VIII

VIII.

Месяца Марта 8-го.

ЖИТИЕ И ДЕЯНИЯ

и частное изложение чудес.

преподобного отца нашего Герасима подвижника,

написанное монахом Космою ритором.

1. Племя Каппадокийцев производит много людей, охотно упражняющихся в добродетели, и как бы из некоего источника по круговым периодам черпаются прозрачнейшие души и делаются изобильным питьем для последующих: они скрывают все мрачное и темное и отвергают всю горечь и гниль неверия; у них сияет кругозор и свет истины, так что благочестивое слово расширяется, а нечестие уничтожается. Такими блестящими светилами воссияли в предшествующей нам жизни, очистив всю вселенную, и разнообразием преемства различными способами привлекли всех к добродетели яркими светочами божественный Василий и умободрствующий Григорий. Других же мы опустим, как находящихся вне предмета повествования.

2. Одним из таких был и предлежащий ныне к (духовному) наслаждению и весьма приятный любодобродетельный божественный Герасим; он родился, как некий высоковершенный добродетелями кипарис, от знатных родом Каппадокийцев (очень почтенны [142] среди других стран Каппадокийцы и чрезвычайно великодушны). Селение, в котором он родился (до его выступления совершенно неизвестное, а после выхода в свет сего мужа даже очень прославленное чрез него), называемое по-местному Дрос (=Роса), породило воистину оросившего души многих, истощенные жаждою бесплодия добродетельной жизни, и вырастило его как некое вечно цветущее древо. Воскормившая его и пострадавшая ради него в родильных муках, именем Мария, после этого сына не вскормила и не повила ни одного другого, но ее утроба как бы отказалась произвести другую подобную отрасль; ибо с того времени она остается невспаханною или (по истине сказать) бесплодною. А отцом его был Иоанн, воздавший Богу много благодарений за то, что удостоился такого сына; ибо с тех пор, как он видел сына преуспевающим и совершенствующимся, он не сдерживал своего удовольствия, но благодарил. Он размышлял о Давиде, Иове и Самуиле и говорил: «Возвеселил мя еси, Господи, в творении Твоем» (Псал. XCI, 5) и «но не сладок ли мне сын паче лучей солнца»? Старцу же нет ничего приятнее этого.

3. Но еще не прошел девятый год, и этот чадолюбивый отец исполняет неизбежное, а мать волновалась надеждами на сына; а сладчайший сын только что расцветал первым пухом бороды, когда матерям бывает несказанное удовольствие и перемена мыслей: ибо они меняются к лучшему. Божественная благодать, посетившая его, всецело отклоняет душу его к назорейству; он воспламеняется душою, стремится к монастырю и замышляет бегство. Не могши видеть горячо капающие слезы матери, но став выше любви [143] к матери, сродникам, друзьям, родине и сверстникам, он позднею ночью бежал в одну из соседних обителей. Благородная мать, узнав об его поступке и хорошо зная, какую страсть прекрасно питал в себе сын и куда он перенес свою любовь, естественно печалилась о потере сына (и как же иначе, если она была не камнем, не железом?), но в то же время благодарила Бога, что сын не отпрянул вне божественной благодати и далеко от Сотворшего, но погрузился в отеческие объятия и согревается в них.

4. Прошло немного времени, и эта чадолюбивая и почтенная мать переселяется в горние обители. Узнав об этом, прекрасный сын воздал Богу великое благодарение за то, что освободился от материнских забот и что отселе ему, оставшемуся в одиночестве, можно будет служить единому Богу. И что же происходит? Он предает всего себя, душу и тело вместе, настоятелю монастыря и падает к ногам его, чего не делая: умоляя пастыря, прося, проливая горячие слезы, чтобы он приобщил его к подвигу монашескому. Сей же вдохновенный муж, провидя бывшею в нем благодатью, каков он будет после сего дара и что он не только себя управит и усовершенствует добродетелью, но и многих подобным образом поощрит к ней и уготовит быть ему соревнователями, повинуется и, прочитав обычные молитвы, постригает в монашеский чин досточтимого и самим ангелам. И он, как было принято в монастыре, по повелению пастыря стал учиться грамоте и был к учению, говоря по пословице, как головня к огню, бритва к точилу, поток по крутому склону. В короткое время, выучив наизусть всю псалтырь Давида и со старанием [144] пройдя все церковные книги, он возбудил всеобщее удивление.

5. Радовался игумен монастыря и все монахи, видя в простом и столь юном теле всенощное бодрствование, постоянное прилежание, глубокий ум, разумные ответы на всякий вопрос. Видя это, тот прозорливый муж монастыря возымел мысль, что такой свет не должен быть оставлен бездеятельным и бесполезным; он стал желать, чтобы разумный не по-юношески, а превыше старцев, принял на себя священнослужение. Он побуждает медлящего и колеблющегося, и сей сын послушания с трудом уступает из уважения к нему и рукополагается во диакона, а затем в иерея; но повышение в достоинстве требовало и большего усовершенствования в добродетели.

6. Прошло около семи лет, и мужем овладела любовь к покою и желание увидеть святые места, где пресвятые и божественные ноги Божии стояли для устроения вселенной; он возвещает авве монастыря свои мысли, открывает свое душевное состояние. Настоятель же, вняв его словам и удалившись как бы обдумать их, сначала был опечален внезапной переменой и нежданными словами; затем, рассудив с самим собою, что это дело запало в душу мужа не без воли Божией, предоставляет решение откровению Божию. Так и случилось: прошли три дня и слетевшее божественное сновидение открывает великому отпустить божественного Герасима и совершить желаемое им: ибо так был он переименован при монашеском пострижении, а от рождения назывался Григорием.

7. Итак он, услышав слова об удалении и обрадовавшись неожиданному отпущению, воздал благодарение Богу, что замысел пришел к нему не [145] враждебным; ибо он намеревался тайно освободиться от этого общества. Припадает к священным стопам святого пастыря священник и жертвоприноситель и чистосердечно просит прощения у всех; к объятиям он присоединял слезы, пока, облобызавши всех, не вышел из монастыря. Часто обращал он взоры назад к этой сладчайшей и святой пастве, а затем, отойдя далеко от монастыря и пустившись в путь, начал петь псалмы: «Скажи мне, Господи, путь, вонь же пойду» (Псал. CXLII, 8) и «Блажени непорочнии в путь, ходящии» (Псал. CXVIII, 1) и т. д. И так совершив путь во много дней, он достигает Палестины, где, пришедши, с великою радостью обозревает досточтимые места, где пострадал за нас Спаситель; и с верою и душевным наслаждением исполнив свое желание, познакомившись с весьма многими божественными мужами и почерпнув оттуда не малую пользу, он выходит к Иордану, где, говорят, пребывают мужи, ведущие ангельскую жизнь: его стремление было усвоить их добродетель.

8. И тогда он приходит в лавру божественного Савы. Там, будучи принят и обласкан дивным Савою, получив от него благословение и еще более распалившись к добродетели (ибо любят окрыляться к подобному соревнованию, когда видят соплеменника, стремящегося к тому же), — итак, как я сказал, пришедши в лавру, изучив множество подвигов добродетели, будучи научен, как должно бороться против духов злобы (Ефес. VI, 12. 10), вообще будучи закален как железо холодною водою добродетели и пробыв в лавре долгое время в этом подвиге, выходит из лавры (некое божественнейшее просвещение [146] перевело его к себе) и поселяется в окрестностях Иордана. Здесь он умело сохранил себе четверицу добродетелей, — мужество, воздержание и справедливость, применив мужество против сильно борющихся и всецело стремящихся растерзать нас видимых врагов (Следующие далее в гл. 9-12 восхваления и рассуждения в некоторых местах темны по смыслу и потому затруднительны для точного перевода).

9. Сколько ни старались умственные враги совлечь его или ослабить его напряжение, но сей божественный Герасим стремился возвысить себя постом и напрячь верою в Спасителя, и дивно было видеть невещественную природу борющеюся, напряженною и поднимающеюся в высоту с вещественною, страдательною, пресмыкающеюся и земною тучностью. Насколько победитель сильнее поддавшегося, когда можно бороться равному с равным, а не различным и разнохарактерным; если же и так победить слабейшее, то и низшее по сравнению природы с удивлением достойно хвалы. И сей божественный муж, конечно, явно победил похвалявшегося все уничтожить. Такова была мужественнейшая крепость мужа, с которою он от твердого начала проехал до твердейшего конца.

10. Воздержанием же он отличался таким, что были забыты природные стремления и напряженно суровым образом жизни заморожено все водянистое и влажное, а осталась в нем одна как бы воздушная и не растекающаяся сущность, так что он возвысился над природными потребностями и в светлости ума не проявлялся даже след низменных стремлений, но он всегда взирал к божественному и имел как бы природным единственное движение к прекрасному. Ибо, возлюбив вышеначальную и таинственную [147] животворящую Троицу, он к Ней возносил меру своей жизни и непрестанно обращался умом, стараясь не лишиться прекрасной победы, сияющей в красотах. Таковы были у него подвиги воздержания, которым он соревновал с ангелами, с которыми дивно ликовал на земле. А что дивно и истинно, — он имел саму святую Троицу живущею в его чистейшей душе, так что не сокрылось слово нелживых уст, что «Я и Отец вселимся», т. е. в чистых, «и обитель приятную сотворим» (Ср. Иоанна XIV, 23). Так Герасим питался воздержанием как бы некиим божественным нектаром.

11. Теперь посмотрим и на присущие сему святому точные (правила?) справедливости. Ибо он измерял подобающее каждому, душе уделяя приличествующее невещественному и чистому и равноценное распределение, а телу подобным образом — (приличествующее) земной и плотской природе; и уже не допускал, чтобы одно восставало против другого, как неразделенное и неуправляемое, но, исследуя склонности каждого, издалека различал общения, возмущения и волнения. В этом он выказывал в себе правдолюбие, мысленному уделяя невещественную и невидимую душу, а с прахом смешивая сию персть. Он так хранил в себе правдолюбие, что никогда не видал в сердце своем неправды пред Богом. Главизна всех благ и вершина прочего присущего нам в сей жизни — разум, которым был украшен во истину божественный и дивный Герасим, и который является как бы некиим правилом и неизменным отвесом, прямо служащим искусству к уподоблению, подобно тому, как вещественная соль, как верят, [148] разнообразит нам яства, услаждает аппетит и возбуждает к пище...

12. Сими вооружившись и как бы надев наглавие, шлем и доспех, великий Герасим стал на ристалище пустыни и враждебных демонов одних ранил своими молитвами, а других и совершенно сражал неядением; иногда же и уничтожал их как дым. Ибо сей божественный Герасим, бодрствуя и ослабляя себя постом, не явился ли тотчас орудием божественной благодати? Или кто измеряемый и испытуемый смирением поднят на высоту божественного знания, как сей превеликий? Ибо став в обладания блага, теми трудами, которыми он побеждал и которые полагал в добродетелях, он победил своих предшественников и позднейших и... давая больше трудов, одерживал блестящие победы. Что же возделыватель сих благ и такой победитель? Думал ли он напряжением трудных подвигов, соревнуя, пролететь по воздуху? Нет. Но не причастился ли он просвещения божественного или даже весь сделался полным благодатей? Да, и благодать преизбыточествовала и воссияла и обильно излила на него дары благого духа, откуда и произошло начало благодатей и чудес. Ибо исполнившись, как я сказал, Духа Святого, приняв сердцем божественное внушение и усовершенствовавшись или (воистину сказать) будучи помазан рукою Божиею, он строит святую лавру весьма близко к реке Иордану, веря, что она будет надежным убежищем душ, местом искупления и оставления пороков. Своею добродетелью собрав в лавре многих трудников, он сделался весьма известным, и сбегались к нему с разных сторон, ибо миро благодатей издалека созывало [149] достойных дара; и можно было видеть там согласный лик поющих сладостную песнь непрестанным гласом.

13. Таковы подвиги этого прекрасного сообщества, таковы воинские деяния дивного Герасима против врагов; прочие же чудеса и победы кто расскажет? Я предложу одно из многих, а множество прочих оставлю, избегая пресыщения неумеренностью. У сего блаженного отца был обычай прогуливаться по окрестностям Иордана. Однажды, когда старец проходил со своим учеником и творил по обычаю молитвы около третьего часа, лев, внезапно появившийся откуда-то из глубины пустыни, страшный видом, страшнейший ужасом, как бы чрезмерно разъяренный и прыгавший от боли, выходит вблизи старца и голосом вызывает его сожаление. Он рыкал и рыканием показывал свое сердечное страдание, указывая с ревом на свою ногу и стараясь склонить святого к состраданию. Ученик его Игнатий (так назывался этот муж), увидев зверя и будучи поражен ужасом при неожиданном зрелище, полумертвым падает пред ногами святого. Старец, взяв его рукою, поднял и укорил за трусость, сказав, что виною ее является только малодушие и душевная слабость, «ибо не напал бы так испуг и несвоевременный страх на тебя, почтенного образом Божиим и удостоенного властвовать над зверями». Это к ученику; а что же ко льву? Старец, видя, что нога зверя очень болит, вся изранена и распухла от вонзившейся занозы, взяв его за ногу, отрезывает сгнившие и опухшие части, вынимает бывшее там острие тростника и очищает ногу. Затем налагает повязку и вместо лекарства прилагает свою молитву; лев мгновенно получает [150] исцеление и становится разумным, как прежде был диким; он постоянно пребывал со святым, дивно следовал за ним, питаясь тем же, чем отшельнически жил старец, т. е. хлебом и немногими овощами, и так пребывал в лавре долгое время, так что забыл свою дикость и сделался сожителем монахов.

14. Засим что происходит? Был осел, служивший для перевозки воды монастырю; он возил ее издалека, из потока Иорданского. Что же настоятель монастыря, божественная душа, истинно божественный Герасим? Он повелевает льву выводить и вводить осла на пастбище и быть надежным его стражем; это он и делал много дней. В один день, отведя осла на обычное пастбище, он отлучился далеко от пасомого осла; так как расстояние было не малое, то один купец из Аравии, следовавший за верблюдами, увидев осла не охраняемым, увел его с собою домой. Затем лев, возвратившись и не увидев осла на обычном его пастбище, печалился, горевал и чуть что не испускал слезы из глаз. Он бежит к великому Герасиму, выказывая унылый вид; великий же, заподозрив, что зверь сел осла, укоряет его, говоря так простыми словами: «Ты, лев, сел осла; ты будешь служить для перевозки воды братии». Так сказал он, и с тех пор лев, нося на себе сосуд для перевозки воды, с трудом приносил воду в лавру. Поэтому однажды некто, случайно посетив досточтимую лавру и увидев зверя переносящим так амфоры — дело достойное удивления, — изумился и тщательно расспросил о причине. Затем, узнав о случившемся и с удивлением пожалев льва, вынул из-за пазухи три золотых и [151] дал отцам, чтобы купить осла, говоря: «Пожалейте несчастного льва в его беде». Что же Бог дивных? Прошло немного времени, и укравший осла Араб проходил той же дорогой, на которой и совершил кражу; лев, случайно встретив его при проходе и узнав осла, прыгнул на него; когда купец обратился в бегство, испугавшись зверя, лев, подбежавши и ухватившись за узду осла, приводит его в монастырь. Дивный Герасим, увидев его и поняв, что подозрение на льва было ложно, с удовольствием назвал его Иорданом; с ним — о чудо! — лев провел в монастыре очень долгое время.

15. Когда иже во святых Герасим переселился к Желанному, зверь не присутствовал; и это было делом лучшего домостроительства, украшающего дела наши. Ибо когда лев возвратился из отсутствия, он обращал взоры туда и сюда, желая по привычке увидеть святого; когда же не увидел, то предался глубокой печали и рыканьем выказывал свою внутреннюю тоску. Не вынося лишения, он горевал о своем одиночестве и печалился о разлуке. Когда же монахи увидели льва непрерывно страдающим и неудержимым в своих стремлениях, некий монах Савватий, дерзнув больше всех прочих, погладил его голову, говоря: «Удалился старец; он упокоился, о лев, покинув нас, объятых сиротством». Так припевали монахи льву, но у него от этих слов не было никакого успокоения и прекращения рыканий, а напротив, он еще более огорчался и прыжками показывал чрезмерность своего горя, пока вышесказанный Савватий не сказал ему: «Пойдем со мною, и я покажу тебе могилу святого». Лев следовал за ним, пока монах не стал с ним на могиле святого; [152] затем монах, показав ему место упокоения старца, говорит ему: «Вот здесь погребена честная глава досточтимого отца нашего». И вместе со словами монах, преклонив колена, поклонился гробу. Что же лев? Еще не увидев гроба, он тотчас стал непрестанно биться головою об утвержденный на гробе камень, пока не разбил ее и не уничтожил совершенно, и так (увы!) умер от разбития.

16. Так невыразимая любовь привязывала душу зверя к инородному, и во всяком случае удивительно было совершившееся и разнообразно устроение Божие. Если же ты захотел бы правды, кто может высказаться ясно о нетленной жизни в раю и бессмертном рабстве неразумных животных? Итак, одно величайшее чудо, совершенное святым, — вот это; разве несовершивший это столь великое чудо не мог совершить и множества их? Ибо благодать, обильно вселившаяся в душу мужа, соделала бы его творцом не одного или двух чудесных деяний, но бесчисленного множества, если бы не имела противодействия в его чрезвычайном смирении. Так прожив и совершив житие, многим достойное соревнования, но немногим доступное, божественный Герасим в глубокой старости и совершенстве дней переселяется к Желанному. Но, божественный Герасим, не оставь нас, твоих восхвалителей и учеников в подобии образа жизни, но спаси своими благоприемлемыми молитвами и твоего соименника и по желанию повелевшего предать писанию твое житие; подай в день искупления увидеть благостным и приятным вечный свет, живя в Троице, ей же подобает всякая честь и поклонение во веки. Аминь.

(пер. В. В. Латышева)
Текст воспроизведен по изданию: Сборник палестинской и сирийской агиологии // Православный палестинский сборник. Вып. 57. СПб. 1907