-

АРХИЕПИСКОП ДАНИИЛ (СИВИЛЛОВ Д. П.)

ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ КИТАЯ

Перевод с Китайского

(Ар. Даниила.)

ОТДЕЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Династия Шан

Чен-Тан.

(Шан есть название одной земли, в которую Ци, одни из предков государя Чен-Тан, первоначально был пожалован удельным князем; почему название оной и обращено было им в титло правления сего дома.)

Чен-Тан, один из потомков государя Хуан-ди, имел наследственную после отца своего фамилию Дзы-ши. Одна из наложниц государя Ди-гу, по имени Дзянь-ди, некогда увидев яйцо, которое уронила на землю летевшая ласточка, подняла его и съела; от чего вдруг ощутила в себе зачатие, и в последствии родила Ци, который при государях Тан и Юй служил министром финансов. Кроме того Ци занимался еще образованием народа, и за оказанные по этому предмету услуги, был пожалован владетельным князем [149] в удел Шан с утверждением за ним фамилии Дзы-ши. От сего Ци родился Джао-мин, от Джао-мин родился Сян-ту, от Сян-ту родился Чан-жо, от Чан-жо родился Цао-юй; от Цао-юй родился Мин, от Мин родился Джен, от Джен родился Вэй, от Вэй родился Бао-дин, от Бао-дин родился Бао-и, от Бао-и родился Бао-бин, от Бао-бин родился Джу-жень, от Джу-жень родился Джу-куй, от Джу-куй родился Тянь-и, и это есть имя, которым назывался Чен-Тан.

В сие время один из знаменитых мужей И-инь, видя смятения в государстве, а при том и находя особенное удовольствие в подражании правилам жизни прежних государей Яо и Шунь, предпочел сельскую, безмятежную жизнь службе общественной, спокойно занимаясь возделыванием земли на полях Ю-синь. Государь Тан наслышавшись о его добродетелях, неоднократно посылал к нему дары, и приглашал его в свою службу. Вполне чувствуя столь благосклонное к себе внимание князя, И-инь решился спокойствием частной лизни пожертвовать службе общественной; почему и пришел к Чен-тан, который сделал его своим министром. Но видя продолжающиеся в государстве беспорядки, причиною коих был нечестивый Дзе, И-инь неоднократно предлагал князю Тан поднять оружие на низложение дома Ся, дабы тем избавить империю от угнетения. Но Тан, прежде, нежели согласился на эту [150] меру, признал за полезное представить его самого государю Дзе в той надежде, что не успеет ли он произвести какой либо счастливой перемены в мыслях государя. Но сей, утопая в гнусных пороках, не способен был пользоваться его советами. Итак И-инь опять возвратился к Чен-тан без успеха ¹.

Дзе когда казнил смертию своего министра Лун-фын за то, что сей однажды осмелился откровенно напомнить ему о долге государя; то с сих пор уже ни кто из придворных не дерзал более с прямодушием предостерегать его от проступков. Чен-тан, движимый чувством сострадания о горестной участи Лун-фын, отправил к нему некоторых из своих людей с изъявлением своего прискорбия об этом несчастном приключении ². Дзе воспламенился гневом на князя, и в след за сим велел оковать его узами и бросить в темницу Ся-тай. Тан в этом положении провел немалое время, и едва мог получать свободу.

В продолжение того же времени случилось, что днем на небе видима была взаимная борьба двух солнцев (Солнце, по мнению Китайцев, представляет собою Эмблемму государей.), а ночью множество звезд падало на землю (Звезды означают подданных. Предвестие войны.). Также воды в озере И-ло иссякли, священная гора Тай-шань расселась ³. Один из [151] знаменитых министров государя Дзе, по имени Фей-чан, видя такие необыкновенные явления на небе и на земли, заключил, что царствование государя Дзе должно кончиться; а вместо его Чен-тан долженствовал возвыситься на верх царского величия: посему оставив первого, он присоединился к кругу людей последнего.

Однажды Тан, по обыкновению своему, вышед на поле прогуляться, заметил, что один охотник раскидывал сети на все четыре стороны для ловли зверей в птиц, скликая их к себе следующими словами: «Все, какие сверху садиться будете птицы, и какие с низу приходить будете четвероногие, или какие с четырех стран света собираться будете животные, все без исключения падайте в мои сети». Чен-тан выслушав такие слова, сам в себе сказал: «животным также жизнь приятна, хотя они и принадлежат к классу низших тварей в отношении к людям; к чему такая нечувствительность — желать, чтоб все они сделались добычею сети?» Итак раскрывши сеть с трех сторон, оставил только одну не покрытою; и, в свою очередь, воззвал: «всякое из животных, куда бы ни захотело обратиться, на лево, или на право, вверх или вниз, пусть обращается, следуя собственному своему побуждению; но только те из них, которые бы, по своей оплошности, подвергали жизнь свою опасности, пусть идут в мои сети». Удельные князья страны Хань-кань, услыхавши о таком милосердии [152] Князя Чен-тан к самым даже бессловесным тварям, превозносили его похвалами за такую добродетель: «если Чен-тан так милостив, говорили они, к самым животным, то не более ли можно ожидать от него милосердия к людям?» Итак свергнув с себя тяжкое иго Дзе, они добровольно объявили себя данниками князя Чен-тан, представив в полное его распоряжение и свои уделы. Число сих уделов простиралось свыше сорока.

Нечестивый Дзе разными жестокостями мучил граждан. Министр И-инь, видя народ страждущий от насилия, принял сторону князя Тан с тем, чтоб с одной стороны силою оружия сокрушить несносное владычество Дзе, сего лютого врага народного благосостояния; а с другой освободить империю от бремени угнетений. В это время Фэй-чан, бывший министр дома Ся, который передался к князю Чен-тан, был принят им в службу, и определен в должность возничего при военной его колеснице. При таком положении дел Тан сразился с Дзе на полях Мин-тяо. Войско сего последнего, как не имевшее ни силы, ни расположения, не могло долго противиться, но тотчас было разбитое во всех направлениях. По окончании сражения Тан тотчас сослал Дзе на заточение в Нан-чао. Видя такой успех князя Чен-тан в военном деле, удельные князья съехались к нему для чрезвычайного совещания о избрании царя. Первому Чен-тан был [153] предложен скипетр правления. Но сей, почитая себя не достойным столь высокой чести, обратился к прежнему своему посту, сказав: «что я хотя и обнажил меч на поражение тиранна Дзе, но не с тем, чтоб думал чрез это восхитить себе царский венец, а единственно для того, дабы облегчить участь народа от тяжкого угнетения бесчеловечного его властительства. При том на престоле царском, по моему мнению, может только безопасно сидеть муж украшенной высокою мудростию и отличным благочестием, а не такой слабый и скудный, каким я себя чувствую» ⁴. Таким образом Чен-тан троекратно отказывался от престола. Но видя неотступное настояние удельных князей, как равно и искреннее их желание утвердить его на престоле, как такого мужа, с которым ни кто из среды их не мог равняться ни в мудрости, ни в добродетели, уступил желанию многих: почему и взошел на императорский престол, и в тож время область Бо назначил своею столицею (Область, в которой существовал древний престольный город Бо, находится в нынешней губернии Хэ-нань, в округе Гуй-дэ-фу.).

Начало царствования и конец.

Когда Тан взошел на престол; то положил за основание управлять народом мерами снисходительности, вопреки тем действиям, коим следовал государь Дзе. [154] Он уничтожил все жестокости и разврат, которым запятнал свое царствование его предшественник, стараясь угождать народу во всем, что служило к облегчению его судьбы. Дабы успокоить его от прежних отягощений, он давал ему разные льготы, и уменьшил Налоги. Таковой образ правления не без действия остался; но имел самое благодетельное влияние на сердца подданных: ибо все, как дальше, так и ближние из подвластных империи народов, обратились к нему с такою покорностию, что нельзя было ни об ком из них предполагать, чтоб он имел какую нибудь причину раскаиваться о прежнем правлении дома Ся. Утвердившись таким образом на царском престоле, Чен-тан нужным признал переменить начало новолетия ⁵: ибо с тех пор, как дом Ся воцарился, луна под знаком Инь постановлена была первым месяцем в ходу; но Чен-тан упразднил постановление дома Ся, определив начальным месяцем года луну под знаком Чоу ⁶. Равным образом и в цветах платья и жертвенных животных сделал перемену, избрав преимущественно пред прочими белый: почему сей цвет принят был за отличительный знак совершенства. В отношении же к себе, он также соблюдал всякую скромность. Шляпа, которую он носил, не имела другого имени, кроме общего всем, Сюй; а также и платье, в какое он одевался, не отличалось искуственным цветом материи, но оставлено было в своем естественном виде. После того, как получил царское [155] достоинство, Чен-тан прежде всего постановил двух главнейших министров Дзай-сян, избрав к тому самых способнейших в то время бывших мужей И-Инь и Чун-хай. Из них первый долженствовал предстоять у него по правую руку, а другой по левую; а сие, не без намерения; он чрез это хотел показать, что достоинство министров есть чрезвычайной важности; потому что существенный долг их с одной стороны состоит в том, чтоб облегчать для государя бремя правления, а с другой предводительствовать государственными чинами.

Около сего времени, по причине недостатка дождей, стояла чрезвычайная засуха, продолжавшаяся чрез семь лет. Открылся повсеместный голод от неурожая хлеба; болезни свирепствовали с неимоверною жестокостию; стоны и жалобы народа раздавались повсюду. Великий Астролог Тай-ши, по наблюдению за ходом светил небесных, донес государю: «бедствия народа, государь, достигли самой крайней степени, говорил он; засуха не прекращается, а голод со дня на день становится ужаснее. Не угодно ли, вашему величеству, для прекращения сего зла заклать человека и принести его в жертву для умилостивления неба». Тан отвечал на это: «цель, с какою я должен испрашивать дождя, преимущественно состоит в том, чтоб спасти жизнь народа от смерти, ужели в этом случае я должен позволить себе обагрить руки свои кровию человеческою и [156] ее принесть оскверненными руками в жертву чистейшему небу? Ужели после сего я должен быть уверен, что такая жертва будет приятна и удовлетворительна к умилостивлению раздраженного неба? Нет! Если бы и действительно нужно было жертвою человеческой крови умилостивлять Бога; то я лучше готов самого себя предать Ему в жертву, нежели согласиться отдать другого на жертвоприношение». После сих слов, он тотчас приступил к приготовлению себя на жертву: очистил себя постом, остриг на голове волосы и обрезал на руках ногти ⁷; сел в простую повозку, запряженную в одну лошадь белого, цвета, надел на себя сделанный из ковыля плащ, и в таком положении, в котором более можно было видеть жертву везомую на заклание, нежели государя жертво-приносителя, выехал на поле Сань-линь для жертвоприношения. Здесь он произнес молитву к небу следующего содержания: «нельзя еще найти на земли никого, который бы был столько не разумен, как я; посему-то и оказался я не способным служить Тебе, о Всевышнее Небо! Мои преступления возжгли праведный гнев Твой. Я вижу в себе причину злострадания народного. Так пусть падут удары Твоего мщения на главу мою! Пусть поразят они эту грудь, которая носит в себе семя беззакония, от которого произрасло толикое зло в государстве! Но пощади народ, который гибнет от постигших его бедствий, не истяжи моих вин с неповинных! Я знаю, что не иное что воспламенило святый гнев Твой, как [157] или 1-е) мое правление, в котором я не умел держаться пределов умеренности, или 2-е) то, что я попустил народ обратиться к нечестию и оставить свои занятия, в которых он должен был трудиться, или 3-е) при сооружении дворцов переходил меру зодчества, возвышая их до высоты излишней, или 4-е) умножал при дворе штат наложниц более, нежели сколько законами иметь дозволялось, или 5-е) додал повод к искательствам чрез излишнее послабление в допущении даров и взятков, или 6-е) клеветникам и доносчикам попустил своевольно действовать к нарушению правосудия» ⁸. Чен-тан не успел еще кончить своей молитвы, состоявшей в сих шести видах его сознания, как вдруг пролился сильный дождь и распространился на необозримое пространство, обильно напоивший повсюду иссохшую землю ⁹. Но поелику в продолжении этой засухи народ пришел в великую бедность, а пособить оной неоткуда не предвиделось достаточных средств; (ибо хлебные магазины и казна в совершенном были истощении); то Чен-тан повелел раскопать гору Джуан-шань, изобилующую богатыми рудниками, и из добытого оттуда металла начеканить звонкой монеты с тем, чтоб раздать оную на употребление народу в его нуждах. По сему хотя засуха продолжалась целые семь лет; однакож такою мерою благоразумия недостатки народа еще не успели превысить его сил. Наконец когда настал плодоносный год от часто продолжавшихся дождей; то все государство [158] оживилось не изъяснимою радостию. Наслаждаясь плодами народного благоденствия, Чен-тан составил свой оркестр музыки, который наименовал он Да-хо т. е. великое избавление, в знамение того, что он молитвою в Небу содействовал к избавлению своей земли от засухи, угрожавшей ее жителям погибелью, доставив тем случай всем и каждому быть довольными своею долей ¹⁰.

После 13 летнего царствования Чен-тан скончался. Жил он всего 100 лет. Сын его Тай-дин, который должен был после него наследовать царский престол, преждевременно помер, когда последовала кончина государя Чен-тан, то второй сын его Вай-бин, взошел на престол; но и сей царствовав только два года, также скончался. За ним наследовал престол третий сын императорский Чунь-жен, но царствовав четыре года, также помер. После сего Тай-дзя, сын преждевременно умершего наследника престола Тай-дин, рожденный от законной супруги сего последнего, воцарился. Это был, после Чен-тан, наилучший государь в династии Шан, которая наиболее была обязана ему столь продолжительным своим существованием в удержании за собою царственного достояния.

II.

Тай-дзя.

С первого года царствования и далее.

Тай-дзя лишь только взошел на престол, не [159] понимая, как должно, в чем состоят добродетели, которыми украшать себя должен венценосец, начал ниспровергать все те узаконения, которые постановлены были государем Чен-тан, и с которыми он должен был сообразоваться, как с зерцалом мудрого законоположения. Служивший при Чен-тан, министр И-инь, опасаясь, дабы Тай-дзя от нарушения порядков, введенных его дедом, не довел себя до несчастий потерять и самое царство, по необходимости принужден был удалить его от правления в Тун-Гун — место, на котором основано было кладбище государя Чен-тан, в том предположении, что, находясь близь жилища вечного упокоения своего предка, быть может, он придет в раскаяние; и, видя настоящее свое изгнание, может легко принять те же мысли, какими руководствовался сам Чен-тан ¹¹. Между тем правление государственными делами, равно как и прием удельных князей при съездах их ко двору, И-инь взял на свое попечение до того времени, пока Тай-Дзя не исправится в своих погрешностях. Потом, как произойдет перемена в образе мыслей сего государя, он обещался не умедлить опять возвратить его на свое место. В самом деле министр в своем предположении не обманулся; ибо Тай-дзя во все продолжение трехгодичного своего пребывания в Тун-Гун не оставался в бездействии относительно исправления своего поведения; но, сердечно соболезнуя о прежних своих проступках, он всеми силами старался искоренять в себе терние [160] порочных страстей так, что успел усовершиться до того, что из немилостивого сделался человеколюбивым, и от несправедливости возвратился к истине, представив тем себя достойным верховной власти монархом. Узнав о такой счастливой перемене своего государя, взяв порфиру и венец И-инь отправился в Тун-чун; и, по возложении оных на императора, опять возвратил его в столицу Бо. Тай-дзя после того, как восстановлен был в правах царской власти, тем с большею ревностию принялся за исполнение добродетелей, и в особенности человеколюбия и правосудия, представляя при том себя строгим блюстителем постановленных государем Чен-тан законов. Следствием такого преуспеяния в благочестии было то, что удельные князья, дотоле враждебно к нему расположенные за прежние его беспорядки в жизни, опять обратились к нему с большею против прежнего преданностию. Таким образом Тай-дзя не преставал изливать монаршие милости на всех своих подданных до самой смерти, не презирая из них и самых последних бедных вдовиц и беспомощных вдовцов. За такие достохвальные деяния подданные почтили его титлом Тай-дзун (восстановителя или родоначальника своего дома). По прошествии 38 лет своего царствования, Тай-дзя скончался. Сын его У-дин наследовал после него царский престол.

III.

У-дин.

Как скоро У-дин наследовал престол, то все [161] бремя правления возложил на рамена Гао-дань, одного из своих министров, славившегося в то время отменными добродетелями. Приняв столь важное поручение от своего государя, Гао-дань не совсем доверял своей опытности; но в производстве дел старался сообразоваться с правилами, какими руководствовался при управлении государством, знаменитый И-инь, служивший в предшествовавшем царствовании министром. Наконец история время царствования государя У-дин определяет 29 годами, за истечением коих последовала его кончина жизни. После него царский престол достался брату его Тай-гэн.

За IV. Тай-гэн следует: V. Сяо-дзя. VI. Юн-сы без всякого замечательного об их царствовании происшествия.

VII.

Тай-мао.

На первом году царствования Тай-мао, сверх всякого ожидания, в столице Бо случилось одно странное происшествие. В самом дворце из подполья вдруг выбежали два тутовые дерева, предвещавшие собою какую нибудь важную перемену. Чрез семь дней они выросли в охват толщиною. Увидев такое необычайное явление, Тай-мао от страха оцепенел ¹². Призвав одного из своих министров И-джи, спрашивал его о причине сего столь странного приключения. И-джи в [162] ответ ему сказал: «появление этих дерев, государь, есть не что иное, как действие неприязненной силы. Впрочем эта сила может быть побеждена добродетелию; ибо первая никак не может устоять против последней. Не смотря однакож на то, явление такое не напрасно показалось, но юг, вероятно, указывается, что в правлении вашем, государь, замечены какие нибудь недостатки». Тай-мао выслушав от И-джи такой ответ, тотчас обратился к правлению государством по образцу древних государей — своих предков; а потому начал заниматься изъяснением государственных постановлений, и в особенности касавшихся до призрения престарелых ¹³, навещания больных и посещения покойников. Вообще он стал с сих пор ревностнее упражняться в делах правления так, что с наступлением утра, он уже принимался за дела, и не позже их оставлял, как уже наставал вечер, сам входя во все нужды своих подданных. В таких занятиях протекло три дня, как вдруг увидели, что оные два зловещие дерева высохли до самого корня; из чего все удостоверились в истине слов министра И-джи, что неприязненная сила действительно не может одолеть добродетели.

В предшествовавшее царствование государя Юн-сы некоторые из удельных князей не являлись ко двору для изъявления своей верноподданнической покорности государю; но на третий год царствования Тай-мао, в [163] продолжении коих он не преставал заниматься добродетелями, иноплеменники прибыли к нему с данью из 76 княжеств, но столь отдаленных, что они не прежде могли достигнуть срединного царства, как проехав многие места, где нужно было им испытать разных толмачей, чтоб быть понятными в своей беседе. В это же время при Тай-мао служили лучшею подпорою для престола два знаменитые министра У-сянь и Ху-дын, при посредстве коих дом Шань, клонившийся уже к упадку, опять успел возвыситься: за что от подданных почтен он был титлом Джун-дзунь (Второй или средний восстановитель или родоначальник своего дома.) Царствование его продолжалось всего 75 лет, по прошествии коих он скончался. После него взошел на престол сын его Чун-дин.

За VIII. Чун-дин наследовали престол: IX Вай-жень. X. Хэ-тань-дзя. XI. Дзу-и. XII.. Дзу-синь. XIII. У-дзя. XIV. Дзу-дин. XV. Нань-гэн. XVI. Ян-дзя и

XVII.

Пань-гэн.

С самого первого года, как только государь Пань-гэн воцарился, правление дома Шан находилось в самом расстроенном положении. Перенося с одного места на другое столицы, по причине встречавшихся невыгод с стороны разлития рек, на берегу которых [164] обыкновенно они были основываемы, дом Шан терпел и отселе многие неудобства, служившие причиною к приведению его в упадок. В то время, как Пань-гэн принял правление, столицею сего дома был город Гэнь; но и он не был безопасен со стороны реки, на которой стоял; ибо наводнения ее редко оканчивались без вреда для города, а по большей части причиняли ему не малое разорение ¹⁴. Чтоб с одной стороны избежать таких невыгод, встречавшихся от наводнений рек, а с другой избрать для столицы такое место, которое бы удалено было от смежности с большими реками, Пань-гэн не находил другого, лучшего для сего средства, кроме того, чтоб перенести столицу на то место, где первоначально она была основана, во первых потому, что прежнее место ее Бо расположено было в удалении от больших рек; следовательно жителям нельзя было опасаться худых последствий от наводнений; а во вторых потому, что древняя столица была средоточием, на котором предки его положили твердое основание царствованию в своем роде; следовательно созидать общественное благо на том же основании, на котором начали устроять оное его предки, призывало его не столько чувство славы, сколько уверение в той пользе, какую древние цари предусмотрели и получали от избранного ими для столицы места: а потому он и вознамерился из Гэнь перенести двор опять в Бо ¹⁵. Но жители, как по причине чрезвычайной привязанности к старому месту, на [165] котором они провели столь долгое время своего жительства; так и по самому местоположению столицы Гэнь, простиравшемуся вдоль реки, которая, разлитием обоих вод способствуя к утучнению почвы земли, делала край сей весьма хлебородным — не охотно соглашались на переселение, но все желали остаться на прежнем месте. Чтоб вывести своих подданных из заблуждения и слепой привязанности к местности, Пань-гэн сочинил граматы шу, коими склонял народ к послушанию на переселение ¹⁶. Посему жители мало по малу убеждаясь причинами, представляемыми государем в своих граматах, наконец согласились последовать воле Монарха; и вскоре после того опять переселились в древнюю столицу Бо, основанную государем Чен-тан.

Впрочем Пань-гэн не только умел склонить жителей на переселение в прежнюю столицу своих предков, (от чего наиболее зависело восстановление прежнего обычая престолонаследия, неразрывного между отцом с его сыновьями, продолжавшееся в его поколении слишком 200 лет, как равно и устранение тех бедствий, которым подвержены были жители от наводнений с тех пор, как они оставили древнюю столицу); но в нем достало способностей и на то, чтоб управлять государством по древнему образцу, которому Чен-тан следовал в управлении государственными делами: ибо, приняв монархию крайне расстроенную от [166] различных беспорядков, происходивших в продолжении девяти предшествовавших царствований, Пань-гэн вообще старался дать делам со всем другое направление: по сему-то могущество дома Шан снова было им восстановлено, и удельные князья опять стали съезжаться ко двору на поклонение царю и для представления ему обыкновенной дани. Спустя 29 лет своего царствования, Пань-гэн скончался, оставив после себя царский престол брату своему Сяо-синь.

Примеч. Но о царствовании XVIII. Сяо-синь в истории ничего не сказано; а по этому за ним следует:

XIX.

Сяо-и.

Сяо-и когда был еще в звании царевича, когда имел пребывание в своем поместье, где довелось ему часто видеть простой народ и с ним обращаться; а это доставило ему случай очень хорошо заметить характер сельских жителей и склонность их к тяжебным делам; из сего он также не мог не заключить, сколь должно быть трудно прекращать в них такое зло и водворять между ними согласие. Мысль об этом побудила его единожды и навсегда положить за правило: устранять все случаи, которые служили к возбуждению взаимных между чернью споров, снисходя к простоте сего класса людей. Впрочем когда он [167] принял правление от государя Сяо-синь, которое уже тогда приближалось к расстройству; то не имел ни силы, ни достаточных способностей к поддержанию его благосостояния и исправлению вкравшихся злоупотреблений, будучи слишком мягкосердечен и снисходителен к слабостям простого народа. Не смотря однакож на то, он в продолжении 28 лет царствовал благополучно, по крайней мере в отношении к собственному своему лицу. По кончине его взошел на престол сын его У-дин.

XX.

У-дин.

В первый год вступления своего на престол, приняв намерение восстановить лучший порядок в правлении своего дома, У-дин всею душою предался глубокому размышлению о изыскании средств, могущих привести намерение его в исполнение. Увлекаемый такими чувствованиями, он когда носил траур по кончине отца своего Сяо-и, то есть в продолжении всего трехгодичного срока, не произносил ни одного слова, ни одного ни отдавал повеления. Даже и тогда, как кончился положенный для печали срок, он не открывал уст для разговора, но всегда погружен был в глубокую задумчивость, размышляя о восстановлении дел правления в порядок. Такою строгою внимательностию он преклонил Небо на милость. В одну ночь, когда он [168] объят был крепким сном, вдруг видит во сне Всевышнего Правителя Неба Шан-ди, который награждает его одним из отличных министров, способных быть для него наилучшим помощником в делах правления. Воспрянув от сна, он изумился. Но припомнив образ того министра, который был ему представлен в сонном видении, велел снять с него вид, который, вверив некоторым из своих чиновников, отправил их по всей империи отыскивать по оному указанного ему во сне мужа. Посланные, прибыв в некоторое место, называвшееся Чуань-янь, встретили одного человека по имени Чуань-шо, который находился тогда при кладке стены, убивая вместе с прочими рабочими землю бабою. Сходство, примечаемое в чертах лица его с тем изображением, которое было им вручено от государя, заставило их признать в нем того самого мужа, который виделся монарху во сне. Как скоро получил о сем донесение, У-дин тотчас велел его представить к себе; и, так как он заметил в нем отменные способности, то не имел причины долго колебаться недоумениями, но немедленно поставил его министром. Приняв столь важную на себя должность, Чуань-шо вскоре после сего представил государю свои замечания, касающиеся до приведения государственных дел в надлежащий их порядок ¹⁷. Отселе отношения между государем и министром составили одну неразрывную связь и дела правления приняли лучшее направление ¹⁸. [169]

Однажды при жертвоприношении, которое совершал У-дин в храме, посвященном государю Чен-тан, влетел во внутренность оного Фазан, и, сев на треножной урне, пропел ¹⁹. Один из лучших того времени министров Дзу-и представил государю доклад, в котором изъяснял значение такого необыкновенного приключения: «влететь дикой птице внутрь храма и пропеть на урне, говорил он, это вероятно показывает, государь, что вы занимаетесь делами, неприличными царскому сану; а потому вам не надлежало бы даже и приступать к жертвоприношению, дабы тем на оскорбить величия богов и не лишиться их милости и покровительства». Тронутый таким неожиданным для себя представлением министра, не менее как и странным оным приключением от птицы, У-дин восчувствовал всю важность слов представления. Посему он все внимание обратил на самого себя, положив в уме решительное намерение загладить свои прежние погрешности добродетельною жизнию. В самом деле после сего устремив мысли свои на образ правления предшествовавших ему добродетельных государей, он всеми силами старался подражать им в правилах жизни. В таких благочестивых занятиях протекло три года, и труды его увенчались счастливым успехом; ибо после сего не только внутри государства водворился мир; но и из отдаленных стран иноплеменники о заплетенными в разных видах волосами на голове, плененные славою его знаменитых дел, не смотря на всю [170] трудность, какая им встречалась на многих местах при объяснении своей речи, прибыли к нему на поклонение; и таковых князей собралось к нему тогда из шести княжеств ²⁰.

С сего времени государь начал, большею частию, носить форменную одежду из фазаньего пуха, как в воспоминание того случая, по которому он, тронутый необыкновенностию птицы, влетевшей в храм во время его жертвоприношения, пришел в чувство раскаяния и обратился к добродетели; так и в знамение вожделенного мира, воспоследовавшего в империи от перемены жизни ее обладателя. Впрочем княжество Гуй-фан ²¹ еще оставалось во враждебных к нему расположениях и не редко обнаруживало неприятные против империи действия. Надеясь на свои неприступные твердыни гор, его окружавшие, оно иногда немаловажный наносило ей вред своими набегами и грабежами. У-дин, набрав войско, в намерении смирить это княжество силою оружия, отправил оное в пределы неприятельские. Чрез три года он успел покорить сию страну своему владычеству, одержав полную победу над своими врагами. Отселе ни внутри, ни вне ничто не угрожало ему опасностию; а потому дом Шан доселе раздираемый внутренними беспорядками и ослабляемый внешними неприязненными действиями соседей, снова пришел в благосостояние и начал наслаждаться тишиною. За такие знаменитые подвиги он в последствии времени почтен [171] был титлом Гао-дзун (высокий родоначальник или основатель своего дома). У-дин царствовал 59 лет; а по кончине его принял правление сын его Дзу-гэн.

Примеч. XXI. Дзу-гэн, XXII. Дзу-дзя. XXIII. Бин-синь. XXIV. Гэн-дин. О царствовании сих государей в истории ничего не сказано, может быть потому, что нечего было сказать.

XXV.

У-и.

Дом Шан начиная от государя У-дин, восстановившего благосостояние царства и права верховной власти, и следуя в хронологическом порядке времени, в продолжении которого царствовал Дзу-гэн с прочими своими преемниками даже до самого У-и, не имел из сих последних ни одного, который бы тщательно стремился к усовершенствованию себя в добродетели, но все они более или менее преданы были порокам. Итак смотря потому, как они попускали господствовать над собою злым страстям, дом Пиан очевидно клонился к своему падению от внешних и внутренних врагов. В царствование государя У-и восточные варвары, учинив вторжение в пределы империи, поселились на одном из островов морских, принадлежащих к владениям оной. Но У-и, при таком наглом усилении врагов в недрах своего отечества, не думал отвратить это зло ревностным упражнением в добродетели, но с [172] безрассудством ума предавался нечестию. Однажды сделав деревянную статую и назвав ее Ангелом, приказал поставить при столике для шахматной игры с тем, чтоб некоторые из игроков наблюдали за нею; и если эта статуя оставалась с проигрышем; то он приказывал изрубить ее на мелкие части, давая тем знать, что он как будто бы совершает смертную казнь над Ангелом. Кроме сего он также сделал кожаный мешок, и, наполнив его кровию животного, повесил на шест под открытым небом.; потом взявши лук, стрелял в него, говоря к предстоявшим, что он стреляет в небо. Но такими безумными поступками он ничего другого не доказывал, как только одно унижение духов и презрение самого Неба. Впрочем и кончина жизни соответствовала его злодеяниям. Когда он был на звериной охоте, то громом пораженный, он мгновенно пал на землю бездыханен. Царствование его продолжалось всего 5 лет. За ним вступил на престол сын его Тай-дин.

Примеч. О XXVI. Тай-дин, и XXVII. Ди-и история ничего достопамятного не представляет.

XXVIII.

Ди-джоу.

Примеч. Государь Джоу меньший сын Ди-и. Мать его была законная супруга сего государя и с отличными душевными качествами от Ди-и родилось три сына. [173] Старший из них назывался Вэй-дзы-ци, второй по нем Джун-янь, а за сим следующий третий Джоу. Царица, видя благонравие Вэй-дзы, намеревалась отлучить от престола своего сына, а утвердить Вэй-дзы; но министры все единогласно представили государю, что на основании заведенного порядка следует возведену быть на престол сыну, рожденному от первой законной супруги царской; по сему Ди-и немедленно и назначил Джоу после себя наследником престола.

Смотря на Джоу со стороны душевных качеств, он наделен был даром слова и развязностию в решении дел. Обладая необыкновенною быстротою ума, он очень легко понимал все, что ни представлялось его вниманию или взору. Не менее того он превосходил многих и телесными способностями: ибо толикою он владел ловкостию членов телесных, что простыми руками мог ловить зверей и птиц. Равным образом столько был хитр, что всегда силен был отразить от себя всякое доброе напоминание, которое ему делали на счет его ошибок; и столько лукав, что с удивительным искуством мог прикрывать свои пороки под благовидною личиною добродетелей. Кичась такими блестящими дарованиями, Джоу не иначе смотрел на себя, как на такое существо, выше которого нет еще никого в целом мире, всех же других он ставил на таком расстоянии в отношении к себе, на каком находятся бессловесные твари к разумным, а потому [174] и не считал никого достойным уважения, кроме себя одного ²².

Когда он сделал для себя из слоновой кости вилки (Две палочки служат для Китайцев вместо вилок.); то министр Дзи-джы узнав об этом, со вздохом сказал: «в мире есть очень много вещей, которые могут льстить нашим прихотям; между тем как склонность человеческая к роскоши не знает себе меры; этот поток если в ком откроется, то в течении его нельзя нигде назначить пределов. Теперь государь, сделавши себе из слоновой кости вилки, ужели после сего согласится принимать пищу с глиняных блюд? Нет! он непременно после сего сделает еще себе кубки из буйволовых рогов и драгоценной яшмы; а при таких кубках и вилках, ужели он останется довольным простым кушаньем (Такое кушанье приготовляется из гороховик стручков.), грубой Китайчатой одеждой и покоем под кровлею соломенной? Тогда в след за сими кубками и вилками не появятся ли златотканые одежды, многоэтажные дворцы, высокие амфитеатры, обширные залы? Можно ли тогда подумать, что бы для приобретения такого великолепия достаточно было сокровищ даже и целого мира? Не отсюда ли также берут свое начало и другие редкие вещи, служащие для роскоши приманкою и получаемые из отдаленных краев света дорогою ценою, как то: колесницы [175] отличной отделки, лошади отменной породы и проч. по «тому-то я и опасаюсь за последствия» ²³.

Около сего времени Джоу намеревался воевать против княжества Ю-су-ши. Жители оного, убоявшись его могущества, положили в самом начале потушить возгарающееся пламя войны способом обыкновенным и для них весьма незатруднительным. Зная особенную склонность Джоу к жизни любострастной, они представили ему одну девицу, красоты отличной по имени Дань-дзи, и тем упокоили его от военных действий. Но сей подарок очень дорого стоил и для царя и для царства: ибо Дань-дзи скоро обратив на себя особенное внимание сего государя, — увлекла к себе всю его волю и располагала ею так, как хотела; а потому кроме ее, он никого более не хотел слушать; и никого не удостоивал чести, как только тех, к коим Дань-дзи благоволила, не заботясь о том, оказали ль они какие нибудь услуги для отечества, или нет: но и никого также не щадил, если она к кому была не расположена, виновны ли то были, или нет; ибо для него все было равно ²⁴.

Не находя никакой для себя приятности в музыке, устроенной государем Чен-тан, Джоу велел своему капельмейстеру Янь составить такую музыку, которая бы сообразна была с его сластолюбивым вкусом, с соответствующими ей песнями, танцами, упустив из [176] виду главную цель музыки, с которою древние цари соединяли высокое понятие и не где-либо давали ей употребление, как при жертвоприношениях богам, придворных церемониях и угощениях, как средство, возбуждающее в сердце возвышенные чувствования.

Джоу соорудил еще амфитеатр Лу-тай, выстроил дворец из красного мрамора с яшмовыми вратами, которого окружность обнимала в себе три версты (ли), а в высоту возведен был на 1000 арш. (Китайс. аршин равняется 8 дюймам или 1/2 нашего арш.) он кончен был постройкою чрез семь лет. Доселе, по положению, установленному домом Шан, брата была в казну десятая часть со стяжании народа; но Джоу увеличил налог чрезмерными поборами, дабы сими покрыть издержки, употребленные на сооружение Лу-тай. Равным образом он собирал разный хлеб, которым наполнял свои магазины Дзюй-цяо; но в собранном с великим насилием подданных имуществе, он однакож не наблюдал никакой бережливости, а истощал оное не иначе, как огонь истощает вещество, не оставляя после себя ничего, кроме пепла. Со всех сторон собирал собак, лошадей и другие редкие вещи, которые служили пищею его господствующей страсти и наполнял ими свой дворец; между тем как к людям оказывал неимоверную жестокость, отдавая многих из них на съедение лютым зверям и подвергая [177] неслыханным пыткам. Жизнь человеческая для него менее значила, чем трава, растущая при пути. Будучи недоволен великолепием Лу-тай, он еще распространил в Ша-цю зверинец Юань-тай, дабы совместить здесь предметы своих удовольствий. В самом деле он налил вина целое озеро, развесил разной живности как лес, и открыл бесчинное гулянье; а внутри дворца учредил торжище, расположив его на девять отделений. Такое пиршество, с свойственным людям поправшим всякую благопристойность продолжалось 120 суток, и получило от сего известное в истории имя длинной ночи. Между тем граждане стенали под тяжким игом правления и с нетерпением ожидали лучшей перемены ²⁵.

Джоу продолжал упиваться нечестием; империя угнетенная его насилием, явную обнаруживала решимость свергнуть с себя такое несносное бремя владычества тиранна; а потому многие из удельных князей от него отлагались, не признавая над собой его власти. Дань-дзи, узнав об этом, предложила однажды ему свое мнение о причине такого отпадения: «эта безбоязненность подданных, говорила она, которая побуждает их к отпадению, не от чего другого происходит, государь, как от того, что узаконенные казни за преступления слабы, смертные приговоры редки, и вообще меры строгости не имеют надлежащей силы; а потому необходимо, по моему мнению, усилить казни». [178] Следуя таким внушениям бесчеловечной своей супруги, Джоу и действительно умножил виды наказаний. В следствие сего сделал он одну жаровню, и, раскалив ее на огне, приказывал некоторым из граждан поднимать ее голыми руками и не выпускать дотоле, пока она сама не выпадет из рук, которые уже не в состоянии были держать ее, истлевши от огня. Кроме сего он отлил из меди столб; и, облив его, жиром, положил на пылающий костер хворост; потом приказывал преступникам босыми ногами ходить по поверхности оного. Но сии лишь только ступали на сей столб, тотчас сваливались в пламень по причине скользкости и нестерпимого жара, и сгарали среди нестерпимых мучений. Джоу вместе с Дань-дзи восхищались от радости, смотря, как сии нещастные жертвы с пронзительным криком расторгая телесные узы, прекращали свою жизнь; и это они называли казнию жаренья. Впрочем и для самого Джоу такое бесчеловечие, не прошло без возмездия. В последствии времени пораженный страхом, дабы не попасть в руки возмутившихся против него подданных, а более всего гонимый совестию за свои злодеяния, он, одетый в богатое платье, добровольно бросился в пламень, и таким образом кончил свою злочестивую жизнь тою же смертию, какою мучил других ²⁶.

Комментарии

На Династию Шан.

1. Если бы государь Дзе, говорит историк в своих примечаниях, мог употребить министра И-инь к своей пользе; то не мог бы потерять царства; а потому, заключает он, вот какое может иметь действие на судьбу государей и государств благосклонное принятие или безрассудное пренебрежение мужей добродетельных и мудрых! От них часто зависит безопасность царя и царства, как напротив того от людей низких и развращенных, коими окружен был Дзе, падают престолы вместе с своими венценосцами.

2. В Китае есть обыкновение посещать домы покойников, ближайших по родству, знакомству или дружбе, во первых для того, чтоб подать оставшимся в жизни нужное утешение; а во вторых, чтоб отдать последнее прощание отшедшим в страну мертвых. Последнее из сих побуждений ознаменовывается еще некоторою церемониею пред гробом мертвеца, и такое действие называется Дао-нао, или изъявлением горести.

3. Гора Тай-шань занимает первое место между прочими важнейшими горами в Китае, как по своей чрезвычайной высоте, так и по достоинству своего назначения. Она сопричислена к разряду первейших священных гор, и служит украшением нынешней губернии Шань-дун. В древние времена цари приносили на ней жертвы богам, полагая хребты ее, как и прочих подобных гор, жилищем небожителей. Она славится еще основанием кладбища знаменитого Китайского философа Конфуция, которое и доныне существует близь ее подошвы. Подобные горы знаменуют еще, по мнению Китайцев, величие земных обладателей. На основании сего мнения они и изображают смерть своих государей особенным выражением Бень, что означает: разрушение горы. Этим выражением хотят они показать величие земных владык, но и вместе громкое сокрытие преходящей их славы под развалинами того же самого величия.

4. Не знаю, были ли эти выражения излиянием сердечного чувства государя Чен-тан, чувства смирения и скромности, доказать трудно. Но то совершенно достоверно, что ныне у Китайцев подобные выражения слышны только на языке, а сердце совсем не ведает их силы; ибо обычаи века уклонили их к другой цели. Они теперь не более составляют, как одни пустые знаки наружного приличия, а не изъявления внутреннего смиренномудрия. Смотря на взаимное обращение Китайцев, подумаешь, что умами их, как и устами, движет искреннее и уважительное друг к другу расположение; ибо при взаимных свиданиях употребляемые ими приветствия в самых лестных выражениях в отношении к другим, тогда как отзывы о себе самих ни сколько не благоприятствующие самолюбию, по видимому, в полной мере ручаются в пользу их бескорыстия. Но вся такая блистательная наружность только до времени, на одних словах, как известный оный плод, который снаружи кажется для взора красивым, но внутри ничего в себе не вмещает, кроме праха; ибо как скоро дело подлинно коснется до самолюбия, когда нужно своею личностию или своими выгодами принести в жертву благочестия; то сейчас маска лжи спадает и является лице лукавства в настоящем своем виде, в который обыкновенно преображается коварный дракон злобы, готовый всегда измениться в другой вид лицемерия или скрыться в другое ущелье притворства. Так это и случается; ибо он после открытия обмана убегает в самую сокровенную глубину сердца человеческого, и из сего седалища, как из некоей засады, притаившись, при всяком удобном случае, жестоко язвить жалом злости своего врага, который когда либо имел неосторожность потревожить личину, под покровом которой этот змей лежал, овившись в гнезде темной лжи. И сие последнее бывает для человека горше первого. Если бы кому захотелось знать, чем наиболее отличается нравственный характер Китайцев, то вот один из числа прочих самый верный его очерк.

5. Примечательно, что в Китае запрещается произносить имя государя. В следствие сего если какой либо предмет будет одного и того же имени, каким украшается государь, не смотря на то, сходствовало ли бы оно одним начертанием слова и выговором, или только одним выговором, а начертание оного совсем имело различное, и в том и в другом случае возбраняется употребление сего слова на письме и на словах, Так наприм. Слово Джен, начальный, говорит историк, было произносимо под звуком острым Цюй-шен до того времени, пока не воцарился государь Цинь-ши-хуан. Но когда он сделайся царем, то это слово Джен произносимо было под звуком ровным пин-шен и означало: сторона дома обращенная к полдню, в избежание сходного с ним по ударению другого слова Джен, которым именовался сей Государь, хотя оно и различествовало с первым по своему начертанию; ибо сие последнее знаменует: правление.

6. Луна под знаком чоу соответствует 12 луне или нашему Декабрю; и отнесена к такому знаку, прибавляет историк, потому, что в начале сей луны бывает возврат солнца на лето; от чего последует, что дни начинают возрастать, а ночи сокращаться, т. е. свет увеличиваться, а тьма уменьшаться. А за сею переменою последует и другая, указывающая на первую; ибо тогда хвост северной медведицы обращается к стране света, замеченной знаком чоу. (К четырем известным у нас странам света Китайцы прибавляют еще пятую Джун средину или то пространство, которое находится между небом и землею, из коих каждую отличают особенным знаком месяцесловным). По сей-то причине и самая сия луна называется Дзянь-чоу-джи-юе (луна отличенная знаком чоу), тогда как в следующей за нею луне хвост медведицы обращается к стране света под знаком Инь, то и луна принимает название от того же знака: Дзянь-инь-джи-юе, луна под знаком Инь.

7. Отращивать на голове волосы и на руках ногти, по мнению Китайцев, означает господство; а стричь их почитается признаком рабства; ибо как к первому относится действование более благороднейшее и умственное, в коем члены телесные мало принимают участия; так последнего деятельность отличается наиболее употреблением телесных членов, где отращение на голове волос и на руках ногтей в некоторых случаях могло бы составлять невыгоду для грубых работ. Но Чен-тан сделал это над собою из смирения.

8. Нельзя пропустить без внимания и того, что указывается молитвою к Небу государя Чен-тан. Ею живо изображается то общее согласие народов в рассуждении понятия о божестве, какое им внушает самое естество. Это чувство столь ясно напечатлено на скрыжалях сердец человеческих, что ни какая сила буйных страстей не в состоянии изгладить его. Цицерон de natura deorum говорит, что нет народа на земли, даже самого грубого который бы не имел понятия о каком либо божестве, и который не стремился бы в честь ему приносить приличных жертв и курений. Но нельзя также при этом не сознаться и в суете ума человеческого, общей всем народам, что язычники при всем своем понятии о божестве, не умели однакож прославить Его достойным чествованием; но, по словам учителя языков, изменяли славу нетленного Бога в разные подобия бессловесных тварей.

9. Когда Чен-тан, говорит историк, произносил свою молитву пред лицем Неба; тогда проникнут был столь глубоким чувством благоговения, что Небо удостоило его своего внимания; почему и благоволило ниспослать на землю обильный дождь. Но это Небо, которое велит воссиявать солнцу на благие и злые, и дождить на праведные и неправедные, ниспосылает свои богатые дары не столько по молитвам бренного смертного, сколько по своей беспредельной благости, и притом с премудрою целию для неверующих, дабы тем боле сделать для них ощутительным то, что один Творец живый на небеси есть общий всех Отец, который, создав вселенную, промышляет о всех своих тварях, ниспосылая им свои блага, дабы они наслаждались ими, с благодарностию и радовались.

10. Из сего случая засухи, замечает историк, видеть можно, что и самые злые веки древности, когда царствовали благочестивые государи, не были изъяты от бедствий, но и тогда случались засухи и наводнения, бедственные для народов и царств. Подобным образом нельзя также, продолжает он, не заметить и того, что в таких тяжких опытах искушения древние цари не оставались без действия, но при употреблении с своей стороны разных средств, не оставляли без внимания итого, как самого наилучшего средства., которое относилось до умилостивления Неба, дабы пременить гнев Его на милость и отвратить бедствие; как это сделал добродетельный Чен-тан. Но историк из сего случая не мог конечно усмотреть, что бедствия, постигающие царства и народы, не всегда случаются за беззакония вождей народа, как в Китае привыкли думать; но не редко за нечестие подданных и даже за преступление одного человека падают страшные удары бедствий на целый народ; как это видеть можно из истории Еврейского народа; следовательно при постигающих всеобщих несчастиях не должны и подданные предаваться покою, но каждый из них должен оглянуться и на себя, не скрывается ли во глубине сердца его какой нибудь тайны от запрещенных корыстей, и постараться заранее изринуть это зло, дабы спасти себя и других.

11. В Китае каждый значительный дом имеет свое особенное кладбище, которое украшает всеми возможными произведениями искуства, приличными месту покоища умерших. Из благоговения к сим мирным селениям смерти, Китайцы не упускают из виду ничего, что только может упрочить благосостояние их. Они даже самые места, назначаемые для основания их, избирают с великою тщательностию, опасаясь, дабы прах их предков не потерпел чего нибудь худого, или от естественной невыгоды местоположения, или от неприязненного насилия злых духов тогда, как оно занято бы было жилищем сей тьмы. Для избежания сих неудобств, Китайцы, при основании кладбищ, приглашают одного какого нибудь из волшебников Кань-фын-шуй-ды, дабы он назначил место, свободное от всякого вреда. На сих-то местах вечного безмолвия потомки в известные времена приносят жертвы теням своих покойных предков, и тем свидетельствуют им свою благодарность. Царские кладбища в великолепии своем превосходят всякое вероятие. Со дня вступления государя на престол, уже закладывается для него и кладбище, и созидается беспрерывно до самой его смерти; а в случае кратковременности его жизни, оно довершается после его кончины. И это обыкновение постановлено не без намерения, но для того, чтоб государь, сидя на высоте царского престола, не забывал бренности естества человеческого, и не уклонился бы к мысли высокомерия, или другой какой либо низкой страсти; но памятию смерти смирял бы в себе всякую мысль, восхищающую его на высоту гордыни, и потом внезапно низвергающую в бездну низких страстей, свойственных скотам несмысленным. Этою мыслию, внушаемою памятниками смерти — кладбищами, счастливо воспользовался министр И-инь, дабы произвести благую перемену в образе мыслей и жизни государя Тай-дзя, и его надежды, уверяет историк, увенчались полным успехом.

12. Хотя история ничего не упоминает, какими именно беззакониями осквернял себя государь Тай-мао; но не смотря на то однакож можно догадываться, что они были главною причиною внезапного появления тутовых дерев среди царских чертогов; как это и министр И-джи заметил государю; а следовательно, может быть, столько же были тяжки, как и нечестие Вавилонского царя Валтасара, пред очами которого среди упоения чувственности явилась на стене рука и начертала страшными буквами: Манес, Факел, Фарес, злощастную судьбу царя и царства. Валтасар от ужаса, как громом пораженный, едва не испустил дух; но и Тай-мао при виде тутовых дерев также от страха оторопел, не зная что делать. Первому пророк объявив волю Неба, подал надежду на милосердие Всевышнего, если он постарается загладить свое преступление милостынею и смирением; а другому министр предложил совет преодолеть зло добродетелию. Но не видно из истории, чтобы Валтасар усердно последовал совету пророка; а от того и погиб; между тем как Тай-мао отвратил от себя зло, по словам летописца, ревностным исправлением своих нравов; а потому и сохранил себя и свое царство от угрожавшей ему опасности: Но познали ль они из сих случаев, что Вышний владеет царством человеческим, и, ему же хощет, дает его, и что ни какое злодеяние не может утаиться от всевидящего ока Божия, хотя бы оно творимо было в сокровенных местах дома или среди непроницаемого мрака ночи? Этого в обоих из них не приметно. Итак остается сказать, что коль скоро мера беззакония исполнится, то правосудное Небо неукоснит излить на него фиал своего гнева и потребить с лица земли.

13. В Китае уважают седину старости. Мысль, которая внушила им такое расположение, наиболее возникла из двух причин: 1) Опытность, какую старость снискала в продолжении долголетней жизни, дает ей право на уважение. 2) Воздержание, послужившее главным средством к достижению долголетия, заставляет чтить старость приличными знаками уважения. Но и в наших св. книгах мудрость изрекла закон, обязывающий почитать мужей достигших маститой старости: не бесчести человека, говорит она, в старости его; ибо и от нас стареются; и, еще: старцу не твори пакости, т. е. не делай обиды людям, в преклонных летах. На основании сего обыкновения Китайский император чрез несколько лет собирает со всей империи стариков во дворец, начиная от 60, 80 и за 100 лет проживших, т. е. достигших известной степени старости, подразделяющейся у Китайцев на младшую, среднюю и глубокую, и угощает обеденным столом. С ними вместе и сам он разделял трапезу, занимаясь рассуждениями и похвалами, относящимися до сбережения жизни и благоразумия, способствовавшего им достигнуть старости. По окончании стола император награждает каждого из старцев посохом и одеждами, и таким образом отпускает их в домы, обрадованных разными монаршими ласковостями и, лестными надеждами на покровительство. Что из сего видеть можно, цель сего обычая преимущественно направлена к тому, чтоб тем сильнее побудить людей к сохранению своего здоровья, и к удалению всего того, что служит к повреждению его.

14. Летописец в своих примечаниях упоминает о разных переселениях столиц, бывших при разных царствованиях и основываемых близь рек, причинявших немалый вред жителям своим опустошительным наводнением. Так наприм. при государе Чун-дин, говорит он, столица была перенесена в Сяо, при Хэ-тань-дзя в Сян, а Дзу-и опять ее перенес в Гэнь. Но Пань-гэн, опасаясь разлития реки, на берегу которой стоял столичный город Гэнь, решился опять перенести его на прежнее место в Бо, желая тем освободить граждан от бед; что и исполнил, хотя не без труда со стороны последних, сильно сопротивлявшихся такому перенесению. Здесь не бесполезно также заметить, что из числа всех рек, самая опустошительная в Китае по своим наводнениям, почитается Хуон-хэ, желтая река. Берега ее по своему рыхлому грунту, часто прорываясь, на поправку свою столько истощили издержек от правительства, что, по сказанию самих Китайцев, можно бы было выложить берега ее тем серебром, какое отпускаемо было в разные времена на укрепление их, не полагая в счет всех потерь, понесенных жителями от ее наводнении, коих начислить едва ли найдется возможность.

15. Начиная с государя Чун-дин и далее, говорит историк, в престолонаследии не было соблюдаемо определенного порядка от потомков, нисходящих по прямой мужеской линии; но часто случалось, что братья с сыновьями царскими и племянники с дядями заводили взаимные споры, нередко сопровождавшиеся страшными кровопролитиями и внутренними неустройствами. По сей-то причине Пань-гэн, по вступлении своем на престол, нашел правление дома Шан в самом жалком положении. Он не иначе надеялся его поправить, как перенесением столицы опять в Бо; потому что он знал, что благополучие дома Шан первоначально отсюда возникло; а потому и был уверен, что и продолжение его долженствует зависеть от того же места.

16. Граматы, посылаемые государем Пань-гэн к жителям для увещания их на переселение, помещены в древней летописи Шу-дзин в трех отделениях под именем: Пань-гэн-джи-сань-пянь, (три отделения о граматах Тань-гэн). В них государь сей употребляет все возможные усилия, дабы склонить жителей на переселение из Гэнь в прежнюю столицу Бо, с одной стороны выхваляя выгоды сей последней, а с другой представляя разные неудобства первой в самых естественных, но не менее разительных чертах древнего красноречия.

17. В той же древней летописи Шу-дзин помещены четыре главы под названием: шо-мин, отдавать приказания или просто: повеления; 1) о законах Неба, Сянь-тянь; 2) о служении предкам, Фа-дзу; 3) о принятии напоминаний царю от министров, Цун-дзянь, и 4) о положениях учебных, Дань-сио. В них между прочим заключаются и другие многие статьи, относящиеся до государственного управления. Но все сии положения, содержащиеся в тех главах, почитаются произведением ума министра Чуань-шо, и им внушены государю У-дин.

18. Смотря на тот случай, говорит историк, по которому государь У-дин приобрел министра Чуань-шо, нельзя не удивляться. Впрочем нельзя также из сего не заметить и того, чтобы Небо, воздвигши мудрого государя, оставило его без нужной помощи для облегчения бремени правления.. Ежели сие событие произошло не по слепому случаю, а по распоряжению премудрого промысла; то конечно мы не будем иметь причины слишком удивляться и тому, что хороший помощник дан государю среди сонного видения; ибо Небо видит сердца людей, как в зеркале, а потому в выборе их никак ошибиться не может.

19. Фазан, говорит летописец, есть птица диководящаяся в горах. Теперь влетев в храм предков и сев на урне, пропела, она этим действием вышла из пределов естественного порядка; а потому нельзя было при сем не подумать, чтоб здесь не скрывалось какого нибудь таинственного предзнаменования от судьбы: почему министр Дзу-и и представил государю свое замечание о причине такого явления, которое, без сомнения, своим наружным характером указывало на внутреннее расположение государя; ибо он был главным действующим лицем при жертвоприношении; а. следовательно на него прямо падало такое изобличение. У нас в простонародье есть поверье: курица когда пропоет, добра не будет. Но случается ли так на самом опыте, как верят, угадать трудно. Впрочем нельзя совсем отвергать и того, чтобы в противуестественных действиях, когда они являются, и в самом деле чего нибудь не заключалось таинственного. По сказанию нашей св. истории известно, что языческий пророк Валаам, по наущению князя Валака, ехавший на ослице проклинать Израиля, услышал из уст сей последней глас человеческий вопреки законам природы, и тем изобличен был в противудействии воле Всевышнего. Не противоборствовал ли и Китайский император законам природы? А от того, статься могло, что он и поставлен был Небом в притчу противления. Впрочем историк уверяет, что он в последствии, все, какие имел за собою, недостатки, исправил ревностным упражнением в добродетели. Об этом происшествии упоминается и в древней летописи Шу-дзин в главе: Гао-дзун-жун-жи, (о жертвоприношении отложенном государем Гао-дзун до следующего дня).

20. Деяния, какими ознаменовывалось исправление жизни государя Гао-дзун, перечисляются в одной из древних историй. Там говорится, что он восстановил свое государство, приходившее уже в совершенный упадок, возобновил царствование своего дома, уже пресекавшееся в своем продолжении, возбудил народ к трудолюбию, предавшийся крайней беспечности и пьянству, уразумел все учреждения, какие постановлены были о призрении бедных и престарелых. Спустя три года после того, как начал он заниматься такими делами благочестия, благоволение Неба обнаружилось, говорит историк, в приведении ему иноплеменников в покорность, восстановлением тишины внутри и вне государства. Но Китайцы как весь плод исправления жизни в своих государях обыкновенно ограничивают одними наружными счастливыми событиями, которые более только питают их самолюбие, чем истребляют сей корень пороков: то и случается не редко, что по миновании угроз Неба и по восстановлении покоя, их государи тем с большим ожесточением обращаются к прежним порочным склонностям своего сердца, чем менее чувствуют упреки совестя от упоения своими мнимыми добродетелями.

21. Княжество Гуй-фан лежит на Южной стороне Китая. Оно так названо потому, что жители оного по большей части, занимаются чародейством, и что такое занятие, как имеющее тесное общение с бесами и дало ему имя Гуй-фан, что значит: бесовское или с бесами знакомое княжество.

22. Смотря на сей очерк характера государя Джоу, говорит историк, нельзя думать, чтоб он не обладал высокими способностями ума, как равно нельзя заключать об нем и того, чтоб он не был и наилучшим государем, если б этим способностям дал надлежащее направление. Но они превозношением ума его совращены были с прямого своего пути совсем в противную сторону; а отсюда всякое зло восприяв свое начало, раскрылось в разнообразных видах его беззаконии. Древние государи Яо и Шунь при всей своей мудрости, которою они преимуществовали пред другими, не стыдились однакож в недоумениях своих требовать советов от многих из своих подданных; по сей-то причине они и успели поставить свою империю на степень славы и могущества; между тем как Джоу, никого не признавая умнее, кроме себя одного, всякой добрый совет других считал для себя низким и не нужным; потому и не сумел сдержать в руках своих бразд правления; а от того погубил себя и царство. Сказанное некогда министром Чун-хай мнение государю Чен-тан: «надмевающийся мыслию, отделяется сердцем от своих единокровных и другое: «кто умеет приобрести для себя хорошего советника, тот может счастливо царствовать; а кто говорит, что никто не может с ним сравняться, тот погибает «как будто бы нарочно сошлось с судьбою Джоу». Всяк возносяйся, смирится, смиряяй же себе, вознесется, и тогда, как и ныне, действует по одной и той же силе Невидимого, но Всесильного мироправителя.

23. Издержки, какие употреблены были государем Джоу, на сделание вилок из слоновой кости, хотя и не стоили того, чтоб об них должно было много сожалеть; но министр Дзи-дзы, говорит историк в своих примечаниях, из сего маловажного, по видимому, начала действования государя Джоу, предвидел худой конец его предприятии, который может только разрешиться одним разрушением его счастия и расстройством империи; как это и в самом деле случилось от разврата сего тиранна, выступившего из пределов благоразумия и честности.

24. К падению дома Шан, замечает историк, кроме других причин, еще не маловажною виною служила и излишняя привязанность Джоу к иноплеменнице Дань-дзи. Подобная страсть омрачая ум и сердце, делает из человека одно игралище буйных страстей. В самом деле Нерон, повелитель Рима, предавшись этой же страсти до безумия, в каком лице наконец явился на сцене мира? Не уродливым ли шутом не столько смешным, сколько плачевным? Так безобразит людей страсть сластолюбия, и особенно когда к ней привьется еще другая — превозношение ума! Тогда человек совершенно претворяется в. скота, ядущего траву или зверя, насыщающегося кровию человеческою. Навуходоносор, дотоле царь покланяемый как бог, а далее что? Чудовище, обросшее власами, и скитающееся в пустыни, как зверь; и не удивительно; ибо такое изменение последует сообразно с тем образом мыслей и желаний, какие человек осуществляет в своем сердце; а потому природа человеческая и упадает на ту точку уничижения, на которой ее действия сосредоточиваются.

25. Человек изыскивает разные роды увеселений по той особенно причине, что его первоначальное воззвание из ничтожества предопределено было для блаженства; ибо в таком виде и образована была его природа. Но язычники не постигая, что это блаженство состоит с союзе с сотворшим естество человеческое, поддерживаемое сообразностию его с вечно — сущим первообразом, устремились искать оного в наружных вещах мира или в удовольствиях телесных, думая тем успокоить свои дух, всегда стремящийся к высшим материального мира наслаждениям. Таким образом перехода от одного рода земных утешений, они только тем дальше становились от истинного блаженства, вместо того, чтоб к нему приблизиться. Пример такого заблуждения представляет не один Джоу, в укоризну которого историк ставит такое ослепление сердца, но и многие тысячи людей, ему подобных.

26. Quo quis peccat, eo punitur. Сколь многие можно видеть примеры, самые разительные в разных временах и в разных историях народов, где сие присловие совершается во всей своей силе над виновниками беззаконий! Ибо сии изверги рода человеческого сколько ни изобретали казней для невинных, однакож сами не избегали от тех же наказаний, какие они приготовляли для других. А это происходит не по слепому какому либо случаю, но по непреложному определению самого Неба: «ею же мерою мерише, возмерится и вам», и: чего себе не хочешь, того и другому не твори, дабы они знали, что есть Вышний Судия на небеси, который каждому воздает по делам его.

Текст воспроизведен по изданию: Всеобщая история Китая // Ученые записки, издаваемые императорским Казанским университетом, Книга IV. 1838