ИОАНН ФОКА

СКАЗАНИЕ ВКРАТЦЕ

О ГОРОДАХ И СТРАНАХ ОТ АНТИОХИИ ДО ИЕРУСАЛИМА, ТАКЖЕ СИРИИ, ФИНИКИИ И О СВЯТЫХ МЕСТАХ ПАЛЕСТИНЫ

Очевидно, опрос о достоверности сведений, сообщаемых этими надписями, находится в неразрывной связи с вопросом о подлинности самых надписей, [II] т. е. другими словами: принадлежит ли первая надпись самому Иоанну Фоке, а вторая его сыну. В случай утвердительного ответа на вопроса о подлинности надписей, в утвердительном же смысла должен разрешиться и вопрос о достоверности заключающихся в них сведений.

Не разившая вопроса о подлинности надписей, оба издателя (аббат Минь в счет не идет, так как он лишь перепечатал Алляциевское издание), не возбуждают также вопроса и о подлинности самой [III] рукописи т. e. есть ли это автограф самого автора, или копии я с него, и если — копия, то к какому должна быть отнесена времени. А пока эти вопросы не решены и в частности пока не доказано: а) что в единственной, уцелевшей до нашего времени, рукописи мы имеем автограф автора (или его сына под его диктовку) и б) что надписи и текст писаны одной рукой (т. е. пли автора, или его сына), до тех пор сведения, сообщаемые надписями, должны считаться только вероятными. За таковые мы и будем их принимать.

Для определения звания и общественного положения нашего автора мы имеем следующие данные. В обоих надписях он называется иереем, в своей книге, он уверяет, что он "соратовал'' императору Мануилу Комнину. Внутреннего противоречия между этими двумя данными нет. Они могут быть согласованы посредством двух предположений: а) или автор был сначала воином, а потом священником, или б) был полковым священником и в этом звании принимала, участие в походах Мануила. так как выражение "соратовал'' допускает и это второе толкование. Близкое знакомство автора с священным писанием и церковной письменностью, его тяготение "к предметам божественным" и глубоко-церковное настроение, невидимому, говорят в пользу второго предположения, но решающего значения всем этим признакам придавать нельзя, потому что все это в то время не было редкостью и в светских людях, как не может быть доказательством противного знакомство его с некоторыми произведениями светской литературы и притом эротического характера. Более твердую точку опоры для выбора между этими двумя одинаково вероятными предположениями могло бы дать более точное [IV] определение времени участия его в походах Мануила Комнина. Из этих походов он упоминает о походе в Атталию, во время которого он в первый раз встретился с известным старцем — Ивиром, о чем он говорить в 21 гл. своей книги. Но так как: а) походы Мануила были весьма часты, б) едва ли они были все записаны, в) едва ли могут быть точно определены даты даже записанных походов, г) едва ли этим путем может быть установлен возраст, до которого автор мог находиться в военной службе (предполагая, что он в это время был светским человеком-воином) и потом, по окончании ее, сделаться священником и иметь сына и, наконец, д) так как значение всех этих данных (предполагая, что нам удалось бы их добыть) могло бы быть уничтожено простым предположением, что сын его, родившийся от воина, мог называть себя "сыном священника" по последнему званию своего отца, то мы и отклоняем от себя эту бесплодную работу и тем более, что в сущности дело идет о решении вопроса: был ли автор священником уже в то время, когда "соратовал " императору Мануилу, или сделался таковым по выходе в отставку из военного звания? Алляций. кроме того, присовокупляет, что (под конец своей жизни) наш автор сделался монахом и в этом звании предпринял путешествие ко Святым местам в 1185 г., и ссылается при этом на первую надпись; но в ней говорится лишь о монашестве его отца, как переводит соответствующие слова греческого текста и сам Алляций, и ни слова нет о монашестве его самого.

Из обстоятельств его жизни нам известны лишь те, о которых он упоминает в своей книге. К [V] сожалению, он крайне скуп на подробности относительно свози личности и обстоятельств своей жизни, и если что либо сообщает, то лить мимоходом и по какому либо особому случаю. Кроме известного уже нам факта "соратования" императору Мануилу, его книгой удостоверяется еще лишь факт путешествия его ко Святым местам, причем он иногда упоминает о лицах, с которыми раньше встречался, и о местностях, которые раньше видел, и которые чем либо напоминают описываемые им на востоке местности.

Второю выдающеюся чертою его характера нужно признать его скромность. Его скромное мните о самом себе достаточно удостоверяется фактом молчания о себе в книге, а судя по вступлению и заключению, он был столь же скромного мнения и о самой своей книге. [VI]

Из книги его видно также, что он был человек по своему времени образованный. Об обширной начитанности его в священном писании и святоотеческой литературе; свидетельствует каждая страница, чуть не каждая строка его книги, и не только в тех цитатах, которые он приводить из священных книг по поводу тех или других местностей и связанных с ними событий из священной истории, сколько в тех библейских оборотах речи и отдельных выражениях, которые сами ложились под его перо механически в, силу глубокого и давнего усвоения автором не только взглядов и мыслей священных и церковных писателей, но и их слововыражения. Не чужд автор знакомства и со светской литературой. Правда, [VII] в своей книге он прямо цитирует лишь двух светских писателей — Иосифа Флавия и Ахилла Татия. автора известного романа: Любовь Клитофона и Левкиппы. но трудно предполагать, чтобы знакомство его с светской литературой ограничивалось этими двумя столь разнородными писателями.

Любознательность его стоит вне всякого сомнения: но это но любопытство дикаря, или слепо верующего, который с одинаковым, интересом на все набрасывается и все без разбора вносить в свои записи. Правда, как человек глубоко верующий, и наш писатель вносит в свою книгу не только чудесные события, совершившиеся в той или другой местности и записанный в священном писании, но и многие позднейшие и местные предания; но относительно последних он обнаруживает, заметную разборчивость: не отвергая прямо, он некоторые из них проходить молчанием, очевидно, потому, что они кажутся ему невероятными; так, например, он умалчивает о плащанице, сделанной будто бы на манер виденной [VIII] апостолом Петром, о звезде на дне Вифлеемского колодца, о стонах адских душ, слышимых в отверстии за мнимым престолом Спасителя, находящимся в вертепе близ гроба Св. Девы в Гевсимании, и о многом другом, что с полною доверчивостью рассказывается, напр., у его предшественников по паломничеству, монаха Епифания и нашего игумена Даниила. Это молчание представляет характерную черту для писателя тогдашнего времени. С действительным своим значением она выступает у нашего писателя в тех случаях, где ни его собственное, ни чужое религиозное чувство не становится между ним и его суждением о том или другом предмете; так, напр., он смело высказывает свое сомнение в справедливости местного предания на счет подлинности башни Давидовой (гл. 14).

Вопрос о времени написания книги Иоанна Фоки находится в таком положении. В первой надписи прямо сказано, что автор путешествовал по Святым местам в 1185 г. Алляций принимает эту дату без оговорок и, провидимому, отождествляет ее с датой написания самой книги. Но парижский издатель усомнился в ее подлинности, а вместе с тем и в точности, на следующих двух основаниях: а) на том, что счисление лет от Рождества Христова в то время было необычно в Византии, где годы считались от сотворения мира и б) на том, что при современном состоянии текста надписи нет возможности установить и эту дату. [IX]

Главное затруднение к реставрации первоначального текста надписи заключается в том, что этот текст, писанный красными чернилами, почти совсем исчез, а относительно подновленного черными чернилами и тоже сильно полинявшего существует основательное сомнение на счет точности реставрации им первоначального текста. В частности, что касается самой даты, выраженной буквами (которые, как известно, у средневековых греков, а отчасти и у современных, [Х] заменяли цифры), то в настоящее время ясно сохранились только две последние, именно (85), остальные же могут быть восстановлены лишь при помощи разных манипуляций.

Вот данные, на основании которых парижский издатель пытается реставрировать дату надписи. После слов touV agioV topouV Алляций почему-то пропустил слово ???? и значок ?, сохранившиеся и до настоящего времени. Это опушенное слово и значок почтенный издатель и берет за точку опоры для реставрации первоначального вида надписи. Испробовавши разные комбинации, признанный им же самим невозможными, он останавливается на следующей, как более других вероятной. Предполагая, что цифра 100 (р), стоявшая после ciliouV, исчезла под ножом переплетчика, и замечая над цифрою 5 (г) аббревиатурный значок — x, указывающей на дательный падеж, он находит возможным читать etei вм. etwn. Далеe, замечая другой значок над словом cili, принятый Алляцием за аббревиатуру ouV, и предполагая, что этот значок первоначально соединялся с вертикальной черточкой, проведенной над этим словом, и вместе с нею составлял одну цифру V, находит возможным допустить, что этой цифрой копиист хотел обозначить число 6000 л., протекших от сотворения мира. В подтверждение вероятности такого предположена он указывает на то, что случаи обозначения дат отчасти полными словами (en ioutesi letires), отчасти цифрами. не составляют редкости в греческих рукописях. Но все-таки он предпочитает думать, что это слово было написано здесь en loutes letireе, именно в форме exakiV находя конец этого слова в eiV предшествующем cili Слог eiV был бы итацизмом вместо iV. [ХI]

Мы привели все эти соображения почтенного [ХII] парижского издателя не потому, что находим их основательными (они, как это всякому очевидно, построены искусственно на крайне шатких основаниях), а для того, чтобы показать с какими трудностями сопряжено установление точной даты путешествия Иоанна Фоки ко Святым местам.

Первое издание занимающего нас памятника сделано было Алляцием в его Summikta. Coloniae Agrippinae 1658. В кратком предисловии (Praefatiuncula) к этому изданию он сообщает следующие сведения о манускрипте. Он открыл его на острове Хиосе и, не успевши его сначала списать, он потом после [XIII] долгих ожиданий и хлопот, получил от одного из своих Хиосских друзей вместо ожидаемой копии самый оригинал. Он оказался написанным тонким почерком с лигатурами и аббревиатурами и крайне неразборчивым. По этому манускрипту он и издал его текст, присоединивши к нему латинский перевод. Это издание было потом переиздано аббатом Минем в 133 т. его Patrologiae cursus competus (s. gr.). Но так как при ближайшем рассмотрении рукописи, с которой сделано было Алляциевское издание, оказалось, что оно сделано не с достаточною тщательностью и точностью, то Парижская академия надписей и изящных искусств решилась сделать новое издание, более отвечающее современным научным требованиям. Мысль о необходимости этого нового издания впервые высказана была еще в 30-х годах знаменитым византинистом Газе, но приведена была в исполнение лишь в 1875 г. в Recueil des historiens des croisades. Historiens grecs. Paris, t. 1 p. 527—559. Для этого издания французская академия распорядилась снять фотографию со всей рукописи. Эта фотография и обнаружила недостатки издания Алляция. Недостатки эти так значительны, что невольно поколебали доверие к научной компетенции издателя. Кроме указанных выше примеров небрежности и произвола в перепечатав надписей, у парижского издателя приведено не мало и других и притом таких, которые совсем неожиданны от такого опытнейшего издателя, каким был Алляций, так, напр. во второй надписи он почему-то опустил слово Iwannon перед словом Фока, прочитал aen. skountoV вм. enaskountoV; и пр. Эти погрешности исправлены в парижском издании, которое, вследствие этого, мы и воспроизводим в своем издании. [XIV]

Замечательно также отношение его к латинянам, владевшими тогда разными городами и святынями востока. Не смотря на совершившееся уже за сто слишком лет формальное разделение церквей, и почти постоянные недоразумения и столкновения между ними и православным населением Византийской империи во время крестовых походов, падавших на конец XI и на весь XII в.. он говорить об них не только в спокойном, но и в примирительном тоне. Таков, например, рассказ его о похвальном с греческой [XV] точки зрения поступке латинского Вифлеемского епископа, поставившего портреты императора Мануила Комнина не только в храме, но и в алтаре Вифлеемской базилики в благодарность за ее возобновлено. Чем объяснить это примирительное относительно латинян настроение автора — личным ли его темпераментом, или мирным отношением к нему самих латинян? Молчание его о каких-бы то ни было притеснениях его с их стороны, провидимому, говорит за второе предположение; хотя такое мирное отношение Палестинских латинян к грекам далеко не было обычным, как это видно, между прочим, из жития Леонтия, патриарха Иерусалимского, современника нашего автора ².

Так как с одной стороны житие это, хотя и изданное, составляет большую библиографическую редкость, с другой — представляет литературный памятник современный издаваемому нами ³, и с третьей — наконец освещает отношения тогдашних Палестинских латинян к грекам (и наоборот) с другой точки зрения; то мы решаемся перепечатать здесь ту [XVI] часть его, которая представляет общий исторически интерес в пределах времени, описываемого нашим автором, и которая соприкасается с его описанием. Вот эта часть: она начинается прибытием Леонтия в Палестину ⁴.

Нужно было великому отправиться в Иерусалим; подвигаясь дорогою, достиг он Назарета; был уже обыденный час, и наступил самый полдень. Солнце, сильнее и сильнее испуская свои лучи, стужало и самому великому и его спутникам, как бы ударяя их в голову. Этим оно вынудило их немного отдохнуть, переждать большой зной и вкусить хлеба и воды. И вот, заметивши близ дороги небольшой садик, великий распорядился, чтобы бывшие с ним сошли с лошадей у этого садика, — что тотчас и было всеми сделано. Спустившись с коней, они стали искать, кто бы им мог послужить, равно как и хозяина дома и сада приглашали выйти к ним, чтобы приготовил то, что им нужно на потребу, предложить бы трапезу, и дал испить воды. Хозяином дома оказалась женщина, и женщина убитая горем, с совершенно помутившимся от скорби зрением. Увидев ее, великий спросил: разве у тебя нет мужа, который бы мог нам [XXVI] послужить? Она с печалью душевною ответила: есть, Владыка, но как бы его совсем не было ⁶

Иерусалим был тогда под давлением продолжительной засухи; воздух все более и более сгущался и своей сухостью разгонял облака, служащие зиме своими дождями; жители Иерусалима нуждались во втором Илии для освобождения их от надлежащей напасти. Правда, страдания длились не три года, но тьма, не менее Иерусалимлян сильно сокрушала надвинувшаяся на них напасть. Они стали сильно беспокоиться и на счет будущего, по случившемуся гадая о том, что может еще случиться. Но Бог вскоре омрачил небо, благовременно покрыл его облаками, разрешил их величайшим дождем, наполнил цистерны водой, увлажил пашни и открыл возможность земледельцам [XXVII] орать их и проводить обычные борозды. И не задолго пред тем томившиеся жаждой теперь преизобиловали водою, и были благонадежны, что будут также преизобиловать и хлебом. И все напасти благополучно кончились; и виновник всего этого сделался известен всем. Его имя было на устах всех благочестивых . Bet говорили, что это — архиерей Божий, великий, святой. Своим прибытием он спас нас от угрожавшей нам от жажды опасности. Пойдем, побежим, полетим к нему, чтобы и на будущее время иметь нам в нем заступника в приключающихся нам напастях. Горячие сторонники латинского исповедания и ревнители их суесловия сильно досадовали, слыша все это, и особенно их архиерей и предстоятель. Пораженный неправедным гневом, он зачревател убийством против ничем неповинного пред ним. И это архиерей Божий, ученик, кроткого и смиренного Иисуса, наученный не дозволять заходить солнцу во гневе и сам обязанный учить всех творить то, что слышал и делал (этот человек), подсылает ночью меченосцев к домику, в котором пребывал человек Божий, чтобы убить его. Но оградивший древле Елисея полками ангелов от нападавших на него и чрез раба своего Илию испепеливший огнем двух пятидесяти начальников с сущими при них и исторгнувший его из их рук против ожидания их, он же, поразивши слепотою дышавших яростью против праведного. Дозволил им видеть свет в келлии его и надеяться на вход в нее, самый же вход не быль открыт им, и так и остался им недоступен. И это воистину было делом Божия величия.

И так в течете целой ночи много подъявши трудов и по мерцанию света мечтая уже проникнуть [XXVIII] в дом, наконец эти нечестивцы, убедившись в том, что всуе трудятся, возвратились с пустыми руками к пославшим их и все им рассказали, так что всем было ясно, как недоступен для наветников Богом хранимый праведник.

Это не прошло вместе с ночью и не исчезло вместе с тьмою, и хотя делалось в тайне, но не могло укрыться от многих, а как сказанное в домах будет, по писанию, проповедано на крышах, так и это. Молва об этом облетала всю Сирию; услышал об этом и фяникиянин и исаврянин, узнал и киликиец. Все считали чудом случившееся. Дошла молва об этом и до самого царствуют ого града, и до самих царей, равно как и до тогдашнего самодержца. Это был Комнин Мануил, как сказано выше, который и (решился) отозвать его к себе, чтобы мир не потерпел ущерба преждевременно, и чтобы не было похищено как бы из рук толикое благо, могущее и с другими делиться своим богатством. Узнал об этом и тогдашний эмир Дамаска, и с одной стороны чувство благоговения, хотя сам был нечестив, исповедуя бредни Магомета, пробужденное в нем быстро распространившимися рассказами; с другой будучи не совсем погибшим, а во многом обнаруживая христианское настроение и лелея почтить добро, хотя и не так как должно, посылает к великому грамоту, благосклонно приглашая его к себе этой грамотой обещает ему отдать для обитания церковь тамошних христиан, посвященную имени Матери Господа и Богородицы, получившей свое наименование от Египта ⁷, как говорят. Это [XXIX] первейшая там церковь из всех. Кроме того (обещал также) золотой грамотой ежедневное содержание с избытком как ему самому, так и тем, которые будут жить вмести с ним. Патриарх похвалил грамоту и ответной грамотой воздал блaгoдapeниe за доброе произволение; однако не пожелал идти в его державу и под его власть, ибо с одной стороны Господь поступил так с Авгарем и его грамотою — с другой царь (Мануил) приглашал его к себе грамотою, когда узнал, что самой жизни его угрожает опасность, благодаря прирожденной дикости латинян. По всему этому он попросил эмира, вместо всякого другого дара и милости, которую он мог бы ему оказать, снабдить его охранною грамотою от пиратов его, крейсирующих по морю в триирах и грабящих мореплавателей, чтобы они не сделали какого либо худа ему и его спутникам. Эмир, желая предупредить прошение и как бы ему оказывали одолжение, а не сам он оказывал оное, послал (испрашиваемую) грамоту со всевозможною поспешностью, приказывая охранять от всякого зла как его самого, так и ромеев, имеющих быть с ним; распространил также эту милость и на шестьдесят человек латинян, если бы они пожелали плыть вместе, с ним. Возвратившись (в царствующий град) великий эту грамоту показал и царю, в обличение латинского образа мыслей и действий. Называя себя христианами, они относились к нему хуже, чем совершенно отвергающие христианство. Но еще нужно несколько продолжить речь о приключениях великого в Палестине.

Много и часто хлопотал он о дозволении отслужить таинственную службу у Живописного Гроба Господня, и по-архиерейски вместе с сонмом [XXX] православных священнослужителей вознести ему хвалу пред всем христианским жительством; но так как никаким другим способом не открывались двери для желаемого, кроме того, когда он на ряду с толпой удостаивался поклониться святому месту, то счел за лучшее удалиться от туда, чтобы из-за него между православными ромеями и сирийцами, равно как и господствовавшими там латинянами не вышло чего либо неприятного, чтобы не было душе его упрека, а телу стыда, Поэтому, воздавши молитвы свои Господу, как сказано, отправился он на берег и, вступив в корабль, пустился в плавание с бывшими при нем. Когда обозначился вдали Родос, воздух помрачился, море от ветров побелело, корабль угрожал погрузиться в волны; находившиеся в нем, видя себя не вдали, а вблизи от смерти, жалостно причитали, наполняли воздух воплями, дико друг на друга смотрели... ⁸.

Между тем державствующий, совершив меру своего прешельствия (на земле), и оставив настоящую жизнь, приселился к державствующему над всеми, в его [XXXI] обители и в жизнь вечную ⁹, а великий остался еще жить, как вожделенное для византийцев приобретение, дожил он и до восшествия на царскую высоту Андроника ¹⁰ и даже далее. Это был племянник царствовавшего пред тем Мануила Комнина. Так назвали мы его немного выше, обыкновенно же его называли двоюродным братом ¹¹. Этот Андроник, лишивши царства сына Мануйлова ¹², беззаконнейшим образом воцарился сам. Во времена этого Андроника, между многим другим, что было ему угодно, но не угодно справедливости и истине, совершилось и отвратительное и совсем несогласное с каноническим правом брачное сочетание ¹³. Относительно этого сам царь часто делал попытки добиться согласия великого на [XXXII] угодное ему, но никоим образом не мог убедить его, ибо он был выше и обстоятельств времени, и непостоянства, и неразсудных желаний, и необдуманных порывов, и потому, размышляя сам с собою, он удерживался от беззакония и не находил делом похвальным заседать с беззаконнующими властями ¹⁴.

Часто встречающийся в этой истории и выше и ниже Антоний, переименованный в Арсения, как сказано в самом начале повествования об нем, когда он облекся в (одежду) совершенного монаха, который после отречения от прежней жизни был и экономом в Патмосской обители, будучи поставлен на то великим, как об этом мы успели уже сказать, который, по предсказанию его, сделался в свое время и начальником сей обители, этот Арсений, прибывши в царствующий град в то время, как совершился известный беззаконный брак и один лишь великий оставался несочувствующим этому беззаконии, и явившись к сему праведнику, который, по собственным его словам, ничего несправедливого не допускал ни в мыслях, ни в делах, спросил его, присоединивши и просьбу, не просил ли он даря, чтобы тот [XXXIII] благоволил утвердить за монастырем особым хрисовулом освобождение его судов от взноса десятины. Великий, горячо пожуривши его, чтобы он более никогда не обращался к нему с такими просьбами, сказал ему: "Что ты говоришь Антоний? Ты хочешь, чтобы в одно мгновение я утратил все, что приобрел от детства до старости, и ради твоего монастыря не побоялся презреть Бога и сделаться преступником его заповеди. Сколько я знаю, я ничего подобного никогда не делал. Отстань от меня человече. Не преклоню я колен пред ваалом, и земного царя не предпочту бессмертному. Если я попрошу об этом царя, то он попросить у меня гораздо большого, и даже чего либо совсем невозможного".

Слова эти повергли в ужас и печаль Антония, в ужас, потому что были произнесены с раздражением, и скорее были похожи на угрозу, чем на ответ, в печаль, потому что он обманулся в своих надеждах на великого, и расчеты на якорь для корабля оказались тщетными. Взглянувши на него и уразумев духом происходившую в нем борьбу этих противоположных чувств, великий, исполнившись божественного одушевления, сказал Антонию: "зачем печально смутилось твое сердце и осунулось твое лицо. Да будет тебе известно, что после моей смерти и смерти царя, ибо и она близко, ты получишь искомое. А когда Антоний возразил: "когда ты переменишь свою жизнь, то этого не будет, потому что кто же будет тогда нашим заступником ?" В ответ на это великий, желая показать, какая в нем благодать, и окончательно убедить Антония в верности своих слов, сказал ему: "не веришь мне Антонии? Духом говорю тебе, что не чрез кого либо другого, а сам лично получишь то, чего [XXXIV] ищешь, именно столько золотых монет, сколько нужно для исполнения твоей просьбы. То и другое и действительно случилось потом по предсказание великого, когда скипетр перешел к Исааку из фамилии Ангелов ... ¹⁵.

Но пусть речь идет дальше и расскажет остальное по порядку; ибо уже к концу клонится рассказ, так как к концу склонялась и жизнь великого. Ко всему другому он получил от Господа Вседержителя также власть прещать ангелам. А что это так, покажет нижеизлагаемое, так что апостол не ложно писал Коринфянам: невесте ли, яко ангелов судити имамы, а не точию житейских ¹⁶. Когда державший кормило пастырства Божья града Антиохии Кирилл готовился отойти в тамошние селения и в жизнь сокровенную во Христе и прикован был к одру последней и тяжкой болезнью, так что едва замечался в нем признак жизни, пришли члены синклита и синода навестить сего мужа при его кончине; пришел и украшавший тогда константинопольский патриарший престол Феодосий, муж, выросший среди добродетелей и дышавший добром, как воздухом; прибыл и наш великий муж. И окружавшие одр не могли ни помочь больному, ни утешить его беседой; ибо не допускало сего время, так как шестой день он лежал уже без движения в последней агонии пред исходом души, ничего не чувствуя и не понимая. И так что же могла предпринять двоица великих иереев Божьих, чтобы помочь страждущему собрату? Что же другое, кроме [XXXV] того, чтобы ускорить исход души от тела и тем с одной стороны прекратить тяжелые страдания от замедления его происходящие, с другой не довести до истощения сил ухаживавших за страдальцем. А чтобы ускорить сей исход, блаженные признали нужным, как архиереи, посредством прещения ускорить пришествие ангела, имеющего послужить при исходе умирающего, и один другому предлагали взять на себя дело прещения ангелу, по превосходству присущей им добродетели уступая друг другу первенство и укрываясь друг за друга.

Великий, о котором у нас речь, благовидно убеждал Феодосия, сказав: "тебе и твоей власти принадлежит совершение прещения, как предстоятелю престола Константинопольского; а мне слушаться и подчиняться твоей власти, так как божественные каноны запрещают мне совершать что либо архиерейское здесь без твоего распоряжения". Феодосий с своей стороны настаивал, говоря: "в приличное время власть должна уступать добродетели, что захочет; ибо велико достоинство сей последней". И так, чтобы не тратить понапрасну времени и не затягивать страданий лежащего на одре замедлением отделения души от тела, великий уступил настояниям Феодосия и подняв честную свою руку на воздух и запечатлев оный ¹⁷ или вернее сказать, предстоящего ангела, изрек ему следующее: "страшным именем Единосущной и Животворящей Троицы, прещением прещаю тебе. ангеле Божий, и нам со-рабе, не медлить взятием души брата нашего от тела; да не совершаешь никакого другого повеления Господня кроме а того; да не внидешь в [XXXVI] предстояние Владычне; да не присоединишься к лику сослужебников твоих, пока не исполнишь настоящего служения". Сказал это праведный, как бы разговаривая с ангелом и прещая ему. А сей выслушав и уважив прещение, как (произнесенное) великим, равно как и самое его достоинство и добродетель, тотчас же отделил душу от скинии Антиохийского и перенес ее в уготованное ей место... ¹⁸

Исполнились наконец и прибавленные к его жизни тринадцать с половиною лет ¹⁹. И болезнь внедрилась в его священное тело, думаю, не против его воли; и смертный одр приял его. Он же, чувствуя приближение кончины, имеющей ускорить его пришествие ко Господу, Которого он возлюбил, чтоб быть с ним во вики, наслаждаясь бесконечным блаженством , и со-царствовать Ему в воистину безмятежном царствии, всех оповестил о своем исходе, всем дал последнее целование, как бы отходя и поспешая в брачный чертог, чтобы ожидающий его Жених не прогневался на него за промедление. Присутствующие оплакали его проводы, как уже отходящего в путь и уже не имеющего видеть здешнего пришельствия. Наступил четырнадцатый день Мая и он предал свою душу Господу: праведных бо души, по словам писания, в руцие Божьей, предал чрез ангелов, сопутствовавших ему во всю жизнь, нисколько не заботясь о своем теле даже и пред самой своей кончиной, оставаясь до конца точным исполнителем правила вовсе о себе не [XXXVII] заботиться и недопускать никаких новшеств. А бывшие при нем ничего другого и не помышляли делать, кроме того, чтобы, спрятавши его в деревянную раку, положить в храме Стира ²⁰, — а этот храм посвящен архистратигу высших сил — (положить) доколи не доложат об этом царю ²¹

Комментарии

2 BioV tou osiou patroV hmwn Leontiou Patriarcou Ierosolimwn, sugrajeiV para Qeodosiou monacou tou Kwnstantinopolitou. Оно издано между Logoi panhrurikoi id Макария Хрисокефалы на иждивение Леонтия епископа Илиупольского. En Kosmopolei без обозначения года. В прочем, так как на портрете издателя, приложенном, к книге, поставлен ayig (1713) год, то этот год, можно принять и за год издания книги. Текст издан по рукописи патмосской библиотеки без перевода и примечаний и довольно небрежно в типографском отношении.

19 Раньше рассказывалось о чудесном исцелении Леонтия от предшествовавшей болезни, которую все считали смертельною, и о прибавке к его жизни 13 1/2 лет.

20 Храм во имя архангела Михаила, построенный одной бесплодной (steira) патрицианкой по обету в царствование Льва Великого (457—474) Первоначально он имел очень скромные размеры: потом был расширен Юстинианом I (527—565) и наконец заново перестроен Василием Македонянином (867—886); находился в местности, называвшейся Сенаторскою (en tw Senatoriw). Du-Cange, Constantinopolis chistiana lib. IV p. 66.

21 Далее рассказывается о чудесном истечении крови из мощей Леонтия и о нетлении, обнаружившемся по прошествии сорока дней при пеpeлoжeнии их из деревянной раки в каменную.

(пер. И. Троицкого)
Текст воспроизведен по изданию: Иоанна Фоки сказание вкратце о городах и странах от Антиохии до Иерусалима, также Сирии, Финикии и о святых местах Палестины конца XII века // Православный палестинский сборник. Вып. 23. СПб. 1889

© текст - Троицкий И. 1889
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© OCR - Николаева Е. В. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Православный палестинский сборник. 1889