162. К АСТЕРИЮ (47).
О том же Никовуле, называя его опорою своей старости, просит сего чиновника Олимпиева.
Кто справедливее Бога? Но и Он, Творец и Владыка всего, делает и называет Израиля избранным Своим народом, и не стыдится, что за сие почтут несправедливым. Поэтому что же удивительного, если и я, имея попечение о всех, кто у меня на руках, и под моею опекою, более других люблю сына Никовула, которого почитаю своим попечителем в старости и болезни, и употребляю вместо опоры и жезла своей немощи? Отдаю его тебе на руки, а чрез тебя на руки градоначальнику, признавая для себя весьма тягостным, что другие освобождены чрез тебя от самых великих бед, и теперь первые сделались жестокими обвинителями, а этого не могу освободить от насилия, и для себя самого не домогусь той чести, какой домогался для посторонних; но терплю то же, что бывает с глазами, которые, видя все иное, не видят сами себя, или — с источниками, находящимися в глубине, которые, не орошая мест к ним близких, [261] напаивают места отдаленные. Положим, что ужасно, и даже более нежели ужасно то, на что отважились рабы, так что ничего, может быть, не откроется, или откроется не многое, если не будет употреблено с ними строгости при допросе. Но какое отношение имеет это к господам, которые ни мало не участвовали в деле? И какое основание, за чужие преступления подвергаться наказанию, и теперь заботиться о деле общественном, когда огорчает свое собственное?