КОРИПП

ИОАННИАДА

ПЕСНЬ I

Прозаический перевод Н. Н. Болгова

(Всего в поэме VIII песен. Вступление опубликовано: Болгов Н. Н., Болгов К. Н. Кресконий Корипп и последний латинский эпос в Константинополе VI в. // Историческое произведение как феномен культуры. Сыктывкар, 2012. С. 182-189)

Боевые знамена и командиров, ожесточенные народы и разрушения от войн я пою; предательство и гибель мужей, и жестокие труды. Я пою бедствия в Ливии и врага, сломанного в своей мощи, [когда] мужам голод приходилось терпеть и жажду, бросившие две армии в смертельную схватку. Я пою, как народы в беспорядке, павшие, восстали, и вождя, воспев его деяния с большим [349] торжеством. Еще раз Музы хотят воспеть сыновей Энея. Мир восстанавливается в Ливии, и занимает свое место здесь, как [только] войны подходят к концу. Победа твердо стоит, сияя двумя крылами. Теперь Благочестие направляет свой взор на землю с вышних небес. Вместе со Справедливостью ее спутница, Гармония, радостные покровительницы, раскрывают обе руки в объятиях и восстанавливают мир.

Ты, Юстиниан, император, возвышающийся между ними, встаёшь с твоего высокого престола в своем триумфе и, как радостный победитель, даешь законы для этих поверженных тиранов; твой всем известный шаг наступает на всех этих царей, и теперь их пурпур с удовольствием служит римскому господству. Под ногами враг лежит, побежденный, суровые узы связывают племена, канаты стягивают племена, веревки спутывают их запутанные руки за спиной в тугой узел, и их жестокие шеи наказываются наложением цепей.

[Если бы я имел сто] уст, чтобы произнести песни ста сердец, мой дух будет слишком слаб, и мне бы не хватило таланта, необходимого, чтобы воспеть все это, начиная с опустошения обширных земель. И поэтому я коснусь лишь одной кульминации, и тех, кому принадлежат наивысшие похвалы.

Усталая Африка сотрясалась от великой опасности, диким безумием ввергнутая в огонь варварскими войсками, надменных в заговорах и железе, пламя и мужи заставляли гореть все города разграбленной земли и угоняли пленников из каждой части Африки. Теперь не делалось никакого различия; никто не мог избавить провидца или отблагодарить утомленного возрастом, захоронения которых требовал долг. Тогда каждый труп лежал, пронзенный мечами, и ни сыну не разрешалось поместить тело своего убитого отца в могилу, ни пролить горсть слез на его раны. Отец был убит, мать и дети были угнаны, а их имущество разграблено. Навалилась злая мощь Марса, и святые умерли, оставшись на пустынной земле. Благородные и бедные были ввергнуты в одну катастрофу. Горе раздавалось со всех сторон, ужас и печальный страх посетил весь народ, и вся земля была брошена в беспорядок тяжелых опасностей. Кто опишет слезы, разрушение, добычу, пожары и убийства, предательство, стоны и муки, узы и насилия; кто имеет власть для перечисления плачевных бед? Африка, треть мира, погибала в огне и дыму.

Теперь император в благости Божией рассматривает эти заботы в своем сердце, размышляя, кого он хочет отправить к нашим берегам в качестве начальника своих командиров и главного вождя своей армии, потому что он очень хотел избежать таких больших разрушений. Когда он рассмотрел все эти вещи, один Иоанн показался ему подходящим в доблести и совете, храбрым и мудрым. Одного его он считал в состоянии усмирить дикие племена и ревностно разгромить враждебные ему силы. Конечно, слава мужа, увенчанная выдающимися достижениями, победой в серьезной войне с надменным царством, была приятна ему: ведь он изгнал персов, и смертельный удар он нанес парфянам, которые когда-то были уверены, что превозмогут его всем своим множеством и тучами летящих стрел. [350]

В те дни широкие поля Нисибина истекали кровью персов, и Набед (Nabedes), уступая только парфянскому царю, опираясь на свою дикую храбрость, вступил в бой с Иоанном, и потерял своих союзников в момент своей победы. Тогда, убегая, движимый страхом, он был едва в состоянии закрыть свои ворота и предотвратить прорыв римских всадников в центральную цитадель Нисибина, куда Иоанн в своей атаке ударил в высокие ворота персов копьем. Все эти храбрые поступки преданного человека были совершены на глазах императора. Он увидел и отразил это в своих трудах: как враг крупными силами поста-вил частокол вокруг Феодосиополя и начал опасную осаду, как стремительно сквозь тьму ночи пришел Иоанн и привез помощь укреплениям распадавшегося города, как через самую гущу врага он вошел в дружеские ворота, так что могучий Мермерой отступил в ужасе от стен; а затем, как тот же самый враг, еще более дикий, с сомкнутыми руками, осмелился подойти к Даре и испытал латинскую фалангу в бою; Даре, городу, который был окружен высокими зубчатыми стенами, и яркими как стены стали места, где командир вывесил свои знамена. Но потом, захватывая первый город у врагов своей бдительностью, вождь пре-следовал их, пока они бежали, и захватил дороги перед ними, и освободил все поля, чтобы дикие враги не испортили посевы и не сделали никому вреда.

Во-первых, он занял вал у высокой стены, и не понес длительной задержки. Осмелев, он решился сразу выступить против врага в середине поля и поразил бесчисленные их ряды в успешной битве. Затем он обратил в бегство их уважаемых вождей, племена, связанные союзом, и самого Мермероя, парфянского вождя, теперь побежденного и свергнутого. Наконец, все, кто воевал за персов, в страхе перед наступлением римлян, бежали и швырнули свои мечи и блестящие значки посреди боя. Персидские лезвия сверкали по всей равнине, а легкие ножны и копья, щиты и гребни, тела и лошади, и доспехи знаменосцев и командиров, еще недавно гордившихся своим вооружением, валялись на земле. Поэтому он также и лежавшего ниц на земле невеликого душой предводителя хотел взять живым. Это было поражение, однако, Мермерой, выступая лишь с несколькими товарищами, смотрел на высоко стоящий город. Тогда мудрый Урбикий, который, как его назначил Его Императорское Величество, был первым министром и доверенным советником в делах государства, и которого он избрал, чтобы править в этих вражеских землях, и чтобы узнать об опасностях, связанных с этой жестокой войной, встал в середине равнины и возблагодарил Господа. Когда он увидел, что победившие римляне стремятся вперед, и страшный враг проходит через опустошенные поля, он протянул обе ладони и глаза к небу и радостно воскликнул: «Вечная слава Тебе, Всемогущий Боже, потому что после всего этого времени я, наконец, заслужил созерцать поражение персов от доблести Иоанна, нашего вождя».

Император, перебирая эти достижения в своей голове снова и снова, решил, что в одиночку этот человек смог бы в то время попытаться преданно защитить Ливию в час ее угнетения. Без дальнейшего промедления он приказал полководцу прибыть из самых отдаленных уголков мира. Безмятежный, Иоанн попрощался как со страной, так и со своими врагами. Теперь ему было суждено [351] путешествие по водам на запад, он выполнил приказ императора в течение короткого времени, а затем, вернувшись, как победитель, ступил на золотой порог Римских врат. Радостно он стоял у ног императора, который смотрел сверху вниз на своего слугу с умиротворенным ликом. Иоанн был столь быстр, чтобы даровать радостные поцелуи на добрые ноги своего господина. Тогда император приказал, чтобы он дал краткий отчет о его делах на востоке. В своем ответе он заполнил уши господина спокойствием, отчитавшись о войнах, которые он довел до конца. И Его Императорское Величество, радуясь своим приемным сыном, выразил пожелание, чтобы он всегда мог побеждать таким же образом, и немедленно послал его на защиту Ливии.

По приказу императора корабли были загружены войсками, снаряжением и оружием, а также неквалифицированными новобранцами, которые должны были узнать битвы, и были отправлены под знаменем великого вождя, который должен был вскоре подавить восстание. И вот настал момент, когда ласковый ветер, наполняя паруса, сделал волны подходящими для плавания, и Фетида, обещая удачу, призвала моряков отправиться в море.

Но могучий император, в полноте своей набожности, напутствовал полководца такими словами: «При моей власти наши государственные блага вознаграждают соответственно заслуге выполненных задач. Это всецело помогает продвижению тех, кого мы видим выполняющими свой долг по защите земли и народа, до полновластных рангов. Теперь, слыша эти слова, это поможет вам, пожалуй, узнать причины моего поступка и держать их в уме. Плачет Африка, пав под бесчисленные опасности, посланный ею крик звучит в ушах, и долг заставляет меня принести помощь этой несчастной земле. Храбрый полководец, я принял решение. Ты, кажется, способен решить проблемы Ливии; поэтому установи свои знамена во время движения, и со всей возможной скоростью гони суда. Тогда, с твоей привычной доблестью, облегчи участь несчастных африканцев, и своими силами положи боевые линии восставших лагуатанов. Пусть их шеи согнутся под нашими ногами, как только они будут обузданы твоей доблестью. Также соблюдай древние заповеди наших предков: спасай униженных и уничтожь мятежных. Наше благочестие желает: пощадить тех, кто являются подданными. Слава нашей доблести заключается в том, чтобы покорить себе высокомерные народы. Удерживай их в повиновении мне, мой верный предводитель, и наблюдай за ними. Пусть Христос, Господь наш и Бог, и всего остального, изменит эту ситуацию к лучшему, и наставит тебя через все эти дела к своей пользе. И в твоих достойных поступках мы увидим твою славу, справедливо увеличившуюся еще большими титулами».

Полководец упал перед ним [на колени] и поцеловал его божественные ноги, поливая их потоком своих слёз. Отчий император, увидев выходящего полководца, присоединился к нему в своем горе, и благочестие склонило дух господина.

Когда подошел флот, великодушный вождь снискал аплодисменты моряков. Они двинули корабли, и мраморная поверхность воды почувствовала первые взмахи трепещущих весел. Быстро они развернули паруса, нажали [на весла] [352] с громкими криками и с ужасным скрипом ослабили тяжелые складки и распростерли лавины парусов. Теперь ветер своими мягкими порывами подхватил паруса, ударил в них, а кили, спрятанные глубоко под поверхностью вод, скрывали сотни судов.

Благоприятные ветры становились все более частыми, пока не поднялся западный ветер и с шумом не понес [корабли] вперед. Теперь, быстро плывя, они расщепляли воду задиристыми носами, и чертили борозды в ее мраморной поверхности клювами, а пенистые волны бормотали под длинными килями.

Флот проплыл через фракийские проливы, которые отщипнули [суши] по обе стороны побережья, где море отделяло Сест от полей Абидоса, и поспешил по волнам Сигея, уверенный в попутном ветре. Они проплыли мимо печального берега древней Трои, где снова читались знаменитые стихи поэта из Смирны 1, указав на земли его предков с высоких палуб. Здесь был дворец Приама, здесь — дом Энея, который пал в окружении древес, здесь жестокий Ахилл протащил тело Гектора за своей мчащейся колесницей. На том же берегу Эней, их победитель-предок положил могучего Демолея, Эней, чьим основополагающим деянием вознеслись высокие стены Рима, и чьим ярким именем блеск империи сияет и сохраняется, как угодно Господу, на всей широкой земле под их влиянием.

Они читали все сражения греческой войны: как Патрокл упал, сраженный копьем Гектора, как с помощью темноликого Мемнона были побеждены раны, нанесенные Ахиллу, и как в своей преданности Аврора оплакивала смерть своего могучего сына, а то как Пентесилея, дева-воин, пала на фоне своих войск, как ночью был убит Рес, как юный Троил встретился смелому Ахиллу, как по воле судеб победитель сам пал под стрелой Аполлона, пронзенный с тем, что и раненый Парис, похититель, опустился на землю. Впоследствии они рассказали об окончательном разгроме поверженной Трои и бегстве Энея: как после потери жены он нес своего сына, прославившегося под именем Юл, и своего отца вместе с ним, на свои корабли, раскинув парус над такими широкими синими водами.

Петр, благородный сын вождя, слышал, как они рассказывали о боях. Когда он услышал известное имя мальчика Юла, уже мальчишеское сердце горело дивным желанием прочитать эти вещи самому, потому что он хотел узнать о войнах. Он был тронут большим духом преданности и долга, воображал, что он Асканий, и что его матерью была Креуса. Она была дочерью царя, а его мать, в свою очередь, также очень долго была дочерью царя. Эней был отцом Аскания, а Иоанн — его самого. Он радовался, когда думал об этих вещах, и радость касалась его сердца. Он рассказывал им, отцу, слугам, всем воинам, что как только они пересекут крыльями парусов море, он, Петр, один будет радостью своего великого отца и второй надеждой Римской империи.

Не тревожимый штормами флот скользил по Эгейскому морю и таким же образом сокращал еще более быстрый путь через глубокие волны Адриатики, летя за попутным ветром. Вскоре они коснулись берегов Сицилии. Потом ветер оставил корабли, и все море лежало неподвижно, когда ветры умолкли. Мягкие [353] волны никогда не ломались при ударе о любой берег. Двоеродная Сцилла молчала, как затем и стих лай [ее] собак. Также волны в своем движении и силе не могли пробить устье в скальной стене. Хотя край любого берега проходит вместе здесь, и [даже] нить с обеих сторон в замешательстве не могла быть продета по узкому проливу, Харибде, хотя никогда не усмиренная в прошлом, она вела свои волны неподвижно, и ни одна из них не выбросилась вперед, ни один пенный бурун не был втянут назад. Паруса упали свободно и, увеличившись без бриза, охватили свои мачты.

Затем, приказав своим товарищам ослабить канаты, вождь сказал: «Войдите в эту тихую гавань», — сказал он, и по его приказу матросы быстро полетели по всей оснастке. Один побежал, чтобы ослабить паруса, еще свернутые в свои валы, другой призвал своих радостных товарищей, и радостны были им сладкие звуки его легкой прозрачной песни. Мужи озвучил свое мужество своими криками, и их голос дал им помощь в их трудах и снабдил моряков и силой, и радостью.

Рядом лежали поля кавкиев сицилийского Пахина. Они образуют изогнутую береговую линию, чей порт, как якоря римского флота, поймали их, добавив укусов. Теперь вечер рассердил звезды, несущие волны на море, проведя опасную ночь в темноте над землей. В тот момент великий душой вождь Иоанн спал на палубе, без помощи, когда бдительный кормчий его корабля почувствовал слабый подъем ветра. Тогда, с поспешностью молодые моряки забегали тут и там по всем кораблям, готовя свое снаряжение. Они решили бросить канаты с берега, не дожидаясь команды своего вождя. Матросы подняли все паруса и распростерли их поверхности полностью против ветра.

Под воздействием ветра флот теперь достиг середины моря. Рассвет, мокрый от росы, поднимался из-за горизонта, ведя день вперед, когда мрачная физиономия заняла место пред ногами командира. Сродни темноте, его лицо казалось маврским, и, опасаясь темного цвета, он закатил глаза от пламени, охватившего его. «К какому берегу вы направляете свой флот?», — спросил он. «Неужели вы думаете, что вы так достигнете Ливии?» На это вождь ответил: «Ты видишь наши корабли пересекающими [море] и по-прежнему задаешь этот вопрос?» Тогда мрачный тип, хмурясь и продолжая закатывать ужасающие глаза с их сернистым ужасом, сказал: «Вы не должны пересечь [море]». Вождь понял, что это был падший ангел, давно свергнутый с небес. И все же, он не испугался этого, казалось бы, человеческого лица, и как водится, диких очертаний, но затем, побежав, попытался схватить его. Дух, однако, обдавая вождя мраком, смешанным с пылью, запутал вождя, войдя в облако грязного тумана.

Тогда отец Иоанна, с безмятежным ликом, сошел с высокого Олимпа, облеченный в белый со звездами хитон, и встал перед глазами Иоанна, когда тот искал свое оружие. Он оставил руки сына в своих руках, и из его святых уст вышли эти слова: «Пусть это безумие не провоцирует твой дух до такого гнева, но в твоем добре отвергнуть это зло. Беги от страшных происков этого злого духа и не бойся». Вождь ответил ему: «Благословенный отче и человек Божий, ты предлагаешь сражение и стремишься лишить нас средств для похода». Тогда [354] старик доброжелательно ответил: «Будь счастлив и, следуя за моими шагами, соверши свой путь со мной в качестве предводителя». Так он говорил, и, окутанный большим блеском, спокойно поднял вверх ослепительный огонь факела.

Тогда, заколебавшись, каждый рулевой остановился и, как беглец, повернулся спиной к ветру. Они признались, что все их мастерство было подавлено, и в своей убогости они не знают, куда обратить свои корабли. Рваные паруса не могли выдержать порывы [ветра] и валы [моря]. Они не имели уже никакой пользы, и поэтому моряки опустили их и отказались [от управления] судами, [доверив их] волнам и ветру. Они взяли различные курсы и были разбросаны по разным частям моря, где положились либо на случайность, либо на дальний ветер, или на ночные блуждания, которые привели бы их [к цели]. Фортуна угрожала жестоким кораблекрушением несчастным людям, которые потеряли всякую надежду на безопасность и отчаялись за свои жизни на фоне явных опасностей.

Печальный вождь застонал и поднял свое сердце к небесам. Руководствуясь благочестием, и так как сам страх побудил его, он обратился за помощью к Богу с наворачивающимися слезами. Поверженный ниц и как проситель в молитве, он начал такими словами: «Всемогущий Отец Мира, Творец всего сущего, начало без конца, и Боже, все элементы провозглашают Тебя и трепещут перед своим Создателем, своим Господом и своим Творцом. Пред Тобой трепещут ветры и облака, высокое небо звучит, и великие основы вселенной потрясаются и будут ввергнуты в беспорядок. Ты знаешь, Всемогущий Отче, Ты в Своем предвидении знаешь все. Не желая золота, и не потому, что я вижу какую-нибудь награду, я вынужден идти в Ливию, но, чтобы закончить войну и спасти несчастные души. Это мое единственное желание, все это тоска моего духа. В это место доброжелательная воля лишь одного императора посылает меня. С Тобой, как его господином, повелителем нашего повелителя, который сам признается, что просто слуга Твой по природе, благодаря Тебе. Ты подвергаешь всех нас к нему и заставляешь нас служить ему. Это Твоим наставлениям я следовал. Посмотри вниз, свят Господь, и вот наши тропы теперь, Самый добрый и спокойный, и в Твоей благости прийди нам на помощь в этот час великого разорения. Но если собственные преступления осудили Иоанна, как грешника, по Твоему мнению, то уничтожь меня любой другой смертью, но избавь нас теперь ради Петра, сына моего». Пока он говорил это имя, звуки, исходившие из уст и сердца отца, дрожали, руки и ноги упали на палубу, холоднее льда, и все его конечности были сотрясены. Он излил слезы, как река, и вознес могучий стон к звездам.

Когда он молился таким образом, Господь принял его слезы и его слова. Он приказал мощным ветрам успокоиться, и шторм был успокоен барьером гор. Быстро тучи очистились и истончились в небытие, обратились в бегство, возвратилось солнце, и добрый день вновь вырос вдруг ярко, как будто его розовые светильники появились в ясном небе. Безошибочный приказ Бога распространился на то, чтобы сгладить мраморное море, встали благоприятные ветры, и матросы радостно вскочили и с криком, запутавшись в командах, развернули свои паруса под слабый ветер. Валы были наполнены, а затем, со всех сторон, они встретили корабли со своими товарищами, пока [эта] картина не засияла по [355] всей дали моря. Теперь все ближе и ближе к берегу корабли летели, двигались вперед под взрывами ветра, разрезая голубую воду на курсе, который вел их к месту назначения.

В конце концов, вождь посмотрел на берега горящей земли и признал непобедимыми бразды войны. Знамение было сомнительно, но пожары он принял за истинное свидетельство. Ветры развернули клубы пламени, свернув их гребни и пепел, смешанный с дымом, и поднимались выше звезд, посыпая самую верхушку неба с крошечными искрами. Теперь огонь стрелял, прожигая свой путь в середине свода небес и обволакивая все силы выжженной земли. Посевы кормили бы народ, который стоял на каждой ферме, но [урожаи] были сожжены, а все деревья подпитывались разбушевавшимся огнем с их листвы, пока, не уничтожив себя, они не упали в пепел. Страдания городов были уничтожены, как их граждане были убиты, и их укрепления с разбитыми стенами и валами, стояли в огне. Этот путь Фаэтона прокатился вперед с пламенным дыханием его коней, спалил бы все в каждом уголке земли с колесницы, что никогда бы не было ему дано, так как всемогущий Отец, сжалившись над землей, распряг задыхавшихся небеснорожденных лошадей, вытащив ось и уничтожив огонь огнем.

Командующий был поглощен желанием помочь несчастной стране, и в ярости большей, чем даже его обычное чувство долга, его возбужденные щеки были орошены слезами. Его мужество зажгло его оружие, как он это знал за собой, и гнев побудил его направить свои стопы прямо в воду, еще до того, как суда достигли берега. Но природа сдерживала эти порывы, характер и умеренность, которые смешались с мужеством, и управляли всеми делами под его правлением, утверждая то, что является славным против того, что является незначительным. И поэтому он приказал своим кораблям повернуть и грести с большой поспешностью к берегу, и радостно прыгнул в пески, которые он так хорошо знал.

Море, размывающее сушу, не везде омывало берег Бизацены волнами одинакового размера. Один участок, так как он имеет более спокойные заливы, лежит гладкий, и так укреплен предоставляемой судам линией берега там, где соленые отмели образуют гавань, что является довольно спокойным. Там никакая сила южного ветра не сможет взбаламутить спокойную волну с ее движением, а также ветер не заставит дрожать прозрачное море. Другой участок, однако, избит волнами моря, которые, когда поток течет обратно на берег, ломает скалы. Воды, которые свершают свой путь, далеко звенят на скалах и рассеиваются над темными водорослями. Там набухшие [тучами] северный и во-сточный ветра, чреватые штормами, взбивают море до самых его глубин. Потеряв канаты, сорванные силой моря, незадачливые корабли гибнут, их доски лежат в жестоких полях и с ними, среди сорняков, часто лежат гнилые носы кораблей. Такова причина, почему моряки искусно избегают опасности этого места и останавливаются на безопасных отмелях спокойных частей [берега].

На то побережье римский флот, составленный в то время, когда Велизарий принял африканские области под свое управление, ступил на побережье [356] Ливии. Из-за очень различного характера региона и его окрестностей, моряки в прошлые века назвали эту гавань Глава Отмелей. Проезжая в том месте, великий душой вождь Иоанн, с мужеством, как у Велизария, также позволил своим парусам [здесь] упасть в слабину. «Счастливое» же действительно было место, которое предложило латинскому флоту безопасное и благоприятное убежище. Якорь, быстро совершив свое дело, закреплял свой корабль надежно на этом берегу. Отважный командующий узнал гавань и, радуясь в том месте, и, в то же время, на борту своего корабля, указал на него и обратился к своим товарищам с радостью в сердце своем. «Когда корабли тех, кто хотел отомстить, достигли этой прибрежной равнины, это было на этом пляже, куда я впервые ступил, уверенный в объятиях моей юности, потому что я был тогда одним из капитанов. Когда коварный Гейламир, тиран, достиг верховенства среди этих ливийских берегов, римское войско сделало свои первые шаги на этих песках, и здесь выпило воду Ливии.

В этот день армия, прибыв в непроверенной броне, расположило свои окопы на этой цепи. Вы видите, как тот курган, там, рядом с морем, поднимается в куче песка под непостоянным движением ветра с юга? Там командующий Велизарий стал станом на возвышенном месте со всеми его знаменами в поле зрения, и его командиры и трибун заняли свои места вокруг него. И я, в сопровождении моего благословенного брата, также поставил свой лагерь в этом месте. Увы, как тяжелая эта судьба много дает нам, как враждебны блага людей! Сколько радостных дражайших преданных братьев имеет жестокую смерть, которая, придя внезапно, вырывает [их из нас]! Когда я думаю о доблести, что порождена яростью моего брата, рожденного разить врага, думаю о мудрости, с которой хороший командир контролирует наших союзников, я понимаю, что великий человек оплакивал наше содружество. Но не такова была судьба войны, схватившая моего могучего брата вдали, на время, и он снова вернулся победителем из его встреч с нашим жестоким врагом. Увы, суровую смерть тебе преодолеть даже хорошо. Ты, Папп, был образом моего отца и моего сына; и у меня есть, как утешение, соизмеримость со злом, и настолько великое осознание того, что твоей победой ты смотришь с презрением на воды Стикса. Да, эти места напоминают мне о моем благословенном брате, и трогают меня до слез. Сколько кампаний герой довел до конца в эти былые годы! Может Сам Бог даст мне большего успеха, может, на этом месте, с Божьего благословения, повезет больше, чем в этом году. И все же, даже сейчас, в этот решающий момент в нашей кампании, форт, это место остается незавершенным и лишает многой безопасности. Если победа поможет нашим знаменам в этой войне, я должен буду завершить укрепления этого места, которое было начато раньше, и возвести его стены из крепкого камня».

Так он говорил, скорбя о городах, брошенных своими гражданами, о домах, лежавших пустыми. Потрясенный жалостью к опустошению Ливии, он застонал, приказал канаты бросить на берегу и развернул паруса под желанный [357] ветер. Затем, в момент, свет третьего дня представил глазам зрелище тирских стен и вернул командующему обессиленный город 2.

Не успел он ступить на тот берег, как приказал своим воинам высадиться и собраться на открытых пространствах города, поручил своим командирам организовать построения в ближайших местах, и приказал им выдвинуть знаменосцев вперед. Могучее горе перемешивает его гнев. Он не мог не скорбеть о разрушении страны, он сам видел и, скорбя, выдвинул свою армию в движение. Молодые солдаты взбадривают себя в послушании его заповедям, и, отбросив медлительность, двигаются быстро здесь и там. Все воины взяли свои мечи и с нетерпением приготовились к войне. Сурово звучащие песни медной трубы разожгли пожар ожесточенной борьбы.

Из девяти широких ворот некоторые из их защитников выбежали, выстроившись в линии, и все стены извергли закованные [в латы] отряды. С этой стороны подошла кавалерия; с той, тысячами разных путей, медленно двинулись пехота, и сухая земля застонала под их марширующими ногами. Таким путем правитель этого небольшого, но красивого царства, разбивает свой лагерь и приказывает плотным роям пчел выйти из своих ульев и двинуть их отряды на поиски золотого воска.

Они либо готовятся к бою, если он случится, смешав гнев с конкурирующим командиром, либо быстро летят в своем рвении держаться в стороне от опасных команд трутней. Один за другим, его ускоряющиеся воины, уважая его команды, покидают улей из всех его отверстий и дразнят своего врага своим суровым жужжанием. Не иначе, отдельные солдаты Иоанна совершают марш из каждой части Карфагена в поле, радуясь, чтобы выйти с высоко поднятыми знаменами. Здесь густая масса медных полков ощетинивается. Некоторые готовят луки и колчаны, в то время как на широкие плечи других ложатся сияющие доспехи. Копья и щиты блестят наряду с тяжелыми нагрудниками и высокими гребнями. Странное облако пыли поднимается ими, замешанное в густой туман, поступь копыт перемешивает терпеливую землю, и дым, как облако восходящей пыли, окутал воздух. Среди всего этого, поощряя ряды, ехал вождь и, вспоминая старые битвы в Персии, разжигал командиров, несших оружие, которое они несли тогда. Каким еще облаком он мог зажечь дух тех героев, но, восхваляя работу войны? Так даже Юпитер, как древние поэты говорят в языческой песни, когда злобный Флегрей стоял с оружием в руках против восстания гигантов, поручил небесным отрядам, какая судьба необходима им: кому-то ход его молнии его властью заложит основы низкой Земной расы, кому-то копье Марса будет пронзать и отрывать их конечности, как взглядом Горгоны, Афина вернула бы их в горы, кому-то плотный поток стрел Аполлона сеял бы уничтожение, а кто-то, как быстрая Диана, была бы скручена вместе с мальчиком. [358]

Затем, на просторах широких равнин Бизацены армия поспешила по пути к месту, какое наши предки оставили под названием Лагерь Антония. Здесь Иоанн лишь только разбил свой лагерь, когда прибыли послы вражеского тирана. Благородный вождь приказал позвать их в его палатку, чтобы передать послание их жестокого господина. В этой связи, в ответ на его приказ, Макк, который знал язык римлян, ответил: «Великий душой вождь ожесточенного народа лагуатанов, герой Антала, сын Гуенфана, приказал нам говорить тебе, Иоанн, которого сила массилийцев знала во времена Соломона, наш бич, ты, кто был соседом нашей земле, бывший страж близлежащих песках вдоль моря, ты не слышишь, сколько войск Соломона пало с нами в том тяжком сражении? А теперь ты посмел напасть на племена, непокоренные раньше? Разве ты не знаешь, чем являются могущественные воины Илагуана, люди, чьи древняя и бессмертная репутация так известна? Максимиан, покоривший мир римской власти, был императором латинян, и имел опыт своих древних предков в войне. И ты сейчас сам балансируешь на грани уничтожения, смеешь даже выйти к лицу моих воинов с этой хилой силой? Сможете ли вы терпеть их могучие руки или, мой римский полководец, даже противостоять лицам моих воинов на поле боя? Повернитесь вместо этого, заберите свои знамена и отступите в страхе за свою жизнь.

Но если представить, что вы можете предпринять бой против меня, если это ваше удовольствие — погружаться в тень, и твой последний день теперь призывает нас, то почему бы вам не поставить ваши знамена с задержкой от усталости? Не отправить мне ни слова - ваша основная цель, но я приду туда, куда вы не хотите, и задержки судьбы больше не будет. Таково было сообщение, что нам передал наш храбрый вождь. Теперь дай обратно все, что тебе нравится, в ответ».

Затем, спокойно и с достоинством, равнодушным к гневу против врага, вождь ответил: «Мне не нужно отвечать на этот дикий крик противника сейчас. Тем не менее, сочтены дни, в течение которых я должен сделать сообщение вашему жестокому тирану, чтобы они принесли плоды. Я передам свое сообщение с вами позже».

Так он говорил и приказал проводить их с частной стражей, в то время как он готовил свои смелые деяния. Кто бы мог надеяться, что все еще существует вероятность безопасности для тех людей? Как велико было терпение этого могучего вождя, как велики его чувство долга и способности командовать! Сердца варваров распухли и воспалились от безумной ярости, но он показал милосердие и издал свои акты в соответствии с латинским достоинством. У него не было никакого желания отомстить надменным, убивая их сразу, но желательно было спасти смиренных и восстановить угнетенных. Достоинство, явленное Римом, остается, таким образом, и всегда будет оставаться. Оно сохраняет тех, кого оно охватывает, и обещает им освобождение от его гнева.

Когда Люцифер поднялся из воды океана и принес с собой огонь, который превращает землю в красную с его лучами, вождь приказал всему лагерю нарушить [тишину] и дал команду тесно сдвинутым фалангам идти вперед. Звучит [359] сигнал с его скорбным взрывом, жесткая труба извергает страшные песни из своего медного жерла, и бежит сладкий сон из груди солдата. Когда их крики бросили их биваки на сцену запутанной деятельности, они привнесли мужество в их союзников, призвавших своих товарищей. Их слуги сорвали с земли палатки, которые они разбили, повели лошадей с их декоративной упряжью от их высоких стойл, и взяли все копья.

Но когда линия фронта начала наступление своими отрядами по порядку, тогда они начали показывать своих победоносных орлов на поле, тогда и сам вождь, и его сердце наполнились доброжелательной помощью, он построил все свои подразделения и предупредил своих командиров, обрисовав ситуацию и дав им инструкции: «О римское войско, самая надежная надежда нашего государства, вы, которые украшают мир храбростью, нашим величайшим утешением, верный оплот империи и наших испытаний вознаграждения, возможно, вы знаете, сколько доверия мы можем найти в этой стране. Тем не менее, позвольте мне напомнить их предательство, их мошенничество и лукавства, и предсказать, чего мы должны бояться, и показать то, что мы должны сделать.

В жестокой борьбе с этими людьми никогда не достаточно злого обмана. Нет, на первой линии войск мавры всегда вели войну через предательство, в засаде, уверенные в своем скрытом оружии. Одна эта ложь сохраняет власть массилийцев и заставляет их бороться, как трусы, при условии, что камни на горных вершинах, или реки с их крутыми берегами, обеспечат место для засады, во всех местах, где тянутся оливковые посадки, образуя рощи, ведь дуб с листвой в его верхней части высокими побегами убеждает в своей силе, чтобы скрываться в какой-то замаскированной тени.

С обманов эти мавры стремятся вступить в бой, так что, нападая стремительно на ничего не подозревающего врага, они могут запугать его и привести в замешательство, опираясь на свои собственные силы и на местность, и веря в своих обученных коней. Их следующий умный ход - отправить одного воина в одиночку на открытой равнине, чтобы спровоцировать бой и, убегая при виде врага, чтобы увеличить число преследователей. Перемещение [этого воина] быстро, он вращает железо наконечником копья и никогда не останавливается, поворачивая и тесно осаживая лошадь по кругу. Но когда враг выбегает, то он умело спешивается и проницательно рассеивает привлеченные им эскадроны, пока многочисленная группа не последует, считая себя победителями, и распространит свою колонну шириной через поля.

Не будучи воином, Мазак не вступает в сражение, играя в предательские игры, пока он не приводит вражескую колонну в засаду, где он удерживается в некотором отдалении от идущего в долине боя. Тогда его лукавство раскрывается и, как только жестокость развязана, выходят засадные группы, доселе скрытые со всех сторон. Как бы горько их не поражал страх, строй в первый момент приходит в замешательство, а затем, в своем высокомерии, мавр заканчивает дело жестокими ранами, от самого страха врага делаясь бесстрашным. Но если с непоколебимой силы воины твердо стоят, то ни одна группа не будет [360] преследовать тех, кто осмеливается бороться. Вместо этого они обращаются [назад] и сгибают послушные шеи своих лошадей. Это способ, которым они оставляют сражение. Вы видите строй, который избегает поражений, и будет стойко сопротивляться.

Фортуна будет подавлять страх и помогать тем, кто одновременно осторожен и смел. Ибо пересматривая многие [битвы] снова и снова, многие из них унесли пальму первенства от опасных действий такого рода. Пусть каждый из вас, предупреждаю, будет храбрым и жестоким, какими должны быть командиры, и покажет свою мощь в разгар битвы. Пусть это будет работа, требующая боевого духа. [Нужно] определить пути продвижения строя в отрядах и, строя свои войска, переместить все свои знамена вперед.

Больше всего будьте осторожны в проведении важнейшей обязанности — служить свое время в свою очередь. Таким образом, вы победите врага. В свою очередь, пусть каждый из трибунов и, время от времени, командиры выходят перед лагерем, чтобы сделать разведку подозрительных долин и контролировать подступы к свободным подходам.

Таким образом, вся армия будет в безопасности. Для врага [будет невозможно] ни взять бдительного командира врасплох, ни того, кто защищен своей стражей. Но если сила мавров, как и их обычаи, готовятся к войне с некой скрытой хитростью, то пусть быстрый посланник на коне доведет эту информацию до моих ушей, а затем мы быстро поднимем наши бдительные когорты к действию. Соблюдайте эти вещи, мои командиры, и надеемся на реальную безопасность».

Лишь только командующий закончил, как широкий строй командиров ответил [ему] благоприятными криками. Они хвалили его и рукоплескали, дав свое согласие, и радовались в своих сердцах [от того], как радостно он отдавал свои команды.


Комментарии

1. Гомера.

2. Карфаген.

(пер. Н. Н. Болгова)
Текст воспроизведен по изданию: Корипп. Иоанниада. Песнь I // Классическая и византийская традиция. 2014: Материалы VIII международной конференции. Белгород. Эпицентр. 2014

© текст - Болгов Н. Н. 2014
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Рогожин А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Эпицентр. 2014