92. К КЕЛЕВСИЮ АРХОНТУ (1).
Пред сим назианзским градоначальником оправдывает себя в том, что принял его молча; и по сему случаю пересказывает басню о ласточках и лебедях.
Поелику ты, добрый и вежливый, обвиняешь меня в молчании и неучтивости; то изволь сложу для тебя не совсем нескладную басню. Не отучу ли ею и тебя от говорливости? Ласточки смеялись над лебедями за то, что они не хотят жить с людьми и показывать другим своего искусства в пении, но проводят жизнь на лугах и реках, любят уединение, и хотя изредка попевают, однако же, что ни поют, поют сами про себя, как будто стыдясь своего пения. «А мы, — говорили ласточки, — любим города, людей, терема; болтаем с людьми, пересказываем им о себе то и другое, что было в старину в Аттике, о Пандионе, об Афинах, о Тирее, о Фракии, об отъезде, свадьбе, поругании, урезании языка, письменах, а сверх всего об Итисе, и о том, как из людей стали мы птицами». Лебеди, не любя говорить, долго не удостаивали их и слова; когда же соблаговолили дать ответ, сказали: «А мы рассуждаем, что иной придет для нас и в пустыню послушать пения, когда предоставляем крылья свои зефиру для сладких и благозвучных вдохновений. Потому поем не много и не при многих. Но то и составляет у нас совершенство, что песни свои выводим мерно, и не сливаем пения своего с каким-нибудь шумом. А вы в тягость людям, у кого поселитесь в доме; они отворачиваются, когда вы поете; да и справедливо [199] поступают, когда не можете молчать, хотя отрезан у вас язык, но сами, жалуясь на свое безголосие и на такую потерю, говорливее всякой другой речистой и певчей птицы». Пойми, что говорю, говорит Пиндар, и если найдешь, что мое безголосье лучше твоего красноглаголания, то перестань осыпать упреками мою молчаливость. Или, скажу тебе пословицу столько же справедливую, сколько и краткую : — тогда запоют лебеди, когда замолчат галки.