СВ. ГРИГОРИЙ БОГОСЛОВ (НАЗИАНЗИН)
СЛОВО 24.
В ПОХВАЛУ СВЯТОГО СВЯЩЕННОМУЧЕННИКА КИПРИАНА 1, ГОВОРЕННОЕ НА ДРУГОЙ ДЕНЬ ЕГО ПАМЯТИ, ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ГРИГОРИЕВОМ ИЗ СЕЛА.
Едва не забыт нами Киприан, и это (какая потеря!) допустили вы, которые более всех уважаете Святого, чтите его ежегодными чествованиями и празднествами. А Киприана необходимо должно почитать даже и забывающим иное; так как особенного памятования требуют мужи совершеннейшие, о которых воспоминание вместе благочестиво и полезно. Возвратим же долг с лихвою, если окажемся довольно благоразумными, и не вовсе скудными и нищими. Впрочем, как бы ни велика была наша нищета, я уверен, что сей во всем великодушный и любомудрый муж простит нам и замедление и бедность. Возблагодарим только, что он не остался у нас в совершенном забвении; ибо это стоит благодарения. И благодарением должно начать, чтобы мое [247] возвращение послужило вам во благое, и, по благим мерам Бога, который все распределяет и располагает весом и мерою (Премудр. Сол. 11, 21.), сделалось возвращением от безмолвия к слову, от любительницы мучеников 2 — к мученикам, от телесного отдыха — к духовному пиру.
Я желал быть с вами, дети; и уверен, что и вы в равной мере желали моего присутствия. Видите отеческое мое добродушие; говорю о своем, свидетельствую и о вашем желании. Разлучившись друг с другом на столько времени, чтобы дознать взаимную любовь, и, как живописцы поверяют картины, изведать ее издали, мы опять вместе. Даже кратковременное обращение с людьми, которые расположены к любви и подражают Божию человеколюбию, доставляет много пищи воспоминанию. Ужели же мы, ученики Христа, Который для нас истощил Себя до рабия зрака, и соделавшихся чуждыми небесного собрал к Себе, не удержим в любви и не обымем друг друга, не соблюдем единения духа в союзе мира (Ефес. 4, 3.), которое составляет тайну, или главизну Закона и Пророков? Конечно, и то уже для нас одно из первых благодеяний, что мы так скоро притекли в объятия друг к другу; потому что ревность не терпит отсрочки, и кто [248] мучится желанием свидания, тому один день кажется целою жизнью. Но гораздо важнее для нас другое благодеяние, что мы пришли не после праздника, не остались без тайноводства мучеников и доставляемого тем услаждения и упокоения.
А я признаюсь, что на все иное медлительнее всякого, и свергнул с себя все пожелания, как скоро стал служить Христу. Меня не пленяет ничто приятное и вожделенное для других, — ни дольнее и непостоянное богатство, ни сластолюбие, ни пресыщение — мать похотения, ни мягкая и пышная одежда, ни блеск и привлекательность драгоценных камней, ни очарование слуха, ни изнеженность обоняния, ни приводящие в неистовство рукоплескания народа и зрелищ, которые давно уступил я охотникам до оных; не пленяет и все, что ведет начало от первого вкушения, нас погубившего. Напротив того виню в великом скудоумии тех, которые позволяют таким вещам одерживать над ними верх, губят благородство своей души привязанностью к мелочному, и прилепляются к скоропреходящему, как к чему-то постоянному. Я люблю Христа, не знаю меры в сей любви и хвалюсь ею; увеселяюсь славою мучеников; восхищаюсь кровьми подвижников; подвиги и победы других для меня венцы: столько предвосхищаю себе славы, так усвояю себе заслуги! Конечно, всех мучеников должно чествовать, для всех надобно с готовностью отверзать уста и слух и мысль, чтобы охотно что-нибудь сказать и услышать о них, а все прочее почитать ниже их подвига. Ибо хотя многое служит для [249] нас руководством к лучшей жизни, и многое назидает в добродетели — и разум, и Закон, и Пророки, и Апостолы, и самые страдания Христа, сего первого Мученика, Который восшел на крест и меня возвел с Собою, чтоб пригвоздить мой грех, восторжествовать над змием, освятить древо, победить сластолюбие, спасти Адама и восстановить падший образ: однако же, при столь многих и столь превосходных наставниках, не менее поучительны для нас и мученики — сии словесные всесожжения, совершенные жертвы, приятные приношения, сие проповедание истины, обличение лжи, исполнение духовно — разумеваемого Закона, разрушение заблуждения, гонение порока, потопление греха, очищение мира. Но преимущественно пред прочими мучениками (у мучеников конечно нет ревности к мученикам) и именем и делом досточтим для меня ты, Киприан! Особенно поражаюсь твоею добродетелью, восхищаюсь воспоминанием о тебе, делаюсь от удовольствия как бы вдохновенным, некоторым образом соучаствую в твоем мученичестве, приобщаюсь твоему подвигу, и весь переношусь к тебе, привлекаемый, может быть, сродством по дару слова, которым столько превосходишь ты других, сколько словесные существа превосходят естество бессловесных (а между соединенными, чем бы то ни было, любовь, не знаю почему, поселяется так же, как и между связанными кровным родством). Но может быть привлекаюсь и твоей внезапной и необыкновенной переменой, которая поразительнее всякого слова и примера. Ибо приятно солнце [250] после облака, которым оно закрыто было прежде; приятна весна после зимней угрюмости; приятны улыбающаяся тишина, гладкое море, играющее у брегов, после мятежа ветров и обуревания волн.
Сей Киприан (пусть знающие его с удовольствием припомнят, а незнающие услышат одно из прекраснейших наших сказаний, служащее к общей похвале Христиан!) — сей Киприан, — славное имя некогда для Карфагенян, а ныне для целой вселенной, — был знатен по богатству, знаменит по могуществу, известен по роду (если только иметь место и председательствовать в Сенате служит убедительнейшим доказательством благородства). Это был цвет юношества, образцовое произведение природы, верх учености по сведениям в философии и по познаниям в других науках, притом по какой угодно части, так что в нем разнообразие сведений было удивительнее высоты каждого познания, и опытность в каждом сведении удивительнее общей любознательности; или (скажу яснее) одних превосходил он разнообразием, других — высотою познаний, некоторых — тем и другим, а всех — всем. Об учености его свидетельствуют многочисленные и превосходные сочинения, какие написал он в нашу пользу 3, после того как по человеколюбию [251] Бога, Который все творит и претворяет в лучшее, переменил он образ учения и неразумие подчинил Слову.
А посему не знаю, как мне распорядиться словом и найти способ — и не продлить оного чрез меру, совершенно вне пределов времени, если буду припоминать о Киприане все, и не сделать большего ущерба присутствующим здесь, если об ином будет умолчано. Потому, чтобы соблюсти средину и сберечь время и удовлетворить желанию слушателей, надобно, по моему мнению, исполнить следующее: все прочее предоставить знающим, чтобы они передали сие незнающим, ежели таковые найдутся, и чтобы таким образом те и другие, и поучающие и поучаемые, получили равную пользу (потому что одно воспоминание о Киприане освящает, и слово о нем всего сильнее побуждает к добродетели); самому же мне для краткости припомнить одно или два такие события из Киприановой жизни, о которых невозможно и умолчать, хотя бы захотел. Но упомяну и о прежней жизни Киприана, о том, какими путем достиг он спасения, как был призван, и как совершилась в нем перемена к лучшему. Весьма неблагородно и низко думать, что оскорбительно будет для подвижника напоминать о непохвальных делах его. В таком случае и великий Павел не заслуживал бы нашей похвалы, и мытарь Матфей принадлежал бы к людям самым порочным, а равно и сей Киприан. Но Павел для того упоминает о прежних своих гонениях и о том, как изменился предмет его ревности, [252] чтобы сравнением того и другого прославить больше Благодетеля. Матфей, перечисляя учеников, придает себе наименование мытаря, как некоторое почетное титло. И Киприан в длинном слове 4 выставляет на позор прежнюю свою порочную жизнь, чтобы и сие, то есть исповедь свою, принести в дар Богу, и многим из обращающихся от порочной жизни указать путь благой надежды.
Итак смотрите, какие были его пороки, как многочисленны и велики. Служителем демонов был сей впоследствии ученик Христов, жесточайшим гонителем — сей великий поборник истины. И словом и делом, как сильный в том и другом, возмущал путь наш оказавшийся после еще сильнейшим в слове и деле для пользы Христиан. А каким злом было присоединенное к сему чародейство, которым особенно славился Киприан! И сколько еще ужаснее та ненасытимость плоти, которая и мудрых в ином может доводить до бешенства, которая , увлекая рассудок, как молодого необузданного коня, заставляет умудряться на худое! Но слово мое касается самого главного. И никто да не предастся сластолюбию, видя прежнюю жизнь Киприана; а всякий да уцеломудрится последними его делами! [253]
Была девица 5, знатного рода и благонравная (да внимают и да радуются сему девы, или, лучше сказать, и живущие в супружестве, если они целомудренны и любят целомудрие; потому что сказание мое составит украшение для тех и других!), девица весьма прекрасной наружности; но к моему о ней слову да присовокупит и свою песнь божественный Давид, который говорит: вся слава дщери царевы внутрь (Пс. 44, 14.). Это была истинная Христова невеста, сокровенная красота, одушевленное изваяние, ничем неоскверненная святыня, никому недоступное святилище, вертоград заключен, источник запечатлен (Пес. Песн. 4, 12. — да воспоет нечто и Соломон!) — источник, соблюдаемый единому Христу. Сею девою, при всей ее осторожности и скромности, не знаю где и как, пленился великий Киприан; ибо похотливое око — это самое наглое и ненасытимое из чувств, касается даже и прикосновенного. Киприан не только пленился, но покушался и обольстить. Какое скудоумие, если такую деву надеялся лишить целомудрия! а тем паче какое бесстыдство и в отваживающемся на такой поступок, и в убеждающем отважиться! Но он в начале вползал в рай к первозданному; он предстоит и среди Ангелов, требуя себе Иова; он напоследок дерзает приступить к Самому Владыке, от Которого должен быть поражен и убит, даже искушает Того, Который [254] несть искушаем (Иак. 1, 13); как будто и Его надеялся преобороть, потому что явившееся Божество почел вторым Адамом, и не знал, что, приступая к человечеству, приразится к Богу.
Что же странного, если он и чрез Киприана искушает святую душу и чистую плоть? Таков был искуситель, и в помощники употребляется не одна из старых женщин, способных на подобные дела, но один из плотолюбивых и сластолюбивых бесов; потому что богоотступные и завистливые силы, стараясь иметь многих сообщников своего падения, весьма скоры на услуги подобного рода, и наградою за содействие в соблазне служат им жертвы и возлияния, также общение посредством кровей и тука; ибо за такие одолжения таковы должны быть и награды.
Но что делает и что противопоставляет строителю зла девица, когда ощутила опасность и проникла в злой умысел? Чистые и богоподобные души весьма скоро уловляют покушающегося против них, как он ни хитр, ни разнообразен в своих нападениях. Девица, отвергнув все другие пособия, прибегает к Богу, и защитником от ненавистной страсти избирает Жениха своего, Который и Сусанну избавил от жестоких старейшин, и Феклу спас от немилосердого искателя ее любви и еще более немилосердого отца. Кто же сей Жених? — Христос, Который и духам запрещает (Матф. 17, 18.), и поддерживает утопающих (Матф. 14, 31.), и ходит по морю (Матф. 14, 26.), и легион духов предает глубине (Лук. 8, 32.), исхищает из рва [255] праведника, отданного на снедение львам и воздеянием рук преодолевающего зверей (Дан. 14.), спасает беглеца Пророка, поглощенного китом в во чреве его сохранившего веру (Ион. 2.), соблюдает во пламени Ассирийских отроков, устудив горящие дрова чрез Ангела, и к трем юношам присовокупив четвертого (Дан. 3.). — Все сие и еще многое припоминая в молитвах, и моля Деву Марию помочь бедствующей деве, присоединяет она и другое врачевство — пост и сон на голой земле, чтобы увяла красота привлекшая на нее козни, а чрез сие отнята была пища у пламени, истощилось служащее к возжжению страстей, и вместе чтобы Бог умилосердился над ее смирением. Ибо никаким служением не благоугождается так Бог, как злостраданием , и за слезы воздает Он милостью. —
Знаю, что нетерпеливо ожидаете продолжения сказания; ибо беспокоитесь о деве, а не меньше и о воспламенившемся к ней любовью, опасаясь, чтобы страсть для обоих не вмела худых последствий. Но смело надейтесь! Самая любовь пролагает путь вере; пламенеющий любовью, уневещивая себе Деву, сам уневещивается Христу; огнь страсти угасает, возгорается же огнь истины. Но отчего и как? — Здесь начинается самая приятная часть моего повествования.
Дева побеждает, а демон побежден. Искуситель приходит к одержимому страстью, извещает о своем поражении, подвергается за сие осмеянию, огорчен презрением и мстит [256] презрителю. И в чем состоит мщение? Демон, осмеянный недавним своим служителем, приступает к нему самому, чтобы одно зло было изгнано другим, и новое беснование послужило уврачеванием прежнего. Отражен он девою, как стенобитное орудие твердою и непоколебимою стеною, прогнан словом и молитвою; но борется еще с пославшим его к деве, обратившись (чудное дело!) на того, кем был послан, и давит его, как второго Саула (1 Цар. 16, 14.). Что же делает сей безумный во время страсти, и благоразумный, когда мучит его бес? Ищет освобождения от зла, и находит; ибо нужда делает изобретательным. Откуда же освобождение? Как Саул к гуслям и бряцаниям Давида, так он прибегает к Богу девы, приступает к ее Пастырю, и как демонские удары очищают его от страсти, так вера во Христа — от злого духа, и он воспламеняется новою любовью. Пастырь долго не верил ему и отсылал его от себя; потому что казалось невероятным и странным, чтобы Киприан стал наконец принадлежать к Христианам, даже хотя бы и все сделались Христианами. Но Киприан обратился, и доказательство обращения его очевидно. Он приносит в собрание чародейские книги, исповедует свое неразумие, предает позору бесполезность сего нечистого сокровища, возжигает ими светлый пламень, и огнем истребляет долговременную прелесть, которая не могла содействовать плотскому пламени. Так отвергается он демонов и делается присным Богу! [257]
О чудо благодати, по которой чрез нечистую любовь и лукавого духа Киприан находит Бога, делается священною овцою священного стада! И как сказывал мне некто, после многих молитв, чтоб в очищение прежней гордыни любомудренно научиться смирению, сперва был он придверником храма; а потом стал Пастырем, даже лучшим и опытнейшим из Пастырей. Он первенствует не только в Церкви Карфагенской и в Африке, которая с сего времени и чрез него доныне знаменита, но на всем Западе, а почти и на самом Востоке, в странах южных и северных, куда только проникла слава о нем.
Так Киприан стал нашим. И сие совершил Бог знамений и чудес, сотворил Тот, Кто Иосифа, проданного по ненависти братьев, посредством жены показал целомудренным, прославил в раздаянии хлеба, умудрил в сновидениях, чтоб в чужой стране ему поверили, чтоб почтил его Фараон, чтоб стал он отцом многих тысяч народа, за который Египет терпит казни, для которого рассекается море, дождится хлеб, останавливается солнце, которому дается в наследие земля обетования! Ибо премудрость еще заранее полагает основания великих дел, и противоположным достигает противоположного, чтоб тем более дивились ей.
Для полноты похвального слова довольно было бы и сих Киприановых доблестей: но те, о которых остается еще мне говорить, так многочисленны и велики, что, если бы сказанное доселе и [258] не служило к похвале, то одного последующего достаточно было бы для Киприана, чтобы стать выше всех. Впрочем, не говоря ни об его презрении к деньгам, ни о попрании им гордыни, ни об обуздании плоти и чистоте в противоположность прежней необузданности, ни о величавости и вместе снисходительности в обращении, при чем он равно был далек и от низости и от высокомерия, ни о сне на голой земле и о бдениях, чему поздно стал он учиться и в чем много превзошел навыкших тому прежде него, ни о ревности в назидании словом, так что он преподал всю нравственность, очистил невежественные понятия о догматах, украсил жизни мужей, и догмат о Божестве начальной и царственной Троицы, Которое иные рассекают, а иные сливают, возвел в первоначальную чистоту, пребывая в пределах благочестного единства и сочисления, умолчав о всем этом, по причине обширности предмета, заключу слово свое кончиною Киприановой жизни.
Вознеистовствовал против нас Декий; он вымышлял всякие роды мучений и разные жестокости частью уже совершил, а частью намеревался совершить. С одинаковым усилием старался он и преодолеть Христиан и превзойти прежних гонителей; лучше сказать, ему хотелось преодолеть и покорить или всех Христиан, или одного Киприана. Ибо чем известнее было ему отличное благочестие и слава сего мужа, тем более славною и блистательною казалась победа, если одержит над ним верх. И в одном случае он [259] покорил бы только своей воле Христиан; а в том восторжествовал бы над самым любомудрием и даром слова. Почему наилучшею почитал хитростью — сперва сделать безмолвным язык, потом безгласными и немотствующими повлечь за собою тех, которые им держались. Несправедливо и нечестиво было такое рассуждение, однако же и не вовсе неосновательно, если брать в рассмотрение его желание и предприятие. Это показало и самое дело. Ибо когда доблестный Киприан, как в море скала удары волн, твердо и мужественно отразил все приражения и покушения, и осужден наконец Декием на изгнание: тогда он не ограничился самим собою, не обрадовался своему спасению от смерти и не стал рассуждать, что лучше сохранить в безопасности жизнь; хотя бы понести бесчестие, или лучше подвергнуть опасности душу, но соблюсти безмолвие и равнодушно смотреть, как другие бедствуют от обстоятельств времени, не имея наставника, который бы поощрил на подвиги; потому что слово не мало может придать мужества вступающим на поприще добродетели. Посему Киприан, отсутствуя телом, присутствовал с подвижниками духом, разделял их подвиги; и когда не может он содействовать живым словом, помогает писаниями. А каким образом? Издали предводительствуёт Христовым воинством, пишет увещания, восхваляет благочестие, и своими посланиями один производит едва не больше мучеников, чем другие лично, находясь вместе с подвизающимися. Бедствующих за доброе дело убеждает он — ни [260] отечества, ни рода, ни богатства, ни владычества, ни всего земного не предпочитать истине и наградам, какие уготованы добродетели на небеси. Внушает, что самая выгодная купля — каплями крови приобрести небесное царство, и за временные блага получить вечность славы. Ибо для душ возвышенных одно отечество — духовный Иерусалим, а не здешние грады, которые заключены в тесные пределы и часто меняют своих обитателей; одна знаменитость рода — хранить в себе Божий образ и уподобляться Первообразу, сколько сие возможно узникам плоти и способным принять в себя только некоторые струи добра; одно владычество — одерживать верх над лукавым, не отдавать в плен души и не уступать победы в подвигах за благочестие, когда порок борется с добродетелью, мир — с миром, мир разрушающийся — с миром постоянным, подвигоположник неумолимый — с подвижниками мужественными, и Велиар вооружается на Христа. А посему убеждал он не бояться мечей, огонь почитать прохладою, самых лютых зверей представлять себе кроткими, голод признавать высшим наслаждением, отвращать взоры от слез, сетования и стенания родных, как от приманки лукавого, как от препятствия небесному шествию. Ибо так прилично вести себя душам мужественным и благородным и уму целомудренному. А всему этому служил близким примером и говоривший и писавший сие, и вменявший вся уметы быти, да Христа приобрящет (Фил. 3, 8.).
Так рассуждая и вооружая словом на подвиг, [261] Киприан произвел многих подвижников. Какую же получает за то награду? Щедрую и высокую: после всех, предпосланных им ко Христу, сам делается мучеником, и, усеченный во главу мечом, ко многим страданиям присовокупляет и сей венец. Так приводится, так представляется ко Христу сей муж, сильный в нечестии, но гораздо сильнейший благочестием — сей великий Киприан, и гонитель и венценосец, не менее чудный своим обращением, как и добродетелью. Ибо не столько важно соблюсти образ добра, сколько — обновить в себе богобоязненность. Первое есть дело навыка, а последнее дело благого произволения; и первое находим во многих, а последнему не много видим примеров.
Но каково и сие в числе чудес его? Продлим еще несколько слово в честь подвижника. Хотя такова была жизнь мужа сего, и таков подвиг: однако же, когда оканчивает он жизнь (если позволительно так сказать, а не лучше наименовать кончину его преселением к Богу, или исполнением желаний, или разрешением от уз, или сложением с себя бремени), совершается при сем нечто чудесное и соответствующее предшествовавшему. Велико было имя Киприаново для всех, не только для Христиан, но даже и для наших противников (ибо доблести всеми равно уважаются); впрочем тело его оставалось в неизвестности, и такое сокровище было сокрыто, притом на долгое время, у одной из жен, пламенеющих благочестием, не знаю, потому ли, что Бог почтил сим боголюбивую жену, дав ей сохранять у себя [262] мученика, или потому что Ему угодно было обнаружить нашу любовь, если мы, лишенные святых мощей, будем неравнодушны к такой утрате. Когда же Бог мучеников не потерпел, чтоб общее благо составляло собственность одной, и чтоб по милости к жене несли потерю все: тогда извещает о Киприановом теле чрез откровение, и сию честь предоставляет опять одной достойной женщине, чтоб получили освящение и жены. Как прежде и рожден Христос и возвещен ученикам по воскресении Его из мертвых чрез жен: так и ныне одна жена указала Киприана, а другая передала в общую пользу сию последнюю из его доброт. Так исходит на среду тот, кому и не надлежит быть сокрытым; так не попущено, чтоб он оставался по своему любомудрию в неизвестности даже и после того, как стал выше и совершеннее почестей, какие воздаются телесному. Вот все, что мог сказать я о Киприане, и не знаю, должен ли что присовокуплять к сему. Ибо, если бы и надолго простер еще слово, то сказанное мною не соответствовало бы и его доблестям и тому понятию, какое каждый имеет о сем муже. И доселе предложенное говорено было единственно для того, чтобы сколько-нибудь воздать подобающую ему честь. Но чтобы и от вас принесено было нечто в дар мученику, вы сами должны восполнить все прочее, как то: изгнание бесов, исцеление болезней, предведение будущего. Все сие, при помощи веры, может подавать даже прах Киприанов, как знают изведавшие сие опытом, от которых и нам передана память о [263] чуде, и будет передаваться будущим временам. Лучше же сказать, принесите нечто и сего большее, более приличное истинным его почитателям, а именно: изнурение тела, восхождение сердца, удаление от порока, возращение добродетели. Девы принесите истощание плоти, жены — благолепие добродетели паче, нежели тела, юноши — мужество в борьбе со страстями, старцы — благорассудительность, властелины — добрые законы, военачальники — кротость, отличающиеся даром слова — благое слово, Скажу нечто и для своих: священники принесите тайноводственное учение, мирские — благопокорность, плачущие — утешение, благоденствующие — страх, богатые — милостыню, бедные — благодарность, а все — готовность противостать лукавому и жестокому гонителю, чтоб он не мог ни явно низлагать, ни скрытно уязвлять, ни ратовать как тьма, ни обольщать и увлекать в бездну погибели как Ангел света. Опасно отдаваться в плен очам, терпеть уязвление от языка, дозволять, чтобы обольщал нас слух, воспламенял кипящий гнев, низлагал вкус, разнеживало осязание; опасно обращать оружие спасения в оружие смерти. Мы должны, оградившись щитом веры, стать противу кознем лукавого (Ефес. 6, 11. 16.), чтобы, одержав победу со Христом, совершив подвиг с мучениками, услышать оный великий глас: приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие (Матф. 25, 34.), где обитель всех веселящихся, где глас празднующих, глас радования (Пс. 41, 5.), совершеннейшее и чистейшее озарение Божества, приемлемое [264] нами ныне только в гаданиях и тенях. Сим чествуемый Киприан увеселяется более, нежели всеми в совокупности другими почестями. Сему любомудрию, быв еще на земле, поучал он жизнию; сие же любомудрие, по отшествии своем, предписывает всем чрез мое слово, которого нимало не оставляйте без уважения, если цените сколько-нибудь его терпение и подвиги за истину, а также и меня исполняющего его поручение.
Таковы начатки слов моих тебе, божественная и священная глава! Такова тебе награда за твои слова и за подвиг — не масличная Олимпийская ветвь, не эта детская забава — Дельфийские яблоки, не Истмийская сосна, не Немейский селин 6, которыми в древности воздавалась честь бедным юношам, но слово, которое всего приличнее служителям Слова! И если оно достойно твоих подвигов и слов, то и сие есть дар Слова. Ты же милостиво призри на меня с высоты, управляй моим словом и жизнью, паси сию священную паству, или будь моим сопастырем, направляй ее, сколько возможно, к лучшему, гони от нее прочь беспокойных волков и всех гоняющихся за слогами и речениями, подавай нам наиболее совершенное и светлое озарение Святыя Троицы, Которой ты предстоишь ныне, Которой и мы покланяемся, Которую славим, пред Которою служим, покланяясь Отцу в Сыне, Сыну в Духе Святом. Ей да будем [265] напоследок предстоять с чистым сердцем и непреткновенно, и став совершенными, да приобщимся Ея совершенно в Самом Христе Господе нашем, Которому всякая слава, честь и держава во веки веков, аминь.
Комментарии
1. Память сего Священномученика Киприана совершается Святою Церковью 9-го числа Октября месяца.
2. Под любительницею мучеников, по изъяснению Никиты, Св. Григорий разумеет, или самое безмолвие, о котором сказал он выше, или одну из благочестивых жен, к которой удалился он в село на безмолвие.
3. В страдании Св. Киприана (См. Acta Sanctor. Сентября 26 дня) сказано, что он вытребован был в Антиохию Комитом Востока Евтолмием по доносу: будто бы своими посланиями возмущает весь Восток, даже весь мир.
4. Оно сохранилось и до наших времен. Греческий подлинник можно читать в Деяниях Святых (Acta Sanctorum) под 26-м числом Сентября месяца.
5. Святая Иустина
6. Растение, называемое иначе гирча, из семейства зонтичных.