свое почтение.

Трактир привели в порядок и открыли для гостей. Начальник лагеря вернулся в Аньпинсай к своим делам, а Ши Энь послал людей разведать, куда уехал Цзян Мынь-шэнь со своей семьей. Однако они так и не узнали этого. Вскоре Ши Энь забыл о нем и стал заниматься своим делом. Доходы от трактира сильно возросли. Питейные заведения, игорные дома, а также меняльные лавки присылали Ши Эню долю от своих прибылей. К У Суну, который помог ему отделаться от врага, Ши Энь питал большое уважение, почитал его, как отца, и оставил жить у себя. Однако не будем подробно рассказывать о том, как хозяйничал Ши Энь, снова возвратившись в Куайхолинь округа Мэнчжоу.

Время летело. Прошло уже больше месяца после описанных событий. Жара понемногу стала спадать, и утренняя роса приносила прохладу. Наконец осенние ветры окончательно прогнали летний зной и наступила осень. Говорить об этом много не стоит, получится длинно, а совсем не сказать — как будто тоже нехорошо.

Однажды Ши Энь и У Сун сидели в трактире и беседовали. Они обсуждали различные приемы кулачного боя, обращения с пикой и другим оружием, как вдруг увидели у дверей трех военных, которые вели за собой лошадь. Войдя в трактир, военные спросили хозяина трактира:

— Кто из вас командир У Сун, тот, который убил тигра?

Ши Энь узнал в них приближенных Чжан Мынь-фана, [444] командующего гарнизона Мэнчжоу, и, выступив вперед, спросил:

— А зачем вам У Сун?

— Нас послал командующий, — ответили военные. — Он слышал, что командир У Сун мужественный человек, и велел пригласить его. Лошадь для него уже готова, — и с этими словами они передали Ши Эню письмо.

Прочитав его, Ши Энь подумал: «Чжан — начальник, и мой отец у него в подчинении. У Сун же всего-навсего сосланный преступник и уж, конечно, тоже от него зависит. Придется поторопить его».

— Дорогой брат мой, — обратился он к У Суну. — Этих людей прислал за вами командующий, он и коня вам приготовил. Что вы на это скажете?

У Сун по натуре был человеком бесхитростным, а потому сразу ответил:

— Ну что ж, раз прислал за мной, надо ехать, а там узнаю, в чем дело.

Он тут же переоделся, повязал косынку, взял с собой слугу и, вскочив в седло, отправился в Мэнчжоу вместе с прибывшими за ним военными.

Подъехав к дому командующего, они спешились и вошли в зал, где застали самого Чжан Мын-фана. Увидев У Суна, Чжан Мын-фан очень обрадовался и приказал У Суну подойти. У Сун приветствовал его почтительным поклоном и, сложив руки на груди, отошел в сторону. Обращаясь к У Суну, Чжан Мын-фан сказал:

— Слышал я, что вы человек мужественный и настоящий герой, которому нет равного, что вы отличаетесь необыкновенной честностью. Вы храните верность и можете даже умереть за друга. Именно такого человека мне и не хватает в управлении. Не знаю только, согласитесь ли вы служить у меня?

Опустившись перед командующим на колени, У Сун отвечал растроганным голосом:

— Я всего лишь преступник, сосланный в здешние места, но если вы считаете возможным удостоить меня такой милости и возвысить, то я обещаю верой и правдой служить вам.

Командующему такой ответ пришелся по душе. Он велел подать вина и фруктов, сам наполнил чашку У Суна и угощал его до тех пор, пока тот совсем не опьянел. Потом Чжан Мын-фан распорядился, чтобы У Суну приготовили комнату в боковом флигеле.

На следующий день в трактир к Ши Эню были посланы люди за вещами У Суна. Он поселился в доме командующего и находился при нем неотлучно с утра до вечера. [445] Командующий то и дело приглашал У Суна во внутренние комнаты, угощал вином и всевозможными яствами. Он разрешал У Суну свободно всюду ходить и обращался с ним, как с близким человеком. Позвав портного, командующий приказал ему снять мерку с У Суна, сшить ему белье, а также осеннюю одежду.

Видя такое расположение к себе командующего, У Сун был очень доволен и про себя думал: «Где это видано, чтобы такой важный сановник, как наш командующий, заботился о людях, подобных мне! Однако с тех пор как я поселился здесь, я никуда от него не отлучаюсь и не имею даже времени сходить в Куайхолинь повидаться с Ши Энем. Он, конечно, частенько присылает сюда людей проведать меня, но они, вероятно, никак не могут попасть к нам в дом».

С тех пор как У Сун поселился у командующего Чжан Мын-фана, последний очень к нему привязался. Кто бы ни обращался к У Суну с просьбой, стоило ему лишь поговорить с командующим — и тот никогда не отказывал. Люди стали присылать У Суну подарки — серебро, шелк, атлас и другие вещи, и У Суну даже пришлось купить корзину для всего этого. Но это к рассказу не относится.

Время летело быстро. Вскоре наступила восьмая луна, и тогда во внутренних покоях дома, в зале Супружеской любви, командующий устроил семейное пиршество в честь праздника осени. На этот праздник он пригласил также и У Суна. Однако, увидев, что здесь присутствуют жена командующего и его близкие родные, У Сун выпил поднесенную ему чарку и тут же собрался уходить. Но командующий остановил его и спросил:

— Куда же ты?

— Здесь присутствуют ваша супруга и вся ваша семья, милостивый господин, — отвечал на это У Сун, — и мне приличнее удалиться.

— Ну это ты зря говоришь, — рассмеялся Чжан Мын-фан. — Я уважаю тебя, как человека справедливого, и потому пригласил выпить вместе с нами. Ты свой человек в доме и незачем тебе уходить, — и он велел У Суну садиться.

— Я всего лишь преступник, — возражал У Сун, — смею ли я сесть с вами за один стол!

— Достойный человек, — сказал Чжан Мын-фан, — почему ты чуждаешься нас? Здесь нет посторонних, и никто не мешает тебе посидеть вместе с нами.

Однако У Сун продолжал упорно отказываться, а командующий никак не желал отпускать его. В конце концов он настоял, чтобы У Сун сел, и тому оставалось лишь поблагодарить и повиноваться. Сделал он это без церемонных поклонов, так как преступнику соблюдать церемонии не [446] полагается. Он бочком присел к столу, скромно примостившись на самом дальнем его конце. Чжан Мын-фан велел служанке, которая считалась членом семьи, подливать У Суну вина. Так он выпил не менее семи чашек сряду, после чего Чжан приказал поднести У Суну фруктов. Подали еще два кушанья. За столом беседовали о всякой всячине, говорили о различных приемах обращения с оружием.

— Не к лицу великим мужам пить вино из маленьких чашечек, — сказал вдруг командующий и тут же распорядился принести большие серебряные кубки, а когда их наполнили вином, предложил У Суну выпить, и У Суну пришлось пить из этого кубка несколько раз. Когда же с восточной стороны в окна стали проникать сверкающие лучи лунного света, У Сун был уже почти пьян и, забыв о приличиях, пил да пил.

Тем временем Чжан Мын-фан позвал свою любимую наложницу, по имени Юй-лань, которая с детства воспитывалась в их доме, и попросил ее спеть.

— Здесь нет посторонних, — сказал ей Чжан, — лишь командир У Сун, мой верный приближенный. Спой нам осеннюю песню о луне.

Юй-лань взяла кастаньеты из слоновой кости, поклонилась присутствующим и, произнеся приветственные слова, запела песню знаменитого поэта Су Дун-по (Су Дун-по — он же Су Ши (1036-1101).). Это была песня, посвященная осеннему празднику.

— С каких времен в ночной лазури
    Сверкает ясная луна? -
Об этом спрашиваю небо
    За чашей чистого вина.
Не знаю, в яшмовых чертогах
    Какой сегодня день и год, -
Туда бы с ветром я унесся
    Из мира бедствий и невзгод!
Но я боюсь: в чертогах неба
    Царят такие холода,
Что на лету мой дух застынет.
    Едва поднимется туда.
Луна заглядывает в окна.
    И чудится, что перед ней
Душа моя парит и пляшет
    Средь легких, призрачных теней.
Высоко занавес жемчужный
    Я поднял на своем окне,
Раскрыл узорчатые створки
    Навстречу голубой луне,
Она блистает в поднебесье.
    Тоскою наполняет грудь:
В ее серебряном сиянье
    Мне до рассвета не уснуть. [447]
Ах, если б не было на свете
    Ни горя, ни вражды, ни зла!
Увы! — в минуту расставанья
    Луна по-прежнему кругла,
По-прежнему струит на землю
    Свой ясный, равнодушный свет,
Как будто до людских страданий
    Ей никакого дела нет!
Есть у людей и годы счастья.
    И годы безысходных мук,
Минуты радостных свиданий.
    Минуты горестных разлук.
Так и луна: то ярко блещет.
    То превратится в тусклый серп,
И у нее бывают в жизни
    То полнолунье, то ущерб.
Жесток закон судьбы превратной.
    Но так ведется издавна,
И невозможно в этой жизни
    Душе счастливой быть сполна.
О, если бы сердца в разлуке
    И за десятки тысяч ли
Надежду, красоту и радость
    Совместно чувствовать могли!

Окончив петь, Юй-лань отложила кастаньеты, пожелала каждому из присутствующих счастья и отошла в сторону.

— Юй-лань! — окликнул ее Чжан Мын-фан. — Обнеси-ка всех вином!

Юй-лань послушно взяла поднос и, когда служанка наполнила кубки, поднесла первый хозяину, второй его жене, а третий предложила У Суну. Чжан Мын-фан приказал налить У Суну побольше вина, а тот молча сидел и даже головы не смел поднять. Встав со своего места, он почтительно издали потянулся за кубком и, приветствуя хозяина и его жену, выпил все вино и вернул кубок. Чжан Мын-фан же, указывая на Юй-лань, молвил У Суну:

— Эта девушка очень смышленая. Она не только хорошо знает музыку, но также большая мастерица шить и вышивать. Если ты не почтешь для себя унизительным, мы выберем счастливый день и справим вашу свадьбу?

— Неужели вы забыли, кто я? — воскликнул, поднявшись, У Сун. — Осмелюсь ли я взять себе в жены девушку из семьи вашей милости? Столь незаслуженная честь убивает меня!

— Раз я сказал, — ответил, смеясь, Чжан Мын-фан, — то отдаем ее тебе, и ты уж, пожалуйста, не перечь мне. Я своему слову верен.

Они выпили еще десять чашек вина, и У Сун почувствовал, что захмелел. Боясь, как бы не допустить какой непристойности, он встал, поблагодарил хозяина и его супругу и, простившись, отправился к себе. Войдя на свою веранду, У Сун уже открыл дверь в комнату, но тут почувствовал, что [448] слишком много съел и выпил, и не сможет сразу заснуть. Тогда он снял верхнюю одежду и головной убор, захватил палицу и вышел во двор. Здесь при свете луны он повертел палицу над головой, проделал ею несколько приемов, и когда взглянул на небо, то увидел, что было уже за полночь. Он вернулся к себе в комнату и совсем было уже приготовился спать, как вдруг до него донесся крик: «Воры, воры!» У Сун подумал: «Командующий очень заботливо относится ко мне, так могу ли я оставаться безучастным, когда в дом к нему забрались грабители?» И, движимый чувством благодарности к Чжан Мын-фану, он схватил палицу и бросился прямо во внутренние помещения. Навстречу ему попалась Юй-лань, та самая, которая пела в этот вечер, и махнув рукой в сторону сада, что был расположен за домом, вся дрожа от страха, прокричала:

— Туда убежал!

Тогда У Сун, не выпуская из рук палицы, ринулся в сад, но сколько он там ни искал, никого не нашел. Он хотел уже бежать обратно, как вдруг кто-то бросил ему под ноги скамью, и он, споткнувшись, полетел на землю. Сейчас же появилось человек восемь солдат, которые с криком: «Держи, хватай вора!» — тут же связали У Суна.

— Да ведь это я! — кричал он возмущенно, но солдаты не слышали его и тащили в дом. В комнате, куда его приволокли, горело множество свечей и сидел командующий.

— Подведите этого разбойника сюда! — крикнул он.

И солдаты, подталкивая У Суна палками, поставили его перед командующим.

— Да какой же я разбойник! Я — У Сун! — воскликнул тот в сильном волнении.

Взглянув на него, командующий даже в лице изменился от гнева и завопил:

— Ах ты мерзкий бандит! Закоренелый преступник! Я всеми силами старался помочь тебе и дать возможность выдвинуться в люди и никогда не обижал. Ведь только что я угощал тебя у себя в доме и сидел с тобой за одним столом. Я собирался повысить тебя по службе, и после этого ты решился на такое дело?!

— Уважаемый господин! — воскликнул У Сун. — Я ни в чем не виноват и сюда прибежал лишь затем, чтобы поймать вора. А солдаты ваши приняли меня за вора и задержали. Я человек честный, и справедливость моя известна по всей земле. Не способен я на подлости!

— Ты еще отпираться, мерзавец! — заорал Чжан Мын-фан. — Отведите-ка бандита в его комнату и посмотрите, не припрятал ли он чего!

Солдаты отправились вместе с У Суном в его комнату и [449] там обнаружили купленную им ранее корзину, в которой сверху лежала его одежда, а под ней серебряные кубки и чашки для вина, стоимостью примерно в двести лян. Увидев это, У Сун даже замер от удивления и мог лишь воскликнуть:

— Вот беда-то!

А солдаты отнесли корзину в дом и поставили ее перед Чжан Мын-фаном.

— Вот преступная дрянь! — разразился тот руганью. — Ни стыда, ни совести нет. Ведь все это нашли в твоей корзине, можешь ли ты еще отнекиваться? Правильно говорит пословица: «От любой твари скорее дождешься благодарности, чем от человека». С виду ты хоть и человек, а нутро у тебя звериное. Улики налицо, и нечего тут попусту болтать! Сейчас же опечатайте все его вещи, а самого заприте в подземелье. Завтра я поговорю с ним!

У Сун пытался было протестовать и кричал, что его оклеветали, но ему не дали оправдаться, забрали найденные вещи, а его самого бросили в подземелье.

В ту же ночь Чжан Мын-фан послал правителю области донесение о случившемся, а судьям и чиновникам управления передал денежные подарки.

На следующее утро, когда правитель пришел к себе в управление, к нему привели У Суна. Сюда же были доставлены и вещественные улики, найденные в его комнате.

Доверенный командующего Чжан Мын-фана вручил правителю письмо своего хозяина, где он сообщал об ограблении. Прочитав эту бумагу, правитель области тут же приказал связать У Суна, а тюремные надзиратели уже приготовили все, что требовалось для допроса.

У Сун хотел было сказать что-то в свое оправдание, но правитель крикнул:

— Этот человек — преступник, он сослан сюда! Разве может он исправиться? Ясное дело, как увидит богатство, так и появляются у него дурные мысли. Все улики налицо, и нечего слушать этого негодяя. Вздуть его как следует!

Тюремщики взмахнули бамбуковыми палками, расщепленными на концах, и удары градом посыпались на У Суна. У Сун, видя, что так его забьют насмерть, вынужден был признать предъявленные ему обвинения. Показание его гласило: «В пятнадцатый день сей луны я, увидев в доме начальника большое количество серебряной посуды, замыслил недоброе дело. Ночью, улучив момент, я выкрал эту посуду и спрятал у себя».

Прочитав показание, правитель сказал:

— Оденьте ему на шею кангу и бросьте в тюрьму. Тюремщики тотчас принесли тяжелую кангу, одели ее [450] преступнику на шею и отвели его в тюрьму, в камеру смертников. Очутившись в одиночестве, У Сун принялся размышлять: «Ну и подлец же этот командующий Чжан! Хорошую штучку он придумал, чтобы погубить меня! Если только удастся мне спастись, я уж отомщу ему!» У Сун сидел в главной тюрьме. Ноги его день и ночь были закованы в кандалы, а на руки ему надели деревянные колодки. Тяжелая участь ждала его.

Тем временем Ши Эню сообщили о том, что произошло, и он поспешил в город посоветоваться с отцом.

— Видно, начальник Чжан, — сказал отец, — решил отомстить за Цзян Мынь-шэня, подкупил командующего Чжан Мын-фана, который и подстроил все это дело, чтобы погубить У Суна. Он безусловно потратил немало денег на взятки чиновникам. Поэтому они не дают У Суну возможность оправдаться и хотят погубить его. Я твердо уверен, что У Сун не совершил никакого преступления, караемого смертью, и его можно спасти. Надо лишь подкупить приставленных к нему тюремщиков. Ну, а потом можно будет посоветоваться еще с кем-нибудь.

— Один из тюремных надзирателей, по фамилии Кан, — заметил Ши Энь, выслушав отца, — мой старый друг. Что если я пойду к нему и попрошу его помочь?

— Раз У Сун из-за тебя угодил в тюрьму, то размышлять тут нечего. Ты должен помочь ему, — отвечал начальник лагеря.

Тогда Ши Энь взял двести лян серебра и отправился к надзирателю Кану. Но тот еще не возвратился домой, и Ши Энь попросил его слугу сходить за ним и сказать, что к нему пришли. Вскоре надзиратель Кан вернулся и приветствовал гостя. Ши Энь подробно рассказал ему о своем деле.

— Мне незачем обманывать тебя, дорогой друг, — сказал надзиратель, выслушав его рассказ. — Все это дело возникло потому, что командующий Чжан и начальник охраны Чжан — однофамильцы и побратимы. Цзян Мынь-шэнь сейчас скрывается в доме начальника охраны и упросил последнего подкупить командующего Чжана. Вот они и придумали этот план. Надо тебе сказать, что все чиновники получили от этого Цзян Мынь-шэня подарки. И мы все получили от него деньги. Все высшее начальство в областном управлении не жалеет сил, чтобы помочь Цзян Мынь-шэню окончательно погубить У Суна. И лишь один человек на стороне У Суна — это следователь Е. Человек он прямой и честный и не пойдет на то, чтобы погубить невинного. Вот они и боятся покончить с У Суном. Могу обещать тебе, что теперь я буду снисходительнее к У Суну, так как это в моих силах, и в дальнейшем никаких лишений он испытывать не будет. Ты же поскорее [451] пошли к следователю Е и попроси его поспешить с решением. Это единственный способ спасти У Суна.

Тогда Ши Энь вынул сто лян серебра и предложил их надзирателю, но тот упорно отказывался и лишь после долгих уговоров согласился взять деньги.

Попрощавшись с Каном, Ши Энь вернулся в лагерь. Здесь он нашел человека, хорошо знавшего следователя Е, и попросил его снести ему сто лян серебра и попросить как можно быстрее вынести решение по делу У Суна.

Что же касается следователя, то он уже и сам убедился, что У Сун человек хороший, и решил приложить все усилия, чтобы помочь ему. Поэтому он повернул дело так, чтобы сохранить У Суну жизнь. А тем временем правитель, подкупленный командующим Чжаном, настаивал на том, чтобы никакого снисхождения в этом деле не было. Однако на основании произведенного расследования У Суна обвиняли только в краже ценностей, что не каралось смертной казнью. Поэтому дело затянулось, и заговорщики решили потихоньку покончить с У Суном в тюрьме.

Узнав, что У Сун обвиняется напрасно, да еще получив серебро, следователь заново пересмотрел все дело и, составив благоприятную для У Суна бумагу, ждал, когда кончится срок предварительного заключения.

На следующий день Ши Энь захватил вина, закусок и всякой снеди и, отправившись к надзирателю Кану, попросил проводить его в тюрьму. Между тем У Сун уже почувствовал доброе отношение надзирателя Кана — он был освобожден от канги и различных тюремных наказаний. Ши Энь вынул тридцать лян серебра и разделил их между тюремными служителями. Расставив перед другом принесенные кушанья, Ши Энь пригласил его отведать их, а тем временем, наклонившись к У Суну, прошептал:

— Командующий Чжан затеял это дело, чтобы отомстить за Цзян Мынь-шэня, и хочет погубить вас, дорогой брат мой. Но не расстраивайтесь и ни о чем не беспокойтесь. Я сообщил обо всем следователю Е и просил у него поддержки. Он очень хочет помочь вам. Подождем, пока кончится срок заключения и решится ваша судьба, а тогда придумаем, что делать.

Надо сказать, что, когда У Сун заметил более снисходительное отношение к себе, он стал подумывать о побеге, однако, выслушав Ши Эня, отказался от этой мысли. Ши Энь всячески старался успокоить его, после чего простился с ним и вернулся в лагерь.

Так продолжалось около двух месяцев. Следователь Е прилагал все усилия, чтобы облегчить участь У Суна, обращался к правителю области и докладывал ему о том, как обстоит дело. Когда правитель области узнал, что [452] командующий охраны получил от Цзян Мын-шэня большие деньги и поэтому вместе с начальником охраны Чжаном замыслил погубить У Суна, он подумал: «Так вот оно что! Они получили деньги, а меня заставляют губить человека!» После этого у него пропало всякое желание заниматься У Суном. Прошло шестьдесят дней; кончился срок заключения, и У Суна вызвали в зал суда. Здесь с него сняли кангу, и следователь Е зачитал показания У Суна, и приговор, по которому преступника присуждали к двадцати палочным ударам, клеймению и ссылке в город Эньчжоу. Представленные в качестве улики вещи возвратились прежнему владельцу, и командующему осталось только послать за ними людей.

Тут же в суде У Суна подвергли наказанию палками, на лицо поставили клеймо, на шею одели железную кангу в семь с половиной цзиней весом и назначили срок высылки. Была составлена сопроводительная бумага, которую вручили двум здоровенным стражникам, назначенным сопровождать У Суна. Получив бумагу, стражники покинули областное управление Мэнчжоу и под конвоем повели У Суна к месту назначения.

Здесь следует заметить, что когда У Суна подвергали наказанию палками, то били не очень сильно, так как начальник лагеря не пожалел денег на подарки, следователь Е хорошо относился к обвиняемому и наконец сам правитель области, узнав, что У Сун пострадал невинно, не настаивал на суровом наказании. Когда на шею У Суну снова надели кангу, он, еле сдерживая гнев, покинул город в сопровождении стражников.

Пройдя немногим больше ли, они увидели, что из кабачка, стоявшего у дороги, вышел Ши Энь.

— А я жду вас, — сказал он У Суну.

У Сун заметил, что голова и руки Ши Эня снова перевязаны.

— Давненько я не видел тебя, — сказал У Сун. — Что с тобой опять приключилось?

— Я не стану обманывать вас, дорогой брат мой! — отвечал Ши Энь. — После того, как я в третий раз побывал у вас в тюрьме, об этом узнал правитель области. Он послал людей следить, чтобы в тюрьму никто не входил, и командующий со своей стороны назначил людей дежурить у тюремных ворот. Поэтому я не мог больше навещать вас, и мне оставалось только ходить к надзирателю Кану на дом, чтобы узнавать там все новости. Полмесяца тому назад, когда я был в Куайхолине, я вдруг снова увидел этого стервеца Цзян Мынь-шэня. Он привел с собой ватагу каких-то военных, затеял со мной драку и избил меня. Потом он заставил меня найти свидетелей, чтобы принести ему извинения, отобрал трактир и все мое добро. Сейчас я живу дома и до сих пор еще не [453] поправился. Когда я услышал, что вас, дорогой брат мой, сегодня отправляют в Эньчжоу, я приготовил вам в дорогу две смены одежды и велел зажарить двух гусей.

Затем Ши Энь пригласил стражников У Суна в кабачок выпить вина. Но те наотрез отказались.

— Этот У Сун — преступник, и мы не хотим принимать за него какое-либо угощение. К тому же это даст повод для всяких разговоров. Проходи-ка лучше побыстрее, если не хочешь, чтобы тебя подгоняли! — грубо прикрикнули они.

Видя, что дело плохо, Ши Энь вынул десять лян серебра и предложил стражникам. Но те отказались принимать деньги и сердито подгоняли У Суна. Тогда Ши Энь угостил У Суна вином, привязал ему к поясу узел с одеждой, гусей подвесил на кангу у шеи и успел шепнуть ему:

— В узле две смены одежды, а в платок завязано немного денег, они в дороге пригодятся. Есть еще две пары соломенных туфель с восемью завязками. Берегите себя! Боюсь, эти два мерзавца задумали недоброе.

— Что говорить, — ответил У Сун, кивнув головой, — я и сам все вижу. Но будь их и вдвое больше, я не испугаюсь. Иди себе спокойно домой и поправляйся. А обо мне не тревожься, я знаю, что делать.

Нам нет надобности распространяться о том, как Ши Энь со слезами на глазах простился с У Суном и вернулся домой.

Итак, У Сун, сопровождаемый стражниками, отправился в путь. Они прошли всего несколько ли, когда вдруг У Сун услышал, как его провожатые потихоньку переговариваются между собой.

— Что-то не видно тех двоих.

Тут У Сун, ехидно усмехаясь, подумал про себя: «Плохо же вам, стервецы, придется, если вы задумали сердить меня!»

Правая рука У Суна была привязана к канге, но левая — свободна. Он достал ею привязанного к канге гуся и принялся уплетать его, не обращая внимания на стражников. Когда они прошли еще пять ли, У Сун взял второго гуся. Держа его правой рукой, он левой отрывал от него кусок за куском и отправлял в рот. Не прошли они и пяти ли, как оба гуся были съедены. В десяти ли от города им навстречу вышли два человека, с мечами в руках и кинжалами у пояса. Увидев У Суна и его провожатых, эти люди присоединились к ним и пошли с ними вместе. Вскоре У Сун заметил, что все они переглядываются между собой и понял, что ему готовится какая-то ловушка. Однако он и виду не подал и продолжал как ни в чем не бывало идти. Так прошли они еще несколько ли, и когда приблизились к какому-то большому, изобилующему рыбой водоему, то увидели мостик с одной перекладиной, а за ним арку, к которой была прибита доска с тремя иероглифами: [454] «Фэйюньпу» — «Озера Летающих облаков». Во все стороны отсюда простирались пруды и заводи. Прикинувшись простачком, У Сун спросил:

— Как называется это место?

— Ты ведь не слепой, — отвечали ему стражники. — Видишь, что написано — Фэйюньпу!

Тогда У Сун остановился и сказал:

— Мне нужно оправиться!

Двое, что были с мечами, приблизились к нему, но в этот момент У Сун крикнул и так пнул одного из них, что тот кувырком полетел в воду. Второй хотел было бежать, но У Сун успел размахнуться правой ногой и спихнуть его в пруд. Охранники, сопровождавшие У Суна, были до того перепуганы, что бросились бежать, а У Сун кричал им вдогонку:

— Куда?! Куда вы?! — и с такой силой рванул надетую на него кангу, что она разлетелась надвое, и У Сун бросился вдогонку за убегавшими.

Один из стражников от страха повалился на землю. Тогда У Сун погнался за вторым и так ударил его кулаком между лопаток, что тот сразу же рухнул. После этого У Сун побежал к водоему, поднял валявшийся на берегу меч и, подскочив к первому стражнику, несколькими ударами прикончил его. Затем У Сун разделался так же и с тем, который валялся на земле, полумертвый от страха.

Те двое, которые упали в воду, кое-как выкарабкались на берег и хотели было убежать, но У Сун настиг их и тут же прикончил одного. Затем он кинулся на второго и, схватив за волосы, крикнул:

— Ну, мерзавец, говори всю правду, тогда я помилую тебя!

— Мы люди Цзян Мынь-шэня, — ответил тот, — господин наш сговорился с начальником Чжаном и отправил нас двоих помочь стражникам убить вас.

— А где же твой господин? — спросил У Сун.

— Когда мы собирались сюда, — отвечал тот, — он был с начальником охраны Чжаном у командующего. Они выпивали и закусывали во внутренних покоях, ожидая нашего возвращения.

— Ну, раз так, — сказал У Сун, — не могу я тебя помиловать, — и, взмахнув мечом, прикончил его.

Потом он отвязал у них кинжалы, выбрал себе самый лучший, а трупы столкнул в пруд. Опасаясь, что стражники живы, он еще несколько раз проткнул их мечом, постоял немного на мостике, огляделся и сказал себе: «Хоть я и убил этих четырех мерзавцев, но пока не прикончу командующего, начальника охраны и Цзян Мынь-шэня, не буду отомщен!» Он поднял меч и долго еще стоял в раздумье. Наконец ему пришла в голову мысль немедленно вернуться в Мэнчжоу. [455]

Не случись этого, У Сун, вымещая свою злобу, не убил бы несколько алчных человек. Видно, так уж было предопределено, что:

Великолепные залы дворца
Будут телами убитых полны.
В мареве красных свечей на полу
Будут кровавые лужи видны.

Что произошло после того, как У Сун вернулся в город Мэнчжоу, прошу вас, читатель, узнать из следующей главы. [456]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Кровь командующего Чжана обагряет стены зала Супружеского счастья. У Сун ночью отправляется на гору Сороконожек — Усунлин

Итак, командующий Чжан, поддавшись уговорам начальника охраны, решил отомстить за Цзян Мынь-шэня и погубить У Суна. Но кто мог подумать, что у озер Летающих облаков У Сун убьет сопровождавших его четырех человек?

У Сун стоял на мосту, размышлял о случившемся, и чувство мести поднималось в нем до самых небес. «Я не успокоюсь, пока не убью командующего Чжана», — думал он. Он подошел к убитым, снял с них кинжалы и самый хороший взял себе. Затем он выбрал лучший меч и поспешил в Мэнчжоу.

Когда он пришел в город, уже смеркалось. Он направился прямо к саду, что был за домом командующего, и подошел к стене, за которой находилась конюшня. У Сун притаился у конюшни и прислушался. Конюх еще не вернулся; он был во внутреннем дворе. Вдруг раздался скрип калитки, и конюх с фонарем в руках вошел в конюшню, заперев калитку за собой.

Спрятавшись в тени, У Сун слышал, как сторож отбивал три четверти первой стражи.

Конюх засыпал лошадям корм, повесил на стену фонарь и, приготовив себе постель, разделся и лег спать.

Тогда У Сун подкрался к калитке и тихонько толкнул ее. Калитка заскрипела, и конюх закричал:

— Не успел я лечь, как ты уже явился воровать мою одежду! Рановато пришел!

Приставив к калитке меч и сжимая в руке кинжал, У Сун еще раз толкнул калитку, и она опять заскрипела. Конюх не вытерпел. Он выскочил голый из постели, схватил вилы и кинулся к калитке. Но едва он отодвинул засов, как У Сун распахнул калитку и, подскочив к конюху, схватил его за волосы. Тот хотел было закричать, но при виде занесенного над ним сверкающего при свете фонаря кинжала так испугался, что у него подкосились ноги. [457]

— Пощади! — взмолился он.

— Узнаешь меня? — спросил У Сун.

Конюх узнал У Суна по голосу и забормотал:

— Старший брат мой, я тут ни при чем! Пощади меня!

— Скажи, где командующий Чжан? — спросил У Сун.

— Сегодня они весь день пируют втроем с начальником охраны Чжаном и Цзян Мынь-шэнем и сейчас продолжают выпивать в зале Супружеского счастья, — ответил конюх.

— А правду ты говоришь? — спросил У Сун.

— Язвы мне на кожу, если лгу, — отвечал конюх.

— Все равно я не могу пощадить тебя, — сказал У Сун и ударом кинжала убил конюха. Отшвырнув ногой мертвое тело, он вложил кинжал в ножны и при свете фонаря достал ватную куртку, которую ему дал Ши Энь.

Сняв с себя старую одежду, он одел все новое и, туго подпоясавшись, привязал ножны к поясу. Потом он подошел к кровати, взял простыню, завернул в нее свое серебро и, засунув узел в небольшой мешок, повесил у двери. Затем он снял половинку двери, вынес ее на улицу и приставил к стене.

Покончив со всем этим, У Сун задул фонарь, крадучись вышел из помещения и, не выпуская из рук кинжала, по приставленной половине двери взобрался на стену. В это время луна вышла из-за туч, и У Сун поспешил спрыгнуть во внутренний двор.

Потом он поставил створку двери на место и прикрыл калитку, предусмотрительно убрав засов, чтобы ее нельзя было запереть.

Затем У Сун пошел на свет. Оказалось, что огонь горит в кухне. У котла при свете лампы сидели две служанки и жаловались на свою судьбу:

— Мы весь день прислуживаем им, а они все никак не идут спать. Еще чая требуют! Нет у этих двух гостей ни стыда, ни совести, нализались, как свиньи, а спать не идут — никак наговориться не могут.

У Сун прислонил к стене свой меч и вытащил из-за пояса окровавленный кинжал. Толкнув скрипучую дверь, он ворвался в комнату, схватил за волосы одну из служанок и тут же заколол ее.

Другая служанка хотела бежать, но ноги ее приросли к земле, и она даже крикнуть не могла от испуга. Да что говорить о служанках, если бы мы с вами, читатель, были свидетелями этого зрелища, тоже не смогли бы вымолвить ни слова от страха. Ударом кинжала У Сун убил и вторую служанку, а потом, оттащив оба трупа к очагу, погасил в кухне свет.

При свете луны он тихо прокрался в комнаты. Все ходы и выходы в доме были ему хорошо известны, и он направился прямо к лестнице, которая вела в зал Супружеского счастья. Осторожно ступая, он ощупью поднялся по ступенькам. [458]

К этому времени слуги и служанки, прислуживавшие хозяевам, сильно устали и разбрелись кто куда, и из комнаты доносился лишь разговор троих — начальника охраны, командующего и Цзян Мынь-шэня. Остановившись на лестнице, У Сун стал слушать, о чем они говорили.

— Если бы не ваша милость, я не смог бы отомстить за обиду, — сказал Цзян Мынь-шэнь командующему. — Будьте уверены, я хорошо отблагодарю вас за услугу.

— Я пошел на это дело только ради моего друга, начальника охраны, — отвечал командующий. — Вы хоть и поизрасходовались, зато уладили все как следует, и теперь с этим парнем, верно, уж покончено, потому что я приказал убить его на озерах Летающих облаков. Завтра сопровождающие его стражники и двое моих людей вернутся и доложат обо всем.

— Вчетвером им, разумеется, нетрудно будет справиться с одним, — сказал начальник охраны, — да если б он был и не один, они все равно одолели бы его.

— Я также послал туда своих людей, приказав им помочь в чем надо, а затем поспешить сюда с докладом, — заметил Цзянь Мынь-шэнь.

У Сун все это слышал. Бешеная ярость закипела в его сердце и, казалось, поднялась на три тысячи чжан в воздух и разорвала темное небо. Сжимая кинжал в правой руке и растопырив пальцы левой, он ворвался в зал. В комнате горело несколько свечей, в окно пробивался лунный свет, так что было светло, как днем. Сосуды для вина еще не были убраны со стола.

Цзян Мынь-шэнь сидел в кресле. При виде У Суна душа у него ушла в пятки. А дальше все произошло гораздо быстрее, чем ведется рассказ. Цзян Мынь-шэнь попытался привстать, но У Сун одним ударом кинжала рассек его лицо и расколол кресло, на котором тот сидел. Обернувшись, У Сун увидел, что командующий Чжан поднимается из-за стола. Тут У Сун с силой вонзил ему в шею кинжал, и тот рухнул на пол. Цзян Мынь-шэнь и командующий еще некоторое время бились в судорогах.

Начальник охраны Чжан был потомственным военным и, хотя был пьян, все же мог еще сопротивляться. Увидев, что У Сун уже расправился с двумя, он решил, что бежать все равно не удастся, поднял свое кресло и, размахивая им над головой, бросился вперед. Но У Сун ухватился за ножку кресла и ловко обрушил его на голову начальника охраны. Тот повалился на пол. Даже если бы начальник охраны не был пьян, то и тогда не смог бы устоять перед богатырской силой У Суна. Подскочив к нему, У Сун одним ударом кинжала отсек Чжану голову.

В тот самый момент, когда Цзян Мынь-шэнь, собрав последние силы, попытался подняться, У Сун повалил его [459] пинком левой ноги и, прижав к полу, отрезал ему голову. Потом он отрубил голову также и командующему Чжану.

Затем У Сун огляделся и увидел, что на столе осталось еще много вина и мяса. Он схватил сосуд с вином и одним духом осушил его. Он выпил три кувшина сряду, затем, приблизившись к убитым, отрезал у одного из них лоскутки материи от одежды и, намочив ее в крови, написал на стене большими иероглифами: «Их убил У Сун — победитель тигра».

После этого он взял со стола несколько серебряных сосудов, наступил на них и, расплющив, сунул за пазуху. Он хотел уже спуститься с лестницы, как вдруг услышал голос жены командующего:

— Все господа там наверху пьяны. Пошлите же кого-нибудь, чтоб помогли им спуститься.

Тотчас же двое слуг стали подниматься по ступеням. Спрятавшись за лестницей, У Сун узнал слуг, которые схватили его, как вора. Пропустив их в комнату, он стал у двери за их спиной. Увидев три мертвых тела в лужах крови, слуги испуганно уставились друг на друга и не могли произнести ни слова, будто их черепа раскололись на восемь частей или им на головы вылили ушат ледяной воды. Но едва они повернулись, чтобы бежать обратно, как У Сун тут же убил одного из них. Тогда другой упал на колени и стал молить о пощаде.

— Я не могу простить тебя! — ответил У Сун и вонзил в него нож.

Великолепные залы были залиты кровью убитых, и свечи озаряли распростертые тела мертвых.

— Раз уж начал, так надо кончать, — сказал себе У Сун. — Убей я хоть одного, хоть сотню человек, мне все равно придется за это поплатиться смертью.

И с кинжалом в руках он спустился вниз.

— Что это за крики там наверху? — раздался в это время голос жены командующего, но не успела она договорить, как У Сун ворвался к ней в комнату. Увидев огромного детину, женщина в страхе воскликнула:

— Кто это?

Но кинжал У Суна мелькнул в воздухе и, сраженная ударом в лицо, она упала с пронзительным криком. У Сун хотел отрезать ей голову, но кинжал не слушался его. Удивленный У Сун поднял его и при свете луны увидел, что он сломан.

— Так вот почему я не мог отрезать ей голову, — сказал У Сун.

Он отправился на кухню, взял меч и, отбросив поломанный кинжал, стал подниматься по лестнице. Тут навстречу ему попалась служанка-певица по имени Юй-лань, со свечой в руке, которая вела двух детей. Увидев на полу убитую госпожу, она успела лишь крикнуть: «О, горе!» — и упала, пронзенная мечом в сердце. Потом У Сун заколол обоих детей — каждому [460] досталось по одному удару. У Сун покинул зал, запер на засов главные двери и пошел в переднее помещение, где сидели три женщины. Их он также убил.

— Теперь я уйду со спокойным сердцем, — сказал себе У Сун, — и пусть будет, что будет.

Он отбросил ножны, взял меч и через калитку направился в конюшню. Там он снял со стены свой мешок, сложил в него все серебряные сосуды, спрятанные за пазухой, и привязал мешок к поясу. С мечом в руке он двинулся к городской стене. «Если я буду ждать, пока откроются ворота, меня, разумеется, схватят, — подумал он, — лучше ночью перелезть через стену». И он стал взбираться на стену.

Мэнчжоу был маленьким городком, и, на счастье У Суна, земляные стены оказались не очень высоки. У Сун взглянул вниз, попробовал, насколько упруга сталь его меча, и, не выпуская меч из рук, спрыгнул. Острие вонзилось в землю, смягчив падение. У Сун очутился на краю рва, наполненного водой.

При свете луны он заметил, что глубина рва всего один-два чи. Была середина десятой луны; стояла зима, а в это время года в водоемах всегда мало воды.

Разувшись и сняв одежду, У Сун обмотал ее вокруг себя и перешел ров вброд. На другой стороне он вспомнил, что в узле, который дал ему Ши Энь, были две пары пеньковых туфель на восьми завязках. У Сун вынул их и обулся. В это время он услышал, как сторож отбивал в городе стражу, — три четверти пятой.

— Ну, гнев у меня, кажется, прошел, и я освободился от душившей меня злобы, — сказал У Сун. — Хоть здесь не так уж плохо, однако оставаться не стоит, лучше уйти, — и он пошел по тропинке, ведущей на восток.

Так шел он около одной стражи; небо из черного стало серым, но еще не рассвело.

Только сейчас У Сун почувствовал, как устал он от ночных тревог; рубцы от побоев на теле снова заныли, и силы изменили ему.

В этот момент он увидел перед собой крошечную кумирню на лесной опушке и поспешил войти в нее. Здесь он приставил к стене свой меч, снял со спины узел и, положив его под голову вместо подушки, лег спать.

Он уже почти уснул, как вдруг заметил, что снаружи к нему протянулись два изогнутых крюка на бамбуковых шестах и зацепили его. Потом в кумирню вбежали двое, прижали У Суна к земле и связали веревками. Затем появилось еще двое. Они говорили между собой:

— Ну и жирный этот парень! Вот будет подарочек нашему хозяину!

У Сун барахтался, но никак не мог освободиться от них, и люди, забрав его меч и узел, потащили его, как связанного [461] барана, в деревню. Шли они так быстро, что ноги их едва касались земли.

По дороге они говорили:

— Смотри-ка, этот парень весь в крови! Откуда он взялся? Не иначе как разбойник, ограбил и убил кого-нибудь.

У Сун же молчал, предоставляя им болтать, что хотят.

Не прошли они и пяти ли, как перед ними появился домик, крытый соломой. Туда они и втолкнули У Суна. При слабом мерцании светильника он увидел маленькую дверь, ведущую в какое-то помещение. Четверо парней содрали с У Суна одежду и привязали его к столбу. Оглядевшись, У Сун заметил над очагом две человеческие ноги, привязанные к балке. Он подумал про себя: «Я попал в руки убийц и сейчас умру позорной смертью. Лучше бы я вернулся в Мэнчжоу, сознался во всех своих преступлениях и умер от удара ножа или меня разрезали бы на части. Тогда имя мое все же сохранилось бы для потомства».

Люди, которые привели У Суна и забрали его узел, крикнули кому-то:

— Хозяин, хозяйка, поднимайтесь быстрее! Нам попалась сегодня хорошая добыча!

— Иду! — ответил чей-то голос. — Не трогайте без меня, я сам разрежу его на части.

Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы выпить чашку чая, как У Сун увидел, что из внутренней комнаты вышла женщина, а позади нее появился рослый мужчина. Оба они внимательно поглядели на У Суна, и вдруг женщина сказала:

— Да это никак мой деверь?!

— А и впрямь это, кажется, мой брат, — отозвался мужчина.

У Сун пригляделся и увидел, что мужчина — не кто иной, как Чжан Цин — огородник, а женщина — людоедка Сунь Эр-нян. Люди, схватившие У Суна, испугались, развязали веревки и помогли ему одеться. Косынка У Суна была разорвана, и поэтому на голову ему надели войлочную шапку.

Следует пояснить, что заведений у Чжан Цина имелось несколько. Но У Сун не знал этого и не мог понять, почему и на этот раз он снова попал к Чжан Цину. А Чжан Цин поспешил пригласить У Суна в комнату для гостей и вежливо поклонился ему. Он был сильно встревожен и спросил У Суна:

— Почему ты в таком виде, брат мой?

— Сразу всего и не расскажешь! — ответил У Сун. — После того как мы расстались с вами, я попал в лагерь для ссыльных. Сын начальника лагеря Ши Энь, по прозвищу «Золотоглазый Тигр», подружился со мной и каждый день угощал меня мясом и добрым вином. Он держал кабачок в Куайхолине, к востоку от Мэнчжоу, приносивший ему хороший доход. Но [462] один человек по имени Цзян Мынь-шэнь, недавно прибывший туда вместе с начальником охраны Чжаном, воспользовался своим положением и нагло отнял у Ши Эня трактир. Ши Энь рассказал мне об этом, а так как я не терплю несправедливости, то однажды, напившись пьяным, вздул Цзян Мынь-шэня и вернул Ши Эню его кабачок. После этого Ши Энь проникся ко мне глубоким уважением. Однако через несколько месяцев начальник охраны Чжан подкупил командующего войсками, и они устроили против меня заговор. Командующий приблизил меня к себе с тем, чтобы потом погубить и отомстить за Цзян Мынь-шэня. Они подложили в мою корзину серебряную посуду. А в ночь на пятнадцатое восьмой луны меня схватили как вора, посадили в тюрьму и под пыткой заставили признаться, что я совершил кражу. Так я угодил под суд. Правда, Ши Энь подкупил чиновников, и они не причинили мне особого вреда. Помог мне и судья по фамилии Е, человек справедливый, честный и не взяточник. Он всегда выступал против тех, кто притеснял простых людей. А тюремный надзиратель по имени Кан оказался приятелем Ши Эня, и оба они делали все, чтобы помочь мне. Когда я отбыл в тюрьме свой срок, меня наказали палками и выслали в Эньчжоу. Но вчера вечером, едва я вышел из города, этот проклятый Чжан опять устроил мне ловушку. Он велел Цзянь Мынь-шэню подослать двух людей помочь стражникам убить меня по дороге. Они собрались приняться за дело у пустынного моста возле озер Летающих облаков, однако я пинком ноги сбросил двух из них в воду. Потом я погнался за стражниками и, заколов их мечом, также швырнул в пруд. Поразмыслив над тем, как отомстить за обиду, я решил вернуться в Мэнчжоу. Когда первая ночная стража близилась к концу, я забрался на конюшню командующего Чжана, убил конюха, затем перелез через стену, проник в кухню и заколол двух служанок. Потом я направился в зал Супружеского счастья, где и прикончил всех троих: командующего, начальника охраны и Цзян Мынь-шэня. Зарезал я также двух слуг, а когда спустился вниз, то убил жену командующего, двоих его детей и девушку, которая воспитывалась у него в доме. В конце четвертой стражи я перелез через городскую стену и долго шел, пока не почувствовал сильной усталости. Рубцы от побоев на моем теле заныли, и я не мог больше идти. Я направился к маленькой кумирне, чтобы отдохнуть, но там схватили меня эти четверо, связали и привели сюда.

— Мы работники господина Чжан Цина, — сказали те, упав на колени. — За последние дни мы сильно проигрались и пошли в лес за добычей. Мы видели, как вы брели по тропинке, весь выпачканный кровью. Когда вы остановились в кумирне, мы ведь не знали, кто вы такой. Хорошо еще, что господин Чжан приказал нам ловить и приводить к нему людей живьем. Вот мы и поймали вас крюками. Если бы не этот приказ, мы [463] давно бы вас прикончили. Уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметили». Простите нас, господин, пожалуйста, если обидели вас в своем неведении!

— Неспокойно у нас было последнее время на душе, вот мы и приказали приводить пойманных людей живыми, — говорили, смеясь, Чжан Цин и его жена. — Они-то уж, конечно, ничего об этом не знали. А если бы наш брат так не измучился, то он не только вас четверых одолел бы, но даже будь вас на сорок человек больше, то и тогда вам было бы плохо, — сказали они работникам.

А те четверо все продолжали отбивать земные поклоны. У Сун приказал им встать и сказал:

— Раз у вас нет денег на игру, я дам вам их, — и он развязал узел, вынул оттуда десять лян мелочью и отдал их удальцам.

Они поклонились и поблагодарили У Суна, а Чжан Цин в свою очередь также вынес им два-три ляна серебра, и они ушли делить полученные деньги. Тогда Чжан Цин сказал:

— Добрый брат, ты и не знаешь, что у меня на душе. После твоего ухода в тот раз я все боялся, что с тобой случится какое-нибудь несчастье и что рано или поздно ты должен вернуться. Вот я и приказал этим людям приводить пойманных людей живыми. Когда им попадались слабые и неповоротливые, они забирали их живьем. Но если встречались сильные и умелые люди, тогда в борьбе их могли поранить, отчего мы и давали своим людям только крюки и веревки. Сейчас, когда они поймали тебя, я забеспокоился и приказал им подождать моего прихода и ничего не делать без меня. Кто бы мог подумать, что они схватили тебя, дорогой брат мой?

— Мы слышали, что вы, дорогой деверь, в пьяном состоянии побили Цзян Мынь-шэня, — вступила в разговор жена Чжан Цина. — Весть об этом наводила страх на всех, кто сюда приходил. Торговцы, побывавшие в Куайхолине, рассказывали об этом, а что случилось потом, никто не знал. Вы устали, дорогой деверь, пожалуйста, пройдите в комнату для гостей, отдохните там, а потом мы потолкуем, как быть дальше.

Чжан Цин провел У Суна в комнату, и тот скоро уснул. А муж с женой пошли в кухню и приготовили там мясные и овощные кушанья и вино, чтобы хорошенько угостить У Суна. Через некоторое время все было готово, и они стали ждать, когда У Сун проснется.

Вернемся теперь в дом командующего Чжана в Мэнчжоу. Кое-кому из живших там удалось укрыться, и они решились выйти только после пятой стражи. Они позвали родственников, пришла и наружная охрана. Поднялся шум; соседи были сильно напуганы, и никто не осмеливался выглянуть на улицу.

Когда рассвело, все отправились в управление Мэнчжоу доложить о случившемся. Узнав, что произошло, начальник [464] области пришел в ужас и немедленно послал людей на место происшествия установить количество убитых, узнать, как проник в дом убийца и куда скрылся. Посланные составили подробный отчет и представили его начальнику округа. В этом сообщении говорилось:

«Прежде всего убийца забрался в конюшню, где убил конюха и оставил свою старую одежду. Потом он прошел в кухню и зарезал двух служанок, сидевших у очага; у дверей кухни был найден его сломанный кинжал. Наверху он убил командующего Чжана и Цзян Мынь-шэня. Преступник кровью написал на стене: «Их убил У Сун — победитель тигра». Затем преступник заколол в нижних комнатах супругу командующего и служанку Юй-лань, двух кормилиц и троих детей. Всего он убил пятнадцать человек мужчин и женщин и украл шесть золотых и серебряных сосудов для вина».

Прочитав это, начальник области тотчас же послал людей закрыть все ворота города Мэнчжоу, затем назначил чиновников, которым поручил разыскать и схватить преступника, а квартальным старостам приказал произвести обыски в каждом доме.

На следующий день староста того района, где находились озера Летающих облаков, доложил, что в воде были обнаружены четыре трупа, а под мостом кровавые следы.

Получив это донесение, начальник области вызвал своего помощника, дал ему несколько человек и послал к пруду выловить трупы и произвести расследование. Позднее было установлено, что двое из утопленников оказались слугами командующего, и у них были семьи, которые могли возбудить против убийцы судебное дело. Семьи убитых приготовили погибшим гробы и затем обратились с жалобой, обвиняя У Суна в убийстве и прося разыскать преступника и привлечь его к ответственности.

Три дня городские ворота оставались закрытыми. Весь город разбили на несколько участков и обыскали каждый дом. Начальник области разослал распоряжение местным властям, предлагая им произвести розыски по всем городам, селам и деревням, найти и схватить убийцу. В приказе были указаны приметы У Суна, его месторождение, возраст, наружность, манеры, а за поимку его обещана награда в три тысячи связок монет. В разосланной бумаге говорилось: «Тот, кто сообщит о местонахождении У Суна, получит вознаграждение. Тот, кто попытается укрыть его и будет давать ему приют и пищу, понесет наказание наравне с преступником, как только это станет известным».

Приказ о поисках и поимке преступника был разослан и в соседние области.

Что же касается У Суна, то он несколько дней отдыхал в доме Чжан Цина. Там до него дошли слухи, что весть о его [465] преступлении распространилась повсюду. Он узнал, что особые чиновники ездят по всем деревням и ищут его. Тогда Чжан Цин сказал У Суну:

— Дорогой брат мой, не подумай, что я боюсь за себя, но оставаться здесь тебе нельзя. Власти прилагают все усилия, чтобы найти тебя, посланные обыскивают каждый дом. Если мы допустим хоть малейшую оплошность и тебя обнаружат, то для нас с женой это будет большим несчастьем. Я давно тебе говорил, что нашел для тебя хорошее убежище, но не знаю, согласен ли ты отправиться туда.

— Я уже думал об этом, ибо знал, что вокруг моего дела поднимется большой шум и оставаться здесь мне будет нельзя. Если бы невестка не убила моего старшего и единственного брата, не пришлось бы мне прятаться здесь и подвергаться опасности. Теперь у меня никого нет, и я прошу вас указать мне место, где я смог бы укрыться.

— Это неподалеку от Цинчжоу в области Шаньдун, — отвечал Чжан Цин. — На горе Эрлуншань есть монастырь Баочжусы. Там живет мой старший брат Лу Чжи-шэнь, некий Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый Зверь». Они занимаются разбойным делом и во всей округе считаются первыми среди разбойников. Правительственные войска не смеют даже приблизиться к этим местам. Вот туда и иди, дорогой брат мой. Только там ты почувствуешь себя в безопасности, а в другом месте тебя все равно в конце концов поймают. Эти люди посылают мне письма и приглашают к себе, только я привык к здешним местам и не могу уехать отсюда. Я напишу им подробно о твоих способностях, и ради меня они, конечно, не откажут тебе в убежище.

— Вы совершенно правы, — согласился У Сун. — Мне тоже приходила в голову эта мысль, но, к несчастью, не представлялось удобного случая. Однако, раз я уж совершил убийство и все обнаружилось, мне некуда больше податься. Ваш план — самый лучший выход для меня, брат мой. Напишите письмо, и я сегодня же отправлюсь туда.

Чжан Цин взял лист бумаги и, подробно обо всем написав, отдал письмо У Суну, а сам стал готовить вино и закуски, чтобы устроить ему проводы.

— Как можешь ты посылать нашего брата в таком виде? — с укором заметила жена Чжан Цина. — Ведь его сейчас же схватят.

— Дорогая сестра, — удивился У Сун, — почему вы думаете, что в таком виде меня обязательно схватят?

— Брат мой, — отвечала женщина, — сейчас власти повсюду развесили приказ, в котором предлагают три тысячи связок монет за вашу поимку. К бумаге приложено описание примет и ваше изображение, а также сказано, откуда вы родом и сколько вам лет. К тому же на вашем лице отчетливо видно [466] клеймо. Как только вы выйдете на дорогу, вас, разумеется, узнают.

— Он наклеит на лицо два пластыря — и все будет в порядке, — сказал Чжан Цин.

Но женщина рассмеялась и сказала:

— Как же, один только ты умный на свете! Этакую чушь несешь! Разве так проведешь стражников?! Я придумала другое средство, только не знаю, согласитесь ли вы?

— Когда речь идет о жизни или смерти, то выбирать не приходится! — воскликнул У Сун.

— Только вы не обижайтесь на меня! — смеясь, говорила женщина.

— Я на все согласен, сестра! — сказал У Сун.

— Два года тому назад, — начала она, — проходил здесь странствующий монах. Я убила его и несколько дней начиняла им пампушки. Но у меня до сих пор сохранились железный обруч, что он носил на голове, черная ряса, многоцветный пояс, его монашеское свидетельство и четки из ста восьми бусин, выпиленных из человеческого черепа. Еще имеется два кинжала из прекрасной стали, с резными изображениями снежинок, в ножнах из кожи акулы. Теперь частенько слышно по ночам, будто кинжалы эти стонут. Вы уже видели их, дорогой брат, когда были здесь в прошлый раз. Так вот, если хотите спастись, подстригитесь по-монашески, переоденьтесь странствующим монахом, прикройте волосами клеймо на лице и захватите свидетельство монаха. По возрасту и внешности он на вас походил, словно сама судьба этого хотела. Вы примете его имя, и никто вас не остановит. Ну, как вы находите мой план?

Тут Чжан Цин захлопал в ладоши и воскликнул:

— Ну и здорово придумала! А я ведь совсем забыл про этого монаха. Что ты думаешь на этот счет, дорогой брат мой?

— Это было бы неплохо! Только боюсь, что не очень-то я похож на монаха.

— Сейчас я наряжу тебя, поглядим, что получится, — сказал Чжан Цин.

Женщина пошла в другую комнату и скоро вернулась с большим узлом. В нем оказалась груда одежды, нижней и верхней, которую она предложила У Суну.

— И верно, будто на меня сшито, — сказал У Сун, примеряя одежду.

Одев поверх своего платья черную рясу, он повязался поясом, снял войлочную шляпу и распустил прическу. Потом он начесал волосы на лоб, на голову одел железный обруч и привесил к поясу четки и кинжалы. Осмотрев У Суна, Чжан Цин и его жена одобрительно воскликнули:

— Точно сама судьба тебе это предназначила!

У Сун попросил зеркало и, взглянув на себя, расхохотался.

— Чему ты смеешься, дорогой брат? [467]

— Да как же тут не смеяться? — сказал У Сун. — Надо же было мне превратиться в странствующего монаха! Остриги меня, дорогой брат! — попросил он Чжан Цина.

Тот взял ножницы и подстриг его спереди и сзади. После этого У Сун, не мешкая, увязал свои вещи в узел и собрался в путь.

— Дорогой брат, — вновь обратился к нему Чжан Цин, — послушай, что я тебе скажу. Не подумай, что мной руководит алчность, но все же оставь здесь серебряные сосуды командующего Чжана, а вместо них я дам тебе на дорогу немного серебра. Не вышло бы из-за них какой беды!

— Дорогой брат мой, хорошая у вас голова! — сказал У Сун и, вынув сосуды, отдал их Чжан Цину, получив в обмен мешочек с серебром и золотом, который и положил в свой мешок, висевший у пояса. Потом У Сун сытно поел и выпил, простился с Чжан Цином и его женой и, сунув за пояс оба кинжала, приготовился в дорогу. Жена Чжана принесла свидетельство монаха в специально сшитом шелковом мешочке и сказала У Суну, чтобы он хранил его на груди.

— Дорогой брат, — напутствовал его Чжан Цин, — будь осторожен в дороге, сдерживай себя и не проявляй своего характера. Вина пей поменьше, ни с кем не затевай ссоры и веди себя, как положено монаху. Укроти свой нрав, чтобы тебя не признали. А когда придешь на гору Двух Драконов — Эрлуншань, напиши нам. Мы не думаем здесь долго оставаться, может, тоже соберем пожитки, да и отправимся туда. Береги себя, брат, будь осторожен! Передай от нас тысячу приветов обоим вождям.

И, простившись с ними, У Сун ушел. Выйдя за ворота, он засучил рукава и зашагал вперед. Полы его рясы развевались на ходу.

Чжан Цин с женой, смотревшие ему вслед, воскликнули:

— Ну прямо вылитый монах!

Итак, в тот вечер новый странствующий монах У, покинув дом своих друзей, пустился в путь. Шла десятая луна, дни были короткие, смеркалось рано. Не прошел он и пятидесяти ли, как впереди показались горы. Дорогу освещала луна, и он медленно поднимался вверх по склону. Было уже около первой стражи, когда он взобрался на вершину и, остановившись, огляделся. Луна ярким светом заливала кусты и деревья вокруг. Пока У Сун озирался по сторонам, из леса неподалеку донесся смех. «Опять чудеса какие-то! — подумал он про себя. — Кто бы мог разговаривать и смеяться на этой высокой и уединенной горе?»

Подойдя ближе, он увидел среди сосен маленькую кумирню и с десяток домов, крытых соломой. Два маленьких окошка кумирни были открыты настежь, и в одном из них У Сун увидел монаха, обнимающего женщину. Монах и женщина [468] сидели у окна и смотрели на луну, время от времени пересмеиваясь. При виде этого У Сун вскипел от гнева и сердце его наполнилось злобой. «Нечего сказать, достойный монах в этой кумирне! Какими делами занимается!» — подумал он и выхватил из-за пояса сверкающие при свете луны, как серебро, кинжалы. У Сун сказал себе:

— Кинжалы хороши, но в моих руках еще не бывали в деле. Испробую-ка я их на этом негодном монахе!

Один кинжал он прикрепил у запястья, другой засунул обратно в ножны. Затем откинул за спину длинные рукава своей рясы и завязал их. Проделав это, он подошел к воротам и постучался.

Услышав стук, монах тут же захлопнул окно. Тогда У Сун схватил камень и принялся барабанить им в дверь. Послышался скрип отпираемой калитки, вышел послушник и закричал:

— Кто ты такой и как смеешь шуметь здесь глубокой ночью?

В ответ монах У, выпучив глаза, заорал во весь голос:

— Я принесу этого проклятого послушника в жертву моему новому кинжалу!

С этими словами он взмахнул рукой, — раздался хрустящий звук, и голова послушника покатилась по земле.

— Кто посмел убить моего послушника? — рявкнул тот самый монах, что был в кумирне, выбегая на порог.

В руках у него было по мечу, и он двинулся на У Суна. Но тот лишь рассмеялся и сказал:

— Пожалуй, не придется мне пустить в ход всего своего искусства! Он сам лезет на рожон!

У Сун выхватил второй кинжал и, взмахнув обоими клинками, пошел навстречу монаху. Они боролись, озаренные лунным светом, то наступая, то отступая, и их кинжалы вспыхивали и мелькали в воздухе так быстро, что казалось, будто над ними поднялись четыре круга холодного света. Так они сходились десять раз, как вдруг раздался гром, эхом раскатившийся по всем горным склонам, и один из них упал.

Поистине это было так:
В холодном мареве луны
Скатилась чья-то голова
Под яростным мечом.
Жестокий разгорелся бой,
И кровь на землю потекла
Дымящимся ручьем.

Кто же из двух был убит, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

(пер. А. Рогачева)
Текст воспроизведен по изданию: Ши Най-ань. Речные заводи. Том 1. Гос. изд. худ. лит. М. 1959